Вулф Том. Электропрохладительный кислотный тест

   Перенегритянил! Свои провинциализмы типа "чудовищнейшего волнения" Кизи сохранил даже после колледжа, аспирантуры и периода литературной славы.
   - Как это случилось? - спрашивает, имея в виду зуб, Вольный Фрэнк.
   - Он подрался с одним Ангелом Ада,- говорит Горянка.
   - Что?! - Вольный Фрэнк искренне обескуражен.
   - Да! - продолжает Горянка. - Тот ублюдок ударил его цепью!
   - Что?! - орет Фрэнк.- Где? Как его звали?! Кизи бросает взгляд на Горянку.
   - Ну ладно,- говорит она.
   - Как его звали?! - настаивает Фрэнк. - Как он выглядел?!
   - Горянка плетет сама не знает что,- говорит Кизи. - Я попал в аварию.
   Всем своим видом Горянка выражает полнейшее раскаяние. Поединки с участием Ангелов для Фрэнка не шутка. Кизи разгоняет... флюиды. Он усаживается в одно из старых театральных кресел. Разговор он начинает в мягких, спокойных тонах, словно обращается к одной Горянке, а может, и к кому-то еще.
   - До смешного доходит,- говорит он,- в тюрьме есть ребята, которые провели там столько времени, что никакой другой вещи не знают. Тюрьма - вот их прикол. Они нахватались тюремных выражений.
   ...все обступают Кизи, рассаживаясь по старым театральным креслам или на полу. Сгущается мистический туман...
   - ...только это не их выражения, это язык надзирателей, копов, прокурора, судьи. Это сплошные цифры. Один, например, говорит: "Что стряслось с бедолагой таким-то?" А другой отвечает: "Да он же в 34-м",- это тюремный корпус. "Его взяли по 211-й"...- для каждой вещи у них свои цифры, полиция по радио так общается...- "его взяли по 211-й, но он может отвертеться и сесть по 213-й, получит от трех до пяти, а при хорошем поведении - полтора". Копам это все по душе. Если вы играете в их игру, у них улучшается самочувствие. Гонятся они, к примеру, за каким-нибудь малым, ловят его, наставляют пистолеты, и дернись у него хоть один мускул, тут же с готовностью вышибут ему мозги, зато потом, как только они упекут его в тюрягу, кто-нибудь из них его навестит и спросит о здоровье жены, а тому полагается отвечать: спасибо, мол, хорошо, а как ваши детишки, то есть, наигрались мы с тобой в "полицейских и воров", а теперь вполне можем друг другу понравиться. И многие из тех, что там сидят, этим правилам следуют; ведь других-то они не знают. Когда ты в бегах, ты тоже играешь по их правилам. Как-то раз в Хейт-Эшбери я услышал, как что-то ударилось позади меня о тротуар, - оказалось, это выпал из окна ребенок. Сбежалась куча народу, а одна женщина плачет и пытается его поднять, причем я знаю, что мне надо подойти и сказать, чтобы она его не трогала, но я этого не сделал. Я боялся, что меня узнают. А потом я увидел, как неподалеку, на той же улице, коп оформляет штраф за неположенную стоянку, и хотел подойти и попросить его вызвать "скорую помощь". Но и этого я не сделал. Я пошел себе дальше. А вечером я слушал по телевизору новости, и там рассказали о ребенке, который выпал из окна и умер в больнице.
   Так вот что делает с человеком игра в "полицейских и воров". Только это уже моя мысль. Разгадывая притчи, я смотрю вокруг, на лица сидящих. Взоры всех устремлены на Кизи, и все они, я в этом ничуть не сомневаюсь, думают: так вот что делает с человеком игра в "полицейских и воров". Несмотря на скептицизм, который я принес в их среду, я начинаю вдруг испытывать их чувства. Я в этом уверен. Я чувствую, что становлюсь искушенным в чем-то таком, чего внешний мир - мир, откуда я пришел, вероятно, не в состоянии уразуметь, а это и есть метафора - все происходящее,- древняя и глубокая, глубже, чем...
   С залитой солнцем Харриет-стрит входят два парня, с виду явные торчки, и направляются к Кизи. Один молодой, в спортивном свитере и индейских бусах, на которых висит амулет.- короче, типичный кислотный торчок. Однако другой, постарше, чрезвычайно опрятен. У него длинные черные волосы, однако аккуратно расчесанные, слегка подкрученные, как у галантного кавалера, усы, однако аккуратные, расписанная немыслимыми цветами рубашка, однако чистая, хорошо сшитая и дорогая, черная кожаная куртка, только не мотоциклетная, а больше похожая на пиджак, и пара английских ботинок, которые наверняка обошлись ему долларов в 25-30. Поначалу здесь, в Норт-Биче, он выглядит чужаком, этаким бродягой с тысячедолларовым гардеробом. Однако взгляд у него абсолютно честный. Резкие черты его худого лица дополняются парой глаз, горящих огнем истины. Он говорит, что зовут его Гэри Голдхилл и он хочет взять у Кизи интервью для выходящей в Хейт-Эшбери газеты "Оракул", когда, мол, можно это сделать?.. Но совершенно очевидно, что снять камень с души ему необходимо немедленно - дело неотложное.
   - Дело в том, Кен,- говорит он с английским акцентом, но это акцент людей среднего класса, приятный акцент жителей центральных графств. - Дело в том, Кен, что многие люди обеспокоены твоими словами или тему как пишут о твоих словах газеты,- об "окончании кислотной школы". Тебя многие уважают. Кен, ты один из героев психеделического движения, - у него типичная для жителей английских центральных графств манера разбивать длинные слова на слоги: пси-хе-де-ли-чес-кое дви-же-ние, - и они хотят знать, что ты имеешь в виду. В Хейт-Эшбери происходит прекраснейшая вещь, Кен. Многие впервые открывают двери своего разума, но такие люди, как ты, должны им помочь. У нас только два пути, Кен. Мы можем либо изолировать себя от мира, уйдя в монастырь, либо основать религию на основе деятельности Лиги Духовного Развития,- Лиги Ду-ховно-го Раз-ви-тия,- и употреблять кислоту и траву законным образом, в качестве священных ритуалов, и тогда никому не придется изо дня в день пугаться каждого стука в дверь.
   - Может, употреблять все это в качестве священных ритуалов еще хуже, говорит Кизи.
   - Тебя не было почти год, Кен.- говорит Голдхилл. - Ты можешь и не знать, что происходит в ХейтЭшбери. Движение ширится, Кен, и тысячи людей уже нашли для себя нечто прекрасное, они очень искренни и преисполнены любви, однако страх и паранойя, Кен, ожидание стука в дверь приводят к страшным вещам, Кен. Все это ответственно за множество скверных улетов. Люди ловят не тот кайф, Кен, ведь стоит им принять кислоту как они начинают чувствовать, что в любой момент может раздаться стук в дверь. Мы должны объединиться. Ты должен помочь нам, Кен, а не действовать против нас.
   Кизи поднимает голову и смотрит не на Голдхилла, с куда-то в дальний угол погруженного в темноту гаража. Потом, все еще глядя вдаль, он начинает говорить тихим отрешенным голосом:
   - Если вы не понимаете, что я помогал вам всеми фибрами своей души... если вы не понимаете, что я для этого сделал, через что мне пришлось пройти...
   ...сгущается, сгущается...
   - Я знаю, Кен, но репрессия...
   - Мы сейчас переживаем период, подобный периоду Святого Павла и раннего христианства, - говорит Кизи. - Святой Павел сказал: если тебя обосрут в одном городе, иди в другой город, если же и в том городе тебя обосрут, иди в третий...
   - Я знаю, Кен, но ты велишь людям прекратить прием кислоты, а они прекращать не собираются. Они открыли двери своего разума, о существовании которых и не подозревали, и это прекраснейшая вещь, а потом они читают в газетах, что человек, которого они всегда уважали, вдруг велит им остановиться.
   - Есть куча вещей, о которых я не могу рассказать газетчикам,- говорит Кизи. Он по-прежнему смотрит вдаль, а не на Голдихилла.- Как-то ночью в Мексике, в Мансакильо, я принял немного кислоты и бросил на "И-цзин". А "И-цзин"... самое замечательное в "И-цзин" то, что любовных посланий она не признает, она влепит тебе оплеуху, если ты ее заслужил... так вот, по книге вышло, что мы подошли к какому-то пределу, мы больше никуда не движемся, настало время искать новый путь... и я вышел на улицу, а там разразилась гроза, повсюду сверкали молнии, я поднял руку к небу, сверкнула еще одна молния, и внезапно у меня появилась вторая кожа из молнии, из электричества, словно костюм из электричества, и я понял, что внутри нас находятся ростки супергероизма и что мы можем стать либо супергероями, либо ничем. - Он опускает глаза. - Этого я газетчикам сказать не мог. Разве им это скажешь? Тогда бы в тюрьму меня уже не посадили, меня отправили бы в Пескадеро.
   ...сгущается... сгущается...
   - Но большинство к этому еще не готово, Кен,говорит Голдхилл. - Они только начинают открывать двери своего разума...
   - Однако нельзя же, войдя в эту дверь, все время возвращаться и снова в нее входить...
   - ...и кто-то должен помочь им в эту дверь войти...
   - Только не говори, что не надо углубляться в дебри, - говорит Кизи. Только не говори, что надо перестать быть первопроходцем, вернуться и помочь этим людям войти в дверь. Если Лири хочет этим заниматься, вот и хорошо. Это хорошая вещь. кому-то же это надо делать. Но кому-то надо быть и первопроходцем и оставлять зарубки, чтобы за ним могли пойти другие. Кизи вновь поднимает голову и смотрит далеко во тьму. Нужно обладать хоть какой-то верой в то, что ты пытаешься делать. Проще простого верить, когда идешь по проторенной дорожке. Но вы не должны терять веры в нас на всем пути. Кто-нибудь типа Глизона... вот такое расстояние Глизон прошел вместе с нами, - Кизи разводит дюйма на два большой и указательный пальцы. Он был с нами до тех пор, пока наша фантазия соответствовала его собственной. Но как только мы пошли дальше, он перестал нас понимать и поэтому начал чинить нам препятствия. Он... потерял веру.
   Потерял веру!.. туман залива превращается в пар и шипит внутри моего старого черепа...
   Вера! Далше! Да, крайне необычное ощущение возникает, когда сидишь в окружении светящихся красок на жалкой, пузырящейся от нарывов Харриет-стрит и вдруг осознаешь, что, сидя в этом неправдоподобном хлебозаводе-складе-гараже, находишься в среде общины, исповедующей вероучение Цон-Иша-па, и в среде сангхи, в среде манихейства и черни, подвергаемой гонениям у Врат, в среде Заратуштры, Майдхиоймаонгхи и пятерых правоверных перед Виштапу, в среде Магомета, Абу-Бекира и апостолов среди фарисействующих корейш Мекки, в среде Гаутамы и собратьев в пустыне, оставляющих родню свою по крови ради семьи истинной - тайного сообщества сангхи... короче говоря, в среде истинного мистического братства... Только пребывают братья в несчастной старой Америке шестидесятых, заваленной полиэтиленом фирмы "Формика", без единой песчинки пустыни, без единого обрывка пальмового листа, без единого кусочка плода хлебного дерева, без манны небесной в пустыне, лишь ловя флюиды, исходящие от магнитофона "Ампекс" и фокусов с кувалдой "Уильяме Лок-Хед", глотая приготовленные с математической точностью в лабораториях наркотики ЛСД-25. ИТ-290, ДМТ, а вовсе не напиток "сома", устремляясь вдаль в аэропортовских комбинезонах с американскими флагами и в автобусе "Интернейшнл Харвестер" - да мало того! - средь скопления зефирных лиц и до блеска начищенных черных туфель...
   IV. ЧТО ВЫ СКАЖЕТЕ О МОЕМ БУДДЕ?
   Сегодняшняя фантазия... Уже поздний вечер, и большинство Проказников смоталось со Склада: кто принять душ в квартире Кишки, бывшего Ангела Ада, который держит психеделическую лавку под названием "Совместные авантюры", кто - туда, кто - сюда... На Складе остались лишь Кизи и еще человека два. Кизи стоит у дальней стены, во мраке Центральной Аппаратной, среди магнитофонных пленок, коробок с кинофильмом, маркированных липкой лентой, блокнотов, микрофонов, проводов, катушек, динамиков, усилителей. Архивы Проказников... а на записи монотонно, словно на спиритическом сеансе, бубнит потусторонний голос:
   "...удачный контрудар... новое важное сообщение..." Новое важное сообщение... Сегодняшняя фантазия... "Фантазия" - слово, которое Кизи все шире и шире употребляет для обозначения планов, авантюр, суждений о мире, честолюбивых замыслов. Это хорошее слово. Оно и ироническое, и нет. Означать оно может все что угодно; от того, как бы раздобыть грузовичок-пикап - "такая у нас фантазия на этот уик-энд", - до какой-нибудь жуткой нелепости на пороге чего-то... вроде сегодняшней фантазии, которую каким-то образом надо облечь в слова на Окончании Кислотного Теста. Но как ее высказать? Кизи роется в коробках с кинопленкой и рассортированных... Архивах... Разве можно попросту выйти и о б ъя в и т ь сегодняшнюю фантазию - нет, этого нельзя было сделать даже в прежние времена, когда это казалось проще простого! Вот, к примеру, Голдхилл. который только что был здесь с истиной в глазах. Он пойдет дальше большинства прочих. Кизи смог это увидеть. Голдхилл был полностью открыт... он попал в самую точку. У него есть своя фантазия - Лига Ду-хов-но-го Раз-ви-тия, к тому же он как раз тот редкий тип, у которого может появиться желание действовать даже в соответствии с их фантазией - его и Проказников. На т а к о е способен лишь редкий тип людей. Потому что неизбежно настает минута, когда необходимо передвинуть манеж цирка Проказников еще дальше в сторону Города-Порога. И в такой момент некоторые неплохие ребята непременно пугаются: "Эй, постойте!" К примеру, Ралф Глизон с его статьями в "Кроникл" и собственной хипповой командой. Глизон - один из тех людей... Кизи нетрудно припомнить каждого из них - людей, которые считали его великим до тех пор, пока его фантазия соответствовала их собственной. Но как только он продвигался дальше - а он постоянно продвигался дальше, - они приходили в замешательство и обижались... Пленка все наматывается:
   "...удачный контрудар... сквозь конские затруднения и дружеские сношения... кровь, что пригодилась ему при сношении... наводит на мысль о его двадцатилетнем сидении в яблочном пюре..."
   Только счастливчикам да Веселым Проказникам под силу разобраться в этих сверхзвуковых трелях!.. скорее всего...
   "...удачный контрудар..."
   ...Сегодняшняя фантазия... Даже тогда, на Перрилейн, где все были молоды, интеллигентны и обладали аналитическим умом, а пределом всему мнилось лишь небо, - и то он никоим образом не мог просто выйти и сказать; "Подойдите поближе, друзья..." На его счет у них имелась собственная фантазия; он был "неотшлифованным алмазом". Ну что ж-ж-ж, неотшлифованным алмазом быть не так уж плохо. В 1958 году он поступил на семинар по писательскому мастерству Стэнфордского университета, и на Перри-лейн его приняли, потому что он был первосортным неотшлифованным алмазом. На Перри-лейн обосновалась стэнфордская богема. Как говорят представители богемы, Перри-лейн была настоящей Аркадией - Аркадией по соседству с площадкой для гольфа. Она представляла собой скопление обшитых прогнившим гонтом двухкомнатных коттеджей в дубраве, но не просто средь зеленеющих деревьев, а средь вьющихся растений, усиков жимолости, множества почек, побегов, устремленных к земле усиков и щебечущих птиц, как на лучших иллюстрациях Артура Рэкама к "Медведю-лакомке". Мало того, место это было отмечено печатью истинной культуры. Некогда там жил Торстен Веблен. Жили и два лауреата Нобелевской премии, о которых знал каждый, хотя никто и не мог вспомнить, как их звали. Коттеджи сдавались всего за шестьдесят долларов в месяц. Поселиться на Перри-лейн было все равно что добиться членства в престижном клубе. Каждый из живущих там знал кого-то еще из живущих там, другой возможности пробраться туда попросту не было, а со временем между всеми, естественно, налаживалось очень тесное общение, и атмосфера, царившая там, напоминала атмосферу жизни в коммуне. Ни одна дверь на Перри-лейн не запиралась, за исключением тех редких случаев, когда возникала ссора.
   Не жизнь была, а благоденствие. Перри-лейн представляла собой типичную богему пятидесятых. Все сидели и, покачивая головами, обсуждали то, как поколебали тамошнюю веру в Христа прошедшаяся по Европе механистическая американская цивилизация и однотипное жилищное строительство... и что из того, что не работает водопровод, главное - они овладели искусством жить. Изредка кто-нибудь устраивал оргию или просто трехдневную пьянку, но образцом жизни служил добрый старый романтизм в духе грека Зорбы с сандалиями, простотой и возвратом к изначальным ценностям. Время от времени они предпринимали паломничество на сорок миль к северу, в Норт-Бич, чтобы воочию увидеть, как это происходит на самом деле.
   Главными знаменитостями Перри-лейн были два прозаика - Робин Уайт, который как раз в то время написал удостоенный Харперовской премии роман "Слоновья горка", и Гвен Дэвис, нечто вроде Дона Пауэлла Западного побережья. Так или иначе, все именитые обитатели Перри-лейн понимали, что Кизи до них далеко.
   В нем с первого взгляда можно было признать провинциала типа джек-лондоновского Мартина Идена, провинциала со страстным стремлением к интеллектуальности. Родом он был из Орегона - какого черта, кто и когда хоть раз был родом из Орегона? - и обладал провинциальным орегонским протяжным произношением, чересчур развитой мускулатурой, мозолистыми руками, а лоб его, когда он долго думал, покрывался морщинами все это было просто великолепно.
   Уайт взял Кизи под свое крылышко и раздобыл им на двоих с женой Фэй коттедж на Перри-лейн. Перрилейнское общество одобрило эту идею не раздумывая. От Кизи в любую минуту можно было ждать в е л и к ол е п н ы х поступков. Как в тот раз, когда они вместе обедали - совместные обеды устраивались там частенько, - а некий приезжий разглагольствовал о непередаваемой утонченности творений Джеймса Болдуина, Кизи, не переставая жевать, не преминул ввернуть словечко типа "ну-да, ну-да, малыш, не знаю, не знаю, я не со всем, что ты говоришь, согласен". Тогда гость аккуратно положил на стол нож и вилку и, обращаясь к остальным, говорит:
   - Я буду счастлив выслушать л ю б о е мнение, которое сочтет нужным высказать мистер Кизи, - как только он научится есть с тарелки и не прижимать при этом большим пальцем мясо.
   Великолепно! В средней школе в Спрингфилде, штат Орегон, он был признан "наиболее способным преуспеть", а потом окончил Орегонский университет, где целиком отдавался спорту и развлечениям студенческой братии - всему, чем полагается заниматься среднему молодому американцу. Он был на первых ролях в борцовских состязаниях в весе до 174 фунтов и в студенческих спектаклях. Окончив колледж, он даже отправился в Лос-Анджелес и какое-то время склонялся по Голливуду, всерьез подумывая заделаться кинозвездой. Однако стремление писать, творить, словно непостижимым образом расцветший портулак, прорвалось-таки сквозь весь его густой наносный среднеамериканский вздор, и он начал писать и даже закончил один роман о студенческом спорте под названием "Конец осени". Опубликован роман так и не был и, вероятно, уже никогда не будет, но Кизи долго не отпускало страстное желание написать эту вещь. Что же до его происхождения, то оно тоже было прекрасным. Перри-лейнское общество каким-то образом разузнало, что родители его были переселенцами, выбравшимися во времена Депрессии из района пыльных бурь и осевшими в Орегоне невозделанном, пропитанном влагой Орегоне, где они принялись обрабатывать неподатливую землю и охотиться на медведей, а реки были быстрыми, и лосось бился серебром в двужильных весенних реках.
   Что касается его жены Фэй, то и она вышла из подобной семьи, только из Айдахо, полюбили они друг друга в средней школе в Спрингфилде и на первом курсе колледжа сбежали и поженились. Однажды у них зашел спор о том, кто из них двоих рожден в самой неприглядной собачьей конуре - он в своей развалюхе в Ла-Хунте или она в Айдахо. Он был абсолютно уверен, что Рандаун в этом смысле и в подметки Ла-Хунте не годится но стоило им добраться до Айдахо, как ему немедленно пришлось признать свое поражение. Разговаривала Фэй еще тише, чем Кизи. Да она попросту почти ничего и не говорила. Хорошенькая, необыкновенно привлекательная, она была настоящей мадонной тех холмистых мест. А их коттедж на Перри-лейн... кстати, все прочие коттеджи были тщательно, в духе богемы, доведены до жалкого состояния, до крайней п р о с т о т ы - круглые бумажные японские абажуры, грубая рогожа, светлые соломенные коврики, ножи и вилки из шведской нержавеющей стали и васильки в горшках собственного изготовления. Их же коттедж представлял собой попросту дешевую лачугу. На задней веранде постоянно ржавело что-нибудь типа сломанной стиральной машины, а двор зарастал амарантом, фукусом и гниющим горохом. Так или иначе, было просто... в е л и к о л е п н о... иметь их с Фэй под рукой в качестве у ч е н и к о в во время перрилейнских софистических упражнений на темы жизни и искусства.
   Прекрасно!.. сегодняшняя фантазия... Но как растолковать им?.. как раскрыть такие доступные тайны, как Капитан Чудо Вспышка... как Жизнь... да и та же С уп е р м о л о д е ж ь...
   "...новое важное сообщение... удачный контрудар..." ...если они составили о нем четкое и ясное представление как о толстокожем неотесанном сыне западной земли, только что явившемся из Спрингфилда, штат Орегон? Отец его, Фред Кизи, и вправду приучил их с младшим братом Джо по прозвищу Чак к охоте, рыбалке и плаванию в том возрасте, когда все это у них еще едва получалось, к тому же он заставлял их заниматься боксом, бегом и борьбой, мчаться на надувных плотах из автомобильных камер средь порогов рек Уилламет и Маккензи - полноводных, с множеством камней и с верной смертью, пенящейся совсем рядом, внизу. Но все это делалось не для того, чтобы они смогли приручить зверей, леса, реки, дикий, мятущийся, содрогающийся Орегон. Главная цель состояла в том, чтобы дать им шанс добиться большего, чем отец, а отец добился очень многого всегда, как и подобает мужчине, требуя того, что полагается ему по праву, к тому же вовсе не на передовых рубежах продвижения переселенцев... Кизи-старший составлял часть хлынувшей в сороковых годах с Юго-Запада миграционной волны, но был он не из странствующих рабочих, а из тех предприимчивых протестантов, которые смотрели на Западное побережье как на страну деловых возможностей. Начав чуть ли не на голом месте, он создал в долине Уилламет торговый кооператив фермеров, разводящих молочный скот, - Кооперативное общество фермеров "Юджин",- влив его впоследствии в крупнейшую в округе компанию по розничной торговле молочным скотом "Дэригоулд". Он был одним из тех, кто крупно преуспел в послевоенные годы, и на склоне лет он поселился не в старой усадьбе с деревянной обшивкой и громоотводами, а в современном пригородном доме пастельных тонов, уютном и неброском, на улице под названием Дебора-лейн. Потрясающая послевоенная американская электропастельная волна, накатившая на пригороды! - она пронеслась по долине, оставляя за собой скоростные автострады, невиданные автомобили, торговые центры, взмывавшие на тридцать футов ввысь электрические суперизваяния компании "Сайн-энд-Сигнал" - "Восемь Новых Плексигласовых Выставочных Экспонатов!" волна свободы и мобильности, волна автомобилей, денег, чтобы за них платить, и времени, чтобы ими наслаждаться; хочешь - плюй в потолок, утопая в роскоши собственных четырех стен, хочешь носись по стране технологических чудес на моторных катерах, а то и, как в случае с людьми вроде его отца, в личных самолетах...
   Есть вещи, которые так или иначе заставляют его вспомнить вдруг родной городок. - вот, к примеру, стоит старый белый, обшитый досками дом, где они жили, а позади него. немного подальше,- вышка радиостанции "Кей-Оу-Ар-И" с мерцающим на верхушке красным огоньком - по ночам он опускался на колени помолиться и видел небо и мерцающий огонек,- и его нередко посещала мысль, что этому красному огоньку он и возносит свои молитвы. Как раз здесь поворачивало старое шоссе, и казалось, что кто-то постоянно едет мимо в три или четыре утра, борясь со сном, а им были видны огни в городке, там, где шло строительство, и дорога, казалось, ведет прямиком к этим огням, но они убегают в сторону от поворота, и Кизи с отцом выходили посмотреть, не нужно ли помочь этому малому выбраться из навозной жижи - бегом вдоль уличных фонарей! - вознося молитвы красному сигнальному огоньку радиовышки! - по короткой прямой к "Ресторану Грегга для автомобилистов", как он назывался тогда, теперь он называется "Ресторан Спока", на проспекте Франклина, у моста через реку. Это был большой ресторан для школьников на открытом воздухе - с громадной новейшей объемной рекламной вывеской пастельных тонов с бегущим светящимся курсивом, с прожекторами, подносами, снабженными зажимами, официантками в свободных синих брюках, гамбургерами, завернутыми в нечто вроде вощеной оберточной бумаги,- дымящимися, прессованными и поджаренными на рашпере, с луком, а также с горчицей и кетчупом, который выдавливался из пластиковых тюбиков. Субботние вечера, когда все наслаждаются путешествиями, - какой-то малый на стоянке у Грегга двинулся на своей машине не в ту сторону, отчего никто не может двинуться с места. Чем громче все сигналили, тем большую непреклонность этот малый проявлял. Словно бы э т о и был тест. Он поднимает стекла и запирает двери, так что теперь до него уже не добереться, и протискивается дальше своей дорогой. Этот малый против Кизи. Короче, Кизи идет на кухню, берет одну из картофелин, из которых там готовят картофель по-французски, выходит и затыкает малому выхлопную трубу, отчего глохнет двигатель, и теперь уже стоп, малыш, приехали. Малыш предъявляет Кизи обвинение в преднамеренной порче мотора, и Кизи попадает в суд для малолетних и пытается растолковать судье, что происходит в субботний вечер в ресторане Грегга: Жизнь... то ч у в с т в о... Жизнь... Жизнь подростковой Америки конца сороковых - начала пятидесятых, автомобильно-ресторанная Жизнь - именно в этом она и заключалась... но разве это кому-нибудь растолкуешь?