Васина Нина. Красная Шапочка, черные чулочки

   Что-то в его облике показалось мне жалким. Худоба делала фигуру Прикуса одновременно и стильной, и слегка болезненной.
   – Стой здесь, – приказала я. – Через розы не переступать! Я позову Тегенарию. Сам отдашь.
   Бегу к ванной комнате, через нее – в пустую спальню, оттуда – в коридор.
   – Ты совсем сбрендила? – покрутила пальцем у виска Тегенария. – Ты еще калым за меня возьми!
   – Что такое калым? – спросил Ося.
   – Доброе утро, как хорошо – ты уже одет! Тегенария пойдет со мной, и сама скажет Прикусу о своем решении.
   – Она еще маленькая отвечать за такие решения! – возмутился Ося.
   – Если она считает себя достаточно взрослой, чтобы спать с мальчиком двенадцати лет, пусть найдет в себе силы пережить неудачное сватовство!
   – Ты, Нефила, с утра всегда такая тупая, – заметил Ося. – Мы потому и спим вместе, что она еще маленькая! Можно мне хотя бы пойти с ней?
   – Ни в коем случае! – заявила я категорично. – Женщины в нашем роду всегда самостоятельно решали все проблемы с мужчинами.
   – Это в каком смысле? – удивленно оглядывается Нара, пока я подталкиваю ее в спину к лестнице.
   – Во всех смыслах!
   – Ты что, вот так запросто собираешься пообещать меня какому-то тупому охраннику?
   – Нет. Я хочу, чтобы ты сама все ему сказала. Категорично. Чтобы он больше не таскал мне кусты роз и не угрожал сунуть в шипы ногами!
   – Так бы и сказала! – обрадовалась Тегенария.
   – Только без экстремизма!
 
   – Ладно.
   – И никаких необоснованных угроз!
   – Хорошо.
   – Никакого мата и личных оскорблений!
   – Я уже год не ругаюсь!
   – Ну, тогда – вперед!
   – И как я выгляжу? – сладеньким голосом поинтересовалась Тегенария, тряхнув плечиками.
   Я с негодованием замахнулась, она убежала, смеясь, к высокой фигуре у открытой двери.
   – Прикус! – радостно закричала Нара. – Нефила говорит, что ты пришел меня сватать? Что это? О, кольцо! Прикус, ты – дурак, оно же мне велико, если только засунуть сразу три пальца… Ты его что, мерил паевой…
   – Нара! – успела я добежать.
   – Ой, извини, чуть не сорвалось. Прикус, как тебя зовут?
   Тут я узнала, что Прикуса зовут Владимир.
   – Володя, – доверительно сообщила Нара, – я еще маленькая принимать решения. Приезжай лет через пять. Понимаешь, к моменту полового созревания у девочек меняется и психика, и восприятие жизни. Вдруг у меня все так сильно изменится, что я на тебя сразу западу без памяти, как Нетка на Гамлета, а?
   – Я приеду, – серьезно пообещал Прикус.
   – Ты же хотела сказать… – растерянно напомнила я.
   – Мы отлично друг друга поняли, да, Володя?
   – Я понял, – кивнул он. Подошел сначала ко мне, взял безвольную ладонь и слегка пожал ее. – Спасибо. – Потом – к Паре, та сама протянула ручку. Прикус бережно потряс ее и смущенно отпустил.
   – Ты не вернешь ему кольцо? – тихонько процедила я сквозь зубы.
   Нара только молча сделала ручкой уходящему Прикусу.
   – Что это ты творишь? – накинулась я на нее, когда грустная, чуть сутулая фигура скрылась за поворотом коридора. – Ты же собиралась от него отделаться?
   – А я разве не отделалась? Я что, прыгнула ему на руки, предложила меня забрать немедленно из этого дурдома, обещала стирать носки, варить борщ из свиной лопатки и рассказывать анекдоты?
   – Нара!.. – схватилась я за голову в ужасе от того, что она все это запомнила.
   – Что – Нара? Ты совсем какая-то чумная стала в этом доме! Мне первый раз в жизни предложили выйти замуж, могу я хотя бы получить удовольствие?
   Восемьдесят пять, еще пять – девяносто, еще пять – девяносто пять… Осталось пять роз. Странно. Начнем сначала. Десять, пятнадцать, двадцать, в этом ведре сразу пятнадцать – тридцать пять… Ничего не получается. Прикус притащил на свое сватовство четное количество роз!
   Я еще раз обошла свою спальню, отсчитывая розы в банках, в вазах, в двух ведрах – по пятнадцать, еще у пяти я отрезала головы, и они плавают в керамическом салатнике вместе с зажженными свечками. Считай, не считай – получалось ровно сто роз.
   Пришел Гамлет и охнул.
   – Кто-то умер? – спросил он, осмотрев спальню, резко поменявшую цвет на ярко-красный.
   – Сплюнь!
   Рассказывая через месяц Марго историю с розами, я уверяла ее, что несчастье случилось именно из-за моей безалаберности:
   – Нужно было всего-то съесть лишнюю розу! – повторяла я в прострации. – Просто съесть эту чертову лишнюю розу, а мне было лень!.. Понимаешь: лень! Гамлет зашел и спросил: кто-то умер? В этот момент и нужно было съесть розу. Почему, спрашивается, я этого не сделала? Я поделила все цветы на нечетные букеты, а если бы я съела последнюю розу, пришлось бы кое-что переставить. Не смотри на меня так! И не смей рыдать… Я же уже не плачу. Второй день уже не плачу. Потому что в последнем букете тогда осталось бы четыре розы, а это – четное количество! Пришлось бы все переставлять, а мне было лень!
   – Я не смотрю на тебя, не смотрю, – давилась Марго в платочек, – я плачу, потому, что ничем не могу тебе помочь! Будь проклята моя профессия, я ничем не могу тебе помочь!
   – Если хорошенько измельчить, я бы могла съесть и ствол с шипами!.. Если мелко-мелко, в миксере…
   – Почему ты не можешь ей помочь? – рыдает рядом на диване моя мама. – Ты же специалист, помоги моей девочке, пусть она прекратит говорить о розе, принесшей несчастье, и о том, что виновата!
   – Я не могу, – рыдает Марго, – я уже почти двадцать лет учу людей получать удовольствие от траханья, я забыла, как нужно отвлекать от смерти!
   В подступающем безумии я металась по дому почти сутки – не могла в уме переставить правильно девяносто девять роз – у сотой я уже мысленно во всех подробностях сжевала лепестки и заглотала зеленую массу перемолотого ствола с шипами. Получалось, что если бы я съела в тот злополучный день сотую розу, то последний букет стал бы похоронным – из четырех штук. Значит, забираем из него розу – засовываем в предыдущий, но тогда… Тогда там – шесть – четное! И так далее – по цепочке, к полному отчаянию невозможности ничего понять и вернугь.
   Истощив свой мозг до отупения, я свалилась на ковре в обморочной слабости и только тогда, разглядывая потолок и освободив память на несколько минут от вида сгоревшей машины Гамлета и зажаренного в ней до состояния головешки скорченного силуэта, нашла выход. Все оказалось очень просто. Нужно было, как в замедленной съемке с обратным ходом, мысленно вытащить розы из ведер, банок и ваз, скинуть их в кучу у порога и поделить всего лишь на девять букетов! Девять букетов по одиннадцать роз! И ни одного – похоронного! Элементарно…
   Я села, осмотрелась и поняла, что стала вдовой. Прошлась по дому. Из окна второго этажа был виден двор у дома Генерала, много машин в нем, незнакомые люди, снующие в странных позах обреченных на жизнь и потому слегка виноватых людей. Садовник поливал из шланга огромные цветущие кусты пионов, дорожку и фасад дома – июль. Жара…
   – Я садовником родился… Я садовником родился, не на шутку рассердился…
   Нара услышала, что я напеваю, и побежала сказать Ирине Дмитриевне, чтобы она сделала мне укол. В те дни мне часто делали уколы.
   – Больше не надо, – решительно отказалась я.
   – Но ты же опять об этом, – прошептала Нара, гладя мою руку.
   – Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме… розы!
   – Вот видишь! – стиснула мои пальцы Нара.
   – Ерунда. Все в порядке. Ирина Дмитриевна, не обсудить ли нам поминальное меню? Что там полагается сразу после похорон? Блины и рисовая каша с изюмом. Потом подадим филе из утки с чесночным соусом, фаршированную грибами и улитками горбушу, баранину с черносливом, брынзу с орехами, да!.. Чуть не забыла – пирожки с яблоками и селедочное масло. Это – на десерт. Красная Шапочка – на десерт. Для масла нужна отварная рыба и красная икра – это важно, а для теста – творог. Кажется, все…
   – Форель подойдет?.. – очень тихо спросила Ирина Дмитриевна. – Позавчера… Позавчера утром.. – Она подавила в себе упоминание о том дне и посмотрела на меня чистым и спокойным взглядом. – …Привезли отменную форель.
   – Прекрасно!
   – Чернослив предварительно замочить?
   – В крепком чае! – удовлетворенно кивнула я.
   Первого человека, который сумел меня хоть как-то удивить после похорон, звали Докучаев Антон.
   – Следователь спецотдела, – представился он.
   Поскольку я никак не отреагировала – продолжала сосредоточенно пропалывать грядку с салатной горчицей, – он счел нужным уточнить:
   – Отдела по борьбе с бандитизмом.
   – С бандитизмом? – удивилась я и встала с колен.
   – Так точно, – кивнул невысокий и на вид жутко застенчивый молодой человек. – Ваш тесть… То есть, отец погибшего, то есть не отец…
   – Генерал, – подсказала я.
   – Так точно. Он просил именно наш отдел расследовать смерть его…
   – Бывшего зятя, – подсказала я. – Значит, Генерал сделал так, чтобы смерть Гамлета расследовал отдел по борьбе с бандитизмом?
   – Так точно, – совсем запарился следователь.
   – Он думает, что машину моего мужа взорвала какая-то банда?
   – Не совсем так, но…
   Я предложила пройти в дом. Когда мы шли по дорожке вдоль бассейна, глаза следователя мученически застыли на голубой поверхности воды, и я показала на зонт с другой стороны бассейна. Уговаривать его пришлось долго – он затравленно озирался, краснел, прижимал к груди папку, но в конце концов поверил, что здесь, кроме меня, никого нет, закатал брюки и снял туфли.
   Мы сидели под зонтом, болтали ногами в воде.
   – Ваш муж в последнее время не получал угроз по телефону или почтой?
   – Снимите пиджак, жарко.
   – Спасибо. У меня по документам получается, что он избавился почти от всех своих активов, а поскольку не было вложений в новое предприятие, можно предположить шантаж.
   – Я пойду в дом, принесу нам попить.
   – Не было ли между вами в последнее время отчуждения, непонимания?..
   – Лимонад.
   – Что, простите?
   – Лимонад. Его долго делать. Нужно порезать лимоны и апельсины, а апельсиновые корочки измельчить в миксере и залить небольшим количеством кипятка, потом добавить…
   – Может быть, у него была другая женщина? – отчаянно посмотрел на меня следователь.
   – Минут двадцать, не меньше. За это время вы отлично искупаетесь. Не стесняйтесь, там на лавочке лежит полотенце. Потом вытретесь насухо и оденетесь.
   – Минуточку!
   Я ушла, не оглядываясь. В кухне, занимаясь лимонадом, смотрела в окно на несчастного Антона Докучаева. Дольше всего ему далось расставание с папкой – он отнимал ее от взмокшей рубашки минуты три. Само раздевание потом произошло со страшной скоростью.
   – Кто это? – с ужасом спросила Ирина Дмитриевна, когда бледные ягодицы мелькнули в воздухе, чтобы погрузиться в восторженный всплеск.
   – Следователь отдела по борьбе с бандитизмом.
   – Я могу чем-то помочь? – вдруг спросила она.
   Ирина Дмитриевна с вышколенностью идеальной домработницы никогда прежде ничего такого не спрашивала, никогда не предлагала свои услуги – всегда молча ожидала, когда прикажут или позовут.
   – Спасибо. – Я задумалась, запаривая измельченные корочки с листиками мяты. – Вы не могли бы посмотреть вещи Гамлета? Одежду, нижнее белье, какие-то мужские мелочи по бритью, косметику. Стыдно признаться – я ни разу не погладила ему брюк, ни разу не постирала рубашки и совершенно не знаю, чего может не.хватать в гардеробе.
   – Конечно, – кивнула Ирина Дмитриевна, – я посмотрю. А вы не стыдитесь. Все придет в свое время. Сразу научитесь, если припечет. Вы много чего умеете, недоступного большинству людей.
   – Да?.. – удивилась я, доставая лед. – Что, например?
   – Вы в себя верите.
   Залитая полуденным солнцем, медленно проходя с подносом в руках по дорожке, я пыталась нащупать в себе веру. Ну, еще одно усилие, самое маленькое!..
   – Нефила Доломеевна! – Бодрый следователь с мокрыми, зачесанными назад волосами решил взять инициативу в свои руки. – Скажите честно, вы будете мне помогать?
   – Честно?
   Я осмотрела его лицо. Не нашла в глазах ничего, что могло бы меня убедить в его лицемерии, умении скрыть правду, притвориться или соврать, и честно ответила:
   – Вряд ли.
   Такой следователь мне не нужен. Он никого не сможет обмануть, скрыть вдруг возникшие обстоятельства, а уж вести расследование за спиной начальства!..
   – Я так и подумал, – не огорчился он. – Тогда мне от вас понадобится всего лишь мелочь. Дело в том, что в багажнике сгоревшего автомобиля обнаружены металлические защелки от достаточно объемистой тары. Чемодана, например. Осмотрите вещи своего мужа – все ли на месте? Вы должны знать, сколько у него было рубашек, брюк и туфель. Да! Еще, если можно, обратите внимание, не пропали ли косметические принадлежности, драгоценности – если он их носил – и личный архив.
   – Архив?
   – Какие-то фотографии, пара рисунков сына, всякие мелочи, которые обычно хранятся бессмысленно, но с любовью, вы меня понимаете? Если ваш муж, ничего вам не сообщив, собрался куда-то уехать с достаточно большим чемоданом и огнестрельным оружием в количестве двух пистолетов и одной винтовки, то вполне возможно, что это был тайный отъезд, и убедиться в этом возможно только, если он прихватил с собой и небольшой архив на память… так сказать, о… второй жене. Извините.
   – А вы не извиняйтесь, – отмахнулась я.
   – А вы не обижайтесь тогда – сами отказались помогать. Не хотите говорить, была ли у него женщина. И про угрозы опять же…
   – При чем здесь женщина? Вы – следователь отдела по борьбе с бандитизмом, вот и ищите бандитов, раз вам так Генерал приказал!
   – Да я землю буду носом рыть, пока не отловлю всех бандитов! – весело посмотрел на меня Докучаев.
   Странно как посмотрел. Может быть, я зря ему не доверяю?
   – Далась вам эта женщина!.. На что вы намекаете? Что муж мне изменял, и поэтому я от него избавилась? Это смешно. Взрывчатка – не мой стиль.
   – А что бы вы выбрали? – поинтересовался следователь.
   – Конечно, яд! – воскликнула я. – Это же очевидно!
   – Понятно… Какой именно, разрешите полюбопытствовать?
   – Сейчас подумаю… Каракурта или тарантула. Желательно – каракурт.
   – Почему? – застыл на моем лице глазами следователь и слегка побледнел.
   – Эти два вида ядовитых пауков можно легко найти у нас на юге, не выезжая в экзотические страны. Поймать паука, поместить его в коробочку, привезти в нужное место и собирать потихоньку яд – необходимое количество. Понимаете, яд пауков действует на организм человека как стрихнин. Но если стрихнин в чистом виде еще можно обнаружить при вскрытии, то о наличии паучиного яда по анализам трудно догадаться. Сначала человек выглядит чересчур возбужденным, потом – упадок сил, затрудненное дыхание, частичный паралич.
   – А почему каракурт?
   – Потому что у тарантула в яде больше гемолитических веществ, разрушающих кровь. Грамотный гематолог может заподозрить. А у каракурта преобладают нейротоксические вещества, которые…
   – Вы занимаетесь насекомыми? – перебил Докучаев.
   – Нет, я… как бы это сказать… Меня интересуют только пауки.
   Если бы в тот момент следователь спросил, что означает мое имя, я бы точно столкнула его в воду – в костюме и галстуке, с папкой под мышкой. Но он не спросил. Он надел носки, сосредоточенно зашнуровал туфли и посмотрел на меня с сомнением.
   – Что еще?
   – На обыск дома никакой надежды, так ведь? – с извинительной улыбкой спросил Докучаев.
   – Что вы хотите найти?
   – В идеале – пульт. Мы обнаружили почти все составляющие от детонатора, определили его тип и количество взрывчатки.
   – Вы хотите найти в моем доме пульт дистанционного управления, с которого кто-то послал сигнал на взрыв?
   – Это было бы логично. Вариант, когда взрыватель мог сработать сам, маловероятен. От вашего дома до места происшествия – чуть больше пятисот метров. Машина взорвалась на ходу, в отдалении от строений, на пустой дороге. Кстати, где вы были во время взрыва?
   – На процессе. Еремей Срулевич пригласил меня на суд, послушать его выступление в защите. Я звонила в то утро Гамлету, потому что мы не виделись – он бегал, когда я встала. Я звонила… Я звонила сначала в дом, а потом на его телефон в машине.
   – Посмотрим… Еремей Срулевич Кац, юрист.
   – А что там про меня написано? – Я стала на цыпочки, пытаясь заглянуть в папку.
   – Вы для нас – натура загадочная, Нефила Доломеевна. На вас ничего нет.
   Вернувшись в дом, я попросила у Ирины Дмитриевны ключ от ванной. Она посмотрела удивленно.
   – От перламутровой, – уточнила я.
   Она думала несколько секунд, потом протянула всю связку, выделив небольшой ключик для замка в поворачивающейся ручке.
   Такой роскоши я не ожидала. Комната была квадратной, с двумя окнами, один из ее углов занимала сама ванна – треугольная, сделанная в виде глубокой створки раковины, с изящно выгнутым волнообразным бортиком, отсвечивающая разводами бензина в яркой летней луже. Перламутр… Я потрогала рукой поверхность. Теплая. Осмотрела отверстия для подачи воды. Джакузи. Интересно, Синичка лежала мертвая в спокойной воде или в красных гейзерах?
   Стойка с полочками, занятыми баночками и пузырьками, на вешалке – два халата, прозрачная пластиковая сумка-косметичка с открытой древней упаковкой тампаксов, маникюрным набором и щетками для волос; рядом с сумкой висела шелковая абрикосовая рубашка на бретельках и… Такого же цвета трусики. Меня отнесло в сторону от почудившегося запаха чужого тела, пришлось присесть на изогнутый наружу краешек ванны.
   Сама не знаю, как получилось, что я сбросила шлепанцы и ступила босыми ногами в ванну. Постояла, подумала и… прилегла. Голова удобно устроилась на выступе. Повернулась направо – баночка с солью для ванн, налево… Я застыла и долго еще уговаривала себя не брать в руки и не открывать опасную бритву с костяной ручкой.
   Не хотелось двигаться, даже думать. Мозги мои, похоже, совсем отключились, потому что вдруг стало больно указательному пальцу. Я очнулась и потащила его в рот, осматривая кровоточащую ранку. Оказывается, моя правая рука стала шарить под фигурным выступом ванны, что-то искать, ощупывать. Дождавшись капли крови из небольшой царапины, я мазнула по перламутру. Значит, я в себя верю, да?.. Я верю. Верю… А тогда что это за красное пятно от моего пальца? Жертвоприношение?
   Мне не давала покоя упаковка тампаксов. Не отдавая отчета и даже не пытаясь подумать, на кой черт мне это надо, я встаю, беру с вешалки – осторожно, стараясь не прикоснуться к шелковой рубашке – прозрачную сумочку и укладываюсь с нею в ванной. Выпотрошив сумку на живот, смотрю на щетки с запутавшимися в них светлыми волосами, трясу коробкой, высыпая тампаксы. Они вывалились на меня карикатурными подобиями сигарет – с хвостиками, а потом… Последним из коробки выпал медальон. Такой же, как у Оси. Я даже подумала, что это он запрятал в такое странное место медальон с крошечной фотографией своей матери, но после некоторых усилий из открывшейся круглой створки на меня глянуло веселое лицо юного мальчика в обрамлении тонкой изогнувшейся прядки волос цвета спелого каштана. Трогаю пальцем волосы. Смотрю на фотографию. Это лицо мне незнакомо. Итак, Александра Синицына прятала медальон с чьей-то прядкой волос в упаковке тампакса. Медальон с ее волосами хранится у Оси. Кто же носит твой медальон, Гамлет? Где он?
   – Кто – он? Ты с кем разговариваешь? – спросил испуганный Ося, застывший в открытой двери. Снизу из-под его руки выглядывает Нара.
   Отлично… Наверняка я отлично смотрюсь в этой ванне, обсыпанная тампаксами.
   – Что ты здесь делаешь? – шепотом спрашивает Нара.
   – Я?.. Медитирую, – уверенно заявляю я, встаю, стряхиваю с себя тампаксы, незаметно пряча медальон в карман халата.
   – И бритву трогала? – подозрительно прищурился Ося.
   – Бритву? Зачем? – застыла я, переступив одной ногой через край раковины.
   – Ты ведь не собираешься… – задумался он, подбирая слово. – Ты ведь не думаешь, что жизнь больше не имеет смысла?
   – Еще как имеет! – С трудом, но удалось перетащить и другую ногу и не упасть при этом.
   – Хочешь поговорить о Гамлете? – спрашивает Нара.
   – Здесь?..
   – Можем пойти в подвал, – предложил Ося. – Там чисто.
   – В подвал? Это где трубы водопроводные и электрогенератор?
   – Есть еще комната, куда сносят старую мебель.
   – Мебель, – киваю я, размышляя, стоит ли сейчас собирать все, что набросано в ванне. – Мебель – это хорошо…
   Потом соберу. Сейчас мне не помешает какая-нибудь мебель.
   – Ты плетешься, как больная! Может, вызвать врача? – посочувствовала Нара, когда я опять присела на ступеньку – в третий раз подкосились ноги на лестнице в подвал.
   – Только не врача! В крайнем случае – следователя. Куда вы меня привели? Это называется – чистое место?
   Неуверенно останавливаюсь в проеме, осматривая свалку пыльных продавленных кресел, висящие на стенах раскладушки в паутине, огромный торшер со шляпой мухомора.
   – Я сказал «чисто», в смысле – никаких прослушек! – объясняет Ося.
   Какое облегчение! Последний год мне стало казаться, что даже в сливе биде что-то подозрительно поблескивает.
   – Пройдем к окошку, там уютней. Втроем мы прошли к окошку и уселись на древний диван с деревянной спинкой.
   – О чем будем говорить? – осмотрелась я.
   – О чем-нибудь успокоительном, – пообещала Нара, поджала ноги и легла мне головой на колени.
   – Если ты собираешься умереть, – начал успокоительную беседу Ося, – пожалуйста, не делай это в маминой ванне.
   – Я не собираюсь умереть и больше не залезу в ванну твоей мамы. Здесь есть старые альбомы с фотографиями?
   – Нет, конечно. Фотографии хранятся в библиотеке у деда, даже совсем старые, еще прошлого века, – ответил Ося и подозрительно на меня посмотрел. – Кого ты хочешь увидеть?
   – Ну, вообще… Вон те коробки от обуви, что в них?
   – Мамины игрушки, – встал Ося и закрыл собой обзор стола, на котором лежали несколько обувных коробок – друг на друге.
   – Ладно, ладно. Не прыгай. Как мы теперь будем жить, думали? Мне одной с.вами не справиться.
   – Ты так говоришь, потому что есть кто-то на примете?
   – Нара, ну что за чушь!
   – Не чушь! Я ничего не имею против, если ты снова выйдешь замуж.
   – Я тоже, – пожал плечами Ося.
   – Вы!.. Вы маленькие злые извращенцы! Как вы можете говорить мне такое? Еще сорок дней не прошло после смерти Гамлета! Ося! Ты разве… Ты не скучаешь?
   – Нет, – спокойно ответил Ося. – Я ничего не чувствую. Наверное, отец специально так сделал, что я ничего не чувствую.
   – У Оси есть теория, что Гамлет его специально унижал и оскорблял, чтобы не травмировать психику ребенка своей смертью. Заранее подготовил, чтобы Ося не страдал, – разъяснила Тегенария.
   – Ради бога, замолчите оба! – взмолилась я.
   – Дед говорил, что Гамлета бил отец. Ну, в смысле, воспитывал. А когда его отец умер, Гамлет нисколько не переживал – ему было тогда двенадцать лет. Он даже испытал облегчение. Может быть, взрослые так делают специально, чтобы их не любили и не понимали, тогда смерть не будет страшной. – Теперь и Освальд поджал ноги и пристроился головой на моих коленях.
   Я погладила одной рукой его волосы, а другой – волосы Нары.
   – И давно ты так думаешь об отце?
   – Давно. Помнишь, в Загниваловке? Он сказал, что круглый сирота. Сирота, понимаешь? Он даже не вспомнил обо мне. Тогда стало ясно – я тоже круглый сирота. Мне даже сестренка не светила по вашему дурацкому брачному соглашению.
   – Ты… – Я проглотила подступившее к горлу удушье, пыталась вспомнить и не смогла – я не смотрела тогда за столом на Осю, я была слишком занята собственной обидой! – Тебе стало очень больно?
   – Мне стало… – Ося подумал и уверенно закончил: – …одиноко. Это не больно и не страшно. Это даже хорошо. Ни о ком не нужно думать. И тебе не нужно думать, что ты не справишься. Потому что мы поедем с Нарой осенью в Лондон.
   – Как интересно… – равнодушно прошептала я. – Почему – в Лондон… Зачем в Лондон…
   – Учиться, конечно, – объяснил Ося. – Тебе придется поехать с нами. Иначе Нару не пустят. Она еще маленькая.
   – Ося. – Я ухватила его за ухо. – Неужели ты решил заняться устройством моей жизни? Ты ведь со мной не справишься, я даже хуже двоих детей, которые пьют водку и спят вместе голые!
   – Я не пью, – шептала Нара в подступившей дреме, – я только один раз попробовала, мне не понравилось.
   Сквозь грязное стекло пробилось закатное солнце, рассыпавшись отблесками на металлической спинке с шишечками, на хрусталиках запыленной люстры и раздробив тусклое пространство подвала на мозаичные отсеки. И тогда я вдруг словно прозрела. «Один будет мне зятем, а другой – сыном». И герб клана Тейманов, который Гамлет не стелил в свою первую брачную ночь, потому что Александра Синицына уже была беременна. Солнце переползло по стене, высвечивая красноватым огнем висящие впритык старые чеканки по металлу – женский профиль на фоне плакучей березки, лошадь с развевающейся гривой, кораблик с парусами – и тогда рассыпанная картинка в калейдоскопе свернулась в четкий и гармоничный узор. Я дернулась и задержала дыхание, чтобы не разбудить задремавших детей и чтобы рука судьбы, подставившая калейдоскоп, не дрогнула и не сбила в моей голове пойманный узор – такой разноцветный, симметричный, изящный.