– Пётр Максимович! Помните своё обещание рассказать о том, откуда произошли дельфины? Сейчас для этого подходящее время – море тихое, моя команда вся в сборе. Другого случая может и не представиться.
   – Ну что ж, обещания надо выполнять. Начнём с древних. Например, греки в своих мифах вели происхождение дельфинов от людей. Да, да, не удивляйтесь! Кстати, тоже от моряков, только с пиратскими наклонностями. Они решили ограбить своего пассажира, бога Диониса, и были за это наказаны. Он узнал их мысли, и все бы они погибли, если бы другой бог не сжалился над несчастными и не превратил их в дельфинов.
   – Значит, ближайших родственничков изловили сегодня?
   – Если верить древним грекам, то именно так. Впрочем, зачем обращаться к доисторическим временам? Возьмём век двадцатый, современную электронно-вычислительную машину и повторим некоторые расчёты, которые на ней недавно сделал один английский ученый. Согласны?
   – Можно попробовать…
   – Итак, если в водный поток погрузить детский резиновый шарик, то струи воды сплющат его в направлении потока. Такое воздействие приходится испытывать и живой органической материи, плывущей в воде. Поэтому она стремится изменить свою форму, чтобы приспособиться к постоянно действующим условиям. Если эту задачу приходится решать на протяжении жизни многих поколений животных, скажем, каких-то предков китов, то эволюция отберёт и закрепит самое оптимальное решение.
   – Возражений нет. Как, товарищ капитан, ваше мнение?
   – Вроде бы все логично…
   – Прекрасно, теперь эту программу задаём машине и предлагаем решить задачку применительно к голове человека, которая погружена на миллионы лет в водный поток и он на неё давит в направлении нос-затылок. Прошу заметить, что процесс расчета оптимальной формы был многошаговым. Для исходного профиля рассчитывалось полскоростей и давлений на лицевую поверхность; методами теории оптимального регулирования определялись возможно малые деформации костей черепа, с тем чтобы уменьшить максимальное давление жидкости на лицо, и так далее. Для найденной новой формы черепа снова решалась задача обтекания и вновь рассчитывалась оптимальная форма. Так, на машине за десятки минут был пройден тот путь, который у природы занял десятки миллионов лет. Оказалось, что победа в борьбе с водной стихией далась только за счёт коренной перестройки всего черепа и тела. В самом деле, нос выдвинулся далеко вперед, разросся и округлился. Глаза углубились под защиту кожи и сдвинулись на бока головы; лоб стал покатым, тело обтекаемым, руки превратились в плавники… Надеюсь, вы узнали в этой машинной модели дельфина? А кого погрузили в поток?
   – Так что же на самом деле: дельфины произошли от человека?
   – Как интересно, никогда бы не подумал…
   – Ну конечно, нет. Это всего лишь первоапрельская шутка физиков, хотя и выглядят все эти расчеты убедительно и интересно. Теперь давайте разберёмся в происхождении китов по-настоящему.
   Китообразных называют вторично водными млекопитающими, а это значит, что они не всегда жили в воде, а точнее, их предки были наземными существами. Это было несколько десятков миллионов лет назад. Ясно, что процесс превращения наземных млекопитающих в морских был длительным. Должны были быть какие-то переходные формы, наполовину сухопутные, наполовину водные. Но до сих пор палеонтологам не удалось обнаружить остатков ни одной настоящей переходной формы.
   Палеонтологи полагают, что причина такого невезенья в том, что все эти переходные формы обитали в прибрежных пресных водоёмах. А захоронения в пресных водах обычно начисто растворяются и бесследно исчезают, не оставляя науке ничего, кроме широкого поля для догадок и предположений.
   Но у нас есть немало других фактов: строение органов усатых и зубатых современных китов, состав их крови, особенности эмбрионального развития. Этот материал может дать ответ на вопрос о том, от кого произошли китообразные.
   Ещё в прошлом веке было высказано предположение, что предками китов были древние хищные. Затем возникли предположения, что киты произошли от древних насекомоядных или от древних копытных. Ни тогда, ни теперь ещё нет решающих доказательств в пользу какой-либо из этих гипотез.
   В последнее время возникло предположение, что китообразные – не один, а, может быть, несколько различных отрядов млекопитающих, что разные группы китов произошли от многих корней: усатые – от одного корня, зубатые киты, и в том числе наши дельфины, – от другого, а чудо природы – речные дельфины – от третьего…
   Но всё это лишь рабочие гипотезы, и окончательного ответа пока нет… Вот так, товарищ капитан! Если говорить честно, наука пока ещё не решила этой загадки происхождения китов!
   Зит приподняла голову над краем ванны и увидела, что много двуруких стояло и сидело рядом с ванной. До неё доносились протяжные низкие и медленные звуки их голосов. Тен как будто немного успокоился и перестал свистеть. Что-то ждало их всех впереди? Что стало с маленьким глупым Гуком? Удастся ли ей снова увидеть его?

Часть вторая
ОДИН В ОКЕАНЕ

НАВСТРЕЧУ ПРИКЛЮЧЕНИЯМ

   Воспоминания гнали Гука вперёд и вперёд. Он ничего не хотел и никуда не стремился. День проходил за днём, ночь за ночью. Инстинктивно он держался какого-то определённого направления, привычно анализируя запахи и звуки. Пройдя через Гибралтар и держась подальше от торных дельфиньих дорог, Гук плыл туда, где океан казался ему пустыннее. Он был рад вырваться из Средиземного моря, где каждый день приходилось слышать грохот пароходов или обходить стада разных дельфинов.
   Воды Канарского течения незаметно несли его к югу, почти параллельно берегу Африки. Именно здесь Гук как следует познакомился со странными рыбами, которые умели летать. Да-да, именно летать. Погнавшись за стайкой аппетитных серебристых рыбёшек, Гук очень удивился, когда вдруг из-под самого носа они стремительно рванулись к поверхности и исчезли. Гук решил, что в следующий раз, когда он встретит таких рыб, он не отстанет от них ни за что. Вскоре, солнечным днём, одинокий изгнанник услышал вдали стаю летающих рыб. Не выпуская их из виду, он стал набирать скорость. И снова, подпустив дельфина, юркая стайка кинулась к поверхности океана. Гук летел им наперерез. Кажется, ещё один, последний взмах хвоста – и Гук у цели, но стайка выскользнула из воды в голубую синь неба. Гук по инерции, следом за ней, вылетел в воздух и через несколько метров с шумом и плеском шлёпнулся в ласковые волны. Однако он успел заметить, что эти рыбы полетели дальше по воздуху с такой же лёгкостью, с какой они только что плыли в воде.
   Прошло несколько дней, прежде чем Гук хорошо изучил повадки этих странных рыб. Они всё время держались недалеко от поверхности, быстро передвигаясь в разных направлениях в поисках пищи – мельчайших планктонных рачков. Но сами они служили лакомой пищей для многих других жителей моря. Чаще других нападали на летучих рыб тунцы и макрели, особенно те из них, которых называют золотыми макрелями, или дорадами. Дорады – крупные рыбы, длиной в 50–60 сантиметров и весом до 10–15 килограммов. Обычно они охотились небольшими группами по пять-шесть штук. Развернутым строем набрасывались дорады на стайку летучих рыб, а те мгновенно врассыпную к поверхности – и, двигаясь всё быстрее и быстрее, наутёк. Маленькие, но сильные хвостовые плавнички с длинной, вытянутой, как палец, нижней лопастью, словно винты пропеллеров, выталкивают рыбу на поверхность. Её движение все убыстряется, несмотря на то что в воде остаётся лишь самый кончик хвостового плавника. За мчащейся над поверхностью рыбкой остаётся кипящий след с маленьким буруном. И когда рыбы оказываются над поверхностью воды, раскрываются, как крылья, её длинные и широкие грудные плавники. Тонкие, прозрачные крылышки-плавники несут её стремительным, планирующим полётом над океаном. Словно живые крылатые стрелки, пролетают они по 100–150 метров, поднимаясь на высоту 10–12 метров. Они умело маневрируют в воздухе, передвигая длинными брюшными и высоким спинным плавниками, работая ими как рулями. Огромные глаза внимательно следят за передвигающимися преследователями.
   Скоро Гук заметил, что, несмотря на ловкость летучих рыб, охота у дорад почти всегда оказывается успешной. Секрет этого успеха заключен, как понял Гук, в удивительной организованности нападающих. В то время как небольшая группа дорад бросается в стаю летучих рыб и заставляет их подниматься в воздух, другая группа уже мчится к тому месту, где в конце концов должны упасть в воду эти рыбы-птицы.
   Охота дорад на летающих рыб навела на грустные размышления дельфина-изгнанника. Раз он не нужен роду, ему тоже не нужны никакие другие дельфины, он их забудет навсегда и будет жить в одиночестве. У него хватит сил и ума, чтобы ловить по нескольку летучих рыб в день. Ничего, что некому загонять их в воздух и не придется устраивать организованные охоты. Смелый и ловкий дельфин, если он не последний глупец, поймает этих тварей и на лету, а не только в воде. Так думал Гук сначала.
   Но всё оказалось не так просто, как представлялось ему. Летучие рыбы и днём и ночью упорно уходили от преследования. Взлетев в воздух, вся стая вдруг резко меняла направление полета, и Гук оказывался вдали от желанной добычи. Он похудел и осунулся. Внешне это был по-прежнему изящный и стремительный дельфин, и только очень опытный глаз мог заметить перемену в его поведении. Он стал пугливым, движения его сделались отрывистыми и менее плавными, он уже не нырял в глубину просто так, от избытка сил, радуясь солнцу, ветрам и волнам, а старался экономить силы. Спать приходилось всё меньше, сон стал тревожным и неглубоким.
   Однажды Гук проснулся словно от толчка. Открыв глаза и сделав вдох, он погрузился в свой привычный зеленоватый мир. Странная тишина окружила его, и оттуда доносился противный и тревожный запах. Впереди никого не было, он повернулся немного вправо, влево, хотел было повернуться назад и тут краем глаза заметил неясные большие тени.
   – Я дельфин Гук из рода Эрр! – бросил он свой зов в этом направлении. Отражённые волны звука принесли ему ответ: рядом большие рыбы, кажется, акулы. Они приблизились. Их было несколько. Они замерли в каком-то нервном ожидании, холодно поблескивая пустыми жадными глазами, крепко сжав свои страшные, зубастые пасти и чуть не касаясь своими холодными плоскими носами боков Гука. Как они смогли так незаметно и тихо подобраться к нему, он так и не понял.
   «В стаде такого не могло бы случиться, – подумал Гук, – В любой момент есть бодрствующие глаза и уши. Любая неожиданность будет встречена достойно, всегда найдется время для ответа на любое нападение!»
   Пришлось Гуку поработать своим ультразвуковым прожектором, посылая сильные волны звука по сторонам, и напомнить этим акулам, что даже и к одинокому дельфину не стоит приближаться с недобрыми намерениями.
   Вот с китами ночевать было не страшно. Эти большие, раз в двадцать – двадцать пять превосходившие по длине Гука, громадины с полосатыми животами были удивительно добродушными существами. Да это и понятно стало Гуку, когда он посмотрел, чем они питаются. Они ни на кого не нападают, а едят тех же самых крошечных рачков – подумать только! – которыми питаются маленькие летучие рыбы. Но ни акулы, ни барракуды не осмеливаются нападать на этих гигантов. Лишь иногда изголодавшаяся меч-рыба в слепой ярости таранит своим страшным мечом скорее удивлённых, чем испуганных китов. Такой таран всегда бывает последним в жизни глупых рыб: кит сокращением мускулатуры ломает на куски крепчайший меч, глубоко всаженный в его тело, а изувеченная рыба отбрасывается в сторону. Глубокая рана обычно затягивается эластичным кожным покровом и лежащим под ним слоем сала.
   К китам Гук инстинктивно тянулся, хотя они и не откликались на интернациональный дельфиний призыв. Они были ему, пожалуй, ближе всех других морских обитателей. Ведь ни у кого из постоянных жителей открытого океана, кроме китов и дельфинов, нет легких. И трудно передать, как приятно бывает вдруг услышать такое родное и понятное «пуфф! пуфф!» среди безбрежных океанских просторов! Гук постоянно чувствовал своё превосходство над всеми акулами, скатами, медузами, тунцами и макрелями, которым никогда не приходилось высовывать нос из воды, чтобы подышать свежим воздухом.
   Киты охотно принимали Гука в свою солидную компанию. Медлительные и неуклюжие на вид, они оказывались удивительно подвижными, ловкими и точными в движениях. И сколько бы раз Гук потом ни встречался с большими китами, это поражающее сочетание огромной силы с добродушием и необыкновенной ловкостью вызывало в нём чувство гордости и уважения к собратьям по крови.
   Постепенно боль и обида на старейшин стада утихли. Нет, Гук ничего не забыл и никогда не забудет про свой позор, никогда не простит старейшинам их приговора. Но жизнь есть жизнь. Надо искать пищу, надо остерегаться акул и барракуд, надо, наконец, что-то предпринять, чтобы не нестись пассивно по течению и воле ветра.
   Гук внимательно стал наблюдать окружающее, его вновь стали интересовать вещи и явления, не только прямо связанные с необходимостью поесть и спокойно поспать. «Почему надо плыть по воле волн, ветра и течения? Дальше от берегов и против течения!» – решил одинокий скиталец. Чуть холоднее стала вода – на 1–2 градуса, как сказали бы люди, посмотрев на термометр, – чувствительная кожа Гука улавливала все тонкие изменения температуры, она была точнейшим термометром. Заметно изменилась и соленость воды. Гук знал из рассказов тетушки Керри, что каждое море, каждый участок океана отличаются своим содержанием солей.
   «Ах как хорошо пахла Голубая бухта в Чёрном море! Этот запах я узнаю среди тысяч других! – подумал было Гук и оборвал свои мысли: – Нечего мечтать и думать о несбыточном…»
   Когда Гук выплыл из Средиземного моря и оказался в Атлантическом океане, океанская вода удивила его своей относительной пресностью. Этот вкус даже был похож на вкус воды его родного Чёрного моря.
   Гук плыл теперь навстречу более пресным водам Северной Атлантики и вспоминал временами свою колыбель – Чёрное море, которое у поверхности почти в два раза менее солёное, чем вода Атлантического океана.
   Стоило Гуку отвернуть на северо-запад от африканского побережья, как изменился и цвет воды: из зеленовато-голубой и зеленоватой вода превратилась в светло-голубую. Изменение цвета океана, как это обычно бывает, оказалось связано с жизнью в толще воды мельчайших планктонных организмов: когда их очень много, то вода может изменить свой цвет даже до красноватого.
   Покидая Канарское течение, Гук замечал, что меньше становилось вокруг сельдей, анчоусов, сардин, кефалей, дорад и тунцов. Он не особенно расстраивался – для еды ему рыбы хватало. Зато следов громыхающих и вонючих кораблей, которые вели промысел в этом районе океана, становилось всё меньше и меньше.
   Гук не видел теперь на горизонте землю. Он жил в бескрайнем, безбрежном океане среди огромных пологих волн, одна за другой катящихся на просторе. Гук скоро обратил внимание, что высота идущих друг за другом волн неодинакова: обычно через шесть небольших волн шла высокая. Иногда такая особенно высокая волна бывала шестнадцатой по счету. Гуку нравилось взлетать ввысь на гребне этих самых высоких волн и с большой высоты оглядывать свой океан.
   Однажды тихим солнечным вечером во время одного из таких обзорных взлётов он с удивлением заметил вдали, в волнах, сотни отблесков, которые, сливаясь вместе, образовывали как бы одно огромное зеркало на поверхности. Любопытство пересилило осторожность, и одинокий дельфин направился к этому странному месту. Подплыв ближе, Гук был оглушён беспорядочным треском и стуком, далеко разносившимися под водой. Большое стадо зелёных морских черепах двигалось в сторону африканского побережья. Черепахи – некоторые из них достигали длины 60–70 сантиметров – плыли бок о бок, словно спаянные друг с другом, и не обращали внимания на Гука.
   От соприкосновения панцирей и получался, очевидно, тот странный треск и грохот, который испугал и озадачил Гука. Верхняя крышка каждого черепашьего панциря высовывалась из воды, и скользящие лучи заходящего солнца отражались от них, как от тысяч маленьких зеркал.
   Любопытный Гук, впервые увидев этих животных, не удержался и нырнул под плывущее стадо. Он внимательно разглядывал их желтовато-белые снизу, круглые, бесхвостые тела и громадные ноги. Передние лапы были почти вдвое длиннее задних, и, что всего больше удивило Гука, именно эти передние лапы и были основными и единственными органами движения животных. Второй раз в своей жизни Гук видел живое существо, которое двигалось, перебирая лапами, как человек, а не изгибая тело. Когда черепаха взмахивала длинными передними ногами, она казалась Гуку похожей на огромную странную птицу, медленно, но уверенно летящую у поверхности моря. Гук попробовал было заговорить с черепахами, но они не отвечали на его призывы. Тогда он решил поиграть, с этими смешными, стучащими существами. Он подплыл под черепаху, подтолкнул её головой снизу и осторожно схватил за лапу-крыло. Бедная черепаха отчаянно захлопала длинными лапами, вытянула навстречу Гуку маленькую головку с испуганно-злыми глазками. Покрутившись ещё некоторое время рядом со стадом черепах, Гук уж совсем в сумерках взял курс на северо-запад. Ещё долго позади он слышал нестройный шум от сталкивающихся панцирей.
   Если бы через несколько дней Гук смог взглянуть на карту Атлантического океана, он увидел бы, что находится на 38-м градусе северной широты, в какой-нибудь тысяче километров от Европы и почти рядом с Азорскими островами. За долгие недели плавания в океане Гук отвык видеть на горизонте землю. И поэтому однажды был удивлён, заметив далеко на западе белую гору облаков, как бы поднимающуюся из моря. Гук уже знал, что обычно такие облака указывают на землю, которая находится под ними. Уже давно по многим признакам он мог предполагать, что где-то близко есть земля: стало больше птиц, а однажды, нырнув особенно глубоко, он обнаружил скалу, поднимавшуюся со дна океана.
   Так Гук оказался в водах Азорских, или, как их ещё называют, Ястребиных островов. Он жил здесь уже несколько дней. Дельфину нравилось подплывать совсем близко к берегу, ловить незнакомые запахи стекающих в океан ручьёв и потоков, слушать немолчный шум гальки, перекатываемой прибоем. Всё как когда-то было на родине. Его не особенно беспокоили рыбацкие лодки, снующие между островами. Он не боялся и сетей рыбаков, расставленных на ночь недалеко от берегов. Эти сети, сделанные из тонких ниток, были предназначены для ловли мелкой рыбы, и из них всегда можно было запастись для сытного завтрака или ужина. Вскоре Гук сообразил, что рыбацкие сети и один умный дельфин – это гораздо лучше, чем один умный дельфин без рыбацких сетей.
   Как только рыбаки отплывали на далёкое расстояние. Гук начинал работать. Он осторожно направлял в расставленные сети косяк за косяком мелких рыбёшек и из запутавшихся выбирал тех, которые ему больше по вкусу.
   Пошли среди рыбаков рассказы. В знакомых испокон веков местах, где рыбачили их отцы и деды, стали твориться чудеса: то в сетях запутаются отборные анчоусы, то в них не найдёшь ни одного анчоуса, зато все сети забиты скумбрией, то вдруг одна сеть полна анчоусами, а соседняя – всего в десятке метров – сплошь забита барабулей. Рыбакам острова Сан-Мигель и в голову не могло прийти, кому они обязаны богатым уловом: им было невдомек, что это Гук решил разнообразить свой рацион.
   Гук не боялся людей, хотя и не любил их резко пахнущие и такие шумные лодки. Несколько раз в солнечные дни он показывался совсем близко у бортов рыбацких лодок. А однажды один рыбак даже задел веслом его высокий спинной плавник, попав как раз на рубец, который еще не успел как следует зарасти после одной из ссор с Чиззи.
   Плавать в водах островов Сан-Мигель, Формигаш и Санта-Мария было интересно. Дно то круто поднималось к поверхности, образуя плоские песчаные банки, то резко обрывалось в бездонную глубину.
   Всюду было много рыбьих стай. Поймать одну-другую пару рыбин не составляло большого труда, даже без рыбацких сетей. Временами Гук становился прежним – весёлым, беспечным дельфином. Он десятки минут терпеливо поджидал, пока старый грузный лангуст не высунет осторожно из-под скалы свои усы. Гук хватал эти усищи ртом и осторожно вытаскивал десятикилограммового рака из его пещеры среди камней. Завладев раком, он начинал жонглировать, подкидывая его в воде то головой, то хвостом. Бедный рак усы покрепче к телу прижимает, но они торчат во все стороны – ведь усы гораздо длиннее тела.
   Наиграется Гук, бросит лангуста, а сам наблюдает, как потерявшийся от ужаса морской рак, ощупью и нерешительно пятясь, находит дорожку в свое логово.
   С омарами – другими огромными морскими раками, которые жили тут же в скалах, но поглубже, метрах в тридцати – сорока от поверхности воды, – Гук остерегался играть так нахально. У омаров, как и у речных раков, две передние ноги превратились в страшные клешни. Одна клешня потолще и бугры на ней покрупнее – для раздавливания раковин моллюсков, которыми он питается; другая клешня – поизящнее и подлиннее – действует как ножницы.
   Ближе к вечеру, когда в воде становилось совсем темно, омары выползали на дно и искали прикрепившихся к камням моллюсков. Гук думал, что огромные клешни и большие размеры хорошо охраняют омаров от врагов. Но однажды ему пришлось убедиться, что это не так. Из большой тёмной расщелины, как пещера уходящей в глубь камней, спокойно и неторопливо выплыл гигантский окунь-полиприон – такого размера, что Гук невольно сжался, увидев его раскрытую пасть. Весил он не менее, чем Гук, – килограммов сто пятьдесят, а в раскрытой пасти Гук, наверное бы, уместился целиком. Не спеша подплыл он к ползающему по дну омару, сделал неуловимое движение жабрами – и вот вместе с потоком воды омар оказался внутри его пасти. Широкая, плоская голова с маленькими глазками повернулась к Гуку, который наблюдал эту сцену сверху. Невозмутимый полиприон спокойно, еле шевеля плавниками, исчез в темноте подводной пещеры. Ни до, ни после этого случая Гук никогда не встречал таких огромных окуней. Долго потом воспоминания об открытой, как пещера, пасти гиганта, медленно надвигающейся на омара, преследовали дельфина.
   Весёлым и беззаботным Гук бывал не часто. Естественная настороженность – настороженность одинокого зверя в незнакомом месте – не покидала его. Даже в те минуты, когда, упиваясь своей силой и ловкостью, стрелой бросался он из засады в стаю будто парящих в невесомости крупных кефалей, память предков – бессознательный сторож – всегда была начеку.
   Будь Гук старше и опытнее, он, наверно, уже давно обратил бы внимание на то, что в этих водах было очень мало дельфинов. Только два или три раза за все недели жизни у Ястребиных островов почувствовал он смутно знакомый запах прошедшей небольшой стайки дельфинов, да и то белобочек – стремительных жителей открытого океана. Такие тихие, безмятежно спокойные воды, уютные заливы, много рыбы, весёлые струи течений, несущие рассказы со всех сторон, – и так мало дельфинов!
   …Всё началось внезапно. Или так только показалось Гуку, который не обратил внимания на странный и всё усиливающийся кисловато-горьковатый запах, который нёсся ему навстречу. Вот и вода стала как будто теплее, да не просто теплее, а совсем горячая! Тошнотворный запах окружил его со всех сторон. Куда-то пропали все рыбьи стаи. Прозрачная синь моря, такая светлая снизу и серебристо-палевая наверху, замутилась. Как пробка вылетел Гук на поверхность и, потеряв на мгновение точность движения, ударился головой в какую-то большую вялую рыбу, плывшую на боку.
   «Да ведь это альбакор, красавец тунец в таком жалком виде! Ну и чудеса!» – подумал Гук.
   Не успел ещё Гук как следует рассмотреть альбакора, как странный, всё нарастающий гул заполнил, казалось, весь океан. Мелкие удары отдавались как оглушительные раскаты в мутящемся сознании Гука. Периодически, через равные промежутки времени весь океан словно вздрагивал и мощные толчки распространялись откуда-то снизу, и сбоку, и сверху… Невыносимый запах обволакивал дельфина со всех сторон, кожа горела.
   Последнее, что запомнилось Гуку, – огромный плоский пузырь, как-то наискосок поднявшийся к поверхности моря, с треском лопнул, распространяя очередную порцию зловония, а горячие волны обожгли тело.
   Гук попал в зону извержения подводных вулканов, которые не редкость в этой части Атлантического океана. Только счастливый случай спас его от гибели. Оглушённый, полуотравленный вредными газами, растворёнными в воде и носящимися в воздухе, с кожей, лохмотьями свисавшей по бокам и на спине, Гук собрал последние силы, поплыл в сторону.
   «Вперёд! Подальше от этого страшного места, подальше от этих коварных берегов», – думал Гук. Но в то же время совсем уплывать от островов, воды которых так богаты рыбой, где никто не вмешивается в твою жизнь, не особенно хотелось. Тем более, что теперь Гук хорошо запомнил признаки надвигающегося извержения – кисловатый вкус сернистого газа, растворённого в воде, резкие подводные толчки и гул. Уж в другой раз он сумеет уйти в безопасное место. Всё же для верности лучше, пожалуй, подальше держаться от опасных отмелей, на которых, того и гляди, взорвётся какой-нибудь вулкан. И Гук решил перебраться от берегов неспокойного острова к другой группе островов, в нескольких десятках километров от первой.