Страница:
– Тю. – Брови Лиса озадаченно поползли вверх. – Так это я ему мог и безо всякой магии рассказать! Не фиг ему было на тебя свой запас Слезы Саурона переводить!
– Не знаю, – пожал плечами я, – Возможно, по какому-то высшему замыслу было необходимо, чтобы он узнал рецепт своей гибели из моих уст. Не знаю и, честно говоря, знать не хочу. Поехали! Место тут какое-то жутковатое.
* * *
Наше возвращение ко двору короля Франции было принято без особого восторга. Конечно, благодаря усилиям мадам Екатерины и «моей очаровательной кузины» принцессы Кондэ, о которой придворные, уже нимало не смущаясь ее нерасторгнутого замужества, говорили как о будущей королеве, наша ссора в Реймсе была милостиво забыта. Однако вынужденная забывчивость отнюдь не прибавила Генриху III нежных чувств к своему шурину. И хотя молодой красавец Бернар Ногаррэ де Ла-Валетт, свежеиспеченный герцог д'Эпернон, сменивший на посту коронеля Анжуйской гвардии бедного дю Гуа, смог отчасти заменить королю покойного любимца, но все же простить мне безнаказанность убийцы христианнейший король никак не мог.
В том же, что я причастен к побегу Мано из темницы, у Генриха не было ни малейших сомнений. Не то чтобы он обладал сколь-нибудь вескими доказательствами – таково было его августейшее мнение. Маловато для королевского суда, но вполне достаточно, чтобы не желать видеть в своих покоях «этого чертовою дикаря». Впрочем, я и сам не горел желанием торчать при особе Его Величества, невзирая на любезность его матушки, на ее музыкальные и стихотворные вечера, а также на изящнейшие балеты, автором тем для которых она являлась. Уверив Черную Вдову в своей преданности величию Франции, я без особых сожалений отправился на Луару, где ждали меня друзья.
Октябрь закончился, и начался ноябрь – месяц серого неба и проливных дождей, превращающих дороги Франции в подобия обмелевших рек. Как и ожидалось, в последних числах октября, опасаясь распутицы, а стало быть, невозможности подвоза припасов, маршал Гаспар де Со-Таванн снял безнадежно унылую осаду с Ла-Рошели и со скоростью, пожалуй, даже неприличной, бросился к Парижу, к долгожданным зимним квартирам. Впрочем, как ни быстро двигались его колонны, обогнать собственную смерть не удавалось еще никому. Промокнув под дождем, железный маршал, истинный автор побед при Жарнаке и Монкантуре, схватил воспаление легких, и умер, не доехав всего лишь одного лье до парижских ворот. Смерть доблестного учителя не прибавила хорошего настроения Генриху III, а вид оборванных голодных солдат, имеющих дерзость требовать причитающееся им денежное содержание, не прибавил популярности новому королю среди жителей столицы.
Всем и каждому было понятно, что гугеноты через короля Наваррского заключили тайный сговор с Его Величеством, что это сговор против истинной веры и что Ла-Рошель была попросту отдана еретикам, чтобы отныне стать их неофициальной столицей. В Париже начал расползаться слух, что на самом деле маршал Таванн умер не от воспаления легких, а вдохнув ядовитые пары из пакета, присланного ему Екатериной Медичи. В толпе распространялись все более и более ужасающие подробности о коварном плане Паучихи устранить всех вождей Лиги подобным способом. К этим мученикам причисляли, понятное дело, и покойного маршала. И хотя при жизни лучший кавалерист Франции так же мало помышлял о вопросах веры, как и о строительстве хрустального моста из Бордо в земли диких гуронов, народная молва сменила привычную старому вояке бургундскую каску на блестящий нимб сусального золота вокруг его седой головы.
Понятное дело, все эти россказни были чистейшей воды ложью, распускаемой гизарами, количество которых в Париже все возрастало. Особо рьяных ловили и бросали в застенок, но помогали подобные меры весьма слабо. Черная Вдова не покладая рук с неистовым упорством боролась со смутой, желая оградить любимца от бед и тревог, валившихся на его голову с первых дней царствования. Что и говорить, скучать ей не приходилось. На севере и северо-востоке страны собирал армию герцог Гиз, так и не дождавшийся обещанной ему Лисом Золотой Кепки Ильича. В Ла-Рошели стоял, истекая желчью, злобный карлик принц Кондэ, проникнутый ненавистью к королю-католику, сделавшему Его рогоносное Высочество посмешищем в глазах французов. Снятие осады с гугенотской цитадели наполнило его уверенностью в своей силе и полководческом таланте. Теперь он готовил войска к походу на Париж.
Но это было еще не все. Прибывший из Рима гонец привез известие, что, невзирая на приведенные доводы, его святейшество не желает расторгать брак католички Марии Клевской и гугенота Генриха де Кондэ, а уж тем более давать ей разрешение на повторный брак. Пока во Франции, благодаря попустительству королевской власти, складывалась возможность существования богомерзкой лютеранской ереси, пока сам христианнейший государь готов был терпеть при своем дворе вождей еретиков, о благосклонном решении столь щекотливого вопроса не могло быть и речи. Живи я в день получения этой депеши в Париже, Генрих Валуа наверняка бы приказал подстеречь меня на какой-нибудь темной аллее с целью продемонстрировать святейшему Папе неуклонную преданность в делах истинной веры. А уж то, что мэтр Руджиери в этот день инспектировал содержимое своего заветного ларца, чтобы угодить боголюбивому монарху, так это и вовсе к гадалке не ходить.
Однако я был далеко, в кругу друзей, а сообщение осенью и зимой во Франции весьма затруднено из-за отвратительного состояния дорог и бескормицы, заставляющей вынужденных странников путешествовать только большими караванами, наполовину груженными снедью для людей и кормом для лошадей. Правда, несколько раз в Юссе пробивались фельдъегери мадам Екатерины, но в основном чтобы потребовать у меня объяснений о хулиганских выходках истинного Беарнца, собирающего полки в родной Гаскони. Впрочем, благодаря усилиям пана Михала, нашпиговавшего своей агентурой войско Генриха де Бурбона, о всех налетах двойника, вернее, оригинала на различные слабо укрепленные королевские города с целью получения выкупа мне становилось известно задолго до того, как об этом узнавала Екатерина Медичи. Позиция защиты в этом случае была проста, хотя, вероятно, в глазах Черной Вдовы и не слишком убедительна: провокации непримиримых гугенотов, использующих, должно быть, человека, на меня похожего, чтобы сорвать союз, складывающийся между Валуа и Бурбоном.
Наверняка Екатерина не до конца верила этим объяснениям. Уж больно много верных соратников Генриха Наваррского следовало за «самозванцем» – Ларошфуко, Дюплесси-Морней, де Тремуй, да и «Железная рука» де Ла Ну, в конце концов не выдержавший соседства с мнительным и злобным Кондэ, устремился не на Луару, а в Нерак. Кроме того, у моей дорогой тещи имелось паническое заявление мадам де Сов о том, что я вовсе не тот, за кого себя выдаю. Тогда Ее Величеству было недосуг разбираться с этой нелепой выдумкой, ну а сейчас обворожительная наездница «Летучего эскадрона» мадам Екатерины печально вздыхала о чернобородом шляхтиче Михале Чарновском, прогуливаясь в парке Краковского дворца. Впрочем, уже, по слухам, вовсе и не вздыхала.
Но факт оставался фактом, поскольку хитроумные комбинации Мишеля Дюнуара и его многочисленной агентуры не заманили истинного Генриха в Юссе, чтобы здесь свести воедино разошедшиеся в ночь святого Варфоломея судьбы «королей Наваррских», то теперь передо мной вставала настоятельная необходимость доказать нужность французскому трону После долгих поисков способ был найден. План был авантюрный – дальше некуда, но в случае успеха судил немалые дивиденды.
Вскоре после того, как весеннее солнце едва-едва подсушило бы непролазные лужи на дорогах растопило снег на горных перевалах, Францию ожидали весьма крупные неприятности. Первая из них была испанская армия с благословения Святейшего Престола посылаемая королем Филиппом II на помощь семейству Гизов. Возглавлял е немощный старик почти полностью утративший интерес к жизни Александр Фарнезе, герцог Пармский, пожалуй, самый Виртуозный полководец Европы.
Вторая беда была под стать первой стадиями моего двойника, вернее, его эмиссаров, тогда же, весной, границы Франции должно было перейти войско курфюрста Иоганна Казимира Пфальцского, которое вместе с полыми Беарнца предполагалось бросить на Париж с целью Защитить от посягательств учение Мартина Лютера, Вероятно Генрих де Бурбон очень рассчитывал на это подкрепление, я тоже. Благодаря польским связям пана Михала мне был Известен каждый шаг воинственного курфюрста, а потому я нанялся опередить истинного Генриха и, возглавив приведенные из германских княжеств полки, обрушить их мощь на собранную в Лотарингии армию Гиза, не дав ей соединиться с герцогом Пармским. Понятное дело, в союзе с королевской армией и отчасти на королевские деньги.
Чтобы придать нашей авантюре видимость полной достоверности, я даже вступил в переписку с мадам Екатериной прося Ее Величество хотя бы отчасти оплатить рейтар и ландскнехтов фон Пфальца, уже нанятых моим двойником на золото, привезенное Агриппой д'Обинье из Англии. Оставалось только ждать весны. И хотя пан Михал не оставлял попыток заманить Беарнца в Юссе, «в гости к любящей супруге», однако, по-моему, и он сам слабо верил в такую возможность в течение ближайших месяцев.
А в это время в замке Юссе безраздельно властвовала мамаша Жози. Ощутив наконец ширь, достойную приложения своих недюжинных сил, камеристка любимой фрейлины королевы Наваррской руководила жизнью нашего крошечного двора с той же сноровистостью и напором, как совсем недавно своей разухабистой «Шишкой». Кстати, о борделе. Вернее, о том, на чьи деньги он был открыт. Узнав о смерти маршала Таванна, Жозефина не на шутку огорчилась и месяц не снимала траура, давая повод скорым на колкости гасконцам заявлять, что теперь при Наваррском королевском дворе появилась собственная Черная Вдова. Впрочем, это не смущало разбитную камеристку, а той зычной ругани, при помощи которой мамаша Жози заставляла повиноваться себе и «висельников», и «друзей короля», прибывших сюда из Отремона, мог позавидовать даже покойный маршал. Во всяком случае, Мано, покинувший Реймс в свите папского нунция вместе с братом Адриэном, при звуке этих забористых оборотов почтительно покачивал головой и подкручивал длинный ус, должно быть, восхищаясь их цветистостью и многообразием. Моя маленькая армия буквально боготворила ее.
Сейчас под «королевским знаменем» находилось без малого восемь сотен всадников, разбитых на два эскадрона. Чтобы снарядить и одоспешить их, невзирая на наши протесты, Конфьянс заложила ломбардским банкирам Отремон. Так что теперь Мано, которого она по-прежнему, невзирая ни на что, держала на расстоянии вытянутой руки, уже звался коронелем. Впрочем, это его, похоже, не радовало. Все ждали начала апреля.
С начала марта все фигуры грядущей политической игры вновь пришли в активное движение. Первой ласточкой грядущего нашествия с юга по еще не до конца просохшим дорогам в Париж прибыл вице-король Каталонии герцог Гондийский, маркиз де Ламбе Франческо Борджиа. Официально он представлял интересы Испании в переговорах с Екатериной Медичи по поводу прав той на корону Португалии, полагавшуюся ей по деду. В обмен на отказ от притязаний на нее, Испания готова была отдать в жены Генриху III свою инфанту. Однако непримиримая позиция государя, не желающего и слушать о браке с собственной племянницей, не слишком огорчила знатного посла.
Убедившись в невозможности продолжения переговоров, он поспешил откланяться. И все было бы ничего, мало ли дипломатических миссий срывается из-за несовместимости позиций сторон, когда бы не занимал этот маститый старик еще один весьма почтенный пост – преемника Игнатия Лойолы в должности генерала Ордена Иезуитов. А потому можно, конечно, списывать все на случайность, но через две недели после отъезда посла, стоило лишь Генриху III во главе двора и армии выступить против Гиза, в Париже вспыхнуло восстание в поддержку Священной Лиги. Как сообщил брат Адриэн, зимовавший в Париже и теперь догнавший наш полк по дороге в Лангр, где была назначена встреча с армией курфюрста Пфальцского, столица была покрыта баррикадами, отряды цеховой стражи возглавлялись опытными офицерами, и городская старшина, отказывающая в повиновении королю-распутнику, погрязшему в шашнях с гугенотами, явно не имела недостатка в золоте.
По докатившимся до нас слухам истерика, охватившая при известии об очередном мятеже и без того нервического монарха, была такова, что доведись остальным подданным короля наблюдать ее, они бы тоже не пожелали видеть Генриха III своим сюзереном. На счастье Валуа, предпочитавшего оплакивать горестность своего правления на груди прелестной Марии Клевской, Екатерина Медичи готова была сражаться хоть на два фронта, хоть на три, хоть в полном кольце окружения. Здраво рассудив, что парижане, сколько бы ни орали и ни потрясали в воздухе оружием, без особой нужды не выйдут на городские стены, она решила сокрушить Гиза, не дав тому соединиться с тринадцатитысячной армией Александра Фарнезе, неспешным маршем идущей к границам Франции.
Уже с середины марта передовые отряды королевских шевальжеров тормошили войска Лиги, не давая им покоя и вынуждая их горячего предводителя начать преследование. Продержавшись около двух недель, он наконец сдался и вывел войска из укрепленного лагеря. Как мы и предполагали, удар Гиза был нацелен отнюдь не на помощь восставшему Парижу, а на юг, туда, откуда ожидалось появление герцога Пармского. Теперь его путь лежал через болотистую Шампань, еще не успевшую до конца просохнуть, ибо «гастин» – тяжелая вязкая глина, составляющая изрядную часть ее почвы, – быстро поглощает воду и весьма неохотно ее отдает. Он шел торопясь, спеша проскочить без боя под носом королевской армии, ставшей лагерем в Труа, резонно полагая, что четырнадцати тысячам кавалерии и пехоты Генриха III не с руки преграждать дорогу двадцатитысячной армии Священной Лиги. Он спешил, теряя на вязких дорогах и трясинных переправах людей и повозки обоза, но неуклонно двигался вперед. Черная Вдова, когда ей донесли о трудностях и потерях этого форсированного марша, весьма плотоядно улыбнулась и процитировала любимого Макиавелли: «Храбрость солдат важнее их численности, но выгодная позиция порою важнее храбрости».
Однако, кроме подготовленной к приему высокого гостя позиции, де Гиза еще ожидал сюрприз, о существовании которого, вероятно, он не мог и помыслить, – пресловутая армия наемников, приведенная курфюрстом Иоганном Казимиром. Конечно, как опытный солдат и грамотный полководец, Гиз знал о подмоге, идущей на помощь гугенотам из германских княжеств. Возможно, ему было известно и о том, что я отправился навстречу фон Пфальцу, и наверняка он был рад этому известию, поскольку слух о нашей распре с королем Франции дошел до него едва ли не в тот же день, когда Генрих III решил устроить обыск в покоях своей сестры. Должно быть, теперь де Гиз, резонно полагая, что «враг моего врага – мой друг», подсчитывал, сколько солдат из своей и без того небольшой армии король будет вынужден оставить на прикрытие фланга. Несомненно, так бы оно и случилось, будь на моем месте истинный король Наварры. Но в данном случае…
Встреченный мною у стен Лангра курфюрст Иоганн Казимир буквально опешил, когда узнал, что вместо удара по слабому королю Франции я намереваюсь атаковать куда более сильное войско Лотарингца. Все его военные резоны пролетали мимо моих ушей, мои же политические и вовсе не достигали его слуха. В конце концов, после бурной сцены в шатре его светлости, полководец с упорством доброго гугенота развернул три тысячи пфальцских фуелеров и тронулся в обратный путь. На мое счастье, золотая казна, присланная мадам Екатериной, быстро позволила найти общий язык с оставшимися девятью тысячами наемников. Таким образом, под знаменем Наварры уже стоял весьма внушительный отряд, готовый сражаться где угодно, против кого угодно до последнего солида.
Гиз шел, не встречая сопротивления. Шевальжеры, тревожившие лигистов во время каждой стоянки, нападавшие на обозы и грабившие запасы продовольствия, спешили скрыться, едва заметив основные силы противника. Но все это было лишь комариными укусами, немало раздражавшими молодого военачальника, но отнюдь не мешавшими исполнению его замысла.
Наконец, в одно солнечное, хотя и сомнительно прекрасное утро армия Гиза перешла реку Об близ замка Рамрю и нос к носу столкнулась с войсками Генриха III, преградившими лигистам дорогу к Сене. Старинные, лет сто назад разрушенные замки Буи и Пипе были заново, хотя и наскоро, укреплены и теперь служили опорными пунктами позиции Генриха III. Идти дальше, игнорировав королевский вызов, было попросту невозможно. Луга на запад от этих импровизированных бастионов позволяли атаковать сторонников Лиги во фланг, без помехи выбирая очередную жертву. С востока же позицию христианнейшего короля прикрывал огромный бор, изрезанный множеством речушек с весьма топкими берегами заболоченных прудов да к тому же скрывавший под своей зеленой сенью множество ферм, укрепленных разве что малость слабее, чем руины, ставшие королевской позицией. Не говоря уже о том. мелком факте, что на этих самых фермах до поры до времени и находилась армия «короля Наваррского».
Не знаю уж, какие мысли и чувства обуревали Генриха де Гиза при виде ожидающего его появления войска Его Величества. Наверняка он не был готов к подобному приему. Но обстановка требовала действий быстрых и решительных, тех, на которые он был большой мастер. Хотелось верить, что именно тех самых, о которых говорили незадолго до этого на военном совете у короля маршал де Монморанси и я.
* * *
Батальонные каре королевских аркебузиров, прикрытые на флангах строем пикинеров, занимали фронт между двумя уже названными замками, не двигаясь с места и явно не желая проявлять какой-либо избыточной активности. Они стояли, вяло переговариваясь, лениво поглядывая, как у них на глазах перестраиваются в боевые порядки походные колонны армии де Гиза. Полагаю, подобная ленивая медлительность должна была вселить уверенность в душу молодого полководца. Вот взвыли трубы, ударили ротные барабаны, знаменуя начало битвы, и плотные квадраты гизарских батальонов, опустив острия пик первой шеренги, двинулись в атаку на суматошно готовящиеся к бою королевские каре. Я невольно усмехнулся, наблюдая представшую моему взору картину.
Вслед за многими военачальниками своего времени Гиз считал тянувшиеся в обозе пушки и бомбарды пригодными лишь для осады крепостей, а потому, не желая искать противника в пороховом дыму, даже не позаботился подтянуть орудия на передовую позицию. Да и к чему! И без этих грохочущих чудовищ, распугивающих лошадей и мешающих слушать слова команд, никчемная армия никчемного короля готова броситься наутек при первом же натиске.
Со стороны все действительно выглядело именно таким образом. Для порядка сделав пару залпов каре, даже не сойдясь врукопашную, войска начали, пятясь, отступать в сторону Сены, явно не желая проливать свою кровь. Однако при всей очевидности этой картины в ней имелся ряд весьма существенных «но». Во-первых, немалая часть аркебузиров, скрытая от наблюдения холмами, вместо отступления предпочла укрыться за каменными стенами Буи и Пипе. Во-вторых, жандармы, посланные Гизом для того, чтобы отрезать королевским войскам путь к отступлению, были встречены и отброшены назад Анжуйской гвардией под командованием д'Эпернона. В-третьих, отступившие французы вовсе не собирались спасаться паническим бегством, а, отойдя, заняли позицию за свеженасыпанным валом вокруг еще одного форта, до того незаметного за деревьями, растущими на опушке бора. Оно звалось Руассон, и Гизу было суждено надолго запомнить это название. Едва лишь его батальоны оказались внутри треугольника, образованного названными укреплениями, оттуда, точно по знаку дирижерской палочки, басовито грянули молчавшие до того замаскированные батареи. Ядра и бомбы, обрушившиеся на стесненные толчеей ряды гизаров, с каждым залпом валили наземь десятки убитых и раненых, покрывая луг потоками крови. Вслед пушкам и бомбардам вновь заговорили аркебузы. Попавшая в тиски артиллерийской засады пехота была обречена и, сознавая это, в ужасе металась под кинжальным огнем, ища спасения.
Видя крах лобовой атаки, разъяренный Гиз попробовал вновь бросить в бой кавалерию. Оставив завесу из нескольких сотен всадников со стороны анжуйцев, он лично повел войска через просеку, идущую сквозь бор, надеясь атаковать Руассон с тыла. Несчастный! Только этого и ждал весь мой десятитысячный отряд. Едва всадники Меченого втянулись в гибельный коридор, с обеих сторон на колонну обрушилось сонмище жадных до легкой добычи рейтар и ландскнехтов, в считанные мгновения превращая цвет армии Лиги в мертвое и ограбленное Ничто. Лишь особо удачному положению звезд в этот злосчастный день сам Генрих де Гиз был обязан спасением. С горсткой телохранителей он вырвался далеко вперед и скрылся в глубине леса, чтобы, промучившись в поисках дороги весь день, к вечеру найти убежище на ферме, по иронии судьбы носившей название Бель Гиз.
* * *
– Господь даровал мне победу! – восторженно выпалил Генрих III, едва лишь адъютант Монморанси привез ему сообщение о разгроме войск Лиги. – Господь вновь даровал мне победу! Он любит меня! Вы слышите, Он любит меня! Я должен вознести Ему благодарственную молитву! Где здесь ближайший храм, монастырь, на худой конец часовня?
– К ночи можно добраться до аббатства Клерво, – неуверенно предложил кто-то из придворных.
– Здесь ближе есть часовня в Пайене, – подсказал еще кто-то.
– Решено! – ликующе воскликнул Генрих III. – Я еду в Пайен!
Глава 29
Покрытые ковром деревянные трибуны, сооруженные поодаль от места сражения для придворных и в особенности прекрасных дам, дабы дать тем возможность насладиться кровавым зрелищем баталии, ликовали, бурно выражая свой восторг. Конечно, не все царедворцы пожелали воочию созерцать столь изысканное зрелище. Особо чувствительные девицы считали недостойным бестрепетно взирать на хладнокровное смертоубийство христиан. Вероятно, они были бы подняты на смех, когда бы не стала во главе их сама вдовствующая королева-мать, во всеуслышанье заявив, что хотя сражение и является вынужденной необходимостью, любоваться столь гнусным зрелищем – признак весьма дурного тона. Однако, невзирая на столь авторитетное мнение, большинство королевской свиты не могло отказать себе в удовольствии воочию полюбоваться знатной схваткой.
Сейчас многие из них жалели, что побоище на лесной просеке было скрыто от их глаз, и никто из них не мог лично наблюдать бегство Гиза. Компенсируя это досадное неудобство, собравшиеся с упоением слушали пояснения герольдов, по ходу боя рассказывавших, что именно происходит перед собравшимися поглазеть зрителями, и радостными воплями приветствовали очередного адъютанта, спешащего к королю с победными реляциями. Флейтисты королевской капеллы, все время боя услаждавшие слух придворных изысканными итальянскими мелодиями, при виде каждого нового всадника с воодушевлением выдыхали благодарственный гимн «Коль славен царь!» под громкие овации знати.
Теперь битва была закончена, и Его Величество по-отечески милостиво принимал военачальников, отличившихся нынче в сражении при Руассоне, щедро жалуя героям знаки нововведенного ордена Святого Духа. Среди отличившихся был и я, хотя, вешая мне на шею орденский крест, Генрих не преминул напомнить с упреком, что бегство Гиза на моей совести.
– «Капитан!» – раздалось у меня в голове, когда драгоценный знак с пикирующим голубем Святого Духа коснулся моей груди. – «Ты орденок-то на всяк случай заныкай. Будет чем порадовать Отпрыска. Тому небось по приколу будет показать гостям один из первых десяти орденов Святого Духа».
– «О чем ты говоришь?» – возмутился я. – «Я должен передать этот крест настоящему Генриху Наваррскому!»
– «Вот ты загнул!» – возмутился Рейнар. – «Да если хочешь знать, когда Наваррский станет Генрихом IV, он их себе при желании нажалует на всю грудь. Справа налево кресты, слева направо – звезды!»
– «Ну это еще когда станет!» – усомнился я.
– «Ну когда-то же станет!»
Когда церемония награждения была окончена, Генрих III велел подавать коней, намереваясь отправляться на мессу в Пайен и приглашая всех желающих последовать с ним. Стоит ли говорить, что в числе желающих оказался весь двор. Вернее, почти весь.
– Ваше Величество! – Коронель Анжуйской гвардии неустрашимый Бернар де Ногаррэ де Ла-Валетт, герцог д'Эпернон, герой сегодняшней битвы, еще не снявший с себя местами помятый доспех, смиренно преклонил колено перед королем и, не глядя в глаза монарха, попросил негромко: – Ваше Величество, позвольте мне остаться.
– Вот это новость! Ты не желаешь ехать, Бернар?! – недоумевая, спросил Генрих III.
– Да, мой государь, – Тихо, но непреклонно выдохнул д'Эпернон.
– Не знаю, – пожал плечами я, – Возможно, по какому-то высшему замыслу было необходимо, чтобы он узнал рецепт своей гибели из моих уст. Не знаю и, честно говоря, знать не хочу. Поехали! Место тут какое-то жутковатое.
* * *
Наше возвращение ко двору короля Франции было принято без особого восторга. Конечно, благодаря усилиям мадам Екатерины и «моей очаровательной кузины» принцессы Кондэ, о которой придворные, уже нимало не смущаясь ее нерасторгнутого замужества, говорили как о будущей королеве, наша ссора в Реймсе была милостиво забыта. Однако вынужденная забывчивость отнюдь не прибавила Генриху III нежных чувств к своему шурину. И хотя молодой красавец Бернар Ногаррэ де Ла-Валетт, свежеиспеченный герцог д'Эпернон, сменивший на посту коронеля Анжуйской гвардии бедного дю Гуа, смог отчасти заменить королю покойного любимца, но все же простить мне безнаказанность убийцы христианнейший король никак не мог.
В том же, что я причастен к побегу Мано из темницы, у Генриха не было ни малейших сомнений. Не то чтобы он обладал сколь-нибудь вескими доказательствами – таково было его августейшее мнение. Маловато для королевского суда, но вполне достаточно, чтобы не желать видеть в своих покоях «этого чертовою дикаря». Впрочем, я и сам не горел желанием торчать при особе Его Величества, невзирая на любезность его матушки, на ее музыкальные и стихотворные вечера, а также на изящнейшие балеты, автором тем для которых она являлась. Уверив Черную Вдову в своей преданности величию Франции, я без особых сожалений отправился на Луару, где ждали меня друзья.
Октябрь закончился, и начался ноябрь – месяц серого неба и проливных дождей, превращающих дороги Франции в подобия обмелевших рек. Как и ожидалось, в последних числах октября, опасаясь распутицы, а стало быть, невозможности подвоза припасов, маршал Гаспар де Со-Таванн снял безнадежно унылую осаду с Ла-Рошели и со скоростью, пожалуй, даже неприличной, бросился к Парижу, к долгожданным зимним квартирам. Впрочем, как ни быстро двигались его колонны, обогнать собственную смерть не удавалось еще никому. Промокнув под дождем, железный маршал, истинный автор побед при Жарнаке и Монкантуре, схватил воспаление легких, и умер, не доехав всего лишь одного лье до парижских ворот. Смерть доблестного учителя не прибавила хорошего настроения Генриху III, а вид оборванных голодных солдат, имеющих дерзость требовать причитающееся им денежное содержание, не прибавил популярности новому королю среди жителей столицы.
Всем и каждому было понятно, что гугеноты через короля Наваррского заключили тайный сговор с Его Величеством, что это сговор против истинной веры и что Ла-Рошель была попросту отдана еретикам, чтобы отныне стать их неофициальной столицей. В Париже начал расползаться слух, что на самом деле маршал Таванн умер не от воспаления легких, а вдохнув ядовитые пары из пакета, присланного ему Екатериной Медичи. В толпе распространялись все более и более ужасающие подробности о коварном плане Паучихи устранить всех вождей Лиги подобным способом. К этим мученикам причисляли, понятное дело, и покойного маршала. И хотя при жизни лучший кавалерист Франции так же мало помышлял о вопросах веры, как и о строительстве хрустального моста из Бордо в земли диких гуронов, народная молва сменила привычную старому вояке бургундскую каску на блестящий нимб сусального золота вокруг его седой головы.
Понятное дело, все эти россказни были чистейшей воды ложью, распускаемой гизарами, количество которых в Париже все возрастало. Особо рьяных ловили и бросали в застенок, но помогали подобные меры весьма слабо. Черная Вдова не покладая рук с неистовым упорством боролась со смутой, желая оградить любимца от бед и тревог, валившихся на его голову с первых дней царствования. Что и говорить, скучать ей не приходилось. На севере и северо-востоке страны собирал армию герцог Гиз, так и не дождавшийся обещанной ему Лисом Золотой Кепки Ильича. В Ла-Рошели стоял, истекая желчью, злобный карлик принц Кондэ, проникнутый ненавистью к королю-католику, сделавшему Его рогоносное Высочество посмешищем в глазах французов. Снятие осады с гугенотской цитадели наполнило его уверенностью в своей силе и полководческом таланте. Теперь он готовил войска к походу на Париж.
Но это было еще не все. Прибывший из Рима гонец привез известие, что, невзирая на приведенные доводы, его святейшество не желает расторгать брак католички Марии Клевской и гугенота Генриха де Кондэ, а уж тем более давать ей разрешение на повторный брак. Пока во Франции, благодаря попустительству королевской власти, складывалась возможность существования богомерзкой лютеранской ереси, пока сам христианнейший государь готов был терпеть при своем дворе вождей еретиков, о благосклонном решении столь щекотливого вопроса не могло быть и речи. Живи я в день получения этой депеши в Париже, Генрих Валуа наверняка бы приказал подстеречь меня на какой-нибудь темной аллее с целью продемонстрировать святейшему Папе неуклонную преданность в делах истинной веры. А уж то, что мэтр Руджиери в этот день инспектировал содержимое своего заветного ларца, чтобы угодить боголюбивому монарху, так это и вовсе к гадалке не ходить.
Однако я был далеко, в кругу друзей, а сообщение осенью и зимой во Франции весьма затруднено из-за отвратительного состояния дорог и бескормицы, заставляющей вынужденных странников путешествовать только большими караванами, наполовину груженными снедью для людей и кормом для лошадей. Правда, несколько раз в Юссе пробивались фельдъегери мадам Екатерины, но в основном чтобы потребовать у меня объяснений о хулиганских выходках истинного Беарнца, собирающего полки в родной Гаскони. Впрочем, благодаря усилиям пана Михала, нашпиговавшего своей агентурой войско Генриха де Бурбона, о всех налетах двойника, вернее, оригинала на различные слабо укрепленные королевские города с целью получения выкупа мне становилось известно задолго до того, как об этом узнавала Екатерина Медичи. Позиция защиты в этом случае была проста, хотя, вероятно, в глазах Черной Вдовы и не слишком убедительна: провокации непримиримых гугенотов, использующих, должно быть, человека, на меня похожего, чтобы сорвать союз, складывающийся между Валуа и Бурбоном.
Наверняка Екатерина не до конца верила этим объяснениям. Уж больно много верных соратников Генриха Наваррского следовало за «самозванцем» – Ларошфуко, Дюплесси-Морней, де Тремуй, да и «Железная рука» де Ла Ну, в конце концов не выдержавший соседства с мнительным и злобным Кондэ, устремился не на Луару, а в Нерак. Кроме того, у моей дорогой тещи имелось паническое заявление мадам де Сов о том, что я вовсе не тот, за кого себя выдаю. Тогда Ее Величеству было недосуг разбираться с этой нелепой выдумкой, ну а сейчас обворожительная наездница «Летучего эскадрона» мадам Екатерины печально вздыхала о чернобородом шляхтиче Михале Чарновском, прогуливаясь в парке Краковского дворца. Впрочем, уже, по слухам, вовсе и не вздыхала.
Но факт оставался фактом, поскольку хитроумные комбинации Мишеля Дюнуара и его многочисленной агентуры не заманили истинного Генриха в Юссе, чтобы здесь свести воедино разошедшиеся в ночь святого Варфоломея судьбы «королей Наваррских», то теперь передо мной вставала настоятельная необходимость доказать нужность французскому трону После долгих поисков способ был найден. План был авантюрный – дальше некуда, но в случае успеха судил немалые дивиденды.
Вскоре после того, как весеннее солнце едва-едва подсушило бы непролазные лужи на дорогах растопило снег на горных перевалах, Францию ожидали весьма крупные неприятности. Первая из них была испанская армия с благословения Святейшего Престола посылаемая королем Филиппом II на помощь семейству Гизов. Возглавлял е немощный старик почти полностью утративший интерес к жизни Александр Фарнезе, герцог Пармский, пожалуй, самый Виртуозный полководец Европы.
Вторая беда была под стать первой стадиями моего двойника, вернее, его эмиссаров, тогда же, весной, границы Франции должно было перейти войско курфюрста Иоганна Казимира Пфальцского, которое вместе с полыми Беарнца предполагалось бросить на Париж с целью Защитить от посягательств учение Мартина Лютера, Вероятно Генрих де Бурбон очень рассчитывал на это подкрепление, я тоже. Благодаря польским связям пана Михала мне был Известен каждый шаг воинственного курфюрста, а потому я нанялся опередить истинного Генриха и, возглавив приведенные из германских княжеств полки, обрушить их мощь на собранную в Лотарингии армию Гиза, не дав ей соединиться с герцогом Пармским. Понятное дело, в союзе с королевской армией и отчасти на королевские деньги.
Чтобы придать нашей авантюре видимость полной достоверности, я даже вступил в переписку с мадам Екатериной прося Ее Величество хотя бы отчасти оплатить рейтар и ландскнехтов фон Пфальца, уже нанятых моим двойником на золото, привезенное Агриппой д'Обинье из Англии. Оставалось только ждать весны. И хотя пан Михал не оставлял попыток заманить Беарнца в Юссе, «в гости к любящей супруге», однако, по-моему, и он сам слабо верил в такую возможность в течение ближайших месяцев.
А в это время в замке Юссе безраздельно властвовала мамаша Жози. Ощутив наконец ширь, достойную приложения своих недюжинных сил, камеристка любимой фрейлины королевы Наваррской руководила жизнью нашего крошечного двора с той же сноровистостью и напором, как совсем недавно своей разухабистой «Шишкой». Кстати, о борделе. Вернее, о том, на чьи деньги он был открыт. Узнав о смерти маршала Таванна, Жозефина не на шутку огорчилась и месяц не снимала траура, давая повод скорым на колкости гасконцам заявлять, что теперь при Наваррском королевском дворе появилась собственная Черная Вдова. Впрочем, это не смущало разбитную камеристку, а той зычной ругани, при помощи которой мамаша Жози заставляла повиноваться себе и «висельников», и «друзей короля», прибывших сюда из Отремона, мог позавидовать даже покойный маршал. Во всяком случае, Мано, покинувший Реймс в свите папского нунция вместе с братом Адриэном, при звуке этих забористых оборотов почтительно покачивал головой и подкручивал длинный ус, должно быть, восхищаясь их цветистостью и многообразием. Моя маленькая армия буквально боготворила ее.
Сейчас под «королевским знаменем» находилось без малого восемь сотен всадников, разбитых на два эскадрона. Чтобы снарядить и одоспешить их, невзирая на наши протесты, Конфьянс заложила ломбардским банкирам Отремон. Так что теперь Мано, которого она по-прежнему, невзирая ни на что, держала на расстоянии вытянутой руки, уже звался коронелем. Впрочем, это его, похоже, не радовало. Все ждали начала апреля.
С начала марта все фигуры грядущей политической игры вновь пришли в активное движение. Первой ласточкой грядущего нашествия с юга по еще не до конца просохшим дорогам в Париж прибыл вице-король Каталонии герцог Гондийский, маркиз де Ламбе Франческо Борджиа. Официально он представлял интересы Испании в переговорах с Екатериной Медичи по поводу прав той на корону Португалии, полагавшуюся ей по деду. В обмен на отказ от притязаний на нее, Испания готова была отдать в жены Генриху III свою инфанту. Однако непримиримая позиция государя, не желающего и слушать о браке с собственной племянницей, не слишком огорчила знатного посла.
Убедившись в невозможности продолжения переговоров, он поспешил откланяться. И все было бы ничего, мало ли дипломатических миссий срывается из-за несовместимости позиций сторон, когда бы не занимал этот маститый старик еще один весьма почтенный пост – преемника Игнатия Лойолы в должности генерала Ордена Иезуитов. А потому можно, конечно, списывать все на случайность, но через две недели после отъезда посла, стоило лишь Генриху III во главе двора и армии выступить против Гиза, в Париже вспыхнуло восстание в поддержку Священной Лиги. Как сообщил брат Адриэн, зимовавший в Париже и теперь догнавший наш полк по дороге в Лангр, где была назначена встреча с армией курфюрста Пфальцского, столица была покрыта баррикадами, отряды цеховой стражи возглавлялись опытными офицерами, и городская старшина, отказывающая в повиновении королю-распутнику, погрязшему в шашнях с гугенотами, явно не имела недостатка в золоте.
По докатившимся до нас слухам истерика, охватившая при известии об очередном мятеже и без того нервического монарха, была такова, что доведись остальным подданным короля наблюдать ее, они бы тоже не пожелали видеть Генриха III своим сюзереном. На счастье Валуа, предпочитавшего оплакивать горестность своего правления на груди прелестной Марии Клевской, Екатерина Медичи готова была сражаться хоть на два фронта, хоть на три, хоть в полном кольце окружения. Здраво рассудив, что парижане, сколько бы ни орали и ни потрясали в воздухе оружием, без особой нужды не выйдут на городские стены, она решила сокрушить Гиза, не дав тому соединиться с тринадцатитысячной армией Александра Фарнезе, неспешным маршем идущей к границам Франции.
Уже с середины марта передовые отряды королевских шевальжеров тормошили войска Лиги, не давая им покоя и вынуждая их горячего предводителя начать преследование. Продержавшись около двух недель, он наконец сдался и вывел войска из укрепленного лагеря. Как мы и предполагали, удар Гиза был нацелен отнюдь не на помощь восставшему Парижу, а на юг, туда, откуда ожидалось появление герцога Пармского. Теперь его путь лежал через болотистую Шампань, еще не успевшую до конца просохнуть, ибо «гастин» – тяжелая вязкая глина, составляющая изрядную часть ее почвы, – быстро поглощает воду и весьма неохотно ее отдает. Он шел торопясь, спеша проскочить без боя под носом королевской армии, ставшей лагерем в Труа, резонно полагая, что четырнадцати тысячам кавалерии и пехоты Генриха III не с руки преграждать дорогу двадцатитысячной армии Священной Лиги. Он спешил, теряя на вязких дорогах и трясинных переправах людей и повозки обоза, но неуклонно двигался вперед. Черная Вдова, когда ей донесли о трудностях и потерях этого форсированного марша, весьма плотоядно улыбнулась и процитировала любимого Макиавелли: «Храбрость солдат важнее их численности, но выгодная позиция порою важнее храбрости».
Однако, кроме подготовленной к приему высокого гостя позиции, де Гиза еще ожидал сюрприз, о существовании которого, вероятно, он не мог и помыслить, – пресловутая армия наемников, приведенная курфюрстом Иоганном Казимиром. Конечно, как опытный солдат и грамотный полководец, Гиз знал о подмоге, идущей на помощь гугенотам из германских княжеств. Возможно, ему было известно и о том, что я отправился навстречу фон Пфальцу, и наверняка он был рад этому известию, поскольку слух о нашей распре с королем Франции дошел до него едва ли не в тот же день, когда Генрих III решил устроить обыск в покоях своей сестры. Должно быть, теперь де Гиз, резонно полагая, что «враг моего врага – мой друг», подсчитывал, сколько солдат из своей и без того небольшой армии король будет вынужден оставить на прикрытие фланга. Несомненно, так бы оно и случилось, будь на моем месте истинный король Наварры. Но в данном случае…
Встреченный мною у стен Лангра курфюрст Иоганн Казимир буквально опешил, когда узнал, что вместо удара по слабому королю Франции я намереваюсь атаковать куда более сильное войско Лотарингца. Все его военные резоны пролетали мимо моих ушей, мои же политические и вовсе не достигали его слуха. В конце концов, после бурной сцены в шатре его светлости, полководец с упорством доброго гугенота развернул три тысячи пфальцских фуелеров и тронулся в обратный путь. На мое счастье, золотая казна, присланная мадам Екатериной, быстро позволила найти общий язык с оставшимися девятью тысячами наемников. Таким образом, под знаменем Наварры уже стоял весьма внушительный отряд, готовый сражаться где угодно, против кого угодно до последнего солида.
Гиз шел, не встречая сопротивления. Шевальжеры, тревожившие лигистов во время каждой стоянки, нападавшие на обозы и грабившие запасы продовольствия, спешили скрыться, едва заметив основные силы противника. Но все это было лишь комариными укусами, немало раздражавшими молодого военачальника, но отнюдь не мешавшими исполнению его замысла.
Наконец, в одно солнечное, хотя и сомнительно прекрасное утро армия Гиза перешла реку Об близ замка Рамрю и нос к носу столкнулась с войсками Генриха III, преградившими лигистам дорогу к Сене. Старинные, лет сто назад разрушенные замки Буи и Пипе были заново, хотя и наскоро, укреплены и теперь служили опорными пунктами позиции Генриха III. Идти дальше, игнорировав королевский вызов, было попросту невозможно. Луга на запад от этих импровизированных бастионов позволяли атаковать сторонников Лиги во фланг, без помехи выбирая очередную жертву. С востока же позицию христианнейшего короля прикрывал огромный бор, изрезанный множеством речушек с весьма топкими берегами заболоченных прудов да к тому же скрывавший под своей зеленой сенью множество ферм, укрепленных разве что малость слабее, чем руины, ставшие королевской позицией. Не говоря уже о том. мелком факте, что на этих самых фермах до поры до времени и находилась армия «короля Наваррского».
Не знаю уж, какие мысли и чувства обуревали Генриха де Гиза при виде ожидающего его появления войска Его Величества. Наверняка он не был готов к подобному приему. Но обстановка требовала действий быстрых и решительных, тех, на которые он был большой мастер. Хотелось верить, что именно тех самых, о которых говорили незадолго до этого на военном совете у короля маршал де Монморанси и я.
* * *
Батальонные каре королевских аркебузиров, прикрытые на флангах строем пикинеров, занимали фронт между двумя уже названными замками, не двигаясь с места и явно не желая проявлять какой-либо избыточной активности. Они стояли, вяло переговариваясь, лениво поглядывая, как у них на глазах перестраиваются в боевые порядки походные колонны армии де Гиза. Полагаю, подобная ленивая медлительность должна была вселить уверенность в душу молодого полководца. Вот взвыли трубы, ударили ротные барабаны, знаменуя начало битвы, и плотные квадраты гизарских батальонов, опустив острия пик первой шеренги, двинулись в атаку на суматошно готовящиеся к бою королевские каре. Я невольно усмехнулся, наблюдая представшую моему взору картину.
Вслед за многими военачальниками своего времени Гиз считал тянувшиеся в обозе пушки и бомбарды пригодными лишь для осады крепостей, а потому, не желая искать противника в пороховом дыму, даже не позаботился подтянуть орудия на передовую позицию. Да и к чему! И без этих грохочущих чудовищ, распугивающих лошадей и мешающих слушать слова команд, никчемная армия никчемного короля готова броситься наутек при первом же натиске.
Со стороны все действительно выглядело именно таким образом. Для порядка сделав пару залпов каре, даже не сойдясь врукопашную, войска начали, пятясь, отступать в сторону Сены, явно не желая проливать свою кровь. Однако при всей очевидности этой картины в ней имелся ряд весьма существенных «но». Во-первых, немалая часть аркебузиров, скрытая от наблюдения холмами, вместо отступления предпочла укрыться за каменными стенами Буи и Пипе. Во-вторых, жандармы, посланные Гизом для того, чтобы отрезать королевским войскам путь к отступлению, были встречены и отброшены назад Анжуйской гвардией под командованием д'Эпернона. В-третьих, отступившие французы вовсе не собирались спасаться паническим бегством, а, отойдя, заняли позицию за свеженасыпанным валом вокруг еще одного форта, до того незаметного за деревьями, растущими на опушке бора. Оно звалось Руассон, и Гизу было суждено надолго запомнить это название. Едва лишь его батальоны оказались внутри треугольника, образованного названными укреплениями, оттуда, точно по знаку дирижерской палочки, басовито грянули молчавшие до того замаскированные батареи. Ядра и бомбы, обрушившиеся на стесненные толчеей ряды гизаров, с каждым залпом валили наземь десятки убитых и раненых, покрывая луг потоками крови. Вслед пушкам и бомбардам вновь заговорили аркебузы. Попавшая в тиски артиллерийской засады пехота была обречена и, сознавая это, в ужасе металась под кинжальным огнем, ища спасения.
Видя крах лобовой атаки, разъяренный Гиз попробовал вновь бросить в бой кавалерию. Оставив завесу из нескольких сотен всадников со стороны анжуйцев, он лично повел войска через просеку, идущую сквозь бор, надеясь атаковать Руассон с тыла. Несчастный! Только этого и ждал весь мой десятитысячный отряд. Едва всадники Меченого втянулись в гибельный коридор, с обеих сторон на колонну обрушилось сонмище жадных до легкой добычи рейтар и ландскнехтов, в считанные мгновения превращая цвет армии Лиги в мертвое и ограбленное Ничто. Лишь особо удачному положению звезд в этот злосчастный день сам Генрих де Гиз был обязан спасением. С горсткой телохранителей он вырвался далеко вперед и скрылся в глубине леса, чтобы, промучившись в поисках дороги весь день, к вечеру найти убежище на ферме, по иронии судьбы носившей название Бель Гиз.
* * *
– Господь даровал мне победу! – восторженно выпалил Генрих III, едва лишь адъютант Монморанси привез ему сообщение о разгроме войск Лиги. – Господь вновь даровал мне победу! Он любит меня! Вы слышите, Он любит меня! Я должен вознести Ему благодарственную молитву! Где здесь ближайший храм, монастырь, на худой конец часовня?
– К ночи можно добраться до аббатства Клерво, – неуверенно предложил кто-то из придворных.
– Здесь ближе есть часовня в Пайене, – подсказал еще кто-то.
– Решено! – ликующе воскликнул Генрих III. – Я еду в Пайен!
Глава 29
А ну-ка, Джон, поговорим короче,
Как подобает старым морякам.
Я опоздал всего лишь на две ночи,
Но третью ночь без боя не отдам.
Старинная пиратская песня
Покрытые ковром деревянные трибуны, сооруженные поодаль от места сражения для придворных и в особенности прекрасных дам, дабы дать тем возможность насладиться кровавым зрелищем баталии, ликовали, бурно выражая свой восторг. Конечно, не все царедворцы пожелали воочию созерцать столь изысканное зрелище. Особо чувствительные девицы считали недостойным бестрепетно взирать на хладнокровное смертоубийство христиан. Вероятно, они были бы подняты на смех, когда бы не стала во главе их сама вдовствующая королева-мать, во всеуслышанье заявив, что хотя сражение и является вынужденной необходимостью, любоваться столь гнусным зрелищем – признак весьма дурного тона. Однако, невзирая на столь авторитетное мнение, большинство королевской свиты не могло отказать себе в удовольствии воочию полюбоваться знатной схваткой.
Сейчас многие из них жалели, что побоище на лесной просеке было скрыто от их глаз, и никто из них не мог лично наблюдать бегство Гиза. Компенсируя это досадное неудобство, собравшиеся с упоением слушали пояснения герольдов, по ходу боя рассказывавших, что именно происходит перед собравшимися поглазеть зрителями, и радостными воплями приветствовали очередного адъютанта, спешащего к королю с победными реляциями. Флейтисты королевской капеллы, все время боя услаждавшие слух придворных изысканными итальянскими мелодиями, при виде каждого нового всадника с воодушевлением выдыхали благодарственный гимн «Коль славен царь!» под громкие овации знати.
Теперь битва была закончена, и Его Величество по-отечески милостиво принимал военачальников, отличившихся нынче в сражении при Руассоне, щедро жалуя героям знаки нововведенного ордена Святого Духа. Среди отличившихся был и я, хотя, вешая мне на шею орденский крест, Генрих не преминул напомнить с упреком, что бегство Гиза на моей совести.
– «Капитан!» – раздалось у меня в голове, когда драгоценный знак с пикирующим голубем Святого Духа коснулся моей груди. – «Ты орденок-то на всяк случай заныкай. Будет чем порадовать Отпрыска. Тому небось по приколу будет показать гостям один из первых десяти орденов Святого Духа».
– «О чем ты говоришь?» – возмутился я. – «Я должен передать этот крест настоящему Генриху Наваррскому!»
– «Вот ты загнул!» – возмутился Рейнар. – «Да если хочешь знать, когда Наваррский станет Генрихом IV, он их себе при желании нажалует на всю грудь. Справа налево кресты, слева направо – звезды!»
– «Ну это еще когда станет!» – усомнился я.
– «Ну когда-то же станет!»
Когда церемония награждения была окончена, Генрих III велел подавать коней, намереваясь отправляться на мессу в Пайен и приглашая всех желающих последовать с ним. Стоит ли говорить, что в числе желающих оказался весь двор. Вернее, почти весь.
– Ваше Величество! – Коронель Анжуйской гвардии неустрашимый Бернар де Ногаррэ де Ла-Валетт, герцог д'Эпернон, герой сегодняшней битвы, еще не снявший с себя местами помятый доспех, смиренно преклонил колено перед королем и, не глядя в глаза монарха, попросил негромко: – Ваше Величество, позвольте мне остаться.
– Вот это новость! Ты не желаешь ехать, Бернар?! – недоумевая, спросил Генрих III.
– Да, мой государь, – Тихо, но непреклонно выдохнул д'Эпернон.