Юрьев Зиновий Юрьевич. Дальние родственники

   Молчание загустевало, становилось физически осязаемым. Юрий Анатольевич подумал, что, если он наберется терпения, то они будут молчать минуту-другую, третью, час, день, месяц, год, два года, десять лет. А поскольку он был моложе директора лет на двадцать, то вполне может его и перемолчать. Но был он слабаком, не из начальственного спецтеста вылепленный, не было в нем великого чиновничьего терпения, и не выдержал он:
   - Так что же делать? Может, подождем до утра?
   При этом Юрий Анатольевич подумал с привычным смирением, что не быть ему, наверное, никогда директором или даже главврачом. Не те нервы. Ему бы тоже молчать спокойненько и смотреть почтительно на Пантелеймона Романовича, пока тот не разрешится от бремени. Начальство рожает ведь медленно, как слоны. Ан нет, не сдюжил.
   Директор еще больше покраснел, набычился, кивнул и с облегчением опустил глаза.
   И Елена была сегодня притихшая, не похожая на себя. Почти всю дорогу до метро они шли молча, как будто исчезновение старика Харина почему-то довлело над ними, хотя ни в какой степени они за него не отвечали, и был он для них, в сущности, всего лишь одним из обитателей Дома ветеранов.
   И попрощались они у метро с видимым облегчением, и Юрий Анатольевич подумал, что насколько ему было приятно шутить с ней, настолько не хотелось делиться с ней заботами.
   Из дому он дважды звонил, узнавал, не появился ли Харин, и долго не мог заснуть, пробовал читать номер "Науки и жизни", который выписывал, но в голову не лезли ни описания маленьких домашних хитростей, ни подробные инструкции по вязке дамского пуловера, ни интимные сведения из жизни трясогузок.
   В час ночи он взбунтовался. Да что это такое, выговаривал он сам себе, что за трагедия? Кто он тебе, этот тихий старик с перекошенным после инсульта лицом? Брат? Сват? Пациент. Один из многих. Не более того.
   И вообще давно следует относиться к своим старичкам и старушкам спокойнее, профессиональнее. Ему что, больше всех нужно? Видел он когда-нибудь, чтобы директор Дома Пантелеймон Романович метался вот так? Сидит за своим пустым столом, розовый, умытый, неподвижный и молчаливый, как Будда...
   И что с ним могло случиться, со стариком? Цыгане его украли, что ли? Продали в рабство? Старик с наглым стариковским эгоизмом дрыхнет наверняка сейчас где-нибудь у родных или знакомых, а он дергает хвостом, как трясогузка какая-нибудь, шлепает босой по темной квартире и третий раз пьет из-под крана воду.
   А если даже и случилось с ним что-нибудь, что из того? Не он первый и не он последний. Сколько за четыре года он уже прислушивался напрасно к биению сердца своих пациентов, боясь, не желая верить в противоестественную тишину?
   И все равно не выходил Харин у него из головы, влез туда старичок тихой сапой и устроился основательно. И все смотрел на Юрия Анатольевича кротко, смиренно. И улыбался смущенно, словно чувствовал себя виноватым за причиненные хлопоты.
   Что он за идиот, почему отказался от Севкиного предложения? Может, еще не поздно. Позвонить сейчас и сказать: Сева, Рита, простите сентиментального балбеса за поздний звонок, глуп я и по-русски непредприимчив. Хочу, дорогие мои, к велосипедистам. Молодым, длинноногим, загорелым, в блескучих футуристических костюмах, прямо наклеенных, кажется, на мощные торсы, в обтекаемых шлемах. Хочу в Сочи на сборы. Хочу мчаться за пелетоном в машине по ухоженным дорогам разных стран и направлять струйку заморозки на ушибленные колени и локти.
   Хочу говорить: ребята, надо. Ребята, мы должны выиграть.
   "Но ведь травма, Юрий Анатольевич", - захнычет велосипедист.
   "Ничего, парень".
   "Но..."
   "Абер дас ист ниче-е-во-о".
   Картина была так ярка, так праздничен был веселый караван разноцветных гонщиков, что даже старик Харин смотрел на него с восхищением.
   "Это, конечно, не Дом ветеранов,- сказал он Юрию Анатольевичу. - По-моему, тут и думать нечего, соглашайтесь, доктор".
   Да, надо позвонить Севке. Он посмотрел на часы. Было уже четыре, и в комнату неохотно вползало утро. Спал он, что ли. Он вздохнул и снова помчался за велосипедистами.
   Заместитель начальника отделения милиции по уголовному розыску майор Шкляр хмуро посмотрел на инспектора и сказал:
   - Виктор, тут звонили из Дома театральных ветеранов, кто-то у них пропал, займись.
   - Вы что, смеетесь, товарищ майор, у меня и так шесть висячек, - плаксиво взмолился старший лейтенант Кравченко.
   - Только мне с тобой смехи смеять.
   - Пошлите кого-нибудь еще.
   - Некого, Виктор, ты прекрасно это знаешь. У нас в группе розыска пропавших всего три инспектора. Гриднев в отпуске. Остались ты и Шавлеев. Сколько дел у Шавлеева? Молчишь?
   - А кто пропал? - спросил со вздохом старший лейтенант. Он и не надеялся, что майор изменит решение, это с ним случалось редко, просто так было принято. - Артист?
   - Какой-то старик.
   - Какой старик?
   - Не знаю.
   - Только мне стариков не хватало. Двух девиц ищу, парнишку, двух мужиков и саксофониста. - Майор не отвечал, уткнувшись в бумаги, и старший лейтенант спросил: - Машину хоть взять можно, это ж у черта на куличиках. - У него мелькнула было надежда: - А разве Дом на нашей территории?
   - На нашей, - ответил майор, не поднимая головы. - И машин нет. Сорок вторая стоит без заднего моста, а четвертую только вчера жестянщикам пристроили. Иди.
   Старший лейтенант Кравченко вздохнул и вышел из кабинета. Хаммурапи, царь Вавилонии, был не дурак, и не зря его законы изучают в институте. Он только недавно сдавал сессию в заочном юридическом, и Хаммурапи еще не выветрился из него. Субъект права - авялум, свободный полноправный общинник. А есть еще неполноправный, мушкенум, находящийся на царской службе. Мушкенум - значит, падающий ниц. Это он. Вот уж действительно неполноправный и действительно падающий ниц. Утешало только, что было в слове "мушкенум" что-то и симпатичное. Почти как мушкетер, и про мушкетеров, он знал. Атос, Портос и Арамис. А как же главный, д'Артаньян? Почему тогда три мушкетера, а не четыре? Чудно... Спросить надо у Зоечки, инспектор по делам несовершеннолетних считалась у них авторитетом в вопросах литературы и искусства.
   Вообще бы разделаться как-нибудь с пропавшими.
   Даже жена подтрунивает над ним. "Ты бы, - говорит, лучше преступников искал, вон сколько квартирных краж, а не девчонок взбесившихся". - "Почему обязательно взбесившихся?" - спрашивал он, хотя в душе соглашался с женой. "Да потому что нормальный человек не будет сбегать из дому, чтобы доказать какую-нибудь глупость".
   И то правда. Он вспомнил, как прибежала недавно в отделение растрепанная женщина, заголосила, как истеричка:
   "Про-па-а-а-ла! Деточка родная, и где ты-ы-ы-ы!"
   Он три дня искал родную деточку и нашел ее в нетопленой даче в Заветах Ильича. Дача принадлежала родителям ее подруги, и подруга-то и навела его. Несмотря на апрельское солнце, дача после зимы была сырая, промозглая, и двенадцатилетняя беглянка дрожала на продавленной тахте под кучей тряпья. Она так замерзла и проголодалась, что шмыгнула облегченно носом, когда он взял ее за руку и вывел на весеннее солнышко.
   "С мамкой, что ли, поцапалась?" - спросил он.
   "Угу".
   Он позвонил в отделение, и счастливая мать уже ждала их.
   "Светочка, солнышко ты мое", - запричитала она, захлюпала носом, потом, вспомнив, очевидно, что-то, дала солнышку основательный подзатыльник.
   "Смотрите, - не выдержал Кравченко, - снова убежит".
   "А вы не учите, своих заведете, их и воспитывайте".
   Не успел он войти на территорию Дома, как около него невесть откуда, словно грибок из-под земли, появился старичок и спросил:
   - Вы, наверное, из милиции?
   - Да, - кивнул старший лейтенант.
   - Позвольте представиться: театральный художник Ефим Львович Мазлин. То есть, конечно, бывший.
   - Кравченко Виктор, - сказал старший лейтенант. Отчества своего он не назвал, как-то совестно было представляться такому престарелому человеку по отчеству. Уместнее было бы представиться просто Витей.
   - Я вас проведу к директору. Но только для приличия.
   - Как так?
   - Он у нас все больше молчит. Некоторые даже говорят, будто он надувной. А двое утверждают, что видели у него на теле ниппель.
   Старший лейтенант шутки понимал. Улыбнулся и спросил:
   - Как же они его нашли?
   - Кого, директора? В кабинете, конечно.
   - Я имею в виду ниппель. Раздевали его, что ли?
   - Нет, - засмеялся художник. - Он не раздевается.
   - Как так?
   - А так. Никогда. Всегда сидит за столом, не двигается, всегда при галстуке. А ниппель, говорят, у него на шее.
   Художник ему понравился, и когда он разговаривал с директором, поймал себя на том, что все высматривает, не торчит ли из него и впрямь ниппель.
   Ему предоставили в его распоряжение библиотеку. Он освободил себе столик, сложил старые "Огоньки" аккуратненькой стопочкой, новых, поди, теперь не найдешь, достал блокнот, ручку и только собрался подумать, как тактичнее пригласить кого-нибудь из друзей или соседей пропавшего - все-таки народ преклонного возраста, - как опять перед ним вырос давешний художник.
   - Я, товарищ старший лейтенант, когда-то, еще студентом, был бригадмильцем...
   - Бригадмильцем?
   - Да, конечно, вы, верно, и слова такого не знаете. Вроде дружинников нынешних. Бригада содействия милиции. С вашего разрешения, я вам помогу.
   - Спасибо, Ефим Львович.
   - Вы и имя мое запомнили.
   - Профессиональная память, - улыбнулся Кравченко. Было в библиотеке тихо, тонко пахло чем-то библиотечным, пылью, что ли, прохладно, с полки на него уютно смотрела Большая Советская Энциклопедия, интересно, есть в ней что-нибудь про царя Хаммурапи? Наверняка есть, не забыть бы почитать. Мушкенум... Он блаженно потянулся. - Ну, раз вы, Ефим Львович, старый бригадмилец, расскажите, что знаете.
   - Я знаю все, - скромно улыбнулся художник.
   - Вот и отлично. Так где же ваш товарищ? Харин Владимир Григорьевич, девятьсот восьмого года рождения, - добавил он, глядя в папочку, которую ему дала секретарь директора.
   - Этого я вам сказать не могу. Не знаю. Но думаю, что с ним что-то случилось.
   - Почему?
   - Не может же человек вдруг отправиться куда-то в пижаме, не предупредив никого. И даже если он уехал с гостями, он бы наверняка позвонил, не такой он человек, чтобы плевать на других.
   - Не все сразу, Ефим Львович. Во-первых, почему в пижаме?
   - Владимир Григорьевич перенес инсульт, поправлялся плохо, еле ходил, все больше в комнате, и почти всегда в любимой своей пижаме, теплая такая, вельветовая.
   - И вчера он тоже был в ней?
   - Когда к нему пришли, да. К тому же еще вчера врач наш Юрий Анатольевич Моисеев проверял, вся одежда Владимира Григорьевича на месте, нет только этой самой пижамы и тапочек.
   - Вы говорите, он был в пижаме, когда к нему пришли. А кто приходил к нему?
   - Молодой человек и девушка. Уже второй раз. Приятели внука Владимира Григорьевича.
   - Приятели внука?
   - Ну да. Внук у него штурман дальнего плавания, а больше из родных никого.
   - А когда они приходили?
   - Первый раз три дня назад, а второй - вчера. Сразу после завтрака.
   - Вы их видели?
   - Да, я провел их первый раз к нему в комнату. Шестьдесят восьмая комната на втором этаже. И вчера видел, когда они шли по коридору.
   - К комнате Харина или из нее?
   - Они шли к нему. Совсем еще молодые люди, лет по двадцать пять.
   - Фамилий их вы, конечно, не знаете?
   - Нет.
   - Вы - человек наблюдательный, Ефим Львович, вы не заметили ничего необычного в поведении Харина после первого посещения?
   - Заметил. Он... даже не знаю, как сказать... как будто Владимира Григорьевича подменили.
   - Он расстроился?
   - Наоборот. То еле ползал по комнате с палочкой, а то, представляете, пошел. Это вам врач подробнее расскажет.
   - Это физически, а настроение?
   - Какое может быть настроение у человека, который вдруг выздоровел? Причем не от ангины какой-нибудь. Это как воскрешение. Вы человек молодой, вам этого не понять, когда буквально сил нет ноги таскать, а Владимиру Григорьевичу, не забывайте, семьдесят восемь годков. И, кроме инсульта, был у него и инфаркт раньше, и гипертония стойкая. А тут вдруг узнать его нельзя, представляете? Прямо светился весь. И потом, товарищ старший лейтенант, меня еще одно обстоятельство настораживает.
   - Какое же?
   - У него бритва электрическая какая-то необыкновенная, внук подарил. Бритва, и правда, хороша. Он меня раз заставил мою "Агидель" принести для сравнения. Моя грохочет, словно в руке трактор держишь, а его только шипит и бреет - чудо. Да еще с аккумулятором, месяц можно бриться без подзарядки.
   - Неужели месяц?
   - Месяц, - с гордостью сказал Ефим Львович. - Вы не представляете, как Владимир Григорьевич ее бережет. И волосики все щеточкой аккуратно вычистит, и продует, и оботрет. А, вспомнил, фирма "Норелко".
   - Не слышал.
   - Есть такая. Внук его все время на заграничных рейсах плавает. Штурман он дальнего плавания. Сейчас он где-то в Тихом океане. - Ефим Львович сказал это с гордостью, будто был это не Володин, а его внук. У него самого внуков не было, а две внучки благополучно стали на брачный якорь и в дальние плавания не собирались. - Так я к чему? Если бы Владимир Григорьевич собирался уехать на несколько дней, он бы бритву свою не оставил, это уж вы мне поверьте.
   - А он ее не взял?
   - В том-то и дело, что не взял. Я зашел, будто спросить что-то у соседа его Константин Михайловича, а сам глянул в тумбочку, где всегда бритва лежит. На месте.
   - Вы наблюдательный человек.
   - Глаз художника, - скромно сказал Ефим Львович.
   - Вы меня простите, конечно, - улыбнулся Кравченко, но зря вы не стали следователем.
   - Я иногда и сам так думаю, - беззвучно засмеялся художник.
   - А внук...
   - Данилюк Александр Семенович, корабль "Константин Паустовский".
   - Ну, вы просто... Хаммурапи настоящий.
   - Простите?
   - Это я так... Вас не затруднит попросить ко мне лечащего врача? А то я и в лицо его не знаю.
   - Он не лечащий. У нас ведь не больница, а Дом ветеранов. Но это я так, для вашего сведения. Сейчас позову. Его зовут Юрий Анатольевич Моисеев, но мы зовем его между собой Юрочкой. Такой человек... Иной раз думаю, может, заболеть для разнообразия, и тут же себе говорю: ты что, Юрочку огорчить хочешь? Это я шучу, конечно.
   - Понимаю, - вежливо кивнул старший лейтенант. Было ему как-то покойно здесь, в прохладной библиотеке, разговаривать со старым... как он сказал... бригадмильцем... было приятно. И само исчезновение было какое-то... благородное, что ли, как в заграничном детективе каком-нибудь. Все так чинно, благородно, инсульт, пижама вельветовая, бритва заграничная, внук, корабль... Тихий океан, штурман. Неплохо бы, конечно, попросить майора направить его для опроса этого штурмана.
   "Товарищ майор, - сказать, - мне тут по поводу пропавшего из Дома ветеранов командировочку выписать надо".
   "На сколько?" - не поднимая головы, спросит майор.
   "Дней на десять".
   "Чего так долго, ты в своем уме? Куда это?"
   "Да на Тихий океан".
   Да, вот тебе и мушкенум. Черт-те что за чепуха в голову лезет, уснешь здесь, пожалуй, в библиотеке.
   Должно быть, устал старший лейтенант, совсем сбился с ног от постоянной спешки, и вправду задремал ненароком, потому что вдруг увидел перед собой молодого человека в халате и понял, что это врач.
   - Здравствуйте, - сказал он и вовремя спохватился, что чуть было не сказал "Юрочка", - Юрий Анатольевич?
   - Да, Юрий Анатольевич Моисеев.
   - Кравченко Виктор Иванович. Прислали меня помочь...
   - Я понимаю.
   - Я уже немножко в курсе дела. Вам, строго говоря, угрозыск и не нужен.
   - В каком смысле?
   - У вас свой сыщик есть, художник Ефим Львович.
   - А... - улыбнулся врач. - Это верно. Вездесущ и всезнающ. И добрейшая при этом душа.
   - Приятный человек. Он какой художник?
   - Театральный. Знаете, декорации, костюмы...
   Старший лейтенант вдруг сообразил, что не был в театре, наверное, год, а может, и два. Когда ехал после демобилизации поступать в Московскую школу милиции, голова кружилась от счастья: столица, Третьяковка, Большой, Художественный, Театр на Таганке... Да вот как-то замотался с пропавшими без вести, хорошо еще, если выкроишь время подремать перед телевизором. Плохо это, неправильно. Система нужна. Майор Шкляр им все время твердит: в милиции, как в футболе, порядок бьет класс. Мол, если ты и не такого высокого класса сыщик, но порядок знаешь и блюдешь, всегда своего добьешься.
   - Вы ведь лечите пропавшего... Харина?
   - Да.
   - Скажите, Юрий Анатольевич, действительно ли у него замечалось сильное улучшение? Я так понял со слов Ефим Львовича...
   - Улучшение - не то слово. Владимир Григорьевич Харин очень больной человек. Пять лет назад он перенес обширный инфаркт задней стенки... впрочем, это уже детали. Полгода назад - инсульт. Опять же, не входя в детали, скажу, что левая рука и левая нога очень ослабли в результате инсульта, стойкая гипертония, ишемическая болезнь - словом, целый букет, неприятный букет, поверьте, особенно в таком возрасте...
   - Ему семьдесят восемь лет?
   - Да, совершенно верно. Нельзя сказать, чтобы он совсем не оправился после инсульта, но все шло так медленно... И вдруг в один прекрасный день я застаю его другим человеком. Встал без палочки, даже приседание сделал, представляете? Давление, как у космонавта. Глазам и ушам своим не доверял... Хоть начинай верить после этого в чудеса. Нам, медикам, полагается быть скептиками, во всяких там целителей, знахарей и хилеров мы не верим. А тут хоть осеняй себя крестным знамением.
   - Это... когда это случилось?
   - Да совсем недавно.
   - Такая быстрая поправка... она...
   - Я был поражен, повторяю, глазам своим не верил.
   - И как вы это объясняете? То есть я хочу сказать...
   - В том-то и дело, что никак не могу объяснить. Накануне еле ползал, а назавтра принимает гостей и после этого...
   - Да нет, никакой тут связи, конечно, быть не может. Просто так уж совпало...
   - А вы этих гостей не видели?
   - Нет.
   - А у него часто бывали посетители?
   - Да нет, насколько я знаю, ни родных у него, ни близких, один внук...
   - Как вы считаете, Юрий Анатольевич, если бы вдруг Харин решил уйти, уехать куда-то, он мог бы сделать это? Я имею в виду его физическое состояние.
   - В последние дни - да. Но насколько я знаю, ему и ехать не к кому, да он и чувствовал себя здесь как дома.
   - Гм... Скажите, Юрий Анатольевич, по вашему мнению, мог Харин уехать куда-нибудь, ну, допустим, к внуку, никого не предупредив?
   - Нет. Он на редкость деликатный человек. Знаете, из таких, что даже умирая, обязательно извинятся за причиняемые хлопоты.
   - А... голова у него... Знаете, я в прошлом году разыскивал пожилую женщину, ее муж прибежал к нам, взволнованный, на секундочку, говорит, ее оставил около булочной. А она, оказывается, села в троллейбус, а где живет, не помнит.
   - Возрастная дементность.
   - Да, да, муж еще какую-то болезнь поминал....
   - Болезнь Альцгеймера, наверное.
   - Правильно, точно. Представляете, она села на троллейбус у Белорусского вокзала, а нашли мы ее только вечером в Северном порту... Внизу, у причалов. Седенькая такая старушка, спокойная. Мне уж потом муж рассказал, что до пенсии она секретарем парткома какого-то министерства была. Когда я ее вез, спрашиваю:
   "А как вы сюда попали?"
   А она так спокойно на меня посмотрела, даже как бы укоризненно. И спрашивает:
   "А куда я попала?"
   - Вот так. Да-а... Значит, у вас никаких идей в отношении Харина Владимира Григорьевича нет?
   - Нет. Я уж и так и сяк и эдак прикидывал, примеривал ни одной ниточки, ни одного хвоста.
   - Вы сказали, что у него нет ни родных, ни близких. Почему вы так уверенно говорите?
   - Видите ли, может, в больнице, где как бы больничный конвейер, врач не имеет возможности так близко познакомиться с больным. Тем более... привязаться к нему. А здесь... Юрий Анатольевич пожал плечами. - Здесь как дом. Как семья. И ссоришься, и миришься, и хоронишь...
   - Я понимаю, - сказал старший лейтенант. Странный парень, подумал он, но подумал уважительно. Находиться постоянно среди стариков... Нет уж, искать их - это дело другое. - Я понимаю, - еще раз повторил он. - Как вы думаете, стоит мне поговорить с его соседом по палате?
   - С Лузгиным? Вряд ли он знает больше, чем я вам рассказал. К тому же как раз он страдает болезнью Альцгеймера. В начальной, к счастью, стадии, но тем не менее иногда у него случаются провалы в памяти.
   - Спасибо, доктор. Вы действительно проверяли, ушел ли он в пижаме?
   - Да. Вся одежда на месте.
   - Гм... Спасибо еще раз.
   Доктор вышел, и старший лейтенант подумал, что года два-три назад он уже впадал бы в панику - старичок-колобок выкатился так ловко, что и следов нет. Но по невеликому своему еще опыту он знал, что раньше или позже в гладком с виду клубке обязательно отслаиваются какие-то ниточки. Дергаешь за концы - не то, не то, не то, а потом, глядишь, что-нибудь обязательно и распутывается. Конечно, в детективных фильмах все интереснее бывает, но то ж искусство. В жизни главное терпение.
   Что за чертовщина, откуда берется этот бригадмилец, он же не спал, глаза не закрывал. Ефим Львович подмигнул заговорщицки и сказал:
   - Виктор Иваныч, я тут дуэт привел, они за дверью.
   - Дуэт? - старший лейтенант посмотрел на художника и наморщил лоб.
   - Простите старого дурака, - легко засмеялся Ефим Львович, - привыкаешь и забываешь, что для других это может быть китайской грамотой. Есть у нас две дамы, две Маргариты, Маргарита Давыдовна и Маргарита Степановна, они всегда вместе, играли всю жизнь в одном театре, вот их и прозвали дуэтом.
   - А почему...
   - Вчера утром, когда я увидел, что приятели внука Владимира Григорича идут к нему, я заметил во дворе дуэт. Причем сидели обе Риты на скамеечке у проходной.
   - Понимаю. Кстати, когда я сюда шел, никого в проходной не было. А вообще-то есть здесь какой-нибудь сторож, вахтер?
   - Не знаю, говорят, когда-то был, а сейчас нет.
   - И что же, любой может зайти и выйти?
   Ефим Львович засмеялся:
   - Мы, товарищ старший лейтенант, старики, но не заключенные.
   - Ладно, пригласите, пожалуйста, ваш дуэт.
   В библиотеку вошли две дамы. Одна была высока, величественно полна, на гордо откинутой седой голове красовалась старомодная прическа с пучком. Виктор Иванович почему-то сразу решил, что это Маргарита Давыдовна. Вторая Рита была поменьше, потоньше, с птичьим печеным личиком и живыми насмешливыми глазками. Методом исключения эта должна была быть Маргаритой Степановной.
   - Добрый день, прошу прощения, что побеспокоил вас. Старший лейтенант Кравченко Виктор Иванович.
   - Маргарита Степановна Волгина, - тоненьким, надтреснутым голоском сказала величественная дама.
   - Маргарита Давыдовна Криль, - пробасила худенькая.
   Как же все сложно бывает устроено, хмыкнул про себя Виктор Иванович. А майор прав: вы, говорит, не блохи. Не прыгайте, идите к цели спокойно и настойчиво. Как к ним обратиться вместе? Женщины? Говорят, это некультурно, хотя, если разобраться, почему? Они же действительно женщины. В классической литературе говорят "сударыни", но классикам хорошо, а сейчас сударынь нет. Гражданки - слишком официально. Товарищи - как на собрании.
   - Маргарита Давыдовна, Маргарита Степановна, если я правильно понял, вчера утром вы видели, как через проходную прошли двое молодых людей. Как потом выяснилось, они шли к Владимиру Григорьевичу Харину.
   - Почему потом? - усмехнулась Рита маленькая. - Мы сразу знали, что они к Харину. Они ведь уже второй раз явились, а у нас тут все все о всех знают. Недостаток впечатлений и новых лиц. Тут можно о себе узнать от других и то, что сам не знаешь.
   - Зато скелеты у нас у всех сияют, - усмехнулась Рита большая.
   - В каком смысле? - удивился старший лейтенант.
   - В прямом. Все косточки перемыты.
   - Гм... Понял. Так что вы можете сказать об этих посетителях?
   - Он - в джинсах и джинсовой рубашке, - деловито пропищала Рита большая. - Она - в брюках светло-голубого цвета и кофточке с короткими рукавами в тон. Оба лет двадцати четырех - двадцати пяти.
   - Вам и Шерлок Холмс мог бы позавидовать.
   - Шерлоку Холмсу здесь делать нечего, - пожала плечами Рита большая. - За полчаса его разобрали бы здесь на части, промыли, как я уже сказала, каждую косточку по отдельности и кое-как собрали. Он о себе того бы не знал, что бы мы о нем за эти полчаса узнали. Оказалось бы, что играет он на скрипке неважно, скрипку приобрел по дешевке у скупщика краденого, нюхает тайно кокаин, задолжал доктору Ватсону... Деточка, - повернулась она к Рите маленькой, - сколько он задолжал доктору Ватсону?
   - Три тысячи двести сорок фунтов и двадцать дюймов.
   - Ласточка моя, дюймы - это мера длины.
   - Мистер Холмс был большой оригинал, на Бейкер-стрит это все знают, и мерил деньги сантиметром. Я удивляюсь, как ты это забыла.
   Дуэт покатился со смеху, а Виктор Иванович почувствовал, что голова у него кружится все быстрее и быстрее. Шустрые, однако, старушонки. Эти не забудут, в какой троллейбус сели, этим палец в рот не клади.
   - Не сантиметром, а дюймометром.
   М-да, нужно бы перечитать как-нибудь Шерлока Холмса. Впрочем, глагол "перечитать" старший лейтенант употребил как бы авансом, потому что книг о Шерлоке Холмсе он не читал, хотя имя, конечно, знал и видел какой-то фильм о нем по телевизору. Фильма oн не запомнил, в памяти остались лишь экипажи на тонких высоких колесиках и высокие шляпы.
   - Скажите, пожалуйста, долго вы оставались на той скамейке, с котором видели, как прошли эти молодые люди?