Воронин Андрей Николаевич. Тайна Леонардо

   Он курил, бездумно стряхивая пепел на пол. Вера делала то же самое с другой стороны кровати, и Владимир Яковлевич вдруг подумал, что раз так, раз все правильно, логично и необходимо, то убирать этот пепел, вооружившись пылесосом, придется ему самому. А впрочем... Да ну его к лешему! Не пепел надо убирать, а самому убираться – из этого дома, из города, из страны, и чем скорее, тем лучше!
   Скосив глаза налево и вниз, он посмотрел на Веру. Девушка полулежала, доверчиво прильнув к нему молодым стройным телом, обвив его ногу своими, длинные волосы рассыпались по плечам. Сейчас, когда решение было принято, Владимир Яковлевич словно увидел ее впервые. Она действительно была очень хороша, и Дружинин вдруг с полной ясностью осознал, что там, за бугром, лучшей ему не найти. Женщины там слишком хорошо знают свои права, а вот у мужчин прав, можно сказать, не осталось, если не считать права вкалывать до седьмого пота и во всем им угождать, чтобы избежать развода, который там, у них, равносилен финансовой катастрофе. У безродной дворняги прав больше, чем у обеспеченного, самостоятельного мужчины, и, если ты любишь хороший секс, тебе придется либо довольствоваться услугами проституток, либо искать достойную партнершу. Там это трудно, почти невозможно, а здесь – вот она, под боком, и переезд из питерской хрущевки в приличный особняк где-нибудь за бугром – неважно где, лишь бы подальше отсюда, – для нее будет равносилен чуду. Так почему бы не подарить бедной девушке сказку?
   "Погоди, приятель, – подумал он. – Ты сначала сам выберись из дерьма, а потом уже раздаривай сказки направо и налево. Склонность к пустым мечтаниям и полному бездействию – вот она, ахиллесова пята российской интеллигенции! Так бы и лежал всю жизнь на диване, строя головокружительные планы и рисуя перспективы, от которых захватывает дух..."
   – О чем ты думаешь? – промурлыкала у него под боком Вера.
   Голос у нее был сонный, разнеженный.
   – Я-то? Думаю, не подарить ли тебе сказку.
   Она подняла голову, заглянув снизу ему в лицо.
   – Как это?
   – Узнаешь, когда придет время. Если скажу сейчас, сюрприза не получится.
   Он завозился, высвобождая руку, на которой она лежала, и решительно встал с постели.
   – Ты куда? – капризно спросила Вера.
   – Надо позвонить, – ответил он, натягивая брюки.
   – Кому?
   – Сказочнику, – подавив вспышку раздражения, ответил он. – Хансу Кристиану Андерсену.
   Прихватив с тумбочки мобильный телефон, доктор Дружинин вышел из комнаты. За домом наблюдали, он знал это, потому что несколько раз замечал слежку. Можно было предположить также, что человек, в которого стреляла Анна Карловна, нашпиговал весь дом скрытыми микрофонами и, быть может, даже видеокамерами. Быть подозреваемым в убийстве – не сахар, а если это убийство связано к тому же с похищением картины да Винчи, ищейки пойдут на все. Когда хотят, они умеют работать, а это как раз тот случай, когда хотеть им приходится поневоле...
   На какой-то миг Владимира Яковлевича охватила паника. Он почувствовал себя зверем, угодившим в волчью яму, откуда нет выхода. Но ведь это было спланировано заранее, сказал он себе. С самого начала предполагалось, что они не дураки и выйдут на его след. Выйдут, пройдут по этому следу, азартно виляя хвостами и тявкая от нетерпения, а потом упрутся в глухую стену, покрутятся разочарованно на месте и двинутся по другому следу – ложному, заботливо им подброшенному...
   Вот только обнаружение трупа Мансурова в планы Владимира Яковлевича не входило. Его не должны были найти – по крайней мере, так скоро. Что ж, приходилось признать, что ищейкам удалось продвинуться немного дальше и быстрее, чем он рассчитывал. Это означало, что в расчеты вкралась ошибка, которая грозила стать роковой.
   "Ладно, – подумал он, – пусть ошибка. Так что же теперь, сидеть и ждать, пока за мной придут? Нет, все правильно, все логично, нужно действовать..."
   Набросив на голые плечи теплую куртку, он поднялся в мансарду и вышел на балкон. Тучи немного разошлись, открыв сверкающий холодным блеском однобокий диск убывающей луны. Эта болтающаяся в неимоверной высоте груда мертвых серых камней светила, как прожектор, и Владимир Яковлевич вполголоса пожелал ей провалиться в тартарары. Боком скользнув в глубокую черную тень, отбрасываемую свесом крыши, он закурил новую сигарету, чтобы соглядатаи, если таковые действительно отирались поблизости, решили, что он просто вышел покурить на свежем воздухе, и, прикрывая телефон полой куртки, по памяти набрал номер.
   Трубку не брали довольно долго. Потом гудки прекратились, и грубый мужской голос неприветливо бросил:
   – Ну?
   – Добрый вечер, – по укоренившейся привычке вежливо поздоровался Владимир Яковлевич и тут же, спохватившись, напористо и грубо спросил: – Это Сало?
   – А это кто? – послышалось вместо ответа.
   – Ты меня не знаешь, – заявил Дружинин, сделав над собой усилие, чтобы сказать незнакомому человеку "ты" вместо "вы". – Но помнить должен.
   – Не темни, крендель, – посоветовал человек со странным именем Сало. – Думаешь, если антиопределитель врубил, так я тебя не найду?
   – Ты пальцы-то веером не распускай, – зловеще понизив голос, окоротил его Дружинин. – Я не темню, я тебе дело говорю, а ты мне слова вставить не даешь. Понты свои дешевые при себе оставь, понял? Должок за тобой, Сало.
   – А ты кто такой, чтобы предъявы швырять? Что-то я не помню – ни голоса твоего не помню, ни какого-то там долга, про который ты мне тут втираешь...
   – Сейчас вспомнишь, – пообещал Дружинин. – Тебе в начале весны письмо по электронной почте пришло. Теперь припоминаешь? Бабки ты тогда взял, а работу не сделал.
   – А, вот это кто, – уже совершенно другим тоном протянул Сало. – Нарисовался, значит. А я-то думаю: чего это, думаю, до сих пор тихо? Ну, и какого хрена тебе от меня надо? Сам знаешь: в том, что работа не сделана, моей вины нет, а бабки вернуть – ну, кому я их должен был возвращать?
   – Возвращать не надо, – успокоил его Дружинин. – Надо отработать. Дело пустяковое, а я еще доплачу.
   – Сколько? – демонстрируя похвальную понятливость и сговорчивость, поинтересовался Сало.
   Они немного поторговались, после чего Дружинин назвал имя и адрес и прервал соединение. Вопрос можно было считать улаженным: для такого специалиста, каким, если верить рекомендациям, являлся Сало, это дело и впрямь не представляло трудности.
   Докурив сигарету, Владимир Яковлевич выбросил окурок в темноту и вернулся в дом. Вера все еще лежала в постели, раскинувшись, как одалиска. Вид у нее был в высшей степени призывный, наводящий на мысль о вполне конкретных действиях, и, чтобы не поддаться искушению, Владимир Яковлевич произнес нарочито сухо, почти неприязненно:
   – Одевайся.
   Помимо всего прочего, Вера была очень неплохой хирургической сестрой, прошедшей отличный курс дрессуры в операционной. Привычка к беспрекословному и немедленному выполнению любого приказа, отданного хирургом, была в ней сильнее всех остальных привычек; собственно, то была уже не привычка, а условный рефлекс, закрепленный богатой практикой. Поэтому Вера вскочила с кровати, как солдат по тревоге, сгребла в охапку разбросанное по полу белье и только после этого, опомнившись, спросила:
   – Зачем?
   – Поедем в город, – сказал ей Дружинин. – Посидим в ночном клубе, расслабимся, оторвемся по полной программе...
   Вера удивленно приподняла брови. Она обожала ночные клубы, а вот Владимир Яковлевич их терпеть не мог, и вытащить его куда-нибудь потанцевать было очень большой проблемой.
   – Это, что ли, и есть сказка, которую ты решил мне подарить? – спросила она.
   – Это только присказка, – пообещал Владимир Яковлевич. – Ну, давай, давай, одевайся, пока я не передумал!
   ...Он заметил в зеркале заднего вида отражение чьих-то фар, когда уже выехал из поселка. Откуда они взялись, эти чужие фары, Владимир Яковлевич не видел, да это и не имело особого значения. Дела такого масштаба расследуют профессионалы – самые лучшие, какие только остались в органах после бардака, который творился в стране на протяжении последних полутора десятков лет. Можно было не сомневаться, что, если в захотели, эти люди ни за что не дали бы ему себя заметить. Слежка за ним в последнее время была едва ли не демонстративной. "На психику давят, – подумал он, преодолевая желание утопить педаль акселератора до упора, чтобы посмотреть, как это им понравится. – Ну-ну, бог в помощь. Психика у меня устойчивая, так что, ребята, где сядете, там и слезете".
   Пост ГИБДД на въезде в город был освещен, как стоянка перед супермаркетом, и здесь Владимир Яковлевич сумел наконец рассмотреть машину преследователей – самую обыкновенную светло-серую "Волгу" без каких бы то ни было признаков принадлежности к одному из многочисленных ведомственных гаражей Министерства внутренних дел. Она держалась на приличном расстоянии от его "доджа", то отставая, то немного приближаясь, и с тупым упорством повторяла каждый его маневр. В городе, где движение было гуще, "Волга" притерлась почти вплотную, не давая никому вклиниться между своим капотом и багажником дружининской машины; на перекрестках она все время оказывалась позади, почти упираясь своим передним бампером в задний бампер "доджа", освещенная рубиновыми отсветами его тормозных фонарей. Дружинин старался не обращать на нее внимания, но это оказалось очень трудно. Наглость водителя "Волги" его раздражала, и, обдумав все хорошенько, он решил, что ничем не рискует, если преподаст этому быдлу в погонах небольшой урок.
   Ему пришлось немного подождать и здорово подсуетиться, чтобы организовать все как надо. И вот наконец ситуация сложилась именно так, как он хотел: шедшая впереди машина проскочила светофор на желтый, освободив перекресток. Владимир Яковлевич притормозил; желтый сменился красным, рычащие лавины справа и слева тронулись с места, и в этот самый миг доктор Дружинин вдавил педаль акселератора в пол.
   Дорогие импортные покрышки с пронзительным визгом вгрызлись стальными шипами в покрытый подмороженной слякотью асфальт, мощный двигатель "доджа" бархатно взревел под забрызганным грязью золотистым капотом, и дорогая иномарка пулей устремилась в сужающийся просвет между двумя встречными потоками транспорта, сопровождаемая разноголосым нытьем клаксонов.
   Водитель "Волги", несомненно, был неплохим профессионалом и, более того, ожидал от своего объекта подобного трюка. Он среагировал мгновенно, и в этом заключалась его главная ошибка: доктор Дружинин рассчитал все очень точно, и там, где успел проскочить он, уже не смогла бы пролететь даже самая быстрая муха.
   Преследователь понял свою ошибку почти сразу, но это "почти" решило дело: вылетевшая на перекресток вслед за золотистым "доджем" серая "Волга" начала тормозить слишком поздно. Имелся единственный шанс уцелеть: оставаться на месте. Увлекшись преследованием, водитель упустил этот шанс, и его машина, под несмолкающий вой клаксонов пройдя юзом последние несколько метров, с грохотом и лязгом въехала сбоку под оранжевый грузовик коммунальной службы.
   – Получи, фашист, гранату, – негромко произнес доктор Дружинин, наблюдавший за этим происшествием в зеркало заднего вида.
   – Ты что, рехнулся? – забыв о субординации, задыхающимся голосом спросила Вера, нащупывая под шубкой то место, где у всех, даже у медицинских сестер, за деньги и подарки открывающих врачам доступ к своему телу, обычно располагается сердце. – Я чуть не умерла!
   – Но ведь не умерла же, – хладнокровно возразил Владимир Яковлевич, ведя машину сквозь ненастную питерскую ночь. С низкого неба опять посыпался мокрый снег, и он врубил "дворники". – На тебе даже царапинки нет! Прости, малыш, ты ведь знаешь: у каждого свой способ получать удовольствие.
   Через полчаса они уже усаживались за столик в модном ночном клубе. Вокруг грохотала нестерпимо громкая музыка, по стенам, потолку и спинам танцующих метались разноцветные огни, от бутафорского дыма першило в горле. Отпустив Веру танцевать с каким-то молодым хлыщом, Владимир Яковлевич поймал пробегавшую мимо официантку и заказал бутылку водки. "Пива!" – коротко и исчерпывающе ответил он на вопрос о закуске.
   Это было в начале первого пополуночи. В половине второго Владимир Яковлевич не без удовольствия отметил, что уже не вяжет лыка, и спросил еще водки, а в четверть третьего ударил первого подвернувшегося под руку сопляка кулаком в лицо и бросил стулом в синтезатор, но промахнулся – стул пролетел над головой успевшего пригнуться бармена и обрушил витрину с напитками. В два семнадцать его уже мутузили охранники, оттирая локтями рвущуюся к нему на помощь Веру, а в два часа пятьдесят четыре минуты доктор Дружинин с чувством выполненного долга растянулся на жестких нарах, обмотал голову разорванным вдоль всей спины, заляпанным какой-то дрянью пиджаком и уснул сном праведника, оглашая камеру богатырским храпом.

* * *

   – Ловко, – проворчал Федор Филиппович, выслушав доклад Слепого. – Что с машиной наружного наблюдения?
   – Люди не пострадали, – ответил Глеб, – а что касается машины, то бюджет славного города на Неве как-нибудь переживет такой убыток. По-моему, вы не о том беспокоитесь, Федор Филиппович.
   – О чем хочу, о том и беспокоюсь! – сердито огрызнулся генерал. – До каких пор этот подонок будет водить нас за нос?
   – Вы предлагаете явиться к нему с обыском?
   – Я предлагаю форсировать расследование! Любым доступным способом, вплоть до обыска.
   Сиверов пожал плечами.
   – Если вы приказываете...
   – А у тебя имеются возражения? Что ж, готов тебя выслушать. Хотя в последнее время ты только и делаешь, что возражаешь, споришь и сомневаешься, а дело стоит на месте.
   – Дело не стоит на месте, – возразил Глеб. – Смотрите, Дружинин уже начал нервничать. Он сам форсирует события, не стоит его подгонять. Это как с освобождением заложника: никогда не надо слишком сильно давить на похитителя, не то он просто не выдержит нервного напряжения и может расправиться с пленником. Он уже и так начал делать глупости...
   – Например?
   – Например, эта его вчерашняя выходка. Не спорю, алиби он себе обеспечил такое, что под него не подкопаешься...
   – Знать бы, зачем оно ему понадобилось...
   – А вы не знаете? Ах да, вам же, наверное, просто не успели доложить. Тут такое дело, Федор Филиппович... Словом, прошлой ночью, как раз в то время, когда Дружинин загорал на нарах, была найдена повешенной в своей квартире медицинская сестра Анна Карловна Кригер.
   – Кригер?!
   – Да, Федор Филиппович. Последний свидетель по этому делу приказал долго жить. Результатов вскрытия я пока не видел, но сомневаться в том, что это было убийство, не приходится. Вы знаете, что за домом Кригер велось наружное наблюдение – вы ведь, как я понял, сами его установили. Около трех часов ночи в подъезд вошел неизвестный, после чего в квартире Кригер загорелся свет; Неизвестный пробыл там около двадцати минут, а затем свет погас, и неизвестный вышел – точнее будет сказать, выбежал из подъезда. Его поведение показалось наружникам крайне подозрительным, и они попытались задержать этого типа. Услышав окрик, неизвестный учинил пальбу и, черт бы его побрал, был убит в перестрелке. Кригер вынули из петли еще теплой, но, сами понимаете...
   – Этого стрелка удалось опознать?
   – Представьте себе, да! Он числится в милицейской картотеке. Некто Дмитрий Сальников, по кличке Сало, мелкий уголовный авторитет...
   – Сало?!
   – Вспомнили? Да-да, тот самый Сало, который, согласно полученной нами информации, сосватал Недосекина в группу Кота. Неизвестно, каким образом он замешан в этом деле, но вот наружники, что следили за домом Дружинина, докладывают, что, перед тем как отправиться в город этой ночью, господин доктор вышел на балкон и переговорил с кем-то по мобильному телефону. Звонок, к сожалению, отследить не удалось, но можно предположить, что наш доктор говорил с Сальниковым. Кригер, по всей видимости, слишком много знала, и он опасался, что ее собачьей преданности может не хватить для... ну, для обеспечения его безопасности. А может быть, ее преданность была не такой уж и собачьей. Может, она имела под собой вполне реальную, – Глеб сложил пальцы правой руки в щепоть и потер ими друг о друга, – материальную основу...
   Федор Филиппович завозился на скрипучем сиденье, пытаясь устроиться поудобнее, но ничуть в этом не преуспел – в салоне крошечного "фиата" было чересчур тесно.
   – Где ты взял эту тележку? – спросил он недовольно. – Это же просто консервная банка какая-то! Всего пять минут здесь сижу, а уже проникся искренним сочувствием к шпротам.
   – Не оскорбляйте автомобиль, он может вам это припомнить, – наставительно произнес Сиверов. – Кроме того, он полон скрытых возможностей. Заметили спойлер на багажнике?
   – Спойлер?
   – Ну, антикрыло... Думаете, это хохма? Отнюдь! Хозяин регулярно участвует в стрит-рейсинге – ну, в уличных гонках, по-нашему. Так что под капотом у этой тележки спрятано куда больше лошадей, чем можно подумать, судя по ее внешнему виду. Спортивная подвеска, ну, и все такое прочее...
   – Черт знает что, – проворчал генерал. – Откуда ты ее угнал?
   – Как можно?! – возмутился Глеб. – Мне ее одолжили с наилучшими пожеланиями. Правда, взяв при этом в залог мой "БМВ". А знаете, что самое смешное? Хозяин оказался ментом. Правда, не гаишником, а опером, сыскарем, но все же...
   – Действительно, – хмыкнул генерал, – смешно... Мент – участник уличных гонок! Все равно не понимаю, на кой черт тебе это понадобилось.
   – Причин две, – сказал Глеб. – Даже, пожалуй, целых три. Во-первых, этот мент – сын небезызвестного Андреича, владельца собаки по кличке Альма, постоянного обитателя дачного поселка, где господину Дружинину было благоугодно отгрохать свой загородный особняк. Так что, встретив эту машину вблизи своей фазенды, доктор ничего не заподозрит – она ему уже примелькалась. Зато другим людям, за которыми я должен присматривать, она, наоборот, незнакома...
   – Это две причины, – сказал Федор Филиппович. – А третья?
   – Ходовые качества, – сказал Глеб. – Учитывая привычки и наклонности людей, о которых я только что говорил, эта причина представляется мне немаловажной. Обогнать, конечно, не обгоню, но хоть из вида не потеряю.
   – М-да... – сказал Федор Филиппович.
   Некоторое время он молча массировал двумя пальцами переносицу, хмуро глядя в забрызганное грязью оконное стекло справа от себя. За окном простиралась выложенная мокрыми цементными плитами автомобильная стоянка. Свободных мест на ней было мало, машины стояли впритирку, заслоняя друг друга, но с того места, где припарковался Слепой, была отлично видна ярко-красная даже под слоем грязи спортивная "хонда-82000" с московскими номерами.
   – Смотри, Глеб Петрович, – сказал наконец генерал. – За двумя зайцами погонишься...
   – Знаю, Федор Филиппович, – вздохнул Глеб. – Но, во-первых, у меня нет выбора, а во-вторых... Словом, мне начинает казаться, что это не два зайца, а один... но зато очень крупный!

Глава 19

   Загоняя машину в гараж, доктор Дружинин задел бортом ворота, сильно помял дверцу и чуть было не съехал в яму. Голова у него гудела, как колокол, созывающий к обедне монастырскую братию, левый глаз открывался с трудом, а правая ладонь распухла, как наполненная водой резиновая перчатка, и непрерывно ныла. На костяшках пальцев красовались покрытые грязными запекшимися корками ссадины, пиджак на спине был разодран по центральному шву почти что сверху донизу, золотой "Ролекс" разбился и стоял, а содержимого бумажника как не бывало – остались только кредитные карточки и документы. События минувшей ночи вспоминались, как в густом тумане, да и настоящее казалось не совсем реальным, так что на такую мелочь, как изуродованная дверца машины, Владимир Яковлевич попросту не обратил внимания.
   Времяпрепровождение получилось скотское и очень вредное для репутации, да и о работе в операционной следовало забыть самое меньшее на неделю. Зато алиби было обеспечено железное, несокрушимое, подтвержденное не просто чьей-то там болтовней, а составленным по всей форме милицейским протоколом: такого-то числа такого-то месяца гражданин Дружинин Владимир Яковлевич, 19... года рождения, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения... чем причинил ущерб в размере... Размер ущерба, кстати, показался ему сильно преувеличенным, но Владимир Яковлевич не привык мелочиться, да и дело того стоило. И потом, ему уже очень давно хотелось выкинуть что-нибудь в этом роде, дать выход нервному напряжению, так что, если вдуматься, он вполне мог наломать и накрошить на сумму, значительно превышающую ту, что значилась в милицейском протоколе. Наверное, успели вовремя остановить... Что ж, пускай радуются, что он не снес их поганый шалман с лица земли!
   Эта воинственная мысль не принесла ему никакого воодушевления. Голова трещала так, что хоть ты оторви ее да выбрось, во рту было сухо, как в пустыне Гоби, и мерзко, как в нужнике. Остановив машину, Владимир Яковлевич с трудом открыл дверцу и почти выпал из-за руля на чистый сухой бетон. Надо было признать, что, обеспечивая себе алиби, он здорово перестарался.
   Некоторое время он стоял, заметно покачиваясь, и неловко ощупывал карманы. Сигареты, как ни странно, оказались при нем. Правда, лежали они почему-то за пазухой, под рубашкой, и твердая картонная пачка выглядела так, словно ее пытались пропустить через мясорубку. Внутри пачки тоже творилось черт знает что, однако две или три сигареты выглядели хоть и мятыми, но вполне пригодными к употреблению. Дружинин сунул одну из них в зубы, пачка упала на пол, ко он не стал ее поднимать, поскольку не был уверен, что попытка наклониться пройдет ему даром.
   Зажигалки, золоченого "Ронсона", не оказалось ни в одном из карманов, из чего следовало, что она скорее всего приглянулась кому-то из ментов. Бормоча слова, которые сильно удивили бы кое-кого из его коллег, особенно женщин, Владимир Яковлевич боком втиснулся обратно за руль, включил зажигание и вдавил в панель кнопку прикуривателя.
   Тянуло ледяным сквозняком. Владимир Яковлевич повернул голову, пытаясь понять, откуда дует, и увидел, что забыл закрыть гараж. Прикуриватель с отчетливым щелчком выскочил из гнезда, Дружинин зажег сигарету, выключил зажигание, кое-как выбрался из машины и, кряхтя, шаркая ногами, побрел к воротам.
   Он привел в действие электромотор, сделал две или три затяжки, прислушался к своим ощущениям и вялым движением руки выбросил сигарету во двор через сужающийся зазор между порогом и опускающимся нижним краем пластинчатых ворот. Его замутило, тело покрылось липкой холодной испариной, голова закружилась со страшной силой, и пришлось какое-то время постоять, прижав подбородок к груди и держась за косяк, чтобы не потерять равновесие и не треснуться многострадальной физиономией о бетонный пол.
   Ворота с негромким лязгом стали на место, внутренности тоже, казалось, успокоились, и доктор Дружинин выпустил наконец косяк, за который держался. Нужно было подняться наверх и первым делом принять что-нибудь этакое из домашней аптечки – какого-нибудь аспирина, анальгина, а лучше всего – эврика! – стаканчик коньяка. Господи, и кто ее придумал, эту водку? Ведь дрянь несусветная, с души от нее воротит, а после второй рюмки уже не остановишься – даже вкусной делается. А уж с пивом!..
   Он отпер дверь, что вела из гаража в дом, и нетвердой походкой ступил в прихожую. Душистая полутьма ласково приняла его в свои объятья – он был, черт подери, дома, в относительной безопасности, и в течение какого-то времени мог вообще ни о чем не думать. Мог ли? Да какая, в самом деле, разница, если думать он сейчас все равно не способен?! Сами попробуйте думать с такой головой... Не-е-ет, господа, сначала – лечиться, а все остальное потом, в том числе и горячая ванна, и чистая постель, и все такое прочее...
   Он добрел до кухни. Жалюзи еще с вечера были опущены, потому что Вера любила разгуливать по дому нагишом, в таком виде ходила и на кухню за напитками, ничуть не стесняясь тем обстоятельством, что ее могли увидеть из окна соседнего коттеджа. Поднимать их не было никаких сил, поэтому Владимир Яковлевич просто включил скрытые светильники над рабочей плоскостью. Кухня озарилась мягким, приглушенным, очень уютным светом, который вдобавок ни капельки не резал воспаленные, слезящиеся глаза. Здесь, в отличие от спальни, где они вчера оставили все как было, царил идеальный порядок – ни дать ни взять операционная после генеральной уборки. Раньше Дружинин не обращал на это внимания, а теперь вот обратил, хоть и мучился похмельем, – потому, наверное, обратил, что видел наведенный руками Анны Карловны порядок в последний раз.