Завацкая Яна. Крест Империи

   — Кончай панику, - пробормотал Йэн. Он не думал о перспективе свободы. Вообще не думал. Скорее всего, и жить осталось недолго, а если осталось - то уж в заключении. Во всяком случае, со стороны новой власти было бы крайне неумно его выпускать. Но если так получится, то ясно, что надо делать что-то новое. Учесть старые ошибки, проанализировать опыт и начать все заново. Возвращать Империю. Восстанавливать ее. Готовить новое восстание. И так до конца, пока жив.
   А что же еще делать остается?
   Дверь открылась. Йэн непроизвольно дернулся всем телом, и тут же застонал от боли в ребрах. Господи, неужели опять… обрадовался, успокоился. Как бы не так…
   Но из камеры уже выводили Петроса. Это за ним. Это его взяли. Йэн закрыл глаза. Надо еще раз попробовать уснуть.
   Петроса приволокли через несколько часов. Оставили лежать на полу, в узком проходе - камера вообще была очень маленькой, как понял теперь Йэн, нары длиной в человеческий рост от стены до стены - и все. Два на два пятьдесят. Йэн скосил глаза, сделав усилие, подвинулся к краю. Петрос лежал ничком, прикрытый брошенной сверху собственной курткой. Волосы на затылке слиплись - кровь.
   — Эй, - тихо позвал Йэн, - ты живой?
   Петрос слабо зашевелился.
   — Гады, - пробормотал он. И затих.
   Их еще несколько раз брали на допросы, по очереди. Но теперь это стало редко. А потом и вовсе прекратилось. Видимо, думал Йэн, тюрьма переполнена, не хватает времени на всех. Да и нужна им наша информация… Всех важных деятелей КИДа наверняка уже взяли или убили. Впечатление, что людей мучают просто так, развлечения ради - а может быть, и мести, еще усилилось. Да, может быть, и мести, Йэну часто припоминали его инквизиторское прошлое.
   Впрочем, Бог с ними. Йэн не испытывал злости или ненависти. Если бы эти люди раньше попали к нему в руки - им тоже пришлось бы невесело - хотя, конечно, не так. Он не рассчитывал на жизнь, на свободу - ко всему происходящему он был готов давно. Очень давно. Насколько, конечно, к этому можно быть готовым…
   Он стал замечать мелочи - то, что в камере сильно воняет мочой и кровью. Мочились под себя, причем это было невыносимо больно, Йэн не мог удержаться от стонов во время этого процесса. Он научился добираться до воды самостоятельно - у дверей ставили железное ведро с чистой водой. Йэн сползал на пол, на четвереньках добирался до ведра и пил, опустив голову. Действовать руками он не мог, пальцы были и вывихнуты, и кое-где переломаны, отек не спадал, и чувствительность в пальцах почти пропала. Петрос уже не мог ему помочь - Петросу было ненамного лучше. Йэн только удивлялся тому, какой фантастический бардак теперь царит здесь. Как они потом собираются все это отмывать? Как им не шибает в нос этот запах - неужели им это все равно? Если они здесь, в тюрьме до такой степени потеряли контроль над обстановкой, то что творится в стране?
   Впрочем, что… то же, что все последние годы, только еще хуже.
   Йэн лежал теперь без сна не столько из-за боли, сколько из-за страшных воспоминаний и мыслей. Постепенно он начал рассказывать Петросу. Вообще-то рассказать следовало - такие вещи не нужно держать в себе, о них люди должны знать. Но слишком уж страшно было рассказывать…
   Когда весть о падении КИДа дошла до радиостанции, Йэн принял решение сдаваться. Он без особого труда удерживал здание. Потерь больше не было. Его убивала мысль, что война проиграна - если ему здесь, с небольшим и необученным отрядом, удалось удержать радиостанцию, почему же все так плохо в других местах? Или не везде плохо, а именно в Резиденции? Но как бы то ни было, нет смысла сопротивляться до конца, важно сохранить людей, может быть, части из них удастся уйти.
   Он не успел осуществить свой план.
   И уйти не дали никому.
   Танк, стоявший на другой стороне улицы, начал обстрел. Йэн немедленно распорядился вывесить в окнах белые кресты. Закричал в мегафон, что отряд сдается. Ничего не помогло.
   Это было особенно страшно. Даже с шергами так все же не было. Способные на любую подлость, вообще - иные, с иными представлениями о чести, совести, морали - шерги все же брали тех, кто сдавался в плен. Они все же не стали бы стрелять по белым крестам - на всей планете это общепринятый знак добровольного поражения. Здесь же у Йэна возникло ощущение полной слепоглухоты противника. Как будто пытаешься разговаривать с камнем…
   К зданию просто подогнали два танка - из тех, "перешедших на сторону народа", и сверху вертолет, через пять минут вылетели все стекла и начался пожар, угол здания обрушился полностью. Йэн еще пытался как-то организовать людей, вывести их…
   Сначала вышел он сам с небольшой группой, держа руки скрещенными над головой - общеизвестный знак сдачи.
   По ним дали очередь. Бронежилетов было мало, но Йэн распорядился, чтобы эта первая группа надела броню. Стреляли по ногам - люди валились, как подкошенные, Йэна спасли рефлексы и оказавшаяся рядом асфальтовая тумба.
   Их не собирались брать в плен. Не собирались их и вообще выпускать из здания. Их просто хотели перебить. Тех, кто прыгал из окон, выбегал из дверей горящего здания, расстреливали автоматчики.
   Йэн дополз до здания, уже пылающего, попытался как-то собрать людей, мечущихся в огне, вывести их через задний ход, по дворам. Но здание было окружено.
   Ощущение страшного и полного бессилия, ужаса, сознания того, что все - все люди, которые пошли за тобой, сейчас погибнут, и ты ничего, абсолютно ничего не можешь с этим сделать…
   Йэн тогда осознал, что бежать сейчас, уходить отсюда любым путем - это мгновенная гибель, это невозможно. Ему удалось еще найти небольшую кучку выживших, собравшихся в подвале, и они выбрались под прикрытием здания и укрылись под обломками трансформаторной будки, разбитой прямым попаданием. Их было пять человек. Пять - из восьмидесяти семи, которые с самого начала держали здание. Йэн заставлял себя не думать об этом факте. Об остальных. Сейчас ему надо было спасти хотя бы этих пятерых. Среди них одна молодая девушка и одна женщина постарше.
   И он-таки выполнил свою последнюю задачу, он спас этих пятерых. Если это можно назвать спасением. Вокруг обгорелого остова здания бродили автоматчики и добивали раненых. Один из них наткнулся на группу. Йэн ожидал, что их тоже расстреляют - сразу же, чего мелочиться. Оружия не было, вернее, у Йэна оставался "Лик", но без патронов. Прорваться не получится. Но их почему-то не расстреляли, просто надели наручники и повезли в тюрьму. Здесь Йэна сразу отделили - наверное, по фотографии идентифицировали, или кто-то выдал. О судьбе остальных Йэн так ничего и не знал.
   — Примерно семьдесят их было, Пета. Да, наверное, семьдесят два-семьдесят три. Точно не скажу. Троих я перед этим послал на связь, и семерых мы еще раньше потеряли. Понимаешь, их убили… всех. Просто всех. Там были… ребята, лет по пятнадцать-шестнадцать. Девочки. Женщины. Я не могу этого понять, не могу…
   Он не мог этого понять - что же за монстры такие пришли к власти… такого никогда не было, думал он. Ну хорошо, во время биргенских войн - там все могло быть… Но сейчас, в наше время?
   Об этом никто не узнает ведь, думал он. Может быть, узнают родственники этих людей. И… и все.
   — Они нам заплатят за это, - сказал Петрос глухо, глядя в потолок, - народ им не простит.
   — Народ? Народ ничего не узнает… ты пойми… пойми, что сейчас все так. Можно делать любые гадости, убивать народ хоть сотнями, хоть тысячами… пытать можно… все, что угодно. Лишь бы только об этом не узнали корреспонденты. И так делается… Или корреспондентам можно запретить об этом писать, вот и все. А наши… наши до последнего боялись отдать приказ, легионеры стояли и не трогали этих… демонстрантов… но все равно все будут считать, что трогали, что есть жертвы… Понимаешь, все перевернуто, все сдвинуто…
   — Ненавижу их.
 
   Йэну становилось все хуже, не только ничего не заживало, но еще и температура высокая, он полуспал, полубредил. Потом неожиданно его забрали из камеры, увезли на больничной каталке почему-то. Йэн думал, что это новый допрос, что передышка кончится, и теперь все пойдет по следующему кругу. Но его привезли в тюремную больницу. В изолятор.
   Йэну поставили укол. Он заснул. Проснулся уже в палате - койка была даже с бельем, он забыл, что это такое. Врач, явившийся на обход, путаясь, смущенно объяснил, что Йэну сделали операцию. Больше уже ничего нельзя, к сожалению… Еще несколько дней - и он бы не выжил. А так… кое-что, конечно, пришлось ампутировать. Частично фаланги пальцев, и еще кое-какие важные органы. Странно, но это известие Йэн пережил в общем довольно спокойно. То ли потому, что никогда не ассоциировал собственную мужественность с определенными органами, то ли потому, что собственно, давно себя похоронил.
   Он пролежал несколько дней в больнице, под капельницей. Потом его вернули в камеру. Ходить он еще не мог, но чувствовал себя гораздо лучше.
   Теперь его поместили в камеру, где было пятнадцать человек - по-видимому, изначально камера была рассчитана на пятерых. К радости Йэна, среди этих пятнадцати оказался и Петрос. Его раны тоже постепенно заживали. Да и все, кто здесь сидел, были порядком побиты. Все они были взяты во время последних событий. Так что темы для разговоров находились. Йэн, впрочем, больше слушал.
   Здесь были люди из самых разных мест. Кое-кто, как и он сам, командовал отрядами и выполнял задачи - пусть менее крупные, чем контроль над государственной радиостанцией.
   Йэн услышал о том, как бездарно использовалось телевидение все это время, до самого захвата телецентра демократами. Как бездействовало руководство КИДа в Резиденции, не давая даже никакой информации. Услышал о том, что знал и сам - об отсутствии связи между подразделениями, отсутствии четкого руководства и плана действий… о том, что фактически КИД бросил своих сторонников на произвол судьбы.
   — Я думаю, что была договоренность между кем-то из руководства КИДа и "народным единством", - сказал наконец худой темноволосый человек, бывший ракетчик, по имени Бен Амаро, - это было попросту предательство…
   Слово прозвучало.
   Эту версию подхватили. В КИДе были предатели. Один или, скорее, несколько. Выдвигались самые фантастические предположения.
   — Предательство, - сказал Йэн, - было совершено еще императором Майтом. Оно называется Обновление. Нас предавали последовательно все эти годы… у нас отбирали одно за другим - сначала отделили церковь от государства… Потом этот Парламент. Потом упразднили Орден. Соответственно менялась экономика…
   Разговор пошел в другом русле. Вспоминали всю эту эпоху Обновления, несколько лет, вместившие в себя так много. Ведь еще каких-то лет пять назад было трудно даже представить, что Империя может рухнуть… исчезнуть… что не будет Ордена, правящего архиепископа, что все так изменится в стране.
   Но мысль Йэна напряженно заработала. Он встал на след. Он вдруг понял, чем будет заниматься последующее время - неважно, на воле или в тюрьме. В тюрьме это даже удобнее. От пятнадцати сокамерников Йэн узнал о событиях больше, чем узнал бы за год на воле. Информации много. Информация есть. Нужно только суметь ее правильно проанализировать.
   Их сдали. Их просто и бессовестно сдали. Но видимо, все обстоит даже сложнее. Версия у Йэна возникла, причем своя. Однако озвучивать и обсуждать ее он не собирался.
   Сейчас важно собрать факты, чтобы подтвердить или опровергнуть эту версию.
 
   Перед выходом Крис посмотрела в зеркало.
   Так нельзя. Нельзя прийти к Йэну в таком виде. Он в тюрьме, ему плохо, ему нужна моральная поддержка - и что он увидит, старуху, седую, с обвисшей кожей, с мешками под глазами… тощую… В последнее время Крис ничего почти не ела. Забывала. Не хотелось.
   Вообще не хотелось жить.
   Но Йэну еще хуже. Он уже узнал о гибели Маркуса. Крис написала ему - всего две недели назад она узнала, где он вообще, и теперь вот добилась свидания. Вообще эти заботы как-то ее поддержали, ради Йэна, пожалуй, жить стоит. Он любил Маркуса, как отец. Точнее - любил больше, чем родной отец. Юлиану Крис тоже написала - позвонить не было сил. Реакции от него до сих пор никакой не было.
   Мало того, что Йэн в тюрьме, и неизвестно, каково ему там самому, он сейчас тоже уже знает о Маркусе…
   Она не может, не имеет права прийти к нему так.
   Жаловаться, ныть, плакать. Нет. Сейчас ему нужна помощь. Как тогда, при первой встрече, когда он был ранен и лежал у них в реанимации.
   Крис схватила щипцы и стала поспешно завивать челку. Вот так. Так она хоть немного моложе выглядит. Симпатичнее. Потом она провела по губам помадой. Но это выглядело слишком уж нелепо - темная помада на бледном помятом лице. Крис стерла помаду, так выглядело чуть лучше - губы поярче, но не совсем уж накрашенные.
   Ладно. Как есть. Он, скорее всего, все равно ей обрадуется. Какая бы она ни была. Главное - не падать духом, не ныть, не думать о Маркусе… даже если придется о нем говорить, сохранять деловито-нейтральный тон. Говорила же она на похоронах, как-то улаживала все с незнакомыми людьми.
 
   Прошло больше двух месяцев с момента переворота.
   Крис медленно шла по улице, машинально регистрируя изменения - и здесь тоже все изменилось, не только в ее родном квартале.
   Там, где висела агитационная картина о покорении Космоса - алый крест на фоне черного космического пространства и голубого шарика планеты, космоплаватель в скафандре - теперь плакат, рекламирующий колготки. Реклама - вот еще скантийское нововведение. Она слишком назойлива, она теперь повсюду - видеон, журналы, Сеть, и просто на улицах. Если раньше, проходя здесь, человек невольно на секунду задумывался о Космосе, то теперь, прости Господи, о новых эйкровых чулках. Или того хуже, о высоко обнаженных ножках модели, на которые эти чулки натянуты.
   Вместо плаката со святым Реймосом в облачении хавенского воина - реклама сигарет, вместо большого квартального распределителя - ряд ларьков, пестро сверкающих яркими обертками шоколада, курева, спиртного. Кстати, Йэн всегда любил шоколад. Странно, конечно, для мужчины, впрочем, что тут странного… он вообще любил сладкое. Крис напекла плетенок с вареньем, он их всегда очень хвалил. Денег, как всегда, мало… хотя Рид выбил для Крис какую-то премию, что-то там на похороны и вообще в связи с гибелью сына. Странные вывороты власти - они же убили его, и они же дают деньги. Впрочем, убили - это не официально. Но если бы не эта премия, Крис бы вообще не протянула, потому что в Спасательной службе совсем перестали платить теперь. Большинство людей ушло оттуда, остались женщины, чьи мужья еще получали что-то у себя на работе. Крис же было слишком плохо, чтобы она могла что-то предпринять для себя, что-то изменить в своей жизни.
   Теперь и от премии осталась всего десятка. Крис подошла к одному из ларьков. Шоколадка "Мурр" из Хола как раз десять и стоит. Крис машинально залезла в карман, достала деньги, протянула парню с прыщавой физиономией, сидящему в ларьке.
   Шоколадка перекочевала в пакет с передачей. А, плевать… она как-нибудь проживет. Пойдет к Тавите - подруга ушла из медицины и занимается продажей каких-то лекарств. У Тавиты есть на что жить, и она всегда может поддержать.
 
   Крис шла и думала о дочери. Как болезненные горящие пятна последние месяцы - все ее самые близкие люди. Сгусток боли. Маркус. Йэн. Элис. Все плохо, просто все…
   К счастью, Элис хоть жива, здорова, у нее все благополучно. О ней не так больно думать. Вернее, больно - но по-другому.
   Элис приходила после гибели Маркуса. Они даже обнялись, поплакали. Это был один такой раз. И Крис, собственно, почти не заметила этого - все было как в бреду. В тумане. Иногда Элис позванивала домой, но разговоров как-то не получалось.
   А до того, как Маркус… до того она даже и не звонила. И не разговаривала. Разрыв казался полным, окончательным… ошеломляющим. Тогда именно мысль об Элис причиняла наибольшие страдания.
   Крис казалось, что дочь внезапно сошла с ума. Или, может быть, в нее вселился бес. Кстати, и в церковь Элис перестала ходить. Не то, что отреклась от веры, к счастью - нет. Просто заявила "все эти обряды - не от Бога, не вижу смысла постоянно их практиковать".
   А скандалы начались из-за Йэна. С ним самим Элис предпочитала общаться поменьше. А ведь до того у них уже сложились хорошие отношения. Ему удалось-таки пробить лед недоверия девочки. Они подолгу болтали, у них были какие-то общие дела.
   И вот теперь - все. С Йэном Элис просто перестала разговаривать. Впрочем, может и была у них какая-нибудь беседа, Крис не знала.
   А вот с матерью девочка ругалась. Вернее, выговаривала ей напряженным и обиженным тоном.
   — Как вы могли терпеть все это? Как вы могли жить?
   — Да что, что терпеть? - удивлялась Крис. Она до сих пор считала себя счастливой.
   — Мама, ты что, даже не понимаешь? Тебе же самой сломали жизнь. Просто сломали. Из-за чего - из-за того, что ты переспала с парнем? Ты сама не понимаешь, что это бред?
   Крис пожимала плечами. Ей и в самом деле было жалко себя. Частенько. Она тоже не считала справедливым то, что с ней сделали.
   Но как объяснить девочке, что есть вещи более важные, чем то, что происходит лично с тобой?
   — Я не знаю, как тебе объяснить, - сказал она, - понимаешь… это надо пережить, наверное, что ли. Понять по жизни. Не знаю.
   Дежа вю - ей показалось, что где-то она уже слышала эти слова. То ли сама говорила, то ли ей говорил кто-то другой.
   — Да и что мы могли сделать, Элис?
   — Как что? Надо было не молчать. Надо было бороться! А Элейил? Неужели можно жить спокойно с таким на душе, зная, что кто-то сидит в лагере…
   — Но Элис… в любой стране есть тюрьмы…
   — В любой? Есть, да не такие. И не столько народу туда сажают.
   — Да не так уж много народу там сидело, - слабо возражала Крис. Йэн говорил уже, что вся эта пропаганда Обновления сильно преувеличена. Например, тот же Рошен приводил какие-то цифры в своем знаменитом "Белом материке", из которых следовало, что постоянно чуть ли не половина страны сидела в лагерях и представляла собой бесплатную рабочую силу. Цифры, по словам Йэна, были завышены даже не в десятки - в сотни раз кое-где. И об этом она пыталась тоже говорить Элис.
   — А вы-то откуда знаете? Успокаиваете свою совесть, да? Да и что за подход - миллионом меньше сидело, миллионом больше! Даже если один человек сидел, это преступление власти!
   — Элис, но это уже слишком! А как же бандиты, убийцы - они не должны сидеть в тюрьме?
   — В таких лагерях никто не должен сидеть!
   Крис молчала. Она просто не знала, что ответить. С одной стороны, Элис как бы даже и права. С другой… жили же, и жили неплохо, и все ее знакомые, друзья - никого не сажали, не бросали в тюрьму. Элис вот говорит, что нельзя было высказывать свое мнение. Как же нельзя, когда и между собой постоянно говорили обо всем - и о правительстве, и о политике, и в сети были дискуссии… Крис даже никогда не задумывалась, что нехорошо о чем-то говорить. Ну ладно, она вообще наивная, но Йэн - инквизитор, если бы в самом деле что-то было нельзя, он бы обязательно сказал.
   Хотя… ереси… действительно, за этим следили. Но… в конце концов это мелочь, которую не замечаешь. Ведь не это главное в жизни человека. Главное - работа, семья, нормальное, обеспеченное существование. Все это у них было.
   Теперь, кстати, этого нет.
   Но окончательно поругались они все же из-за Йэна.
   Элис считала, что с "этим человеком" нельзя общаться. Что он должен уйти. Он не имеет никакого отношения к их семье.
   — Он же тебя не любит даже!
   — Элис! - на этом терпение Крис кончалось, - не смей так говорить! Йэн… ты даже не представляешь себе, какой он. Как он любит.
   — Ну да, любит! Что это за любовь такая, что он за всю жизнь к тебе даже не прикоснулся! - грубо говорила девочка, - его дурацкие принципы для него гораздо важнее…
   — Он дал обет. Это ради Господа.
   — Господу не нужно мучить людей. Он не садист. Вы всю жизнь сами мучили себя, дурацкими, придуманными правилами.
   — Элис, ты ничего не понимаешь. Ничего.
   — Вы оба, мама, извини, просто оболванены. Ладно, ты любила его. И он, может быть, тебя тоже любил. И вы все это отдали этому дурацкому государству, пожертвовали своими чувствами, чего ради? Папа по крайней мере гораздо честнее. Он любит женщину - и живет с ней, и плевать хотел на все эти правила.
   — Ах так? - Элис цепляла по больному, и Крис начинала кричать, - ну иди тогда, поезжай к папе! Раз он такой хороший! Посмотрим, как ты ему нужна…
   Теперь замолкала уже Элис, и в глазах ее появлялось беспомощное выражение. Крыть нечем - папа ею давно не интересуется, у него там, в новой семье, есть свой сын. Папе она не нужна. Разве что из вежливости он согласится с ней пообщаться.
   — Но дело даже не в этом… это ваше дело… если вам нравится быть оболваненными. Ты хоть раз думала, что он - инквизитор? Ты понимаешь, чем он занимался на работе? Ты Рошена читала?
   — Да, Элис, я в курсе, чем Йэн занимался на работе.
   — Ты понимаешь, что это он, именно он сажал людей в тюрьму только за то, что они читали что-то, мыслили не так, как вы, верили иначе? Ты считаешь, что это нормально? Ты понимаешь, что он пытал людей, может быть даже, сам это делал, своими руками? Он же сам вел расследования.
   — Да, Элис. Да, я знаю.
   У нее не было аргументов. Дочь была права. И все, что Крис могла противопоставить этому - свой собственный разговор с Йэном в ранней молодости, брошенное колечко… Она и сама думала примерно так же. Она и сама не могла смириться с тем же самым. И потом - все эти тягостные мучительные невыносимые годы без Йэна. Такой маленький, незаметный бытовой ужас, который просто сломал ее, высосал до дна, все эти житейские пустяки рядом… с тем человеком… без Йэна.
   С тем человеком - по мнению Элис, правильным и честным.
   — Я знаю, Элис… но… я люблю его.
   Крис знала сейчас, что Йэн прав. Он был прав, делая то, что делал. Это была война. Он защищал государство. Он просто солдат, ничего больше. Но объяснить это девочке…
   Йэн ведь и сам не смог ей это объяснить в молодости.
   Поэтому оставался лишь один аргумент.
   — Любишь - значит, не так уж любишь, раз лицемерила всю жизнь, не позволяла себе даже поцеловать его. Что же это за любовь такая?
   Крис хотелось плакать. Господи, почему она выросла такой жестокой? Как так можно - ведь Крис все-таки мать… разве она посмела бы такое сказать своей матери?
   — Тебе просто было удобно с ним, - продолжала жестокая девочка, - я понимаю, одна с двумя детьми… а он помогал. Вещи нам брал со своей инквизиторской карты… вещи, оплаченные чьей-то кровью.
   — Перестань! - Крис вскрикнула, словно от боли, - перестань сейчас же! Ты… ты даже не представляешь… - она разрыдалась. Элис стало ее жалко, она обняла мать.
   — Ну ладно, мам… ладно, прости… я не хотела.
   Она ушла. Жила в конвиктусе, как все, но дома больше не появлялась даже на выходные. Так до самого переворота. Кажется, у нее какой-то мальчик появился - Крис ничего не знала толком.
   Йэн вроде бы пытался сам поговорить с Элис, но ничего путного там тоже не вышло. И не могло выйти.
   Если бы можно было что-нибудь объяснить,доказать, Йэн сделал бы это еще тогда, в молодости, когда Крис бросила его, в общем, по тем же мотивам.
   Ничем это не докажешь. Никакими словами.
   Только своей жизнью. Своей кровью. Своей болью.
   Если жизнь и Элис протащит по колючкам, срывая куски шкуры, тогда девочка поймет все… однажды…
   Или не поймет.
 
   Крис ждала уже четверть часа в этой маленькой комнате, разгороженной пополам решеткой. Она сидела за столом, и по другую сторону решетки тоже был стол.
   Вместо Распятия на стене висел нелепый, только что придуманный символ новой власти - восьмиконечная желтая звезда в белом круге. Биргенский, кстати, символ. Дверь там, по другую сторону решетки, открылась, Крис стиснула пальцы под столом. Сейчас… сейчас она увидит его.
   Шок был сильным.
   И от того, что она в самом деле увидела Йэна. Своего любимого.
   И от того, что не сразу узнала его.
   Крис задохнулась и просто не могла ничего сказать. Она только смотрела. И он смотрел на нее.
   Не было никакого "здравствуй" и никакого "как дела".
   Они молчали.
   Крис боялась, что покажется Йэну старой - в самом деле, известие о Маркусе просто убило ее. Она знала о себе, что постарела. Но она не предполагала, насколько за это время изменился Йэн.
   Ему ведь еще нет и пятидесяти. А на вид смело можно дать все семьдесят. Даже осанка изменилась, он уже не держится прямо и легко. Плечи согнуты, и двигается он как-то… осторожно. А лицо… серое и будто перекошенное. Исхудавшее. Глаза - огромные, в темных кругах, кожа висит по-старчески. Волосы… у него всегда были очень светлые волосы, но кажется, сейчас совсем серебряные.
   И шрамы. Довольно свежие на вид. Один - от угла губ вниз, воспаленный. Другой - на скуле.
   И почему он сразу убрал руки под стол? Может, так положено, конечно… хотя вряд ли.
   — Что они с тобой сделали? - тихо спросила Крис, и это была первая произнесенная фраза. Охранник там, за спиной Йэна, пошевелился.
   — Ничего… Солнышкин. Ну что со мной можно сделать? - спросил Йэн. Не улыбнулся. И добавил еще:
   — Я сильно страшный, да?
   — Ты… - у Крис перехватило дыхание, - ты моя радость, Йэн.
   — Как ты живешь, Солнышкин? У тебя хоть еда дома есть? Тебя с работы не уволили?
   — Нет… зарплату задерживают… да это все ерунда.
   — Как Элис? - спросил он, немного помолчав.
   — Она заходила, - оживилась Крис. Хоть что-то хорошее, хоть чем-то можно его порадовать, - она заходила, знаешь, мы поплакали вместе… Мне кажется, она оттаивает.