Страница:
Итак, чтобы каждый из 150 миллионов россиян (их, правда, уже 147 миллионов человек, однако, по соображениям иллюстративности, используем цифру 150, что никак не отразится на принципиальной стороне нижеприводимого примера) мог каждый день выпить стакан молока, АПК страны должен затратить 300 миллионов стаканов дизельного топлива по всей цепочке производства этого продукта питания: от подготовки семян кормовых и вспашки почвы под них, доения, пастеризации и расфасовки молока в пакеты и доставки в торговую сеть.
Умножим на 365 дней в году и получим 109,5 миллиардов стаканов дизельного топлива только для производства молока.
В пересчете на тонны это составит 27.375.000 тонн дизельного топлива, или в нефтяном эквиваленте - 27.101.250, что при среднемировой цене в 120 долларов за одну тонну “черного золота”, выражается во внушительной сумме, равной 3.252.150.000 долларов или 19,5 триллионов рублей (по соображениям удобства использовано соотношение 1 доллар=6000 руб.).
Еще раз обращаю внимание, что это только для производства молока из расчета по одному стакану ежедневно каждому россиянину в течение года!
А еще необходимо производить масло, творог, сыры, молочнокислые продукты! Только производство одного килограмма масла требует 24 килограмма молока, не говоря уже о присущих этому процессу своих, весьма специфических энергозатратах!..
Между тем, “на поддержание штанов” на изрядно отощавшей талии отечественного АПК при разработке бюджета 1997 года планировалось выделить только 36,6 триллионов, в законе же о бюджете зафиксировано на 16 триллионов меньше, а фактически выделено почти вдвое меньше - 12 триллионов на весь АПК страны, составляющей ориентировочно 1/8 часть земной суши!..
Для сравнения - в тех же США, на которые все так упорно кивают, тот же стакан молока обходится всего лишь в полстакана дизельного топлива, производство одного из важнейших продуктов питания в современной цивилизации в 4 раза энергетически эффективнее, чем в России, что, кстати говоря, является также и интегральным показателем энергетической эффективности всего сельхозпроизводства двух стран: наша держава действительно в четыре раза уступает США по энергетической эффективности аграрного производства.
Опираясь уже только на один этот пример не составит труда дать подлинно правдивый ответ на вопрос: может ли свободная купля-продажа находящихся в частной собственности земель сельскохозяйственного назначения решить труднейшую задачу резкого повышения энергетической эффективности АПК России, да и вообще, в этом ли корень вопроса, мучающего нас?!
Американский стакан молока обходится всего полстакана дизельного топлива только потому, что по всей цепочке его производства половину этой половины, если не вообще две трети, прямо или косвенно, но особо тщательно дотирует американское государство, причем дотирует в климатически куда более пригодных условиях, нежели наша российская пашня, являющаяся кормилицей всего АПК, дотирует из года в год.
Американское государство, как, впрочем, и иные высокоразвитые страны Запада, могут позволить себе такую систему дотаций, потому что за последние полвека, не говоря уже о предыдущем периоде, ни в одном из этих государств, даже невзирая на войны, ни разу не нарушалось поступательно-нарастающее развитие обеспечивающих стабильность и потому крайне обязательных для государства накопительных процессов.
Россия же, в который раз за столетие, рискуя окончательно свернуть себе шею, перепрыгнула из одной колеи экономического развития в другую. Опять же произошел отрыв от предыдущего базиса, в очередной раз в таком прыжке теряется все накопленное предыдущими поколениями богатство. Шлепнувшись о твердь радикальных экономических реформ худшего образца, Россия нос к носу столкнулась с проблемой острейшей необходимости немедленного повышения эффективности собственного аграрного производства, ибо все возрастающие масштабы отнюдь не самого доброкачественного продовольственного импорта в кратчайший срок вывели в апогей проблему общенациональной безопасности.
Основу сельского хозяйства любой страны с седых библейских времен составляет земледелие или, обобщенно, растениеводство, являющееся первоочередным и пока никак и никем не оспариваемым поставщиком главного элемента жизни и человека, и животных, которых он употребляет в пищу - белка!
Если принять за основу научно обоснованную норму потребления белков человеком в 100 граммов ежесуточно, то, во-первых, в расчете на одного человека в год это составит 36,5 килограммов, во-вторых, при пересчете на 150-миллионное население страны это означает потребность в 5.475.000 тонн белка в год.
Если покрывать эту потребность, хотя бы пропорционально наполовину растительным белком и животным, то картина необходимых для России энергозатрат будет такая, что для удовлетворения этой потребности будет нужно 868.671.165 тонн нефти в год. Россия, как известно, такого количества нефти не добывает, как, впрочем, не добывал и СССР - его лучший показатель примерно на 200 миллионов тонн нефти меньше.
Но даже если бы мы и добывали такое количество нефти, то, естественно, использование ее целиком для нужд АПК - чистейшей воды нонсенс, ибо остальная экономика тогда просто бы вымерла!
В этих цифрах - удручающе реальный показатель состояния общества и государства, крайне опасный уже с точки зрения государственной безопасности и обороны - недоедание более 80 процентов населения страны, причем именно белкового недоедания. Россия скатилась с 7-го места в мире по потреблению продуктов питания на 40-е.
Таким образом, очевидно, что ни частная собственность на землю, ни ее свободная купля-продажа, ни фермерство, тем более в его нынешнем российском варианте, ни все банки с их всего лишь семипроцентной долей участия в общенациональном производстве, даже с ипотекой впридачу, в ближайшем обозримом будущем не решат до предела актуальную проблему общенациональной безопасности - немедленного повышения эффективности отечественного АПК и быстрого перехода России в режим полного самообеспечения продовольствием во всем его разнообразии, присущем развитой цивилизации!
Любые же кивки в сторону Запада - заведомо нечестны в силу ничтожности используемых для этого оснований. Достаточно сказать, что “оплот демократии” Старого Света - Англия, ввела институт частной собственности и свободной купли-продажи земли, только лишь как акт открытого религиозно-цивилизационного противоборства с католицизмом. И с тех пор Англия ни разу не подвергала свое сельское хозяйство насилию, как Россия.
В свою очередь, “оплот прогресса и демократии” Нового Света - США - наоборот, начинались непосредственно с частной собственности на землю и, соответственно, с ее свободной купли-продажи, но теперь Америка движется совершенно в иную сторону: вопреки положениям Конституции открыто запрещающим даже возможность возникновения у правительства прав на обладание правами на земельную собственность, администрация США в настоящее время владеет более чем третьей частью всей территории страны!
Аналогичные процессы происходят и в других развитых странах Запада, ибо элита последних давно уже осознала, что эффективное развитие общей площади страны, не может быть обеспечено при помощи суммы хаотических решений и действий, принимаемых частными собственниками на отдельных мелких участках общегосударственной территории.
Арсен МАРТИРОСЯН
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
БОРИСОГЛЕБСКОЕ ЛЕТО
Умножим на 365 дней в году и получим 109,5 миллиардов стаканов дизельного топлива только для производства молока.
В пересчете на тонны это составит 27.375.000 тонн дизельного топлива, или в нефтяном эквиваленте - 27.101.250, что при среднемировой цене в 120 долларов за одну тонну “черного золота”, выражается во внушительной сумме, равной 3.252.150.000 долларов или 19,5 триллионов рублей (по соображениям удобства использовано соотношение 1 доллар=6000 руб.).
Еще раз обращаю внимание, что это только для производства молока из расчета по одному стакану ежедневно каждому россиянину в течение года!
А еще необходимо производить масло, творог, сыры, молочнокислые продукты! Только производство одного килограмма масла требует 24 килограмма молока, не говоря уже о присущих этому процессу своих, весьма специфических энергозатратах!..
Между тем, “на поддержание штанов” на изрядно отощавшей талии отечественного АПК при разработке бюджета 1997 года планировалось выделить только 36,6 триллионов, в законе же о бюджете зафиксировано на 16 триллионов меньше, а фактически выделено почти вдвое меньше - 12 триллионов на весь АПК страны, составляющей ориентировочно 1/8 часть земной суши!..
Для сравнения - в тех же США, на которые все так упорно кивают, тот же стакан молока обходится всего лишь в полстакана дизельного топлива, производство одного из важнейших продуктов питания в современной цивилизации в 4 раза энергетически эффективнее, чем в России, что, кстати говоря, является также и интегральным показателем энергетической эффективности всего сельхозпроизводства двух стран: наша держава действительно в четыре раза уступает США по энергетической эффективности аграрного производства.
Опираясь уже только на один этот пример не составит труда дать подлинно правдивый ответ на вопрос: может ли свободная купля-продажа находящихся в частной собственности земель сельскохозяйственного назначения решить труднейшую задачу резкого повышения энергетической эффективности АПК России, да и вообще, в этом ли корень вопроса, мучающего нас?!
Американский стакан молока обходится всего полстакана дизельного топлива только потому, что по всей цепочке его производства половину этой половины, если не вообще две трети, прямо или косвенно, но особо тщательно дотирует американское государство, причем дотирует в климатически куда более пригодных условиях, нежели наша российская пашня, являющаяся кормилицей всего АПК, дотирует из года в год.
Американское государство, как, впрочем, и иные высокоразвитые страны Запада, могут позволить себе такую систему дотаций, потому что за последние полвека, не говоря уже о предыдущем периоде, ни в одном из этих государств, даже невзирая на войны, ни разу не нарушалось поступательно-нарастающее развитие обеспечивающих стабильность и потому крайне обязательных для государства накопительных процессов.
Россия же, в который раз за столетие, рискуя окончательно свернуть себе шею, перепрыгнула из одной колеи экономического развития в другую. Опять же произошел отрыв от предыдущего базиса, в очередной раз в таком прыжке теряется все накопленное предыдущими поколениями богатство. Шлепнувшись о твердь радикальных экономических реформ худшего образца, Россия нос к носу столкнулась с проблемой острейшей необходимости немедленного повышения эффективности собственного аграрного производства, ибо все возрастающие масштабы отнюдь не самого доброкачественного продовольственного импорта в кратчайший срок вывели в апогей проблему общенациональной безопасности.
Основу сельского хозяйства любой страны с седых библейских времен составляет земледелие или, обобщенно, растениеводство, являющееся первоочередным и пока никак и никем не оспариваемым поставщиком главного элемента жизни и человека, и животных, которых он употребляет в пищу - белка!
Если принять за основу научно обоснованную норму потребления белков человеком в 100 граммов ежесуточно, то, во-первых, в расчете на одного человека в год это составит 36,5 килограммов, во-вторых, при пересчете на 150-миллионное население страны это означает потребность в 5.475.000 тонн белка в год.
Если покрывать эту потребность, хотя бы пропорционально наполовину растительным белком и животным, то картина необходимых для России энергозатрат будет такая, что для удовлетворения этой потребности будет нужно 868.671.165 тонн нефти в год. Россия, как известно, такого количества нефти не добывает, как, впрочем, не добывал и СССР - его лучший показатель примерно на 200 миллионов тонн нефти меньше.
Но даже если бы мы и добывали такое количество нефти, то, естественно, использование ее целиком для нужд АПК - чистейшей воды нонсенс, ибо остальная экономика тогда просто бы вымерла!
В этих цифрах - удручающе реальный показатель состояния общества и государства, крайне опасный уже с точки зрения государственной безопасности и обороны - недоедание более 80 процентов населения страны, причем именно белкового недоедания. Россия скатилась с 7-го места в мире по потреблению продуктов питания на 40-е.
Таким образом, очевидно, что ни частная собственность на землю, ни ее свободная купля-продажа, ни фермерство, тем более в его нынешнем российском варианте, ни все банки с их всего лишь семипроцентной долей участия в общенациональном производстве, даже с ипотекой впридачу, в ближайшем обозримом будущем не решат до предела актуальную проблему общенациональной безопасности - немедленного повышения эффективности отечественного АПК и быстрого перехода России в режим полного самообеспечения продовольствием во всем его разнообразии, присущем развитой цивилизации!
Любые же кивки в сторону Запада - заведомо нечестны в силу ничтожности используемых для этого оснований. Достаточно сказать, что “оплот демократии” Старого Света - Англия, ввела институт частной собственности и свободной купли-продажи земли, только лишь как акт открытого религиозно-цивилизационного противоборства с католицизмом. И с тех пор Англия ни разу не подвергала свое сельское хозяйство насилию, как Россия.
В свою очередь, “оплот прогресса и демократии” Нового Света - США - наоборот, начинались непосредственно с частной собственности на землю и, соответственно, с ее свободной купли-продажи, но теперь Америка движется совершенно в иную сторону: вопреки положениям Конституции открыто запрещающим даже возможность возникновения у правительства прав на обладание правами на земельную собственность, администрация США в настоящее время владеет более чем третьей частью всей территории страны!
Аналогичные процессы происходят и в других развитых странах Запада, ибо элита последних давно уже осознала, что эффективное развитие общей площади страны, не может быть обеспечено при помощи суммы хаотических решений и действий, принимаемых частными собственниками на отдельных мелких участках общегосударственной территории.
Арсен МАРТИРОСЯН
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
Николай Авилов
В ту субботу Иван Павлович Шестаков, как обычно, отправил Мишку, правнука, гостившего у них каждое лето, в поселок на рынок мед продавать. Поселок Шолоха находился в пяти километрах от деревни и дорога до него одна, не заблудишься. А Мишку и отправлять не надо было, сам просился торговать - насмотрелся у себя в городе этой торговли. Иван с бабкой своей Анастасией поджидал его к обеду с выручкой и хлебом. Хоть и мал был Мишка, да дебет с кредитом считал отлично и обманывать себя не позволял. Как приходит с базара, так деду полный расклад прихода с расходом выкладывает, заодно и новости, какие узнает, сообщает.
Не пришел Мишка к обеду, а приехал: привезли его на легковой машине. Иван Павлович, как он сам рассказывал, в это время на крыльце сидел, курил папироску в ожидании. Миша только из машины вылез, так бегом к деду, бежит и на ходу без остановки выпаливает: - Дедушка, меня на машине дяди подвезли. Они - веселые!
Не сразу понял Иван Павлович, что за люди и какое дело у них было к нему, а когда понял, что пожаловали обыкновенные рэкетиры местного пошиба, время удивляться пришло другим. Держа под прицелом своего двенадцатого калибра, он проводил незваных гостей до машины, пожелав им на прощание всего самого хорошего, в том числе и “скатертью дорога” и “чтоб больше ноги вашей здесь не было”, и “если еще раз здесь свои носы покажете, поотрываю и холодец для поросят из них сварю”, и еще чего-то в том же дружеском, гостеприимном тоне.
- Ну, дед, считай, что ты уже пожалел. Завтра жди, расплатимся мы с тобой за борщ со сметаной. Дом у тебя сухой - хороший, шашлык на нем зажарим, всех угостим, только вот жаль, сам ты попробовать его не сможешь. Труп ты, старик.
Долго после этого сидел Иван Павлович один на мезонине, а когда вышел, так лет на тридцать моложе показался.
Одел старик сапоги кирзовые, взял лопату штыковую, помолился перед образком и вышел из дому. Дотемна трудился Иван Павлович на косогоре перед домом, по ту сторону дороги. Сначала долго осматривался, переходил с места на место, приседал, ложился на живот, выставлял перед собой вытянутую руку с разогнутым из кулака большим пальцем, прищуривался, прицеливался, измеряя расстояние, лихо сбегал вниз, на дорогу, вглядывался на оставшуюся на горе, воткнутую в землю лопату, и наконец, довольно хмыкнув, азартно плюнул себе на руки.
- Что, Иван, никак могилу себе копаешь? - весело подшучивали любопытные соседки, с недоумением наблюдавшие за работой Ивана из-за своих калиток.
- Для себя, дура, но не себе, - тихо бурчал под усы старик.
Ничто не выдавало вырытого им по всем законам военного времени окопа для стрельбы стоя. Землю и песок он аккуратно выносил на куске брезента в овраг, пласты снятого дерна укладывал в натуральный холмик, примятую траву - поднял.
На следующее утро Иван Павлович сходил на пасеку, с нежностью поглаживая каждое улье, умылся в реке, обошел весь дом, перекрестился, достал с палатей свою старенькую двуствольную Ижовку, спустился в погреб, из дальнего угла которого, одну за другой, достал две противотанковые мины-лепешки, купленные им по случаю у заезжих, отдыхавших неподалеку “крутяков”, одел чистую, приготовленную с утра бабкой белую рубашку, закурил из припасенной на черный день пачки “Казбека” папироску, подпер деревянным костылем входную дверь и с полным вооружением вышел за калитку.
В этот раз “гости” появились в полдень. Дед похвалил себя за предусмотрительность: машин было две, как и две мины, усердно замаскированные им вдоль дороги на расстоянии метров тридцати друг от друга. Первая была уложена на месте остановки вчерашнего “опеля”. Эта машина и сегодня шла первой, за ней двигалась белая “восьмерка”.
Дальняя мина не сработала. Иван Павлович, как он потом рассказывал следователю, хорошо видел, как точно на том месте, где она находилась, остался отчетливый, широкий след импортного протектора, и вторая, похоже, дала осечку - “опель” остановился прямо на ней. “Бракованные подсунули, бандитские морды”, - подумал дед, сплюнул в угол окопа и сняв ружье с предохранителя, прицелился. Но как только открылась дверца иномарки, так она, эта дверца, тут же взметнулась метров на пятьдесят, разлетелись в разные стороны колеса, капот и находящееся в багажнике барахло. Сама же машина нелепо встала на бок и нехотя перевернулась на крышу. Только потом до Ивана Павловича долетел мощный, гулкий, по-мужски грубо ласкающий звук взрыва. Отступать было некуда. “Восьмерка”, казалось, сошла с ума - она безумно дергалась в нервных конвульсиях то ли от взрывной волны, то ли от того, что в ней творилось. Иван Павлович отлично различал зорким взглядом опытного охотника две мечущиеся по салону автомобиля фигуры. Когда он разрядил оба ствола, всякое движение прекратилось.
Старик произвел контрольный спуск, уложил оставшиеся боеприпасы в рюкзачок и, достав из-за уха недокуренную папироску, задымил, с тяжелой грустью глядя на поле боя…
* * *
Ивана Павловича Шестакова признали виновным в совершенном им преступлении, психиатрическая экспертиза дала заключение о его вменяемости, и суд приговорил его, учитывая возраст, к двум годам лишения свободы условно за… незаконное хранение оружия.
Одному из тех пяти, чудом выжившему, грозит после излечения много больше по нескольким эпизодам вымогательства с применением оружия. В их изуродованных машинах нашли вполне приличный боевой арсенал, включая, как ни парадоксально, старый, немецкий “Вальтер”, который, увы, против нашей русской берданки оказался слабоватым.
Николай АВИЛОВ
Челябинская область
с. Шолоха
В ту субботу Иван Павлович Шестаков, как обычно, отправил Мишку, правнука, гостившего у них каждое лето, в поселок на рынок мед продавать. Поселок Шолоха находился в пяти километрах от деревни и дорога до него одна, не заблудишься. А Мишку и отправлять не надо было, сам просился торговать - насмотрелся у себя в городе этой торговли. Иван с бабкой своей Анастасией поджидал его к обеду с выручкой и хлебом. Хоть и мал был Мишка, да дебет с кредитом считал отлично и обманывать себя не позволял. Как приходит с базара, так деду полный расклад прихода с расходом выкладывает, заодно и новости, какие узнает, сообщает.
Не пришел Мишка к обеду, а приехал: привезли его на легковой машине. Иван Павлович, как он сам рассказывал, в это время на крыльце сидел, курил папироску в ожидании. Миша только из машины вылез, так бегом к деду, бежит и на ходу без остановки выпаливает: - Дедушка, меня на машине дяди подвезли. Они - веселые!
Не сразу понял Иван Павлович, что за люди и какое дело у них было к нему, а когда понял, что пожаловали обыкновенные рэкетиры местного пошиба, время удивляться пришло другим. Держа под прицелом своего двенадцатого калибра, он проводил незваных гостей до машины, пожелав им на прощание всего самого хорошего, в том числе и “скатертью дорога” и “чтоб больше ноги вашей здесь не было”, и “если еще раз здесь свои носы покажете, поотрываю и холодец для поросят из них сварю”, и еще чего-то в том же дружеском, гостеприимном тоне.
- Ну, дед, считай, что ты уже пожалел. Завтра жди, расплатимся мы с тобой за борщ со сметаной. Дом у тебя сухой - хороший, шашлык на нем зажарим, всех угостим, только вот жаль, сам ты попробовать его не сможешь. Труп ты, старик.
Долго после этого сидел Иван Павлович один на мезонине, а когда вышел, так лет на тридцать моложе показался.
Одел старик сапоги кирзовые, взял лопату штыковую, помолился перед образком и вышел из дому. Дотемна трудился Иван Павлович на косогоре перед домом, по ту сторону дороги. Сначала долго осматривался, переходил с места на место, приседал, ложился на живот, выставлял перед собой вытянутую руку с разогнутым из кулака большим пальцем, прищуривался, прицеливался, измеряя расстояние, лихо сбегал вниз, на дорогу, вглядывался на оставшуюся на горе, воткнутую в землю лопату, и наконец, довольно хмыкнув, азартно плюнул себе на руки.
- Что, Иван, никак могилу себе копаешь? - весело подшучивали любопытные соседки, с недоумением наблюдавшие за работой Ивана из-за своих калиток.
- Для себя, дура, но не себе, - тихо бурчал под усы старик.
Ничто не выдавало вырытого им по всем законам военного времени окопа для стрельбы стоя. Землю и песок он аккуратно выносил на куске брезента в овраг, пласты снятого дерна укладывал в натуральный холмик, примятую траву - поднял.
На следующее утро Иван Павлович сходил на пасеку, с нежностью поглаживая каждое улье, умылся в реке, обошел весь дом, перекрестился, достал с палатей свою старенькую двуствольную Ижовку, спустился в погреб, из дальнего угла которого, одну за другой, достал две противотанковые мины-лепешки, купленные им по случаю у заезжих, отдыхавших неподалеку “крутяков”, одел чистую, приготовленную с утра бабкой белую рубашку, закурил из припасенной на черный день пачки “Казбека” папироску, подпер деревянным костылем входную дверь и с полным вооружением вышел за калитку.
В этот раз “гости” появились в полдень. Дед похвалил себя за предусмотрительность: машин было две, как и две мины, усердно замаскированные им вдоль дороги на расстоянии метров тридцати друг от друга. Первая была уложена на месте остановки вчерашнего “опеля”. Эта машина и сегодня шла первой, за ней двигалась белая “восьмерка”.
Дальняя мина не сработала. Иван Павлович, как он потом рассказывал следователю, хорошо видел, как точно на том месте, где она находилась, остался отчетливый, широкий след импортного протектора, и вторая, похоже, дала осечку - “опель” остановился прямо на ней. “Бракованные подсунули, бандитские морды”, - подумал дед, сплюнул в угол окопа и сняв ружье с предохранителя, прицелился. Но как только открылась дверца иномарки, так она, эта дверца, тут же взметнулась метров на пятьдесят, разлетелись в разные стороны колеса, капот и находящееся в багажнике барахло. Сама же машина нелепо встала на бок и нехотя перевернулась на крышу. Только потом до Ивана Павловича долетел мощный, гулкий, по-мужски грубо ласкающий звук взрыва. Отступать было некуда. “Восьмерка”, казалось, сошла с ума - она безумно дергалась в нервных конвульсиях то ли от взрывной волны, то ли от того, что в ней творилось. Иван Павлович отлично различал зорким взглядом опытного охотника две мечущиеся по салону автомобиля фигуры. Когда он разрядил оба ствола, всякое движение прекратилось.
Старик произвел контрольный спуск, уложил оставшиеся боеприпасы в рюкзачок и, достав из-за уха недокуренную папироску, задымил, с тяжелой грустью глядя на поле боя…
* * *
Ивана Павловича Шестакова признали виновным в совершенном им преступлении, психиатрическая экспертиза дала заключение о его вменяемости, и суд приговорил его, учитывая возраст, к двум годам лишения свободы условно за… незаконное хранение оружия.
Одному из тех пяти, чудом выжившему, грозит после излечения много больше по нескольким эпизодам вымогательства с применением оружия. В их изуродованных машинах нашли вполне приличный боевой арсенал, включая, как ни парадоксально, старый, немецкий “Вальтер”, который, увы, против нашей русской берданки оказался слабоватым.
Николай АВИЛОВ
Челябинская область
с. Шолоха
БОРИСОГЛЕБСКОЕ ЛЕТО
Сергей Щербаков
А НАЧИНАЛОСЬ ЛЕТО безрадостно. Деревня встретила беспробудным пьянством. Даже некоторые женщины, потеряв всякий стыд, целыми днями шатались нетрезвые. Как-то соседка зашла: “Сережа, нету больше сил с мужиками моими воевать. Сегодня бы умерла, да внуков жалко…” Я тяжело молчу - надоело в тысячный раз повторять: мол, бери внуков и ходи в храм почаще, а там Господь все устроит и ты узнаешь, как тебе жить. Молчу, зная ее ответ: “Я - в храм, а мужики - в магазин”. А они и при ней не просыхают…
У одной старухи увидал кошку с короткими ушами. Спрашиваю: “Обморозила?” - “Да нет, - отвечает. - Внучка из города приезжала и ножницами уши обрезала”. Господи помилуй - у меня мороз по спине.
В прошлые годы, устав бороться со страшной бессмыслицей безбожной жизни, я запирался в ограде и не выходил по нескольку дней. А тут и деваться некуда - со мной приехал Виктор, московский товарищ. Жизнь его крепко потрепала, но Виктор все еще хорохорится - и Бог у него свой, не такой, как в храмах, и любит житейским опытом поделиться. А у самого ни кола, ни двора, ни дела, ни семьи. Ему пятьдесят, но я все же питал надежду, что он начнет молиться вместе со мной, в храм ходить и, глядишь, встанет на спасительную Христову стезю, но Виктор при молитве сразу уходил во двор покурить, хотя я прямо сказал, мол, вдвоем молиться благодатнее. На приглашение сходить в храм он откровенно морщился, зато целыми вечерами слушал радио “Свободу”… Когда я намекнул, мол, главная работа в деревне - прополка, Виктор весь напрягся и потом, как бы ненароком, похвалился, что даже в армии делал только то, что хотел… Вместо прополки зачем-то перекопал весь двор, потом целую неделю вырезал из полена красивое топорище, а я один не справлялся с сорняками и огород зарос до ужаса. Вечером он напивался густейшего чаю, почти чифира, и ночью бродил по двору, по дому. От хождения Виктора я спал плохо, утром молился рассеянно. Однажды, убирая его светелку, я увидал на стуле книги. Это были всякие хатха-йоги, кришны… Конечно, какая может быть молитва, когда в твоем доме читают сатанинскую литературу! А у меня хорошая православная библиотека! Так обидно стало - будто гость вместо благодарности напакостил под иконами.
Я понял тщетность своих надежд - если человек сам не хочет спастись, то ему и Господь не поможет, не то что я, грешный. Потом в Москве Виктор опять запил и в который раз оказался в наркологии. Когда я навестил его, он бодро спросил: “Ты чего такой удрученный?” Я даже растерялся, мол, мне больно видеть тебя среди ненормальных людей, будто вчера мы сидели с тобой среди цветущих яблонь возле печки во дворе, и вот теперь здесь… Но он был как рыба в воде. Даже ходил уже, не согнувшись, как обычно, и всегдашняя угрюмость его исчезла. Невольно вспомнился анекдот. Один человек вытащил несчастного, лежавшего в луже. Устал, весь измазался, а тот давай ругать его последними словами. Человек изумился, я же тебя из грязи вытащил, а тот ответил: “Я здесь живу”.
НАКОНЕЦ приехала жена, измочаленная Москвой. У меня тоже всю душу вымотали. Так тоскливо, что разговаривать не о чем. Малыш, всегда остро переживающий наши душевные состояния, даже загрустил - забрался под лавку на кухне, положил морду на лапы и не шелохнется. Не могу видеть его таким - стал собираться на прогулку. Гляжу, Марина тоже начала отрешенно одеваться. На улице солнышко светит, ветерок травы луговые колышет. Красавицы овсяночки до того легкие, что садятся на макушку цветка, как на ветку дерева. Смотрят приветливо, а мы плетемся молча. Зато Малыш счастлив - вдруг резкий прыжок и кругленькая мышка, пискнув, хрустит у него на зубах. Марина как всегда отворачивается, ей жалко мышку, а я привычно изрекаю: “Одну витаминину Малыш получил. Живое, самое чистое мясо. Луговые мыши питаются только зернышками, травкой”.
И вот мы на нашей реке Устье. Вода в ней такая - каждый камешек на глубине двух метров видно, и раки водятся. На другом берегу комбайн сено косит. Остановился, из пышущей жаром металла кабины выпрыгнул тракторист в одних трусах, прямо с высокого берега рухнул в реку, шумно проплыл метров сто, легко вскарабкался наверх и снова за рычаги. Каждой клеточкой мы ощутили его наслаждение. Быстро разделись и в спасительную воду…
На другой день взяли хлеба, огурцов, помидоров, простокваши и ушли на Устье до вечера. Конечно, Марина прихватила пакеты для разных трав - зимой чай заваривать. Малыш счастливо носится по лугам, Марина же то остановится медово-жарково зверобоя набрать, то палево-сиреневого пустырника, то милой скромницы-ромашки. А розово-люстровый иван-чай, растущий на склонах реки большими полянами, я срезал. Целую неделю собирали цветы, купались, обедали под дубом или же, свесив ноги с обрыва реки. Я консерватор - люблю ходить по одним и тем же местам, но Марина не может жить без новых впечатлений, и на этот раз я смилостивился - прошел с нею по берегу Устья на полкилометра дальше обычного. И открылось нам просто диво-дивное. По правую руку - дубовая роща тянет свои ветви к воде. По левую руку - излучина, из камышей которой выплывает серая шейка со своим послушным выводком. На той стороне, всего в двадцати метрах, берег пологий, густо заросший травой в рост человека. В этой траве кто-то неведомый подошел к самой воде, постоял, поглядел на нас и так же невидимо ушел в травяную чащу луга. Вороны здесь такие огромные - когда садятся на дуб, он качается. Мы блаженствовали в воде, ласкающей нас вместе с роскошными малахитовыми прядями водорослей, парили с ястребами в бездонной синеве, благоухали цветами. Вечером сияющая Марина протягивала мне пакет с цветами - я с удовольствием совал руку в недра его. А ее же обдавало цветочным солнечным жаром.
Словно боясь спугнуть птицу, я помалкивал, но сердце нет-нет, да екало: неужели и теперь жена начнет собираться в далекие края. Но прошла вторая неделя - Марина не заикается. Вечером горячо молится вместе со мной (обычно она не любит молиться вместе и даже в храме становится подальше от меня), потом берет вязанье и спрашивает: “Почитаешь Златоуста?” Я с наслаждением открываю любимую книгу и читаю, как Творец дал человеку больше, чем себе. Сам создал небо и землю, а нам дал способность и землю (плоть нашу) сделать небом. “Я сотворил, - говорит Он, - прекрасное тело; даю тебе власть создать нечто лучшее: соделай прекрасною душу…”
Однажды вечерком я совсем расчувствовался от такого счастья: “Мариша, завтра пройдем по берегу еще дальше… метров на триста!” Спицы замерли у нее в руках: “Ты помнишь, я ведь собиралась пожить в Старово недельки две и ехать на Соловки…” Я так и обмер, дернул меня лукавый за язык.
- Так вот, я решила… Зачем мне ехать на Соловки, когда в двух километрах наш родной Борисоглебский монастырь. Можно и там трудницей побыть и в архивах покопаться. Тогда и от роднушей моих никуда уезжать не надо.
Нашей с Малышом радости не было границ.
Марина легко вставала в шесть часов и на первом автобусе уезжала в монастырь работать в архиве - о. Иоанн задумал издать книгу об истории Борисоглебского монастыря. Вечером возвращалась бодрая, веселая и сразу: “Пошли в луга”. Даже плывя рядышком по реке, она делилась своими архивными находками. Оказалось, все великие князья московские, вплоть до царя Алексея Михайловича, очень любили наш Борисоглебский монастырь, много ему жертвовали, часто бывали. Главную причину мы поняли сразу: место монастыря указано самим преподобным Сергием Радонежским, игуменом земли Русской, небесные покровители монастыря Борис и Глеб - князья Рюриковичи. Все московские князья с ними в двойном родстве. Для них святые Борис и Глеб не только родные пращуры, но первые заступники и молитвенники пред Господом за всех Рюриковичей. Но с другой стороны, на Святой Руси не один Борисоглебский монастырь. Почему же они выделяли именно наш? Короче, Марина теперь спит и видит, как бы раскрыть эту тайну.
О. ИОАНН решил возобновить в день рождения преподобного Иринарха Затворника крестный ход из Борисоглеба на родину святого в село Кондаково, который проходил обычно в последнюю неделю перед Ильиным днем - до пострига святой Иринарх носил имя Илья. Мы с нетерпением ждали этого дня, но накануне пробродили в лугах, потом занежелись, перед сном еще плотно поели с устатку и я проворочался всю ночь. В шесть часов будильник прозвонил, а у меня голова чугунная, сил никаких нету - какой тут крестный ход. Правда, вспомнились слова о. Иоанна, что только человек в храм соберется, так сразу у него то живот, то зуб заболит - бес все силы приложит, чтобы помешать. Вспомнить-то я вспомнил, но здоровья от этого не прибавилось. Сокрушенно признался Марине, мол, плохо себя чувствую. Жена молча ушла одна, сон, конечно, пропал. Начал на часы поглядывать. Уже по опыту я знал, что наверняка сегодняшний день выйдет бестолковым, грустным. Перекрестился: “Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь”. И словно Дух Святой вселился в меня. Успел я к самому началу молебна. Захожу в храм, вижу, Марина разговаривает с нашими друзьями Мартышиными. Сразу понял, объясняет, почему меня нет. Трогаю ее за рукав. Она смолкла и счастливо на меня рукой, мол, вы спрашивали, где Сережа, вот он.
Начался крестный ход липовой аллеею от кельи Иринарха. От часовни в крепостной стене, где он провел в затворе в железных веригах тридцать лет - повторил подвиг древних православных святых!
Первая остановка в Павловом селе. Среди березовых рощ, на пригорке, храм. Вокруг кладбище, все в цветах. Напротив церковной ограды ряд красивых бревенчатых домов. После богослужения, зная, как бедствует храм (постоянных жителей здесь не осталось, только “летние”), я в душевном порыве положил в жертвенник десять тысяч. Марина мягко напомнила, что у нас еще немало остановок впереди. Я смущенно кивнул, мол, прости, а про себя подумал: “Господь знает - раз я неожиданно положил немалую для нас сумму, значит, так надо”. И оказался прав - все другие молебны проходили либо на голом месте, где раньше был храм, либо в недействующих - так что жертвовать было некуда и некому…
Проехали несколько километров по лесной дороге, остановились, пошли парами по луговой колее. Наконец священство остановилось посреди земляничной поляны в березовом лесу. Это было Введеньл. Когда-то здесь был храм и держал село. Отслужили молебен. Из поучения о. Иоанна врезалось в сердце: “Все наши беды оттого, что забыли мы, где у нас были алтари.” Уверен, люди поняли, сейчас мы вспомнили один алтарь и сегодняшний крестный ход - это воспоминание забытых алтарей, преодоление нашей российской бедовой беспамятности.
Село Георгиевское на холме, а храм внизу. Оказалось, когда его ставили, он два раза сползал, и строители решили - Богу угодно, чтобы храм стоял на низком месте. Как все храмы Борисоглебские, он такой огромный, что невольно поражаешься - сколько же надо было средств, времени, сил нашим предкам, чтобы воздвигнуть такую громаду! Какая же горячая у них была вера! Нам бы хоть капельку такой!
Кое-как по жердочкам, дощечкам, мимо чудом сохранившихся фресок, пробрались к алтарю. Полвека эти стены не слышали светозарных молитвенных слов. Услыхав их, чудная ласточка сделала круг под сводами. Всего трое местных жителей молились вместе с нами, остальные человек десять недоуменно стояли в стороне. Только когда началась заупокойная лития на кладбище, они поняли - каждый подошел и встал около близкой ему могилы. Глядя на их потерянные лица, на березовую рощу, выросшую на крыше забытого храма, не один я заплакал. И мы пели “Пресвятая Богородица, спаси нас…”
На каждой остановке перед молебном вдруг начинал накрапывать дождь и сразу прекращался. Потом батюшка скажет: “У каждого храма Господь посылал нам свое благословение горсточкой дождя”.
В Давыдово стены храма изгажены надписями, пола и крыши почти нет. Стояли мы в несколько ярусов: кто внизу на земле, кто на балках, кто на столбах - как птицы на ветках дерева. На кладбище после литии о. Иоанн с болью обратился к местным жителям: “Если в таком состоянии храм, то о какой вере можно говорить. Покаяние - это дела. Начните храм расчищать - вот и покаяние начнется. Хотя бы пол разберите до конца, землю сравняйте, пленкой двери и окна закройте, чтобы животные не оскверняли храм, чтобы ребята надписи не делали. Кто эти надписи делал - может, уже подставил лоб под пули или заболел неизлечимой болезнью - и не знает даже, за что он пострадал…”
А НАЧИНАЛОСЬ ЛЕТО безрадостно. Деревня встретила беспробудным пьянством. Даже некоторые женщины, потеряв всякий стыд, целыми днями шатались нетрезвые. Как-то соседка зашла: “Сережа, нету больше сил с мужиками моими воевать. Сегодня бы умерла, да внуков жалко…” Я тяжело молчу - надоело в тысячный раз повторять: мол, бери внуков и ходи в храм почаще, а там Господь все устроит и ты узнаешь, как тебе жить. Молчу, зная ее ответ: “Я - в храм, а мужики - в магазин”. А они и при ней не просыхают…
У одной старухи увидал кошку с короткими ушами. Спрашиваю: “Обморозила?” - “Да нет, - отвечает. - Внучка из города приезжала и ножницами уши обрезала”. Господи помилуй - у меня мороз по спине.
В прошлые годы, устав бороться со страшной бессмыслицей безбожной жизни, я запирался в ограде и не выходил по нескольку дней. А тут и деваться некуда - со мной приехал Виктор, московский товарищ. Жизнь его крепко потрепала, но Виктор все еще хорохорится - и Бог у него свой, не такой, как в храмах, и любит житейским опытом поделиться. А у самого ни кола, ни двора, ни дела, ни семьи. Ему пятьдесят, но я все же питал надежду, что он начнет молиться вместе со мной, в храм ходить и, глядишь, встанет на спасительную Христову стезю, но Виктор при молитве сразу уходил во двор покурить, хотя я прямо сказал, мол, вдвоем молиться благодатнее. На приглашение сходить в храм он откровенно морщился, зато целыми вечерами слушал радио “Свободу”… Когда я намекнул, мол, главная работа в деревне - прополка, Виктор весь напрягся и потом, как бы ненароком, похвалился, что даже в армии делал только то, что хотел… Вместо прополки зачем-то перекопал весь двор, потом целую неделю вырезал из полена красивое топорище, а я один не справлялся с сорняками и огород зарос до ужаса. Вечером он напивался густейшего чаю, почти чифира, и ночью бродил по двору, по дому. От хождения Виктора я спал плохо, утром молился рассеянно. Однажды, убирая его светелку, я увидал на стуле книги. Это были всякие хатха-йоги, кришны… Конечно, какая может быть молитва, когда в твоем доме читают сатанинскую литературу! А у меня хорошая православная библиотека! Так обидно стало - будто гость вместо благодарности напакостил под иконами.
Я понял тщетность своих надежд - если человек сам не хочет спастись, то ему и Господь не поможет, не то что я, грешный. Потом в Москве Виктор опять запил и в который раз оказался в наркологии. Когда я навестил его, он бодро спросил: “Ты чего такой удрученный?” Я даже растерялся, мол, мне больно видеть тебя среди ненормальных людей, будто вчера мы сидели с тобой среди цветущих яблонь возле печки во дворе, и вот теперь здесь… Но он был как рыба в воде. Даже ходил уже, не согнувшись, как обычно, и всегдашняя угрюмость его исчезла. Невольно вспомнился анекдот. Один человек вытащил несчастного, лежавшего в луже. Устал, весь измазался, а тот давай ругать его последними словами. Человек изумился, я же тебя из грязи вытащил, а тот ответил: “Я здесь живу”.
НАКОНЕЦ приехала жена, измочаленная Москвой. У меня тоже всю душу вымотали. Так тоскливо, что разговаривать не о чем. Малыш, всегда остро переживающий наши душевные состояния, даже загрустил - забрался под лавку на кухне, положил морду на лапы и не шелохнется. Не могу видеть его таким - стал собираться на прогулку. Гляжу, Марина тоже начала отрешенно одеваться. На улице солнышко светит, ветерок травы луговые колышет. Красавицы овсяночки до того легкие, что садятся на макушку цветка, как на ветку дерева. Смотрят приветливо, а мы плетемся молча. Зато Малыш счастлив - вдруг резкий прыжок и кругленькая мышка, пискнув, хрустит у него на зубах. Марина как всегда отворачивается, ей жалко мышку, а я привычно изрекаю: “Одну витаминину Малыш получил. Живое, самое чистое мясо. Луговые мыши питаются только зернышками, травкой”.
И вот мы на нашей реке Устье. Вода в ней такая - каждый камешек на глубине двух метров видно, и раки водятся. На другом берегу комбайн сено косит. Остановился, из пышущей жаром металла кабины выпрыгнул тракторист в одних трусах, прямо с высокого берега рухнул в реку, шумно проплыл метров сто, легко вскарабкался наверх и снова за рычаги. Каждой клеточкой мы ощутили его наслаждение. Быстро разделись и в спасительную воду…
На другой день взяли хлеба, огурцов, помидоров, простокваши и ушли на Устье до вечера. Конечно, Марина прихватила пакеты для разных трав - зимой чай заваривать. Малыш счастливо носится по лугам, Марина же то остановится медово-жарково зверобоя набрать, то палево-сиреневого пустырника, то милой скромницы-ромашки. А розово-люстровый иван-чай, растущий на склонах реки большими полянами, я срезал. Целую неделю собирали цветы, купались, обедали под дубом или же, свесив ноги с обрыва реки. Я консерватор - люблю ходить по одним и тем же местам, но Марина не может жить без новых впечатлений, и на этот раз я смилостивился - прошел с нею по берегу Устья на полкилометра дальше обычного. И открылось нам просто диво-дивное. По правую руку - дубовая роща тянет свои ветви к воде. По левую руку - излучина, из камышей которой выплывает серая шейка со своим послушным выводком. На той стороне, всего в двадцати метрах, берег пологий, густо заросший травой в рост человека. В этой траве кто-то неведомый подошел к самой воде, постоял, поглядел на нас и так же невидимо ушел в травяную чащу луга. Вороны здесь такие огромные - когда садятся на дуб, он качается. Мы блаженствовали в воде, ласкающей нас вместе с роскошными малахитовыми прядями водорослей, парили с ястребами в бездонной синеве, благоухали цветами. Вечером сияющая Марина протягивала мне пакет с цветами - я с удовольствием совал руку в недра его. А ее же обдавало цветочным солнечным жаром.
Словно боясь спугнуть птицу, я помалкивал, но сердце нет-нет, да екало: неужели и теперь жена начнет собираться в далекие края. Но прошла вторая неделя - Марина не заикается. Вечером горячо молится вместе со мной (обычно она не любит молиться вместе и даже в храме становится подальше от меня), потом берет вязанье и спрашивает: “Почитаешь Златоуста?” Я с наслаждением открываю любимую книгу и читаю, как Творец дал человеку больше, чем себе. Сам создал небо и землю, а нам дал способность и землю (плоть нашу) сделать небом. “Я сотворил, - говорит Он, - прекрасное тело; даю тебе власть создать нечто лучшее: соделай прекрасною душу…”
Однажды вечерком я совсем расчувствовался от такого счастья: “Мариша, завтра пройдем по берегу еще дальше… метров на триста!” Спицы замерли у нее в руках: “Ты помнишь, я ведь собиралась пожить в Старово недельки две и ехать на Соловки…” Я так и обмер, дернул меня лукавый за язык.
- Так вот, я решила… Зачем мне ехать на Соловки, когда в двух километрах наш родной Борисоглебский монастырь. Можно и там трудницей побыть и в архивах покопаться. Тогда и от роднушей моих никуда уезжать не надо.
Нашей с Малышом радости не было границ.
Марина легко вставала в шесть часов и на первом автобусе уезжала в монастырь работать в архиве - о. Иоанн задумал издать книгу об истории Борисоглебского монастыря. Вечером возвращалась бодрая, веселая и сразу: “Пошли в луга”. Даже плывя рядышком по реке, она делилась своими архивными находками. Оказалось, все великие князья московские, вплоть до царя Алексея Михайловича, очень любили наш Борисоглебский монастырь, много ему жертвовали, часто бывали. Главную причину мы поняли сразу: место монастыря указано самим преподобным Сергием Радонежским, игуменом земли Русской, небесные покровители монастыря Борис и Глеб - князья Рюриковичи. Все московские князья с ними в двойном родстве. Для них святые Борис и Глеб не только родные пращуры, но первые заступники и молитвенники пред Господом за всех Рюриковичей. Но с другой стороны, на Святой Руси не один Борисоглебский монастырь. Почему же они выделяли именно наш? Короче, Марина теперь спит и видит, как бы раскрыть эту тайну.
О. ИОАНН решил возобновить в день рождения преподобного Иринарха Затворника крестный ход из Борисоглеба на родину святого в село Кондаково, который проходил обычно в последнюю неделю перед Ильиным днем - до пострига святой Иринарх носил имя Илья. Мы с нетерпением ждали этого дня, но накануне пробродили в лугах, потом занежелись, перед сном еще плотно поели с устатку и я проворочался всю ночь. В шесть часов будильник прозвонил, а у меня голова чугунная, сил никаких нету - какой тут крестный ход. Правда, вспомнились слова о. Иоанна, что только человек в храм соберется, так сразу у него то живот, то зуб заболит - бес все силы приложит, чтобы помешать. Вспомнить-то я вспомнил, но здоровья от этого не прибавилось. Сокрушенно признался Марине, мол, плохо себя чувствую. Жена молча ушла одна, сон, конечно, пропал. Начал на часы поглядывать. Уже по опыту я знал, что наверняка сегодняшний день выйдет бестолковым, грустным. Перекрестился: “Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь”. И словно Дух Святой вселился в меня. Успел я к самому началу молебна. Захожу в храм, вижу, Марина разговаривает с нашими друзьями Мартышиными. Сразу понял, объясняет, почему меня нет. Трогаю ее за рукав. Она смолкла и счастливо на меня рукой, мол, вы спрашивали, где Сережа, вот он.
Начался крестный ход липовой аллеею от кельи Иринарха. От часовни в крепостной стене, где он провел в затворе в железных веригах тридцать лет - повторил подвиг древних православных святых!
Первая остановка в Павловом селе. Среди березовых рощ, на пригорке, храм. Вокруг кладбище, все в цветах. Напротив церковной ограды ряд красивых бревенчатых домов. После богослужения, зная, как бедствует храм (постоянных жителей здесь не осталось, только “летние”), я в душевном порыве положил в жертвенник десять тысяч. Марина мягко напомнила, что у нас еще немало остановок впереди. Я смущенно кивнул, мол, прости, а про себя подумал: “Господь знает - раз я неожиданно положил немалую для нас сумму, значит, так надо”. И оказался прав - все другие молебны проходили либо на голом месте, где раньше был храм, либо в недействующих - так что жертвовать было некуда и некому…
Проехали несколько километров по лесной дороге, остановились, пошли парами по луговой колее. Наконец священство остановилось посреди земляничной поляны в березовом лесу. Это было Введеньл. Когда-то здесь был храм и держал село. Отслужили молебен. Из поучения о. Иоанна врезалось в сердце: “Все наши беды оттого, что забыли мы, где у нас были алтари.” Уверен, люди поняли, сейчас мы вспомнили один алтарь и сегодняшний крестный ход - это воспоминание забытых алтарей, преодоление нашей российской бедовой беспамятности.
Село Георгиевское на холме, а храм внизу. Оказалось, когда его ставили, он два раза сползал, и строители решили - Богу угодно, чтобы храм стоял на низком месте. Как все храмы Борисоглебские, он такой огромный, что невольно поражаешься - сколько же надо было средств, времени, сил нашим предкам, чтобы воздвигнуть такую громаду! Какая же горячая у них была вера! Нам бы хоть капельку такой!
Кое-как по жердочкам, дощечкам, мимо чудом сохранившихся фресок, пробрались к алтарю. Полвека эти стены не слышали светозарных молитвенных слов. Услыхав их, чудная ласточка сделала круг под сводами. Всего трое местных жителей молились вместе с нами, остальные человек десять недоуменно стояли в стороне. Только когда началась заупокойная лития на кладбище, они поняли - каждый подошел и встал около близкой ему могилы. Глядя на их потерянные лица, на березовую рощу, выросшую на крыше забытого храма, не один я заплакал. И мы пели “Пресвятая Богородица, спаси нас…”
На каждой остановке перед молебном вдруг начинал накрапывать дождь и сразу прекращался. Потом батюшка скажет: “У каждого храма Господь посылал нам свое благословение горсточкой дождя”.
В Давыдово стены храма изгажены надписями, пола и крыши почти нет. Стояли мы в несколько ярусов: кто внизу на земле, кто на балках, кто на столбах - как птицы на ветках дерева. На кладбище после литии о. Иоанн с болью обратился к местным жителям: “Если в таком состоянии храм, то о какой вере можно говорить. Покаяние - это дела. Начните храм расчищать - вот и покаяние начнется. Хотя бы пол разберите до конца, землю сравняйте, пленкой двери и окна закройте, чтобы животные не оскверняли храм, чтобы ребята надписи не делали. Кто эти надписи делал - может, уже подставил лоб под пули или заболел неизлечимой болезнью - и не знает даже, за что он пострадал…”