Строкин Валерий. Я - Степан Разин

   Я заново отстроил Кагальник. Бурдюжный городок обнёс деревянными стенами, укрепил валом, чтоб никогда не повторилось прошлое. Ах, Леско, прости - не успел я придти ко времени. Мне уже не хватало славных атаманов, но в городок приходили всё новые люди, вселяя уверенность. Рассказывали, что домовитые затаились в станицах, а Корнила боится носа высунуть из Черкасска - везде ему мерещится грозный Разин с татарами, кружащие вокруг острова.
   Но наступило такое время, когда я ещё острее почувствовал своё одиночество. Из старых товарищей рядом никого не было - одни погибли, другие ещё воевали в лесах под Тамбовом, Саранском, Алатырём, Унжой, третьи сидели в Царицыне, Астрахани, Чёрном Яре. Пришло письмо от Василия Уса - в городе порядок, но сам он крепко занедужил, звал меня к себе, намекнул, что можем больше не свидеться. Но не мог я покинуть Дон - слишком сильным было желание отомстить, поквитаться за всё с Корнилой. Говорили, что он продолжал переписываться с Москвой. Самаренин сумел уйти на Запорожье и о чём-то договорился с гетманом Дорошенко - тот больше не принимал моих послов и не обещал помощи...
   * * *
   Вот она - небольшая комната: лавка, укрытая овчиной, вымазанная красной глиной, новая печка, треск поленьев, по комнате расходится тепло, по углам нет никаких образов, на стене - старый персидский ковёр, на котором висят две сабли - одна из них принадлежала Леско, три заряженных пистоля. На столе ровным пламенем горит лучина, освещая синюю скатерть, чарку, кувшин, тарелку с ржаными лепёшками и сухой таранькой. Тени стоят ровно, не шелохнуться. За окном, затянутым бычьим пузырём, притаилась ночь. Слышится скрип снега снаружи ходит караульный. Я сижу, подперев голову, уставившись невидящими глазами на играющее пламя. Поскорее бы весна - как я её жду! Она поможет начать всё сначала и иначе - я не сделаю больше тех ошибок, которые совершил во время похода на Симбирск. Надо обязательно покончить с домовитыми, с Корнилой... Весна... Трещат морозы, ветер заносит Кагальник новым снегом, у стен домов растут сугробы, казаки от безделья пьют. Я приказал залить валы водой - они покрылись скользким, ледяным панцирем... Весна, где ты? Ночи длинны и бесконечны... Огонь, чарка... Весна...
   Новости приходили несчастливые: Фрол доносил, что в Царицыне неспокойно, Василий Ус тяжело болел в Астрахани - хорошо ещё, что рядом с ним был Фёдор Шелудяк. Поднял голову Корнила, сзывал к себе домовитых, грозился идти на Кагальник и пленить вора Стеньку. Старик мечтал оправдаться перед Москвой, что допустил на Дону такую крамолу - хотел выслужиться, доказать свою преданность. Крестьянские отряды били в лесах, крестьяне разбегались и прятались по деревням, а разгневанные бояре и дворяне ловили их и вешали.
   Весна. Я жду весны... Где же ты, весна?..
   Хлопнула дверь. Я насторожился - странно, что караульный не остановил вошедшего. Вспорхнула занавесь, отделяющая комнату от прихожей. Я прищурился, пытаясь рассмотреть гостя. Передо мной стоял высокий, широкоплечий казак, заросший густой чёрной бородой и длинными усами. Из-под густых, чёрных бровей весело и радостно блестели глаза. Из-под распахнутого овчинного тулупа торчал белый кафтан, ставший чёрно-серым от долгой службы. В этом кафтане есть что-то знакомое... Я пытаюсь вспомнить, кто же носил такой белый кафтан.
   - Здорово, батька! - гаркнул казак.
   Я срываюсь с места - только по голосу и можно было узнать Микифора Чертёнка.
   - Чертёнок! Сам Бог тебя ко мне послал!
   Мы крепко обнимаемся. Я усаживаю его за стол:
   - На-ко с дороги чарку и рассказывай, рассказывай свои новости.
   - Да нечего рассказывать, батька, - Чертёнок хмуро улыбается и, насупив брови, выпивает чарку, тянется к лепёшкам, жуёт, смотрит на меня, наконец, нехотя произносит: - Бьют нас поганые воеводы!
   По губам гостя ползёт злая улыбка.
   - И откуда ты, Чертёнок?! - я рад ему, такие люди мне сейчас очень нужны.
   Такие, которым я верю, как самому себе.
   - Из-под Тамбова. Степан Харитонов остался - ещё воюет по засекам, Микифор тяжело вздохнул. - Холодно, - он покосился на печь и скинул на пол тулуп. - Крестьяне устали и запуганы, не хотят больше воевать, разбегаются по домам, - он махнул рукой, сам налил себе чарку, выпил. - Не научились они воевать. Туда бы тысячу казачков - навели бы шороху! Крестьяне же с вилами и дубьём. Воюют они, не жалея себя, но бестолково - для воевод они не сила, а малая помеха.
   - Но воюют?
   - Пока воюют.
   - Придёт весна, и двинем мы, Чертёнок, по новой - выведем всех бояр, объявим народу волю!
   - Весной крестьяне не пойдут.
   - Татары поднимутся, калмыки, мордва, марийцы, донцов подниму. Сейчас силу в Царицыне коплю - там Фрол с Шумливым заправляют. Так что люди будут.
   - Это хорошо - бояре здорово крови нашей попили. Счёт к ним был большой, а стал ещё больше. Я к тебе едва пробрался, - Чертёнок зевнул. Всё мечтал отогреться, отоспаться, отдохнуть до весны, - он тихо рассмеялся невесёлым смехом и вцепился руками в чёрные, смоляные кудри. - В Арзамасе лютует Долгорукий, город залит кровью. По всему Арзамасу виселицы стоят, повешенные гроздьями висят по сорок - пятьдесят человек. Говорят, что всего казнили до одиннадцати тысяч.
   Я налил ему чарку:
   - Пей, Микифор.
   На голове тревожно запульсировала симбирская рана. Я стиснул виски пальцами.
   - Ничего, Микифор - весной... Придёт весна и как только сойдёт снег, мы за всё поквитаемся с Долгоруким, Барятинским и другими.
   - Поквитаемся, - согласился начавший хмелеть Чертёнок: - В Галичском уезде ведёт сыск воевода Семён Нестеров, в нижегородском - Бухвостов. Перехватил его отписку в Москву - страшное пишет, сволочь! - Чертёнок грохнул кулаком по столу и беспокойно посмотрел на меня.
   - Мы ещё живы - есть кому начинать дело! - я хлопнул есаула по плечу. Вот придёт весна.., - я посмотрел на окно - на улице начинала завывать вьюга.
   - Да, придёт весна.., - задумчиво отозвался Чертёнок. - Может и Харитонов вслед за мной объявится - тяжело сейчас воевать... Знаешь, теперь даже не вериться, что мы когда-то гуляли по Персии. Славные, батька, были времена!
   - Ещё славнее будут - вот сделаю тебя воеводой Москвы!
   Чертёнок рассмеялся:
   - За то и выпить не грех!
   Я налил чарки:
   - Как думаешь, Микифор - выстоим до весны?
   - Выстоим, батька - не так просто отнять у крестьян волю, когда они её на вкус попробовали. Знают теперь свою силу.
   - И я так думаю.
   Ударили чарками, выпили. Вьюга за окном всё усиливалась - я услышал, как охранник вошёл в сени.
   - Гей, казак - иди, выпей чарку!
   В горницу вошёл замёрзший, высокий, широкоплечий казак в запорошенном снегом тулупе. Мохнатая шапка была надвинута на самые брови.
   - Видишь, какие у меня молодцы?! - я протянул казаку полную чарку.
   - Вижу. - Чертёнок кивнул кудрявой головой. - Хороший казак.
   - Благодарствую, атаман! - поклонился казак и ловко опрокинул чарку себе в рот.
   - Ай да казак! Каков питок! - рассмеялся Чертёнок. - Налей ему ещё одну, батька!
   - Пусть выпьет, - я подал стражнику вторую чарку.
   - Благодарствую, атаман, - повторил казак и так же лихо выпил.
   - Теперь хватит, - сказал я.
   - Благодарствую, атаман! - громко произнёс казак в третий раз и вышел в сени.
   - Хорош казак! - повторил Чертёнок. А знаешь, батька, какой у свободы вкус?
   - Знаю - у неё вкус крови! - я посмотрел Чертёнку в глаза - немало они увидели, узнали и впитали в себя, как земля впитывает воду, раз спросил про такое. - Ничего, Микифор, поднимемся - за нами Астрахань, Царицын, Дон, - я не успокаивал его и, тем паче, себя - говорил то, что есть и даже не мог подумать о поражении.
   Никто о нём не думал, просто после затяжной войны и зимнего безделья в наши сердца прокралась усталость и желание поскорее всё закончить. Может быть, Харитонов поэтому не спешил покинуть тамбовские леса - верил, что скоро придёт с несметной силой батька-атаман, сметёт с пути бояр, дворян и воевод и откроет путь на Москву.
   - Что мне делать, атаман?
   - Ты же устал?!
   - Что мне делать?
   - Отдохнёшь и поедешь на Хопёр собирать запорожцев. Вернёшься и покончим с домовитыми, чтобы Дон стал полностью нашим.
   - С ними давно надо было покончить, - пробормотал Чертёнок. А что атаманы Дорошенко и Серко?
   - Молчат оба, боятся своё атаманство потерять - опасаются государя нашего, крепко под Москвой сидят. Зажрались, обленели. Весной придут татары, помогут. Надо укрепляться, зимовать и ждать. Как мне тяжко ждать, Чертёнок! Ожидание сушит душу.
   Я разлил по чаркам остатки медовухи. Чертёнок зевнул.
   - Смотри - так скулья выскочат! - пошутил я.
   - Устал с дороги, - признался Чертёнок.
   - Давай допьём за встречу - я рад тебе! Такие, как ты, сейчас мне шибко нужны!
   - Я сам рад, батька, что снова с тобой.
   Звякнули чарки и, уже пустые, стукнули по столу.
   - Ложись у меня, чёрт бородатый - отсыпайся!
   - Благодарствую, батька, - Чертёнок смешно передразнил моего стражника, и мы оба громко рассмеялись.
   Микифор вытянул из-за пояса пистоли, бросил на стол, тяжело поднялся и, немного шатаясь, направился к лавке. Чему-то рассмеявшись, упал на неё и сонно пробормотал:
   - Ты, батька, не кручинься - мы с тобой до конца пойдём, одна у нас судьба, одной верёвочкой повязаны, знать, и ходим поэтому вместе. Повоюем...
   Он тут же сонно захрапел. Я укрыл его овчиной.
   Через три дня он с казаками ушёл на Хопёр. Не мог я держать рядом с собой друзей-товарищей, торопился дела делать... Но события опережали мои планы...
   Недели через три пришли вести о бунте в Царицыне - казаки бежали, а Фрола сдали домовитым в Черкасск. Корнила почуял, что подходит его время, и тут же не замедлил явиться в Кагальник. Он привёл с собой более пяти тысяч домовитых - мечтал довести дело до конца и заслужить милость государя.
   * * *
   13 апреля 1671 года Войско Донское вошло во вновь сожжённый Кагальницкий городок. Они не смогли взять его приступом, поэтому подожгли деревянные стены. Едва они рухнули в нескольких местах, домовитые ринулись на штурм городка через проломы. Бой был жарким, но коротким - пленных не брали. Моих товарищей полностью вырезали, а кого не успели - утопили в реке. Ко мне боялись приблизиться, словно к зачумлённому - кидались в стороны. Для домовитых я был заговорённым оборотнем. Я пробился к своей избе и заперся изнутри, став теперь больше походить на медведя, обложенного в своей берлоге. Положил на стол три заряженных пистоля, саблю - просто так живьём они меня не возьмут, многих потяну за собой. Сухие глаза жгло - мне нечем было плакать по погибшим друзьям. Меня душили злость и гнев на самого себя за то, что недооценил прыти Корнилы, понадеялся на его запуганность. Ничего назад уже не вернёшь - крёстный теперь меня не выпустит.
   Вокруг избы нарастал возбуждённый гомон:
   - Там он, оборотень - сидит!
   Я усмехнулся - могут и подпалить.
   - Говорят, захочет - вмиг обратиться в сокола или серого волка. Заговорённый он! По стенам прыгал - сколько в него не стреляли, все пули мимо летели! Словно чёрт, чёрный от сажи - затаился, ждёт!
   Слушая их, я недобро улыбался, проверял пистоли - в нужный момент они не должны были меня подвести.
   "Может, ещё не всё потеряно - выпутаюсь?! - шептал я, стиснув зубы, и проверял пальцем остроту сабли. - Выпутаюсь! Эх, Корнила Яковлев, жаль, я тебя пощадил в самом начале - ведь крёстный ты мне. Сыграл ты теперь со мной злую шутку!" Хитёр оказался старик. Может, Чертёнок успеет вернуться или царицынские подойдут - сейчас там опять атаманит Фёдор Шелудяк.
   Под вечер в дверь осторожно постучали. Я схватил пистоли:
   - Кто там?
   - Степан, это я - твой крёстный, Корнила Яковлев.
   Я отпер ему дверь с пистолем в руках:
   - Входи, крёстный.
   В горницу вошёл Корнила - высокий, широкоплечий, начинающий полнеть старик. На нём был атласный красный кафтан с серебряными пуговицами и кистями, скрученными из золотых нитей. Он снял с себя баранью шапку. Седой оселедец взвился и упал на плечо. Заблестела сизая бритая голова. Корнила покосился на мой пистоль и неуверенно произнёс:
   - Здорово, Степан Тимофеевич.
   - Здоров, крёстный, - я сунул пистоль за пояс и сел за стол, не приглашая Корнилу.
   Он сам сел напротив меня и трясущейся рукой разгладил усы.
   - С переговорами я к тебе, - колючие глазки испытующе впились в меня. Что думаешь, Степан Тимофеевич?
   - Думаю, что уйду от тебя - белым соколом улечу в окно!
   Корнила усмехнулся:
   - Всё шутишь? Поздно уходить - раньше надо было. Поменялись мы с тобой силой.
   - Вижу, что поменялись - раньше ты со мной не посмел бы так говорить.
   - Всё меняется, Степан - ведь когда я тебя растил и воспитывал, не думал, что бунт против нашего государя поднимешь.
   - Знать хорошо воспитал.
   - Ты ведь мне почти за сына был - душой за тебя болею!
   - Я вижу.
   - Ты мне не веришь, а я тебе доверился, потому и пришёл к тебе разговаривать, а то ведь мог и заживо спалить! - крёстный умел вести беседы, потому атаманил, и слушались его казаки не один десяток лет.
   - Собака ты, крёстный - не взять тебе меня!
   Корнила усмехнулся и стал крутить ус.
   - Не брать я тебя пришёл - ты и так у меня в руках! Я хочу по-доброму с тобой дело решить. Братец твой у меня, уже кается. Семьи ваши в Черкасске под охраной. Я вот думаю - к чему с тобой воевать, что нам делить?!
   - Странные ты речи баишь, Яковлев.
   - Нет в них ничего странного. Ты ведь из наших - не какая-нибудь голь перекатная! Разин! Имя твоё теперь по всей Руси-матушке гремит!
   - Тебе что за дело до того грома?!
   - Можно всё решить по согласию, - старик хитро прищурился. - Грамоту я получил царскую. Отпускает тебе государь вины, коли сдашься по доброму и явишься к нему с повинной.
   Я рассмеялся:
   - Твоими устами, Корнила, мёд пить! Лжёшь ты, собака - на лобное место зовёт меня царь!
   - Я тебе истину сказал и грамоту могу принесть. Из тебя выйдет видный воевода - государю нашему такие люди нужны.
   - Брешешь ты, Корнила, - устало сказал я, но мне хотелось ему верить рано было ещё умирать, не закончил я все свои дела.
   Может и есть в его словах часть правды. Хотелось в это верить необходимо выторговать время. Я всё ещё надеялся на Чертёнка и Фёдора Шелудяка.
   - Истинную правду тебе сказал! - Корнила перекрестился. - Надо прекращать войну - вот единственная цель нашего государя! Говорят, что только от пыток и казней за осень и зиму погибло больше семидесяти тысяч человек. На тебе, Степан, их кровушка.
   - А, может, на тебе, боярский прихвостень?! На мясниках-воеводах?! Пошёл прочь, Корнила Яковлев - не желаю больше тебя слушать!
   Крёстный со вздохом поднялся:
   - Мне нечего больше тебе сказать, Степан Тимофеевич. Я всё сказал теперь посиди и подумай. Мой совет - одумайся и покайся. Наш государь милостив и справедлив. Получишь у него прощение. Война будет с турком может, у него свой план, ты там удачно воевал.., - Корнила усмехнулся и направился к двери: - Думай, крестник, думай. Один раз он тебя уже простил, отпустил вины - почему бы не отпустить и во второй?! Что получилось из-за твоей гордыни и непокорности? Половина Руси в крови и разорении!
   - Корнила, а может, тебе лучше ко мне переметнуться?! Махнём вместе на Москву! Посажу тебя в царских хоромах, получишь большой дуван - таких ни на Дону, ни на Запорожьи не видывали!
   Крёстный махнул на меня рукой, но глаза его тревожно заблестели:
   - Всё шутки шутишь?! Ты много нашарпал, поди?!
   - Есть тайные места.
   Глаза старика впились в меня. Некоторое время Корнила молчал, затем, наконец, ответил:
   - Нет, Степан Тимофеевич, на такое я не пойду - расходятся у нас дорожки!
   - Расходятся.
   - Повинись, послушай старика - я спасу тебя.
   - Уж ты-то спасёшь - первым на шее верёвку затянешь!
   - Нет у тебя другого выбора, Степан - или со мной, или... пропадёшь.
   - Я уже сделал свой выбор.
   - Неволить тебя не могу, - крёстный пошёл к двери, - ты всё же подумай, время у тебя пока есть. Подумай, не торопись с ответом, - он открыл дверь и повернулся ко мне. - Ты ведь умный, грамотный, с посольствами бывал глядишь, государь смилостивится.
   - Ступай, Корнила - поздно.
   Дверь громко стукнула...
   * * *
   Смутно на душе, неспокойно. Корнила всё же посеял у меня сомнения: ведь не схватили меня не потому, что заговорённый - может, не врал Корнила-крёстный, пришла бумага из Москвы?! Царь однажды простил. Я рассмеялся - нет, врёшь, крёстный: царь никогда не прощает. Ложь это... Или... Бояре напуганы, война продолжается. Идут со мной на мировую, чтобы остановить крестьянскую смуту? Ведь гибнем не только мы, но и они. Может такое быть? Может...
   ... Нет, бояться они меня и ненавидят лютой ненавистью. Не простят бояре - им нужна моя голова... Почему же Корнила медлит? Почему не побоялся придти на переговоры? Змей ты, крёстный, змей...
   Светало. В полусне я сидел за столом, думал свою горькую думу и тут они ударили разом в окна и двери. Лопнуло окно, раздался треск в сенях. Я схватился за пистоли и громыхнул ими в окно и в сени. Послышались истошные крики раненых. Я громко засмеялся, обнажая саблю:
   - Что, бесы, иуды, жарко я вас потчую?!
   Изба заполнилась домовитыми казаками.
   - В гости пожаловали? - моя сабля со свистом рассекла воздух.
   - Живьём брать! - выкрикнул из-за спин казаков Самаренин.
   - Попробуйте! - усмеялся я.
   Ближайший казак, охнув, осел на пол, схватившись рукой за рассеченную голову. Кто-то матерно выругался. Громыхнул пистоль.
   - Я же велел живьём брать! - рявкнул Самаренин.
   - Попробуй возьми! - крикнули в ответ.
   Ещё один казак с руганью отпрянул в толпу - его сабля вместе с кистью руки осталась лежать на полу.
   - Ага, суки - не так-то просто взять атамана?! - я отступил в угол.
   - Вперёд! - закричал Самаренин и казаки, зарычав, кинулись на меня разом.
   Я страшно ударил, разрубая дюжего казака на две половины до крестца. Раздались крики. Меня ударили по лицу, схватили за руки и кафтан.
   - Гуляй, станица! - я бил кулаками в исступлённые, потные лица толпящихся вокруг меня казаков.
   Раздался треск кафтана. Мой. Разорвали, сволочи, но мне удалось раскидать повисших на мне казаков.
   - Гей, Михайло, где же ты, выходи! - закричал я Самаренину.
   - Здесь!
   Я повернулся на голос. Не надо было этого делать - меня ударили чем-то тяжёлым по голове. Я покачнулся. Взревев, казаки бросились на меня... Я не чувствовал, как меня колотили, а потом вязали - в глазах плавал багровый туман...
   На следующий день меня отвезли в Черкасск на встречу с Фролом, а накануне по приказу иуды-крёстного не из мести, а из страха наши семьи, всех близких и родных умертвили...
   Конец...
   * * *
   Это была последняя запись в дневнике. Словно проснувшись после яркого и тяжёлого сна, щурясь и шаря глазами по сумракам кабинета, он молча закрыл тетрадь. Пальцы, неуверенно дрожа, ползали по столу в поисках сигарет. Нашёл. Прикурил, отошёл к окну. Что-то его беспокоило, но он не хотел думать, что это совесть. Не докурив, он бросил сигарету в пепельницу. Прошёл к столу и открыл тетрадь - там оставался сложенный надвое лист, который он ещё не читал...
   * * *
   "Вы, воры и клятвопреступники, изменники и губители христианских душ со свои товарищи под Симбирском и в иных многих местах побиты, а ныне к великому государю, царю и великому князю всея Великия, Малыя и Белыя Руси Алексею Михайловичу, божьему помазаннику и самодержцу службою и радением атамана Войска Донского Корнея Яковлева и всего Войска и сами вы пойманы и привезены. В расспросе и пытках вы в том своём воровстве повинились. За такие ваши злые и богомерзкие дела, за измену и разорение приговорены великим государём нашим, царём и великим князем всея Великия, Малыя и Белыя Руси к смертной казни четвертованием."
   * * *
   Это была обыкновенная выписка из какого-то библиотечного хранилища. Он вновь переложил листок надвое, сунул в тетрадь и вышел из кабинета...
   * * *
   - ...Ночью думы муторней.
   Плотники не мешкают
   Не успеть к заутренней:
   Больно рано вешают.
   Ты об этом не жалей, не жалей,
   Что тебе отсрочка?!
   На верёвочке твоей
   Нет ни узелочка!
   Лучше ляг да обогрейся
   Я, мол, казни не просплю...
   Сколь верёвочка не вейся
   А сорвёшься ты в петлю!
   (В.С.Высоцкий. "Разбойничья песня".)
   Я перестал петь, потому что в это время щёлкнул дверной замок. Он стремительно вошёл в комнату, замер надо мной. Я поднялся и сел на кровать:
   - Прочитали?
   - Прочитал, - буркнул он, внимательно меня разглядывая.
   В его глазах читалось беспокойство. Он опёрся на пластиковый столик, привинченный к полу.
   - Ну и какой вы мне диагноз поставили?
   Он молчал.
   - Шьёте раздвоение личности, манию величия? У меня тяжёлый и неизлечимый случай? Такого ещё не было в мировой практике? Вам повезло - на моём примере получите известность, - я опёрся спиной о холодную, выкрашенную в мягкий, до тошноты салатовый цвет стену.
   Он пожал плечами и ответил:
   - Я думаю, что вы здоровы.
   - Но подлечиться не мешает, да? - усмехнулся я.
   - Вы действительно верите, что в прошлой жизни были Степаном Разиным?
   - Почему бы и нет? Я тщательно записывал все свои видения, всё, о чём вы прочитали. Неужели вы не верите в то, что может проснуться подсознательная генная память? В наших генах заложена информация многих тысяч поколений, а, может, даже всей вселенной со дня её сотворения и до дня гибели. У меня единичный случай?
   Он покачал головой:
   - Нет - нечто подобное уже было, - он обхватил себя руками, замкнул их на плечах, словно ему стало холодно. - За что вас уволили? - задал он неожиданный вопрос.
   Я усмехнулся:
   - Легко догадаться - значит, я кому-то мешал. В больницы подобного типа людей просто так не отправляют для лечения.
   - Может быть, - протянул он. - Кому же вы перешли дорогу?
   - Брынчалову, - сказал я, и его лицо тут же изменилось.
   Я улыбнулся:
   - Весёленькая история, не правда ли? Вы не жалеете, что задали подобный вопрос?
   - Он скоро станет Президентом, - тихо отозвался он и, отведя глаза в сторону, ещё более тихо добавил: - Он очень сильный человек.
   - Сволочь он, - спокойно отозвался я.
   Доктор вздрогнул и покосился на меня.
   - И что? - хрипло выдавил он.
   - Ничего. От редакции у меня было задание собрать о нём материал. Я собрал, но материал неожиданно превратился в бомбу. Мой любезный друг-редактор предал меня, позвонил и сдал Брынчалову. Надо разбираться в людях, а я никогда этого не умел, - я потерянно улыбнулся. - Угостите лучше сигаретой.
   - Здесь не курят, - автоматически ответил он, потому что сам достал сигареты, одну взял себе, другую протянул мне.
   - Это почти частная клиника, - задумчиво произнёс он, выпуская клуб дыма. - Во всём этом замешаны слишком большие силы...
   Я рассмеялся:
   - Вы рассуждаете, как Пилат, умывающий руки.
   Он обиженно посмотрел на меня.
   - Через год он будет президентом, а этот материал настолько протухнет, что уже никому не причинит вреда. А вам зачем это надо? - он настороженно посмотрел на меня.
   - Я не играю в героя, - ответил я. - Я делаю свою работу. Делаю честно. И если я уверен, что какой-то человек - мразь, не буду скрывать, буду бороться против него.
   Он стал смотреть на дверь - обитый войлоком тёмный прямоугольник.
   - Ладно, доктор, к чему всё это ворошить?! Вам лучше не знать. Оставайтесь чистеньким - здесь надо соблюдать гигиену! - в моём голосе прозвучал сарказм. - Обещаю быть неопасным.
   - Вы тот человек, которому больше всех надо? - зло усмехнулся доктор.
   - Нет, просто во мне заговорила моя прежняя память. Устал я, доктор, каждый день купаться во лжи, которой нас щедро снабжают. Я просто хотел сказать правду.
   - Об одном человеке? Это ещё не вся правда.
   - Пусть это будет началом. Нашему времени нужен свой Разин.
   - На что вы надеялись?
   - Правильнее было бы спросить - на кого, - поправил я. - На друга-редактора. В Америке за такую информацию я мог бы безбедно прожить всю оставшуюся жизнь.
   - Вы вместе с редактором учились?
   - Когда-то...
   - Я вам скажу правду, - он глубоко затянулся, докуривая сигарету. - У меня действительно есть инструкция. Я должен лечить вас год. Лечить на словах! - он сделал ударение.
   - Побег возможен?
   Он грустно улыбнулся и покачал головой:
   - Исключено - отсюда ещё никто не выходил раньше времени.
   - Я попробую.
   - Лучше не пробуйте! - посоветовал он.
   - Посмотрим. Я здесь один такой?
   Он ответил на другой, ещё не заданный мной вопрос:
   - Вы не понимаете - когда вы выйдете отсюда, вы будете другим человеком.
   - Вот как - с катетером в попе и с пузырями на губах?
   Он нахмурился:
   - Не таким - чуть-чуть другим.
   - Я не понимаю этого вашего "чуть-чуть"! - раздражённо ответил я. - Вам нравится такая работа? Хорошие хоть бабки получаете?