– Я сам задавал те же вопросы, пока ответа нет, – продолжал Лос. – Обнаружены интересные особенности в сигнализации разных видов дельфинов. Оказалось, что некоторые сигналы свойственны всем видам дельфинов, как бы интернациональны. Другими сигналами пользуются дельфины лишь определённого вида, скажем афалины, а гриндам они уже непонятны.
   – Кажется, известно, что сигналы молодых дельфинов менее отчётливые, более многочисленные и этим чем-то напоминают детский лепет? – спросил Дэвид.
   – Совершенно верно. Кроме того, было выяснено и другое интересное обстоятельство. В разговоре мы с вами используем довольно ограниченное число слов – сигналов. Так вот, если записать, скажем, десяти– или пятиминутный разговор нескольких людей, а потом подсчитать, какие слова сколько раз при этом употреблялись, то окажется, что одни слова употребляются очень часто, другие реже, третьи совсем редко. Дельфиньи сигналы также подчиняются этому правилу.
   – Вы хотите сказать, что строй их речи сходен с нашим?
   – Совсем нет, просто пока выяснено некое, может быть чисто внешнее, сходство в частоте употребления сигналов у дельфина и человека. И только. Каков строй их системы информации – неизвестно.
   – Доктор Лос, поскольку пошли вопросы, то и я не могу удержаться, – подал голос гидролог. – Вряд ли можно отрицать обмен сложной информацией у животных. Применительно к дельфинам с их большим мозгом, сложной сигнализацией – кажется, известно уже несколько десятков звуков – хотелось бы знать, что известно о степени сложности передаваемых ими сообщений.
   – У меня почти такой же вопрос, доктор Лос, – подал голос радист. – Можно ли хотя бы предположить, что за информацию они передают в море по своему телефону?
   – Друзья! В этом-то вся загвоздка! Этого никто не знает! Система информации дельфинов выглядит не примитивно. Кроме того, известно, например, что среди дельфинов довольно быстро распространяются сведения о тех способах, которые используют для охоты на них. И белухи и касатки заочно обучаются избегать опасности. Несомненно, они как-то узнают об этом. Наконец, недавно был поставлен первый эксперимент докторам Бастианом. Он пытался выяснить, может ли один дельфин сообщить другому, что надо сделать, чтобы получить рыбу. В этом опыте дельфину подавали сигнал светом и он должен был нажать тот или иной рычаг. Другой дельфин был рядом, но отделен светонепроницаемой перегородкой, так что мог слышать первого, но ничего не видел. Так вот, если второй дельфин нажимал на тот же рычаг, что и первый, то он получал рыбу. Дельфины с этой задачей оправились.
   – Значит, второй дельфин получал команды о том, на какой рычаг нажать, только от собрата?
   – Совершенно верно. Правда, надо учитывать необычайно развитые способности дельфина к эхолокации. Поскольку между отсеками с дельфинами существовала акустическая связь, то, может быть, и без непосредственных команд от первого дельфина второй мог отчетливо представлять всю акустическую картину перемещений его в бассейне и просто её в совершенстве копировал,
   – Жаль, что опыт поставлен недостаточно чисто, но всё равно он очень интересен. Это довольно высокий уровень координации действий, пожалуй, нечто подобное известно лишь для обезьян и слонов, – заметил Рей.
   – Я уже как-то говорил, – ответил доктор Лос, – что в исследованиях дельфинов мы находимся в начале пути. Сейчас, пожалуй, больше вопросов, чем ответов. Но то, что мы знаем, довольно обнадеживающе, и я думаю, что усилия исследователей не пропадут даром.
   Ещё долго после этого вечера в кают-компании зимовщики спорили о разуме дельфинов. А Гук в это время плыл всё дальше и дальше на север.

Часть третья
СНОВА С ДЕЛЬФИНАМИ

ПРОЩАЙ, АНТАРКТИКА!

   Кончался март месяц. Планета Земля, голубая от огромного пространства воды, на три четверти покрывающей её поверхность, неслась в своём вечном движении вокруг Солнца, всё больше поворачиваясь к нему той стороной, на которой где-то далеко от холодных вод Антарктики плескалось Чёрное море. Лето уходило из Южного полушария, и весна приходила в Северное.
   День за днём завывал ветер над ледяными полями и горами. Ветер срывал серую пену с крутых волн, разгонял их и с разгона бросал эти послушные свинцовые волны на бока ледяных гор, забрасывая пену на самые вершины айсбергов. Солнце, которое ещё два месяца назад почти не заходило за горизонт и этим так удивляло сначала Гука, впервые попавшего в высокие широты, выныривало на всё более короткий срок. Наступала тёмная, холодная полярная ночь. Ветер был холодный и колючий, но он разбивал волнами тонкую ледяную корку, которая затягивала поверхность океана сразу же, как только прекращалось волнение.
   Прошло уже много времени, с тех пор как Гук расстался где-то в этом необъятном холодном океане с Моби Диком. Он много раз встречался здесь с кашалотами, но ни разу не встретил Моби Дика. С другими китами, кашалотами, и тем более с неповоротливыми собирателями планктона – усатыми китами, разговоров не получалось. Но в последнее время их здесь остаётся всё меньше. Только лёд, которого делается всё больше и больше в море, и темнота.
   Ночь и лёд, лёд и ночь… Что-то знакомое почудилось Гуку в сочетании этих слов: «ночь и лёд». Где он слышал их вместе? И почему они так запомнились ему? Гук замедлил движение и пристроился у стенки медленно плывущего под напором ветра небольшого айсберга, стараясь вспомнить.
   «…Долго здесь быть нельзя: придут ночь и лёд!» – как будто рядом знакомым могучим басом прозвучал в памяти голос Моби Дика. «Да-да, правильно, это говорил Моби Дик, и тогда я удивлялся, как могут прийти ночь и лёд!» – наконец вспомнил Гук.
   «Неужели это Дик сказал всерьёз? Неужели будет ещё темнее и будет ещё больше льда? Я и так уже трачу на поиски рыб вдвое больше времени, чем раньше. Что же будет дальше? И зачем я здесь плаваю до сих пор? Скорее подальше отсюда, к теплу и солнцу!» – так рассуждал, вероятно, Гук, решительно беря курс на север.
   Как он определял дорогу в океане? И по солнцу, которое уходило в море на западе, а появлялось на востоке, и по луне, сложные движения которой на небе хорошо были знакомы Гуку, и по звёздам, и по вкусу морской воды. Он хорошо запомнил вкус воды, когда они с Диком плыли на юг, а сейчас услужливая память развёртывала ему книгу вкуса в обратном порядке.
   Почти неделя понадобилась Гуку, чтобы, плывя на север и северо-запад, покинуть море Уэделля и, пройдя через пролив Брансфилд, разделяющий Южные Шетландские острова, попасть сначала в бурный, но зато болеё тёплый пролив Дрейка и затем подойти к побережью Южной Америки в воды Огненной Земли.
   Трудно сказать, что потянуло Гука повернуть именно на северо-запад и через пролив Дрейка проплыть в Тихий океан. Конечно, он не мог видеть навигационных морских карт, но, вероятно, в море есть много таких ориентиров, которые нам, чуть-чуть узнавшим лишь поверхность океана, даже и не приходят в голову.
   Пролив Дрейка Гук преодолел из-за чистого упрямства. Дело в тот, что на протяжении большей части года здесь стоит отвратительная погода, с туманом, дождями, снегом, неожиданно налетающими шквальными порывами ветра.
   Кроме того, через этот пролив круглый год мощное, сравнительно тёплое течение несет воды Тихого океана со скоростью 50–70 километров в сутки в Атлантический океан. Возможно, что Гук решил плыть навстречу этому потоку воды, надеясь встретить где-то у его начала ещё более тёплое море.
   Через несколько дней Гук оказался в виду многочисленных островков, окружённых пенистыми бурунами от подводных камней. Плоские берега уходили вдаль, где угадывались высокие горы, покрытые в это время года снегом. Это и была знаменитая Огненная Земля – большой остров, завершающий на юге американский материк. Двигаясь дальше и дальше к северу, в более тёплые воды, Гук невольно обратил внимание на резкий контраст между суровым видом земли с обрывистыми скалами и заснеженными ледниками, спускающимися кое-где до самого моря, и богатством жизни в море. Пожалуй, нигде раньше ему не приходилось видеть таких огромных полей водяных растений. Эти поля водорослей, крепкие и гибкие стволики которых поднимались с глубины десяти – пятнадцати длин, играли здесь роль волноломов: накатывающиеся со стороны открытого моря бесконечные крутые валы, попадая в эти заросли, как бы утихали, теряли свою высоту и докатывались до берегов лишь небольшими холмиками, отдавая всю свою страшную силу вечно колеблющимся стволам этого огромного подводного леса.
   Было страшновато нырять в сумерки этого таинственного, подвижного сверху донизу переплетения водорослей. Казалось, что водоросли обязательно запутают его в своих мягких бурых стволах. Но он нашёл несколько просек и провел немало минут, наблюдая за удивительной и своеобразной жизнью этого «леса».
   Между скользкими пластинами водорослей сновали бесчисленные мелкие рыбёшки. Они гонялись за стаями креветок, которых было здесь великое множество. На крепких стволиках и на нижних краях особенно больших пластин водорослей прикреплялись разноцветные мягкие существа размером с глаз дельфина и больше. Странно было видеть в буроватом сумраке мелькающие красные, фиолетовые, оранжевые тельца этих животных, которых зоологи назвали бы асцидиями. Тут и там на водорослях висели гроздья небольших конусовидных улиток-маргариток, буро-зелёных – под цвет водоросли – сверху и перламутровых изнутри; между водорослями иногда мелькали проворные морские войлочные черви-афродиты, покрытые по бокам густыми длинными волосками, которые переливались всеми цветами радуги, да и тело червей блестело металлическим блеском. Несмотря на свои четыре глаза, сидящих на вершинах тонких стебельков, они не могли увернуться от длинного и быстрого носа Гука, и он попробовал их на вкус. Впрочем, на вкус они оказались совсем не такими замечательными, как на вид.
   Проплыв через водорослевые заросли и очутившись в небольшой тихой бухточке у берега какого-то острова, Гук замер на месте, чуть не врезавшись в стаю мелких рыбёшек, вроде сардинок по внешнему виду, которые находились в каком-то оцепенении: едва двигая плавничками, сотни рыбок были в самых странных и нелепых позах – вверх брюхом, вниз головой, на боку. Докатывающиеся сюда слабые волны слегка то поднимали, то опускали эту спящую рыбью стаю, и ничто, казалось, не могло нарушить этот сон. Гуку и раньше приходилось видеть такие «спящие» стаи рыб, но они встречались на большой глубине, и долго наблюдать за ними не удавалось. Здесь же стайка держалась недалеко от поверхности и можно было удобно наблюдать за этим сонным царством. Он хотел схватить ближайшую к нему рыбёшку, как вдруг по невидимой и неслышимой команде все рыбёшки приняли нормальное положение и перед удивлённым Гуком оказалась стройная обычная стая, действующая слаженно и согласованно. Посланный Гуком пучок ультразвука не только не разрушил её, но, напротив, рыбки, словно подхлёстнутые, сплотились ещё больше и бросились резко в сторону.
   Так и осталось ему неясным, что же заставило стаю заснуть и почему все рыбки разом проснулись.
   Гук за долгие месяцы одиночества уже привык разгадывать такие загадки самостоятельно, не обращаясь ни к кому за помощью, привык в одиночку принимать быстрые решения, выбираться из самых запутанных положений. Жизнь заставила его проходить хорошую, хотя суровую и беспощадную школу. Гуку всё чаще приходила мысль о том, что его знания могли бы пригодиться в роде Эрр, что те испытания, которые выпали на его долю, позволили ему взглянуть на мир по-другому и глубже понять всё его многообразие.
   «А сколько всяких интересных вещей я не понял только потому, что рядом не было Зит или этой всезнайки Чиззи, к которой даже старейшины относились с уважением! Ну вот, почему этот небольшой оранжевый шар, неподвижно лежавший на дне между камнями, вдруг зашевелился и двинулся в сторону? А что, если я его чуть-чуть подкину носом?» И Гук осторожно дотронулся до бока медленно двигавшегося по дну морского апельсина – круглой, шершавой губки, которую люди назвали донатеей.
   Неожиданности в море встречаются на каждом шагу, или, лучше сказать, в каждой волне. Вот и сейчас, стоило дотронуться до такой безобидной губки, как нос Гука загорелся от уколов десятков мелких иголочек, которыми, оказывается, было покрыто её тело. Но этого мало. Ошеломленный Гук успел разглядеть, что этот шар покатился и вдруг уменьшился на глазах чуть ли не вдвое. И сразу же вся вода кругом стала препротивного вкуса. Нос горел, во рту щипало, даже начал слезиться правый глаз; а вот почему этот шар мог передвигаться по дну, Гук так и не узнал. Но недаром Гуку доставалось в своё время за упрямый характер. Осторожно взяв в рот длинную створку раковины, Гук снова подтолкнул оранжевый шар, на этот раз уже не голым и мягким носом, а большой створкой раковины. Ещё, ещё раз. Ага! Вот почему ты мог передвигаться по дну: из нижней части шара высовывалась большая клешня рака-отшельника! Раковины, в которой сидел рак, видно не было под толстым слоем губки, наросшей на всё это сооружение.
   То приближаясь, то удаляясь от побережья, Гук настойчиво плыл день за днём всё дальше и дальше на север. Правда, теперь он не очень спешил: пропали плавающие льды, и вода стала теплее, и день был не такой удручающе короткий. Даже если Гук и не особенно спешил, то мощное течение Гумбольдта, идущее с юга на север, само переносило его каждый день на несколько десятков миль. Море в этом районе океана кипело жизнью. Здесь встречались сотни стад крупных и мелких усатых китов: днём они разыскивали и выедали скопления планктона, развившегося на границах холодных и тёплых вод. По ночам эти киты преследовали огромные стаи кальмаров, поднимавшихся ближе к поверхности. Здесь же пировали и кашалоты, которые, впрочем, не особенно преследовали этих мелких кальмаров, а искали тех, что жили в глубине и были покрупнее.
   Над океаном реяли огромные альбатросы, размах крыльев которых, наверное, был не меньше длины Гука. Как-то Гуку удалось удовлетворить свое любопытство – подсмотреть, как альбатрос схватывал на лету плававших у поверхности небольших кальмаров, проносясь над морем, почти касаясь грудью воды. Но однажды – это было уже довольно далеко на севере – Гук наблюдал совместную охоту альбатросов и дорад – золотистых макрелей на кальмаров. Стая дорад преследовала кальмаров, и кальмары, как ракеты, один за другим вылетали из воды в воздух, спасаясь от преследования. Тут-то их и хватали альбатросы, неизвестно каким образом узнавшие о том, что именно здесь можно поживиться.
   С водами холодного течения продвигались на север, в тропики, не только альбатросы, усатые киты, кашалоты. То и дело Гук слышал характерный плеск играющих на поверхности пингвинов. Пингвины двигались обычно небольшими стайками, наверное, потому, что стайками удобнее было охотиться на мелкую рыбу, удобнее было находить скопления громадных креветок, надежнее можно было спасаться не только от таких одиноких озорников, как Гук, но и от настоящих серьёзных врагов. А Гук уж действительно не упускал случая схватить пингвина, нырнувшего на большую глубину, за такое мягкое, тёплое брюхо. Впрочем, это удавалось сделать редко. Обычно он успевал слегка цапнуть зазевавшегося пингвина за толстую ногу с перепонкой между пальцев, а ещё чаще нападение на пингвина кончалось мягким шлепком, который Гук получал от испуганной птицы.

ГЕЛИОМЕТРЫ И ЕЖИ

   Гук обычно не любил подходить близко к берегам, где шум прибоя, треск перекатываемой гальки, мутная вода и поднимавшиеся со дна моря скалы делали плавание его весьма беспокойным. Но когда большие глубины подходили к берегу, Гук с удовольствием следовал за ними и с любопытством разглядывал недоступный для него мир, раскинувшийся по берегам. Так было и на этот раз, когда спокойное море и значительные глубины позволили ему провести несколько дней совсем рядом с берегом, в глубоком проливе среди нескольких небольших островов и материков в районе архипелага Чонос. Тут-то уж Гук отвёл душу и в полном спокойствии как следует рассмотрел существа, которые живут у самой границы той зоны моря, куда ещё проникает солнечный свет, – на глубине 150–200 длин. В спокойной прозрачной воде под защитой мелких островков здесь, на такой большой глубине, кое-где встречались огромные, величиной с хвостовой плавник Гука, розоватая и красноватая морские лилии – гелиометры. Сначала Гук принял эти создания с десятью длинными лепестками-щупальцами за диковинные водоросли, но потом обнаружил, что эти «водоросли» с большим изяществом могут двигаться с места на место, одновременно поднимая пять одних и опуская пять других щупалец. Гелиометры не такой огромной величины, а поменьше встречались и в более высоких слоях воды, и здесь-то Гуку пришлось наблюдать, как это такое изящное существо всё время ищет места, где в её щупальца-руки попадало бы побольше всякой живности. Стоило малькам и креветкам оказаться около её щупалец, как они парализовались «выстрелами» десятков мелких стрекательных капсул, вероятно содержащих какой-то яд, действующий на мелкие существа. Гук не знал, что не забывала лилия подбирать и всякие остатки погибших в верхних слоях живых организмов: в нижние слои воды во всех морях беспрерывно опускается настоящий «дождь» таких остатков от отмирающих планктонных организмов верхних слоев, от пиршеств крупных хищников. Эти гелиометры, жившие здесь в сравнительно прохладных, но очень богатых органической жизнью водах у чилийского побережья, по величине были самыми большими из всех морских лилий, с которыми сталкивался Гук в своих путешествиях по океану. Лишь у немногих из них все десять рук-щупалец были одинаковой величины: обычно несколько щупалец были меньшими, кривыми.
   «Видно, и морской лилии есть с кем драться, если так часто она лишалась этих нужных частей тела», – решил сообразительный Гук.
   Здесь же, в этих подводных каньонах, познакомился Гук ещё с одним диковинным жителем морского дна. На ровных песчаных местах, в расщелинах скал он обнаружил много больших морских ежей, не таких маленьких, каких он видел и раньше, тёмных, с такими же тёмными иголками, торчащими в разные стороны, а настоящих гигантов, величиной больше, чем его голова. Каждая из сотен иголок этого ежа была длиной с грудной плавник Гука. Эти ежи лежали на дне группами и, кажется, совсем никого не боялись. Хорошо заметные ярко-красные и темно-фиолетовые шары с торчащими чёрными иглами на светлом фоне песчаного дна.
   «Чересчур хорошо заметные!» – подумал Гук, вспомнив знакомство с тоже хорошо заметной круглой оранжевой губкой, от прикосновения к которой нос до сих пор слегка почесывался.
   Ежи перебирались с места на место, переставляя свои огромные иглы-ходули, которые оказались очень подвижными.
   Присмотревшись, Гук обратил внимание на каких-то ярко-полосатых мелких рыбёшек, которые бесстрашно сновали между длинными иглами ежей, и ещё больше укрепился в мнении, что трогать или даже близко подходить к этим ежам не стоит: ведь не зря же крутятся эти мелкие рыбёшки на виду у всех и ничего не боятся, – значит, иголки действительно защищают их от опасностей. Таких случаев, когда в море одни существа живут вместе с другими, под защитой и укрытием стихии, Гук знал немало. Вероятно, даже правильнее было бы считать, что именно в таком постоянном сожительстве – симбиозе – и проходит жизнь большинства существ в океане. С полями водорослей связаны сотни видов животных; с зарослями кораллов связано и великое множество рыб, и ракообразных, и моллюсков, и водорослей; акулы и черепахи связаны с прилипалами и лоцманами, и так без конца.
   «Только, пожалуй, дельфины ни с кем особенно не связаны. Ни с кем особенно, и вместе с тем могут вступить в связь с любым существом под водой, – подумал Гук. – Мы стоим на вершине жизни в океане и можем поступать так, как хотим, а не так, как хочет кто-то другой…»
   Тут цепь его рассуждений прервалась. Говорить «мы» об одном дельфине было смешно, а говорить о всех дельфинах одинокий изгнанник не мог, не имел права.
   «А хорошо бы встретить стадо дельфинов из нашего рода, – подумалось ему непроизвольно. – Ведь должны же быть в этом богатом океане где-то другие дельфины? И интересно, что делается сейчас в родном стаде?» Какое-то грустное безразличие охватило дельфина. Мысли о том, что он одинок, что он никому не нужен, что всё, что он узнал и увидел, никогда не станет достоянием других дельфинов, прогнали его интерес к наблюдениям подводной жизни да и вообще нарушили желание двигаться куда-то, к чему-то стремиться.
   Иногда Гуку казалось, что он снова плавает в родном стаде, что он рассказывает старейшинам о виденном, а те внимательно слушают его рассказы, вставляют свои замечания, предлагают свои объяснения, помогают ему понять многое виденное и благодарят его за эти рассказы. Иногда ему казалось, что он стал снова маленьким непослушным дельфинёнком и ему надо скорее плыть в знакомый заливчик, куда приплывали играть подростки из окрестных стад. Ему казалось, что наконец-то настало время проучить несносную Мэй, которая была такой ябедой…
   Так нежданно-негаданно свалилась на Гука эта тоска по покинутой родине, по родному стаду. Трудно сказать, сколько прошло времени – дней или часов, пока прошёл этот приступ глубокой меланхолии.
   Вновь возвратил Гуку интерес к жизни смешной случай. В том проливе, где он как-то оказался, почти на голову ему неожиданно шлёпнулась какая-то довольно большая птица. Шлёпнулась с лёта в воду, тут же проворно нырнула и понеслась под водой, молотя короткими лапками с перепонками и смешно двигая головой вправо-влево, будто высматривая что-то. Вот она и в самом деле заметила стайку мальков и стремительно спикировала от поверхности в самую её гущу. Стайка метнулась было в сторону, но в длинном клюве уже трепыхалась одна рыбёшка. Гук не видел, что, вынырнув на поверхность и подняв голову с зажатой в клюве рыбкой, она ловко перехватила её головой внутрь и проглотила; расправила коротенькие тёмные крылышки, приподнялась над водой и быстро-быстро побежала – сначала медленно, потом быстрее и быстрее, оторвалась от поверхности и, как тяжелая торпеда, стремительно понеслась в воздухе в другое место пролива. Шлёп! – нырнула там, и только круги расплылись по поверхности.
   В Гуке неожиданно проснулся охотничий азарт. Он решил во что бы то ни стало поймать эту ныряльщицу. Определив направление её полета и заметив, куда она последний раз нырнула, он ринулся не в тот район, а поодаль, куда, по его расчётам, могла перелететь эта утка. Утка полетела в том направлении, в котором предполагал Гук, но опустилась в воду значительно дальше того места, где он мог её схватить. Снова ему пришлось менять позицию. Вскоре игра увлекла его целиком: он бросался из конца в конец заливчика и никак не успевал схватить юркую птицу, которая, казалось, даже не обращала внимания на его преследование. И вот на одном из поворотов, около огромной скалы, где в море впадал большой ручей и вода кругом была на вкус какая-то сладковатая, напоминающая воду родного Чёрного моря, Гук носом к носу столкнулся с диковинным существом. Это, несомненно, был зверь: у него было четыре коротеньких ноги, длинный плоский хвост и небольшая вытянутая голова. Быстро двигая хвостом и помогая себе лапами, он попытался скрыться от Гука, но не тут-то было! Гук попробовал поговорить с выдрой – именно с ней он встретился под водой.
   По всему было видно, что выдра слышала его сигналы – она вздрагивала при каждой фразе и старалась ещё быстрее работать ногами и хвостом, убегая в сторону. Она даже что-то завизжала в ответ, но в этом визге были только паника и страх. Гук хорошо видел, как смешно топорщились её длинные усы на морде, как её маленькие сердитые глазки тревожно бегали из стороны в сторону, а сильные ловкие ноги с широко растопыренными пальцами, соединенными широкой тёмной перепонкой, панически молотили воду.
   Во рту выдра держала что-то круглое и коричневое. Гук подплыл поближе, чтобы получше рассмотреть, что это такое она держит в зубах, но обезумевшая от страха выдра, видя рядом с собой огромного дельфина, вдруг раскрыла рот, отпустив большого краба, который был там, и неожиданно кинулась в атаку на дельфина. Чего-чего, но такого нахальства Гук уж никак не ожидал! Как и все дельфины, всегда миролюбиво настроенный, лишённый какого-либо примитивного оружия в виде когтей, клыков, шипов иди колючек, Гук в соответствии со строгими правилами жизни в море всегда старался инстинктивно вести себя так, чтобы не допускать никакого нападения.
   «Я тебе не сделал ничего плохого», – хотел было протрещать Гук, но не успел, почувствовав, как по коже больно заскребли когти, а её зубы безуспешно пытались укусить круглую гладкую поверхность головы. Одним глазом Гук ничего не видел, так как его закрыла своим телом выдра. Оправившись от неожиданного нападения, Гук попробовал стряхнуть с себя непрошеного наездника, но не тут-то было! Выдра ухитрилась как-то прочно держаться на голове Гука, уцепившись одной лапой за крепко зажатое дыхательное отверстие и царапая другими лапами голову Гука. И только когда рассердившийся Гук нырнул поглубже и стал осторожно прижиматься головой к какому-то камню на дне пролива, выдра со сдавленным писком оторвалась от его головы, кувыркаясь, полетела наверх и поплыла изо всех сил к недалекому берегу.