Андрей ВОРОНИН и Максим ГАРИН
ПОБЕДИТЕЛЬ ВСЕГДА ПРАВ

Глава 1

   Сухой пыльный вечер вконец измотал огромный город. Но даже близкая ночь не сулила прохлады. Бетон, асфальт, чугунные ограды нагрелись так, что к ним страшно было прикоснуться. Ярко-желтое солнце, колеблющееся в мареве, зависло над горизонтом и, казалось, никогда больше не зайдет.
   Даже на окраине Москвы, неподалеку от кольцевой дороги, жара ощущалась во всем ее ужасном великолепии. Немолодой мужчина, ничем не примечательный, ни на что особенное не претендующий, каких в Москве тысячи, сидел на лавочке на краю небольшого запущенного парка, спасаясь от лучей солнца в тени большого куста сирени. Редкие, давно не стриженные, начинающие седеть волосы, потухший взгляд почти бесцветных глаз, дешевая, неумело выстиранная куртка и в руках спасительная бутылка с холодным пивом.
   Парк был как бы продолжением леса, растянувшегося за кольцевой дорогой, клином вторгшегося в город. С лавки открывался вид на череду бетонных восемнадцатиэтажных домов, выстроившихся один за другим вдоль широкой улицы.
   Мужчине страстно хотелось выпить пива, не отрываясь от горлышка, всю бутылку, до последней капли. Но он сдерживал себя, денег на вторую бутылку не хватило бы. Значит, приходилось растягивать удовольствие, принимать пиво микроскопическими дозами. Он бы с удовольствием выпил и чего-нибудь покрепче, несмотря на жару, но так далеко его мечты не простирались.
   Люди проходили мимо по тротуару, не обращая внимания на одинокого пьяницу, расположившегося на скамейке недалеко от дороги. Приподняв бутылку, в которой оставалось еще немного пива, мужчина тяжело вздохнул. Больше развлечений на сегодняшний день не предвиделось. Немного спасала дальнозоркость: иногда в открытых окнах ему удавалось рассмотреть раздетых до белья женщин.
   Опустив взгляд, выпивоха заметил остановившегося напротив него у самой кромки тротуара молодого парня: худого, испитого, с побитым оспой лицом. В одной руке тот держал полиэтиленовый пакет, набитый под завязку бутылками с пивом, а в другой сжимал что-то плоское, прямоугольное, упакованное в гофрированный картон и склеенное по периметру скотчем.
   Парень невесело улыбнулся и подмигнул незнакомому мужчине. Не дождавшись вразумительного ответа, он ступил на траву и, даже не спрашивая разрешения, пристроился рядом на лавочке.
   – Привет, – словно в пустоту произнес он и достал бутылку с пивом, ловко открыл ее о спинку лавки, выпил не отрываясь и после этого причмокнул языком. – Это ничего, что я так, сразу?
   Мужчина пожал плечами. Пива в его бутылке оставалось на три глотка.
   – Даже не знаю, как тебя зовут, – сказал парень, – но живем-то мы рядом, значит, соседи.
   – Соседи, – согласился мужчина, поглядывая на полиэтиленовый пакет.
   – Хочешь выпить холодненького? – расщедрился парень.
   Жизнь приучила мужчину к тому, что халява редко доводит до добра, но сейчас ему вроде ничего не угрожало.
   – Можно. Лень к магазину идти, – на всякий случай соврал он насчет своей финансовой состоятельности и завладел заветной бутылкой.
   – Страшную вещь несу, – парень похлопал по гофрированному картону, – даже не знаю, как и объяснить. Страшная вещь.
   – Чего это? – вяло поинтересовался мужчина, слизывая выступившую над горлышком пенную шапку.
   – Мать, наверное, из дому выгонит. Она, как собака, нюхом почует, что я эту штуку снова домой притащил.
   – Чего там у тебя? – уже с любопытством спросил мужчина.
   Парень выглядел озабоченным и расстроенным.
   – Зеркало, в которое покойники смотрелись. Посмотришь в него, и непременно беда случится. Я бы тебе показал, но оно заклеено.
   – Спасибо, не надо, – мужчина чуть отодвинулся от парня, прикидывая, сумасшедший тот или ему просто голову напекло.
   – Разбить хотел, – вздохнул парень, – но нельзя этого делать, покойники не простят. Они же в него смотрелись. Выбросил бы – тоже нельзя. Можно только потерять, – парень захихикал. – Я думал, что все устроил, неделю тому назад упаковал его, заклеил и к метро пошел. Цветы покупал. Положил на парапете возле цветочницы, пока она мне цветы заворачивала, взял букет и пошел. А зеркало оставил, думал, избавился навсегда. А оно меня снова нашло.
   – Как это? – поинтересовался мужчина, почувствовав, что крепкое темное пиво потихоньку начинает его разбирать.
   – Не знаю, уж такая это вещь. Сегодня шел из метро, а меня кто-то окликает. Смотрю, цветочница бежит, говорит: «Молодой человек, вы у меня свою вещь забыли», – и сует мне в руки мое же зеркало. Вижу, она его даже не распечатывала, не знала, что внутри, но чувствовала, наверное, как та собака.
   – Я бы распечатал, – мечтательно проговорил мужчина, – вдруг деньги внутри?
   – Вот так оно ко мне и вернулось. Может, тебе показать?
   – Не надо, – мужчина зажал бутылку между ног и принялся прикуривать дешевую плоскую сигарету.
   – Я даже не знаю, внутри оно или нет. Конечно же там, – ощупывая картонку, проговорил парень. – Гадалке какой-нибудь продам, они такие вещи любят.
   Раздался звук отрываемой клейкой ленты. Мужчина решил не смотреть на парня: вдруг увидит свое отражение в чертовом зеркале, которое приносит владельцу одни несчастья.
   Парень заглянул под картонку и вздохнул:
   – Целой, черт его не возьмет!
   Он до половины вытащил обрамленное простой деревянной рамочкой зеркало и заглянул в него. Там отражался кусок выцветшего грязного неба и верх многоэтажного дома. На самом краю бетонной стены он увидел три фигурки. Три худенькие девочки стояли взявшись за руки. От удивления парень раскрыл рот. Все три девчушки были абсолютно голыми. Он мелко потряс головой, думая, что ему мерещится.
   И тут девочки присели, словно собирались прыгнуть с крыши. Зеркало задрожало в руках парня, в нем теперь отражалось только небо. Он вскинул голову и не сразу понял, какой из домов увидел в зеркале.
   – Там бабы на крыше голые! – дрожащим голосом проговорил Он, показывая рукой на жилой массив.
   Мужчина живо заинтересовался, но сколько ни вглядывался, ничего достойного внимания не видел.
   – Нету никого.
   – Точно тебе говорю, три бабы совсем молодые, девочки еще, голые на крыше стояли, вроде как прыгать собрались…
   – И что?
   – Исчезли.
   – Спрыгнули?
   – Нет. Пропали.
   – Такого не бывает. Парень пожал плечами.
   «Сумасшедший, – подумал мужчина, – ей-богу, сумасшедший! Ерунду всякую про зеркало нес.»
   – Я их тут видел! – парень попытался сунуть под нос мужчины зеркало, но тот замахал руками, расплескивая недопитое пиво, вскочил с лавки и побежал к улице.
   «Может, они и в самом деле спрыгнули? – подумал парень. – Почему я не слышал крика? Почему сейчас никто шум не поднимает? – он всматривался в дома, но нигде оживления не наблюдалось. – Чертово зеркало! Гадалке продам!»
   Парень поднялся и, склонившись под тяжестью мешка с бутылками, побрел к жилому массиву.
   – Этот дом, что ли? – говорил он сам себе, стоя у высокой бетонной башни.
   Сумерки уже сгущались. Из оцепенения его вывел сигнал машины, нетерпеливый и наглый. Парень отскочил в сторону и мимо него пронесся микроавтобус «хонда».
   Солнце, уже добравшееся до зенита, предвещало горячий изнуряющий вечер, когда практически невозможно работать, когда все мысли – лишь о прохладной воде реки, о холодном пиве, а у людей искушенных в ушах сам собой возникает гул несуществующего кондиционера.
   Микроавтобус «хонда» стоял на окраине Москвы, на одной из дворовых стоянок. Это совсем маленькая компактная машинка, без всяких наворотов, кондиционера здесь нет и помину, поэтому обе раздвижные дверцы были распахнуты. Но даже ветер, продувавший салон, не приносил облегчения, жесть кузова раскалилась под солнцем так, что, казалось, еще немного, и краска пойдет пузырями.
   В салоне сидели четверо мужчин: шофер, абсолютно безразличный ко всему происходящему, спиной к нему на откидном сиденье, широко разбросив ноги, – немолодой уже человек с седой шевелюрой и с умными глазами, одним словом, породистый, привыкший в этой жизни занимать много места. Звали его Роман Сагалович. Напротив него, скромно положив руки на колени, сидел Иван Карманов, неброский, но тоже породистый. На заднем сиденье, уронив голову на телевизионную камеру, дремал мужчина лет тридцати. Его в этой компании называли просто Пашей, большего он не заслужил.
   – Что они себе позволяют? – взглянув на часы, театрально воскликнул Роман Сагалович.
   Сценарист Иван Карманов, единственный из всей компании, мог разговаривать с режиссером на равных.
   – Время еще позволяет, – спокойно произнес он.
   – На съемку нужно приходить заранее.
   – Они же не профессиональные актрисы!
   – Это ты их распустил.
   – При чем тут я? – вяло махнул рукой Иван Карманов и принялся обмахиваться листками сценария, сколотыми золотистой скрепкой. – Была бы у нас нормальная группа: с директором, с ассистентом режиссера, с администратором, я бы к твоим девкам и близко не подходил.
   – Была бы… – состроил гримасу Роман Сагалович. – Будет у нас еще группа.
   – Ой ли! – засомневался Иван. – Большое кино мы поднять не сумеем.
   – Не в деньгах дело, – обрезал Роман Сагалович. – Можно снять приличный и малобюджетный фильм. Иван захихикал:
   – Приличный, говоришь?
   – Да, в любом жанре можно снимать шедевры.
   – Много мы с тобой их сняли?
   Паша, привыкший к тому, что сценарист с режиссером постоянно спорят, уже не реагировал на повышенный тон, лишь приоткрыл глаз и, убедившись, что снимать от него не требуют, вновь задремал.
   Сагалович вытянул шею и сказал:
   – Идут! – тут же его лицо сделалось недоступно-суровым.
   В свое время кинорежиссер учился на актерском факультете. И Карманов, и Паша, и даже водитель знали: его суровость на них не распространяется.
   Три девчушки лет четырнадцати-пятнадцати, одетые в джинсы и майки, спешили к микроавтобусу.
   – Я же говорил, они вовремя притащатся, – прошептал Иван, показывая режиссеру циферблат дешевых электронных часов.
   – На съемки надо приходить заранее, – ответил ему режиссер.
   Девчушки шли так, словно собирались пройти мимо, и, лишь оказавшись рядом с машиной, тут же одна за другой запрыгнули в салон.
   – Поехали, – бросил Роман Сагалович, без его слова ничего в съемочной группе не делалось. – Как настроение? – подмигнул он школьницам, оставаясь при этом достаточно строгим.
   – Алису родители не хотели на улицу пускать, – вставила Маша.
   – Алиса, – изумился Роман, – неужели ты сказала им, куда едешь?
   – Нет, что вы! – Алиса испуганно втянула голову в плечи. – Они думают, что я за город поехала на электричке.
   – Смотри мне! – Роман погрозил школьнице пальцем.
   – Сегодня у нас последний день съемок? – тихо поинтересовалась Вероника. Она смотрела на Сагаловича с восторгом и наивностью одновременно.
   – Надеюсь, если техника не подведет и вы не подкачаете.
   – За этот съемочный день вы с нами сегодня же и рассчитаетесь?
   Разговоров о деньгах Сагалович не любил, хотя сам бесплатно никогда не работал. Возможно, именно поэтому он и не удержался в официальном кинематографе.
   – Если постараетесь, рассчитаюсь.
   Девочки осторожно переглянулись. И Сагалович понял: скорее всего они сговорились потребовать сегодня у него деньги, но, как все дети, боялись старшего, и их требование вылилось в застенчивый вопрос Вероники.
   – Вы мне не верите?
   – Вы нас никогда не обманывали.
   Микроавтобус проехал всего пару кварталов и остановился во дворе построенного лет десять назад восемнадцатлэтажного панельного дома. Оператор собрался выйти с камерой, но Сагалович взглядом остановил его.
   – На сегодня у нас запланированы съемки двух сцен, – он развернул сценарий, – последних в нашем фильме. Вы как будто бы загорали на крыше дома, а потом на крышу поднялась компания парней, у них там голубятня. Правда, я до сих пор не могу понять связи между птицами и предыдущими событиями, – Роман бросил взгляд на сценариста.
   – Для тебя старался. Голуби – красивая птица, отлично смотрятся в кадре.
   – Смысл-то в них какой заложен?
   – Белые голуби – символ чистоты, мира, спокойствия, – не очень убежденно проговорил Иван Карманов, а затем выпалил:
   – Не делай вид, что снимаешь серьезное кино, – но тут же осекся, сообразив, что при девчушках лучше такие споры не заводить, ими он только дискредитирует режиссера.
   – Поднимаемся. Камеру прикрой, – последняя фраза была обращена к оператору Паше.
   Тому пришлось завернуть аппаратуру в грязную постилку, и вся компания выбралась из микроавтобуса.
   Режиссер взглянул на часы.
   – На часок можешь отъехать, – бросил он шоферу, – но через час будь здесь.
   – До которого часа съемки?
   – Как управимся, но не раньше заката солнца. Последняя сцена происходит вечером.
   – Ясно, – недовольно пробурчал шофер. Съемки фильма подходили к концу, и было неизвестно, получит водитель работу дальше или нет, поэтому он мог себе позволить немного поспорить с режиссером.
   – В любой момент можешь понадобиться, – пригрозил Сагалович.
   Вся компания отправилась в подъезд. Когда набились в лифт, загорелась кнопка перегрузки. Оператор и сценарист привычно уперлись в стены кабинки ногами, тем самым перестав давить на дно, где располагался датчик, и кнопка погасла.
   – Вперед! – скомандовал режиссер, нажимая последнюю кнопку.
   Все притихли. Чувствовалось, что собравшиеся в тесной кабинке боятся, что их могут застукать. Все смотрели на створки дверей лифта, боялись увидеть чужих людей на площадке, когда створки разъедутся.
   – Тихо, девочки! – шептал Сагалович, когда вся компания на цыпочках поднималась по лестнице на технический этаж.
   Люк на крышу уже был распахнут, в нем виднелось грязно-голубое небо. На крыше режиссера и его команду уже ждали двое молодых парней. Они были хорошо сложены, явно следили за своей внешностью. Возле люка примостилась клетка голубятни, в ней важно расхаживали глупые красивые белые птицы.
   Паша, не дожидаясь команды, устанавливал треногу и прикручивал к ней камеру.
   – Не понимаю, почему ты отказался от того, что предлагал я? – шепотом поинтересовался сценарист Иван Карманов у режиссера. – Раз девушек три, значит, парней должно быть трое.
   – Ты не прав, Иван, – высокопарно произнес Роман, – всегда кто-то один должен оставаться лишним. В этом для зрителя и состоит интрига. Четверо заняты, пятый ищет себе место. Кто-то выбывает из игры, кто-то в нее включается. Зритель любит следить за перестановками.
   Иван сплюнул под ноги на размякший на солнце битум крыши.
   – По-моему, наш зритель следит лишь за тем, как герои фильма трахаются. Его интересуют гениталии да еще пара дырок в теле, которыми можно при случае воспользоваться. Все остальное ему по барабану.
   – Я понимаю тебя, – вздохнул Роман, – но, даже снимая порнофильм, мы не должны забывать об искусстве и его канонах.
   – Не обольщайся, – сказал Иван, – делай как хочешь. И не забудь сказать Паше, чтобы наснимал крупных планов, самых интересных местечек.
   – Этого добра он уже наснимал предостаточно.
   – При дневном освещении их у нас снято маловато.
   – Увлекаясь искусством, не забудь о потребителе порнографии.
   – Наше русское порно любят за безыскусность и натуральность, а не за философские изыски.
   – Не учи меня жить.
   Сценарист отыскал небольшой кусочек тени, который отбрасывала вентиляционная труба, расстелил грязный затасканный коврик и устроился на нем, поджав под себя по-турецки ноги.
   – Ты бы лучше на люк сел, чтобы его никто открыть не мог, – посоветовал Роман.
   – Я уже закрыл его, – отозвался один из парней. Именно ему принадлежали голуби, он жил в этом доме.
   – Отличная площадка, – восхищался режиссер, Дом стоял так, что происходившего на крыше никто не мог видеть со стороны. Рядом располагалось еще несколько такой же высоты домов, но этот стоял на возвышении. Невдалеке проходила широкая улица с интенсивным движением, дальше шел небольшой то ли парк, то ли лес, а за ним – кольцевая автодорога.
   – Алиса, Маша, Вероника, раздеваемся, – распорядился Сагалович.
   Четырнадцатилетние школьницы, несмотря на то, что уже две недели чуть ли не каждый день снимались в порнофильме, по-прежнему немного стыдились.
   – Девочки, то, что вы делаете, должно вам нравиться, иначе кино получится никаким. Это последняя сцена, заключительная, в ней вы должны выложиться на все сто процентов.
   Девчушки разделись. Их одежда лежала неровной горкой под дощатой стенкой голубятни.
   – Вы одни на крыше, вы загораете, – принялся объяснять им суть сцены режиссер. – Вы уверены, что вас никто не видит.
   Девушки легли на подстилки, а Роман Сагалович собственноручно сгибал им ноги, клал руки – так, чтобы получилось поживописнее.
   – Чего ты коленки сжимаешь? – кричал он на Веронику. – Ты, наоборот, должна лежать в такой позе, чтобы никто не удержался, завидев тебя. Ты должна быть вызывающе привлекательной. Ну-ка, раздвинь ноги, а потом тихонько качай коленями и не сдвигай их до конца.
   На то, чтобы снять пятнадцатисекундный кусок фильма, пришлось убить целых два часа. Режиссер ругался, кричал, забыв обо всякой осторожности. Ему казалось, что девочки ведут себя недостаточно раскрепощенно. Школьницы уже вспотели, но Сагалович не давал им времени даже на то, чтобы напиться воды.
   – Снимем, тогда и отдохнете, – неистовствовал он. Наконец ему показалось, что сцена получилась. Парни, пока шла съемка, сидели на крыше и резались в карты. Режиссер распорядился переставить камеру и принялся объяснять парням, что от них требуется.
   – Вы пришли на крышу к своим голубям и увидели трех голых девочек. Тут не будет ни одного слова, вы просто не в состоянии удержаться, вы изнываете от желания.
   Парни-гомики достаточно равнодушно смотрели на обнаженные детские тела.
   – Вы должны срывать с себя одежду так, как срывали бы ее с женщины, – говорил Сагалович, – нетерпеливо и со страстью. Вы уже должны быть возбуждены, когда сбросите белье.
   Парни переглянулись.
   – Боже мой, с кем мне приходится работать! – бормотал Сагалович, присаживаясь возле сценариста и закуривая сигарету. – Бездарные любители, разве что Вероника немного одарена актерским талантом.
   Начались съемки второй сцены.
   – Вначале девушки испугаются, но потом желание близости должно стать обоюдным, – закатив глаза, верещал режиссер. – Вначале никакого насилия, но вы ведь люди молодые, постепенно распаляетесь.
   – Что с третьей девкой делать, нас же двое? – поинтересовался один из парней. Он стоял, запустив руку в джинсы, и пробовал возбудить себя.
   – Тебе должно быть мало одной девочки. И тебе тоже, – режиссер указал пальцем на второго парня. – бы постоянно должны делить ее между собой. Вы меняетесь партнершами.
   – А мы? – спросила Вероника. – Может, я просто буду смотреть на все это?
   – Это ор-ги-я, – по слогам произнес режиссер, – оргия. Выпускай голубей, – скомандовал он парню.
   Паша флегматично снимал, Сагалович кривил губы, наблюдая за тем, что происходит на крыше. Ему не нравилось то, как играют любители, не было настоящего накала, настоящего желания. Все делалось как бы понарошку.
   – В камеры не смотреть! – кричал Сагалович. – Камеры для вас не должно существовать, – и тут же бросался к Паше, понимая, что спасти положение могут только детали. – Старайся глаза их крупным планом не показывать, зато гениталии бери по максимуму. Вы не для себя работаете, а для камеры! – неистовствовал режиссер.
   Наконец он устал и сказал:
   – Делайте что получается, – а сам уселся рядом со сценаристом. – Как тебе?
   – Голуби, по-моему, ничего получатся, – осторожно заметил Иван, разглядывая то, как птицы клюют якобы случайно рассыпавшийся из пакета одной из девочек попкорн.
   Белоснежные голуби садились на шевелившиеся голые тела, взлетали, вновь садились.
   – Голуби все дело и спасают.
   И тут одна из птиц нагло нагадила прямо на плечо девушке. Та было дернулась, чтобы стереть птичий помет, но Сагалович замахал на нее руками:
   – Не останавливайтесь! А ты, – крикнул он парню, – не должен замечать таких мелочей, ты увлечен. Размазывай, размазывай дерьмо! – режиссеру казалось, что он нашел чудесный кадр. – Все, – наконец выдохнул он, – перерыв на восстановление сил.
   Солнце зависло не так уж высоко над горизонтом, какой-нибудь час-полтора – и оно скроется с глаз. Девушки уже вполне свыклись с наготой, они даже не стали одеваться, лишь набросили рубашки и сели кружком, чтобы перекусить.
   – Зря ты эти сцены приплел, – сказал сценарист.
   – Может, ты еще скажешь, что не ты их написал? – усмехнулся режиссер.
   – Я написал, – неохотно согласился Карманов, – но по твоему настоянию. Хорошего кино все равно не получится. Мужики, которые подобную мерзость в бане смотрят, или подростки, без родителей собравшиеся отметить праздник, не разбираются в тонкостях, им только трахи подавай, все остальное для них лишнее.
   – Может, ты и прав, – произнес Роман Сагалович, – но я не умею работать иначе. Для меня обязательна мораль в фильме.
   Сценарист захихикал:
   – Какая, к черту, мораль, если ты за секс с малолетками деньги получаешь?
   – Художник должен уметь работать с любым материалом, – важно отметил режиссер.
   Все остатки – пластиковые стаканчики от йогурта, бутылки из-под напитков, пакетики, бумажки – собрали в один большой мешок.
   – Теперь вам будет посложнее, – ставил очередную задачу режиссер, – вы, – он указал на школьниц, – получили удовольствие от секса даже больше, чем хотели. Вам уже противна близость. Но парни только разошлись, и теперь их действия перерастают в насилие. Они заставляют вас заниматься гадостью. Вам противно, если кого-нибудь вырвет перед камерой, я буду только рад.
   – Так в жизни не бывает, – вздохнул один из парней.
   – Почему? – тут же повернулся режиссер.
   – Мужчины быстрее устают, чем женщины, которым не надо прилагать для секса никаких усилий.
   – Правда искусства всегда расходится с правдой жизни, – блеснул глазами Сагалович. – За работу! В ваших глазах, девочки, должны читаться отвращение, страх, ужас, отчаяние. Да, я понимаю, вам тяжело войти в роль, – режиссер морщил лоб. – Представьте себе, что за вами сейчас наблюдают ваши мамы, папы, дедушки, бабушки.
   Девочки испуганно жались друг к другу.
   – Вот-вот, – режиссер вытянул руку вперед, – сохраните это выражение глаз. Вы подчиняетесь насилию, а вы – вне себя от желания. Начали!
   Заправивший новую кассету оператор вновь склонился над камерой. Получалось не так живо, как хотелось Сагаловичу, но вполне сносно. Девочки удовлетворяли его полностью, им и в самом деле уже опротивел этот секс по заказу, хотелось вымыться, прополоскать рот. Парни же, бывшие актерами по образованию, довольно умело изображали насильников, готовых убивать из-за сексуального наслаждения.
   – Еще один дубль, – сказал режиссер.
   – Все, не могу, – парень поднялся на колени, его спину покрывали капли пота. На плече и даже на лице виднелись следы птичьего помета. – Голуби вконец задолбали.
   – Ладно, – вздохнул режиссер, понимая, что большего из парней уже не выжать, – вы поработали на славу. Да и солнце скоро сядет, а мне еще финальную сцену снимать. Пойдем.
   Он отозвал двух парней за надстройку лифтовой шахты и там, прячась от девчонок, вручил им по сотне баксов.
   – Вот вам за работу. Только, если они вас спрашивать станут, не говорите, сколько получили.
   – Сколько вы им заплатите? – задал нетактичный вопрос один из парней.
   – Меньше, чем вам.
   – Что ж, не хотите говорить, не надо, – парни похватали свои шмотки и, даже не прощаясь с девчонками, ушли.
   – Мучения близятся к концу, – сказал уставший режиссер, он уже ног под собой не чуял. Шатались от усталости и девочки.
   Сагалович рассмотрел их:
   – Грязи на вас маловато, – разочарованно произнес он. – А ну-ка дружненько подошли к голубятне! Вымазывайтесь пометом. Вот так, вот так, – приговаривал Сагалович, собственноручно подправляя живописные разводы на спинах и животах. – Вы все в грязи, вас изнасиловали после того, как вы сами дарили свою любовь.
   До школьниц явно не доходило то, о чем говорит режиссер, но переспрашивать они боялись. У них имелось только одно желание на троих – поскорее закончить съемки и получить деньги, потому как в мыслях каждая из школьниц уже потратила их на всякую дребедень.
   – Вам так противно, что вы не можете совладать с собой, вы кончаете жизнь самоубийством – все три. Беретесь за руки и прыгаете с крыши.
   – Я не понимаю, – затрясла головой Вероника, – зачем это в фильме?
   – Тебя и не спрашивают. Быстрее, солнце сядет!
   Небо над городом постепенно приобретало красноватый оттенок. Солнце садилось за лес, за кольцевую дорогу.
   – Как это? – переспросила Вероника.
   – Вы все три станете на край стены, возьметесь за руки и сделаете вид, что собираетесь прыгнуть вниз.
   – Нас же голыми с улицы увидят! – в ужасе сказала Алиса.
   – Никто вас не увидит, посмотри! – режиссер схватил девочку за руку и подвел к невысокому парапету, огораживающему плоскую крышу.
   По улице проносились машины, пешеходы шли не поднимая голов. На самом краю парка на лавке, под кустом сирени сидел мужчина с поблескивающей бутылкой в руках.