Воронин Андрей Николаевич. Панкрат

   Ну, а дальше…
   Панкрат даже не хотел думать о том, что будет, если полевой командир окажется окончательно обезумевшим фанатиком с полностью подавленным инстинктом самосохранения и просто-напросто откажется назвать ему пароль, ключ к содержимому ноутбука; если начнет, брызгая слюной, призывать гнев Аллаха на его голову; если крикнет своим солдатам: “Стреляйте, не жалейте меня! Во имя Аллаха милосердного!"
   Ему хотелось верить в то, что чечен — такой же человек, как все, и борется в первую очередь за власть, а потом уж — за свободу родины, веры и все такое. Иначе не имело смысла затевать все это.

* * *

   В свете прожекторов "колючка” искрилась, словно серебряная. Две черные фигуры приближались к освещенному пространству, двигаясь навстречу друг другу — рослые, бородатые чечены с почти игрушечными “узи”, одетые в коричнево-черный камуфляж.
   — Готовься, — прошептал Суворин, повернувшись к Чепрагину. — Следующее затемнение — наше.
   Лейтенант кивнул, не сводя глаз с медленно ползущих, перекрещивающихся и начинающих расползаться в разные стороны лучей прожектора.
   — Пора!
   Они напряглись и, стискивая в руках ножи и кусачки, поползли, вжимаясь в землю, по направлению к проволочному ограждению.
   Дождь продолжал лить; со стороны зарослей наползал туман, стлавшийся у самой земли.
   У них было всего четыре минуты.
   Часовые приближались.
   Оказавшись рядом с первой колючей сеткой, “охотники”, зажав ножи в зубах и работая в четыре руки, быстро “выкусили” треугольник у самой земли с таким расчетом, чтобы, пробравшись на ту сторону, его можно было завернуть обратно, создав видимость неповрежденного заграждения. Первым в образовавшееся отверстие скользнул Панкрат. За ним, чувствуя, как стучит, готовое выпрыгнуть из груди, сердце — Чепрагин.
   Охранники подошли на расстояние десяти-пятнадцати метров. Их фигуры выплыли из тумана, и один еще успел окликнуть другого на своем лающем языке — что-то типа “Эй, как дела, друг?”.
   — Давай, — не таясь, прохрипел Панкрат.
   Его рука мелькнула так быстро, что часовой вряд ли успел что-то разглядеть. Остро отточенный нож пропел реквием чеченцу и на последней ноте вонзился ему в основание горла. Короткий вскрик, почти неслышный, словно мышиный писк — и все стихло. Лейтенант не подвел. Его нож ударил чеченца точно под нижнюю челюсть. Бросок был такой силы, что лезвие вышло через затылок.
   — Быстрее к сетке! — скомандовал Панкрат. Чепрагин метнулся ко второму ряду заграждений — здесь поверх была натянута свернутая в спираль “колючка”. Присев на одно колено, он принялся перекусывать проволоку, в то время как Суворин быстро завернул уже вырезанную в первом ряду часть обратно и подтащил к лейтенанту бездыханные тела часовых.
   — Готово! — Чепрагин рванул на себя “выкушенную” сетку.
   Пятясь вперед, они втащили на территорию лагеря трупы охранников и сложили их у стены одного из крайних бараков, в месте, которое Суворин присмотрел для этой цели заранее — туда не доставали вездесущие лучи прожекторов. Лейтенант пристроил кусок сетки обратно, и теперь им оставалось ждать следующего затемнения, притаившись в черной тени рядом с окровавленными трупами.
   Яркие полосы мертвенного электрического света подползали все ближе, и на мгновение Чепрагину показалось, что Седой ошибся в своих расчетах, и сейчас их заденет, резанет этим светом, словно лезвием ножа. Он даже инстинктивно сжался, но тут же заставил себя расслабиться — постоянное напряжение могло привести к срыву в самый ответственный момент.
   И, глядя, как ползут мимо лучи прожектора, вырывая из темноты месиво серой грязи, пожухлой травы и прелых листьев, занесенных на территорию лагеря ветром, лейтенант глубоко вдохнул, задержал дыхание на несколько секунд и медленно выдохнул, успокаивая бешеный стук сердца.
   После нескольких попыток это у него получилось.
   Занятый аутотренингом, Чепрагин даже не заметил, как полосы света скрестились на том месте, где они ползли, оставляя после себя борозды. Свет на мгновение замер, словно раздумывая, и теперь уже наступила пора для Суворина покрыться холодным потом.
   Но задержка продлилась не больше трех секунд; по истечении этого недолгого времени лучи качнулись и разошлись в разные стороны.
   Было самое время возвращаться. Это, разумеется, относилось только к лейтенанту, поскольку путь Седого лежал дальше, в глубь лагеря.
   — Возвращайся, — прошептал он Чепрагину, навинчивая глушитель на ствол “ингрема” — того, который успел пристрелять еще в группе Николаева.
   Чепрагин кивнул и беззвучно, призрачной серой тенью отделился от стены, к которой секунду назад прижимались они оба. Но какое-то шестое чувство заставило Панкрата схватить за руку не успевшего оказаться вне пределов его досягаемости лейтенанта. Схватить и рвануть назад. Лучи прожекторов качнулись назад, словно намереваясь подкараулить и застать врасплох кого-то.
   — Уф-ф! — только и смог выдохнуть ошеломленный Чепрагин. — Ну и..
   Лезвия света скрестились на том же месте, где совсем недавно им вздумалось задержаться на несколько секунд. Выждали и разочарованно расползлись — тут-то Суворин и подтолкнул лейтенанта.
   — Давай, парень!
   Чепрагин не заставил себя долго упрашивать. Он молнией метнулся к внутренней линии заграждений, пригнулся и…
   Дальше Суворин не смотрел. У него самого времени в запасе было не так уж много. Того и гляди, кто-нибудь хватится исчезнувших часовых. Тогда — тревога по лагерю, проваленная операция, охота на одиночку, которого рано или поздно загонит, словно зайца, свора собак. И скорее рано, чем поздно. Поэтому Панкрат развернулся и канул в темноту, не оглядываясь.
   Он бесшумно крался вдоль глухих стен бараков, вслушиваясь в каждый шорох и ежесекундно ожидая резкого воя тревожной сирены, от которого вжимается в плечи голова и закладывает в ушах. Сирена молчала. Но так не могло продолжаться бесконечно. Когда-то исчезновение часовых должны были заметить те, кто поворачивал на вышках прожекторы. И времени до этого момента оставалось все меньше и меньше.
   Суворину понадобилось не больше пяти минут, чтобы по прямой пересечь пол-лагеря. Благо бараки не охранялись, и не от кого было прятаться.
   Вскоре он почти достиг цели своего рискованного предприятия — небольшой охраняемой будки, представлявшей собой вход в подземные апартаменты Рашида. “Почти” означало, что он стоял за углом ближайшего к этой будке барака, затаив дыхание и выжидая, когда же отвернется охранник, пялившийся сейчас точно в его направлении. У него был прибор ночного видения, и всякая попытка подобраться поближе могла стоить Суворину жизни. Им еще очень повезло с часовыми, охранявшими ту часть периметра, через которую они проникли в лагерь — у тех почему-то не было ночной оптики.
   И тут взвыла сирена.
   Звук, низкий и басовитый, в одно мгновение истончился и поднялся до невообразимой высоты. Хлестнул по натянутым нервам, словно плеть, и тут же упал, понизившись до почти гудения.
   По территории лагеря заметались лучи прожекторов, выхватывая из темноты углы зданий, низкие и плоские крыши гаражей, черные фигуры боевиков, сбегающихся по направлению к площади.
   Сирена послужила для Суворина толчком к действию.
   При ее звуке охранник на мгновение рефлекторно вскинул глаза к небу — видимо, здесь как-то привыкли больше бояться угрозы с воздуха. Панкрат использовал его короткое замешательство, чтобы выбежать из-за угла и взять его на мушку. Опустив глаза, чечен увидел направленный на него автомат. Его рука тут же метнулась к висевшему на плече “калашу”, но Седой, не собиравшийся миндальничать, молча выстрелил ему в плечо и одним прыжком оказался рядом. Выронив оружие, часовой заорал от боли, схватившись левой рукой за простреленную правую. Суворин ногой оттолкнул в сторону упавший автомат, без замаха ткнул часового свободной рукой в солнечное сплетение, отчего тот согнулся пополам, и по-чеченски потребовал:
   — Ключи!
   Вместо ответа охранник, необычайно быстро преодолев болевой шок, разогнулся, срывая с пояса нож, и резко взмахнул рукой. Седой успел отскочить. Лезвие рассекло камуфляж на его плече, и боевик тут же рванул руку с ножом обратно. Возвратный удар Панкрат блокировал корпусом “ингрема”, схватил чеченца за кулак и с силой вывернул запястье. Раздался сочный хруст, и вторая рука охранника плетью повисла вдоль тела, а нож плюхнулся в грязь под ногами.
   Из-за угла барака метнулись тени — поднятые ревом сирены, чеченцы определили-таки источник угрозы и устремились ко входу в бункер Рашида. Пнув охранника носком ботинка в пах, Суворин развернулся к боевикам и дал очередь для острастки. Те залегли, причем один — как-то очень уж неуклюже, едва не зарывшись лицом в землю. Видимо, зацепило пулей.
   Панкрат ощущал, как утекает между пальцев удача.
   Повернувшись к часовому, который силился подняться на разъезжавшихся в стороны ногах, при этом глухо подвывая по-собачьи от боли, он буквально прорычал:
   — Ключи!
   — На поясе.., связка.., у-ы-ы! — пробормотал тот, падая на колени.
   Суворин снова выстрелил в направлении бараков. Ответная очередь — с земли, наспех, без тщательного прицеливания — угодила в бетонный козырек над дверью. Панкрата осыпало острой крошкой и серой пылью.
   Отстреливаясь, он присел и ощупал пояс охранника. Ключи, вернее, ключ был прицеплен к ремню на железной цепочке. Одиночным выстрелом Суворин перебил звенья (отрывать, а уж тем более снимать, не было времени).
   Он вставил ключ в замочную скважину и задвинул его до отказа. Что-то громко щелкнуло в замке, и Седой, дав третью очередь назад по тем боевикам, которые все еще лежали у крайнего барака, толкнул ее спиной и попятился внутрь. Едва он успел захлопнуть тяжелую дверь, целиком отлитую из металла, как она вздрогнула от частых тяжелых шлепков — словно огромное чудовище хлопало ладонью по железу. Пули расплющивались о броню толщиной в добрый десяток сантиметров, и Суворину оставалось только мрачно улыбнуться. Он только что ушел от неминуемой, казалось бы, смерти. И вдруг почувствовал, что по правому рукаву от плеча течет что-то горячее.
   Тогда, ударив ножом, охранник все-таки зацепил его кожу. На плече, как раз там, где была еще одна татуировка “отдел ноль”, протянулся тонюсенький алый надрез, который впору было бы скальпелем сделать — настолько правильной была его форма.
   Суворин позволил себе поморщиться.
   Не время для перевязок. Вперед, пока есть силы — расслабиться можно будет, когда он возьмет Рашида. Тогда можно будет и плечо перевязать, и водки выпить…
   Он едва не обрушился в темный колодец шахты, которая вела на подземный уровень коммуникаций. Свалиться в той темноте, в которой он оказался, было вовсе не мудрено — черно, хоть глаз выколи.
   В кармане нашелся припасенный специально для такого случая световой элемент. Панкрат отстегнул клапан, вытащил тонкий цилиндрик длиной в половину обычного черного карандаша и сильно сдавил один из его торцов. В его руке тут же разгорелась яркая оранжевая звезда — от сжатия лопнула одна из двух герметично запаянных частей элемента, и вещества, содержавшиеся в них, соединились и воспламенились, интенсивно выделяя тепло и свет.
   Он швырнул цилиндрик в зев шахты, и его свечение тут же вырвало из темноты скобы, приваренные к ее стенке и отполированные до блеска бесчисленным количеством сапог. Шахта оказалась неглубокой — метров пять-шесть. Вполне достаточно, чтобы схорониться от слабенького ядерного удара и его последствий, если только бомба не угодит прямо в “апартаменты”, а упадет где-нибудь поблизости, ну.., скажем, в километре.
   Суворин закинул на плечо “ингрем”, поплевал на ладони и, зажав в зубах нож, полез вниз. Его ботинки загремели по железным скобам, словно громы Судного Дня. В оранжевом свечении элемента открытые части его тела (лицо и руки) имели какой-то желтоватый оттенок с легким налетом трупной синевы.
   Не опускаясь до последней ступеньки, Панкрат спрыгнул, на лету срывая с плеча “ингрем”. Интуиция и опыт не подвели его в очередной раз, а расчет оказался абсолютно точным. Дверь бункера охранялась еще одним охранником, и он выстрелил, не раздумывая, когда в шахте мелькнула фигура Суворина. Но не попал — тот падал слишком быстро и шлепнулся практически плашмя. Пули взвизгнули над его головой, точно две старые кумушки, не поделившие сочный кочан капусты. Очередь с пола выписала на груди боевика причудливый алый орнамент, и часовой завалился на спину. Задравшийся вверх автомат еще несколько секунд выяснял отношения с потолком, а затем затих, исчерпав запас красноречия и, соответственно, патронов…
   Суворин выпрямился, не отрывая взгляда от неподвижного тела охранника, и замер, пораженный установившейся наверху, снаружи, тишиной. Что-то здесь было не так. Но на раздумья и предположения Панкрат не имел времени, поэтому он бросился в противоположный конец коридора, где в свечении гаснущего светоэлемента поблескивала внушительных размеров, полусферической формы дверь.
   Он присел у двери, сбросил с плеч вещмешок и вытащил из него брусок размером с человеческую голову, завернутый в металлическую фольгу. Развернув упаковку, достал четыре одинаковых продолговатых стержня пластиковой взрывчатки. Панкрат уже установил их по краю уплотненного специальной огнеупорной резиной шва, когда его внимание привлек какой-то странный звук, похожий на шипение десятка змей, взбреди им в голову вдруг зашипеть всем сразу.
   Откуда-то из замаскированных в стенах коридора отверстий вырывался белый дым, сворачивавшийся в тяжелые белые клубы, которые стлались над самым полом, медленно обесцвечиваясь — по мере того, как газ растворялся в воздухе.
   Панкрат рефлекторно задержал дыхание.
   Отравляющий? Слезоточивый? Усыпляющий?
   К чему, однако, понапрасну терзать себя догадками — вскоре он все узнает наверняка.
   Этот сюрприз стал последним гвоздем в крышку гроба, в котором отдавала концы надежда Суворина на успешное завершение операции. Ничего другого, кроме прорываться с боем обратно и, наконец, успокоиться, получив свою дозу свинца, ему не оставалось.
   Ну ничего, он еще утащит за собой пару-тройку чернозадых!
   Панкрат сменил магазин “ингрема” (от нехватки кислорода уже начало сдавливать грудь) и бросился к лестнице, ведущей наверх. Взобравшись на высоту около трех метров, он осторожно вдохнул, думая, что тяжелый газ еще не успел подняться так высоко. Напрасно — железистый привкус во рту тут же убедил его в обратном.
   Суворин буквально взлетел по оставшимся перекладинам ступеней и бросился к тяжелой железной двери, собираясь приоткрыть ее и бросить гранату, а затем, под прикрытием взрыва, попробовать вырваться из оцепления, в которое — он был в этом уверен — взяли это строение боевики.
   Дверь не поддавалась. Решив, что нужно не толкать, а потянуть на себя, Панкрат еще раз повторил свою попытку.
   Тщетно.
   Поняв, что его заперли, Суворин повернулся спиной к двери и съехал по ней вниз. Он был в ловушке. Все. Окончательно и бесповоротно. Стылое железо двери ощутимо холодило тело даже сквозь плотную ткань камуфляжа. Или его вдруг охватил озноб?
   Положив перед собой автомат, Суворин, так и продолжая сидеть на корточках, глубоко вдохнул воздух с металлическим привкусом.

* * *

   Чепрагин смотрел, не отрываясь, как собираются ярко-зеленые точки рядом с небольшой будкой, в которую забрался Суворин. В одной руке лейтенант держал бинокль с громоздкой насадкой прибора ночного видения, а другая до белых костяшек сжимала цевье “калаша”. Спецназовец скрипел зубами и время от времени размыкал плотно сжатые, вытянувшиеся в тонкую злую линию губы, чтобы выругаться каким-нибудь из чернейших ругательств. Он видел, как боевики нахлынули сплошной зеленой волной, буквально затопив спуск в бункер, и почти сразу же откатились, выжидая.
   Потом он увидел, как открылась тяжелая бронированная дверь, и наружу вытащили обмякшее человеческое тело, странно знакомое. Хоть и сложно было определить на таком расстоянии, но Чепрагин мгновенно понял, что это Седой.
   — Дерьмо! — хрипло констатировал он, прячась за камень.
   И вовремя — прожектора на вышках развернулись в сторону леса и принялись методично, пядь за пядью обшаривать прилегающее к базе пространство. Их лучи, напоровшись на голые кусты и деревья, распались на тысячи тонких лучиков и желтых пучков, словно вода, обтекающая опоры моста, и потерялись в хитросплетении ветвей; Чепрагин, избегая предательского света, попятился ползком, медленно, выбирая в качестве укрытий стоявшие по диагонали друг к другу деревья.
   Оказавшись вне досягаемости прожекторов, он поднялся на ноги и побежал прочь, глотая текущие по лицу злые слезы.

Глава 6

   Холодно…
   Где-то слышится редкий стук капель. Не радостный перезвон наподобие весенней капели, а именно стук — тяжелый, какой-то глухой и удручающий.
   Холодно… Озноб сотрясает тело, липкие объятья сна постепенно уступают его настойчивости, растворяются в сером сумраке, окутывающем мир вокруг. Холодная земля откровенно недружелюбна. Она пропитана влагой, холодной влагой, и тепло тела выпаривает из нее эту влагу, и она впитывается и в без того промокший почти насквозь камуфляж.
   Тело — сосуд боли. Боль прячется в каждой его клетке. Она похожа на соцветия блестящих хромированных скальпелей, поворачивающихся, как цветы за солнцем, следом за лампой над операционным столом, и скребущих, режущих, полосующих тело изнутри. Ноги и руки словно налиты свинцом, и этот свинец до сих пор не остыл после плавки. Глаза не открываются, век не поднять. Одна попытка… Вторая… Безуспешно — век не поднять.
   Из черноты, из неизвестности, заполнившей черепную коробку, выплывает, словно со дна поросшей ряской старицы, имя — Панкрат.
   Его имя.
   Как спасательный круг из прошлого, оно падает в его раскаленный от боли мозг. Круг тут же превращается в магнит, к которому начинают быстро прилипать, словно частички металлической пыли, прочие детали и воспоминания, до этого бывшие сами по себе. Он осознает себя. Но веки по-прежнему тяжелы.

* * *

   — Четверо убитых. Турлан, Шанхор… — произносит густой бас по-чеченски. — Его работа. Ублюдок…
   Голос дрожит от сдерживаемой ярости. С не меньшей яростью в тон ему клацает секундой позже затвор, звук касается ушей почти нежно, увязнув в густой вате, в которую, как кажется Панкрату, завернута его голова.
   Другой голос взволнованно выкрикивает:
   — Стой! Ты что? Рашид приказал — живой нужен. Первый напряженно вздыхает, сдерживая клокотание в горле, распираемом злобой.
   — Вах! Если бы не Рашид…
   И еще что-то вдогонку… Слов не разобрать, но по интонации — явно матерное, явно в адрес Панкрата.
   Второй смеется. Смех булькает, словно закипающая вода. Отсмеявшись, добавляет еще пару слов в том же духе. Эти Суворин знает — так ругался на свою обленившуюся собаку старик-пастух в том селении, где его выхаживали после…
   Боль. Тупой удар боли в висок — словно тараном лупит в кость кто-то, кому уже слишком тесно стало внутри. Думать все-таки еще рано — слишком болезненно это… Вот вспоминать можно…
   Он вспоминает.
   Собирает из осколков последних дней унылый витраж прошлого. Обжигает холодом внезапная мысль; как же теперь ребята? Чепрагин и Шумилов, не дождавшись его, уже бредут, наверное, по этим чертовым горам — один раненый, а второй совсем еще неопытный.., смотря с кем сравнивать, конечно.
   Сигарету бы…
   Он чувствует, что обладатели только что звучавших над ним голосов не уходят, стоят над ним, и взгляды их давят его, будто тяжелые камни. Панкрат чувствует это, сам не зная, каким образом — так кролик ощущает змею, на охотничью территорию которой забрел в поисках сочной травки.
   Шаги. Хруст каменного крошева под ребристыми подошвами армейских ботинок, сочное чавканье грязи… Негромкий, на пределе его притупленного восприятия, шорох; с небольшой задержкой вслед за слухом срабатывает осязание — щеки касается мокрый, мелкий и колючий песок, сыплющийся сверху. Песчинки покрывают лицо, прилипают к губам, забиваются в ноздри… Сил отодвинуться нет.
   Третий голос.
   — Ничего, скоро придет в себя, — короткий смешок скребет по нервам наждачной бумагой. — Он сильный. Он прошел специальную подготовку.
   Первый голос (с некоторым почтением, если только медведям гризли свойственна почтительность):
   — Это тот самый, который положил всех людей Рахидова?
   Пауза, наполненная раздумьями, рождает хорошо взвешенный ответ:
   — Там был не один человек. Мы отыскали два трупа — кстати, один из русских взорвал себя сам.., а заодно и троих из отряда Рахидова.
   Наступает тишина.
   Веки по-прежнему тяжелы.

* * *

   Он выныривает из забытья, словно ныряльщик из темных глубин стоячей воды. Первая хорошая новость — боль схлынула, оставшись только в самых дальних уголках тела. Скорее всего, это последствия воздействия газа. Возможно, он не только усыпляющий, но и нервно-паралитический, хотя и слабого действия. Отравление, поражение нервной системы, болевой шок… Вполне вероятно.
   Суворин пошевелил пальцами правой руки. С удивлением обнаружил, что в состоянии сжать пальцы в кулак. Сжал и разжал; повторил так несколько раз подряд. Мышцы понемногу оживали — так наполняется воздухом велосипедная камера. Панкрат проделал то же самое с левой рукой. Получилось даже еще лучше, чем с правой.
   Ну, а теперь — глаза… Он разлепил все еще тяжелые, слипшиеся от гноя веки и зажмурился от солнечных лучей, ударивших по расслабившейся за несколько часов его беспамятства сетчатке. Под плотно зажмуренными веками осталось яркое красно-желто-зеленое пятно, плавающее на черном фоне. Оно продержалось какое-то время и растворилось в этой черноте; тогда Суворин открыл глаза снова. Он теперь мог смотреть прямо вверх. Солнце на самом деле оказалось не таким уж ярким — обычное осеннее солнце, просто глаза отвыкли. Оно висело в обычном осеннем небе, похожем на вздувшуюся мокрую бумагу плохого качества.
   А через несколько минут на этом невнятном сером фоне материализовались темные линии, расчертившие небо в крупную клетку. Панкрат всматривался некоторое время в эти линии (глаза слезились) и понял, что это не что иное, как решетка, закрывающая тот колодец, в котором он находился.
   Колодец…
   Просто ловчая яма, выкопанная специально для попавших в западню.

* * *

   Спустя некоторое время (час? день? год?) Суворин смог приподняться на локтях, а потом и сесть.
   Яма оказалась неожиданно просторной. Не футбольное поле, конечно, однако места в ней было вполне достаточно для того, чтобы без помех разместить двоих.
   У него обнаружился сосед. Увидев, что Панкрат оклемался, он тут же подал голос:
   — Это ты здесь переполох устроил вчера ночью?
   Что-то напомнил Суворину этот голос. Что-то из недавнего прошлого, причем малоприятное.
   Куль грязного тряпья у противоположной стороны ямы, из которого и прозвучал вопрос, шевельнулся, и в анемичных лучах светила неярко блеснула лысина. Макушка, гладкая, как колено.
   — Привет, Череп, — вместо ответа проговорил Суворин.
   Тот дернулся, словно от удара, и вперил глаза в Панкрата, который устраивался поудобнее, сев у самой стены и прислонив гудящую все еще голову к холодной, сочащейся влагой земле.
   — Встретились, значит… — неопределенно протянул капитан.
   И вдруг ухмыльнулся, словно обрадовался неожиданному соседству. Суворин, впрочем, далек был от того, чтобы купиться на его малоприятную усмешку. Так улыбается проголодавшийся крокодил, отыскавший, наконец, себе пропитание.
   — Теперь понятно, — протянул Дыховицкий. — А какого черта ты в эту крепость ломился?
   Панкрат открыл было рот, но ощутил вдруг, что если не выпьет хотя бы глоток воды, то всякое слово станет для него настоящей пыткой — горло было иссушено и будто раскалено.
   Он быстро окинул взглядом их “камеру” и обнаружил помятую посудину со сбитой эмалью. Медленно, держась за стену, он поднялся, переждал приступ слабости и головокружения, привыкнув к вертикальному положению тела и опоре на обе нижние конечности, сделал несколько шагов по направлению к посудине и опустился рядом с ней на колени. Ожидания его не обманули — на дне обнаружилась мутноватая, но все же вода. Взяв миску обеими руками, Панкрат поднес к губам выщербленный край и медленно наклонил его в свою сторону. Он сделал несколько больших, жадных глотков и почти осушил посудину, когда услышал вдруг протестующий вскрик Черепа:
   — Ты что делаешь?! Это же дневная норма! Суворин сделал еще глоток, отнял край миски от губ и произнес, повернувшись к капитану:
   — Я свою норму выпил. Остальное — твое.
   Череп издал нечто среднее между рычанием и всхлипом. Он рывком вскочил на ноги и бросился на Панкрата.., вернее, хотел броситься.