Страница:
– Отлично! – Глеб порылся в сумке, достал записную книжку и шариковую ручку, протянул старику, не очень-то веря в успех.
– Я обычно рисую карандашом, но для вас…
Скуратович положил блокнот на колени, отвернулся от Глеба, словно школьник-отличник, который не хочет, чтобы у него списывали, и принялся что-то калякать на страничке, прикрывая рисунок ладонью. Временами Василий Антонович приподнимал голову и смотрел вдаль, как будто видел там человека, портрет которого пытался изобразить. Он пыхтел, сопел, ерзал, даже слюнявил кончик ручки, точно это был карандаш.
Наконец Скуратович прихлопнул ладонью страничку и с видом победителя посмотрел на Глеба. Затем резко убрал руку и подал записную книжку, спросив при этом:
– Похож?
Вопрос был идиотским, но тем не менее Сиверов ответил, чтобы не обижать Скуратовича:
– Вылитый.
Рисунок оказался выполнен вполне пристойно, во всяком случае, имея рядом оригинал, человека можно было бы узнать. Но у Глеба оставались сомнения в художественных способностях старика, и он решил проверить:
– А меня вы могли бы нарисовать?
– Могу и вас.
На этот раз Скуратович уже не таился. И самое интересное, он даже ни разу не взглянул на Глеба, рисовал, уставившись куда-то в пространство. Сиверов с интересом наблюдал за ним. Портрет получался вполне похожим. Этот портрет Скуратович, в отличие от предыдущего, подписал, поставив свой замысловатый автограф и отдал блокнот Сиверову. Вернее, даже, не отдал, а торжественно вручил, словно бы это был не рисунок душевнобольного музейного хранителя, а, по меньшей мере, работа Пабло Пикассо.
«Ну вот, уже что-то, – подумал Сиверов, – не зря я варил кофе и возвращался в сумасшедший дом».
Старик Скуратович сидел с блаженным видом, нежно поглаживая большой китайский термос, словно это был священный сосуд, дарохранительница в храме.
– Послушайте, – обратился к нему Сиверов, – Василий Антонович, а у этого мужчины, что вы нарисовали, не было никаких особых примет, чего-нибудь такого, что бросается в глаза?
– Вы имеете в виду родинки, бородавки, приметные шрамы, да?
– Именно это.
– Вы знаете, ничего такого, обыкновенное лицо в общем-то неприметный человек. Шрамов, родинок и бородавок у него не было. А вот кое-что другое было.
– Что именно? – Глеб насторожился и придвинулся к старику поближе.
– С одной рукой у этого мужчины непорядок.
– В каком смысле непорядок? – уточнил Глеб, возликовав про себя: наконец-то хоть какая-то зацепка.
Если у мужчины на руке, к примеру, татуировка или не хватает пальцев, это уже примета.
– Секундочку.
Василий Антонович задумался, прикрыл глаза, словно пытался увидеть в воображении того человека, вспомнить февраль 1994 года, холодный и промозглый, когда он пришел к нему в музей.
– Правая рука у него была все время в перчатке, он не снимал ее даже в помещении. И здоровался левой.
Что с рукой, я не знаю, но пальцы, вроде бы, не гнулись.
– Вы говорите, офицер? Офицер и инвалид – такого быть не может.
– Я помню абсолютно точно, вот как сейчас вижу черную перчатку на руке.
«Черная перчатка на руке… – повторил Глеб. – Да, и тогда, ночью, старик сказал те же слова. Это уже действительно что-то».
С этим еще предстояло разобраться. То ли у таинственного посетителя был протез, то ли рука парализована, то ли ожог. В общем, могло быть все, что угодно. Но если мужчина появлялся несколько раз, и все время у него на руке была перчатка, то, скорее всего, у него серьезное увечье. Ведь просто так ни один нормальный человек не станет постоянно носить перчатку на одной руке. В таком случае, это должно быть отражено в медицинской карте.
А медицинские карты в поликлинике КГБ, даже если и сданы в архив, все равно хранятся надежно… Глебу даже и в голову не могло прийти, что бывший майор КГБ Павел Павлович Шелковников, будучи человеком предусмотрительным, свою карту, как и личное дело, из архивов изъял, воспользовавшись неразберихой. Как и каждый офицер КГБ он прекрасно понимал, что лучше исчезнуть бесследно, если уж решил сменить род деятельности.
– Ну, Василий Антонович, спасибо вам.
– Не стоит благодарить, вспомнил, что знал…
А кстати, зачем вам это все нужно? – вдруг насторожился Скуратович; глаза его блеснули, и осмысленное выражение мгновенно исчезло. – Уж не хотите ли вы меня убить?
– Вас? Да что вы! Успокойтесь, я просто так поинтересовался.
– Э, нет, – старик зашамкал мокрыми губами, – просто так подобными вещами не интересуются, вы, наверное, тоже из КГБ. Я угадал? – он пронзительно взглянул на Глеба, и глаза его не были больше безумными.
– Когда-то работал, но теперь уже не служу.
– Что, тоже уволили, отправили на пенсию, списали, как машину, исчерпавшую ресурсы?
– Да нет, все куда сложнее.
– Везет же мне на кэгэбистов, – рассмеялся Скуратович И тут он увидел белый халат: прямо на них шел по аллее врач, оглядываясь по сторонам.
Старику стало не по себе.
– Я, наверное, пойду, – произнес он, прижимая к груди подарок, как ребенок, который боится, что" у него отнимут любимую игрушку.
– Да, Василий Антонович, ступайте. Всего вам доброго. Думаю, мы еще встретимся.
– Может быть, может быть… – пробурчал Скуратович, – если я, конечно, буду жив, если меня не отравят и не убьют.
– Да будет вам.
Глеб скрылся от врача за углом корпуса и поспешил к своей машине. Его охватило радостное возбуждение.
Интуиция его никогда не подводила, и на этот раз он чувствовал, что Всевышний дал ему в руку верную ниточку, и теперь ее надо только не оборвать, тянуть медленно, осторожно, наматывая кольцо за кольцом.
И тогда – Глеб это чувствовал – у него есть шансы добраться до того человека, до Однорукого, как его назвал для себя Сиверов.
«Странно, что Скуратович с его цепкой памятью не помнит ни имени, ни фамилии этого человека. Ведь должен он был как-то назваться… Ну, да ладно, хоть что-то мне уже известно. И это что-то довольно важное, веская улика, крепкая зацепка. Теперь мне будет что сказать генералу Потапчуку, будет чем его озадачить».
Заниматься этим делом сам Глеб не собирался, считал, что, передав информацию генералу, окончит свою миссию – пусть тот сам распорядится ею так, как сочтет нужным.
Машина завелась сразу, Глеб включил приемник, повертел ручку настройки. Ничего интересного в эфире не звучало. Тогда Глеб вставил попавшуюся под руку кассету. По первым аккордам он сразу узнал музыку – это была опера «Лоэнгрин», увертюра, именно ее он недавно насвистывал.
«Последнее, что я слушал из Вагнера, была именно эта кассета, и никогда мне ее не давали дослушать до конца. Вот и застряла мелодия в памяти…»
Глеб направлялся к центру города.
Глава 15
– Я обычно рисую карандашом, но для вас…
Скуратович положил блокнот на колени, отвернулся от Глеба, словно школьник-отличник, который не хочет, чтобы у него списывали, и принялся что-то калякать на страничке, прикрывая рисунок ладонью. Временами Василий Антонович приподнимал голову и смотрел вдаль, как будто видел там человека, портрет которого пытался изобразить. Он пыхтел, сопел, ерзал, даже слюнявил кончик ручки, точно это был карандаш.
Наконец Скуратович прихлопнул ладонью страничку и с видом победителя посмотрел на Глеба. Затем резко убрал руку и подал записную книжку, спросив при этом:
– Похож?
Вопрос был идиотским, но тем не менее Сиверов ответил, чтобы не обижать Скуратовича:
– Вылитый.
Рисунок оказался выполнен вполне пристойно, во всяком случае, имея рядом оригинал, человека можно было бы узнать. Но у Глеба оставались сомнения в художественных способностях старика, и он решил проверить:
– А меня вы могли бы нарисовать?
– Могу и вас.
На этот раз Скуратович уже не таился. И самое интересное, он даже ни разу не взглянул на Глеба, рисовал, уставившись куда-то в пространство. Сиверов с интересом наблюдал за ним. Портрет получался вполне похожим. Этот портрет Скуратович, в отличие от предыдущего, подписал, поставив свой замысловатый автограф и отдал блокнот Сиверову. Вернее, даже, не отдал, а торжественно вручил, словно бы это был не рисунок душевнобольного музейного хранителя, а, по меньшей мере, работа Пабло Пикассо.
«Ну вот, уже что-то, – подумал Сиверов, – не зря я варил кофе и возвращался в сумасшедший дом».
Старик Скуратович сидел с блаженным видом, нежно поглаживая большой китайский термос, словно это был священный сосуд, дарохранительница в храме.
– Послушайте, – обратился к нему Сиверов, – Василий Антонович, а у этого мужчины, что вы нарисовали, не было никаких особых примет, чего-нибудь такого, что бросается в глаза?
– Вы имеете в виду родинки, бородавки, приметные шрамы, да?
– Именно это.
– Вы знаете, ничего такого, обыкновенное лицо в общем-то неприметный человек. Шрамов, родинок и бородавок у него не было. А вот кое-что другое было.
– Что именно? – Глеб насторожился и придвинулся к старику поближе.
– С одной рукой у этого мужчины непорядок.
– В каком смысле непорядок? – уточнил Глеб, возликовав про себя: наконец-то хоть какая-то зацепка.
Если у мужчины на руке, к примеру, татуировка или не хватает пальцев, это уже примета.
– Секундочку.
Василий Антонович задумался, прикрыл глаза, словно пытался увидеть в воображении того человека, вспомнить февраль 1994 года, холодный и промозглый, когда он пришел к нему в музей.
– Правая рука у него была все время в перчатке, он не снимал ее даже в помещении. И здоровался левой.
Что с рукой, я не знаю, но пальцы, вроде бы, не гнулись.
– Вы говорите, офицер? Офицер и инвалид – такого быть не может.
– Я помню абсолютно точно, вот как сейчас вижу черную перчатку на руке.
«Черная перчатка на руке… – повторил Глеб. – Да, и тогда, ночью, старик сказал те же слова. Это уже действительно что-то».
С этим еще предстояло разобраться. То ли у таинственного посетителя был протез, то ли рука парализована, то ли ожог. В общем, могло быть все, что угодно. Но если мужчина появлялся несколько раз, и все время у него на руке была перчатка, то, скорее всего, у него серьезное увечье. Ведь просто так ни один нормальный человек не станет постоянно носить перчатку на одной руке. В таком случае, это должно быть отражено в медицинской карте.
А медицинские карты в поликлинике КГБ, даже если и сданы в архив, все равно хранятся надежно… Глебу даже и в голову не могло прийти, что бывший майор КГБ Павел Павлович Шелковников, будучи человеком предусмотрительным, свою карту, как и личное дело, из архивов изъял, воспользовавшись неразберихой. Как и каждый офицер КГБ он прекрасно понимал, что лучше исчезнуть бесследно, если уж решил сменить род деятельности.
– Ну, Василий Антонович, спасибо вам.
– Не стоит благодарить, вспомнил, что знал…
А кстати, зачем вам это все нужно? – вдруг насторожился Скуратович; глаза его блеснули, и осмысленное выражение мгновенно исчезло. – Уж не хотите ли вы меня убить?
– Вас? Да что вы! Успокойтесь, я просто так поинтересовался.
– Э, нет, – старик зашамкал мокрыми губами, – просто так подобными вещами не интересуются, вы, наверное, тоже из КГБ. Я угадал? – он пронзительно взглянул на Глеба, и глаза его не были больше безумными.
– Когда-то работал, но теперь уже не служу.
– Что, тоже уволили, отправили на пенсию, списали, как машину, исчерпавшую ресурсы?
– Да нет, все куда сложнее.
– Везет же мне на кэгэбистов, – рассмеялся Скуратович И тут он увидел белый халат: прямо на них шел по аллее врач, оглядываясь по сторонам.
Старику стало не по себе.
– Я, наверное, пойду, – произнес он, прижимая к груди подарок, как ребенок, который боится, что" у него отнимут любимую игрушку.
– Да, Василий Антонович, ступайте. Всего вам доброго. Думаю, мы еще встретимся.
– Может быть, может быть… – пробурчал Скуратович, – если я, конечно, буду жив, если меня не отравят и не убьют.
– Да будет вам.
Глеб скрылся от врача за углом корпуса и поспешил к своей машине. Его охватило радостное возбуждение.
Интуиция его никогда не подводила, и на этот раз он чувствовал, что Всевышний дал ему в руку верную ниточку, и теперь ее надо только не оборвать, тянуть медленно, осторожно, наматывая кольцо за кольцом.
И тогда – Глеб это чувствовал – у него есть шансы добраться до того человека, до Однорукого, как его назвал для себя Сиверов.
«Странно, что Скуратович с его цепкой памятью не помнит ни имени, ни фамилии этого человека. Ведь должен он был как-то назваться… Ну, да ладно, хоть что-то мне уже известно. И это что-то довольно важное, веская улика, крепкая зацепка. Теперь мне будет что сказать генералу Потапчуку, будет чем его озадачить».
Заниматься этим делом сам Глеб не собирался, считал, что, передав информацию генералу, окончит свою миссию – пусть тот сам распорядится ею так, как сочтет нужным.
Машина завелась сразу, Глеб включил приемник, повертел ручку настройки. Ничего интересного в эфире не звучало. Тогда Глеб вставил попавшуюся под руку кассету. По первым аккордам он сразу узнал музыку – это была опера «Лоэнгрин», увертюра, именно ее он недавно насвистывал.
«Последнее, что я слушал из Вагнера, была именно эта кассета, и никогда мне ее не давали дослушать до конца. Вот и застряла мелодия в памяти…»
Глеб направлялся к центру города.
Глава 15
Рабочий день президента был расписан буквально по минутам – работа с документами, подписание договоров, встречи. Директору ФСБ и генеральному прокурору России было назначено на двенадцать и на одиннадцать тридцать. В половине двенадцатого президент должен был встретиться с генпрокурором, а через полчаса – с директором ФСБ.
Ровно в двенадцать ноль-ноль дверь кремлевского кабинета президента открылась, и вошел директор ФСБ с коричневой папкой в руках. Президент был поглощен работой. Директор ФСБ уже знал, что вчера поздним вечером тот имел пятнадцатиминутный телефонный разговор с канцлером Германии Колем.
Естественно, о чем говорили президент и канцлер, для большинства оставалось загадкой. Об этом не передавалось в информационных сообщениях, но директор ФСБ мог предположить, что разговор, по всей вероятности, шел о коллекции барона Отто фон Рунге.
Однако о чем договорились главы государств – этого директор ФСБ не знал.
– Проходите, присаживайтесь, – президент правой рукой указал на кресло.
– Спасибо.
Выглядел хозяин кабинета великолепно – даже лучше, чем в телевизоре. Когда видишь лицо на экране, трудно отделаться от мысли, что над ним поработали, придали «товарный вид», но при личной встрече становилось ясно, что такой вид – норма. Президент был одет в темно-синий костюм с галстуком в тон и хорошо причесан.
Время от времени на его озабоченном лице появлялась улыбка, и тогда глаза задорно поблескивали.
Вообще президент после операции чувствовал себя прекрасно. Он выглядел помолодевшим лет на пятнадцать-двадцать, буквально кипел энергией, был деятелен, обстоятелен, реагировал на каждую фразу и на каждое слово, сразу схватывал суть разговора и движением головы, жестом руки давал понять своему собеседнику, что тот может не продолжать, мол, мысль уже уловил и она ему ясна.
– Пожалуйста, дальше, следующий вопрос, – негромко говорил хозяин кабинета, постукивая ручкой по белому листу бумаги, лежащему перед ним.
Как и предполагал директор ФСБ, его вызвали не совсем для того, чтобы услышать отчет о работе спецслужбы, хотя и это президента интересовало. И директор ФСБ принялся рассказывать о нескольких удачно проведенных операциях, связанных с пресечением контрабанды наркотиков, а также задержанием торговцев радиоактивными веществами.
– Достаточно, не продолжайте, я все понял.
– Следующее, о чем я хотел бы доложить…
В общем, все шло как всегда. Министр докладывал, президент внимательно слушал, время от времени кое-что записывая на лежащем перед ним листе бумаги.
– Ну, что ж, молодцы, могу поздравить.
– Спасибо, стараемся.
– Вот только средств не всегда хватает? – хитро щурился президент.
– Всегда не хватает, – не моргнув глазом отвечал директор.
– Денег не хватает всем и всегда, – перешел на менее официальный тон хозяин кабинета. – Но ведь работа делается?
– На пределе.
– На пределе, понимаешь, все у нас работают.
От генерального прокурора, который посетил президента до директора ФСБ, Борис Николаевич уже знал о многих операциях правоохранительных органов, о том, что по ним уже возбуждены уголовные дела и ведется кропотливая следственная работа. Далее директор ФСБ принялся рассказывать президенту об оперативных действиях его ведомства по предотвращению хищении радиоактивных веществ с предприятий ВПК. И лишь когда встреча подходила к концу – до ее завершения по часам оставалось четыре минуты, – президент поднял правую руку – так, как это делают школьники за партой.
– Погодите, я понял. Можете не продолжать. Теперь последнее: меня интересует вопрос с коллекцией барона.., как там его, кстати, что-то я запамятовал…
Директор ФСБ от этого вопроса слегка поежился, но виду не подал. Он полагал, что сможет отделаться общими фразами, мол, работа ведется, мы делаем все, что в наших силах.
«Вряд ли помощники решились его подробно проинформировать, ведь еще не известно, как дело повернется! Может, пока пронесет…»
– Работа ведется… – примерно так он и начал говорить.
Но президента было не так-то легко провести, он был стреляным воробьем, и обтекаемые ответы его, конечно же, не удовлетворяли.
– Конкретно, – сказал президент, опуская тяжелую руку на стол. – Конкретно, пожалуйста, что сделано? Я знаю, что из коллекции исчезло восемь картин, они уже найдены?
– Нет, пока не найдены, – бледнея, произнес директор ФСБ и понял, что все те разговоры, которые до этого велись в кабинете – так, предлог, а на; самом деле хозяина интересовал только этот вопрос.
– Делаем все, что в наших силах, – дважды повторил директор ФСБ.
– Этого мало. Кстати, канцлер вчера интересовался, – президент произнес эту фразу так, словно канцлер Германии был чем-то вроде Господа Бога, и все были обязаны повиноваться ему.
Директор ФСБ втянул голову в плечи.
– Дайте нам еще немного времени.
– Найдете или нет?
– Должны найти, – сорвалось у директора ФСБ.
– Найдите обязательно! – твердо сказал президент. – Обязательно, – почти по слогам повторил он. – Это дело государственное, я на вас полагаюсь.
У вас все? – спросил президент, вставая из-за стола.
Директор ФСБ кивнул. Коричневая папка захлопнулась, президент прикусил нижнюю губу, и выражение его лица мгновенно стало суровым и озабоченным, брови сдвинулись к переносице.
– До свидания.
– Надеюсь, до скорого.
Директор ФСБ покидал кремлевский кабинет с тяжелым чувством, словно на плечи ему взвалили непосильную ношу. Уже из машины он приказал своим помощникам ровно в два часа собрать совещание, на котором он сообщит о своей встрече с президентом и в очередной раз всех озадачит, дав кому следует нагоняй за то, что его задание, в котором заинтересован лично президент, до сих пор не выполнено.
Из своего кабинета на Лубянке директор ФСБ позвонил генералу Потапчуку. Тот сразу же снял трубку. В это время генерал в одиночестве сидел в своем кабинете, уже в который раз просматривая бумаги и отчеты своих людей по делу коллекции барона фон Рунге.
За сутки никакой новой информации не поступило, и у генерала Потапчука оставалась последняя надежда – на Глеба Сиверова. Слишком уж странной показалась вчера ему их беседа на конспиративной квартире, слишком живо заблестели глаза Глеба Сиверова, секретного агента по кличке Слепой, когда они расставались.
«Что-то он знает, что-то ему известно», – нервно подумал генерал, прижимая к уху трубку и вслушиваясь в голос своего шефа. Ничего хорошего тон директора ему не сулил.
– Федор Филиппович, что вы мне можете сказать по делу о пропавших картинах?
– К сожалению, новой информации нет, хотя продолжаем искать, копаем, как говорится, по всем направлениям, и вглубь, и вширь.
– Как это нет?! – закричал в трубку директор ФСБ. – Сегодня в два у меня совещание. Я только что из Кремля…
– Да, я уже знаю.
– Так у вас действительно ничего нет?
– Пока ничего, – спокойно сказал Федор Филиппович, – но может быть, не сегодня, так завтра кое-что появится.
– Вы знаете, сколько у нас дней?
– До чего? – прикинулся простачком генерал.
– До того, как коллекция должна быть возвращена в Германию.
– Да, знаю, – спокойно и серьезно сказал Потапчук, – времени совсем мало.
– Вот именно. Времени мало, а дело стоит, как будто замерзло. Ловим шпионов, раскручиваем сложные дела с плутонием, а тут дело-то вроде плевое, а ни с места! Ох, дождетесь, головы полетят…
– Мы ведь не сидим сложа руки, – улучив момент, вставил генерал Потапчук.
– Мне важен результат, а не процесс!
– Дело не такое простое, как кажется.
– Значит, если у вас нет никакой информации, продолжайте работать, на совещание можете не приходить, кандидатов на головомойку там и без вас хватит.
Генералу Потапчуку захотелось сказать спасибо, но он понял, что это прозвучало бы неуместно. Директор ФСБ, конечно, мужик свой и с юмором, но на сей раз может не понять. И Федор Филиппович воздержался.
– Все, работайте, Федор Филиппович, ройте землю, ищите, ищите.
– Будем искать.
– Если появится что-нибудь новое, доложите немедленно. В любое время дня и ночи, – в трубке послышались гудки.
Генерал Потапчук с облегчением вздохнул. Начальства он боялся, не любил, свято следуя принципу: «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Такое отношение он, как всякий советский человек, впитал с молоком матери: ведь в России никогда не любили и не жаловали всяческое начальство.
Потапчук прекрасно понимал, что как сам он не любит свое начальство, так и его подчиненные не жалуют его, не любят и боятся, но вынуждены изображать почтение и преданность.
– Противно все это, – пробурчал генерал себе под нос, подведя итог своим невеселым размышлениям.
И тут вдруг ожил телефонный аппарат, но не тот, по которому только что звонил директор ФСБ, а городской, номер которого не значился ни в каких справочниках, и по которому генералу звонили только очень близкие и очень нужные люди. Не успел еще смолкнуть первый звонок, как Потапчук с надеждой схватил трубку и прижал к уху.
– Слушаю, – негромко произнес он.
– Добрый день, Федор Филиппович, – послышался немного усталый голос Глеба Сиверова. – Как ваше здоровье?
– Да ничего, – в тон ему ответил генерал, – пока еще жив.
– У меня есть для вас новость.
Лицо генерала Потапчука мгновенно приобрело такое выражение, словно он вместо своей привычной зарплаты получил из кассы увесистый чемодан с деньгами.
– Да что ты говоришь!
– Так, мелочь, – ответил Глеб Сиверов, – но тем не менее кое-что любопытное есть. И мне нужна встреча с вами. Или, скорее, эта встреча нужна вам. – Скромностью Сиверов не страдал, но произнес это так беззаботно, что Потапчук не мог обидеться.
– Ты сейчас где?
– Не важно, где я, – пробормотал Глеб, – просто нам надо встретиться. Вы ведь обещали привезти документы по картинам.
– Они тебе нужны?
– В принципе, нет. Сейчас мне нужны вы, мне есть что сказать вам.
– Через тридцать минут я буду там же, где и вчера.
Слышишь, там же, где и вчера.
– Слышу, слышу, – устало бросил Глеб. – Если придете раньше меня, сварите кофе.
Генерал Потапчук улыбнулся. Когда Глеб Сиверов говорил о кофе, это означало, что есть надежда, что не все потеряно, что дела идут неплохо.
– И тебе не стыдно заставлять меня, старого человека, варить тебе кофе?
– Дело того стоит.
– Ладно уж, так и быть, сварю, эксплуататор.
Хоть генерал Потапчук и говорил немного обиженным тоном, но в душе понимал: попроси его Слепой подать кофе ему в постель, он, пожилой человек в генеральских погонах, сделал бы и это. Слишком уж незаурядным человеком был агент по кличке Слепой, слишком необычным. Вот ведь – все управление, а там не одна сотня людей, ничего не могут сделать, а он один что-то, да сумел.
«Либо он очень везучий, либо очень талантлив, может, даже гениален, а гению многое прощается», – подумал Федор Филиппович, опуская трубку на рычаг бережно, как почтенный писатель положил бы на стол свою дорогую авторучку.
Генерал с облегчением вздохнул, а его указательный палец уже вдавил в панель кнопку селектора.
– Машину к подъезду, немедленно.
Затем он нажал соседнюю кнопку и, выдав нагоняй своему помощнику за нерасторопность, сообщил, что на совещание к директору ФСБ он не едет и будет отсутствовать часа два или три. Если случится что-нибудь уж совсем неординарное, тогда его можно будет побеспокоить, номер телефона помощнику известен. Но это только в случае пожара, землетрясения или коммунистического путча…
От нервного возбуждения Глеб даже покусывал губы.
До конспиративной квартиры он добрался намного раньше генерала Потапчука – ведь звонил он из телефона-автомата, висевшего на стене дома, в каких-то ста шагах от квартала, где находилась квартира.
И просьба Глеба сварить кофе была, разумеется, шуткой. Сиверов сам приготовил кофе по своему любимому рецепту и, поджидая генерала, сидел в кресле, зажав между пальцами левой руки зажженную сигарету, смотрел на легкие клубы пара над колбой и вдыхал аромат густого южного напитка.
Ключ в двери повернулся почти бесшумно, и смазанные петли не скрипнули. Но Глеб слышал шаги генерала Потапчука, когда тот еще топтался на площадке, отыскивая в кармане плаща нужный ключ.
Поэтому он как сидел в кресле, так и остался в прежней позе, лишь голову повернул.
– Ты уже здесь? – изумленно воскликнул генерал.
– Здесь, Федор Филиппович.
– А кофе пахнет! – с вожделением, как голодный о куске жареного мяса с луком, вздохнул Потапчук и добавил, подражая Глебу Сиверову:
– Как в буфете на вокзале.
Этим своим вздохом Потапчук чем-то напомнил Слепому Скуратовича, и он не сразу сообразил, что генерал подтрунивает над ним.
– Не правда ваша, Федор Филиппович! На вокзале в буфете пахнет не таким кофе. Если уж говорить начистоту, то там варят кофе по другому рецепту, как раз по тому, по какому варите и вы.
– Растворимый кофе не варят.
– Простите, запамятовал.
Генерал на шутку Глеба не обиделся. Он подошел, протянул руку, и Сиверов ответил на рукопожатие.
Генерал Потапчук не любил первым начинать разговор, и он молча ждал, что скажет Глеб.
А тот тоже молчал, словно испытывая терпение Федора Филипповича.
И Потапчук не выдержал:
– Ну, говори, чего молчишь, как пленный партизан на допросе?
Сиверов опустил руку в спортивную сумку, вытащил блокнот, вырвал из него две страницы и положил перед генералом. Это были рисунки старика Скуратовича – два портрета, выполненные шариковой ручкой Глеба.
– Как вы думаете, Федор Филиппович, кто здесь изображен?
Генерал водрузил на тонкий нос очки с толстыми стеклами в массивной роговой оправе, потер ладонями виски, словно унимая нестерпимую головную боль, подвинул к себе оба рисунка, положил их рядышком, выровняв по верхней кромке, и с интересом стал всматриваться в изображения. Он понимал, что Глеб не просто показывает ему картинки, что, скорее всего, в этих двух портретах – ключ к решению задачи, не дававшей ему покоя.
– Так как по-вашему, Федор Филиппович, кто это? – повторил свой вопрос Глеб.
Генерал рассмеялся, но беззлобно:
– Вот эта карикатура, – он ногтем указательного пальца прикоснулся к портрету Сиверова, – вроде бы на тебя смахивает. А второй – не знаю на кого, никогда его не видел.
– А этот рисунок правда похож на меня?
– В общем-то, вполне. Хотя, на мой взгляд, ты более мужественный.
Глеб засмеялся:
– Вот это вы бросьте.
– А ты Ирине показывал, ей понравилось, она тебя узнала? – задал Потапчук сразу три вопроса.
– Некогда было. Я сразу сюда.
– Хорошо, ты похож, – сказал Потапчук, прикрыв глаза и отпив сразу несколько глотков обжигающе горячего кофе.
– Если я на себя похож, значит, и второй портрет похож на оригинал.
– А кто это?
Глеб пожал плечами:
– Вот поэтому, Федор Филиппович, я и решил с вами встретиться…
– Так кто же это такой? – нетерпеливо спросил Федор Филиппович.
– Этот мужик из вашего ведомства, из вашей службы, я имею в виду ФСБ.
– Из нашего ведомства, уверен?
– Либо работал, либо работает.
– А как его фамилия, как зовут, звание?
– Звание, вроде бы, майор, фамилии, имени и отчества не знаю. Но именно этот человек интересовался коллекцией барона Отто фон Рунге в 1994 году, в феврале, – Глеб назвал число.
Генерал округлил глаза от удивления. Его люди вот уже несколько дней не вылезали из Смоленска, но такой информации не добыли, а Сиверов и из Москвы не выезжал…
– Откуда тебе это стало известно? – спросил генерал и бросил на Глеба короткий пристальный взгляд, подозревая, что тот готовит очередной сюрприз.
– Вы любите Вагнера, Федор Филиппович?
– Отстань, Глеб, ты же прекрасно знаешь, что Вагнера я не люблю.
– Вот видите! Поэтому вам никто ничего и не рассказывает. А я люблю Вагнера, особенно мне нравится его опера «Лоэнгрин».
– Что, что? – переспросил Потапчук.
– Опера «Лоэнгрин», – спокойно повторил Глеб тоном учителя, вдалбливающего урок непослушным и невнимательным детям. – Есть еще один человек, очень старый, ему тоже нравится Вагнер. Он узнал мелодию, которую я насвистывал, и на этой почве мы с ним, можно сказать, подружились.
– Что за человек?
– Василий Антонович Скуратович.
– Скуратович? Что-то больно знакомая фамилия.
– Может, она где-то и проходила по вашим бумагам, должна была проходить.
– Погоди, погоди, Глеб Петрович, кто это?
– Это хранитель Смоленского краеведческого музея.
Правда, он уволился уже давно, более двух лет тому назад. Так вот, к нему и приходил этот мужчина. Он интересовался коллекцией барона фон Рунге и показывал свое удостоверение офицера КГБ.
– Сколько, ты говоришь, лет назад этот Скуратович уволился?
– Немногим более двух лет.
– И к нему приходил этот офицер КГБ?
– Да, незадолго до увольнения.
– Так КГБ уже больше трех лет не существует, он переименован в ФСБ.
– Я это знаю, – ответил Глеб, – но я выкладываю ту информацию, которую имею.
– Слушай, откуда ты ее взял?
– Старик Скуратович рассказал. Он лежит в психиатрической клинике имени Ганнушкина, где ваш покорный слуга выполнял ваше задание. Там мы с ним и познакомились.
– Что? – генерал Потапчук подался вперед. – Старик в сумасшедшем доме рассказал тебе о каком-то сотруднике КГБ, интересовавшимся коллекцией барона фон Рунге два года назад, так?
– Да, генерал, все верно, именно так.
– И ты поверил сумасшедшему?
– Поверил, потому что у меня нет оснований ему не верить. Лечащему врачу он врать будет, а мне с какой стати? Тем более, видите, как похоже он нарисовал меня? Скорее всего, что и этот мужчина похож.
– Тебя он видел, когда рисовал. А того мужика через два года припомнил?
– Лучшего свидетеля у меня нет, да и у вас, кажется, тоже.
– Не зная фамилии, – генерал пожал плечами, – имея лишь этот портрет, найти офицера КГБ? В принципе, все это проблематично… Да и как-то мне не верится в эту историю. Может, это все вообще бред больного?
Ровно в двенадцать ноль-ноль дверь кремлевского кабинета президента открылась, и вошел директор ФСБ с коричневой папкой в руках. Президент был поглощен работой. Директор ФСБ уже знал, что вчера поздним вечером тот имел пятнадцатиминутный телефонный разговор с канцлером Германии Колем.
Естественно, о чем говорили президент и канцлер, для большинства оставалось загадкой. Об этом не передавалось в информационных сообщениях, но директор ФСБ мог предположить, что разговор, по всей вероятности, шел о коллекции барона Отто фон Рунге.
Однако о чем договорились главы государств – этого директор ФСБ не знал.
– Проходите, присаживайтесь, – президент правой рукой указал на кресло.
– Спасибо.
Выглядел хозяин кабинета великолепно – даже лучше, чем в телевизоре. Когда видишь лицо на экране, трудно отделаться от мысли, что над ним поработали, придали «товарный вид», но при личной встрече становилось ясно, что такой вид – норма. Президент был одет в темно-синий костюм с галстуком в тон и хорошо причесан.
Время от времени на его озабоченном лице появлялась улыбка, и тогда глаза задорно поблескивали.
Вообще президент после операции чувствовал себя прекрасно. Он выглядел помолодевшим лет на пятнадцать-двадцать, буквально кипел энергией, был деятелен, обстоятелен, реагировал на каждую фразу и на каждое слово, сразу схватывал суть разговора и движением головы, жестом руки давал понять своему собеседнику, что тот может не продолжать, мол, мысль уже уловил и она ему ясна.
– Пожалуйста, дальше, следующий вопрос, – негромко говорил хозяин кабинета, постукивая ручкой по белому листу бумаги, лежащему перед ним.
Как и предполагал директор ФСБ, его вызвали не совсем для того, чтобы услышать отчет о работе спецслужбы, хотя и это президента интересовало. И директор ФСБ принялся рассказывать о нескольких удачно проведенных операциях, связанных с пресечением контрабанды наркотиков, а также задержанием торговцев радиоактивными веществами.
– Достаточно, не продолжайте, я все понял.
– Следующее, о чем я хотел бы доложить…
В общем, все шло как всегда. Министр докладывал, президент внимательно слушал, время от времени кое-что записывая на лежащем перед ним листе бумаги.
– Ну, что ж, молодцы, могу поздравить.
– Спасибо, стараемся.
– Вот только средств не всегда хватает? – хитро щурился президент.
– Всегда не хватает, – не моргнув глазом отвечал директор.
– Денег не хватает всем и всегда, – перешел на менее официальный тон хозяин кабинета. – Но ведь работа делается?
– На пределе.
– На пределе, понимаешь, все у нас работают.
От генерального прокурора, который посетил президента до директора ФСБ, Борис Николаевич уже знал о многих операциях правоохранительных органов, о том, что по ним уже возбуждены уголовные дела и ведется кропотливая следственная работа. Далее директор ФСБ принялся рассказывать президенту об оперативных действиях его ведомства по предотвращению хищении радиоактивных веществ с предприятий ВПК. И лишь когда встреча подходила к концу – до ее завершения по часам оставалось четыре минуты, – президент поднял правую руку – так, как это делают школьники за партой.
– Погодите, я понял. Можете не продолжать. Теперь последнее: меня интересует вопрос с коллекцией барона.., как там его, кстати, что-то я запамятовал…
Директор ФСБ от этого вопроса слегка поежился, но виду не подал. Он полагал, что сможет отделаться общими фразами, мол, работа ведется, мы делаем все, что в наших силах.
«Вряд ли помощники решились его подробно проинформировать, ведь еще не известно, как дело повернется! Может, пока пронесет…»
– Работа ведется… – примерно так он и начал говорить.
Но президента было не так-то легко провести, он был стреляным воробьем, и обтекаемые ответы его, конечно же, не удовлетворяли.
– Конкретно, – сказал президент, опуская тяжелую руку на стол. – Конкретно, пожалуйста, что сделано? Я знаю, что из коллекции исчезло восемь картин, они уже найдены?
– Нет, пока не найдены, – бледнея, произнес директор ФСБ и понял, что все те разговоры, которые до этого велись в кабинете – так, предлог, а на; самом деле хозяина интересовал только этот вопрос.
– Делаем все, что в наших силах, – дважды повторил директор ФСБ.
– Этого мало. Кстати, канцлер вчера интересовался, – президент произнес эту фразу так, словно канцлер Германии был чем-то вроде Господа Бога, и все были обязаны повиноваться ему.
Директор ФСБ втянул голову в плечи.
– Дайте нам еще немного времени.
– Найдете или нет?
– Должны найти, – сорвалось у директора ФСБ.
– Найдите обязательно! – твердо сказал президент. – Обязательно, – почти по слогам повторил он. – Это дело государственное, я на вас полагаюсь.
У вас все? – спросил президент, вставая из-за стола.
Директор ФСБ кивнул. Коричневая папка захлопнулась, президент прикусил нижнюю губу, и выражение его лица мгновенно стало суровым и озабоченным, брови сдвинулись к переносице.
– До свидания.
– Надеюсь, до скорого.
Директор ФСБ покидал кремлевский кабинет с тяжелым чувством, словно на плечи ему взвалили непосильную ношу. Уже из машины он приказал своим помощникам ровно в два часа собрать совещание, на котором он сообщит о своей встрече с президентом и в очередной раз всех озадачит, дав кому следует нагоняй за то, что его задание, в котором заинтересован лично президент, до сих пор не выполнено.
Из своего кабинета на Лубянке директор ФСБ позвонил генералу Потапчуку. Тот сразу же снял трубку. В это время генерал в одиночестве сидел в своем кабинете, уже в который раз просматривая бумаги и отчеты своих людей по делу коллекции барона фон Рунге.
За сутки никакой новой информации не поступило, и у генерала Потапчука оставалась последняя надежда – на Глеба Сиверова. Слишком уж странной показалась вчера ему их беседа на конспиративной квартире, слишком живо заблестели глаза Глеба Сиверова, секретного агента по кличке Слепой, когда они расставались.
«Что-то он знает, что-то ему известно», – нервно подумал генерал, прижимая к уху трубку и вслушиваясь в голос своего шефа. Ничего хорошего тон директора ему не сулил.
– Федор Филиппович, что вы мне можете сказать по делу о пропавших картинах?
– К сожалению, новой информации нет, хотя продолжаем искать, копаем, как говорится, по всем направлениям, и вглубь, и вширь.
– Как это нет?! – закричал в трубку директор ФСБ. – Сегодня в два у меня совещание. Я только что из Кремля…
– Да, я уже знаю.
– Так у вас действительно ничего нет?
– Пока ничего, – спокойно сказал Федор Филиппович, – но может быть, не сегодня, так завтра кое-что появится.
– Вы знаете, сколько у нас дней?
– До чего? – прикинулся простачком генерал.
– До того, как коллекция должна быть возвращена в Германию.
– Да, знаю, – спокойно и серьезно сказал Потапчук, – времени совсем мало.
– Вот именно. Времени мало, а дело стоит, как будто замерзло. Ловим шпионов, раскручиваем сложные дела с плутонием, а тут дело-то вроде плевое, а ни с места! Ох, дождетесь, головы полетят…
– Мы ведь не сидим сложа руки, – улучив момент, вставил генерал Потапчук.
– Мне важен результат, а не процесс!
– Дело не такое простое, как кажется.
– Значит, если у вас нет никакой информации, продолжайте работать, на совещание можете не приходить, кандидатов на головомойку там и без вас хватит.
Генералу Потапчуку захотелось сказать спасибо, но он понял, что это прозвучало бы неуместно. Директор ФСБ, конечно, мужик свой и с юмором, но на сей раз может не понять. И Федор Филиппович воздержался.
– Все, работайте, Федор Филиппович, ройте землю, ищите, ищите.
– Будем искать.
– Если появится что-нибудь новое, доложите немедленно. В любое время дня и ночи, – в трубке послышались гудки.
Генерал Потапчук с облегчением вздохнул. Начальства он боялся, не любил, свято следуя принципу: «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Такое отношение он, как всякий советский человек, впитал с молоком матери: ведь в России никогда не любили и не жаловали всяческое начальство.
Потапчук прекрасно понимал, что как сам он не любит свое начальство, так и его подчиненные не жалуют его, не любят и боятся, но вынуждены изображать почтение и преданность.
– Противно все это, – пробурчал генерал себе под нос, подведя итог своим невеселым размышлениям.
И тут вдруг ожил телефонный аппарат, но не тот, по которому только что звонил директор ФСБ, а городской, номер которого не значился ни в каких справочниках, и по которому генералу звонили только очень близкие и очень нужные люди. Не успел еще смолкнуть первый звонок, как Потапчук с надеждой схватил трубку и прижал к уху.
– Слушаю, – негромко произнес он.
– Добрый день, Федор Филиппович, – послышался немного усталый голос Глеба Сиверова. – Как ваше здоровье?
– Да ничего, – в тон ему ответил генерал, – пока еще жив.
– У меня есть для вас новость.
Лицо генерала Потапчука мгновенно приобрело такое выражение, словно он вместо своей привычной зарплаты получил из кассы увесистый чемодан с деньгами.
– Да что ты говоришь!
– Так, мелочь, – ответил Глеб Сиверов, – но тем не менее кое-что любопытное есть. И мне нужна встреча с вами. Или, скорее, эта встреча нужна вам. – Скромностью Сиверов не страдал, но произнес это так беззаботно, что Потапчук не мог обидеться.
– Ты сейчас где?
– Не важно, где я, – пробормотал Глеб, – просто нам надо встретиться. Вы ведь обещали привезти документы по картинам.
– Они тебе нужны?
– В принципе, нет. Сейчас мне нужны вы, мне есть что сказать вам.
– Через тридцать минут я буду там же, где и вчера.
Слышишь, там же, где и вчера.
– Слышу, слышу, – устало бросил Глеб. – Если придете раньше меня, сварите кофе.
Генерал Потапчук улыбнулся. Когда Глеб Сиверов говорил о кофе, это означало, что есть надежда, что не все потеряно, что дела идут неплохо.
– И тебе не стыдно заставлять меня, старого человека, варить тебе кофе?
– Дело того стоит.
– Ладно уж, так и быть, сварю, эксплуататор.
Хоть генерал Потапчук и говорил немного обиженным тоном, но в душе понимал: попроси его Слепой подать кофе ему в постель, он, пожилой человек в генеральских погонах, сделал бы и это. Слишком уж незаурядным человеком был агент по кличке Слепой, слишком необычным. Вот ведь – все управление, а там не одна сотня людей, ничего не могут сделать, а он один что-то, да сумел.
«Либо он очень везучий, либо очень талантлив, может, даже гениален, а гению многое прощается», – подумал Федор Филиппович, опуская трубку на рычаг бережно, как почтенный писатель положил бы на стол свою дорогую авторучку.
Генерал с облегчением вздохнул, а его указательный палец уже вдавил в панель кнопку селектора.
– Машину к подъезду, немедленно.
Затем он нажал соседнюю кнопку и, выдав нагоняй своему помощнику за нерасторопность, сообщил, что на совещание к директору ФСБ он не едет и будет отсутствовать часа два или три. Если случится что-нибудь уж совсем неординарное, тогда его можно будет побеспокоить, номер телефона помощнику известен. Но это только в случае пожара, землетрясения или коммунистического путча…
* * *
Шестое чувство подсказывало Глебу Сиверову, что он на единственно верном пути, что та информация, которую ему выдал Василий Антонович Скуратович, старый, трясущийся, выживший из ума человек, просто уникальна и, возможно, эта единственная ниточка, ухватившись за которую можно распутать этот туго сплетенный клубок и разгадать тайну исчезновения картин.От нервного возбуждения Глеб даже покусывал губы.
До конспиративной квартиры он добрался намного раньше генерала Потапчука – ведь звонил он из телефона-автомата, висевшего на стене дома, в каких-то ста шагах от квартала, где находилась квартира.
И просьба Глеба сварить кофе была, разумеется, шуткой. Сиверов сам приготовил кофе по своему любимому рецепту и, поджидая генерала, сидел в кресле, зажав между пальцами левой руки зажженную сигарету, смотрел на легкие клубы пара над колбой и вдыхал аромат густого южного напитка.
Ключ в двери повернулся почти бесшумно, и смазанные петли не скрипнули. Но Глеб слышал шаги генерала Потапчука, когда тот еще топтался на площадке, отыскивая в кармане плаща нужный ключ.
Поэтому он как сидел в кресле, так и остался в прежней позе, лишь голову повернул.
– Ты уже здесь? – изумленно воскликнул генерал.
– Здесь, Федор Филиппович.
– А кофе пахнет! – с вожделением, как голодный о куске жареного мяса с луком, вздохнул Потапчук и добавил, подражая Глебу Сиверову:
– Как в буфете на вокзале.
Этим своим вздохом Потапчук чем-то напомнил Слепому Скуратовича, и он не сразу сообразил, что генерал подтрунивает над ним.
– Не правда ваша, Федор Филиппович! На вокзале в буфете пахнет не таким кофе. Если уж говорить начистоту, то там варят кофе по другому рецепту, как раз по тому, по какому варите и вы.
– Растворимый кофе не варят.
– Простите, запамятовал.
Генерал на шутку Глеба не обиделся. Он подошел, протянул руку, и Сиверов ответил на рукопожатие.
Генерал Потапчук не любил первым начинать разговор, и он молча ждал, что скажет Глеб.
А тот тоже молчал, словно испытывая терпение Федора Филипповича.
И Потапчук не выдержал:
– Ну, говори, чего молчишь, как пленный партизан на допросе?
Сиверов опустил руку в спортивную сумку, вытащил блокнот, вырвал из него две страницы и положил перед генералом. Это были рисунки старика Скуратовича – два портрета, выполненные шариковой ручкой Глеба.
– Как вы думаете, Федор Филиппович, кто здесь изображен?
Генерал водрузил на тонкий нос очки с толстыми стеклами в массивной роговой оправе, потер ладонями виски, словно унимая нестерпимую головную боль, подвинул к себе оба рисунка, положил их рядышком, выровняв по верхней кромке, и с интересом стал всматриваться в изображения. Он понимал, что Глеб не просто показывает ему картинки, что, скорее всего, в этих двух портретах – ключ к решению задачи, не дававшей ему покоя.
– Так как по-вашему, Федор Филиппович, кто это? – повторил свой вопрос Глеб.
Генерал рассмеялся, но беззлобно:
– Вот эта карикатура, – он ногтем указательного пальца прикоснулся к портрету Сиверова, – вроде бы на тебя смахивает. А второй – не знаю на кого, никогда его не видел.
– А этот рисунок правда похож на меня?
– В общем-то, вполне. Хотя, на мой взгляд, ты более мужественный.
Глеб засмеялся:
– Вот это вы бросьте.
– А ты Ирине показывал, ей понравилось, она тебя узнала? – задал Потапчук сразу три вопроса.
– Некогда было. Я сразу сюда.
– Хорошо, ты похож, – сказал Потапчук, прикрыв глаза и отпив сразу несколько глотков обжигающе горячего кофе.
– Если я на себя похож, значит, и второй портрет похож на оригинал.
– А кто это?
Глеб пожал плечами:
– Вот поэтому, Федор Филиппович, я и решил с вами встретиться…
– Так кто же это такой? – нетерпеливо спросил Федор Филиппович.
– Этот мужик из вашего ведомства, из вашей службы, я имею в виду ФСБ.
– Из нашего ведомства, уверен?
– Либо работал, либо работает.
– А как его фамилия, как зовут, звание?
– Звание, вроде бы, майор, фамилии, имени и отчества не знаю. Но именно этот человек интересовался коллекцией барона Отто фон Рунге в 1994 году, в феврале, – Глеб назвал число.
Генерал округлил глаза от удивления. Его люди вот уже несколько дней не вылезали из Смоленска, но такой информации не добыли, а Сиверов и из Москвы не выезжал…
– Откуда тебе это стало известно? – спросил генерал и бросил на Глеба короткий пристальный взгляд, подозревая, что тот готовит очередной сюрприз.
– Вы любите Вагнера, Федор Филиппович?
– Отстань, Глеб, ты же прекрасно знаешь, что Вагнера я не люблю.
– Вот видите! Поэтому вам никто ничего и не рассказывает. А я люблю Вагнера, особенно мне нравится его опера «Лоэнгрин».
– Что, что? – переспросил Потапчук.
– Опера «Лоэнгрин», – спокойно повторил Глеб тоном учителя, вдалбливающего урок непослушным и невнимательным детям. – Есть еще один человек, очень старый, ему тоже нравится Вагнер. Он узнал мелодию, которую я насвистывал, и на этой почве мы с ним, можно сказать, подружились.
– Что за человек?
– Василий Антонович Скуратович.
– Скуратович? Что-то больно знакомая фамилия.
– Может, она где-то и проходила по вашим бумагам, должна была проходить.
– Погоди, погоди, Глеб Петрович, кто это?
– Это хранитель Смоленского краеведческого музея.
Правда, он уволился уже давно, более двух лет тому назад. Так вот, к нему и приходил этот мужчина. Он интересовался коллекцией барона фон Рунге и показывал свое удостоверение офицера КГБ.
– Сколько, ты говоришь, лет назад этот Скуратович уволился?
– Немногим более двух лет.
– И к нему приходил этот офицер КГБ?
– Да, незадолго до увольнения.
– Так КГБ уже больше трех лет не существует, он переименован в ФСБ.
– Я это знаю, – ответил Глеб, – но я выкладываю ту информацию, которую имею.
– Слушай, откуда ты ее взял?
– Старик Скуратович рассказал. Он лежит в психиатрической клинике имени Ганнушкина, где ваш покорный слуга выполнял ваше задание. Там мы с ним и познакомились.
– Что? – генерал Потапчук подался вперед. – Старик в сумасшедшем доме рассказал тебе о каком-то сотруднике КГБ, интересовавшимся коллекцией барона фон Рунге два года назад, так?
– Да, генерал, все верно, именно так.
– И ты поверил сумасшедшему?
– Поверил, потому что у меня нет оснований ему не верить. Лечащему врачу он врать будет, а мне с какой стати? Тем более, видите, как похоже он нарисовал меня? Скорее всего, что и этот мужчина похож.
– Тебя он видел, когда рисовал. А того мужика через два года припомнил?
– Лучшего свидетеля у меня нет, да и у вас, кажется, тоже.
– Не зная фамилии, – генерал пожал плечами, – имея лишь этот портрет, найти офицера КГБ? В принципе, все это проблематично… Да и как-то мне не верится в эту историю. Может, это все вообще бред больного?