Страница:
На береговой отмели нам пришлось вылезти и подтянуть дальше тузик на руках. Берег встретил нас удушливой жарой. На воде ее несколько смягчал свежий морской ветерок, здесь же, на суше, царил полный штиль. В высокой, до колен, траве мы осторожно пробирались к маленькому холмику, на котором видели с моря пасущееся стадо. Тьфу, пропасть! Кто бы мог подумать, что на суше все расстояния куда длиннее, чем кажется на первый взгляд. За время плавания мы порядком разучились бегать, а тут еще надо тащить «тяжелую артиллерию» с боеприпасами!
Примерно через полчаса мы подобрались наконец к козам на дальность выстрела. Стадо сбилось в плотную кучу. Лишь несколько ближе к нам стояла особицей одна козочка, а может, впрочем, и козел. Кто это был, мы так никогда и не узнали, потому что Мак тут же сорвал с плеча ружье и бабахнул. Коза (или козел) сделала огромный скачок и рванула прочь вместе с остальным стадом.
— Добавь ей, добавь как следует! — крикнул Мак.
Я послушно приложился, поймал на мушку зад убегающей козы и нажал на спусковой крючок.
— Все, готова! — заорал Мак и кинулся туда, где должен был лежать наш предполагаемый охотничий трофей. Но, увы, ничего там не было, ни убитой козы, ни даже следа крови.
— Мак, — сказал я, — мне сдается, что ты прострелил в небе неплохую дырку.
Мак еще раз посмотрел по сторонам и рассмеялся:
— Джон, твоя дырка совсем рядом с моей!
Между тем стадо снова собралось на соседнем холме и паслось себе как ни в чем не бывало. Одна только старая коза (я считаю все же, что это была именно коза) стояла ближе к нам, метрах в пятидесяти от остальных, и подозрительно посматривала на нас.
Мы медленно подбирались к стаду, но столь же медленно отступала от нас дозорная коза, и так же не спеша, сохраняя неизменную дистанцию, продвигалось вперед все стадо. Я не знаю, потеют ли козы. С меня и с Мака пот лил ручьями. Мухи и разная мошкара облепили нам лица и руки. Но мы непоколебимо шли вперед, а козы столь же непоколебимо уходили от нас.
— Мы-таки достанем их, — сказал Мак, — остров в длину всего каких-нибудь пятнадцать миль.
Может, мы и в самом деле гнали бы стадо до самого моря, а там уж учинили бы этим козочкам страшнейшую кровавую баню. Однако этого не произошло, потому что от бухты, где стояла «Ксора», до нас донесся звук выстрела.
Мы тотчас развернулись на сто восемьдесят и побежали по тому же пути обратно. Оглянувшись через плечо, я увидел, что козы тоже следуют за нами на безопасном расстоянии. Стоило нам ускорить бег — и они шли вскачь. Мы останавливались, чтобы слегка отдышаться, — и в тот же миг они начинали щипать травку.
Мысленно мы видели уже нашего Джека, окруженного людоедами или пиратами. Одно нам было не ясно: то ли он разогнал их своим единственным выстрелом, то ли как раз после этого они его одолели.
С трудом переводя дыхание, мы достигли наконец нашей бухты. «Ксора» мирно покачивалась на якорь-цепи. Джека нигде не было видно. Из последних сил проскакали мы вниз по склону — и вот перед нами на берегу лежит наш тузик, а рядом с ним коза, сраженная метким выстрелом в лопатку. К сожалению, на сей раз это несомненно был козел, а от козлов дьявольски неприятно пахнет.
Мы молча столкнули тузик в воду и погребли назад к «Ксоре». Джек нехотя поднялся навстречу нам из-под тента, где он изволил почивать.
— Ну а где же ваши козы?
Мы с Маком так умучились на охоте, что не смогли даже ничего соврать. Джек сочувственно посмотрел на нас.
— А без вас тут одна любопытная козочка подошла к самому тузику. Стоит и разглядывает его. Ну, я ее быстренько и ухлопал. Что же вы ее не забрали с собой?
Мы с легкой ухмылочкой объяснили ему, что это, во-первых, вовсе не коза, а козел, а во-вторых… во-вторых, мы картинно описали некоторые козлиные специфические свойства. Джек был явно удручен своей неудачей и высказал желание, не теряя времени, пойти на берег и подстрелить для нас козу. Однако корабельный совет двумя голосами против одного провалил его предложение, разъяснив, что нас ждет золотой клад и поэтому всякая охота есть не что иное, как пустая трата времени. Итак, мы спрятали ружья в кормовой рундук и поставили паруса. Наша лоция не только поведала нам, что на Гуадалупе много коз. Она сообщала, что дальше к зюйду норд-вестовые ветры становятся все более неустойчивыми, особенно у мыса Сан-Лукас, южной оконечности Калифорнийского полуострова, и у мыса Корриентес, что находится в Мексике на 20ь северной широты.
Но мы особенно не тревожились. Главное, мы теперь твердо знали: «Ксора» — надежное судно, способное выдержать любую непогоду. Ну, а кроме того, хотя штормовые ветры в тропиках и часты, они все же не столь холодны и неприятны, как в северных или в южных широтах.
Соломенная шляпа вахтенного пользовалась у нас все большим почетом, тем более что ветер потихоньку начал стихать. А впереди у нас было еще более тысячи миль.
Итак, мы заштилели. «Ксора» тихо покачивалась с обвисшими, сморщенными парусами. Джек готовил свое «фирменное блюдо» — горох с жирными свиными потрохами. Более «приятную» еду при 35ь в тени трудно себе представить! Мак озабоченно смотрел на горизонт, а я — на стрелку барометра. Она на глазах падала. Мы закрепили все по-штормовому и стали ждать событий. И они не задержались. Черной стеной на западе встали тучи, а вскоре после обеда на нас навалился вдруг страшной силы ветер, потащивший нас прямехонько к берегу. Плавучий якорь не смог удержать нас на месте. Берег был от нас в пятнадцати милях, значит, при скорости дрейфа порядка двух-трех узлов к вечеру мы сядем на острые скалы мыса Корриентес.
Оставалось одно: зарифить грот, поставить самый малый стаксель и попытаться галсами уйти подальше от берега. «Ксора» накренилась так, что зеленая вода побежала по палубе. Крепко сцепившись руками, мы все трое съежились за каютной надстройкой, пытаясь хоть как-нибудь укрыться от хлынувшей на нас воды. Через каждые пять минут нам приходилось качать помпу. Вода проникала в корпус частично через люки, главным же образом сквозь швы обшивки, не выдержавшие перенапряжения.
Штормовые шквалы чередовались со страшенной грозой. Каждый штурман отлично знает, что молнии на море очень редко ударяют в суда. Остается, однако, неясным, знают ли об этом сами молнии. Так или иначе, но при каждой вспышке мы дружно вздрагивали. Добрый католик Мак всякий раз, как только рука у него оказывалась свободной, крестился. Однако обе его руки почти непрерывно были в деле — одной он работал, другой — цеплялся, чтобы не смыло за борт. Поэтому для господа бога руки, как правило, уже не хватало. В этих случаях Мак обходился богохульными проклятиями столь крепкого свойства, что они вогнали бы в краску любого ломового извозчика. Я полагаю, однако, что бог правильно воспринимал и крестные знамения, и проклятия. Ведь и те и другие обозначали в сущности одно и то же: «О, господи, как велико твое море и как мало наше утлое суденышко!» Когда в полночь шторм утих. Мак поклялся душой свой бабушки, что отрекается от мореплавания. Джек усомнился, стоят ли всех наших мучений эти несколько миллионов. А я предложил зайти в мексиканскую гавань Сан-Блас и переждать там непогоду.
Через два дня, претерпев еще две сильнейшие грозы, мы входили в Сан-Блас. Начальник порта призывал в свидетели всех святых, утверждая, что только гринго и дураки способны решиться ходить здесь под парусами с июля до октября. Погода полностью подтверждала его правоту: еще три недели кряду каждый день бушевали штормы.
Я сразу же послал телеграмму в Акапулько, настоятельно приглашая Хеффнера поскорее приехать к нам, чтобы мы могли сразу же отправиться на «остров сокровищ». Через два дня телеграмма вернулась обратно: адресат скончался.
Во время очередного шторма мы созвали военный совет.
«Ксора» стояла у пирса, крепко пришвартованная к двум пальмам. Ветер выл в такелаже. Адской канонадой казались раскаты грома, а молнии освещали каюту ярче, чем наша керосиновая лампа. Но человек, как известно, ко всему привыкает, особенно если находится в безопасной гавани.
Мак был готов хоть сейчас снова идти в море, а Джек успел уже произвести переоценку ценностей и в корне изменил свое отношение к миллионам. Карта Хеффнера во всех деталях прочно отпечаталась в моей голове, а главное, я точно знал на ней место, где стоит большой красный крест и где должны лежать сокровища.
Стоило нам принять решение — плыть дальше к острову Кокос, как погода смилостивилась. Грозы пошли на убыль, а к концу недели поднялся столь милый сердцу моряка легкий бриз и дул, не переставая, целый день. Начальник порта снова призвал всех святых, на этот раз в нашу защиту, и освободил нас от всех портовых пошлин и поборов.
Последнюю тысячу миль мы отмахали за восемь дней. Перед нами лежал остров Кокос.
Джек бросил якорь в доброй миле от берега, и «Ксора», послушно развернувшись носом к ветру, мягко закачалась на легкой зыби. На этот раз якорная вахта досталась Маку, а мы с Джеком погребли на берег. Миля под экваториальным солнцем — дистанция вполне приличная, и мы были чертовски рады, когда причалили наконец возле одинокого дома, рядом с которым на высоком флагштоке полоскался в слабом бризе флаг Коста-Рики.
К миниатюрному причалу шел мужчина, почти такой же длинный, как и флагшток. Во всяком случае такой же тонкий.
— Добро пожаловать на остров Кокос, — сказал он. — Мое имя Гейслер. Я губернатор острова. Вы, конечно, прибыли за сокровищами.
Я вовсе не собирался так вот сразу взять да и выложить все наши планы.
— Вообще-то нет, господин губернатор, в первую очередь нам хотелось бы немного получше познакомиться с окрестностями и поохотиться.
Гейслер засмеялся:
— Ну, этим вы можете заниматься сколько душе угодно. Прошу в дом, сеньоры. Моя жена приготовит легкий завтрак. А потом я покажу вам на карте места, где другие уже искали.
Мы представились, познакомились с госпожой Гейслер, позавтракали и обозрели карту поиска сокровищ. Почти вся она была испещрена крестиками. Красовался крестик и на том самом месте, которое, как мне помнилось, было отмечено красным крестом у Хеффнера.
Гейслер жил на острове уже свыше двадцати лет, и все искатели сокровищ регистрировались у него. Мы с Джеком были несколько расстроены.
— Не огорчайтесь, — сказал губернатор, — может быть, вам-то как раз и повезет. Какая осадка у вашего судна?
— Полтора метра.
— Отлично, через час прилив, и вы сможете тогда пришвартоваться здесь, у причала.
Нам оставалось только грести назад. Мак в нетерпении размахивал руками:
— Ну как, золото уже у вас?
— Пока еще нет, но почти. Мы знаем уже хотя бы, где оно не лежит.
В час прилива мы подняли якорь и с попутным ветром вошли в бухту. Гейслер стоял на берегу и знаками направлял наш путь. За двадцать лет он должен был хорошо изучить фарватер. Когда мы были уже посреди бухты, вдруг послышался треск. «Ксора» налетела на подводную скалу, и ее острая верхушка тут же пропорола нам обшивку. Несчастное наше суденышко приподнялось было на волне, но с маху снова село на риф.
Да, мы-таки засели. Пять тысяч миль верой и правдой служила нам «Ксора», и вот всего в каких-то трехстах метрах от цели мы посадили ее на скалы. Я с большой охотой бахнул бы Гейслера золотым слитком по черепу. Но, к его счастью, золота у нас пока еще не было.
Едва спала вода, Гейслер добрался до нас вброд и принялся извиняться. Он совсем упустил из виду, что у фарватера есть небольшое колено. Я поклялся себе никогда больше не верить туземцам, а полагаться только на карты, лаг и лот. Этой клятве я верен и по сей день. Потому мне всегда и везет.
Мы притащили с берега несколько хороших жердей и, орудуя ими как вагами, сняли нашу «Ксору» с камней. Пока Мак с Джеком перетаскивали на берег наши пожитки, я кое-как наскоро залатал пробоины. С наступлением прилива мы ввели «Ксору» на прибрежную отмель и привязали носовой швартов к гейслеровскому флагштоку.
Следующие две недели мне пришлось работать по своей старой специальности — корабельным плотником. Оказалось, что «Ксора» во время аварии пострадала довольно сильно. Оба моих спутника отправились на поиски сокровищ. В первые дни они занимались этим очень рьяно. По вечерам они демонстрировали мне волдыри на своих ладонях и делились планами, как лучше потратить миллионы. Но экваториальное солнце имеет особое свойство: оно глушит всякое трудовое рвение. Через неделю оба искали сокровища только на теневой стороне. Вечером губернатор ставил на своей карте новые крестики, отмечающие места, где не лежит золото.
На третьей неделе «Ксора» снова была в порядке, и я подумал, что мог бы, пожалуй, теперь и сам попытать счастья. Я взял лопату и кирку и пошел в том же направлении, куда утром отправились Мак с Джеком. Не успел я пройти и нескольких сот метров, как мне послышалось, будто рядом с тропинкой кто-то перепиливает дерево. Любопытства ради я раздвинул кусты. Там в траве лежали оба искателя сокровищ и храпели так, будто миллионы уже принадлежали им. Сперва я хотел было их разбудить. Но потом тихонечко улегся рядом с ними. Проснулись мы все разом, лишь когда госпожа Гейслер ударила в гонг из окна своей кухни. Это был сигнал к ужину.
В подавленном настроении плелись мы обратно. Вечером мы решили капитулировать и прекратить дальнейшие поиски. Губернатор горячо поддержал нас в этом решении, пообещав тотчас известить нас открытками, если он найдет хоть один золотой слиток.
Понемногу наше настроение поднялось. Следующие три дня мы с шуточками и песнями снаряжали «Ксору» в путь. Видимо, человек не создан все же для поиска сокровищ. Я окончательно похоронил все надежды стать когда-нибудь миллионером и твердо решил никогда больше, ни при каких обстоятельствах не заниматься добыванием миллионов, в какой бы валюте они ни были.
Мы сердечно распрощались с семейством Гейслер. Затем, непрерывно делая промеры глубины, осторожно вывели «Ксору» из бухты, поставили паруса и взяли курс на Гуаякиль, лежавший от нас в шестистах милях к осту.
Не прошло и пяти дней, как мы были уже у входа в порт.
Но так в него и не вошли. В городе свирепствовала желтая лихорадка, и нам посоветовали идти лучше в Кальяо, еще по меньшей мере за тысячу миль.
Была пора южных ветров, и нам пришлось лавировать навстречу им. Целыми днями мы шли короткими галсами вдоль побережья. На ночь закладывали один длинный галс в сторону моря. «Ксора» бежала ходко, и 11 октября мы отдали швартовы в Кальяо.
Здесь мне удалось очень выгодно продать наше милое суденышко, пронесшее нас на себе в полной сохранности без малого семь тысяч миль. Сокровищ мы не нашли. Зато получили огромное удовольствие, а я приобрел ценный опыт в управлении малыми судами в открытом море.
Выгодная продажа «Ксоры» покрыла все долги, но сам я остался тем же бессребреником, что и прежде.
К счастью, мне сразу же предложили должность капитана на океанском паруснике, и я сделал на нем несколько рейсов в Японию и обратно. Экономическое положение Компании, должно быть, улучшилось, и я снова понадобился моим старым судовладельцам. Однако через два года я опять получил письмо с уведомлением, что в моих услугах больше не нуждаются, и вновь был вынужден разбирать свой корабль. Времена больших парусников миновали окончательно и бесповоротно.
Примерно через полчаса мы подобрались наконец к козам на дальность выстрела. Стадо сбилось в плотную кучу. Лишь несколько ближе к нам стояла особицей одна козочка, а может, впрочем, и козел. Кто это был, мы так никогда и не узнали, потому что Мак тут же сорвал с плеча ружье и бабахнул. Коза (или козел) сделала огромный скачок и рванула прочь вместе с остальным стадом.
— Добавь ей, добавь как следует! — крикнул Мак.
Я послушно приложился, поймал на мушку зад убегающей козы и нажал на спусковой крючок.
— Все, готова! — заорал Мак и кинулся туда, где должен был лежать наш предполагаемый охотничий трофей. Но, увы, ничего там не было, ни убитой козы, ни даже следа крови.
— Мак, — сказал я, — мне сдается, что ты прострелил в небе неплохую дырку.
Мак еще раз посмотрел по сторонам и рассмеялся:
— Джон, твоя дырка совсем рядом с моей!
Между тем стадо снова собралось на соседнем холме и паслось себе как ни в чем не бывало. Одна только старая коза (я считаю все же, что это была именно коза) стояла ближе к нам, метрах в пятидесяти от остальных, и подозрительно посматривала на нас.
Мы медленно подбирались к стаду, но столь же медленно отступала от нас дозорная коза, и так же не спеша, сохраняя неизменную дистанцию, продвигалось вперед все стадо. Я не знаю, потеют ли козы. С меня и с Мака пот лил ручьями. Мухи и разная мошкара облепили нам лица и руки. Но мы непоколебимо шли вперед, а козы столь же непоколебимо уходили от нас.
— Мы-таки достанем их, — сказал Мак, — остров в длину всего каких-нибудь пятнадцать миль.
Может, мы и в самом деле гнали бы стадо до самого моря, а там уж учинили бы этим козочкам страшнейшую кровавую баню. Однако этого не произошло, потому что от бухты, где стояла «Ксора», до нас донесся звук выстрела.
Мы тотчас развернулись на сто восемьдесят и побежали по тому же пути обратно. Оглянувшись через плечо, я увидел, что козы тоже следуют за нами на безопасном расстоянии. Стоило нам ускорить бег — и они шли вскачь. Мы останавливались, чтобы слегка отдышаться, — и в тот же миг они начинали щипать травку.
Мысленно мы видели уже нашего Джека, окруженного людоедами или пиратами. Одно нам было не ясно: то ли он разогнал их своим единственным выстрелом, то ли как раз после этого они его одолели.
С трудом переводя дыхание, мы достигли наконец нашей бухты. «Ксора» мирно покачивалась на якорь-цепи. Джека нигде не было видно. Из последних сил проскакали мы вниз по склону — и вот перед нами на берегу лежит наш тузик, а рядом с ним коза, сраженная метким выстрелом в лопатку. К сожалению, на сей раз это несомненно был козел, а от козлов дьявольски неприятно пахнет.
Мы молча столкнули тузик в воду и погребли назад к «Ксоре». Джек нехотя поднялся навстречу нам из-под тента, где он изволил почивать.
— Ну а где же ваши козы?
Мы с Маком так умучились на охоте, что не смогли даже ничего соврать. Джек сочувственно посмотрел на нас.
— А без вас тут одна любопытная козочка подошла к самому тузику. Стоит и разглядывает его. Ну, я ее быстренько и ухлопал. Что же вы ее не забрали с собой?
Мы с легкой ухмылочкой объяснили ему, что это, во-первых, вовсе не коза, а козел, а во-вторых… во-вторых, мы картинно описали некоторые козлиные специфические свойства. Джек был явно удручен своей неудачей и высказал желание, не теряя времени, пойти на берег и подстрелить для нас козу. Однако корабельный совет двумя голосами против одного провалил его предложение, разъяснив, что нас ждет золотой клад и поэтому всякая охота есть не что иное, как пустая трата времени. Итак, мы спрятали ружья в кормовой рундук и поставили паруса. Наша лоция не только поведала нам, что на Гуадалупе много коз. Она сообщала, что дальше к зюйду норд-вестовые ветры становятся все более неустойчивыми, особенно у мыса Сан-Лукас, южной оконечности Калифорнийского полуострова, и у мыса Корриентес, что находится в Мексике на 20ь северной широты.
Но мы особенно не тревожились. Главное, мы теперь твердо знали: «Ксора» — надежное судно, способное выдержать любую непогоду. Ну, а кроме того, хотя штормовые ветры в тропиках и часты, они все же не столь холодны и неприятны, как в северных или в южных широтах.
Соломенная шляпа вахтенного пользовалась у нас все большим почетом, тем более что ветер потихоньку начал стихать. А впереди у нас было еще более тысячи миль.
Итак, мы заштилели. «Ксора» тихо покачивалась с обвисшими, сморщенными парусами. Джек готовил свое «фирменное блюдо» — горох с жирными свиными потрохами. Более «приятную» еду при 35ь в тени трудно себе представить! Мак озабоченно смотрел на горизонт, а я — на стрелку барометра. Она на глазах падала. Мы закрепили все по-штормовому и стали ждать событий. И они не задержались. Черной стеной на западе встали тучи, а вскоре после обеда на нас навалился вдруг страшной силы ветер, потащивший нас прямехонько к берегу. Плавучий якорь не смог удержать нас на месте. Берег был от нас в пятнадцати милях, значит, при скорости дрейфа порядка двух-трех узлов к вечеру мы сядем на острые скалы мыса Корриентес.
Оставалось одно: зарифить грот, поставить самый малый стаксель и попытаться галсами уйти подальше от берега. «Ксора» накренилась так, что зеленая вода побежала по палубе. Крепко сцепившись руками, мы все трое съежились за каютной надстройкой, пытаясь хоть как-нибудь укрыться от хлынувшей на нас воды. Через каждые пять минут нам приходилось качать помпу. Вода проникала в корпус частично через люки, главным же образом сквозь швы обшивки, не выдержавшие перенапряжения.
Штормовые шквалы чередовались со страшенной грозой. Каждый штурман отлично знает, что молнии на море очень редко ударяют в суда. Остается, однако, неясным, знают ли об этом сами молнии. Так или иначе, но при каждой вспышке мы дружно вздрагивали. Добрый католик Мак всякий раз, как только рука у него оказывалась свободной, крестился. Однако обе его руки почти непрерывно были в деле — одной он работал, другой — цеплялся, чтобы не смыло за борт. Поэтому для господа бога руки, как правило, уже не хватало. В этих случаях Мак обходился богохульными проклятиями столь крепкого свойства, что они вогнали бы в краску любого ломового извозчика. Я полагаю, однако, что бог правильно воспринимал и крестные знамения, и проклятия. Ведь и те и другие обозначали в сущности одно и то же: «О, господи, как велико твое море и как мало наше утлое суденышко!» Когда в полночь шторм утих. Мак поклялся душой свой бабушки, что отрекается от мореплавания. Джек усомнился, стоят ли всех наших мучений эти несколько миллионов. А я предложил зайти в мексиканскую гавань Сан-Блас и переждать там непогоду.
Через два дня, претерпев еще две сильнейшие грозы, мы входили в Сан-Блас. Начальник порта призывал в свидетели всех святых, утверждая, что только гринго и дураки способны решиться ходить здесь под парусами с июля до октября. Погода полностью подтверждала его правоту: еще три недели кряду каждый день бушевали штормы.
Я сразу же послал телеграмму в Акапулько, настоятельно приглашая Хеффнера поскорее приехать к нам, чтобы мы могли сразу же отправиться на «остров сокровищ». Через два дня телеграмма вернулась обратно: адресат скончался.
Во время очередного шторма мы созвали военный совет.
«Ксора» стояла у пирса, крепко пришвартованная к двум пальмам. Ветер выл в такелаже. Адской канонадой казались раскаты грома, а молнии освещали каюту ярче, чем наша керосиновая лампа. Но человек, как известно, ко всему привыкает, особенно если находится в безопасной гавани.
Мак был готов хоть сейчас снова идти в море, а Джек успел уже произвести переоценку ценностей и в корне изменил свое отношение к миллионам. Карта Хеффнера во всех деталях прочно отпечаталась в моей голове, а главное, я точно знал на ней место, где стоит большой красный крест и где должны лежать сокровища.
Стоило нам принять решение — плыть дальше к острову Кокос, как погода смилостивилась. Грозы пошли на убыль, а к концу недели поднялся столь милый сердцу моряка легкий бриз и дул, не переставая, целый день. Начальник порта снова призвал всех святых, на этот раз в нашу защиту, и освободил нас от всех портовых пошлин и поборов.
Последнюю тысячу миль мы отмахали за восемь дней. Перед нами лежал остров Кокос.
Джек бросил якорь в доброй миле от берега, и «Ксора», послушно развернувшись носом к ветру, мягко закачалась на легкой зыби. На этот раз якорная вахта досталась Маку, а мы с Джеком погребли на берег. Миля под экваториальным солнцем — дистанция вполне приличная, и мы были чертовски рады, когда причалили наконец возле одинокого дома, рядом с которым на высоком флагштоке полоскался в слабом бризе флаг Коста-Рики.
К миниатюрному причалу шел мужчина, почти такой же длинный, как и флагшток. Во всяком случае такой же тонкий.
— Добро пожаловать на остров Кокос, — сказал он. — Мое имя Гейслер. Я губернатор острова. Вы, конечно, прибыли за сокровищами.
Я вовсе не собирался так вот сразу взять да и выложить все наши планы.
— Вообще-то нет, господин губернатор, в первую очередь нам хотелось бы немного получше познакомиться с окрестностями и поохотиться.
Гейслер засмеялся:
— Ну, этим вы можете заниматься сколько душе угодно. Прошу в дом, сеньоры. Моя жена приготовит легкий завтрак. А потом я покажу вам на карте места, где другие уже искали.
Мы представились, познакомились с госпожой Гейслер, позавтракали и обозрели карту поиска сокровищ. Почти вся она была испещрена крестиками. Красовался крестик и на том самом месте, которое, как мне помнилось, было отмечено красным крестом у Хеффнера.
Гейслер жил на острове уже свыше двадцати лет, и все искатели сокровищ регистрировались у него. Мы с Джеком были несколько расстроены.
— Не огорчайтесь, — сказал губернатор, — может быть, вам-то как раз и повезет. Какая осадка у вашего судна?
— Полтора метра.
— Отлично, через час прилив, и вы сможете тогда пришвартоваться здесь, у причала.
Нам оставалось только грести назад. Мак в нетерпении размахивал руками:
— Ну как, золото уже у вас?
— Пока еще нет, но почти. Мы знаем уже хотя бы, где оно не лежит.
В час прилива мы подняли якорь и с попутным ветром вошли в бухту. Гейслер стоял на берегу и знаками направлял наш путь. За двадцать лет он должен был хорошо изучить фарватер. Когда мы были уже посреди бухты, вдруг послышался треск. «Ксора» налетела на подводную скалу, и ее острая верхушка тут же пропорола нам обшивку. Несчастное наше суденышко приподнялось было на волне, но с маху снова село на риф.
Да, мы-таки засели. Пять тысяч миль верой и правдой служила нам «Ксора», и вот всего в каких-то трехстах метрах от цели мы посадили ее на скалы. Я с большой охотой бахнул бы Гейслера золотым слитком по черепу. Но, к его счастью, золота у нас пока еще не было.
Едва спала вода, Гейслер добрался до нас вброд и принялся извиняться. Он совсем упустил из виду, что у фарватера есть небольшое колено. Я поклялся себе никогда больше не верить туземцам, а полагаться только на карты, лаг и лот. Этой клятве я верен и по сей день. Потому мне всегда и везет.
Мы притащили с берега несколько хороших жердей и, орудуя ими как вагами, сняли нашу «Ксору» с камней. Пока Мак с Джеком перетаскивали на берег наши пожитки, я кое-как наскоро залатал пробоины. С наступлением прилива мы ввели «Ксору» на прибрежную отмель и привязали носовой швартов к гейслеровскому флагштоку.
Следующие две недели мне пришлось работать по своей старой специальности — корабельным плотником. Оказалось, что «Ксора» во время аварии пострадала довольно сильно. Оба моих спутника отправились на поиски сокровищ. В первые дни они занимались этим очень рьяно. По вечерам они демонстрировали мне волдыри на своих ладонях и делились планами, как лучше потратить миллионы. Но экваториальное солнце имеет особое свойство: оно глушит всякое трудовое рвение. Через неделю оба искали сокровища только на теневой стороне. Вечером губернатор ставил на своей карте новые крестики, отмечающие места, где не лежит золото.
На третьей неделе «Ксора» снова была в порядке, и я подумал, что мог бы, пожалуй, теперь и сам попытать счастья. Я взял лопату и кирку и пошел в том же направлении, куда утром отправились Мак с Джеком. Не успел я пройти и нескольких сот метров, как мне послышалось, будто рядом с тропинкой кто-то перепиливает дерево. Любопытства ради я раздвинул кусты. Там в траве лежали оба искателя сокровищ и храпели так, будто миллионы уже принадлежали им. Сперва я хотел было их разбудить. Но потом тихонечко улегся рядом с ними. Проснулись мы все разом, лишь когда госпожа Гейслер ударила в гонг из окна своей кухни. Это был сигнал к ужину.
В подавленном настроении плелись мы обратно. Вечером мы решили капитулировать и прекратить дальнейшие поиски. Губернатор горячо поддержал нас в этом решении, пообещав тотчас известить нас открытками, если он найдет хоть один золотой слиток.
Понемногу наше настроение поднялось. Следующие три дня мы с шуточками и песнями снаряжали «Ксору» в путь. Видимо, человек не создан все же для поиска сокровищ. Я окончательно похоронил все надежды стать когда-нибудь миллионером и твердо решил никогда больше, ни при каких обстоятельствах не заниматься добыванием миллионов, в какой бы валюте они ни были.
Мы сердечно распрощались с семейством Гейслер. Затем, непрерывно делая промеры глубины, осторожно вывели «Ксору» из бухты, поставили паруса и взяли курс на Гуаякиль, лежавший от нас в шестистах милях к осту.
Не прошло и пяти дней, как мы были уже у входа в порт.
Но так в него и не вошли. В городе свирепствовала желтая лихорадка, и нам посоветовали идти лучше в Кальяо, еще по меньшей мере за тысячу миль.
Была пора южных ветров, и нам пришлось лавировать навстречу им. Целыми днями мы шли короткими галсами вдоль побережья. На ночь закладывали один длинный галс в сторону моря. «Ксора» бежала ходко, и 11 октября мы отдали швартовы в Кальяо.
Здесь мне удалось очень выгодно продать наше милое суденышко, пронесшее нас на себе в полной сохранности без малого семь тысяч миль. Сокровищ мы не нашли. Зато получили огромное удовольствие, а я приобрел ценный опыт в управлении малыми судами в открытом море.
Выгодная продажа «Ксоры» покрыла все долги, но сам я остался тем же бессребреником, что и прежде.
К счастью, мне сразу же предложили должность капитана на океанском паруснике, и я сделал на нем несколько рейсов в Японию и обратно. Экономическое положение Компании, должно быть, улучшилось, и я снова понадобился моим старым судовладельцам. Однако через два года я опять получил письмо с уведомлением, что в моих услугах больше не нуждаются, и вновь был вынужден разбирать свой корабль. Времена больших парусников миновали окончательно и бесповоротно.
15
«А слабо вам!» Покупка и переделка «Тиликума». Путешествие начинается. Лакстон покидает судно.
Итак, я снова сидел на террасе отеля «Королева» и глядел на гавань. В самом дальнем углу ее робко пристроились некогда столь гордые трехмачтовые корабли с длинными прямыми реями, барки, шхуны. Ванты их порыжели от ржавчины, рангоут скособочился и поломался во время зимних штормов. Спрос на старые парусники был настолько ниже предложений, что зачастую выгоднее было сразу же пустить их на слом.
У стенки стояли безобразные железные паровые коробки. Из их труб валил густой, жирный дым, вонючими клубами тянувшийся через всю когда-то столь чистую гавань.
Мне было едва за сорок, но чувствовал я себя таким же старым и полуразвалившимся, как мой старый барк. Пока что я был еще при деньгах и даже мог себе позволить ежедневно посещать отель «Королева». Но поскольку миллионером стать мне так и не удалось, я опасался, что денег моих хватит не очень-то надолго.
К моему столику подсел мистер Лакстон, который, как и я, ежедневно приходил в отель и строчил на веранде репортажи в свою газету.
— Хелло, кэптн Восс!
— Хелло, мистер Лакстон!
— Что вы скажете о плавании Слокама?
— А что я могу сказать, если впервые от вас слышу это имя!
— Кэптн Восс, моя газета давно уже регулярно печатает сообщения о кругосветном плавании Слокама, а вы ничего не знаете?
— Очень сожалею, но я читаю только сообщения о прибытии судов да бюллетени фрахтовых ставок.
Слово за слово, и я узнал наконец о том, что капитан Джошуа Слокам на двенадцатиметровом шлюпе «Спрей» один-одинешенек обошел вокруг света. Теперь он описал свои приключения в книге, которую мистер Лакстон и дал мне почитать. Весь вечер и половину ночи я, не отрываясь, читал книгу Слокама. Да, этот парень в самом деле кое-чего добился. Но надо сказать, что ему еще и везло отчаянно, а уж несколько раз прямо-таки сам господь вызволял его из беды.
На следующий день я сказал Лакстону:
— Трудность не в том, что судно такое маленькое. Я уверен, что хорошо сработанное малое судно так же надежно, как и большое. Риск был велик потому, что Слокам плавал в одиночку. Один человек не в состоянии двадцать четыре часа кряду нести вахту и вести наблюдение. Месяц, полгода, год может судно идти само, без человека на палубе — и все будет в порядке. Но где гарантия, что в один роковой день на его пути не окажется вдруг чужое судно или скала? Ведь Слокам-то несколько раз просто чудом избежал этой опасности. Вдвоем я на такое плавание отважился бы в любой момент, а в одиночку — нет, не рискнул бы.
Лакстон долго ковырял соломинкой в своем стакане:
— Кэптн Восс, а вот слабо вам вдвоем со мной на маленьком, как у Слокама, судне обойти вокруг света!
— Мне-то давно не слабо, — сказал я, — но как быть с вами? Вы ведь моря и не нюхали… И самое главное, кто за это будет платить?
И тут Лакстон раскрыл мне свой план. Я узнал, что назначен приз за кругосветное плавание на судне меньшем, чем было у Слокама. Число участников при этом специально не оговорено. Лакстон собирался плыть вместе со мной, посылать из портов статьи в газеты, а затем издать книгу.
— Приз составляет 5 тысяч долларов. Таким образом, вы получите 2 тысячи 500 долларов и половину всех гонораров.
Что ж, если не выгорело с миллионами, может, стоит попытаться сколотить хотя бы несколько тысяч? В те времена 2 тысячи 500 долларов были приличными деньгами. Но осторожности ради я решил все-таки выяснить все досконально:
— И как же вы собираетесь финансировать это предприятие?
Лакстон молча вытащил чековую книжку, заполнил формуляр и показал его мне:
— Я беру на себя половину всех расходов.
— Идет, — я протянул ему руку, — вторая половина — моя!
Мы потратили несколько часов и в результате составили договор, определяющий все статьи расходов и распределение доходов. Согласно этому договору, я обязывался приобрести судно, оснастить его, приготовить к плаванию и провести вокруг света.
Обе стороны поставили под документом свои подписи и ударили по рукам. А потом мы выпили на брудершафт.
На следующее утро я отправился подыскивать судно меньшее, чем «Спрей». И я уже ясно представлял себе, каким оно должно быть, это мое новое судно. Протопав несколько часов пешком, я добрался наконец до индейской деревни. Возле нее, у берега Ванкуверской бухты, стояли пироги здешних жителей. Я остановился возле самой большой и устойчивой из них и терпеливо стал ждать. Через некоторое время пришел некий краснокожий джентльмен и забрался в пирогу. Я присел рядом с ним. Поговорили о погоде, о рыбной ловле и о китобойном промысле, которым занимались здешние индейцы. Оказалось, что здесь дела обстояли так себе, и причиной тому определенно были «эти проклятые пароходы».
Тогда я осторожненько заметил, что в трудные времена — все трудно. Попробуй вот, например, продать пирогу, так, поди, не возьмешь за нее хорошей цены. Мой краснокожий друг энергично меня опровергал. Он со своей стороны считал, что покупка пироги — самое надежное капиталовложение, особенно если пирога такая, как та, в которой мы сидим. Эту пирогу построил пятьдесят лет назад его отец. Построил из красного кедра и, заметьте, из одного целого куска!
Я согласился: да, тот превращенный в пирогу кусок кедра, что принадлежал некогда его отцу, безусловно, имел свою цену. Но с другой стороны, пятьдесят лет для лодки возраст довольно почтенный, и уж если когда-нибудь я решился бы купить лодку, хоть это вовсе не входит в мои намерения, я предпочел бы получить что-нибудь поновее.
Короче говоря, к наступлению сумерек я за малую цену купил большую пирогу. Мой краснокожий друг подарил мне на память еще и голову своего умершего отца, построившего эту пирогу. Тщательно прокопченную голову я положил в пирогу, взмахнул веслом, да так и махал им всю ночь до самой Виктории. Там я нарастил борта пироги повыше, где на 10, а где и на целых 18 сантиметров, и укрепил ее корпус шпангоутами и кильсоном. Под днищем я приладил киль — свинцовую чушку килограммов в 300. Затем я соорудил маленькую каюту со столом, шкафчиком для провизии и койкой. В корме я устроил нечто вроде маленькой рубки. К ней подвел все фалы от трех небольших мачт. Таким образом, я мог отлично управляться с парусами, не покидая рубки. Мой маленький трехмачтовик мог нести паруса общей площадью не менее 21 квадратного метра. Полная длина его от кормы до украшенного великолепной индейской резьбой штевня составляла 11,6 метра, а по ватерлинии — 9,15 метра. Наиболее слабой его стороной была ширина, не превышавшая 1,68 метра в самом широком месте.
Судно показалось мне слишком валким, и для увеличения остойчивости я уложил между флортимберсами[47] 500 килограммов балласта, а кроме того, взял еще на борт 200 килограммов песка в мешках для дифферентовки.
Наконец мы погрузили 450 литров воды в двух железных танках и продовольствие из расчета на три месяца. Остановка была теперь лишь за нами самими.
Прежде чем отдать швартовы, я нарек судно именем «Тиликум», что по-индейски означает «друг».
Мы отвалили 21 мая 1901 года. Лакстон ежедневно писал о нас в своей газете, поэтому народу провожать нас собралось почти столько же, как и в тот день, когда мы в строжайшей тайне уходили на «Ксоре» за сокровищами.
Провожающие затевали пари, что нам не выйти из бухты, не перевернувшись. И ставки были отнюдь не в нашу пользу.
С легким остовым ветром мы отошли от причала, но ушли за этот день не слишком далеко: ветер и течение работали против нас. Ночь мы простояли на якоре под защитой маленького островка, а на следующее утро, уже с попутным ветром и при благоприятном течении, двинулись дальше. Около 15 часов мы миновали мыс Флаттери, и теперь перед нами раскинулся открытый Тихий океан.
Для моего спутника-журналиста наступили тяжелые времена. На него навалилась страшенная морская болезнь, и не болезнь даже, а просто-таки какое-то невероятное морское помешательство. Не успели мы выйти из бухты, как он начал «травить».
— Джон, — простонал он, — давай вернемся.
Не говоря ни слова в ответ, я усадил его в уголок рубки и крепко обвязал тросом, чтобы он не «списался» за борт. Потом я сунул ему в руки румпель.
— Норман, наш курс — зюйд-вест. Твоя вахта до полуночи. Строго держи курс и следи за огнями пароходов. Если заметишь, что судно сближается с нами или ветер заходит, буди меня.
— Я не могу, — чуть слышно прошептал Норман и отрыгнул последние остатки своего позавчерашнего ужина.
Я безжалостно нанес ему несколько хуков по нижним ребрам. Это настолько приободрило его, что он начал рулить. Не раздеваясь, прямо в штанах и куртке, я забрался в нашу единственную койку.
Так или иначе, но на выносливость Нормана слишком больших надежд я не возлагал и потому спал вполглаза. Через некоторое время я почувствовал, что «Тиликум» приводится к ветру. Не мешкая ни секунды, я выскочил из койки и бросился на палубу. Мой Норман завис, едва не вывалившись из своей страховочной петли и ухватившись обеими руками за голову. К счастью, ветер был довольно умеренный и с такелажем ничего не случилось.
Не говоря ни слова, я взял ведро, наполнил его чудесной, прозрачной тихоокеанской водичкой и со всего маху выплеснул ее прямо Норману на голову. Норман ойкнул и схватился за румпель. Судно снова легло на курс.
За эту вахту мне еще трижды пришлось прибегать к спасительному ведру, и в результате поспать почти не пришлось. После этого я дал Норману возможность спать целых восемь часов в надежде на то, что за это время он несколько придет в себя.
Но с Норманом оказалось куда сложнее. Понадобилось бессчетное количество тумаков и водных процедур, потребовалась целая неделя, чтобы снова вернуть его хоть в мало-мальски приличное человеческое состояние. Лакстон сторицей расплатился за все те враки о морских приключениях, которые он когда-либо напечатал в своей газете, а может, даже и за все те, что ему еще предстояло написать.
Итак, я снова сидел на террасе отеля «Королева» и глядел на гавань. В самом дальнем углу ее робко пристроились некогда столь гордые трехмачтовые корабли с длинными прямыми реями, барки, шхуны. Ванты их порыжели от ржавчины, рангоут скособочился и поломался во время зимних штормов. Спрос на старые парусники был настолько ниже предложений, что зачастую выгоднее было сразу же пустить их на слом.
У стенки стояли безобразные железные паровые коробки. Из их труб валил густой, жирный дым, вонючими клубами тянувшийся через всю когда-то столь чистую гавань.
Мне было едва за сорок, но чувствовал я себя таким же старым и полуразвалившимся, как мой старый барк. Пока что я был еще при деньгах и даже мог себе позволить ежедневно посещать отель «Королева». Но поскольку миллионером стать мне так и не удалось, я опасался, что денег моих хватит не очень-то надолго.
К моему столику подсел мистер Лакстон, который, как и я, ежедневно приходил в отель и строчил на веранде репортажи в свою газету.
— Хелло, кэптн Восс!
— Хелло, мистер Лакстон!
— Что вы скажете о плавании Слокама?
— А что я могу сказать, если впервые от вас слышу это имя!
— Кэптн Восс, моя газета давно уже регулярно печатает сообщения о кругосветном плавании Слокама, а вы ничего не знаете?
— Очень сожалею, но я читаю только сообщения о прибытии судов да бюллетени фрахтовых ставок.
Слово за слово, и я узнал наконец о том, что капитан Джошуа Слокам на двенадцатиметровом шлюпе «Спрей» один-одинешенек обошел вокруг света. Теперь он описал свои приключения в книге, которую мистер Лакстон и дал мне почитать. Весь вечер и половину ночи я, не отрываясь, читал книгу Слокама. Да, этот парень в самом деле кое-чего добился. Но надо сказать, что ему еще и везло отчаянно, а уж несколько раз прямо-таки сам господь вызволял его из беды.
На следующий день я сказал Лакстону:
— Трудность не в том, что судно такое маленькое. Я уверен, что хорошо сработанное малое судно так же надежно, как и большое. Риск был велик потому, что Слокам плавал в одиночку. Один человек не в состоянии двадцать четыре часа кряду нести вахту и вести наблюдение. Месяц, полгода, год может судно идти само, без человека на палубе — и все будет в порядке. Но где гарантия, что в один роковой день на его пути не окажется вдруг чужое судно или скала? Ведь Слокам-то несколько раз просто чудом избежал этой опасности. Вдвоем я на такое плавание отважился бы в любой момент, а в одиночку — нет, не рискнул бы.
Лакстон долго ковырял соломинкой в своем стакане:
— Кэптн Восс, а вот слабо вам вдвоем со мной на маленьком, как у Слокама, судне обойти вокруг света!
— Мне-то давно не слабо, — сказал я, — но как быть с вами? Вы ведь моря и не нюхали… И самое главное, кто за это будет платить?
И тут Лакстон раскрыл мне свой план. Я узнал, что назначен приз за кругосветное плавание на судне меньшем, чем было у Слокама. Число участников при этом специально не оговорено. Лакстон собирался плыть вместе со мной, посылать из портов статьи в газеты, а затем издать книгу.
— Приз составляет 5 тысяч долларов. Таким образом, вы получите 2 тысячи 500 долларов и половину всех гонораров.
Что ж, если не выгорело с миллионами, может, стоит попытаться сколотить хотя бы несколько тысяч? В те времена 2 тысячи 500 долларов были приличными деньгами. Но осторожности ради я решил все-таки выяснить все досконально:
— И как же вы собираетесь финансировать это предприятие?
Лакстон молча вытащил чековую книжку, заполнил формуляр и показал его мне:
— Я беру на себя половину всех расходов.
— Идет, — я протянул ему руку, — вторая половина — моя!
Мы потратили несколько часов и в результате составили договор, определяющий все статьи расходов и распределение доходов. Согласно этому договору, я обязывался приобрести судно, оснастить его, приготовить к плаванию и провести вокруг света.
Обе стороны поставили под документом свои подписи и ударили по рукам. А потом мы выпили на брудершафт.
На следующее утро я отправился подыскивать судно меньшее, чем «Спрей». И я уже ясно представлял себе, каким оно должно быть, это мое новое судно. Протопав несколько часов пешком, я добрался наконец до индейской деревни. Возле нее, у берега Ванкуверской бухты, стояли пироги здешних жителей. Я остановился возле самой большой и устойчивой из них и терпеливо стал ждать. Через некоторое время пришел некий краснокожий джентльмен и забрался в пирогу. Я присел рядом с ним. Поговорили о погоде, о рыбной ловле и о китобойном промысле, которым занимались здешние индейцы. Оказалось, что здесь дела обстояли так себе, и причиной тому определенно были «эти проклятые пароходы».
Тогда я осторожненько заметил, что в трудные времена — все трудно. Попробуй вот, например, продать пирогу, так, поди, не возьмешь за нее хорошей цены. Мой краснокожий друг энергично меня опровергал. Он со своей стороны считал, что покупка пироги — самое надежное капиталовложение, особенно если пирога такая, как та, в которой мы сидим. Эту пирогу построил пятьдесят лет назад его отец. Построил из красного кедра и, заметьте, из одного целого куска!
Я согласился: да, тот превращенный в пирогу кусок кедра, что принадлежал некогда его отцу, безусловно, имел свою цену. Но с другой стороны, пятьдесят лет для лодки возраст довольно почтенный, и уж если когда-нибудь я решился бы купить лодку, хоть это вовсе не входит в мои намерения, я предпочел бы получить что-нибудь поновее.
Короче говоря, к наступлению сумерек я за малую цену купил большую пирогу. Мой краснокожий друг подарил мне на память еще и голову своего умершего отца, построившего эту пирогу. Тщательно прокопченную голову я положил в пирогу, взмахнул веслом, да так и махал им всю ночь до самой Виктории. Там я нарастил борта пироги повыше, где на 10, а где и на целых 18 сантиметров, и укрепил ее корпус шпангоутами и кильсоном. Под днищем я приладил киль — свинцовую чушку килограммов в 300. Затем я соорудил маленькую каюту со столом, шкафчиком для провизии и койкой. В корме я устроил нечто вроде маленькой рубки. К ней подвел все фалы от трех небольших мачт. Таким образом, я мог отлично управляться с парусами, не покидая рубки. Мой маленький трехмачтовик мог нести паруса общей площадью не менее 21 квадратного метра. Полная длина его от кормы до украшенного великолепной индейской резьбой штевня составляла 11,6 метра, а по ватерлинии — 9,15 метра. Наиболее слабой его стороной была ширина, не превышавшая 1,68 метра в самом широком месте.
Судно показалось мне слишком валким, и для увеличения остойчивости я уложил между флортимберсами[47] 500 килограммов балласта, а кроме того, взял еще на борт 200 килограммов песка в мешках для дифферентовки.
Наконец мы погрузили 450 литров воды в двух железных танках и продовольствие из расчета на три месяца. Остановка была теперь лишь за нами самими.
Прежде чем отдать швартовы, я нарек судно именем «Тиликум», что по-индейски означает «друг».
Мы отвалили 21 мая 1901 года. Лакстон ежедневно писал о нас в своей газете, поэтому народу провожать нас собралось почти столько же, как и в тот день, когда мы в строжайшей тайне уходили на «Ксоре» за сокровищами.
Провожающие затевали пари, что нам не выйти из бухты, не перевернувшись. И ставки были отнюдь не в нашу пользу.
С легким остовым ветром мы отошли от причала, но ушли за этот день не слишком далеко: ветер и течение работали против нас. Ночь мы простояли на якоре под защитой маленького островка, а на следующее утро, уже с попутным ветром и при благоприятном течении, двинулись дальше. Около 15 часов мы миновали мыс Флаттери, и теперь перед нами раскинулся открытый Тихий океан.
Для моего спутника-журналиста наступили тяжелые времена. На него навалилась страшенная морская болезнь, и не болезнь даже, а просто-таки какое-то невероятное морское помешательство. Не успели мы выйти из бухты, как он начал «травить».
— Джон, — простонал он, — давай вернемся.
Не говоря ни слова в ответ, я усадил его в уголок рубки и крепко обвязал тросом, чтобы он не «списался» за борт. Потом я сунул ему в руки румпель.
— Норман, наш курс — зюйд-вест. Твоя вахта до полуночи. Строго держи курс и следи за огнями пароходов. Если заметишь, что судно сближается с нами или ветер заходит, буди меня.
— Я не могу, — чуть слышно прошептал Норман и отрыгнул последние остатки своего позавчерашнего ужина.
Я безжалостно нанес ему несколько хуков по нижним ребрам. Это настолько приободрило его, что он начал рулить. Не раздеваясь, прямо в штанах и куртке, я забрался в нашу единственную койку.
Так или иначе, но на выносливость Нормана слишком больших надежд я не возлагал и потому спал вполглаза. Через некоторое время я почувствовал, что «Тиликум» приводится к ветру. Не мешкая ни секунды, я выскочил из койки и бросился на палубу. Мой Норман завис, едва не вывалившись из своей страховочной петли и ухватившись обеими руками за голову. К счастью, ветер был довольно умеренный и с такелажем ничего не случилось.
Не говоря ни слова, я взял ведро, наполнил его чудесной, прозрачной тихоокеанской водичкой и со всего маху выплеснул ее прямо Норману на голову. Норман ойкнул и схватился за румпель. Судно снова легло на курс.
За эту вахту мне еще трижды пришлось прибегать к спасительному ведру, и в результате поспать почти не пришлось. После этого я дал Норману возможность спать целых восемь часов в надежде на то, что за это время он несколько придет в себя.
Но с Норманом оказалось куда сложнее. Понадобилось бессчетное количество тумаков и водных процедур, потребовалась целая неделя, чтобы снова вернуть его хоть в мало-мальски приличное человеческое состояние. Лакстон сторицей расплатился за все те враки о морских приключениях, которые он когда-либо напечатал в своей газете, а может, даже и за все те, что ему еще предстояло написать.