Яковлев Юрий. Неприкосновенный запас (сборник)

   Василь следил за игрой рыб. Зоя Загородько играла с солнечным зайчиком. Они не заметили, как Марат скинул джинсы с ковбоем на заднем кармане и свернул улиткой широкий кожаный ремень. Только когда он оторвался от края моста и полетел навстречу бегущей воде, они увидели.
   Марат стоял в воде и тяжело дышал. Вода текла по его широким скулам, по шее, по плечам. Одной рукой он придерживал другую. Он был бледен. Веснушки исчезли с широких скул. Коричневые глаза смотрели куда-то вдаль: они улыбались его мыслям.
   — Ты жив? — спросила Зоя Загородько, хотя своими глазами видела, что жив.
   — Надо было "солдатиком", — запоздало посоветовал Василь.
   — Молчи! — оборвала его Зоя Загородько. — Молчи. Все это глупости. Что у тебя с рукой?
   — Не знаю, — ответил Марат.
   Он смотрел на друзей, но был озабочен своими мыслями. Голова его гудела. И он еще испытывал холодящее ошеломление, которое началось с того мгновения, когда он оторвался от моста. Его слегка познабливало. Одна рука была тяжелее другой.
   Марат вышел из воды и стал одеваться. Он вдруг заторопился. Никак не мог попасть в штанину, смешно танцевал на одной ноге. От мокрой спины на рубашке выступили пятна. Отбитая рука не слушалась. И военный ремень он затянул одной рукой.
   — Я поеду на станцию Река, — вдруг сказал он.
   Ребята пожали плечами. Что за станция Река, для чего станция Река?

6

   — Да, я работала на переезде, когда он взорвал мост. Он появился к утру. Сперва я услышала слабый свист. Как будто под окном пела иволга. Я выглянула. Он стоял под окном. За спиной — мешок.
   Марат сидел на краешке табуретки и не сводил глаз с худой старухи. Лицо у нее было желтоватое, цвета подсолнечного масла, редкие волосы причесаны на пробор. Платок с поблекшими цветочками сполз с головы на спину и лег вокруг шеи, как пионерский галстук.
   В маленькой комнате стояли кровать, стол, бадейка с водой. В углу покрытый вышитой скатертью телевизор. Полы чистые, некрашеные, с полосатыми домоткаными половиками. За окном — железнодорожные пути.
   — Он смотрел в окно. Я не знала, кто он и что ему надо. Не хотела отпирать. Но я баба, а он мужик. А мужики все ходили с оружием. Никакие запоры не помогали. Я спросила: "Чего тебе?" Он ответил: «Отопри». Я отперла.
   Зимородок стоял в дверях в смятом пиджаке, с мешком, который оттягивал плечо и, стало быть, был очень тяжелым.
   — Здравствуй, хозяйка, — сказал он тихо и опустил мешок на пол.
   Его лица почти не было видно. Сторожка освещалась только слабой полоской занимающейся зари. Лица хозяйки тоже не было видно. Она забилась в темный угол.
   — Здравствуй, хозяйка, — повторил он.
   — Что тебе надо? — послышалось из темного угла. — Нет у меня ничего. Все, что было, забрали. Хочешь бульбы?
   — У меня бульбы целый мешок, — сказал он. — Я в дороге подвернул ногу. Нет ли у тебя тряпицы поплотней?
   Хозяйка сторожки несколько осмелела. Вышла из своего темного угла. Зеленая заря осветила краешек ее лица и светлую дорожку пробора. То, что незнакомец ничего не требовал, а просил перевязать ногу, успокоило ее. Она нашла тряпицу и почти скомандовала:
   — Разувайся!
   Он снял полуботинок. Штатский. Со сбитым каблуком. Нога у него была чистой и не пахла прелой портянкой. Она положила под его ступню руку: ступня оказалась холодной, но на подъеме нога вспухла и горела.
   — Больно?
   — Ты бинтуй. Не церемонься.
   Она стала осторожно накладывать виток за витком, а он морщился от боли и говорил:
   — Крепче! Крепче! Мне ходить надо!
   — Где это ты так ногу подвернул? — спросила она.
   — Споткнулся на ровном месте, — ответил он и просвистел иволгой.
   — Что ты за птица? — вздохнула хозяйка сторожки и посмотрела ему в лицо.
   — Зимородок… Меня мама родила зимой в санях. С тех пор меня зовут Зимородком. Я мешок поставлю в угол?
   Этот вопрос означал совершенно другое: "Я у вас останусь?"
   — Ставь, — сдержанно ответила хозяйка, и ее ответ означал: «Оставайся».
   Вдалеке послышался гудок паровоза. Хозяйка быстро подхватила большой фонарь с красным и зеленым стеклами и вышла на улицу. Мимо сторожки с грохотом мчался эшелон. Колеса пели и отбивали на стыках чечетку. А на платформах под темными чехлами угадывались очертания танков, похожие на застывших слонов с вытянутыми хоботами. Ей казалось, что зеленый огонек притягивает эту гремящую очередь вагонов.
   Когда она вернулась в сторожку, незнакомец спал, подняв воротник пиджака.
   Она поставила фонарь на пол и села на стул. И так сидела долго, прислушиваясь к его ровному дыханию. Потом какое-то смутное чувство заставило ее подняться, и, стараясь не наступать на скрипучие половицы, она подошла к мешку. Вся разгадка незнакомца была в этом мешке. Она опустилась на колени, развязала узел, запустила руку поглубже и нащупала что-то холодное и твердое, похожее на уголь. Она вынула из мешка незнакомый предмет. Это был брикет тола.
   Женщина не дыша оглянулась на спящего. Он сидел на кровати и следил за ней. Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом он сказал:
   — Что теперь будем делать?
   И засвистел иволгой.
   — Он засвистел иволгой, и мне стало не так страшно. Но я поняла, что ввязалась в историю, за которую могут повесить. Он сказал, что ему надо забросить этот мешок на мост. Спросил, медленно ли идут поезда по мосту. Я сказала — медленно.
   В это время зазвонил звонок. И хозяйка сторожки, подхватив футляр с флажками, похожий на двустволку, вышла за дверь. Марат пошел за ней.
   С той стороны реки, вытянувшись в алую полоску, шел тяжелый состав. Он приближался к мосту. Мост был легким и четким, словно нарисованный черным карандашом на голубой бумаге. Но когда состав побежал по мосту, мост запел. Теперь он был похож на поющую стальную арфу.
   — Красивый мост! — сказал Марат.
   — Мост как мост, — отозвалась хозяйка сторожки.
   Она как-то изменилась: вытянулась, приосанилась. Ее рука с желтым флажком застыла на весу. Но Марат заметил, что рука слегка дрожит.
   Поезд пронесся мимо переезда, обдав пылью и грохотом мальчика и хозяйку сторожки.
   Когда поезд прошел и мост затих, мальчик спросил:
   — Что было дальше?
   — Весь день он просидел в картофельной яме. Идем, я тебе покажу эту яму.
   Они вошли в дом. Крышка картофельной ямы была под кроватью. Пришлось отодвинуть кровать, чтобы открыть ее. Марат заглянул внутрь. Из ямы пахнуло холодом и прелью. Она напоминала начало подземного хода, идущего в неизвестном направлении.
   — Можно залезть?
   — Лезь!
   Мальчик легко соскользнул в яму. Она оказалась довольно просторной. Картошки в ней почти не было. Марат закрыл за собой крышку и очутился в сплошной тьме. Только в щелку проникал свет, настолько слабый, что не мог ничего осветить, а оттенял тьму.
   Марат сделал шаг вперед и нащупал рукой стенку. Он опустился на корточки и спиной почувствовал влажный холод глины. Так Зимородок ждал своего часа. Ему тоже было холодно, и у него затекли ноги. Одна нога болела…
   А женщина продолжала рассказ:
   — Следующая ночь выдалась дождливая, мглистая. Прожектора на мосту уперлись в туман, и дальше им ходу не было. Мы ждали порожнего товарняка. Зимородок подхватил свой мешок "с бульбой" и сказал: "Пойдем, хозяйка, проводишь меня до околицы".
   — Пойдем, хозяйка, проводишь меня до околицы, — сказал Зимородок и поднялся со скамьи.
   Хозяйка зажгла тяжелый фонарь и осветила незваного гостя. Ей неожиданно стало жалко этого щуплого парня, который весь согнулся под тяжестью мешка да еще прихрамывал. И не было на нем ни ватника, ни дождевика, а смятый пиджачок. Она заметила, что одна пуговица оторвана, и предложила:
   — Давай пришью пуговицу.
   Он улыбнулся и сказал:
   — В другой раз! Пошли!
   — Пошли, — вздохнула хозяйка. — Я выйду первая.
   Когда они очутились под дождем у переезда, поезд приближался. Земля вздрагивала от ударов колес.
   — Я тебя хочу попросить, — сказал Зимородок. — Ты можешь минуты две подержать красный свет?
   — Это еще зачем? — женщина испуганно посмотрела на Зимородка.
   — Чтобы поезд притормозил, а то я с кривой ногой не вскочу на подножку.
   Она ничего не ответила. Стояла с опущенным фонарем. А он ждал, какой сигнал подаст она машинисту. Состав приближался. Она все медлила. Страх боролся в ней с сочувствием. Наконец она медленно подняла фонарь — выжала его, как гирю. Он тянул руку вниз, но она с усилием держала его на уровне головы красным огнем в сторону надвигающегося эшелона. Состав стал сбавлять скорость. Заскрипели буксы. Зимородок сказал:
   — Давай зеленый.
   А она все держала красный. И казалось, что сейчас на глухом переезде, перед носом немецкого эшелона, она держит красное знамя.
   — Давай зеленый! Все дело испортишь!
   Она повернула фонарь. И сразу руке стало легче. А мимо уже медленно плыли вагоны. Он стоял с ней рядом. Но через мгновение она оглянулась его уже не было. Только был — и исчез. Улетел Зимородок…
   — Примерно через час грохнуло, я присела на пол, закрыла руками глаза. Дом тряхнуло. Дверь распахнулась со скрипом. Косой дождь вместе с ветром залетел в дом. Я собрала узелок и ушла.
   — Он погиб? — спросил Марат.
   — Кто его знает, может быть, погиб, может быть, миновала его смерть. У него была легкая рука. За такую руку смерти трудно ухватиться.
   След Зимородка оборвался.
   Когда Марат уходил, хозяйка сторожки сказала:
   — Есть тут у нас старожил. Павлов. Он в милиции работает.
   Она оставила мальчику луч надежды.

7

   Новый мост взлетел на воздух, рухнули в реку тяжелые, почерневшие от огня фермы. Остановилось движение к фронту. Снаряды на время стали безвредными, а бензин бесполезным, как вода. Сколько солдатских жизней спас Новый мост, задержавший смерть! Многие и теперь живы… Но ведь мост не сам взлетел в небо. Был человек, назвавшийся Зимородком. И было у него имя. Мама называла его тем именем, ребята в школе. И на фронт он уходил с тем именем, а не с птичьим.
   Зимородок. Бесстрашная птица с прямым острым клювом. Он ныряет на большую глубину и возвращается с победой. И если он улетает накануне жестокой зимы, то с первыми теплыми днями возвращается к своему гнездовью.
   Марат шагал по шпалам. Он спешил, потому что впереди возник просвет. Ему не терпелось отвоевать у забвения еще частичку жизни Зимородка.
   В отделении милиции его спросили:
   — По вызову?
   — Нет, сам.
   — Что натворил?
   — Ничего я не натворил. Мне нужен товарищ Павлов.
   — Так бы и говорил: вызван к товарищу Павлову.
   — Да не вызван я…
   — Сиди. Жди. Вызовут. Как зовут?
   — Марат. Я ищу человека.
   — Так бы и говорил.
   — Я так и говорю.
   — Не груби старшим… Как фамилия человека?
   — Нет у него фамилии. Есть прозвище…
   — Прозвище? Это по уголовной части. Ну-ка шагай в ту дверь.
   Марат постучал "в ту дверь". Из-за "той двери" крикнули: "Заходи!" Марат вошел. В комнате за столом сидел пожилой грузный человек в белой рубахе.
   — Здравствуйте. Мне нужен товарищ Павлов.
   — Я Павлов.
   На голове у Павлова не было ни единого волоска. Он был лыс, как глобус. Загорелый, обветренный глобус.
   — Я по поводу Нового моста. Его взорвал…
   — Следопыт? — прервал мальчика Павлов.
   — Ищу человека… Хочу знать о нем правду…
   — Ищешь правду? — Следователь встал и подошел к окну. — И я ищу. Только мы с тобой, брат, разную правду ищем. Я ищу преступников, а ты героев. Издалека приехал?
   — Из города.
   — Хорошо, — сказал следователь и провел ладонью по лысой голове. Вероятно, эта привычка осталась у него с тех времен, когда на голове росли волосы, может быть, кудрявые. — Я уважаю людей, которые ищут правду. Тебя интересует мост?
   — Мост, — сказал Марат, с любопытством слушая следователя.
   — Вот он — из окна виден. Новый мост. Три раза его взрывали. И три раза строили заново. В Париже тоже самый старый мост называется Новым. Парадокс!
   — Вы знали Зимородка? — в упор спросил мальчик.
   — Какого Зимородка?
   — Который взорвал мост.
   Следователь ответил не сразу.
   — Разговор долгий, а мне сейчас выезжать на происшествие. — Он задумался и вдруг сказал: — Поедем со мной?
   — Поедем.
   Следователь открыл ящик стола и извлек оттуда булку и колбасу. То и другое он разделил на две части.
   — Давай подкрепимся. Дорога дальняя.
   Марат хотел отказаться, но Павлов скомандовал:
   — Ешь без разговоров!
   И они оба решительно вышли из комнаты, жуя на ходу булку с колбасой.
   Потом они мчались на мотоцикле. Марат сидел сзади в седле, двумя руками ухватившись за ручку. Дорога бежала навстречу из дали, из полей, из леса. Она сбегала с пригорков и бросалась под колеса мотоцикла. И колесо, как жернов, перемалывало дорогу, и сзади поднималось светлое мучное облако. Мотоцикл тарахтел, встречный ветер свистел в ушах, и, чтобы слышать друг друга, спутникам приходилось кричать.
   — Когда я был мальчишкой, — рассказывал следователь своему пассажиру, — из-за этого моста чуть на тот свет не попал. Ничего я не взрывал. Дело было иначе…
   После внезапного взрыва Нового моста фашисты согнали все население станции Река на вокзальную площадь.
   Был жаркий июльский день. Люди стояли в этой бесконечной шеренге. Дети плакали. Женщины лихорадочно смотрели по сторонам, словно ждали откуда-то помощи. Старики стояли неподвижно. Старики всегда кажутся равнодушными. Но на самом деле они так же хотят жить, как и молодые.
   — Если вы не скажете, кто взорвал мост, мы расстреляем каждого второго, — сказал немецкий офицер.
   Люди молчали. Нет, не все они были твердыми и неотступными. Они не знали, кто этот смельчак, который дождливой ночью взорвал мост через реку.
   Так они стояли долго. Под палящим солнцем. Какое-то тупое безразличие овладевало ими. Они ждали избавления. Любого избавления от неподвижного, изнурительного стояния под солнцем. Офицер уходил и возвращался. Наконец он разделил людей на две шеренги.
   Люди молчали. У кого-то на руках плакал ребенок. Кто-то надолго закашлялся. Офицер наклонился и сорвал с газона ромашку. Он повернулся к шеренге, стоящей лицом к солнцу, и стал гадать, он отрывал лепестки и приговаривал: "Любит — не любит…"
   Глаза людей были прикованы к этой ромашке, которая должна была решить их судьбу. "Любит — не любит…" Лепестков оставалось все меньше. Он отрывал их, как крылышки у небольшого белого мотылька. Наконец он оторвал последний лепесток.
   — "Не любит". Слышите — не любит вас, а любит их, — он кивнул на правую шеренгу. — Они пойдут домой, а вы отправитесь на тот свет. В последний раз спрашиваю: кто взорвал мост?.. Можете не плакать! Мне не нужны ваши слезы. Мне нужен человек, который взорвал мост… Приготовить два пулемета. Последняя минута на размышления.
   Все сжались, втянули головы в плечи. Стиснули руки в кулаки. И на площади установилась напряженная, глухая тишина. Казалось, люди затаили дыхание, чтобы ничем не потревожить эту тишину, которой суждено было оборваться вместе с их жизнью. Но страшную тишину разорвал не выстрел, а голос. Такой негромкий, глуховатый голос:
   — Я взорвал мост!
   Люди вздрогнули и испуганно обернулись на голос, как в темноте оборачиваются на внезапно вспыхнувший свет. Они увидели невысокого щуплого парня в помятом пиджаке. Он шел по площади, опираясь на палку. Левая нога его как бы проваливалась в землю, но правая, здоровая, ступала твердо.
   Офицер, удивленный не меньше остальных таким поворотом событий, все еще держал в протянутой руке белое крылышко "не любит". А парень шел к нему между шеренгами, и десятки глаз — усталых, заплаканных, печальных, темных, непонимающих, прищуренных, широко открытых — провожали его, дарили ему благодарность и прощальный привет.
   — Как тебя зовут? — спросил кто-то из стоящих в шеренге.
   Парень на мгновение задержал шаг и тихо сказал:
   — Зимородок.
   И его имя — непонятное, птичье имя — пролетело от одного к другому по шеренге, становясь таким же дорогим, как слово «жизнь».
   — Всем по домам! — приказал офицер. — Его допросить и расстрелять! Быстро! Быстро!
   Офицер опустил руку, и белое крылышко, кружась по ветру, опустилось на землю и больше уже не взлетало…
   Белые плоские облака плыли над полем, а тени от них темными пятнами двигались по траве и по набирающим силу хлебам. Мотоцикл мчался вперед, и пыль оседала на сморщенные ладошки подорожника.
   — И его расстреляли? — спросил Марат.
   Следователь ответил не сразу:
   — Этого я не видел. Нас разогнали по домам… Какие-то выстрелы я слышал. Фашисты могли расстрелять за кусок хлеба, а тут мост… Разве может быть сомнение?
   И все-таки представить себе Зимородка мертвым, лежащим на земле Марат не мог. Удивительный боец в помятом пиджаке на двух пуговицах жил в мыслях мальчика. И эту его жизнь никто не властен был оборвать.
   Поезд тихо постукивал на стыках. Марат стоял у окна и смотрел, как рельсы скрещивались и расходились. Одни неслись вперед, теряясь в хитросплетениях станционных путей; другие обрывались в тупиках. Когда же стемнело, у стрелок зажглись низкие фонари, похожие на маленькие сухопутные маячки. Как выбрать себе нужный маячок, который откроет широкий простор, а не заведет в тупик?
   Когда поезд с глухим медленным гулом начал втягиваться в фермы Нового моста, за плечами Марата встал Зимородок. Усталый, с бессонными глазами, смотрящими как бы из глубины.
   "Человек очень живучее существо, — сказал Зимородок. — В него стреляют — он поднимается снова, а если не может подняться сам, то вместо него встают такие же, как он, только помоложе и посильнее".
   "Как это помоложе и посильнее?" — спросил Марат.
   "А очень просто: я упаду, ты встанешь на мое место. И опять живет человек, работает, борется. Важно, чтобы ты был похож на меня. Ты вообще-то веришь в чудеса?"
   "Не знаю".
   "Я в чудеса не верю. Я верю в надежду. Надежда — большая сила. Ты думаешь, человек идет когда-нибудь на верную смерть? Нет! Даже герой. Человек идет в бой с надеждой, что пуля пролетит мимо. Даже когда стреляют в упор, человек надеется. И чем больше у человека надежды, тем больше бесстрашия. Мне всегда помогала надежда. Мне с ней легко жилось и воевалось. Понял?"
   "Понял", — прошептал Марат.
   Он так и не повернул головы. Он чувствовал, что Зимородок стоит за его плечами, слышал его дыхание, но не повернул головы, а неотрывно смотрел за маячками, которые всплывали из темноты и исчезали за спиной. И звезды в небе тоже казались маячками — негаснущими маячками надежды.
   На другой день друзья уже поджидали его на мосту. Они стояли, прислонясь спиной к перилам, портфели лежали у ног. Марат подошел к ребятам. Бросил портфель и тоже прислонился к перилам. Так они все трое стояли молча. Наконец Марат заговорил:
   — Мост он взорвал. Значит, парашют раскрылся. Только при прыжке подвернулась нога. Но потом его расстреляли.
   — Поймали? — спросил Василь.
   — Нет, он сам признался.
   — Не может быть! — вырвалось у Зои Загородько. — Как же сам?
   — Фашисты хотели расстрелять много людей.
   — Заложников? — спросил Василь.
   — Людей! — повторил Марат. — Тогда он сказал: "Это я взорвал мост". Людей отпустили, а его повели на расстрел. Вот и все.
   — Вот и все! — Василь как бы поставил точку.
   — Неужели все? — спросила Зоя Загородько.
   — Нет, не все, — решительно сказал Марат. — Я должен узнать его имя. Человек, который совершил такое, не может остаться без имени.
   — Конечно, не может, — подтвердила Зоя Загородько. И с этой минуты стала союзницей Марата в его поисках.
   Марат нагнулся и поднял портфель. И все, как по команде, тоже нагнулись и подняли портфели. И зашагали по мосту в сторону школы.
   И каждый раз, когда казалось, все кончено, оборвались все следы, поставлена точка и нет никакой надежды, оттуда, из далеких военных времен, доносился неумолкающий позывной:
   "Я — Зимородок! Я — Зимородок!"
   Он ждал ответа. Он звал. Он вселял в сердце тревогу. Нет, нельзя останавливаться. Поиск продолжается. Может быть, можно отвоевать у смерти и забвения еще один вздох, еще один островок жизни Зимородка.

8

   — Здравствуйте, люди-человеки! Начнем, пожалуй… Сегодня мы займемся слонами.
   По классу прокатился смешок. Займемся слонами! А Сергей Иванович уже расхаживал по классу, слегка наклонив свою большую голову.
   — Но до слонов я хотел бы заняться Маратом.
   Снова вспыхнул смешок.
   — И узнать: где он пропадал, что поделывал, почему пропустил урок?
   Марат нехотя поднялся. Как всегда, он был озабочен своими мыслями, и, что происходит вокруг, его не интересовало.
   — У него болела рука! — сказала Зоя Загородько, и ее челочка мелькнула на предпоследней парте.
   — Я спрашиваю Марата.
   Марат переступил с ноги на ногу и сказал:
   — Я искал одного человека. А руку я действительно отбил.
   — Какого человека? — спросил учитель.
   — Его расстреляли фашисты.
   Учитель сделал несколько шагов, потом обернулся и сухо сказал:
   — Не вижу логики. Зачем же искать человека, если его расстреляли?
   И снова поднялась Зоя Загородько. Ее смуглое лицо горело, а редкая челка разметалась по лбу.
   — Это был очень хороший человек, Сергей Иванович… А вы этого не хотите понять… Вас интересуют только клювы и хоботы.
   У нее не хватило дыхания. Она села и не увидела, как учитель побледнел. Он сказал глухим голосом:
   — Да, я этого не хочу понять! Меня интересуют клювы и хоботы, потому что мой предмет — зоология. Если бы я преподавал русский язык — меня бы интересовало правописание частиц. Что здесь удивительного? И на уроке никакие посторонние вещи меня не касаются. Тебе это не понятно, Зоя Загородько?
   — Понятно, — недовольно ответила девочка.
   — Садитесь все! Будем продолжать урок. Займемся отрядом хоботных.
   — Слонами? — спросил Василь.
   — Сперва мышами.
   По классу прокатился смешок. Но учитель не обратил на него внимания.
   — Начнем с мышей. Потому что, хотя слон самое крупное и самое сильное животное в мире, простая, ничтожная мышь может погубить его.
   Василь хихикнул. Но Марат ударил его локтем в бок, и тот притих.
   По коридору шли директор школы и инспектор роно. Они остановились у дверей класса. Оттуда доносился несмолкаемый шум. И сквозь этот гул слышался глуховатый голос учителя:
   — Александр Македонский в своих завоевательных походах использовал боевых слонов. Слоны были танками древних войн…
   В это время послышался голос Василя:
   — Танки с хоботами и клыками. А вместо противотанковых мин — мыши!
   В классе вспыхнул смех.
   — И так всегда на уроках Серегина, — недовольно сказал директор. Какой-то балаган, а не урок.
   — Неопытный? — поинтересовался инспектор.
   — Нет, стаж работы у него большой. Но не умеет он серьезно. Все шуточки! Ему бы следовало перейти на другую работу.
   — Подумаем, — сказал инспектор.
   — Никакого авторитета у ребят, — продолжал директор и вместе с инспектором зашагал дальше по пустому школьному коридору, в котором шаги отдавались гулко и четко.
   А на исходе дня, когда школа опустела, директор застал учителя зоологии за странным занятием: Сергей Иванович съезжал с четвертого этажа по перилам.
   — Как это понимать, товарищ Серегин? — вспыхнул директор.
   Сергей Иванович молчал, как провинившийся ученик.
   — Какой пример вы подаете детям?!
   Учитель молчал. Потом провел рукой по волосам и тихо сказал:
   — Устал я очень.
   И пошел прочь, оставив директора с его сложными педагогическими раздумьями.
   Зоя Загородько и Василь шли по улице без всякого дела.
   Припекало солнце. Первый летний месяц набирал силу. И зеленая листва, растревоженная ветром, издавала морской шум. Зеленое море, взметнувшееся к синему небу.
   Неожиданно Зоя Загородько остановилась и спросила:
   — Василь, у меня красивые глаза?
   — Не знаю, — признался мальчик.
   — Посмотри внимательно.
   Василь уставился в глаза девочки.
   — Смотрю.
   — Что ты видишь?
   — Глаза.
   Зоя Загородько поправила рукой челку и сморщила нос.
   — Эх ты, глухая кукушка.
   — За глухую кукушку можешь схлопотать! — тихо буркнул Василь.
   Зоя Загородько повернулась на каблучках и пошла, размахивая портфелем. Василь поплелся за ней.
   Около тира их окликнула огромная бабка, которая вышла из своего тоннеля, грелась на солнце и занималась своим привычным делом — вязала.
   — Где ваш приятель? — спросила бабка, посмотрев на ребят маленькими бесцветными глазами. — Мне он нужен.
   — Появился Седой? — поинтересовался Василь.
   — Никто не появлялся, — сухо сказала бабка. — А приятеля пришлите.
   — Он обязательно придет, — сказала Зоя Загородько, но огромная бабка уже не слушала ее: она ушла в работу, и ребята перестали для нее существовать, словно их не было вовсе.
   В тире, за ее широкой спиной, треснуло несколько выстрелов.
   — Может быть, нашелся Зимородок? — предположила Зоя Загородько, когда ребята свернули за угол.
   — Как же он нашелся, если его расстреляли? — резонно заметил Василь. — Она имя его знает, а нам не хочет говорить.
   Через несколько шагов Зоя спросила Василя:
   — Василь, у меня красивые губы?
   — Не знаю.
   — Посмотри внимательно.
   — Смотрю.
   — Что ты видишь?
   — Губы.
   А еще через несколько шагов она сказала:
   — Знаешь, на кого похож этот Зимородок?