Страница:
Впрочем, волновался Михеич напрасно. Когда он снова вышел во двор, вся компания уже направлялась в сауну. Кавказец шел в обнимку с двумя девками; под каждой рукой у генерала тоже было по девке, но этим повезло меньше: генерал не столько вел их, сколько висел у них на плечах, вяло перебирая ослабевшими ногами в светлых брюках с широкими двойными лампасами.
Михеич вздохнул, глядя ему вслед: похоже, у генерала появились неплохие шансы снова заделаться полковником, а то и лейтенантом.
Когда вся эта шайка-лейка с гоготом и воплями скрылась в бане, Михеич бросил последний взгляд на торчавшую у воды неподвижную фигуру с темным, словно грубо вырубленным из темного дерева, лицом и нырнул в душистую темноту дровяного сарая.
Нос его, отроду имевший не вполне обычную форму, приобрел совершенно уже невообразимую конфигурацию в результате сложного перелома, полученного по малолетству при падении в пьяном виде с мотоцикла.
При известной доле воображения он и впрямь напоминал сапог: приплюснутая переносица извивалась прихотливыми складками наподобие голенища дембельского кирзача, а широкий кончик сильно выдавался вперед. Впрочем, Сапогом его назвали не сразу: в разные периоды своей полной приключений жизни обладатель удивительного носа успел побывать Селезнем, Бульбой, Картофаном и даже, черт подери, Утконосом, пока к нему не пристало его нынешнее прозвище.
Никакими особенными талантами Сапог не обладал.
До поры до времени спасало то, что, не имея талантов, он не имел и честолюбия и всегда охотно соглашался на вторые роли, для которых и был создан. Когда отслужил срочную в спецназе, на него вышел Багор и предложил работу. Колебания Сапога были недолгими: накануне он получил письмо от землячки, с которой весело провел отпуск. Если верить письму, эта дуреха забеременела, решив, по всей видимости, поправить таким образом свои неважнецкие дела. Сапог плевать на нее хотел, но у сучки было аж трое братьев, двое из которых уже успели отсидеть по двести шестой — «хулиганке», а третий готовился вот-вот последовать их примеру. Спецназовец Сапог плевал и на этих трех богатырей, но у них была масса друзей и приятелей, а начинать в родном пыльном городишке гражданскую войну из-за бабы Сапогу не хотелось.
Тем более что Багор сулил золотые горы и московскую прописку в придачу. Сапог дал согласие и отправил родителям туманное письмо без обратного адреса.
Девицу, которая уже нацелилась шить подвенечное платье с безразмерной талией, он ответом не удостоил.
Жизнь у Сапога пошла веселая, сытая и не слишком хлопотная. Первое время он всерьез полагал, что нанялся на службу к уголовному авторитету, и морально готовился к участию в кровавых разборках с применением огнестрельного оружия. Несмотря на то что отслужил срочную в спецназе, в боевых действиях Сапог участия не принимал и потому, думая о предстоящей стрельбе, с трудом сдерживал нервную дрожь. Стрельба, однако же, никак не начиналась, на хозяина никто не покушался, и постепенно Сапог начал воспринимать свою новую службу как некую разновидность синекуры. Он окончательно укрепился в этом мнении, когда в один прекрасный день увидел хозяина при полном параде: в мундире генерал-полковника с кучей бренчащих медалей на груди. Тогда Сапог расслабился и начал мечтать.
Человеком он был простым, без тараканов в голове, и потому мечты его носили сугубо материальный, вполне конкретный и осязаемый характер. В данный момент Сапог мечтал о машине — не о том полуживом трехдверном «гольфе», на котором ему приходилось ездить сейчас, а о настоящем автомобиле, наподобие шикарного «линкольна» господина генерал-полковника.
По простоте душевной он поделился своей мечтой кое с кем из коллег и был немедленно поднят на смех. Это и в самом деле было смешно, но до Сапога юмор ситуации как-то не дошел, и он, рассвирепев и сделавшись от этого еще смешнее, побился об заклад, что купит себе точно такой же «линкольн», как у хозяина, не позднее чем через год после заключения пари.
Слегка поостыв, Сапог понял, что свалял ужасного дурака, но мечта от этого не только не потускнела, но, наоборот, сделалась еще ярче. Он бредил серебристым — именно серебристым! — «линкольном». Он видел свою мечту во сне и не мог думать ни о чем другом, отлично понимая при этом, что пари было проиграно еще раньше, чем он его заключил — скопить такую сумму за год при его доходах было решительно невозможно. Для этого нужно было, как минимум, заделаться профессиональным киллером, а в киллеры Сапог не рвался, отлично зная свой потолок.
Ситуация складывалась безвыходная, поскольку выплатить проигрыш было бы не намного легче, чем купить вожделенный автомобиль. Оставаясь наедине с собой, Сапог бесился: надо же так влипнуть! Идиотом он не был и хорошо сознавал, что его хрустальная мечта есть нечто иное, как блажь. Понимать-то он это понимал, но вот поделать ничего не мог.., разве что попытаться угнать тачку хозяина, но это было бы равносильно самоубийству.
Психика Сапога при всей своей простоте и незатейливости обладала таким неоценимым достоинством, как устойчивость, что позволяло ему на людях вести себя совершенно так же, как обычно. Тем не менее мысль о серебристом «линкольне» стала мало-помалу приобретать вид самой настоящей идеи фикс. Сапог принялся ограничивать себя во всем и пару раз даже сорвал приличный куш в казино, но этого было мало: деньги росли нестерпимо медленно, а цена «линкольна», к сожалению, тоже не стояла на месте. К началу сентября Сапог окончательно впал в меланхолию, и тут на горизонте появился человек в кожаном плаще.
Кем был этот человек и кто навел его на Сапога, так и осталось для бывшего спецназовца тайной. В том, что наводка имела место, сомневаться не приходилось: незнакомец был прекрасно осведомлен обо всех обстоятельствах и Сапогу предложил посильную помощь в размере ста тысяч долларов.
— Ха, — сказал на это простодушный Сапог, отличавшийся похвальной прямотой в выражении мыслей и чувств. — Ты откуда такой добренький?
— От верблюда, — вежливо ответил незнакомец в кожаном плаще и закурил тонкую кремовую сигарету с золотым ободком.
Он сидел небрежно развалившись в единственном приличном кресле, которым могла похвастать берлога Сапога, не сняв своего роскошного плаща, неторопливо курил и стряхивал пепел на пол с таким видом, словно хозяин здесь именно он, а вовсе не Сапог.
— От верблюда? — переспросил Сапог, понемногу начиная свирепеть. — Ну и вали, откуда пришел...
Он хотел добавить «козел», но в последний момент почему-то передумал: физиономия визитера вдруг показалась ему похожей на лезвие хорошо отточенного топора.
Гость пожал плечами и ответил. Из его ответа Сапог уяснил три вещи: во-первых, что гость его, несмотря на роскошный плащ и невиданную марку сигарет, тоже человек прямой и лишенный комплексов; во-вторых, Сапогу стало ясно, что сам он знает далеко не все слова и выражения, с помощью которых можно передать тончайшие смысловые оттенки делового разговора; и, наконец, в-третьих, Сапог порадовался, что успел сдержаться и не обронил уже готового сорваться с языка «козла», — из этого, похоже, могла выйти крупная неприятность.
— Как знаешь, — снова переходя на общеупотребительную лексику, сказал незнакомец. — Только зря ты впроголодь живешь. Все равно не успеешь.
— Не твое дело, — буркнул Сапог. — С чего это ты такой заботливый? Мягко стелешь, дядя. Я, знаешь ли, жить хочу.
— Так и живи себе на здоровье, — пожав плечами, ответил незнакомец и снова стряхнул пепел на пол. — Ты что себе придумал? Может, ты решил, что я хочу твоего хозяина убрать?
— Откуда я знаю, чего ты хочешь, — огрызнулся Сапог. — Мне против хозяина идти не резон.
— Дурак, — презрительно скривился незнакомец. — Дело-то пустяковое. Один раз поработаешь — и ты на коне. А хозяину твоему никакого вреда не будет, это я тебе обещаю.
— А кому будет? — спросил Сапог. Он понимал, что напрасно поддерживает этот разговор, но выгнать Кожаного, как он про себя окрестил незнакомца, как-то не решался: тот вовсе не выглядел человеком, которого можно запросто выставить за дверь.
— Да какая тебе-то разница? — досадливо поморщился Кожаный. — Ну кое-кто из партнеров твоего хозяина материально пострадает.., крупно пострадает, не спорю, но на твоем.., э.., хозяине это никак не отразится. Бизнес есть бизнес. Тут как в песне: кто-то теряет, кто-то находит... Ты тоже можешь пострадать — если попадешься.
— Ну, — тоном человека, только что доказавшего сложную теорему, сказал Сапог, — и на кой хрен мне все это надо?
— Тут есть одна тонкость, — спокойно сказал Кожаный и полез в карман плаща. Сапог напрягся, но в руке собеседника вместо пистолета возникла небольшая плоская коробка из черной пластмассы, которую Сапог поначалу принял за какой-то диковинный портсигар. — Это диктофон, — пояснил Кожаный, и у Сапога упало сердце. — Ты, конечно, не сказал ничего предосудительного, но теперь у меня есть твой голос.., так сказать, первичная матрица.
— Чего? — не понял Сапог.
— Ты знаешь, что может сделать с этой записью хороший современный компьютер? — благожелательно улыбаясь, спросил Кожаный. — Не знаешь? Все что угодно! Час работы, и твой хозяин получит пленку, на которой будет записано, как ты подряжался шлепнуть его за десять тысяч. Хорошая штука — современная техника, — почти мечтательно закончил он — Вот сука, — выдохнул Сапог.
— Да еще какая! — с энтузиазмом подтвердил Кожаный.
Этот его энтузиазм окончательно добил несчастного, вконец запутавшегося Сапога, и он почувствовал, что вот-вот расплачется. Что же это такое, в самом-то деле? Мало ему было собственных неприятностей, так теперь еще и это! Впервые со дня демобилизации ему подумалось, что, наверное, было бы не так уж плохо вернуться в родное захолустье и жениться на брюхатой Настьке. Впрочем, мысль эта пришла ему в голову с большим опозданием, что он отлично понимал.
...Эта его понятливость и привела к тому, что погожим днем в конце сентября он действовал по индивидуальному плану, несколько отличному от планов своих коллег и товарищей по оружию. Когда захмелевшие гости, прихватив с собой баб, вслед за хозяином скрылись в бане, он покинул свой пост возле сарая с инвентарем и вразвалочку подошел к хозяйскому «линкольну», за рулем которого маялся водитель по кличке Рыло. Лицо у Рыла было как лицо, а кличку свою он получил из-за фамилии — Рыльцев. Сапог подошел к машине, похлопал ее по запылившемуся переднему крылу, надавил на капот, проверяя амортизаторы, и деланно вздохнул.
— Что, — с подковыркой спросил Рыло, выставив в окошко голову, — хороша?
— Хороша! — Искренне ответил Сапог, которому в данный момент было глубоко плевать и на этот «линкольн», и вообще на все машины, сколько их каталось на белом свете. Сапог боялся. Он боялся даже сильнее, чем перед первым прыжком с парашютом, когда стоял в открытом дверном проеме, за которым громко ревела бездонная голубая пустота, и ждал тычка в спину.
— Хороша Маша, да не ваша! — сказал Рыло и обидно заржал.
Сапог обозвал его уродом и лениво, нога за ногу, побрел в дом. Закрыв за собой дверь, он глубоко вздохнул, криво перекрестил пупок левой рукой и двинулся на второй этаж, где в конце коридора располагалась спальня хозяина. У дверей спальни, как и следовало ожидать, торчал охранник. Вообще-то, хозяин не любил, когда у него под дверями кто-нибудь болтался, но сегодня был особенный случай, и Сапог не удивился, когда увидел клевавшего носом на стуле у окна Гумпома.
Услышав шаги, Гумпом вскинул патлатую башку и положил руку на шейку приклада, но, узнав Сапога, расслабился.
— Сидишь? — спросил Сапог.
— Нет, летаю, — язвительно проворчал Гумпом и, запустив пятерню в недра своей пегой бородищи, энергично поскреб ногтями подбородок. — Что, блин, за жизнь! Одним — свежий воздух и личный досмотр, а другие должны двери караулить. Тебе случайно дверь не нужна?
— Не, — отрицательно помотал головой Сапог. — На хрен она мне?
— Тю, дурной, — сказал Гумпом. — Ты посмотри, какая дверь! Сплошной мореный дуб!
— Да не хочу я с дверями трахаться, — лениво отмахнулся Сапог. — Что мне, баб мало? Сегодня личным досмотром я руководил, и вообще... А вот тебе в самый раз. Ты к замочной скважине пристройся и.., это.., полный вперед.
— Козел, — с обидой сказал Гумпом. — Сытый, бухой и наглый. Вот шлепну тебя сейчас, а потом скажу, что ты на часового напал.
Сапог хохотнул.
— В очко не желаешь? — вынимая из кармана засаленную колоду, провокационным тоном предложил он.
— Да пошел ты, — вяло отмахнулся Гумпом. — Хотя... На что играем?
— Как на что? — с умело разыгранным удивлением воскликнул Сапог. — Ясное дело, на бабки!
— Да какие у тебя бабки, лишенец? — вздохнул Гумпом. — Ты ж на «линкольн» копишь. Много осталось?
— Меньше, чем ты думаешь, — ухмыльнулся Сапог. — Так играем?
— Давай так, — оживляясь, предложил Гумпом. — Играем один кон. Твое очко — с меня пятерка. Мое очко — с тебя полчаса на этом стуле. Бабы там остались?
— Не, — тасуя карты, ответил Сапог. — В бане все.
Зато водяры — хоть залейся.
— А что водяра? — снова потухая, вздохнул Гумпом. — Багор увидит — с живого шкуру спустит.
— Это если ты к столу попрешься, — возразил Сапог. — Холодильник-то на кухне...
— И то правда, — согласился Гумпом. — А ты голова!
— Сними, — протягивая ему колоду, потребовал Сапог. — И расслабься. Плакала твоя пятерка.
— Это мы еще поглядим, — ответил Гумпом, снимая карты. — Ну сдавай, что ты тянешь, как этот...
— Пятерку покажи, — сказал Сапог, ловко сдавая по одной.
Гумпом прислонил автомат к стене, мучительно изогнулся, забираясь в задний карман джинсов, и помахал перед носом у Сапога пятидолларовой бумажкой.
— Видал? — спросил он. — Больше не увидишь.
Они прикупили еще по одной. На руках у Сапога было две десятки — дело нехитрое, если умеешь обращаться с колодой. Гумпом задумчиво смотрел в свои карты, теребя выпяченную нижнюю губу.
— Еще, — сказал он наконец.
— Мне тоже, — ответил Сапог, сдавая еще по одной.
— Хватит, — сказал Гумпом. — Восемнадцать.
— Перебор, — с отвращением произнес Сапог и бросил карты.
— Пятерку ему, — радостно пробормотал Гумпом, торопливо поднимаясь со стула. — Жадность фраера сгубила... Да ты не грусти, я быстренько.
— Да ладно, — с сокрушенным видом отмахнулся Сапог, — чего уж там... Полчаса твои.
— Надо было на час играть, — сказал Гумпом, сунул под мышку автомат и ссыпался вниз по ступенькам.
Когда внизу хлопнула, закрываясь, дверь кухни, Сапог торопливо нашарил в кармане дубликат ключа и подошел к двери. Руки не ко времени начали дрожать, так что он с трудом попал ключом в замочную скважину и чуть было не уронил автомат. Шепотом выругавшись, он открыл дверь и вошел в спальню, прислонив автомат к дверному косяку.
Кейс он увидел сразу. Черный пластмассовый чемоданчик лежал прямо на кровати, поблескивая хромированной сталью патентованных кодовых замков.
Двигаясь, как лунатик, не чуя под собой ног. Сапог приблизился к кровати и вынул из кармана бумажку, на которой чужим твердым почерком был записан код.
Он набрал этот код, все время сверяясь с бумажкой, и синхронно надавил большими пальцами на кнопки обоих замков.
Ничего не произошло. Замки остались запертыми.
Видимо, хозяин сменил код — почему бы и нет?
Сапог вцепился зубами в стиснутый кулак и зажмурился, чтобы не закричать от досады. Что же делать?
Уйти с пустыми руками было нельзя: Кожаный держал его за горло мертвой хваткой. Взломать замки? Только этого и не хватало... Тогда уж лучше попросту спереть кейс и дать тягу. Даже интересно, как далеко можно успеть убежать... Скорее всего не очень далеко. Совсем недалеко.
Можно было бы попытаться подобрать код — комбинаций не так уж и много, — но время!.. Время утекало между пальцев, как вода. Сапог почувствовал, что начинает паниковать, и взял себя в руки.
— Тихо, — сказал он себе вполголоса. — Тихо, сука.
На всякий случай он еще раз заглянул в свою шпаргалку и перевел взгляд на замки. Его затопила волна облегчения: так и есть! С головой уйдя в свои переживания, он перепутал последнюю цифру — вместо шестерки набрал восьмерку... Ну и почерк у этого Кожаного! Надо бы включить это в счет.
Он исправил свою ошибку, и замки послушно открылись со щелчком, показавшимся ему громким, как пистолетный выстрел.
Документы были на месте — тощая синяя папка, всего-навсего семь страниц машинописного текста.
«А дело-то и вправду плевое», — подумал Сапог, снимая чехол с миниатюрного фотоаппарата, которым снабдил Кожаный. Фотоаппарат был шпионский, прямо как в кино, и на минуту Сапог ощутил себя самым настоящим Джеймсом Бондом. Поймав себя на этой мысли, он тряхнул головой, отгоняя все лишнее, и принялся щелкать затвором камеры, аккуратно переворачивая страницы.
Закончив съемку, он привел содержимое кейса в первозданный вид, без стука опустил крышку и запер замки. Их и крышку он на всякий случай протер специально прихваченным для этой цели носовым платком и успел запереть за собой дверь ровно за минуту до того, как на лестнице раздались нетвердые шаги возвращавшегося на боевой пост Гумпома.
Глава 2
Михеич вздохнул, глядя ему вслед: похоже, у генерала появились неплохие шансы снова заделаться полковником, а то и лейтенантом.
Когда вся эта шайка-лейка с гоготом и воплями скрылась в бане, Михеич бросил последний взгляд на торчавшую у воды неподвижную фигуру с темным, словно грубо вырубленным из темного дерева, лицом и нырнул в душистую темноту дровяного сарая.
* * *
Сапог получил свою кличку из-за носа.Нос его, отроду имевший не вполне обычную форму, приобрел совершенно уже невообразимую конфигурацию в результате сложного перелома, полученного по малолетству при падении в пьяном виде с мотоцикла.
При известной доле воображения он и впрямь напоминал сапог: приплюснутая переносица извивалась прихотливыми складками наподобие голенища дембельского кирзача, а широкий кончик сильно выдавался вперед. Впрочем, Сапогом его назвали не сразу: в разные периоды своей полной приключений жизни обладатель удивительного носа успел побывать Селезнем, Бульбой, Картофаном и даже, черт подери, Утконосом, пока к нему не пристало его нынешнее прозвище.
Никакими особенными талантами Сапог не обладал.
До поры до времени спасало то, что, не имея талантов, он не имел и честолюбия и всегда охотно соглашался на вторые роли, для которых и был создан. Когда отслужил срочную в спецназе, на него вышел Багор и предложил работу. Колебания Сапога были недолгими: накануне он получил письмо от землячки, с которой весело провел отпуск. Если верить письму, эта дуреха забеременела, решив, по всей видимости, поправить таким образом свои неважнецкие дела. Сапог плевать на нее хотел, но у сучки было аж трое братьев, двое из которых уже успели отсидеть по двести шестой — «хулиганке», а третий готовился вот-вот последовать их примеру. Спецназовец Сапог плевал и на этих трех богатырей, но у них была масса друзей и приятелей, а начинать в родном пыльном городишке гражданскую войну из-за бабы Сапогу не хотелось.
Тем более что Багор сулил золотые горы и московскую прописку в придачу. Сапог дал согласие и отправил родителям туманное письмо без обратного адреса.
Девицу, которая уже нацелилась шить подвенечное платье с безразмерной талией, он ответом не удостоил.
Жизнь у Сапога пошла веселая, сытая и не слишком хлопотная. Первое время он всерьез полагал, что нанялся на службу к уголовному авторитету, и морально готовился к участию в кровавых разборках с применением огнестрельного оружия. Несмотря на то что отслужил срочную в спецназе, в боевых действиях Сапог участия не принимал и потому, думая о предстоящей стрельбе, с трудом сдерживал нервную дрожь. Стрельба, однако же, никак не начиналась, на хозяина никто не покушался, и постепенно Сапог начал воспринимать свою новую службу как некую разновидность синекуры. Он окончательно укрепился в этом мнении, когда в один прекрасный день увидел хозяина при полном параде: в мундире генерал-полковника с кучей бренчащих медалей на груди. Тогда Сапог расслабился и начал мечтать.
Человеком он был простым, без тараканов в голове, и потому мечты его носили сугубо материальный, вполне конкретный и осязаемый характер. В данный момент Сапог мечтал о машине — не о том полуживом трехдверном «гольфе», на котором ему приходилось ездить сейчас, а о настоящем автомобиле, наподобие шикарного «линкольна» господина генерал-полковника.
По простоте душевной он поделился своей мечтой кое с кем из коллег и был немедленно поднят на смех. Это и в самом деле было смешно, но до Сапога юмор ситуации как-то не дошел, и он, рассвирепев и сделавшись от этого еще смешнее, побился об заклад, что купит себе точно такой же «линкольн», как у хозяина, не позднее чем через год после заключения пари.
Слегка поостыв, Сапог понял, что свалял ужасного дурака, но мечта от этого не только не потускнела, но, наоборот, сделалась еще ярче. Он бредил серебристым — именно серебристым! — «линкольном». Он видел свою мечту во сне и не мог думать ни о чем другом, отлично понимая при этом, что пари было проиграно еще раньше, чем он его заключил — скопить такую сумму за год при его доходах было решительно невозможно. Для этого нужно было, как минимум, заделаться профессиональным киллером, а в киллеры Сапог не рвался, отлично зная свой потолок.
Ситуация складывалась безвыходная, поскольку выплатить проигрыш было бы не намного легче, чем купить вожделенный автомобиль. Оставаясь наедине с собой, Сапог бесился: надо же так влипнуть! Идиотом он не был и хорошо сознавал, что его хрустальная мечта есть нечто иное, как блажь. Понимать-то он это понимал, но вот поделать ничего не мог.., разве что попытаться угнать тачку хозяина, но это было бы равносильно самоубийству.
Психика Сапога при всей своей простоте и незатейливости обладала таким неоценимым достоинством, как устойчивость, что позволяло ему на людях вести себя совершенно так же, как обычно. Тем не менее мысль о серебристом «линкольне» стала мало-помалу приобретать вид самой настоящей идеи фикс. Сапог принялся ограничивать себя во всем и пару раз даже сорвал приличный куш в казино, но этого было мало: деньги росли нестерпимо медленно, а цена «линкольна», к сожалению, тоже не стояла на месте. К началу сентября Сапог окончательно впал в меланхолию, и тут на горизонте появился человек в кожаном плаще.
Кем был этот человек и кто навел его на Сапога, так и осталось для бывшего спецназовца тайной. В том, что наводка имела место, сомневаться не приходилось: незнакомец был прекрасно осведомлен обо всех обстоятельствах и Сапогу предложил посильную помощь в размере ста тысяч долларов.
— Ха, — сказал на это простодушный Сапог, отличавшийся похвальной прямотой в выражении мыслей и чувств. — Ты откуда такой добренький?
— От верблюда, — вежливо ответил незнакомец в кожаном плаще и закурил тонкую кремовую сигарету с золотым ободком.
Он сидел небрежно развалившись в единственном приличном кресле, которым могла похвастать берлога Сапога, не сняв своего роскошного плаща, неторопливо курил и стряхивал пепел на пол с таким видом, словно хозяин здесь именно он, а вовсе не Сапог.
— От верблюда? — переспросил Сапог, понемногу начиная свирепеть. — Ну и вали, откуда пришел...
Он хотел добавить «козел», но в последний момент почему-то передумал: физиономия визитера вдруг показалась ему похожей на лезвие хорошо отточенного топора.
Гость пожал плечами и ответил. Из его ответа Сапог уяснил три вещи: во-первых, что гость его, несмотря на роскошный плащ и невиданную марку сигарет, тоже человек прямой и лишенный комплексов; во-вторых, Сапогу стало ясно, что сам он знает далеко не все слова и выражения, с помощью которых можно передать тончайшие смысловые оттенки делового разговора; и, наконец, в-третьих, Сапог порадовался, что успел сдержаться и не обронил уже готового сорваться с языка «козла», — из этого, похоже, могла выйти крупная неприятность.
— Как знаешь, — снова переходя на общеупотребительную лексику, сказал незнакомец. — Только зря ты впроголодь живешь. Все равно не успеешь.
— Не твое дело, — буркнул Сапог. — С чего это ты такой заботливый? Мягко стелешь, дядя. Я, знаешь ли, жить хочу.
— Так и живи себе на здоровье, — пожав плечами, ответил незнакомец и снова стряхнул пепел на пол. — Ты что себе придумал? Может, ты решил, что я хочу твоего хозяина убрать?
— Откуда я знаю, чего ты хочешь, — огрызнулся Сапог. — Мне против хозяина идти не резон.
— Дурак, — презрительно скривился незнакомец. — Дело-то пустяковое. Один раз поработаешь — и ты на коне. А хозяину твоему никакого вреда не будет, это я тебе обещаю.
— А кому будет? — спросил Сапог. Он понимал, что напрасно поддерживает этот разговор, но выгнать Кожаного, как он про себя окрестил незнакомца, как-то не решался: тот вовсе не выглядел человеком, которого можно запросто выставить за дверь.
— Да какая тебе-то разница? — досадливо поморщился Кожаный. — Ну кое-кто из партнеров твоего хозяина материально пострадает.., крупно пострадает, не спорю, но на твоем.., э.., хозяине это никак не отразится. Бизнес есть бизнес. Тут как в песне: кто-то теряет, кто-то находит... Ты тоже можешь пострадать — если попадешься.
— Ну, — тоном человека, только что доказавшего сложную теорему, сказал Сапог, — и на кой хрен мне все это надо?
— Тут есть одна тонкость, — спокойно сказал Кожаный и полез в карман плаща. Сапог напрягся, но в руке собеседника вместо пистолета возникла небольшая плоская коробка из черной пластмассы, которую Сапог поначалу принял за какой-то диковинный портсигар. — Это диктофон, — пояснил Кожаный, и у Сапога упало сердце. — Ты, конечно, не сказал ничего предосудительного, но теперь у меня есть твой голос.., так сказать, первичная матрица.
— Чего? — не понял Сапог.
— Ты знаешь, что может сделать с этой записью хороший современный компьютер? — благожелательно улыбаясь, спросил Кожаный. — Не знаешь? Все что угодно! Час работы, и твой хозяин получит пленку, на которой будет записано, как ты подряжался шлепнуть его за десять тысяч. Хорошая штука — современная техника, — почти мечтательно закончил он — Вот сука, — выдохнул Сапог.
— Да еще какая! — с энтузиазмом подтвердил Кожаный.
Этот его энтузиазм окончательно добил несчастного, вконец запутавшегося Сапога, и он почувствовал, что вот-вот расплачется. Что же это такое, в самом-то деле? Мало ему было собственных неприятностей, так теперь еще и это! Впервые со дня демобилизации ему подумалось, что, наверное, было бы не так уж плохо вернуться в родное захолустье и жениться на брюхатой Настьке. Впрочем, мысль эта пришла ему в голову с большим опозданием, что он отлично понимал.
...Эта его понятливость и привела к тому, что погожим днем в конце сентября он действовал по индивидуальному плану, несколько отличному от планов своих коллег и товарищей по оружию. Когда захмелевшие гости, прихватив с собой баб, вслед за хозяином скрылись в бане, он покинул свой пост возле сарая с инвентарем и вразвалочку подошел к хозяйскому «линкольну», за рулем которого маялся водитель по кличке Рыло. Лицо у Рыла было как лицо, а кличку свою он получил из-за фамилии — Рыльцев. Сапог подошел к машине, похлопал ее по запылившемуся переднему крылу, надавил на капот, проверяя амортизаторы, и деланно вздохнул.
— Что, — с подковыркой спросил Рыло, выставив в окошко голову, — хороша?
— Хороша! — Искренне ответил Сапог, которому в данный момент было глубоко плевать и на этот «линкольн», и вообще на все машины, сколько их каталось на белом свете. Сапог боялся. Он боялся даже сильнее, чем перед первым прыжком с парашютом, когда стоял в открытом дверном проеме, за которым громко ревела бездонная голубая пустота, и ждал тычка в спину.
— Хороша Маша, да не ваша! — сказал Рыло и обидно заржал.
Сапог обозвал его уродом и лениво, нога за ногу, побрел в дом. Закрыв за собой дверь, он глубоко вздохнул, криво перекрестил пупок левой рукой и двинулся на второй этаж, где в конце коридора располагалась спальня хозяина. У дверей спальни, как и следовало ожидать, торчал охранник. Вообще-то, хозяин не любил, когда у него под дверями кто-нибудь болтался, но сегодня был особенный случай, и Сапог не удивился, когда увидел клевавшего носом на стуле у окна Гумпома.
Услышав шаги, Гумпом вскинул патлатую башку и положил руку на шейку приклада, но, узнав Сапога, расслабился.
— Сидишь? — спросил Сапог.
— Нет, летаю, — язвительно проворчал Гумпом и, запустив пятерню в недра своей пегой бородищи, энергично поскреб ногтями подбородок. — Что, блин, за жизнь! Одним — свежий воздух и личный досмотр, а другие должны двери караулить. Тебе случайно дверь не нужна?
— Не, — отрицательно помотал головой Сапог. — На хрен она мне?
— Тю, дурной, — сказал Гумпом. — Ты посмотри, какая дверь! Сплошной мореный дуб!
— Да не хочу я с дверями трахаться, — лениво отмахнулся Сапог. — Что мне, баб мало? Сегодня личным досмотром я руководил, и вообще... А вот тебе в самый раз. Ты к замочной скважине пристройся и.., это.., полный вперед.
— Козел, — с обидой сказал Гумпом. — Сытый, бухой и наглый. Вот шлепну тебя сейчас, а потом скажу, что ты на часового напал.
Сапог хохотнул.
— В очко не желаешь? — вынимая из кармана засаленную колоду, провокационным тоном предложил он.
— Да пошел ты, — вяло отмахнулся Гумпом. — Хотя... На что играем?
— Как на что? — с умело разыгранным удивлением воскликнул Сапог. — Ясное дело, на бабки!
— Да какие у тебя бабки, лишенец? — вздохнул Гумпом. — Ты ж на «линкольн» копишь. Много осталось?
— Меньше, чем ты думаешь, — ухмыльнулся Сапог. — Так играем?
— Давай так, — оживляясь, предложил Гумпом. — Играем один кон. Твое очко — с меня пятерка. Мое очко — с тебя полчаса на этом стуле. Бабы там остались?
— Не, — тасуя карты, ответил Сапог. — В бане все.
Зато водяры — хоть залейся.
— А что водяра? — снова потухая, вздохнул Гумпом. — Багор увидит — с живого шкуру спустит.
— Это если ты к столу попрешься, — возразил Сапог. — Холодильник-то на кухне...
— И то правда, — согласился Гумпом. — А ты голова!
— Сними, — протягивая ему колоду, потребовал Сапог. — И расслабься. Плакала твоя пятерка.
— Это мы еще поглядим, — ответил Гумпом, снимая карты. — Ну сдавай, что ты тянешь, как этот...
— Пятерку покажи, — сказал Сапог, ловко сдавая по одной.
Гумпом прислонил автомат к стене, мучительно изогнулся, забираясь в задний карман джинсов, и помахал перед носом у Сапога пятидолларовой бумажкой.
— Видал? — спросил он. — Больше не увидишь.
Они прикупили еще по одной. На руках у Сапога было две десятки — дело нехитрое, если умеешь обращаться с колодой. Гумпом задумчиво смотрел в свои карты, теребя выпяченную нижнюю губу.
— Еще, — сказал он наконец.
— Мне тоже, — ответил Сапог, сдавая еще по одной.
— Хватит, — сказал Гумпом. — Восемнадцать.
— Перебор, — с отвращением произнес Сапог и бросил карты.
— Пятерку ему, — радостно пробормотал Гумпом, торопливо поднимаясь со стула. — Жадность фраера сгубила... Да ты не грусти, я быстренько.
— Да ладно, — с сокрушенным видом отмахнулся Сапог, — чего уж там... Полчаса твои.
— Надо было на час играть, — сказал Гумпом, сунул под мышку автомат и ссыпался вниз по ступенькам.
Когда внизу хлопнула, закрываясь, дверь кухни, Сапог торопливо нашарил в кармане дубликат ключа и подошел к двери. Руки не ко времени начали дрожать, так что он с трудом попал ключом в замочную скважину и чуть было не уронил автомат. Шепотом выругавшись, он открыл дверь и вошел в спальню, прислонив автомат к дверному косяку.
Кейс он увидел сразу. Черный пластмассовый чемоданчик лежал прямо на кровати, поблескивая хромированной сталью патентованных кодовых замков.
Двигаясь, как лунатик, не чуя под собой ног. Сапог приблизился к кровати и вынул из кармана бумажку, на которой чужим твердым почерком был записан код.
Он набрал этот код, все время сверяясь с бумажкой, и синхронно надавил большими пальцами на кнопки обоих замков.
Ничего не произошло. Замки остались запертыми.
Видимо, хозяин сменил код — почему бы и нет?
Сапог вцепился зубами в стиснутый кулак и зажмурился, чтобы не закричать от досады. Что же делать?
Уйти с пустыми руками было нельзя: Кожаный держал его за горло мертвой хваткой. Взломать замки? Только этого и не хватало... Тогда уж лучше попросту спереть кейс и дать тягу. Даже интересно, как далеко можно успеть убежать... Скорее всего не очень далеко. Совсем недалеко.
Можно было бы попытаться подобрать код — комбинаций не так уж и много, — но время!.. Время утекало между пальцев, как вода. Сапог почувствовал, что начинает паниковать, и взял себя в руки.
— Тихо, — сказал он себе вполголоса. — Тихо, сука.
На всякий случай он еще раз заглянул в свою шпаргалку и перевел взгляд на замки. Его затопила волна облегчения: так и есть! С головой уйдя в свои переживания, он перепутал последнюю цифру — вместо шестерки набрал восьмерку... Ну и почерк у этого Кожаного! Надо бы включить это в счет.
Он исправил свою ошибку, и замки послушно открылись со щелчком, показавшимся ему громким, как пистолетный выстрел.
Документы были на месте — тощая синяя папка, всего-навсего семь страниц машинописного текста.
«А дело-то и вправду плевое», — подумал Сапог, снимая чехол с миниатюрного фотоаппарата, которым снабдил Кожаный. Фотоаппарат был шпионский, прямо как в кино, и на минуту Сапог ощутил себя самым настоящим Джеймсом Бондом. Поймав себя на этой мысли, он тряхнул головой, отгоняя все лишнее, и принялся щелкать затвором камеры, аккуратно переворачивая страницы.
Закончив съемку, он привел содержимое кейса в первозданный вид, без стука опустил крышку и запер замки. Их и крышку он на всякий случай протер специально прихваченным для этой цели носовым платком и успел запереть за собой дверь ровно за минуту до того, как на лестнице раздались нетвердые шаги возвращавшегося на боевой пост Гумпома.
Глава 2
Аэропорт представляется воротами в небо только наиболее романтически настроенным пассажирам, да и то в основном тем, которые летают раз в десять лет и для которых каждый полет — событие, достойное войти в анналы. То есть аэропорт, конечно же, на самом деле является воротами в небо, ибо таково его прямое назначение, но в наше прагматичное время мало кто воспринимает его подобным образом. Для большинства пассажиров это прежде всего вокзал, под крышей которого им приходится провести некоторое время в ожидании рейса. Аэропорт — это всегда нервотрепка, увеличивающаяся прямо пропорционально расстоянию, на которое вы летите. Для оптимиста аэропорт — первый шаг к тому, чтобы взглянуть на землю с высоты птичьего полета, но оптимистов в наше время почти не осталось. Для пессимиста же это стеклянное здание исполнено угроз и неприятностей: здесь полным-полно красавиц в форме, которым глубоко наплевать на все, и в первую очередь на вас, строгих таможенников, ненужных, на взгляд пессимиста, правил и ограничений, старых самолетов, пережаренных цыплят, милиционеров и вообще посторонних людей; в перспективе же пессимисту видится малопривлекательная возможность сверзиться с неба прямиком на твердую негостеприимную землю, пережив перед этим, правда, самые острые ощущения в жизни, без которых нормальный человек вполне способен обойтись.
Впрочем, большинство пассажиров не придерживается ни одной из этих крайних точек зрения. Для них полет — необходимость. Это довольно скучно, весьма утомительно и очень дорого, но зато быстро.
Что же касается красавиц в форменной одежде, строгих таможенников и милиционеров, то для них аэропорт — просто место работы, и не более того. Все они — узкие специалисты, и на взлетающие и заходящие на посадку самолеты обращают внимание не больше, чем служащий какой-нибудь городской конторы на громыхающие за окном трамваи.
При взгляде под определенным углом аэропорт напоминает средних размеров завод, своеобразный конвейер, на котором пестрая разношерстная толпа мужчин, женщин и детей превращается в упорядоченный пассажиропоток. Сходство с конвейером впервые становится заметным у билетных касс и усиливается возле стоек регистрации и пунктов таможенного контроля.
Здесь счастливый обладатель билета внезапно обнаруживает, что стал неотъемлемой частью сложного технологического процесса: его разглядывают, просвечивают, прозванивают, подвергают сомнению, а порой и довольно унизительному ощупыванию, и только после этого, в достаточной мере униженный и обезличенный, он получает возможность вместе с другими прошедшими технический контроль деталями занять место на временном складе полуфабрикатов, который на варварском жаргоне аэропортовских служащих называется накопителем.., хорошо, что не отстойником.
— Очень остроумно, — сказал Игорь Ладогин, когда пауза в монологе Костырева затянулась и стало ясно, что от него ждут реплики. — Очень остроумно, — повторил он, не сумев при этом сдержать зевок, так что фраза прозвучала неотчетлив.
Костырев проработал в аэропорту месяц и полагал, что изучил здешнюю жизнь до тонкостей. Теперь, похоже, решил поделиться наблюдениями с напарником.
«Господи, ну что за наказание, — подумал Ладогин, рассеянно наблюдая за мониторами и мелкими глотками отпивая из чашки отвратительный растворимый кофе. — Только философа мне здесь не хватало!»
— Это все очень остроумно, — в третий раз повторил он, — но, как ты верно заметил, здесь работают узкие специалисты. В свете этого постулата было бы очень неплохо, если бы ты обратил свое внимание на мониторы.
Костырев надулся и уставился на мерцающие черно-белые экраны, наблюдая за бессмысленным, как ему казалось, копошением людского муравейника. Некоторое время Ладогин наслаждался тишиной, но его напарник, похоже, просто не мог хранить молчание дольше двух минут.
— Не понимаю, — сказал он, — я что, не прав?
Ладогин пожал плечами.
— Да прав, наверное, — равнодушно ответил он. — Честно говоря, об этом как-то не думал.
— Почему? — не отставал Костырев.
Ладогин вздохнул и потянулся, не сводя глаз с одного из мониторов. Его внимание привлек импозантного вида мужчина в длинном черном плаще и широкополой шляпе. Лицо мужчины скрывали поля шляпы, но Ладогин отлично видел, что тот нервничает. Годы практики сделали свое дело, и теперь он мог чуть ли не с первого взгляда выделить в пестрой толпе пассажиров человека, которому было что скрывать.
— Почему? — повторил свой вопрос Костырев.
— Что — почему? — переспросил Ладогин, уже успевший забыть и о разговоре, и о своем напарнике. — А, ты про это... Да как тебе сказать. В общем, наверное, потому, что это ничего не меняет. Это все слова, а я здесь для того, чтобы деньги зарабатывать.
Он вынул из лежавшей на столе пачки сигарету и потянулся было за зажигалкой, но на полпути начисто забыл о ней, увлекшись тем, что происходило на экране монитора.
Только что объявили регистрацию на очередной рейс, и мужчина в черном плаще засуетился, намереваясь, как видно, отправиться к стойке. Двигался он с солидной неторопливостью, всем своим видом выражая уверенность и благонадежность, но от наметанного взгляда Ладогина не ускользнул почти неуловимый жест, которым он пощупал полу своего широкого плаща.
— ..хорошо, — словно издалека, доносился до него голос Костырева, надоедливый, как жужжание осенней мухи. — Но разве можно хорошо делать свое дело, не представляя себе ситуацию в целом?
— Пятый монитор, — сказал ему Ладогин.
— Что?
— Смотри на пятый монитор, — терпеливо повторил он.
— А... — немного разочарованно протянул Костырев. — Ничего ножки. Правда, я видел получше.
— Какие ножки? — не понял Ладогин. — Ты что?
На мужика смотри. Вон тот, в шляпе.
— А что — мужик? — удивился Костырев. — Мужик как мужик. Он что, в розыске?
— Откуда я знаю? — огрызнулся Ладогин. — Ты посмотри на него, чудак. У него же недекларированные баксы из ушей торчат.
— Ну да?! — не поверил Костырев. — С чего ты взял?
— Ты что, слепой? — удивился Ладогин. — Смотри, смотри, как он плащ свой оглаживает... Эх ты, философ!
С уважением косясь на напарника, Костырев схватился за трубку внутреннего телефона. Ладогин, который в последний момент краем глаза уловил его движение, резко обернулся и накрыл его ладонь своей, не дав поднять трубку.
— Ты чего? — удивился тот.
— Тихо, придурок, — с нехорошей ласковостью в голосе сказал Ладогин. — Не дергайся. Я тебе уже сказал; я здесь для того, чтобы зарабатывать деньги.
— А? — опять не понял Костырев.
— Хрен на, — отрезал Ладогин. — Отпусти телефон, философ, и смотри, как работают профессионалы.
Он перегнулся через спинку кресла и вынул из кармана кителя мобильный телефон. Быстро настучав номер, он сказал в трубку:
— Миша, это Игорь. Как жизнь? Мужика в шляпе видишь? Не видишь? Увидел? Ну молодец... Обрати внимание, какой у него классный плащик. Ага, давай. Жду.
Он спрятал телефон и энергично потер ладонь о ладонь.
По губам его блуждала довольная улыбка. Перехватив удивленный взгляд напарника, он рассмеялся.
— Что, — сказал он, — это не совсем то, чему тебя учили? Знаешь, — продолжал он, дождавшись утвердительного кивка Костырева, — в чем-то ты, несомненно, прав. Нельзя с пользой делать свое дело, не зная как следует, что творится вокруг. Подумай об этом, дружок.
Впрочем, большинство пассажиров не придерживается ни одной из этих крайних точек зрения. Для них полет — необходимость. Это довольно скучно, весьма утомительно и очень дорого, но зато быстро.
Что же касается красавиц в форменной одежде, строгих таможенников и милиционеров, то для них аэропорт — просто место работы, и не более того. Все они — узкие специалисты, и на взлетающие и заходящие на посадку самолеты обращают внимание не больше, чем служащий какой-нибудь городской конторы на громыхающие за окном трамваи.
При взгляде под определенным углом аэропорт напоминает средних размеров завод, своеобразный конвейер, на котором пестрая разношерстная толпа мужчин, женщин и детей превращается в упорядоченный пассажиропоток. Сходство с конвейером впервые становится заметным у билетных касс и усиливается возле стоек регистрации и пунктов таможенного контроля.
Здесь счастливый обладатель билета внезапно обнаруживает, что стал неотъемлемой частью сложного технологического процесса: его разглядывают, просвечивают, прозванивают, подвергают сомнению, а порой и довольно унизительному ощупыванию, и только после этого, в достаточной мере униженный и обезличенный, он получает возможность вместе с другими прошедшими технический контроль деталями занять место на временном складе полуфабрикатов, который на варварском жаргоне аэропортовских служащих называется накопителем.., хорошо, что не отстойником.
— Очень остроумно, — сказал Игорь Ладогин, когда пауза в монологе Костырева затянулась и стало ясно, что от него ждут реплики. — Очень остроумно, — повторил он, не сумев при этом сдержать зевок, так что фраза прозвучала неотчетлив.
Костырев проработал в аэропорту месяц и полагал, что изучил здешнюю жизнь до тонкостей. Теперь, похоже, решил поделиться наблюдениями с напарником.
«Господи, ну что за наказание, — подумал Ладогин, рассеянно наблюдая за мониторами и мелкими глотками отпивая из чашки отвратительный растворимый кофе. — Только философа мне здесь не хватало!»
— Это все очень остроумно, — в третий раз повторил он, — но, как ты верно заметил, здесь работают узкие специалисты. В свете этого постулата было бы очень неплохо, если бы ты обратил свое внимание на мониторы.
Костырев надулся и уставился на мерцающие черно-белые экраны, наблюдая за бессмысленным, как ему казалось, копошением людского муравейника. Некоторое время Ладогин наслаждался тишиной, но его напарник, похоже, просто не мог хранить молчание дольше двух минут.
— Не понимаю, — сказал он, — я что, не прав?
Ладогин пожал плечами.
— Да прав, наверное, — равнодушно ответил он. — Честно говоря, об этом как-то не думал.
— Почему? — не отставал Костырев.
Ладогин вздохнул и потянулся, не сводя глаз с одного из мониторов. Его внимание привлек импозантного вида мужчина в длинном черном плаще и широкополой шляпе. Лицо мужчины скрывали поля шляпы, но Ладогин отлично видел, что тот нервничает. Годы практики сделали свое дело, и теперь он мог чуть ли не с первого взгляда выделить в пестрой толпе пассажиров человека, которому было что скрывать.
— Почему? — повторил свой вопрос Костырев.
— Что — почему? — переспросил Ладогин, уже успевший забыть и о разговоре, и о своем напарнике. — А, ты про это... Да как тебе сказать. В общем, наверное, потому, что это ничего не меняет. Это все слова, а я здесь для того, чтобы деньги зарабатывать.
Он вынул из лежавшей на столе пачки сигарету и потянулся было за зажигалкой, но на полпути начисто забыл о ней, увлекшись тем, что происходило на экране монитора.
Только что объявили регистрацию на очередной рейс, и мужчина в черном плаще засуетился, намереваясь, как видно, отправиться к стойке. Двигался он с солидной неторопливостью, всем своим видом выражая уверенность и благонадежность, но от наметанного взгляда Ладогина не ускользнул почти неуловимый жест, которым он пощупал полу своего широкого плаща.
— ..хорошо, — словно издалека, доносился до него голос Костырева, надоедливый, как жужжание осенней мухи. — Но разве можно хорошо делать свое дело, не представляя себе ситуацию в целом?
— Пятый монитор, — сказал ему Ладогин.
— Что?
— Смотри на пятый монитор, — терпеливо повторил он.
— А... — немного разочарованно протянул Костырев. — Ничего ножки. Правда, я видел получше.
— Какие ножки? — не понял Ладогин. — Ты что?
На мужика смотри. Вон тот, в шляпе.
— А что — мужик? — удивился Костырев. — Мужик как мужик. Он что, в розыске?
— Откуда я знаю? — огрызнулся Ладогин. — Ты посмотри на него, чудак. У него же недекларированные баксы из ушей торчат.
— Ну да?! — не поверил Костырев. — С чего ты взял?
— Ты что, слепой? — удивился Ладогин. — Смотри, смотри, как он плащ свой оглаживает... Эх ты, философ!
С уважением косясь на напарника, Костырев схватился за трубку внутреннего телефона. Ладогин, который в последний момент краем глаза уловил его движение, резко обернулся и накрыл его ладонь своей, не дав поднять трубку.
— Ты чего? — удивился тот.
— Тихо, придурок, — с нехорошей ласковостью в голосе сказал Ладогин. — Не дергайся. Я тебе уже сказал; я здесь для того, чтобы зарабатывать деньги.
— А? — опять не понял Костырев.
— Хрен на, — отрезал Ладогин. — Отпусти телефон, философ, и смотри, как работают профессионалы.
Он перегнулся через спинку кресла и вынул из кармана кителя мобильный телефон. Быстро настучав номер, он сказал в трубку:
— Миша, это Игорь. Как жизнь? Мужика в шляпе видишь? Не видишь? Увидел? Ну молодец... Обрати внимание, какой у него классный плащик. Ага, давай. Жду.
Он спрятал телефон и энергично потер ладонь о ладонь.
По губам его блуждала довольная улыбка. Перехватив удивленный взгляд напарника, он рассмеялся.
— Что, — сказал он, — это не совсем то, чему тебя учили? Знаешь, — продолжал он, дождавшись утвердительного кивка Костырева, — в чем-то ты, несомненно, прав. Нельзя с пользой делать свое дело, не зная как следует, что творится вокруг. Подумай об этом, дружок.