– Почему ты говоришь в такой поповской манере? – спросил Керекеш.
– А что, непонятно? – скрипучим голосом, неприязненно спросил Жолт.
– Отчего же? Понятно.
Воцарилась тягостная тишина.
– Что же стало с зайчонком? – разрядила напряжение Магда.
– Я завернул его в лист лопуха и отнес на холм.
– В лист лопуха? – спросил отрешенно Керекеш.
– Чтобы не было запаха человека.
– Понятно.
– Теперь мне уже можно лечь? Спокойной ночи!
Жолт попятился к двери.
Керекеш сделал несколько неуверенных шагов, но Жолт, словно спасаясь от преследования, выскользнул молниеносно за дверь.
– Этот экзамен был не только не нужен, но и бестактен, – с упреком, с досадой сказала Магда.
– Возможно, – ответил Керекеш. – Но я должен был знать, в состоянии ли он связно вести рассказ.
Магда молчала и думала о том, что муж ее, как ни странно, совершенно не сознает своей бесчувственности. Как он этим похож на сына или наоборот: сын на него. Одним словом, феноменальное сходство.
Керекеш не мог заснуть. Он курил, стараясь избавиться от чувства неловкости.
По волнистому желобку кинопленки Жолт запустил стальной шарик. Шарик противно застучал по паркету, но Беата и от этого не проснулась. В какие безвестные дали унесли ее сны? А могла бы проснуться, хотя бы раз в жизни, чтобы выслушать его историю. Ведь что-то произошло. Но что? Что, черт подери, произошло? Жолт все еще чувствовал на лице холодный, изучающий взгляд отца. А потом, без всякого перехода, его щек, играя, коснулись мягкие руки Ольги. Для начала эти ощущения надо было как-то разъединить.
«Ну, посмотрим», – сказал себе Жолт и стал резко насвистывать сквозь зубы.
Беата зашевелилась, и Жолт бросился к ней. Она подняла русую голову. Сонный, затуманенный взгляд и чуть удивленная улыбка.
– Ты свистишь? – спросила она.
– И ты засвистела бы, если б знала, что сегодня случилось. Ты проснулась, Беата?
– Да, – послушно ответила девочка.
– Нет, ты совсем не проснулась. Иначе бы ты спросила, что со мной сегодня произошло.
Приподняв голову и пытаясь проснуться, Беата что-то забормотала.
– Наконец-то я перестал чувствовать себя букашкой, – сказал Жолт.
Голова Беаты медленно поникла.
– Ну ладно, спи. – Жолт побрел на свою половину, обходя на ковре круг света от лампы. – Главное – что я перестал быть ничтожеством, я уже не букашка! Линзу, о которой мне рассказывал Амбруш, я держал спокойно, без всякого напряжения. И мог держать ее бесконечно. Надо бы рассказать это Амбрушу. Но как я ему расскажу? Ведь в этом же вся загвоздка. Ясно одно: Амбруш был прав, когда говорил, что и я могу все душевные силы собрать хотя бы в «крошечный фокус», как Григорс, победивший злого брата.
Это был, очевидно, рассказ, который прочел ему Амбруш, внимательно следя за выражением лица мальчика и зачем-то прикрыв обложку книги. Жолт запомнил название: «Удар кулаком». Удар этот был особенный. Его делала мощным не физическая сила. Злобный брат Григорса – Франн черпал силу в своем мускулистом, грубо скроенном теле. А у Григорса был дар необычный: когда ему было нужно, он все душевные силы собирал воедино и вкладывал в свой удар.
Амбруш объяснил это так: увеличительная линза в свою выпуклую поверхность собирает солнечные лучи; если под пучок этих лучей подставить руку, рука моментально дернется…
– И убьет букашку, – подхватил Жолт.
– Вот именно. И у тебя есть нечто вроде этой линзы. Как у Григорса…
Тогда у Жолта мелькнула мысль, от которой даже блеснули глаза: это новое знание пригодится ему когда-нибудь в драке.
Жолт бросился на низкую тахту, погасил под красным абажуром лампу и при неоновом свете, проникающем с улицы, глубоко задумался. Что же это? Неожиданно встретив Ольгу, припоминал Жолт, он вдруг ослабел и сразу ощутил набухающий в горле ком. Но длилось это считанные секунды, потому что он, как Григорс, собрал в «фокус» все свои душевные силы… и кома в горле не стало. А потом, когда пальцы Ольги коснулись его лица, он задышал полной грудью, легко и вольно вбирая свежий, прохладный воздух, и понял, что муке конец: больше ему не придется ловить поминутно ускользающие звуки. «Где-то во лбу у меня скрыта эта самая «линза», но не Амбруш ее нашел. Амбруш только хотел, чтоб она у меня была. Я почувствовал ее сам. Когда папа, уставившись на мои губы, велел мне рассказывать, я стал спокойно рассказывать. Потому что собрал свои силы в «фокус»… И я сразу же разгадал папину мысль. Значит, я могу сказать Амбрушу, что случилось: больше я не букашка, не тля. Таковы дела», – думал Жолт уже в преддверии сна.
Ночью он много раз просыпался, но и в полусне мысль его оставалась отчетливой, ясной. «Магда тоже заметила, что я выстоял в разговоре с папой. Это случилось впервые. Таковы дела».
Ближе к рассвету Жолт снова насторожился. Что-то спросонок бормотала Беата. Его обступили страхи: а вдруг завтра в школе ребята снова станут над ним потешаться. Что тогда? И тут он почувствовал, как от одной этой мысли силы его собрались в кулак. Что тогда? Очень просто – бить, как Григорс! Не теряться, не заикаться, а победить. Так и будет! Жолт опять задремал и на рассвете проснулся с чувством пронзительной радости. Ему казалось, что он на вершине счастья и что с этой вершины он смотрит вниз, в освещенную мягким послеполуденным солнцем долину, а в зеленой долине на красной скамье в синем платье сидит Ольга.
Что сказать ему на прощание?
Собери все мужество, и доброго пути тебе, Жолт! Сил у тебя достаточно, и от тебя лишь зависит по дороге эти силы не растерять.
БЕЗ ДИДАКТИЧЕСКИХ ГВОЗДЕЙ
– А что, непонятно? – скрипучим голосом, неприязненно спросил Жолт.
– Отчего же? Понятно.
Воцарилась тягостная тишина.
– Что же стало с зайчонком? – разрядила напряжение Магда.
– Я завернул его в лист лопуха и отнес на холм.
– В лист лопуха? – спросил отрешенно Керекеш.
– Чтобы не было запаха человека.
– Понятно.
– Теперь мне уже можно лечь? Спокойной ночи!
Жолт попятился к двери.
Керекеш сделал несколько неуверенных шагов, но Жолт, словно спасаясь от преследования, выскользнул молниеносно за дверь.
– Этот экзамен был не только не нужен, но и бестактен, – с упреком, с досадой сказала Магда.
– Возможно, – ответил Керекеш. – Но я должен был знать, в состоянии ли он связно вести рассказ.
Магда молчала и думала о том, что муж ее, как ни странно, совершенно не сознает своей бесчувственности. Как он этим похож на сына или наоборот: сын на него. Одним словом, феноменальное сходство.
Керекеш не мог заснуть. Он курил, стараясь избавиться от чувства неловкости.
*
«Так обстоят дела!» – с безмерным удивлением сказал себе Жолт. Он машинально сполоснул водой лицо, переоделся в пижаму и легкими шагами вошел в свою комнату. На половине Беаты было полутемно. Девочка спала очень тихо. Жолт всегда с любопытством заглядывал к ней и прикидывал расстояние от одеяла до звезды висевшего на стене ковра: если при дыхании они друг друга касались, значит, все в порядке, девочка спит. Обычно он говорил ей несколько слов, но вообще-то будить ее не имело смысла, потому что Беата лишь улыбалась слипающимися, затуманенными глазами, что-то невнятно лепетала и, счастливо вздохнув, тут же засыпала опять.По волнистому желобку кинопленки Жолт запустил стальной шарик. Шарик противно застучал по паркету, но Беата и от этого не проснулась. В какие безвестные дали унесли ее сны? А могла бы проснуться, хотя бы раз в жизни, чтобы выслушать его историю. Ведь что-то произошло. Но что? Что, черт подери, произошло? Жолт все еще чувствовал на лице холодный, изучающий взгляд отца. А потом, без всякого перехода, его щек, играя, коснулись мягкие руки Ольги. Для начала эти ощущения надо было как-то разъединить.
«Ну, посмотрим», – сказал себе Жолт и стал резко насвистывать сквозь зубы.
Беата зашевелилась, и Жолт бросился к ней. Она подняла русую голову. Сонный, затуманенный взгляд и чуть удивленная улыбка.
– Ты свистишь? – спросила она.
– И ты засвистела бы, если б знала, что сегодня случилось. Ты проснулась, Беата?
– Да, – послушно ответила девочка.
– Нет, ты совсем не проснулась. Иначе бы ты спросила, что со мной сегодня произошло.
Приподняв голову и пытаясь проснуться, Беата что-то забормотала.
– Наконец-то я перестал чувствовать себя букашкой, – сказал Жолт.
Голова Беаты медленно поникла.
– Ну ладно, спи. – Жолт побрел на свою половину, обходя на ковре круг света от лампы. – Главное – что я перестал быть ничтожеством, я уже не букашка! Линзу, о которой мне рассказывал Амбруш, я держал спокойно, без всякого напряжения. И мог держать ее бесконечно. Надо бы рассказать это Амбрушу. Но как я ему расскажу? Ведь в этом же вся загвоздка. Ясно одно: Амбруш был прав, когда говорил, что и я могу все душевные силы собрать хотя бы в «крошечный фокус», как Григорс, победивший злого брата.
Это был, очевидно, рассказ, который прочел ему Амбруш, внимательно следя за выражением лица мальчика и зачем-то прикрыв обложку книги. Жолт запомнил название: «Удар кулаком». Удар этот был особенный. Его делала мощным не физическая сила. Злобный брат Григорса – Франн черпал силу в своем мускулистом, грубо скроенном теле. А у Григорса был дар необычный: когда ему было нужно, он все душевные силы собирал воедино и вкладывал в свой удар.
Амбруш объяснил это так: увеличительная линза в свою выпуклую поверхность собирает солнечные лучи; если под пучок этих лучей подставить руку, рука моментально дернется…
– И убьет букашку, – подхватил Жолт.
– Вот именно. И у тебя есть нечто вроде этой линзы. Как у Григорса…
Тогда у Жолта мелькнула мысль, от которой даже блеснули глаза: это новое знание пригодится ему когда-нибудь в драке.
Жолт бросился на низкую тахту, погасил под красным абажуром лампу и при неоновом свете, проникающем с улицы, глубоко задумался. Что же это? Неожиданно встретив Ольгу, припоминал Жолт, он вдруг ослабел и сразу ощутил набухающий в горле ком. Но длилось это считанные секунды, потому что он, как Григорс, собрал в «фокус» все свои душевные силы… и кома в горле не стало. А потом, когда пальцы Ольги коснулись его лица, он задышал полной грудью, легко и вольно вбирая свежий, прохладный воздух, и понял, что муке конец: больше ему не придется ловить поминутно ускользающие звуки. «Где-то во лбу у меня скрыта эта самая «линза», но не Амбруш ее нашел. Амбруш только хотел, чтоб она у меня была. Я почувствовал ее сам. Когда папа, уставившись на мои губы, велел мне рассказывать, я стал спокойно рассказывать. Потому что собрал свои силы в «фокус»… И я сразу же разгадал папину мысль. Значит, я могу сказать Амбрушу, что случилось: больше я не букашка, не тля. Таковы дела», – думал Жолт уже в преддверии сна.
Ночью он много раз просыпался, но и в полусне мысль его оставалась отчетливой, ясной. «Магда тоже заметила, что я выстоял в разговоре с папой. Это случилось впервые. Таковы дела».
Ближе к рассвету Жолт снова насторожился. Что-то спросонок бормотала Беата. Его обступили страхи: а вдруг завтра в школе ребята снова станут над ним потешаться. Что тогда? И тут он почувствовал, как от одной этой мысли силы его собрались в кулак. Что тогда? Очень просто – бить, как Григорс! Не теряться, не заикаться, а победить. Так и будет! Жолт опять задремал и на рассвете проснулся с чувством пронзительной радости. Ему казалось, что он на вершине счастья и что с этой вершины он смотрит вниз, в освещенную мягким послеполуденным солнцем долину, а в зеленой долине на красной скамье в синем платье сидит Ольга.
*
Жолту, как сказал доктор Керекеш, скоро будет четырнадцать. Как сложится судьба мальчика, сейчас сказать трудно, и говорить об этом – значит, пускаться в область гаданий или фантазий. Будущее не написано в книге судеб; ни опасения доктора Керекеша, ни добрые чаяния доктора Амбруша не могут определить заранее будущность мальчика. Просто надо надеяться, что после своего второго рождения Жолт Керекеш станет соразмерять свои силы.Что сказать ему на прощание?
Собери все мужество, и доброго пути тебе, Жолт! Сил у тебя достаточно, и от тебя лишь зависит по дороге эти силы не растерять.
БЕЗ ДИДАКТИЧЕСКИХ ГВОЗДЕЙ
Каждый рождается дважды… Но что значит это второе, нефизическое рождение? Каков путь к нему?
Шандор Шомоди Тот, написавший светлый, сверкающий юмором роман о воспитании души подростка Жолта, не спешит сразу привести читателя к полезным и поучительным выводам.
Чудесных превращений здесь нет. Мы всерьез заинтересованы судьбой Жолта, вместе с писателем переживаем каждую ошибку юного героя и радуемся его душевному обновлению.
В прошлом педагог и воспитатель, воспитатель по призванию, Шомоди Тот любил и знал своих воспитанников, их характеры, психологию, глубоко и тонко понимал мотивы их поведения, был к ним добр и справедлив, и они платили ему безграничным доверием и любовью. Не его ли двойник в романе – доктор Амбруш!
«Самыми беззаветными моими друзьями, – сказал однажды писатель, – всегда были дети. Что бы я ни делал – преподавал или вел воспитательную работу в коллегиуме, писал учебник или роман о детях и для детей, – мой интерес к ним ни на минуту не угасал, и трудом моим были нескончаемые задушевные разговоры с детьми. Мой вечный животворный источник – дети…»
Второе рождение Жолта происходит незадолго до его четырнадцатилетия.
Жолт в семье главврача Керекеша считается трудным ребенком. Еще не познакомившись с ним непосредственно, мы наслышаны из уст дяди Тибора о том, сколько забот, неприятностей «подарил» он ближним своими «блистательными» проделками: побегом из дома, взрывом, двойками, грубостью. По мнению дяди, Жолт «неисправимый бродяга и плут».
Трудные отношения сложились у Жолта с отцом. «Каждый божий день мой сын терзает мне нервы», – жалуется доктор Керекеш жене. Не только терзает нервы, но и задает психологические, педагогические загадки. Керекеш теряется, не знает, как воспитывать сына.
В отличие от дяди Тибора, который этот трудный педагогический вопрос решал просто – нужен метод твердой руки, – доктор Керекеш не так прямолинеен и самонадеян. Автор художественно убедительно показал, что отец Жолта неплохой человек и любит сына, но от этого их отношения не менее драматичны. Он упорно ищет путь к душе Жолта, анализирует его поступки сам и вместе с женой. Мы не раз становимся участниками его педагогических размышлений и педагогических баталий, разыгрывающихся в доме. А Жолт с каждым днем задает своим родителям всё более трудные педагогические задачи.
Вот он – правда, как выясняется, ради познания – с помощью увеличительного стекла сжигает букашек… Вот он, поздно придя домой, влезает на дерево и с наслаждением наблюдает поведение встревоженных его долгим отсутствием родителей… Вот он впервые напивается пьяным…
А между этими поступками долгие разговоры с отцом, наставления, угрозы, даже затрещина (правда, единственная и никогда потом больше не повторявшаяся)… И все без пользы, без результата.
«Постепенно я начну мыслить так же, как этот Липтак, – говорит, отчаявшись, доктор Керекеш жене. – Почему некто совершает дурные поступки? Потому что он негодяй».
Как соблазнительно и легко назвать Жолта бесчувственным негодяем, гаденьким хулиганом (глава пятая «Ты просто гаденький хулиган!»). Но разве это объяснит что-нибудь в Жолте и разве поможет ему такая характеристика! Они, эти характеристики, даются отцом после каждого проступка Жолта, их много, и в результате сам Керекеш ни в одну из них не верит (в противном случае, зачем их постоянно менять?). Керекеш попадает в заколдованный педагогический круг.
Третьему наставнику Жолта, его мачехе Магде-два, дано иначе видеть Жолта. Поэтому она меньше спорит с Жолтом и больше – с мужем, доктором Керекешем, в обращении которого с сыном она находит немало изъянов. Ей, как и Жолту, не по душе метод проработок. «Магда понимала, – пишет автор, – что пристрастные расспросы и поучения отца едва ли улучшат отношения между ним и сыном». Магда даже называет Керекеша диктатором, знающим только одно: приказывать и наказывать. Но Жолт не слышит этих размышлений Магды о нем самом. Магда делится ими с мужем. С Жолтом же она ровна, приветлива, заботлива. И вовсе не потому, что ее положение в доме несколько иное, чем положение родной матери.
Шомоди Тот вовлекает нас в сложный мир отношений в семье постепенно, заставляя нас самих думать и размышлять о Жолте и его поступках. В начале романа он как бы закадровый герой. О нем много говорят дядя Тибор, отец, Магда, учителя и соседи. И вот появляется сам Жолт… «В половине десятого в квартиру ввалился Жолт, с головы до ног покрытый пылью и похожий на поседевшего в молодости негра. Он был не один. За ним на какой-то ветхой веревке ковыляла пятнистая дворняга с гремящими, как у скелета, костями и глазами, подернутыми старческой катарактой. На вид ей было лет двадцать…
Жолт рывком втащил ее в квартиру и, посмеиваясь от смущения, сказал:
– Она сирота, эта собака. Ее потеряли. Я найду хозяина, и дело с концом. А пока пускай поживет у нас. О'кэй?
Керекеш встал, молча вышел в свой кабинет и так хлопнул дверью, что она треснула, как сломанная кость».
Это одна из завязок романа. Я не случайно подробно привожу эту сцену.
Теперь мы видим все как бы двойным зрением: своим собственным и окружающих Жолта людей. С этой сцены нам приоткрываются чувства Жолта, о которых, как говорит Магда, они с отцом «почти ничего не знают».
Отец не понял Жолта. Он подумал, что сын, может быть, украл это «жалкое, отвратительное животное». И зачем? Ведь это же убогая карикатура на предмет страстных мечтаний Жолта.
Но дело ведь не в карикатуре, не во внешнем! Здесь важно понять и оценить чувства Жолта! Он, мечтавший о прекрасной собаке, вдруг трогательно заботится о бездомном существе. И мы видим, как автор тонко, неназойливо меняет мнение о Жолте как о бесчувственном мальчике. Оказывается, он любит животных, у него есть чувство жалости, сострадания. А как же быть с мухами, которых Жолт умерщвлял с помощью увеличительного стекла, рассматривая в микроскоп их предсмертные судороги? Казалось бы, эти эмоции и поступки оправдать невозможно. И тем не менее здесь есть оттенок, и очень важный: Жолт это делает не из желания насладиться страданиями насекомого, а совсем по другой причине – его привлекает наблюдение, анализ, момент познания.
Пытливость, иногда слишком обостренная, никогда не покидала Жолта, даже в самых неподходящих для нее случаях. Когда отец ругал Жолта за его проступки, сын не реагировал на его слова, а внимательно изучал его поведение, словно читал захватывающую книгу.
«Тогда ему даже и в голову не пришло считать свой поступок преступным. Они же его не видели, а у него вдруг такая возможность: проследить поведение их в необычных и тягостных обстоятельствах – ведь это редкостный, изумительный случай!»
Разумеется, трудно принять то, что Жолт, как бы анатомируя поведение людей, реакции учителей и родителей, их жесты и мимику, почти не придавал значения тем страданиям и эмоциям, которые он своими поступками вызывал. В этом есть, как говорит писатель, «что-то уродливое, атавистическое».
Однажды он пытался анатомировать и себя. Попав в компанию завзятого драчуна и воришки Хенрика, он пил водку, но не из удовольствия, а опять-таки из любопытства. Ему хотелось заглянуть в себя, чтобы узнать, что творит алкоголь.
Та же самая пытливость Жолта превращает его поездку с Дани в Зебегень в содержательный, необыкновенный день. Если Дани «все равно», кого увидеть в лесу, зайца или косулю, «все равно», отчего умер уж, то Жолту это в высшей степени интересно. Он с жадностью исследователя рассматривает растерзанного, окровавленного ужа, сообщает равнодушному к его увлечению Дани много интересных сведений о внутреннем строении ужа и по некоторым приметам точно определяет, что уж стал жертвой сарыча. Зачарованно и с восхищением наблюдает Жолт за детенышами-косулями.
Но не только пытливым и умным, понимающим и чувствующим красоту природы раскрывается в этой поездке Жолт. Автор дает нам возможность заглянуть и в его сердце, открытое добру.
Доволен ли Жолт собой? Можно ли считать его слова другу «В том-то и беда твоя, Дани, что никогда у тебя не хватит духу выкинуть настоящее коленце» основой его жизни? Думается, что нет. Это амплуа его случайного знакомого Хенрика, подбившего Жолта к выпивке и к нелепым кражам в магазине. Но Жолту «подвиги» Хенрика вовсе не по душе, и он бежит из его квартиры с ее диковинным хламом, бежит от ее отвратительных хозяев. И осадок от этой истории остается у него скверный.
Но еще более прозревает Жолт во время игры Дани на гитаре. Это случилось на торжественном вечере, посвященном окончанию учебного года. Дани, которого Жолт упрекал в неромантичности, играл потрясающе. И тогда Жолт понял, что его близорукий, внешне такой незаметный друг разительно отличается от всех. Он был словно укор многим – в том числе и Жолту, – из кожи лезшим, чтобы на них обратили внимание. Вмиг обесценились «блистательные проделки» Жолта, и он мысленно творит исповедь:
«Смотрите все, старики, малышня! Вот я, Жолт Керекеш, зверски интересный парень, тот самый, который веселится порой на уроках во время объяснений учителя, потешается над зазевавшимися растяпами, который и бровью не поведет, если его срежут по какому-нибудь предмету, потому что главное для него – «блистательные» проделки, сверкающие, как ртутные шарики, он набил ими до отказа карманы и разбрасывает, где ему вздумается… Но в конце концов он остается один; один со всеми своими ртутными шариками, и о нем забывают начисто; а ртутные шарики раскатываются и, утратив блеск, становятся просто грязными шариками».
Жолт умеет анализировать свои поступки, отличать добро от зла. И если он совершает ошибки, то вовсе не из-за упоения ими. У него открытое лицо. Он искренен. Когда отец говорит ему о необходимости быть скромным, он соглашается, но предложение читать Йокаи отвергает: он ему не интересен.
Ему бы очень хотелось ладить с отцом, разговаривать с ним, а не выслушивать только его назидания. «Если бы отец мог разговаривать о другом, а не только об успеваемости и «будущем», Жолт рассказал бы ему, в какой отличной форме находится Зебулон, как прекрасно он сдал экзамен на горе Шаш и получил бронзовую медаль. Каким интересным и человеческим мог стать разговор о Зебулоне». Но сам изменить трудные отношения с отцом он не может, не хватает душевного опыта. И он то затевает с ним спор или чаще совсем уходит от спора, разыгрывает перед отцом «дурачка», превращается в ничто. Он боится отца. И эта боязнь, страх развивают в нем уже, казалось, оставившую его болезнь – заикание. Но более страшен, чем эта болезнь, развившийся комплекс неполноценности. В этот образ никчемного, неудавшегося мальчика Жолт поверил. «Я ничего не знаю и не умею», – говорит он в порыве откровенности матери.
Ему было бы совсем нелегко, если бы не любовь и нежная привязанность к нему его милой, доброй младшей сестры Беаты и собаки Зебулона. Собаку приобрели недавно, но мечтали о ней давно. Отец полагал, что она поможет исправить Жолта. Зебулон пылко привязался к Жолту. «Неистощимая, беспричинно горячая любовь Беаты и Зебулона его как-то стесняла и тяготила. И еще одно смущало его: когда он с ними встречался, его наполняла непонятная тихая радость.
Никогда в жизни Жолт не доискивался причины, почему его любят девочка и собака. Да если бы он и думал над этим, что бы он выяснил? Что он мог знать о чувствах, налетающих внезапно, как вихрь? Жолт понимал, что привязанность к нему Беаты и Зебулона в его нынешнем положении ничего не изменит. Любят его существа лишь маленькие и незначительнее».
Жолт прав и неправ. И Беата, и Зебулон, конечно, не доктор Амбруш, практически выведший Жолта, из морального тупика, явившегося причиной его физического заболевания. Но и этим маленьким существам суждено сыграть в истории Жолта большую роль. Своей любовью и верой в него они его согревали и не давали очерстветь его сердцу, они подготовит его внутренний перелом.
И вот наступил этот счастливый день, когда Жолт решительно сказал своему страху: «Хватит… Дальше так продолжаться не может».
Как воздух были для него беседы с умным, душевным врачом-психоневрологом Амбрушем, лечившим его от заикания. Амбруш лечил не заикание, а душу Жолта. Он открыл Жолту все карты, и ничего не утаил этот добрый, благожелательный человек, которого, как казалось мальчику, он уже давно-давно знает. У Жолта возникло безграничное доверие к Амбрушу, а авторитет его был для него непререкаем.
О чем только не говорили мальчик и врач! Но больше всего, кажется, о чувствах, о том, что считалось невозможным в родном доме. Жолт раскрылся, как цветок под живительными лучами солнца, ничего не утаил, и… его злополучный ком в горле куда-то исчез. Амбруш пленил Жолта пониманием жизни и души человека, своим совершенным искусством врача. Содержание всех бесед его с Жолтом показывает, что он умеет не только лечить, но и воспитывать. Так и хочется, чтобы он сказал доктору Керекешу, которого больше всего заботило, кем станет Жолт: не торопитесь учить ребенка наукам, прежде подготовьте его душу, а прочее приложится потом.
Раньше мальчику и в голову не могло прийти желание избрать профессию отца. Но после встречи с Амбрушем он захотел стать врачом: «Я стану врачом. Но не таким, как отец, а как Амбруш».
Благодаря Амбрушу, учителю жизни, Жолт многое узнал о себе, понял, что тот образ никчемного мальчишки, который внушали ему постоянно отец, учитель математики, не его удел. Он не бездарен, а, выражаясь языком научным, по Амбрушу, «деконцентрирован». Он не букашка, не ничтожество. Теперь он будет жить, как Григорс, герой рассказа, который прочел ему Амбруш. «Злобный брат Григорса Франн черпал силу в своем мускулистом, грубо скроенном теле. А у Григорса был дар необычный: когда ему было нужно, он все душевные силы собирал воедино и вкладывал в свой удар».
Но это знание не для драки, как наивно думает Жолт, оно учит душевной собранности, внутреннему спокойствию. Оно – толчок к новым высотам того внутреннего знания, которое с годами откроется отзывчивому сердцу Жолта.
А пока он преисполнен конкретными желаниями. Ему не нужно больше убегать от людей, от отца, от школьных друзей, от учителей. Бояться и убегать – глупо, это шаг назад, а нужно идти вперед, навстречу трудностям.
После болезни Жолт сам принимает решение вернуться в школу. И мы, читатели, радуемся вместе с Жолтом. Радуемся, что чувство его поняла девочка Ольга, что она предпочла его небрежно-высокомерному Чабе. Именно о ней Жолт вспоминает особо светло в то необычное утро.
Счастливый конец романа Шандора Шомоди Тота – не стандартная благополучная развязка: Жолт прошел нелегкий путь познания. Мы увидели трудные реальные, а не придуманные отношения детей и взрослых, их живые чувства, борьбу. Светлая и глубокая мораль этой повести входит в сознание и душу читателя. И, закрывая книгу, невольно вспоминаешь мудрые стихи Маршака:
В. Мамонтов
Шандор Шомоди Тот, написавший светлый, сверкающий юмором роман о воспитании души подростка Жолта, не спешит сразу привести читателя к полезным и поучительным выводам.
Чудесных превращений здесь нет. Мы всерьез заинтересованы судьбой Жолта, вместе с писателем переживаем каждую ошибку юного героя и радуемся его душевному обновлению.
В прошлом педагог и воспитатель, воспитатель по призванию, Шомоди Тот любил и знал своих воспитанников, их характеры, психологию, глубоко и тонко понимал мотивы их поведения, был к ним добр и справедлив, и они платили ему безграничным доверием и любовью. Не его ли двойник в романе – доктор Амбруш!
«Самыми беззаветными моими друзьями, – сказал однажды писатель, – всегда были дети. Что бы я ни делал – преподавал или вел воспитательную работу в коллегиуме, писал учебник или роман о детях и для детей, – мой интерес к ним ни на минуту не угасал, и трудом моим были нескончаемые задушевные разговоры с детьми. Мой вечный животворный источник – дети…»
Второе рождение Жолта происходит незадолго до его четырнадцатилетия.
Жолт в семье главврача Керекеша считается трудным ребенком. Еще не познакомившись с ним непосредственно, мы наслышаны из уст дяди Тибора о том, сколько забот, неприятностей «подарил» он ближним своими «блистательными» проделками: побегом из дома, взрывом, двойками, грубостью. По мнению дяди, Жолт «неисправимый бродяга и плут».
Трудные отношения сложились у Жолта с отцом. «Каждый божий день мой сын терзает мне нервы», – жалуется доктор Керекеш жене. Не только терзает нервы, но и задает психологические, педагогические загадки. Керекеш теряется, не знает, как воспитывать сына.
В отличие от дяди Тибора, который этот трудный педагогический вопрос решал просто – нужен метод твердой руки, – доктор Керекеш не так прямолинеен и самонадеян. Автор художественно убедительно показал, что отец Жолта неплохой человек и любит сына, но от этого их отношения не менее драматичны. Он упорно ищет путь к душе Жолта, анализирует его поступки сам и вместе с женой. Мы не раз становимся участниками его педагогических размышлений и педагогических баталий, разыгрывающихся в доме. А Жолт с каждым днем задает своим родителям всё более трудные педагогические задачи.
Вот он – правда, как выясняется, ради познания – с помощью увеличительного стекла сжигает букашек… Вот он, поздно придя домой, влезает на дерево и с наслаждением наблюдает поведение встревоженных его долгим отсутствием родителей… Вот он впервые напивается пьяным…
А между этими поступками долгие разговоры с отцом, наставления, угрозы, даже затрещина (правда, единственная и никогда потом больше не повторявшаяся)… И все без пользы, без результата.
«Постепенно я начну мыслить так же, как этот Липтак, – говорит, отчаявшись, доктор Керекеш жене. – Почему некто совершает дурные поступки? Потому что он негодяй».
Как соблазнительно и легко назвать Жолта бесчувственным негодяем, гаденьким хулиганом (глава пятая «Ты просто гаденький хулиган!»). Но разве это объяснит что-нибудь в Жолте и разве поможет ему такая характеристика! Они, эти характеристики, даются отцом после каждого проступка Жолта, их много, и в результате сам Керекеш ни в одну из них не верит (в противном случае, зачем их постоянно менять?). Керекеш попадает в заколдованный педагогический круг.
Третьему наставнику Жолта, его мачехе Магде-два, дано иначе видеть Жолта. Поэтому она меньше спорит с Жолтом и больше – с мужем, доктором Керекешем, в обращении которого с сыном она находит немало изъянов. Ей, как и Жолту, не по душе метод проработок. «Магда понимала, – пишет автор, – что пристрастные расспросы и поучения отца едва ли улучшат отношения между ним и сыном». Магда даже называет Керекеша диктатором, знающим только одно: приказывать и наказывать. Но Жолт не слышит этих размышлений Магды о нем самом. Магда делится ими с мужем. С Жолтом же она ровна, приветлива, заботлива. И вовсе не потому, что ее положение в доме несколько иное, чем положение родной матери.
Шомоди Тот вовлекает нас в сложный мир отношений в семье постепенно, заставляя нас самих думать и размышлять о Жолте и его поступках. В начале романа он как бы закадровый герой. О нем много говорят дядя Тибор, отец, Магда, учителя и соседи. И вот появляется сам Жолт… «В половине десятого в квартиру ввалился Жолт, с головы до ног покрытый пылью и похожий на поседевшего в молодости негра. Он был не один. За ним на какой-то ветхой веревке ковыляла пятнистая дворняга с гремящими, как у скелета, костями и глазами, подернутыми старческой катарактой. На вид ей было лет двадцать…
Жолт рывком втащил ее в квартиру и, посмеиваясь от смущения, сказал:
– Она сирота, эта собака. Ее потеряли. Я найду хозяина, и дело с концом. А пока пускай поживет у нас. О'кэй?
Керекеш встал, молча вышел в свой кабинет и так хлопнул дверью, что она треснула, как сломанная кость».
Это одна из завязок романа. Я не случайно подробно привожу эту сцену.
Теперь мы видим все как бы двойным зрением: своим собственным и окружающих Жолта людей. С этой сцены нам приоткрываются чувства Жолта, о которых, как говорит Магда, они с отцом «почти ничего не знают».
Отец не понял Жолта. Он подумал, что сын, может быть, украл это «жалкое, отвратительное животное». И зачем? Ведь это же убогая карикатура на предмет страстных мечтаний Жолта.
Но дело ведь не в карикатуре, не во внешнем! Здесь важно понять и оценить чувства Жолта! Он, мечтавший о прекрасной собаке, вдруг трогательно заботится о бездомном существе. И мы видим, как автор тонко, неназойливо меняет мнение о Жолте как о бесчувственном мальчике. Оказывается, он любит животных, у него есть чувство жалости, сострадания. А как же быть с мухами, которых Жолт умерщвлял с помощью увеличительного стекла, рассматривая в микроскоп их предсмертные судороги? Казалось бы, эти эмоции и поступки оправдать невозможно. И тем не менее здесь есть оттенок, и очень важный: Жолт это делает не из желания насладиться страданиями насекомого, а совсем по другой причине – его привлекает наблюдение, анализ, момент познания.
Пытливость, иногда слишком обостренная, никогда не покидала Жолта, даже в самых неподходящих для нее случаях. Когда отец ругал Жолта за его проступки, сын не реагировал на его слова, а внимательно изучал его поведение, словно читал захватывающую книгу.
«Тогда ему даже и в голову не пришло считать свой поступок преступным. Они же его не видели, а у него вдруг такая возможность: проследить поведение их в необычных и тягостных обстоятельствах – ведь это редкостный, изумительный случай!»
Разумеется, трудно принять то, что Жолт, как бы анатомируя поведение людей, реакции учителей и родителей, их жесты и мимику, почти не придавал значения тем страданиям и эмоциям, которые он своими поступками вызывал. В этом есть, как говорит писатель, «что-то уродливое, атавистическое».
Однажды он пытался анатомировать и себя. Попав в компанию завзятого драчуна и воришки Хенрика, он пил водку, но не из удовольствия, а опять-таки из любопытства. Ему хотелось заглянуть в себя, чтобы узнать, что творит алкоголь.
Та же самая пытливость Жолта превращает его поездку с Дани в Зебегень в содержательный, необыкновенный день. Если Дани «все равно», кого увидеть в лесу, зайца или косулю, «все равно», отчего умер уж, то Жолту это в высшей степени интересно. Он с жадностью исследователя рассматривает растерзанного, окровавленного ужа, сообщает равнодушному к его увлечению Дани много интересных сведений о внутреннем строении ужа и по некоторым приметам точно определяет, что уж стал жертвой сарыча. Зачарованно и с восхищением наблюдает Жолт за детенышами-косулями.
Но не только пытливым и умным, понимающим и чувствующим красоту природы раскрывается в этой поездке Жолт. Автор дает нам возможность заглянуть и в его сердце, открытое добру.
Доволен ли Жолт собой? Можно ли считать его слова другу «В том-то и беда твоя, Дани, что никогда у тебя не хватит духу выкинуть настоящее коленце» основой его жизни? Думается, что нет. Это амплуа его случайного знакомого Хенрика, подбившего Жолта к выпивке и к нелепым кражам в магазине. Но Жолту «подвиги» Хенрика вовсе не по душе, и он бежит из его квартиры с ее диковинным хламом, бежит от ее отвратительных хозяев. И осадок от этой истории остается у него скверный.
Но еще более прозревает Жолт во время игры Дани на гитаре. Это случилось на торжественном вечере, посвященном окончанию учебного года. Дани, которого Жолт упрекал в неромантичности, играл потрясающе. И тогда Жолт понял, что его близорукий, внешне такой незаметный друг разительно отличается от всех. Он был словно укор многим – в том числе и Жолту, – из кожи лезшим, чтобы на них обратили внимание. Вмиг обесценились «блистательные проделки» Жолта, и он мысленно творит исповедь:
«Смотрите все, старики, малышня! Вот я, Жолт Керекеш, зверски интересный парень, тот самый, который веселится порой на уроках во время объяснений учителя, потешается над зазевавшимися растяпами, который и бровью не поведет, если его срежут по какому-нибудь предмету, потому что главное для него – «блистательные» проделки, сверкающие, как ртутные шарики, он набил ими до отказа карманы и разбрасывает, где ему вздумается… Но в конце концов он остается один; один со всеми своими ртутными шариками, и о нем забывают начисто; а ртутные шарики раскатываются и, утратив блеск, становятся просто грязными шариками».
Жолт умеет анализировать свои поступки, отличать добро от зла. И если он совершает ошибки, то вовсе не из-за упоения ими. У него открытое лицо. Он искренен. Когда отец говорит ему о необходимости быть скромным, он соглашается, но предложение читать Йокаи отвергает: он ему не интересен.
Ему бы очень хотелось ладить с отцом, разговаривать с ним, а не выслушивать только его назидания. «Если бы отец мог разговаривать о другом, а не только об успеваемости и «будущем», Жолт рассказал бы ему, в какой отличной форме находится Зебулон, как прекрасно он сдал экзамен на горе Шаш и получил бронзовую медаль. Каким интересным и человеческим мог стать разговор о Зебулоне». Но сам изменить трудные отношения с отцом он не может, не хватает душевного опыта. И он то затевает с ним спор или чаще совсем уходит от спора, разыгрывает перед отцом «дурачка», превращается в ничто. Он боится отца. И эта боязнь, страх развивают в нем уже, казалось, оставившую его болезнь – заикание. Но более страшен, чем эта болезнь, развившийся комплекс неполноценности. В этот образ никчемного, неудавшегося мальчика Жолт поверил. «Я ничего не знаю и не умею», – говорит он в порыве откровенности матери.
Ему было бы совсем нелегко, если бы не любовь и нежная привязанность к нему его милой, доброй младшей сестры Беаты и собаки Зебулона. Собаку приобрели недавно, но мечтали о ней давно. Отец полагал, что она поможет исправить Жолта. Зебулон пылко привязался к Жолту. «Неистощимая, беспричинно горячая любовь Беаты и Зебулона его как-то стесняла и тяготила. И еще одно смущало его: когда он с ними встречался, его наполняла непонятная тихая радость.
Никогда в жизни Жолт не доискивался причины, почему его любят девочка и собака. Да если бы он и думал над этим, что бы он выяснил? Что он мог знать о чувствах, налетающих внезапно, как вихрь? Жолт понимал, что привязанность к нему Беаты и Зебулона в его нынешнем положении ничего не изменит. Любят его существа лишь маленькие и незначительнее».
Жолт прав и неправ. И Беата, и Зебулон, конечно, не доктор Амбруш, практически выведший Жолта, из морального тупика, явившегося причиной его физического заболевания. Но и этим маленьким существам суждено сыграть в истории Жолта большую роль. Своей любовью и верой в него они его согревали и не давали очерстветь его сердцу, они подготовит его внутренний перелом.
И вот наступил этот счастливый день, когда Жолт решительно сказал своему страху: «Хватит… Дальше так продолжаться не может».
Как воздух были для него беседы с умным, душевным врачом-психоневрологом Амбрушем, лечившим его от заикания. Амбруш лечил не заикание, а душу Жолта. Он открыл Жолту все карты, и ничего не утаил этот добрый, благожелательный человек, которого, как казалось мальчику, он уже давно-давно знает. У Жолта возникло безграничное доверие к Амбрушу, а авторитет его был для него непререкаем.
О чем только не говорили мальчик и врач! Но больше всего, кажется, о чувствах, о том, что считалось невозможным в родном доме. Жолт раскрылся, как цветок под живительными лучами солнца, ничего не утаил, и… его злополучный ком в горле куда-то исчез. Амбруш пленил Жолта пониманием жизни и души человека, своим совершенным искусством врача. Содержание всех бесед его с Жолтом показывает, что он умеет не только лечить, но и воспитывать. Так и хочется, чтобы он сказал доктору Керекешу, которого больше всего заботило, кем станет Жолт: не торопитесь учить ребенка наукам, прежде подготовьте его душу, а прочее приложится потом.
Раньше мальчику и в голову не могло прийти желание избрать профессию отца. Но после встречи с Амбрушем он захотел стать врачом: «Я стану врачом. Но не таким, как отец, а как Амбруш».
Благодаря Амбрушу, учителю жизни, Жолт многое узнал о себе, понял, что тот образ никчемного мальчишки, который внушали ему постоянно отец, учитель математики, не его удел. Он не бездарен, а, выражаясь языком научным, по Амбрушу, «деконцентрирован». Он не букашка, не ничтожество. Теперь он будет жить, как Григорс, герой рассказа, который прочел ему Амбруш. «Злобный брат Григорса Франн черпал силу в своем мускулистом, грубо скроенном теле. А у Григорса был дар необычный: когда ему было нужно, он все душевные силы собирал воедино и вкладывал в свой удар».
Но это знание не для драки, как наивно думает Жолт, оно учит душевной собранности, внутреннему спокойствию. Оно – толчок к новым высотам того внутреннего знания, которое с годами откроется отзывчивому сердцу Жолта.
А пока он преисполнен конкретными желаниями. Ему не нужно больше убегать от людей, от отца, от школьных друзей, от учителей. Бояться и убегать – глупо, это шаг назад, а нужно идти вперед, навстречу трудностям.
После болезни Жолт сам принимает решение вернуться в школу. И мы, читатели, радуемся вместе с Жолтом. Радуемся, что чувство его поняла девочка Ольга, что она предпочла его небрежно-высокомерному Чабе. Именно о ней Жолт вспоминает особо светло в то необычное утро.
Счастливый конец романа Шандора Шомоди Тота – не стандартная благополучная развязка: Жолт прошел нелегкий путь познания. Мы увидели трудные реальные, а не придуманные отношения детей и взрослых, их живые чувства, борьбу. Светлая и глубокая мораль этой повести входит в сознание и душу читателя. И, закрывая книгу, невольно вспоминаешь мудрые стихи Маршака:
А герой книги Жолт становится для юных читателей, по словам Горького, «таким же человечком, каковы они».
Мораль нужна, но прибивать не надо
Ее гвоздем к живым деревьям сада,
К живым страницам детских повестей,
Мораль нужна. Но – никаких гвоздей.
В. Мамонтов