– Хотите послушать музыку?
– Конечно, замечательно.
Слева у стены стоял проигрыватель. Она включила его, затем достала стопку пластинок с полки под ней. Это была танцевальная музыка, и вся двадцати – пятнадцатилетней давности, но вся переизданная на долгоиграющих дисках. Там было много Миллера и несколько ранних похожих на Миллера альбомов Кентона времен Белбоа-Бич, несколько – Рея Фланагана и даже Рея Маккинли. Самый свежий из всех был альбом-переиздание Сотера-Финегена 1952 года.
Зазвучали мелодии Миллера, мягкие как маргарин, она убавила громкость, чтобы музыка не мешала нам беседовать, если мы захотим. Но она молча сидела на диване. Потом встала и подошла к проигрывателю. Она стояла чуть склонив голову набок, то ли внимательно слушая музыку, то ли погрузившись в свои мысли.
Она простояла так, пока слушала “Павану”, потом повернулась ко мне, но все еще не смотрела на меня.
– Я никогда не училась танцам, – сказала она. – Мне хотелось бы научиться танцевать. – Она говорила очень тихо и так же не глядя на меня, так что я не мог понять, предназначались ли ее слова мне, а потому промолчал.
Тогда она наконец посмотрела на меня и спросила:
– Не хотите меня поучить?
– Я не слишком-то хорошо танцую, – слукавил я. Я прекрасно танцевал на вечеринках. Однако ситуация явно не соответствовала желанию танцевать, но потом я подумал, что, скорее всего, смерть деда основательно выбила ее из колеи.
– Пожалуйста, – сказала она, – я вас очень прошу.
– Хорошо, – нехотя согласился я и под звуки “Серенады Солнечной долины” стал показывать ей основные па.
Я очень скоро обнаружил, что она лгунья не хуже меня. Она умела танцевать. И скорее всего, даже лучше меня, но искусно изображала неумелость или неловкость. Но так или иначе, ближе к финалу “Серенады Солнечной долины” она уже была в моих объятиях и мы легко двигались вместе, как будто танцевали вместе не один год.
Но рано или поздно экзамен завершается. Не прошло и четырех часов с момента убийства ее деда, я по уши увяз в расследовании убийства и сопутствующих ему интригах, но она хотела, чтобы я ее целовал, и я это делал. Она всячески давала понять, что желает моих ласк, и я обнимал ее, ласкал ее тело. Потом захотела, чтобы я взял ее на руки и отнес в спальню. Я не задавался вопросом, почему ей пришла в голову такая фантазия. Мне было на все наплевать, хотя я отдавал себе отчет в кощунственное™ наших действий. Я взял ее на руки – она была легкой как ребенок – и понес вверх по лестнице.
Она молча уткнулась лицом мне в шею, и, только когда я поднялся на верхнюю площадку лестницы, она пробормотала: “Направо”, чтобы я ненароком не отнес ее в комнату, где скончался дед.
Далеко внизу, в мире, который тоже не был реальным, продолжала тихо играть музыка. Скинув одежду, мы с Элис Макканн очутились на ее кровати. Волосы у нее на теле были сбриты, что подчеркивало сходство с ребенком, и это настолько поразило меня, что я не смог думать ни о чем другом. Она притянула мою голову к своим твердым маленьким грудям и плотно прижалась ко мне животом и закрыла глаза, а когда я вошел в нее, издала сладострастный стон. После этого “зверь с двумя головами” принялся самоотверженно трудиться, но это происходило уже в полной тишине.
Глава 18
Глава 19
Глава 20
– Конечно, замечательно.
Слева у стены стоял проигрыватель. Она включила его, затем достала стопку пластинок с полки под ней. Это была танцевальная музыка, и вся двадцати – пятнадцатилетней давности, но вся переизданная на долгоиграющих дисках. Там было много Миллера и несколько ранних похожих на Миллера альбомов Кентона времен Белбоа-Бич, несколько – Рея Фланагана и даже Рея Маккинли. Самый свежий из всех был альбом-переиздание Сотера-Финегена 1952 года.
Зазвучали мелодии Миллера, мягкие как маргарин, она убавила громкость, чтобы музыка не мешала нам беседовать, если мы захотим. Но она молча сидела на диване. Потом встала и подошла к проигрывателю. Она стояла чуть склонив голову набок, то ли внимательно слушая музыку, то ли погрузившись в свои мысли.
Она простояла так, пока слушала “Павану”, потом повернулась ко мне, но все еще не смотрела на меня.
– Я никогда не училась танцам, – сказала она. – Мне хотелось бы научиться танцевать. – Она говорила очень тихо и так же не глядя на меня, так что я не мог понять, предназначались ли ее слова мне, а потому промолчал.
Тогда она наконец посмотрела на меня и спросила:
– Не хотите меня поучить?
– Я не слишком-то хорошо танцую, – слукавил я. Я прекрасно танцевал на вечеринках. Однако ситуация явно не соответствовала желанию танцевать, но потом я подумал, что, скорее всего, смерть деда основательно выбила ее из колеи.
– Пожалуйста, – сказала она, – я вас очень прошу.
– Хорошо, – нехотя согласился я и под звуки “Серенады Солнечной долины” стал показывать ей основные па.
Я очень скоро обнаружил, что она лгунья не хуже меня. Она умела танцевать. И скорее всего, даже лучше меня, но искусно изображала неумелость или неловкость. Но так или иначе, ближе к финалу “Серенады Солнечной долины” она уже была в моих объятиях и мы легко двигались вместе, как будто танцевали вместе не один год.
Но рано или поздно экзамен завершается. Не прошло и четырех часов с момента убийства ее деда, я по уши увяз в расследовании убийства и сопутствующих ему интригах, но она хотела, чтобы я ее целовал, и я это делал. Она всячески давала понять, что желает моих ласк, и я обнимал ее, ласкал ее тело. Потом захотела, чтобы я взял ее на руки и отнес в спальню. Я не задавался вопросом, почему ей пришла в голову такая фантазия. Мне было на все наплевать, хотя я отдавал себе отчет в кощунственное™ наших действий. Я взял ее на руки – она была легкой как ребенок – и понес вверх по лестнице.
Она молча уткнулась лицом мне в шею, и, только когда я поднялся на верхнюю площадку лестницы, она пробормотала: “Направо”, чтобы я ненароком не отнес ее в комнату, где скончался дед.
Далеко внизу, в мире, который тоже не был реальным, продолжала тихо играть музыка. Скинув одежду, мы с Элис Макканн очутились на ее кровати. Волосы у нее на теле были сбриты, что подчеркивало сходство с ребенком, и это настолько поразило меня, что я не смог думать ни о чем другом. Она притянула мою голову к своим твердым маленьким грудям и плотно прижалась ко мне животом и закрыла глаза, а когда я вошел в нее, издала сладострастный стон. После этого “зверь с двумя головами” принялся самоотверженно трудиться, но это происходило уже в полной тишине.
Глава 18
На короткое время я задремал и, наверно, она тоже. Когда снова в прохладном полумраке ее спальни я открыл глаза, будильник на ночном столике показывал двадцать минут третьего, а Элис стояла около окна. Внизу окно было слегка приоткрыто, и легкий ветерок трепал занавески. На ней был белый махровый халат, и она стояла в три четверти оборота ко мне, сложив руки на груди и глядя вниз на панораму Уиттберга. Я смотрел на нее против света и поэтому не видел выражения ее лица.
Я пошевелился в постели, и она быстро обернулась:
– Ты проснулся?
– Да. – Я взглянул на свое голое тело и сел. Она подошла и села рядом, губы ее тронула мечтательная и вместе с тем грустная улыбка.
– Пол, – тихо сказала она, но не окликая меня, а вслушиваясь в свой голос, произносящий мое имя. Потом осторожно положила ладонь мне на колено и тихо спросила:
– Ты меня любишь?
– Не знаю, – честно признался я. Я слишком был взбудоражен и ошеломлен, чтобы успеть разобраться в своих чувствах.
Но ей понравился мой ответ, и она улыбнулась.
– Я тоже не знаю, люблю ли тебя. Но надеюсь, что люблю. Или полюблю. И ты тоже меня полюбишь.
Я с трудом подыскивал нужные слова, но не находил. Ко мне вернулась ясность мысли, и мною начинала овладевать паника.
Она между тем продолжала, не дожидаясь моего ответа.
– В старших классах со мной творилось что-то невероятное, – сказала она все тем же тихим мечтательным голосом. – Стоило какому-нибудь парню дотронуться до моей груди, и я готова была в кровь расцарапать ему лицо. – Она взглянула на меня, улыбнулась и покачала головой. – Однако я не была девственницей, – сказала она. – Ты это понял.
Я молча кивнул.
– Мне двадцать семь лет, – продолжала она. – Страсти кипели в моей душе с пятнадцати лет. Откуда мне было знать, что ты появишься на моем пути? Я никогда не была неразборчивой, Пол. Я думала, что смогу выйти за него замуж.
– Все в порядке, – сказал я. Мне казалось, она ждала именно такого ответа.
– Хочешь, я расскажу тебе о нем? Или не хочешь?
– Лучше не надо.
– Он больше не существует. Ты полностью вытеснил память о нем. С этого момента он перестал существовать.
Я не хотел об этом говорить. Я не хотел даже думать об этом. Кто была эта женщина? Каких-нибудь три часа назад мы были совершенно чужие люди и не знакомы друг с другом. Но за это короткое время она умудрилась связать меня любовными узами, мы стали несчастными влюбленными. Она была просто-напросто сумасшедшая, она была не в своем уме.
На этом я прервал свои размышления. Элис Макканн, эта хрупкая, утонченная девушка, внезапно оказалась свидетельницей убийства, внезапно лишилась семьи – ведь ее родители погибли, дед был ее единственной родной душой. Они жили вместе в этом доме – и если она слегка тронулась, то причиной этому могло послужить тяжкое горе. Она осталась совершенно одна на всем белом свете. Она в полном отчаянии, и вдруг появился я. Я был добр и участлив, она выплакала у меня на груди свое горе и в отчаянии доверилась мне. Она не хотела оставаться одна, лишенная любви, сочувствия или просто человеческого общества, и попросила меня остаться. Я читал, что люди, чудом избежавшие неминуемой смерти, – шахтеры, извлеченные из-под завалов, люди, уцелевшие при автокатастрофе, приговоренные к смертной казни и помилованные за несколько минут до казни – очень часто испытывают непреодолимое сексуальное желание, словно только таким образом могут удостовериться, что жизнь продолжается. У Элис, должно быть, было такое же чувство, и все это вместе с внезапной утратой и одиночеством, добавим к этому желание удостовериться, что она еще жива и не превратилась в прах.
Грубо? Бесчувственно? Нет, естественно. При виде смерти мы в первую очередь с удовлетворением отмечаем, что наша-то жизнь продолжается, и только позже на нас снисходит сочувствие или печаль о том или о той, чья земная жизнь завершилась. К тому же проявленная ею поспешность вряд ли является плодом ее сознательного раздумья.
Нет, Элис осуждать нельзя. Она была в отчаянии, а ее эмоции – на пределе человеческих возможностей. Ей надо было каким-то образом привести себя в чувство. Ну а я? Какое оправдание может быть у меня?
А оно было мне необходимо. И даже очень.
Начать с того, что я был слаб. Я ее не соблазнял, это она меня соблазнила, и соблазнить меня оказалось чертовски легко. Если девушка испытывает нервное напряжение, то мужчина, обладающий хотя бы крупицей порядочности, должен быть сдержан. Я понял это только тогда, когда было поздно.
К тому же в свою защиту должен добавить, что за последние два дня я тоже перенес достаточно сильный эмоциональный стресс. Не столь горестный и сильный, как у Элис, но тем не менее он основательно подорвал мои силы.
Оправдания, извинения. Но да поможет мне Бог, я найду в себе силы себя простить. Трудно было бы жить, если бы мы не умели себя прощать. Я не думаю, что в лихорадочных поисках смягчающих вину обстоятельств, когда я сижу вот так здесь, на кровати Элис, я чем-то отличаюсь от любого другого мужчины. Рано или поздно она сама сможет трезво оценить события этого дня и скажет себе:
"Я легла в постель с незнакомцем через четыре часа после убийства дедушки”. Если бы я мог, я должен бы был как-то смягчить этот момент.
Поэтому я не сказал ничего, что было способно разрушить созданные фантазии о нас с ней, и просто попросил:
– Не говори мне ничего о своем прошлом, и я тебе ничего не скажу о своем. Согласна? Она улыбнулась.
– Мы совсем-совсем новенькие, – сказала она и сжала мою руку в своих ладонях.
– Привет, Элис, – сказал я.
– Привет, Пол. – Она снова улыбнулась. С каждой секундой она становилась все более лучезарной, а ее мечтательность постепенно улетучивалась. Она встала, продолжая держать мою руку, и спросила:
– Ты не голоден?
– Я умираю от голода.
– Я приготовлю ленч.
– Хорошо. Я... О Боже, Уолтер!
– Что? – В ее глазах появился испуг.
– Я им сказал, что приеду вскоре после часа. – Я принялся собирать свои вещи, разбросанные по комнате. – Вероятно, они уже сходят с ума.
– Позвони им еще раз, Пол. Не уходи.
– Я сказал им, что вернусь, я сказал им.
– Пол, подожди. Я сказала тебе, что помогу. Позвони им и скажи, что ты будешь поздно, а мы поговорим за ленчем. Это меня остановило.
– Поможешь мне? Как?
– Я знаю, что удалось разыскать Чарлзу Гамильтону, – ответила она.
– Знаешь? Откуда? Он сам тебе рассказал? Она покачала головой.
– Это я ему рассказала, – ответила она.
Я пошевелился в постели, и она быстро обернулась:
– Ты проснулся?
– Да. – Я взглянул на свое голое тело и сел. Она подошла и села рядом, губы ее тронула мечтательная и вместе с тем грустная улыбка.
– Пол, – тихо сказала она, но не окликая меня, а вслушиваясь в свой голос, произносящий мое имя. Потом осторожно положила ладонь мне на колено и тихо спросила:
– Ты меня любишь?
– Не знаю, – честно признался я. Я слишком был взбудоражен и ошеломлен, чтобы успеть разобраться в своих чувствах.
Но ей понравился мой ответ, и она улыбнулась.
– Я тоже не знаю, люблю ли тебя. Но надеюсь, что люблю. Или полюблю. И ты тоже меня полюбишь.
Я с трудом подыскивал нужные слова, но не находил. Ко мне вернулась ясность мысли, и мною начинала овладевать паника.
Она между тем продолжала, не дожидаясь моего ответа.
– В старших классах со мной творилось что-то невероятное, – сказала она все тем же тихим мечтательным голосом. – Стоило какому-нибудь парню дотронуться до моей груди, и я готова была в кровь расцарапать ему лицо. – Она взглянула на меня, улыбнулась и покачала головой. – Однако я не была девственницей, – сказала она. – Ты это понял.
Я молча кивнул.
– Мне двадцать семь лет, – продолжала она. – Страсти кипели в моей душе с пятнадцати лет. Откуда мне было знать, что ты появишься на моем пути? Я никогда не была неразборчивой, Пол. Я думала, что смогу выйти за него замуж.
– Все в порядке, – сказал я. Мне казалось, она ждала именно такого ответа.
– Хочешь, я расскажу тебе о нем? Или не хочешь?
– Лучше не надо.
– Он больше не существует. Ты полностью вытеснил память о нем. С этого момента он перестал существовать.
Я не хотел об этом говорить. Я не хотел даже думать об этом. Кто была эта женщина? Каких-нибудь три часа назад мы были совершенно чужие люди и не знакомы друг с другом. Но за это короткое время она умудрилась связать меня любовными узами, мы стали несчастными влюбленными. Она была просто-напросто сумасшедшая, она была не в своем уме.
На этом я прервал свои размышления. Элис Макканн, эта хрупкая, утонченная девушка, внезапно оказалась свидетельницей убийства, внезапно лишилась семьи – ведь ее родители погибли, дед был ее единственной родной душой. Они жили вместе в этом доме – и если она слегка тронулась, то причиной этому могло послужить тяжкое горе. Она осталась совершенно одна на всем белом свете. Она в полном отчаянии, и вдруг появился я. Я был добр и участлив, она выплакала у меня на груди свое горе и в отчаянии доверилась мне. Она не хотела оставаться одна, лишенная любви, сочувствия или просто человеческого общества, и попросила меня остаться. Я читал, что люди, чудом избежавшие неминуемой смерти, – шахтеры, извлеченные из-под завалов, люди, уцелевшие при автокатастрофе, приговоренные к смертной казни и помилованные за несколько минут до казни – очень часто испытывают непреодолимое сексуальное желание, словно только таким образом могут удостовериться, что жизнь продолжается. У Элис, должно быть, было такое же чувство, и все это вместе с внезапной утратой и одиночеством, добавим к этому желание удостовериться, что она еще жива и не превратилась в прах.
Грубо? Бесчувственно? Нет, естественно. При виде смерти мы в первую очередь с удовлетворением отмечаем, что наша-то жизнь продолжается, и только позже на нас снисходит сочувствие или печаль о том или о той, чья земная жизнь завершилась. К тому же проявленная ею поспешность вряд ли является плодом ее сознательного раздумья.
Нет, Элис осуждать нельзя. Она была в отчаянии, а ее эмоции – на пределе человеческих возможностей. Ей надо было каким-то образом привести себя в чувство. Ну а я? Какое оправдание может быть у меня?
А оно было мне необходимо. И даже очень.
Начать с того, что я был слаб. Я ее не соблазнял, это она меня соблазнила, и соблазнить меня оказалось чертовски легко. Если девушка испытывает нервное напряжение, то мужчина, обладающий хотя бы крупицей порядочности, должен быть сдержан. Я понял это только тогда, когда было поздно.
К тому же в свою защиту должен добавить, что за последние два дня я тоже перенес достаточно сильный эмоциональный стресс. Не столь горестный и сильный, как у Элис, но тем не менее он основательно подорвал мои силы.
Оправдания, извинения. Но да поможет мне Бог, я найду в себе силы себя простить. Трудно было бы жить, если бы мы не умели себя прощать. Я не думаю, что в лихорадочных поисках смягчающих вину обстоятельств, когда я сижу вот так здесь, на кровати Элис, я чем-то отличаюсь от любого другого мужчины. Рано или поздно она сама сможет трезво оценить события этого дня и скажет себе:
"Я легла в постель с незнакомцем через четыре часа после убийства дедушки”. Если бы я мог, я должен бы был как-то смягчить этот момент.
Поэтому я не сказал ничего, что было способно разрушить созданные фантазии о нас с ней, и просто попросил:
– Не говори мне ничего о своем прошлом, и я тебе ничего не скажу о своем. Согласна? Она улыбнулась.
– Мы совсем-совсем новенькие, – сказала она и сжала мою руку в своих ладонях.
– Привет, Элис, – сказал я.
– Привет, Пол. – Она снова улыбнулась. С каждой секундой она становилась все более лучезарной, а ее мечтательность постепенно улетучивалась. Она встала, продолжая держать мою руку, и спросила:
– Ты не голоден?
– Я умираю от голода.
– Я приготовлю ленч.
– Хорошо. Я... О Боже, Уолтер!
– Что? – В ее глазах появился испуг.
– Я им сказал, что приеду вскоре после часа. – Я принялся собирать свои вещи, разбросанные по комнате. – Вероятно, они уже сходят с ума.
– Позвони им еще раз, Пол. Не уходи.
– Я сказал им, что вернусь, я сказал им.
– Пол, подожди. Я сказала тебе, что помогу. Позвони им и скажи, что ты будешь поздно, а мы поговорим за ленчем. Это меня остановило.
– Поможешь мне? Как?
– Я знаю, что удалось разыскать Чарлзу Гамильтону, – ответила она.
– Знаешь? Откуда? Он сам тебе рассказал? Она покачала головой.
– Это я ему рассказала, – ответила она.
Глава 19
Второй разговор с Уолтером оказался менее приятным, чем первый. В его голосе звучали стальные нотки, и, хотя прямо он ничего не сказал, я понял, что Флетчер и другие считают Уолтера ответственным за меня и уже не скрывают удивления, зачем он взял меня на работу.
Я извинился, хотя и не знал за что. Но я твердо знал, что в моем рассказе не было и доли правды. Я не сказал ему, где нахожусь и что со мной происходит. Не сказал и того, что я, мол, напал на след тайны Чарлза Гамильтона. Он узнает обо всем, когда я заполучу эту тайну и вернусь в мотель, но пока он не должен знать, что я по-прежнему занимаюсь этим делом. Я обещал скоро вернуться и повесил трубку.
Элис приготовила салат, потому что сегодня было очень жарко, наверное, это был самый жаркий день за все время моего пребывания в Уиттберге. Она также подала белый хлеб, сыр и колбасу. И опять-таки ледяной чай.
Слегка перекусив, Элис приступила к рассказу:
– Чак пришел ко мне полторы недели тому назад и показал письмо, которое он получил от мистера Фримена из Вашингтона. Он знал, что я работаю в бухгалтерии, и сказал, что если на фабрике происходит что-нибудь противозаконное или если есть что-нибудь, что помогло бы профсоюзу, то в первую очередь это должно быть отражено в бухгалтерских документах.
Я ждал, не сводя с нее глаз. Она положила мне на тарелку салат и продолжала:
– У меня есть ключ от офиса, и я знаю код сейфа. Мы с Чаком пришли туда вечером после работы и посмотрели все бухгалтерские книги. Никого в здании не было, кроме старого Эбнера Кристо, ночного сторожа, и мы сделали вид, что мы... – она слегка зарделась и отвела глаза, – используем офис для чего-то другого. В этом случае он никому ничего не сказал бы.
Рассказ об этой уловке, по-видимому, смутил ее, и некоторое время она ела, уставившись в тарелку. Я выпил ледяного чая, доел свой бутерброд и ждал продолжения. Наконец она, кажется, преодолела смущение, но я не знал, насколько надежен ее контроль над собой. Если ее выбило из колеи упоминание о воображаемой любовной связи, то ее самообладание не может быть надежным. Поэтому я не торопил ее с продолжением, хотя с нетерпением ждал кульминационного момента.
Через минуту она снова подняла на меня глаза и продолжала:
– Мы занимались этим целую неделю. Помощь от Чака на самом деле была не большая; он не слишком-то разбирался в бухгалтерии. Но мы продолжали, и в конце концов я обнаружила кое-какие нарушения.
– Ну?!
– Да. Сказать по правде, Пол, я пока не очень опытный бухгалтер, так что я и сама не во всем разобралась, но одно было ясно – деньги уходили на сторону. Как ни сложно это было, но по крайней мере часть пути нам удалось проследить. – Она положила ладони на стол. – У фабрики имеются два направления расходов, – сказала она, загибая пальцы на левой руке. – Во-первых, зарплата служащим и отчисления в социальные фонды. Это то, что связано со служащими. – Она загнула пальцы на правой руке. – Во-вторых, стоимость сырья, транспортные затраты, отопление, или так называемые накладные расходы. – Она сложила ладони вместе. – Но в отчетных документах все расходы отражаются одной строкой. Они все взаимосвязаны. Если проследить эту систему сверху вниз, то на некоторой стадии они разделяются на расходы на одно, расходы на другое. Понимаешь, как это происходит?
– Более или менее, – сказал я. Поскольку я готовил диссертацию по экономике, я прослушал дополнительные курсы по математике, но бухгалтерский учет не был моей сильной стороной. То, что меня интересовало в экономической сфере, всегда находилось на более абстрактном уровне.
– Способ, каким уплывают на сторону деньги, – сказала она, – включает в себя оба вида расходов, и вот почему это так трудно проследить по документам. Для начала, в части сырья, были выписаны фальшивые счета от компании, с которыми мы действительно работаем, и были зафиксированы фальшивые номера чеков – здесь в книгах есть целая серия таких чековых номеров, – для оплаты по этим фальшивым счетам. Но эти чеки должны быть выписаны на компании, и по этой причине их очень трудно обналичить, поэтому эти чеки вовсе не выписывались.
– Но на самом деле деньги перешли другой стороне, не так ли? – спросил я.
– Совершенно верно. С другой стороны, многочисленным служащим обязательно выписывались чеки по всем правилам за какие-то мифические сверхурочные. Но если вы попытаетесь найти их в документах, то вам это не удастся, так как чеки эти исчезают, подобно реке, ушедшей под землю. Я сама не совсем ясно представляю себе, как это происходит. Чеки исчезли, суммы были тем или иным путем подтверждены, и начиная с этого момента бухгалтерские документы становятся почти безукоризненными, за исключением факта присвоения. Как видишь, с одной стороны, было очень много денег, из-за счетов, которые предполагались оплаченными, но не были оплачены, а с другой стороны, было совсем мало денег, из-за выписанных чеков с неполной отчетностью. Так что в конечном итоге дебет сходится с кредитом – полный баланс. Все шито-крыто.
– Боже мой, как это сложно звучит, – сказал я. – Почему просто не использовать чеки за сверхурочные? Зачем вся эта возня со счетами и тому подобное?
– Потому что чеки за сверхурочные должны исчезнуть из документов до начисления зарплаты рабочим. В противном случае сумма их годового дохода и сумма их налогов не совпадут с их собственными расчетами.
– Вот оно что! И похититель не может манипулировать счетами, потому что они выписываются на имя компании. Я понял. Но как он получает деньги по чекам за сверхурочные?
– Не знаю. Полагаю, у него есть банковские счета в других городах, на которые он и переводит эти деньги.
– Скорее всего так. Во всяком случае, что-то в этом духе. И сколько он в итоге награбил?
– Я не знаю, как долго это продолжалось. В среднем две или три тысячи долларов в месяц.
– Неплохо! Ну и кто же он? Она покачала головой.
– А вот этого я не знаю. Это могли бы сделать три человека. И я не знаю, кто из них это сделал.
– О! – Я снова спустился с небес на землю. Я уже подумал было, что дело сделано, но оказывается, не до конца.
– Один – мистер Петерсен, – сказала она, – руководитель отдела. Затем мистер Колл, главный бухгалтер, и, наконец, миссис Филдстоун, секретарша мистера Петерсена.
– Его секретарша?
– Мистер Петерсен сторонник распределения обязанностей. Миссис Филдстоун делает большую часть работы за него. Вот эти три человека имеют непосредственное отношение к бухгалтерским операциям.
– Значит, кто-то из них. Как ты считаешь?
Она задумалась. Когда она вот так сосредоточенно хмурилась, она выглядела очень молодой, очень соблазнительной и очень беззащитной.
Беззащитной. Мистер Петерсен, мистер Колл или миссис Филдстоун. Кто-то из этой троицы воровал деньги у компании Макинтайра. Чарлз Гамильтон догадался об этом и был убит. Гар Джефферс узнал об этом и был убит. И Элис Макканн знала это.
Я сразу ей об этом не сказал, но мне тут же пришло в голову, как ей повезло, что этим утром она отлучилась за маслом. Убийца пришел сюда, чтобы заставить замолчать их обоих. Именно так наверняка и было задумано. Они оба располагали опасными сведениями. И убийца не мог знать, что Гар окажется дома один. Убийца несомненно ожидал и Гара и Элис, но Элис выбежала в магазин и только поэтому осталась в живых.
Несомненно, убийца ждал, когда Элис вернется домой. Не в доме, естественно, это было бы слишком опасно, а где-нибудь поблизости. Но Элис сразу же вызвала полицию. А когда полиция уехала, явился я.
Не бродит ли он и сейчас где-нибудь рядом в ожидании, когда я уйду, наблюдая за моим автомобилем, припаркованным напротив? Если бы я приехал сюда на четверть часа позже, я бы уже не застал Элис Макканн живой. Если бы я уехал в час дня, как обещал Уолтеру, я никогда больше ее не увидел бы.
Эта мысль настолько меня потрясла, что я взглянул на Элис с грустной нежностью. Мы чуть было не разминулись в этой жизни!
– Что случилось? – спросила она.
– Что ты имеешь в виду?
– Почему ты на меня так смотришь? Так грустно?
– Просто так. Я задумался...
Она может узнать о том, чего она избежала, и позже.
– Ну и как ты считаешь, кто из них? – спросил я, снова возвращаясь к разговору о бухгалтерских делах. Она покачала головой:
– Не могу поверить, чтобы кто-нибудь из них делал что-то подобное. Я понимаю, что это должен быть кто-нибудь из них, но я просто не могу... Мистер Петерсен слишком ленив и все время жалуется на жизнь, и к тому же он работает больше двадцати пяти лет. Я просто не вижу, кто из них мог бы это сделать.
– Хорошо. Дай мне минутку подумать.
Я допил охлажденный чай и закурил сигарету. Элис принесла мне пепельницу и сидела молча, пока я соображал, что дальше делать.
Теперь я знал столько же, сколько знал Чарлз Гамильтон. Ну и что теперь мне делать с этим знанием? Должен ли я обрушить все это – включая Элис – на голову Уолтеру?
Нет. Они на меня сердиты и наверняка не расположены выслушивать меня. Я и так с трудом убедил их оставить меня в Уиттберге. Даже если они мне поверят, что это даст? Они ведь не полиция; в их обязанности не входит – да у них и нет такой власти – проводить расследование и искать виновного. Их задача – убедить рабочих проголосовать за создание отделения АСИТПКР. Все остальное их не интересует. Флетчер совершенно ясно дал это понять: организовать отделение профсоюза, а его местное руководство уже должно добиваться того, чтобы полиция нашла убийцу Чарлза Гамильтона.
Но смогут ли рабочие воспользоваться этой информацией? Конечно. Поэтому Флейш так встревожен. Должно быть, он подозревает – а может быть, знает наверняка? Это представляется сомнительным – но он, должно быть, подозревает, что где-нибудь в шкафу спрятан скелет. В конце концов, не он владелец фабрики, он только управляющий. И если возникнет недовольство рабочих или этот скелет в шкафу будет обнаружен, – или произойдет одновременно то и другое, – он не удержится на посту управляющего, а в его послужном списке появится черное пятно, которое может помешать его карьере. В данный момент Флейш чувствует себя неуютно в кресле управляющего, поэтому будет делать все возможное, чтобы помешать кому бы то ни было раскачивать лодку.
Однако минуточку. Зачем Флейшу вообще заниматься воровством денег у компании? У него для этого слишком много здравого смысла, а если он обнаружил бы подобную вещь, он немедленно вызвал бы аудиторскую проверку, чтобы по возможности заглушить готовый разразиться скандал. Мне не нравился Флейш, и поэтому я с готовностью все грехи валил на него. Ну а если предположить, что он озабочен исключительно тем, что в результате волнений среди рабочих он может лишиться поста управляющего, только и всего? Это означало бы, что он не имеет отношения ни к одному из этих убийств. Эта мысль мне не нравилась, я все время считал его этаким злым гением, причастным ко всему плохому, что случалось в этом городе. Такое видение происходящего устраивало меня гораздо больше, но сейчас, видимо, придется пересмотреть свою позицию. Теперь я уже был убежден в том, что убийцей является вор.
Черт побери! У меня в руках такая информация. Как мне ею распорядиться? Выкладывать ее капитану Уиллику не было смысла: он просто не станет меня слушать. Идти со своими туманными предположениями к Уолтеру или Флетчеру тоже не имело смысла.
Но ведь моя информация может для них оказаться полезной. Что, если они придут к Флейшу и скажут, что у них есть свидетельство о финансовых злоупотреблениях на фабрике? И что, если они предложат ему сделку? Либо он станет с ними сотрудничать, назначит выборы и смирится с их результатами, а взамен ему предоставят возможность самому расправиться с похитителями, минуя скандал и огласку, либо скандал с похищением денег наделает столько шума, что отголоски его достигнут и роскошных пляжей, где наследники Макинтайра проматывали свои дивиденды. Что, если поставить его перед выбором?
По-видимому, Флейш станет лавировать, оттягивать время, чтобы самому провести аудиторскую проверку и исправить положение, прежде чем это сделает профсоюз. Если бы иметь на руках эти бухгалтерские книги.
– Послушай! – воскликнул я. Элис удивленно взглянула на меня:
– Что?
– Послушай, ты по-прежнему можешь попасть вечером в бухгалтерию?
– Ну... да.
– Прекрасно. Я хочу, чтобы сегодня ты взяла меня с собой. Согласна?
– Ну, хорошо, Пол, если ты так хочешь.
– Хочу. Когда?
– Ты придешь сюда?
– Да.
– В девять часов.
– Согласен, в девять часов. – Я отодвинулся от стола и встал. – А сейчас мне надо вернуться в мотель, пока меня не уволили. Ты сможешь побыть сегодня в доме у кого-нибудь из соседей?
– Побыть у кого-нибудь из соседей? Почему? Поэтому мне пришлось ей объяснить, и я постарался сделать это как можно более осторожно.
– Элис, двух человек убили за то, что они узнали то, что известно тебе. Убийца не мог знать, что не застанет тебя дома, когда явился сюда сегодня утром. Он намеревался тебя убить тоже.
Она побледнела от страха и только чуть слышно выдохнула: “Ох”.
– Поэтому тебе сегодня нельзя оставаться одной.
– Да. Я могу побыть у соседки. Я пойду к миссис Кеммлер.
– Хорошо. Я заеду за тобой туда в девять часов.
– Нет. – Она беспомощно огляделась по сторонам, а потом сказала:
– Нет, не надо, я не хочу... Я вернусь домой к девяти часам.
Видимо, ей стало стыдно за то, что произошло между нами.
– Ладно, – согласился я. – Но никому не открывай дверь, кроме меня.
– Я поняла.
– Ну, тогда я пошел.
Она проводила меня до двери и внезапно снова очутилась в моих объятиях, тесно прижавшись ко мне, так что я почувствовал, как она дрожит. Она что-то прошептала при этом, но я не понял, что именно, потому что ее лицо прижималось к моей груди. Я неуклюже обнял ее и сказал:
– Я вернусь. Сегодня вечером.
– Я буду ждать.
Я закрыл за собой дверь и направился к машине. Улица снова была пустынна. Я посмотрел по сторонам, не прячется ли где-то убийца в ожидании, когда Элис останется одна, но ничего подозрительного не заметил. Сел в свой “форд”, сделал полный разворот и направился вниз по холму к центру города.
У меня в голове был полный сумбур, и я никак не мог сосредоточиться. В конце концов я включил радио, желая отвлечься от собственных мыслей, и поймал уотертаунскую станцию, которая транслировала старые аранжировки Гленна Миллера в новом исполнении Рея Маккинли. В памяти всплыла прохладная полутьма гостиной, крутая лестница и спальня. И Элис на белой простыне. Я хотел было поискать что-нибудь другое, но теперь там было трио Кингстон, и я не стал переключать на другую программу. На очереди были трехчасовые новости. Музыкальная программа завершилась. В начале программы сообщалось о кризисных ситуациях в различных странах мира и об особой остроте одной из них. И я подумал, что, может быть, Сондра Флейш и не такая уж плохая журналистка, но после сообщения о пропасти, на краю которой находится мир, диктор перешел к местным новостям и сообщил, что служащий обувной компании Макинтайра, проработавший в ней много лет, некий Гар Джефферс, был убит выстрелом из пистолета сегодня утром у себя дома. Убийца попытался замести следы и представить убийство как самоубийство. На револьвере обнаружены отпечатки только пальцев убитого, в руку которого он был вложен.
Я извинился, хотя и не знал за что. Но я твердо знал, что в моем рассказе не было и доли правды. Я не сказал ему, где нахожусь и что со мной происходит. Не сказал и того, что я, мол, напал на след тайны Чарлза Гамильтона. Он узнает обо всем, когда я заполучу эту тайну и вернусь в мотель, но пока он не должен знать, что я по-прежнему занимаюсь этим делом. Я обещал скоро вернуться и повесил трубку.
Элис приготовила салат, потому что сегодня было очень жарко, наверное, это был самый жаркий день за все время моего пребывания в Уиттберге. Она также подала белый хлеб, сыр и колбасу. И опять-таки ледяной чай.
Слегка перекусив, Элис приступила к рассказу:
– Чак пришел ко мне полторы недели тому назад и показал письмо, которое он получил от мистера Фримена из Вашингтона. Он знал, что я работаю в бухгалтерии, и сказал, что если на фабрике происходит что-нибудь противозаконное или если есть что-нибудь, что помогло бы профсоюзу, то в первую очередь это должно быть отражено в бухгалтерских документах.
Я ждал, не сводя с нее глаз. Она положила мне на тарелку салат и продолжала:
– У меня есть ключ от офиса, и я знаю код сейфа. Мы с Чаком пришли туда вечером после работы и посмотрели все бухгалтерские книги. Никого в здании не было, кроме старого Эбнера Кристо, ночного сторожа, и мы сделали вид, что мы... – она слегка зарделась и отвела глаза, – используем офис для чего-то другого. В этом случае он никому ничего не сказал бы.
Рассказ об этой уловке, по-видимому, смутил ее, и некоторое время она ела, уставившись в тарелку. Я выпил ледяного чая, доел свой бутерброд и ждал продолжения. Наконец она, кажется, преодолела смущение, но я не знал, насколько надежен ее контроль над собой. Если ее выбило из колеи упоминание о воображаемой любовной связи, то ее самообладание не может быть надежным. Поэтому я не торопил ее с продолжением, хотя с нетерпением ждал кульминационного момента.
Через минуту она снова подняла на меня глаза и продолжала:
– Мы занимались этим целую неделю. Помощь от Чака на самом деле была не большая; он не слишком-то разбирался в бухгалтерии. Но мы продолжали, и в конце концов я обнаружила кое-какие нарушения.
– Ну?!
– Да. Сказать по правде, Пол, я пока не очень опытный бухгалтер, так что я и сама не во всем разобралась, но одно было ясно – деньги уходили на сторону. Как ни сложно это было, но по крайней мере часть пути нам удалось проследить. – Она положила ладони на стол. – У фабрики имеются два направления расходов, – сказала она, загибая пальцы на левой руке. – Во-первых, зарплата служащим и отчисления в социальные фонды. Это то, что связано со служащими. – Она загнула пальцы на правой руке. – Во-вторых, стоимость сырья, транспортные затраты, отопление, или так называемые накладные расходы. – Она сложила ладони вместе. – Но в отчетных документах все расходы отражаются одной строкой. Они все взаимосвязаны. Если проследить эту систему сверху вниз, то на некоторой стадии они разделяются на расходы на одно, расходы на другое. Понимаешь, как это происходит?
– Более или менее, – сказал я. Поскольку я готовил диссертацию по экономике, я прослушал дополнительные курсы по математике, но бухгалтерский учет не был моей сильной стороной. То, что меня интересовало в экономической сфере, всегда находилось на более абстрактном уровне.
– Способ, каким уплывают на сторону деньги, – сказала она, – включает в себя оба вида расходов, и вот почему это так трудно проследить по документам. Для начала, в части сырья, были выписаны фальшивые счета от компании, с которыми мы действительно работаем, и были зафиксированы фальшивые номера чеков – здесь в книгах есть целая серия таких чековых номеров, – для оплаты по этим фальшивым счетам. Но эти чеки должны быть выписаны на компании, и по этой причине их очень трудно обналичить, поэтому эти чеки вовсе не выписывались.
– Но на самом деле деньги перешли другой стороне, не так ли? – спросил я.
– Совершенно верно. С другой стороны, многочисленным служащим обязательно выписывались чеки по всем правилам за какие-то мифические сверхурочные. Но если вы попытаетесь найти их в документах, то вам это не удастся, так как чеки эти исчезают, подобно реке, ушедшей под землю. Я сама не совсем ясно представляю себе, как это происходит. Чеки исчезли, суммы были тем или иным путем подтверждены, и начиная с этого момента бухгалтерские документы становятся почти безукоризненными, за исключением факта присвоения. Как видишь, с одной стороны, было очень много денег, из-за счетов, которые предполагались оплаченными, но не были оплачены, а с другой стороны, было совсем мало денег, из-за выписанных чеков с неполной отчетностью. Так что в конечном итоге дебет сходится с кредитом – полный баланс. Все шито-крыто.
– Боже мой, как это сложно звучит, – сказал я. – Почему просто не использовать чеки за сверхурочные? Зачем вся эта возня со счетами и тому подобное?
– Потому что чеки за сверхурочные должны исчезнуть из документов до начисления зарплаты рабочим. В противном случае сумма их годового дохода и сумма их налогов не совпадут с их собственными расчетами.
– Вот оно что! И похититель не может манипулировать счетами, потому что они выписываются на имя компании. Я понял. Но как он получает деньги по чекам за сверхурочные?
– Не знаю. Полагаю, у него есть банковские счета в других городах, на которые он и переводит эти деньги.
– Скорее всего так. Во всяком случае, что-то в этом духе. И сколько он в итоге награбил?
– Я не знаю, как долго это продолжалось. В среднем две или три тысячи долларов в месяц.
– Неплохо! Ну и кто же он? Она покачала головой.
– А вот этого я не знаю. Это могли бы сделать три человека. И я не знаю, кто из них это сделал.
– О! – Я снова спустился с небес на землю. Я уже подумал было, что дело сделано, но оказывается, не до конца.
– Один – мистер Петерсен, – сказала она, – руководитель отдела. Затем мистер Колл, главный бухгалтер, и, наконец, миссис Филдстоун, секретарша мистера Петерсена.
– Его секретарша?
– Мистер Петерсен сторонник распределения обязанностей. Миссис Филдстоун делает большую часть работы за него. Вот эти три человека имеют непосредственное отношение к бухгалтерским операциям.
– Значит, кто-то из них. Как ты считаешь?
Она задумалась. Когда она вот так сосредоточенно хмурилась, она выглядела очень молодой, очень соблазнительной и очень беззащитной.
Беззащитной. Мистер Петерсен, мистер Колл или миссис Филдстоун. Кто-то из этой троицы воровал деньги у компании Макинтайра. Чарлз Гамильтон догадался об этом и был убит. Гар Джефферс узнал об этом и был убит. И Элис Макканн знала это.
Я сразу ей об этом не сказал, но мне тут же пришло в голову, как ей повезло, что этим утром она отлучилась за маслом. Убийца пришел сюда, чтобы заставить замолчать их обоих. Именно так наверняка и было задумано. Они оба располагали опасными сведениями. И убийца не мог знать, что Гар окажется дома один. Убийца несомненно ожидал и Гара и Элис, но Элис выбежала в магазин и только поэтому осталась в живых.
Несомненно, убийца ждал, когда Элис вернется домой. Не в доме, естественно, это было бы слишком опасно, а где-нибудь поблизости. Но Элис сразу же вызвала полицию. А когда полиция уехала, явился я.
Не бродит ли он и сейчас где-нибудь рядом в ожидании, когда я уйду, наблюдая за моим автомобилем, припаркованным напротив? Если бы я приехал сюда на четверть часа позже, я бы уже не застал Элис Макканн живой. Если бы я уехал в час дня, как обещал Уолтеру, я никогда больше ее не увидел бы.
Эта мысль настолько меня потрясла, что я взглянул на Элис с грустной нежностью. Мы чуть было не разминулись в этой жизни!
– Что случилось? – спросила она.
– Что ты имеешь в виду?
– Почему ты на меня так смотришь? Так грустно?
– Просто так. Я задумался...
Она может узнать о том, чего она избежала, и позже.
– Ну и как ты считаешь, кто из них? – спросил я, снова возвращаясь к разговору о бухгалтерских делах. Она покачала головой:
– Не могу поверить, чтобы кто-нибудь из них делал что-то подобное. Я понимаю, что это должен быть кто-нибудь из них, но я просто не могу... Мистер Петерсен слишком ленив и все время жалуется на жизнь, и к тому же он работает больше двадцати пяти лет. Я просто не вижу, кто из них мог бы это сделать.
– Хорошо. Дай мне минутку подумать.
Я допил охлажденный чай и закурил сигарету. Элис принесла мне пепельницу и сидела молча, пока я соображал, что дальше делать.
Теперь я знал столько же, сколько знал Чарлз Гамильтон. Ну и что теперь мне делать с этим знанием? Должен ли я обрушить все это – включая Элис – на голову Уолтеру?
Нет. Они на меня сердиты и наверняка не расположены выслушивать меня. Я и так с трудом убедил их оставить меня в Уиттберге. Даже если они мне поверят, что это даст? Они ведь не полиция; в их обязанности не входит – да у них и нет такой власти – проводить расследование и искать виновного. Их задача – убедить рабочих проголосовать за создание отделения АСИТПКР. Все остальное их не интересует. Флетчер совершенно ясно дал это понять: организовать отделение профсоюза, а его местное руководство уже должно добиваться того, чтобы полиция нашла убийцу Чарлза Гамильтона.
Но смогут ли рабочие воспользоваться этой информацией? Конечно. Поэтому Флейш так встревожен. Должно быть, он подозревает – а может быть, знает наверняка? Это представляется сомнительным – но он, должно быть, подозревает, что где-нибудь в шкафу спрятан скелет. В конце концов, не он владелец фабрики, он только управляющий. И если возникнет недовольство рабочих или этот скелет в шкафу будет обнаружен, – или произойдет одновременно то и другое, – он не удержится на посту управляющего, а в его послужном списке появится черное пятно, которое может помешать его карьере. В данный момент Флейш чувствует себя неуютно в кресле управляющего, поэтому будет делать все возможное, чтобы помешать кому бы то ни было раскачивать лодку.
Однако минуточку. Зачем Флейшу вообще заниматься воровством денег у компании? У него для этого слишком много здравого смысла, а если он обнаружил бы подобную вещь, он немедленно вызвал бы аудиторскую проверку, чтобы по возможности заглушить готовый разразиться скандал. Мне не нравился Флейш, и поэтому я с готовностью все грехи валил на него. Ну а если предположить, что он озабочен исключительно тем, что в результате волнений среди рабочих он может лишиться поста управляющего, только и всего? Это означало бы, что он не имеет отношения ни к одному из этих убийств. Эта мысль мне не нравилась, я все время считал его этаким злым гением, причастным ко всему плохому, что случалось в этом городе. Такое видение происходящего устраивало меня гораздо больше, но сейчас, видимо, придется пересмотреть свою позицию. Теперь я уже был убежден в том, что убийцей является вор.
Черт побери! У меня в руках такая информация. Как мне ею распорядиться? Выкладывать ее капитану Уиллику не было смысла: он просто не станет меня слушать. Идти со своими туманными предположениями к Уолтеру или Флетчеру тоже не имело смысла.
Но ведь моя информация может для них оказаться полезной. Что, если они придут к Флейшу и скажут, что у них есть свидетельство о финансовых злоупотреблениях на фабрике? И что, если они предложат ему сделку? Либо он станет с ними сотрудничать, назначит выборы и смирится с их результатами, а взамен ему предоставят возможность самому расправиться с похитителями, минуя скандал и огласку, либо скандал с похищением денег наделает столько шума, что отголоски его достигнут и роскошных пляжей, где наследники Макинтайра проматывали свои дивиденды. Что, если поставить его перед выбором?
По-видимому, Флейш станет лавировать, оттягивать время, чтобы самому провести аудиторскую проверку и исправить положение, прежде чем это сделает профсоюз. Если бы иметь на руках эти бухгалтерские книги.
– Послушай! – воскликнул я. Элис удивленно взглянула на меня:
– Что?
– Послушай, ты по-прежнему можешь попасть вечером в бухгалтерию?
– Ну... да.
– Прекрасно. Я хочу, чтобы сегодня ты взяла меня с собой. Согласна?
– Ну, хорошо, Пол, если ты так хочешь.
– Хочу. Когда?
– Ты придешь сюда?
– Да.
– В девять часов.
– Согласен, в девять часов. – Я отодвинулся от стола и встал. – А сейчас мне надо вернуться в мотель, пока меня не уволили. Ты сможешь побыть сегодня в доме у кого-нибудь из соседей?
– Побыть у кого-нибудь из соседей? Почему? Поэтому мне пришлось ей объяснить, и я постарался сделать это как можно более осторожно.
– Элис, двух человек убили за то, что они узнали то, что известно тебе. Убийца не мог знать, что не застанет тебя дома, когда явился сюда сегодня утром. Он намеревался тебя убить тоже.
Она побледнела от страха и только чуть слышно выдохнула: “Ох”.
– Поэтому тебе сегодня нельзя оставаться одной.
– Да. Я могу побыть у соседки. Я пойду к миссис Кеммлер.
– Хорошо. Я заеду за тобой туда в девять часов.
– Нет. – Она беспомощно огляделась по сторонам, а потом сказала:
– Нет, не надо, я не хочу... Я вернусь домой к девяти часам.
Видимо, ей стало стыдно за то, что произошло между нами.
– Ладно, – согласился я. – Но никому не открывай дверь, кроме меня.
– Я поняла.
– Ну, тогда я пошел.
Она проводила меня до двери и внезапно снова очутилась в моих объятиях, тесно прижавшись ко мне, так что я почувствовал, как она дрожит. Она что-то прошептала при этом, но я не понял, что именно, потому что ее лицо прижималось к моей груди. Я неуклюже обнял ее и сказал:
– Я вернусь. Сегодня вечером.
– Я буду ждать.
Я закрыл за собой дверь и направился к машине. Улица снова была пустынна. Я посмотрел по сторонам, не прячется ли где-то убийца в ожидании, когда Элис останется одна, но ничего подозрительного не заметил. Сел в свой “форд”, сделал полный разворот и направился вниз по холму к центру города.
У меня в голове был полный сумбур, и я никак не мог сосредоточиться. В конце концов я включил радио, желая отвлечься от собственных мыслей, и поймал уотертаунскую станцию, которая транслировала старые аранжировки Гленна Миллера в новом исполнении Рея Маккинли. В памяти всплыла прохладная полутьма гостиной, крутая лестница и спальня. И Элис на белой простыне. Я хотел было поискать что-нибудь другое, но теперь там было трио Кингстон, и я не стал переключать на другую программу. На очереди были трехчасовые новости. Музыкальная программа завершилась. В начале программы сообщалось о кризисных ситуациях в различных странах мира и об особой остроте одной из них. И я подумал, что, может быть, Сондра Флейш и не такая уж плохая журналистка, но после сообщения о пропасти, на краю которой находится мир, диктор перешел к местным новостям и сообщил, что служащий обувной компании Макинтайра, проработавший в ней много лет, некий Гар Джефферс, был убит выстрелом из пистолета сегодня утром у себя дома. Убийца попытался замести следы и представить убийство как самоубийство. На револьвере обнаружены отпечатки только пальцев убитого, в руку которого он был вложен.
Глава 20
Я поставил машину перед входом в номер, который я снова буду делить с Уолтером, и вошел внутрь.