— Может быть, нам дальше идти при полном радиомолчании? Может быть, проскочим? И тогда рандеву с английские крейсером не состоится?
Шестаков отрицательно покачал головой:
— Пират наверняка ждет нас у Карских Ворот. Я тут уже прикидывал: допустим, мы ворочаем два румба и идем через Югорский Шар. Он подождет нас день— другой и устремится в погоню. Скорость у него втрое— вчетверо больше нашей...
Шестаков подошел к карте, показал Неустроеву:
— Если он разминется с нами в море, то уж наверняка к Канину Носу попадет скорее нас. И встанет там на вахту. А мы его никак миновать не можем...
Неустроев потер руками лицо:
— Значит, мы в западне... Возвращаться назад бессмысленно... Мы все погибли...
Шестаков, продолжая внимательно разглядывать карту, возразил Неустроеву:
— Не все... У нас есть шанс.
— Какой?
Шестаков медленно, негромко сказал:
— Мы должны, во всяком случае, проверить этот шанс... Надо затеять с пиратом контригру.
— Каким образом?
— На «Труворе» есть радиостанция... «Трувор» должен увести на себя пиратский рейдер... И тогда рандеву состоится, но... только с ним одним!
— Это же верная гибель для «Трувора»! — с испугом воскликнул Неустроев.
— Да... — буднично, устало согласился Шестаков. — А остальным — жизнь. Хлеб...
Словно в каком— то полусне Неустроев пробормотал:
— У капитана «Трувора» Сабанеева четверо детей...
Шестаков удивился:
— Да— а? Я не знал... — смущенно сказал он. — Но... капитан Сабанеев не понадобится.
— А кто же поведет «Трувор»?
Шестаков поднял на него глаза и сказал спокойно:
— Я.
Неустроев почему— то сразу понял, что спорить с ним бессмысленно. Но все— таки робко заметил:
— Николай Павлович, вы командуете всей операцией. Вы не можете покинуть караван!
— Теперь — могу, — возразил Шестаков. — Хуже того, что случилось, уже не произойдет. Если мне удастся заманить пирата, вы дотянете до Архангельска. Командование караваном передаю вам!
— Есть! — вытянулся Неустроев.
Приняв решение, Шестаков не стал медлить. Он распорядился:
— С «Трувора» всю команду снять. Со мной пойдут Иван Соколков, радист Солдатов и два матроса— добровольца. Впятером справимся. Срок — один час.
— Есть! Какие еще будут указания?
— Через час караван полным ходом уходит на вест— зюйдзюйд курсом двести восемьдесят. Сейчас уж уголька не жалейте — установите двойные кочегарские вахты. Через сутки, если ничего не случится, вы покините Карское море, проскочите Вайгач и через Югорский Шар выйдете в Баренцево...
— Думаю, что южнее Колгуева нет льдов, — поддержал его Неустроев. — Надо постараться как можно быстрее проскочить Канин Нос. А там до Архангельска — рукой подать!
Шестакову понравился энтузиазм старого капитана. Он ободряюще улыбнулся:
— До самого Архангельского порта сохраняйте полное радиомолчание — за одним исключением: когда минуете Колгуев, на волне Архангельского радиоцентра передайте мне — «У нас все в порядке». Моя радиостанция будет работать на открытой волне, сможете слушать нас до... В общем, все время... — И, встретив тревожный, волнующий взгляд Неустроева, попытался его успокоить:— Ничего, я их здесь двое суток верных продержу...
Они встали, обнялись, и, не отпуская Шестакова, капитан прошептал:
— Прощайте, голубчик, Николай Павлович. Господи, благослови вас на крестном пути!..
— Прощайте, Константин Петрович. Спасибо вам за все. И не говорите, пожалуйста, ничего Лене... Пока что... Скажите, что я с «Трувором» пошел на гидрологические промеры... Догоню в Архангельске... Пусть лучше потом узнает.
Маленький морской буксир «Трувор» плясал на мелкой воде у борта «Седова».
На палубе ледокола, недалеко от трапа, были навалены вещи экипажа с буксира: деревянные сундучки, парусиновые матросские чемоданы, мешки. Около них сгрудились их хозяева — взволнованные и напуганные, обескураженные мгновенностью и непонятностью происходящего.
Неустроев торопливо шел по полуюту. Его окликнула Лена:
— Папа!
— Леночка, извини, не до тебя сейчас! — отозвался Неустроев. — Иди ко мне в каюту, я приду немного погодя...
Лена догнала его:
— Папа, я на одну минуточку! Папочка, я просто хотела тебе сказать, что я тебя очень люблю! — Она быстро поцеловала отца.
Он погладил ее по голове и пошел дальше. Лена крикнула ему вслед:
— Я так хочу, чтобы ты был счастлив, папочка, милый, родненький!..
И побежала в каюту. Неустроев недоуменно пожал плечами, потом махнул рукой и сам рысью устремился к мостику. Навстречу ему уже шел Шестаков. Он сказал деловито:
— Все, Константин Петрович, в путь. Долгие проводы — лишние слезы... Да и времени у нас нет.
У трапа они еще раз быстро обнялись. Отвернувшись в сторону, чтобы Шестаков не видел его лица, старый капитан сказал дрожащим голосом:
— Вы могли бы, Николай Павлович быть моим сыном... Прощайте!.. Счастья вам...
Шестаков крепко сжал его руки:
— До свиданья, дорогой Константин Петрович... — И сбежал по трапу на «Трувор».
С палубы буксира он крикнул Неустроеву:
— Константин Петрович! Леночку поцелуйте за меня!..
И ветер сорвал его крик.
Шестаков махнул рукой стоявшему у штурвала Соколкову, и высокий борт «Седова» стал отваливать в сторону. Рев гудка ледокола сотряс пустынные просторы океана.
Шестаков дернул поводок буксирного ревуна в ответ.
«Трувор» медленно прошел мимо судов каравана. Вдоль бортов на каждом корабле выстроились моряки.
Все они стояли с непокрытыми головами. Они уже знали, что провожают товарищей на смерть.
Шестаков махал с кормы уходящим судам своей фуражкой и — к удивлению своему, но и к радости тоже — не видел среди провожавших Лену. «Отдыхает, наверное... Ну и хорошо», — подумал он.
И вот в подступивших сумерках исчез последний вымпел каравана — пароход «Кереть».
Шестаков вошел в радиорубку, положил радисту руку на плечо, невесело усмехнулся:
— Ну что, Алеша, потрудимся на английский радиоперехват, проверим, как они нас караулят?
Парень широко улыбнулся в ответ:
— Сейчас мы им настучим, Николай Павлович! Будьте спокойны, ихний радист уже мою руку знает...
Шестаков достал из кармана кителя листок, перечитал заготовленный текст, начал диктовать:
— Небось у английского радиста ты квитанцию не получаешь? — подмигнул ему Шестаков.
Алексей сердито сказал:
— Они, черти гладкие, и без квитанций очень хорошо из эфира срывают!
Шестаков кивнул и пошел к трапу. Медленно, усталой походкой он спустился в крошечную кают— кампанию.
На плюшевом диванчике неподвижно сидела Лена. И молча смотрела на Шестакова.
Он даже охрип от волнения и неожиданности.
— Лена?! Ты... здесь?!
Лена не ответила.
— Как ты посмела? — в отчаянии закричал Шестаков. — Отец знает, что ты?...
Лена помотала головой.
— Лена, как ты могла! — кричал Шестаков яростно. — Откуда ты узнала?...
Лена встала, подошла к нему и тихо сказала:
— Коля не кричи, пожалуйста. Помнишь, ты говорил, что я отпустила убийцу? Я и сейчас не знаю, как мне надо было поступить тогда...
Она взяла Шестакова за руку, робким движением гладила его ладонь.
— Коля... Ведь крейсер здесь из— за него... Из— за него тебе пришлось сойти на «Трувор». Поэтому и я должна быть здесь! — Голос ее окреп, в нем появилась несокрушимая решимость. — Не сердись, Коленька, милый!.. Улыбнись лучше, ну... У тебя такое прекрасное лицо, когда ты улыбаешься... Не сердись, я счастлива, что у нас с тобой одна судьба...
Она обняла Шестакова, и он видел, как по ее лицу бежали прозрачные слезы.
Неустроев стоял у стекла в капитанской рубке «Седова» и слепо смотрел перед собой в бушующую дождевую непогоду.
К нему подошел штурман:
— Константин Петрович, по примерному счислению должны были пройти Колгуев. Мили четыре по правому борту... Видимость — ноль. Караван растянулся...
Неустроев обратил на него невидящий взор:
— Да— а... Да. Прикажите передать световыми сигналами на все суда каравана — курс вест— норд— вест сто сорок градусов. Ход не снижать...
— А как быть с радио?
— Пусть радист через час начнет передачу открытым текстом на волне Архангельского радиоцентра — «У нас все в порядке».
И снова отвернулся к залитому водой окну — сухой, чуть— чуть сгорбленный, руки за спиной.
Штурман сказал участливо:
— Константин Петрович, вы же лучше меня знаете — это море... В море всякое бывает... даст бог... обойдется... проскочат они...
— Да... В море всякое бывает... — не поворачиваясь к нему, кивнул Неустроев. — ... Лена очень любила разглядывать мыльные пузыри... Разноцветные, летучие... Она говорила, что они живые... Бедная девочка... она слышала в них... солнечный ветер...
Старые приятели, Федор Гарковец и Василий Зирковенко, совсем еще недавно смеявшиеся собственному анекдоту о конях, и волах, вызвались на «Трувор» добровольцами. И сейчас вовсю орудовали лопатами в кочегарке суденышка, продолжая обсуждать свои такие маленькие и такие необыкновенно важные проблемы.
А Шестаков стоял у штурвала, зорко смотрел в дождливую пелену над океаном, посматривал на нос судна, где впередсмотрящим устроился Иван Соколков.
Лена сидела около Шестакова на столе и болтала ногами.
Корабль шел близ берега — по правому борту громоздились седые страшные скалы Северной Земли.
Лена попыталась развлечь Шестакова:
— Коленька, ты знаешь — я точно помню, что жила раньше, еще до этой своей жизни...
Шестаков бросил на нее ласковый взгляд.
— Иногда мне кажется... мне снится, что я была деревом...
— Деревом? — удивился Шестаков.
— Да! То— оненькой прозрачно— желтой сосной. На берегу океана. И из воды часто выходили всякие диковинные существа, красивые или уродливые...
Шестаков засмеялся.
Лена обиженно выпятила полную нижнюю губу:
— Коленька, ты напрасно смеешься — это точно было! Я помню! Ты тоже жил раньше, но... забыл!
Соколков закричал с мостика, и в голосе его слышался испуг:
— Николай Петрович, прямо по курсу — большой дым!
Шестаков схватил бинокль, прижал глаза к окулярам, подводя постепенно резкость.
И в поле зрения сразу приблизился, стремительно вырос грозный силуэт крейсера. Вот он сфокусировался, стал отчетливо виден: огромный, хищный, чудовищно разрисованный — кругами и полосами — во все цвета радуги. И без государственного флага. Пират.
— Николай Павлович! — снова крикнул Иван Соколков. — Это небось англичане?
— Вахтенный Соколков! — командирским голосом скомандовал Шестаков. — Государственный флаг Российской Республики — на гафель! Подними сигнал: «Вы находитесь в территориальных водах РСФСР. Дайте свои опознавательные!»
По гафелю поползло на самый кончик снасти красное полотнище. В руках у Соколкова замелькали разноцветные флажки, передавая выше сигнал.
Шестаков внимательно разглядывал в бинокль крейсер — пират приближался с каждой минутой и на сигнал «Трувора» пока никак не реагировал.
Шестаков велел Соколкову:
— Передай еще дополнительный сигнал по международному своду «Викта— фокстрот» и «Чарли— Сиэра»[3]... — И крикнул в сторону радиорубки: — Радист! Сообщение о встрече — в эфир! Открытым текстом на волне каравана!..
Рейдер стал виден невооруженным глазом.
— Коля, это и есть крейсер? — тихо спросила Лена.
Шестаков для верности перелистал международный справочник с силуэтами военных кораблей.
— Да, Леночка, — со вздохом сказал он. — Судя по всему, это и есть тяжелый броненосный крейсер «Корнуэлл». Вот, значит, кого они к нам послали...
Соколков, держа в руках свод международных морских сигналов, сообщил:
— Николай Павлович, они подняли до половины «зэт— эл» — «Зулу— Лима»...
— «Ваш сигнал принят, но не понят», — перевел Шестаков Лене. — Вот разбойники!
Лена не успела ответить — борт крейсера осветился короткой вспышкой, и только потом, издали, раскатом донесся грохот артиллерийского залпа.
И сразу же по правому борту «Трувора» поднялись в небо два огромных столба воды.
В дверях рубки появился радист Солдатов. И сразу же все понял.
— Николай Павлович! — крикнул он. — Прощайте! Я уж до конца в радиорубке!
— Алеша! Шпарь все время передачу о нападении. Это «Корнуэлл». Давай!..
Шестаков резко повернул штурвал направо, отворачивая буксир в сторону берега. Соколков, бросив сигнальный свод, спрыгнул с мостика на кормовую надстройку.
Встал к пулемету Гочкиса на турели и, передернув затвор, изготовился к стрельбе.
Ударил новый залп с борта крейсера, и два высоких всплеска встали перед носом «Трувора».
Шестаков крикнул в переговорную трубку в кочегарку:
— Федор, Василий, все! Вахта кончена! Поднимайтесь!..
Соколков прильнул к прицелу и хлестнул в сторону крейсера длинной очередью.
Новый залп, всплеск по левому борту — и страшный треск: трехдюймовый снаряд попал в борт «Трувора». Из дыры в палубе вырвались языки пламени и дым.
Лена подошла к Шестакову, обняла его за плечи. Потом поцеловала его в лоб.
— Не бойся, Леночка, — бормотал Шестаков. — Не бойся... Мы успеем выброситься... это не страшно...
Опять ударил залп. Попадали реи мачты, загорелась шлюпка.
Рухнувший обломок мачты ударил Соколкова по голове, и он упал на палубу.
А пират не унимался — борт крейсера осветился очередной вспышкой, и снаряды легли рядом с кормой, подняв огромную волну.
Накатившись на палубу, она вмиг смыла тело Соколкова в море.
Из трюма выскочил Федор Гарковец и бросился к умолкшему пулемету. Но не успел занять места — шальной осколок повалил его у турели.
Лена быстро поцеловала Шестакова и выбежала из рубки, крикнув:
— Коленька, я не боюсь!.. Мы еще снова родимся... Коля— а! Мы всегда будем вместе— е!..
Она бежала к пулемету. Но тоже не успела: рядом с ней в надстройку попал снаряд...
Шестаков видел, как Лена медленно оседает на палубу. Она держалась руками за грудь, и между узкими ласковыми ладонями расползалось большое красное пятно. Упала. Широко открытые глаза неподвижно отразили равнодушное серое небо.
И наступила тишина, которую только подчеркивало жадное шипение горящего дерева. И тихий плеск воды у борта.
Круто накренившись на нос, «Трувор» медленно уходил под воду.
...Из— под обломков разбитой рубки выполз окровавленный Шестаков. Он оглядел разгромленный горящий кораблик.
Он медленно переводил взгляд — от носа до кормы — и видел распростертого около рации Солдатова...
...скрюченное у борта тело Федора Гарковца, которого уже лизал огонь...
...наполовину свесился с борта убитый Василий Зирковенко...
...на площадке у пулемета лежала на спине Лена...
Шестаков поднял взгляд на застопоривший машины крейсер — от него к «Трувору» ходко шел моторный баркас...
По крутому трапу он пополз на палубу. Сорвался, упал, потерял сознание...
Пришел в себя и снова пополз на корму.
Дополз до тела Лены, приподнялся на локте, всмотрелся в ее лицо, и по его закопченным окровавленным щекам, по сгоревшим усам, через искромсанный рваным шрамом подбородок потекли слезы...
Потом он обессилено упал на доски и долго смотрел в огромное бездонное небо, блекло— серое, бесконечное, безразличное.
Наконец, словно вспомнив что— то, он приподнялся снова и увидел, баркас с англичанами уже подошел к самому борту «Трувора».
Собрав все силы, Шестаков дополз до турели. Поднялся, встал на ноги.
И в упор открыл огонь из пулемета по баркасу.
Попадали убитые, закричали раненые, уцелевшие в ужасе стали прыгать в воду.
На крейсере это увидели. И тогда раздался мощный залп — прямое попадание!
Оглушительный взрыв.
И обломки «Трувора» стремительно исчезли в сизой вспененной воде океана...
На рейд Архангельска суда каравана вернулись в середине августа.
Головной ледокол «Седов» швартовался у центральной причальной стенки, остальные корабли бросили свои якоря по обе стороны от него.
Мужественных моряков встречал весь город. Гром и сиплое дыхание духовых оркестров разносились по всему Архангельску. Ветер развевал сотни флагов и кумачовых лент.
Среди людей царили праздник и ликование...
А Чаплицкий в это время сидел в задней комнате трактира Муратовых и пил. Перед ним стояла зеленая четвертная бутыль, он наливал мутный первач в стакан, с отвращением проглатывал зелье, мучительно морщился, занюхивал коркой, что— то бормотал себе под нос и снова наливал.
Пил он уже не первый день. Лицо его одрябло и распухло, во взгляде застыла печать безразличия и отупения.
Распахнулась дверь и вбежал Тихон Муратов:
— Петр Сигизмундович, караван пришел!
— Д— да?... И что?...
— Опомнитесь! Они хлеб привезли!..
— А— а, пускай! — махнул рукой Чаплицкий. — Сказано Тиша, у пророка Исайи — «Уповайте на господа вовеки, ибо господь есть твердыня вечная».
Муратов сказал спокойно— деловито:
— Конец нам всем настал!
Чаплицкий безразлично ответил:
— Значит, так и надо... Иди, Тиша, что— то притомился я сверх меры.
Потемнев лицом, Муратов вышел, а Чаплицкий приблизился к окну, стал хмуро рассматривать улицу. Он глядел на бегущих в порт людей, прислушивался к звукам музыки, доносившимся из города.
Тяжело вздохнув, он достал из шкафа вещевой мешок и вывалил из него на пол все содержимое.
Звякнули ордена. Опустившись на колени, он стал собирать их, бормотал:
— А где же мой «Лежьон д'оннэр», куда он запропастился? Ага, вот он, мой «Почетный легион»! А вот — «За храбрость», вот «Георгий»...
Чаплицкий подошел к зеркалу и нацепил ордена на свой английский френч.
Волоча за собой по полу шинель за воротник, с папахой под мышкой, он вышел в общий зал трактира.
Обмерев, смотрел на него во все глаза Федор Муратов.
А от стойки к Чаплицкому бочком подобрался Тихон, спросил негромко, сквозь зубы, еле сдерживая злые слезы:
— Че ж вы делаете, Петр Сигизмундыч? Совсем взбесились? Вы нас всех погубите!..
И посетители онемели от такого зрелища — увешанный орденами белогвардеец в центре красного Архангельска!
Впечатление это было так сильно, что никто и не пытался задержать Чаплицкого.
Широким жестом он оттолкнул Тихона:
— С доро— оги! За мной прислали крейсер его величества английского короля! Прочь! С доро— оги!..
Никем не задержанный, он вышел на улицу, только шинель зацепилась за дверь — и он ее сразу бросил, забыл о ней.
И пошел по середине улицы строевым шагом, на негнущихся ногах, папаха на согнутом локте левой руки — как на церемониальном марше. С разорванным распахнутым воротом, без ремня, при всех орденах.
Густо сыпал снег, дул сильный порывистый ветер.
Эту фигуру, нелепую и страшную, заметили вездесущие мальчишки.
С улюлюканьем, криками и свистом помчались они следом за Чаплицким. За ними увязались беспризорные собаки.
Глядя вперед неподвижными незрячими глазами, Чаплицкий, сопровождаемый свистом и собачьим лаем, шел в порт, навстречу своему концу...
А в порту раздавался победный рев пароходных гудков, грохот кранов, музыка, счастливые крики людей, спасенных от голодной смерти.
Началась разгрузка каравана.
Болдырев примчался на Центральную Северную радиостанцию. Не присаживаясь, он продиктовал радиограмму:
— В два адреса: Москва, ВЦИК, Калинину. Копия — Лондон, наркому внешней торговли Красину. Текст:
...Суровы, сумрачны берега пролива Карские Ворота. На отвесной гранитной скале стоит маленькая каменная пирамида, на которой высечены слова:
Океан и людская память — вечны.
Шестаков отрицательно покачал головой:
— Пират наверняка ждет нас у Карских Ворот. Я тут уже прикидывал: допустим, мы ворочаем два румба и идем через Югорский Шар. Он подождет нас день— другой и устремится в погоню. Скорость у него втрое— вчетверо больше нашей...
Шестаков подошел к карте, показал Неустроеву:
— Если он разминется с нами в море, то уж наверняка к Канину Носу попадет скорее нас. И встанет там на вахту. А мы его никак миновать не можем...
Неустроев потер руками лицо:
— Значит, мы в западне... Возвращаться назад бессмысленно... Мы все погибли...
Шестаков, продолжая внимательно разглядывать карту, возразил Неустроеву:
— Не все... У нас есть шанс.
— Какой?
Шестаков медленно, негромко сказал:
— Мы должны, во всяком случае, проверить этот шанс... Надо затеять с пиратом контригру.
— Каким образом?
— На «Труворе» есть радиостанция... «Трувор» должен увести на себя пиратский рейдер... И тогда рандеву состоится, но... только с ним одним!
— Это же верная гибель для «Трувора»! — с испугом воскликнул Неустроев.
— Да... — буднично, устало согласился Шестаков. — А остальным — жизнь. Хлеб...
Словно в каком— то полусне Неустроев пробормотал:
— У капитана «Трувора» Сабанеева четверо детей...
Шестаков удивился:
— Да— а? Я не знал... — смущенно сказал он. — Но... капитан Сабанеев не понадобится.
— А кто же поведет «Трувор»?
Шестаков поднял на него глаза и сказал спокойно:
— Я.
Неустроев почему— то сразу понял, что спорить с ним бессмысленно. Но все— таки робко заметил:
— Николай Павлович, вы командуете всей операцией. Вы не можете покинуть караван!
— Теперь — могу, — возразил Шестаков. — Хуже того, что случилось, уже не произойдет. Если мне удастся заманить пирата, вы дотянете до Архангельска. Командование караваном передаю вам!
— Есть! — вытянулся Неустроев.
Приняв решение, Шестаков не стал медлить. Он распорядился:
— С «Трувора» всю команду снять. Со мной пойдут Иван Соколков, радист Солдатов и два матроса— добровольца. Впятером справимся. Срок — один час.
— Есть! Какие еще будут указания?
— Через час караван полным ходом уходит на вест— зюйдзюйд курсом двести восемьдесят. Сейчас уж уголька не жалейте — установите двойные кочегарские вахты. Через сутки, если ничего не случится, вы покините Карское море, проскочите Вайгач и через Югорский Шар выйдете в Баренцево...
— Думаю, что южнее Колгуева нет льдов, — поддержал его Неустроев. — Надо постараться как можно быстрее проскочить Канин Нос. А там до Архангельска — рукой подать!
Шестакову понравился энтузиазм старого капитана. Он ободряюще улыбнулся:
— До самого Архангельского порта сохраняйте полное радиомолчание — за одним исключением: когда минуете Колгуев, на волне Архангельского радиоцентра передайте мне — «У нас все в порядке». Моя радиостанция будет работать на открытой волне, сможете слушать нас до... В общем, все время... — И, встретив тревожный, волнующий взгляд Неустроева, попытался его успокоить:— Ничего, я их здесь двое суток верных продержу...
Они встали, обнялись, и, не отпуская Шестакова, капитан прошептал:
— Прощайте, голубчик, Николай Павлович. Господи, благослови вас на крестном пути!..
— Прощайте, Константин Петрович. Спасибо вам за все. И не говорите, пожалуйста, ничего Лене... Пока что... Скажите, что я с «Трувором» пошел на гидрологические промеры... Догоню в Архангельске... Пусть лучше потом узнает.
Маленький морской буксир «Трувор» плясал на мелкой воде у борта «Седова».
На палубе ледокола, недалеко от трапа, были навалены вещи экипажа с буксира: деревянные сундучки, парусиновые матросские чемоданы, мешки. Около них сгрудились их хозяева — взволнованные и напуганные, обескураженные мгновенностью и непонятностью происходящего.
Неустроев торопливо шел по полуюту. Его окликнула Лена:
— Папа!
— Леночка, извини, не до тебя сейчас! — отозвался Неустроев. — Иди ко мне в каюту, я приду немного погодя...
Лена догнала его:
— Папа, я на одну минуточку! Папочка, я просто хотела тебе сказать, что я тебя очень люблю! — Она быстро поцеловала отца.
Он погладил ее по голове и пошел дальше. Лена крикнула ему вслед:
— Я так хочу, чтобы ты был счастлив, папочка, милый, родненький!..
И побежала в каюту. Неустроев недоуменно пожал плечами, потом махнул рукой и сам рысью устремился к мостику. Навстречу ему уже шел Шестаков. Он сказал деловито:
— Все, Константин Петрович, в путь. Долгие проводы — лишние слезы... Да и времени у нас нет.
У трапа они еще раз быстро обнялись. Отвернувшись в сторону, чтобы Шестаков не видел его лица, старый капитан сказал дрожащим голосом:
— Вы могли бы, Николай Павлович быть моим сыном... Прощайте!.. Счастья вам...
Шестаков крепко сжал его руки:
— До свиданья, дорогой Константин Петрович... — И сбежал по трапу на «Трувор».
С палубы буксира он крикнул Неустроеву:
— Константин Петрович! Леночку поцелуйте за меня!..
И ветер сорвал его крик.
Шестаков махнул рукой стоявшему у штурвала Соколкову, и высокий борт «Седова» стал отваливать в сторону. Рев гудка ледокола сотряс пустынные просторы океана.
Шестаков дернул поводок буксирного ревуна в ответ.
«Трувор» медленно прошел мимо судов каравана. Вдоль бортов на каждом корабле выстроились моряки.
Все они стояли с непокрытыми головами. Они уже знали, что провожают товарищей на смерть.
Шестаков махал с кормы уходящим судам своей фуражкой и — к удивлению своему, но и к радости тоже — не видел среди провожавших Лену. «Отдыхает, наверное... Ну и хорошо», — подумал он.
И вот в подступивших сумерках исчез последний вымпел каравана — пароход «Кереть».
Шестаков вошел в радиорубку, положил радисту руку на плечо, невесело усмехнулся:
— Ну что, Алеша, потрудимся на английский радиоперехват, проверим, как они нас караулят?
Парень широко улыбнулся в ответ:
— Сейчас мы им настучим, Николай Павлович! Будьте спокойны, ихний радист уже мою руку знает...
Шестаков достал из кармана кителя листок, перечитал заготовленный текст, начал диктовать:
«АРХАНГЕЛЬСК ТЧК НА ЛЕДОКОЛЕ „МАЛЫГИН“ СИЛЬНАЯ ТЕЧЬ КОТЛОВ ТЧК РЕШЕНО РЕМОНТИРОВАТЬ В ОТКРЫТОМ МОРЕ ТЧК КАРАВАН ПОЛОЖЕН В ДРЕЙФ ТЧК ШЕСТАКОВ».— Готово! — отбил радиограмму Солдатов.
— Небось у английского радиста ты квитанцию не получаешь? — подмигнул ему Шестаков.
Алексей сердито сказал:
— Они, черти гладкие, и без квитанций очень хорошо из эфира срывают!
Шестаков кивнул и пошел к трапу. Медленно, усталой походкой он спустился в крошечную кают— кампанию.
На плюшевом диванчике неподвижно сидела Лена. И молча смотрела на Шестакова.
Он даже охрип от волнения и неожиданности.
— Лена?! Ты... здесь?!
Лена не ответила.
— Как ты посмела? — в отчаянии закричал Шестаков. — Отец знает, что ты?...
Лена помотала головой.
— Лена, как ты могла! — кричал Шестаков яростно. — Откуда ты узнала?...
Лена встала, подошла к нему и тихо сказала:
— Коля не кричи, пожалуйста. Помнишь, ты говорил, что я отпустила убийцу? Я и сейчас не знаю, как мне надо было поступить тогда...
Она взяла Шестакова за руку, робким движением гладила его ладонь.
— Коля... Ведь крейсер здесь из— за него... Из— за него тебе пришлось сойти на «Трувор». Поэтому и я должна быть здесь! — Голос ее окреп, в нем появилась несокрушимая решимость. — Не сердись, Коленька, милый!.. Улыбнись лучше, ну... У тебя такое прекрасное лицо, когда ты улыбаешься... Не сердись, я счастлива, что у нас с тобой одна судьба...
Она обняла Шестакова, и он видел, как по ее лицу бежали прозрачные слезы.
Неустроев стоял у стекла в капитанской рубке «Седова» и слепо смотрел перед собой в бушующую дождевую непогоду.
К нему подошел штурман:
— Константин Петрович, по примерному счислению должны были пройти Колгуев. Мили четыре по правому борту... Видимость — ноль. Караван растянулся...
Неустроев обратил на него невидящий взор:
— Да— а... Да. Прикажите передать световыми сигналами на все суда каравана — курс вест— норд— вест сто сорок градусов. Ход не снижать...
— А как быть с радио?
— Пусть радист через час начнет передачу открытым текстом на волне Архангельского радиоцентра — «У нас все в порядке».
И снова отвернулся к залитому водой окну — сухой, чуть— чуть сгорбленный, руки за спиной.
Штурман сказал участливо:
— Константин Петрович, вы же лучше меня знаете — это море... В море всякое бывает... даст бог... обойдется... проскочат они...
— Да... В море всякое бывает... — не поворачиваясь к нему, кивнул Неустроев. — ... Лена очень любила разглядывать мыльные пузыри... Разноцветные, летучие... Она говорила, что они живые... Бедная девочка... она слышала в них... солнечный ветер...
Старые приятели, Федор Гарковец и Василий Зирковенко, совсем еще недавно смеявшиеся собственному анекдоту о конях, и волах, вызвались на «Трувор» добровольцами. И сейчас вовсю орудовали лопатами в кочегарке суденышка, продолжая обсуждать свои такие маленькие и такие необыкновенно важные проблемы.
А Шестаков стоял у штурвала, зорко смотрел в дождливую пелену над океаном, посматривал на нос судна, где впередсмотрящим устроился Иван Соколков.
Лена сидела около Шестакова на столе и болтала ногами.
Корабль шел близ берега — по правому борту громоздились седые страшные скалы Северной Земли.
Лена попыталась развлечь Шестакова:
— Коленька, ты знаешь — я точно помню, что жила раньше, еще до этой своей жизни...
Шестаков бросил на нее ласковый взгляд.
— Иногда мне кажется... мне снится, что я была деревом...
— Деревом? — удивился Шестаков.
— Да! То— оненькой прозрачно— желтой сосной. На берегу океана. И из воды часто выходили всякие диковинные существа, красивые или уродливые...
Шестаков засмеялся.
Лена обиженно выпятила полную нижнюю губу:
— Коленька, ты напрасно смеешься — это точно было! Я помню! Ты тоже жил раньше, но... забыл!
Соколков закричал с мостика, и в голосе его слышался испуг:
— Николай Петрович, прямо по курсу — большой дым!
Шестаков схватил бинокль, прижал глаза к окулярам, подводя постепенно резкость.
И в поле зрения сразу приблизился, стремительно вырос грозный силуэт крейсера. Вот он сфокусировался, стал отчетливо виден: огромный, хищный, чудовищно разрисованный — кругами и полосами — во все цвета радуги. И без государственного флага. Пират.
— Николай Павлович! — снова крикнул Иван Соколков. — Это небось англичане?
— Вахтенный Соколков! — командирским голосом скомандовал Шестаков. — Государственный флаг Российской Республики — на гафель! Подними сигнал: «Вы находитесь в территориальных водах РСФСР. Дайте свои опознавательные!»
По гафелю поползло на самый кончик снасти красное полотнище. В руках у Соколкова замелькали разноцветные флажки, передавая выше сигнал.
Шестаков внимательно разглядывал в бинокль крейсер — пират приближался с каждой минутой и на сигнал «Трувора» пока никак не реагировал.
Шестаков велел Соколкову:
— Передай еще дополнительный сигнал по международному своду «Викта— фокстрот» и «Чарли— Сиэра»[3]... — И крикнул в сторону радиорубки: — Радист! Сообщение о встрече — в эфир! Открытым текстом на волне каравана!..
Рейдер стал виден невооруженным глазом.
— Коля, это и есть крейсер? — тихо спросила Лена.
Шестаков для верности перелистал международный справочник с силуэтами военных кораблей.
— Да, Леночка, — со вздохом сказал он. — Судя по всему, это и есть тяжелый броненосный крейсер «Корнуэлл». Вот, значит, кого они к нам послали...
Соколков, держа в руках свод международных морских сигналов, сообщил:
— Николай Павлович, они подняли до половины «зэт— эл» — «Зулу— Лима»...
— «Ваш сигнал принят, но не понят», — перевел Шестаков Лене. — Вот разбойники!
Лена не успела ответить — борт крейсера осветился короткой вспышкой, и только потом, издали, раскатом донесся грохот артиллерийского залпа.
И сразу же по правому борту «Трувора» поднялись в небо два огромных столба воды.
В дверях рубки появился радист Солдатов. И сразу же все понял.
— Николай Павлович! — крикнул он. — Прощайте! Я уж до конца в радиорубке!
— Алеша! Шпарь все время передачу о нападении. Это «Корнуэлл». Давай!..
Шестаков резко повернул штурвал направо, отворачивая буксир в сторону берега. Соколков, бросив сигнальный свод, спрыгнул с мостика на кормовую надстройку.
Встал к пулемету Гочкиса на турели и, передернув затвор, изготовился к стрельбе.
Ударил новый залп с борта крейсера, и два высоких всплеска встали перед носом «Трувора».
Шестаков крикнул в переговорную трубку в кочегарку:
— Федор, Василий, все! Вахта кончена! Поднимайтесь!..
Соколков прильнул к прицелу и хлестнул в сторону крейсера длинной очередью.
Новый залп, всплеск по левому борту — и страшный треск: трехдюймовый снаряд попал в борт «Трувора». Из дыры в палубе вырвались языки пламени и дым.
Лена подошла к Шестакову, обняла его за плечи. Потом поцеловала его в лоб.
— Не бойся, Леночка, — бормотал Шестаков. — Не бойся... Мы успеем выброситься... это не страшно...
Опять ударил залп. Попадали реи мачты, загорелась шлюпка.
Рухнувший обломок мачты ударил Соколкова по голове, и он упал на палубу.
А пират не унимался — борт крейсера осветился очередной вспышкой, и снаряды легли рядом с кормой, подняв огромную волну.
Накатившись на палубу, она вмиг смыла тело Соколкова в море.
Из трюма выскочил Федор Гарковец и бросился к умолкшему пулемету. Но не успел занять места — шальной осколок повалил его у турели.
Лена быстро поцеловала Шестакова и выбежала из рубки, крикнув:
— Коленька, я не боюсь!.. Мы еще снова родимся... Коля— а! Мы всегда будем вместе— е!..
Она бежала к пулемету. Но тоже не успела: рядом с ней в надстройку попал снаряд...
Шестаков видел, как Лена медленно оседает на палубу. Она держалась руками за грудь, и между узкими ласковыми ладонями расползалось большое красное пятно. Упала. Широко открытые глаза неподвижно отразили равнодушное серое небо.
И наступила тишина, которую только подчеркивало жадное шипение горящего дерева. И тихий плеск воды у борта.
Круто накренившись на нос, «Трувор» медленно уходил под воду.
...Из— под обломков разбитой рубки выполз окровавленный Шестаков. Он оглядел разгромленный горящий кораблик.
Он медленно переводил взгляд — от носа до кормы — и видел распростертого около рации Солдатова...
...скрюченное у борта тело Федора Гарковца, которого уже лизал огонь...
...наполовину свесился с борта убитый Василий Зирковенко...
...на площадке у пулемета лежала на спине Лена...
Шестаков поднял взгляд на застопоривший машины крейсер — от него к «Трувору» ходко шел моторный баркас...
По крутому трапу он пополз на палубу. Сорвался, упал, потерял сознание...
Пришел в себя и снова пополз на корму.
Дополз до тела Лены, приподнялся на локте, всмотрелся в ее лицо, и по его закопченным окровавленным щекам, по сгоревшим усам, через искромсанный рваным шрамом подбородок потекли слезы...
Потом он обессилено упал на доски и долго смотрел в огромное бездонное небо, блекло— серое, бесконечное, безразличное.
Наконец, словно вспомнив что— то, он приподнялся снова и увидел, баркас с англичанами уже подошел к самому борту «Трувора».
Собрав все силы, Шестаков дополз до турели. Поднялся, встал на ноги.
И в упор открыл огонь из пулемета по баркасу.
Попадали убитые, закричали раненые, уцелевшие в ужасе стали прыгать в воду.
На крейсере это увидели. И тогда раздался мощный залп — прямое попадание!
Оглушительный взрыв.
И обломки «Трувора» стремительно исчезли в сизой вспененной воде океана...
На рейд Архангельска суда каравана вернулись в середине августа.
Головной ледокол «Седов» швартовался у центральной причальной стенки, остальные корабли бросили свои якоря по обе стороны от него.
Мужественных моряков встречал весь город. Гром и сиплое дыхание духовых оркестров разносились по всему Архангельску. Ветер развевал сотни флагов и кумачовых лент.
Среди людей царили праздник и ликование...
А Чаплицкий в это время сидел в задней комнате трактира Муратовых и пил. Перед ним стояла зеленая четвертная бутыль, он наливал мутный первач в стакан, с отвращением проглатывал зелье, мучительно морщился, занюхивал коркой, что— то бормотал себе под нос и снова наливал.
Пил он уже не первый день. Лицо его одрябло и распухло, во взгляде застыла печать безразличия и отупения.
Распахнулась дверь и вбежал Тихон Муратов:
— Петр Сигизмундович, караван пришел!
— Д— да?... И что?...
— Опомнитесь! Они хлеб привезли!..
— А— а, пускай! — махнул рукой Чаплицкий. — Сказано Тиша, у пророка Исайи — «Уповайте на господа вовеки, ибо господь есть твердыня вечная».
Муратов сказал спокойно— деловито:
— Конец нам всем настал!
Чаплицкий безразлично ответил:
— Значит, так и надо... Иди, Тиша, что— то притомился я сверх меры.
Потемнев лицом, Муратов вышел, а Чаплицкий приблизился к окну, стал хмуро рассматривать улицу. Он глядел на бегущих в порт людей, прислушивался к звукам музыки, доносившимся из города.
Тяжело вздохнув, он достал из шкафа вещевой мешок и вывалил из него на пол все содержимое.
Звякнули ордена. Опустившись на колени, он стал собирать их, бормотал:
— А где же мой «Лежьон д'оннэр», куда он запропастился? Ага, вот он, мой «Почетный легион»! А вот — «За храбрость», вот «Георгий»...
Чаплицкий подошел к зеркалу и нацепил ордена на свой английский френч.
Волоча за собой по полу шинель за воротник, с папахой под мышкой, он вышел в общий зал трактира.
Обмерев, смотрел на него во все глаза Федор Муратов.
А от стойки к Чаплицкому бочком подобрался Тихон, спросил негромко, сквозь зубы, еле сдерживая злые слезы:
— Че ж вы делаете, Петр Сигизмундыч? Совсем взбесились? Вы нас всех погубите!..
И посетители онемели от такого зрелища — увешанный орденами белогвардеец в центре красного Архангельска!
Впечатление это было так сильно, что никто и не пытался задержать Чаплицкого.
Широким жестом он оттолкнул Тихона:
— С доро— оги! За мной прислали крейсер его величества английского короля! Прочь! С доро— оги!..
Никем не задержанный, он вышел на улицу, только шинель зацепилась за дверь — и он ее сразу бросил, забыл о ней.
И пошел по середине улицы строевым шагом, на негнущихся ногах, папаха на согнутом локте левой руки — как на церемониальном марше. С разорванным распахнутым воротом, без ремня, при всех орденах.
Густо сыпал снег, дул сильный порывистый ветер.
Эту фигуру, нелепую и страшную, заметили вездесущие мальчишки.
С улюлюканьем, криками и свистом помчались они следом за Чаплицким. За ними увязались беспризорные собаки.
Глядя вперед неподвижными незрячими глазами, Чаплицкий, сопровождаемый свистом и собачьим лаем, шел в порт, навстречу своему концу...
А в порту раздавался победный рев пароходных гудков, грохот кранов, музыка, счастливые крики людей, спасенных от голодной смерти.
Началась разгрузка каравана.
Болдырев примчался на Центральную Северную радиостанцию. Не присаживаясь, он продиктовал радиограмму:
— В два адреса: Москва, ВЦИК, Калинину. Копия — Лондон, наркому внешней торговли Красину. Текст:
«СЕГОДНЯ В АРХАНГЕЛЬСК ВОЗВРАТИЛСЯ КАРАВАН СУДОВ С СИБИРСКИМ ХЛЕБОМ ТЧК ТРУДЯЩИЕСЯ СЕВЕРА СПАСЕНЫ ОТ ГОЛОДА».
...Суровы, сумрачны берега пролива Карские Ворота. На отвесной гранитной скале стоит маленькая каменная пирамида, на которой высечены слова:
Здесь погибли борцы за счастье народа:
НИКОЛАЙ ШЕСТАКОВ, ЕЛЕНА НЕУСТРОЕВА, ИВАН СОКОЛКОВ, АЛЕКСЕЙ СОЛДАТОВ, ВАСИЛИЙ ЗИРКОВЕНКО, ФЕДОР ГАРКОВЕЦ.
Океан и людская память — вечны.