Зевако Мишель. Капитан

   – Тем, что недавно потерял отца? – вскинул брови юноша.
   – Да, сир, – кивнул Ришелье. – Это один из когтей льва. Впрочем, его легко вырвать.
   – Скорее, Сен-Мар – приверженец герцога Ангулемского, – задумчиво проговорил Людовик.
   – Сен-Мар – противник короля, – холодно ответил епископ. – Ангулемский в Бастилии. Следовательно, теперь маркиз поддерживает Гиза.
   Людовик погрузился в размышления.
   – И много таких когтей нужно вырвать? – наконец медленно спросил он.
   – Нет, сир, – покачал головой Ришелье. – Штук двадцать, не больше.
   Король вздрогнул и прошептал:
   – Нужно составить списки тех, кто подлежит изгнанию?
   – Они уже составлены, сир! – спокойно заявил епископ Люсонский.
   Людовик поднял глаза на Ришелье.
   «Зачем я удалил от себя моего Капестана? – с тоской подумал юноша. – Он бы сумел вступить в схватку со львом.»
   – Сир, – снова заговорил епископ, – это еще не все. Также необходимо защищать тех, кто вам предан. Сир, без вашего ведома одного из самых верных слуг Вашего Величества заключили в Бастилию. Сир, я прошу вас подписать приказ об освобождении этого отважного защитника престола.
   – Хорошо. Это мне нравится гораздо больше, – улыбнулся Людовик. – Как зовут этого человека?
   – Сир, имя его отца – Босамблан, – ответил Ришелье.
   – Как! – вскричал король. – Это сын слуги моего отца?
   – Да, сир, – подтвердил епископ. – Он взял имя Лаффема.
   – И вы говорите, что он в Бастилии? – побледнел юноша.
   – Да, сир, – снова кивнул Ришелье. – Он попал туда за то, что слишком ревностно защищал Ваше Величество.
   – Хорошо, – проговорил Людовик Тринадцатый, сжав зубы.
   Он открыл выдвижной ящик секретера и достал оттуда две бумаги. Они были почти заполнены: надо было лишь внести имена и поставить подпись. Это были приказ об аресте и приказ об освобождении.
   – Мне нужно сказать Вашему Величеству еще несколько слов, – произнес епископ.
   – Говорите, – вновь повернулся к нему Людовик. – Я полностью доверяю вашим советам.
   Ришелье поклонился и прижал руку к груди.
   – Господина де Лаффема заточили в Бастилию люди, которые хотели лишить вас верного слуги, – вкрадчиво начал он. – С ними нужно быть поосторожнее, поэтому пускай они думают, что господин де Лаффема по-прежнему томится в своей камере. Следовательно, не стоит вносить его имя в список лиц, покинувших тюрьму. И в то же время его имя, разумеется, должно остаться в списке заключенных.
   – Вы подумали обо всем! – воскликнул король, восхищенно глядя на епископа.
   – Да, сир, обо всем! По той же причине господин де Гиз не должен знать, что маркиз де Сен-Мар в Бастилии, – решительно продолжал Ришелье. – Поэтому имя маркиза не стоит упоминать в записях.
   Людовик поежился. Ришелье заговорил о том, чтобы освобождение Лаффема держалось в глубокой тайне только для того, чтобы в списках арестованных не появилось имени Сен-Мара.
   – Вы правы, – сказал наконец король. – Никто не должен знать, что господин де Лаффема на свободе, а господин де Сен-Мар в тюрьме.
   Людовик взял перо и задумался. Казалось, он колеблется. Ришелье ласково произнес:
   – Если Ваше Величество позволит, то я продиктую…
   Король грустно кивнул. Тогда епископ начал говорить, а Людовик – писать:
   Приказ коменданту
   нашей крепости Бастилия
   Господин де Невиль передаст подателю сего письма заключенного, которого ему укажут; этот заключенный покинет Бастилию без всяких формальностей; присутствие при этом охраны запрещается.
   Податель сего письма доставит в Бастилию другого заключенного, какового господину де Невилю надлежит поместить в камеру. Коменданту, охране и надзирателям запрещается разговаривать с заключенным и пытаться узнать его имя.
   Приказ вступает в силу с момента получения письма.
   Лувр, девятнадцатый день декабря года 1616.
   Людовик,
   Король Франции и Наварры.
   Король расписался.
   Ришелье схватил документ и тут же исчез.
   Вернувшись на набережную Огюстен, епископ послал за кадетом из Турени.
   – Господин де Шеман, – сказал он ему, – соблаговолите прочесть вот это.
   Молодой человек исполнил распоряжение Ришелье.
   – Вы все поняли, Шеман? – строго спросил тот.
   – Да, монсеньор, – кивнул туренец. – Речь идет о двух узниках: одного надо вывести из Бастилии, а второго надо туда доставить. А как зовут человека, которого я должен освободить? Нужно, чтобы я знал его имя.
   – Лаффема, – коротко ответил епископ.
   – А кто второй? – поинтересовался де Шеман.
   – Заключенный с первого этажа, – заявил Ришелье.
   – Как! – вскричал туренец. – Господин де…
   – Заключенный с первого этажа! – перебил его Ришелье. – Прочтите еще раз приказ. Горе тому, кто узнает его имя!
   – Хорошо, монсеньор. Я отправляюсь, – заторопился де Шеман.
   – Не сейчас, – остановил его епископ. – Позже, когда Париж уснет. В десять часов. Надежная карета. Кто-нибудь из ваших людей – хорошо вооруженный. Вы рядом с узником, с пистолетом в руке.
   Кадет сунул приказ в карман и уже собрался уходить, но Ришелье задержал его.
   – Кстати, – произнес епископ, – предупредите господина де Невиля, что завтра утром я приеду к нему сам, чтобы отдать распоряжения, касающиеся нового заключенного. А теперь идите!
   Оставшись один, Ришелье направился к комнате Марион Делорм. Он долго стоял под дверью, но, так ничего и не услышав, удалился… Вскоре епископ был уже в седле. Улыбнувшись, он проговорил:
   – А теперь посмотрим на праздник маршала д'Анкра!
   Если бы Кончини видел эту улыбку, он бы не на шутку испугался.
 
   Зарешеченное окно камеры номер четырнадцать в Казначейской башне выходило на поля и луга. Четверо часовых стояли у подножия башни, еще четверо – на крепостной стене.
   Конде закончил скудную трапезу. Охранник унес посуду. Тогда заключенный подошел к окну. Внезапно он вздрогнул.
   «Кто этот человек? – прошептал Конде. – Что он здесь делает? Чего ждет?»
   Какой-то мужчина, стоявший по ту сторону рва, внимательно смотрел на Бастилию.
   И вдруг принца осенило: этот человек пришел сюда ради него!
   Схватив клочок бумаги, он быстро написал несколько слов и завернул в листок монету в пять ливров.
   Затем Конде снова кинулся к окну. Мужчина стоял на прежнем месте.
   Тогда принц громко крикнул, чтобы привлечь его внимание, и, просунув руку между прутьями, швырнул записку вниз.
   Она упала, и человек тут же подобрал ее. Внезапно раздались выстрелы. Мужчина бросился бежать и вскоре скрылся из вида. На лестнице раздался громкий топот. Через несколько секунд в камере появился комендант Бастилии в сопровождении десяти охранников.
   – Что вы от меня хотите? – в ужасе пробормотал Конде.
   – Монсеньор, – произнес де Невиль, – вы бросили записку прохожему. Отрицать бесполезно: мы все видели. Я вынужден строго наказать вас.
   – Наказать? – вздрогнул принц.
   – Теперь вы будете находиться в другом месте! Стража, отведите монсеньора к Четвертому Колодцу! Это как раз одна из излюбленных камер принцев. Окно там выходит во внутренний двор.
   Конде успокоился: он был даже доволен. Принц устало махнул рукой. Это означало, что ему все равно.
   – Однако, господин комендант, – сказал офицер, – эта камера уже занята. Куда нам деть заключенного, который там сидит?
   – Но это же очень просто! Приведите его сюда!
   Итак, Конде очутился в камере, очень напоминавшей его прежнее обиталище. Правда, окно выходило на узкий темный двор.
   От нечего делать принц стал наблюдать за окном своего бывшего места заключения. Конде удивило, что там до полуночи горел свет…

Глава 17

   Шевалье де Капестан поселился на постоялом дворе «Славная встреча», у господина Гаро. Первым делом молодой человек отправился на угол Ломбардской улицы, где нашел Коголена, который, балансируя на верхушке шаткой лестницы, малевал какую-то вывеску. За его работой, задрав головы, наблюдали Тюрлюпен, Готье-Гаргий, Толстый Гийом, хозяин постоялого двора и десятков пять зевак. Капестан присоединился к толпе. Наконец Коголен закончил свой шедевр и вдруг увидел шевалье. Громко вскрикнув от радости, он потерял равновесие и шлепнулся на мостовую – впрочем, без всякого ущерба для своего здоровья.
   – О! Господин шевалье! – завопил верный оруженосец. – Какая радость! Какое счастье! Теперь меня по праву можно называть Коголеном-Удачей!
   Затем Капестан поспешил на улицу Вожирар, приказав Коголену следовать за ним, держась в трех шагах за его спиной.
   «Прощайте навсегда, удары палкой! – ликовал Коголен. – Прощайте, все незадачи! Да здравствует удача! Нет никаких сомнений в том, что мой хозяин разбогател, и теперь-то я наконец узнаю, что такое – есть четыре раза в день.»
   Правда, когда Коголен увидел, что они идут к «Славной встрече», а не к какой-нибудь роскошной гостинице, он слегка засомневался в том, что шевалье и впрямь стал богачом…
   …Итак, Адемар де Тремазан, шевалье де Капестан временно проживал на постоялом дворе «Славная встреча». Однако молодой человек заверил своего верного оруженосца, что настанет день, когда они переберутся в великолепный особняк, на воротах которого будет красоваться герб Тремазанов.
   – Ибо, – добавил шевалье, – я приехал в Париж, чтобы разбогатеть, а значит, совершенно невозможно, чтобы мне это не удалось. Тогда ты будешь моим главным экономом.
   Весь день Капестан пытался разыскать Жизель Ангулемскую. Весь день он думал о своей любимой. Сначала его посещали в основном приятные мысли. «Жизель – не маркиза, – рассуждал шевалье, – и я почти уверен, что она никогда ею не станет.» Но затем в душу Капестана закралась тревога. К несчастью, опасения шевалье были отнюдь небезосновательными.
   «Она меня любит, – говорил себе молодой человек. – Но ведь она – знатная дама. Возможно ли, чтобы она вышла замуж за такого ветрогона, как я?»
   Капестан тяжело вздыхал… Но как бы то ни было, он решил повидать Жизель и герцога Ангулемского. Шевалье не знал, что герцог находится в Бастилии. Капестан искал их, но так и не нашел. Однако, как ни странно, молодой человек был почти счастлив, что не смог встретиться со своей возлюбленной! Он был убежден, что, когда ему удастся снова поговорить с Жизелью, он услышит, что впредь никогда не должен ее видеть. Потому шевалье был рад, что удалось оттянуть этот ужасный миг.
   Как только стемнело, Капестан направился к Бастилии. Он упрекал себя в том, что принц де Конде оказался в тюрьме. И теперь шевалье твердо решил освободить его. Ко всему прочему это послужит еще и хорошим уроком юному королю.
   Капестан долго бродил вокруг старой крепости, пытаясь найти в ее укреплениях слабые места. Но пока ему ничего не приходило в голову… Однако шевалье не отчаивался: он знал, что в решающий момент обязательно что-нибудь придумает. Велев Коголену глядеть в оба и предупредить его в случае опасности, Капестан двинулся направо…
   Он остановился там, где ров ближе всего подходил к башне. Шевалье тщетно всматривался в окна: ему не удавалось ничего разглядеть. Он приподнялся на цыпочки и замахал руками. И вдруг Капестан вздрогнул. Одно из узких окошек башни отворилось, и оттуда вылетел какой-то белый предмет, упавший прямо рядом с ним.
   Какой-то узник попытался с ним связаться! Шевалье поднял предмет, лежавший у его ног. Это была монета, обернутая бумагой. В тот же миг грянули выстрелы. Шевалье увидел, что пули взрыхляют землю в двух шагах от него.
   Капестану оставалось лишь одно: пуститься наутек. Разумеется, он не забыл прихватить с собой клочок бумаги. Вскоре шевалье был уже там, где оставил Коголена.
   – О Боже! – в ужасе вскричал верный оруженосец. – Господин шевалье! В вас стреляли! Пулями!
   – Нет, – спокойно ответил Капестан, разворачивая бумагу. – Это было экю. Видишь, я подобрал кое-что.
   И шевалье с усмешкой показал оруженосцу тяжелую серебряную монету. Затем он разгладил смятый листок – и прочел вот что:
   «Парижане, на помощь принцу де Конде, который умирает в нищете в камере номер четырнадцать Казначейской башни!»
   Шевалье побледнел. Его сердце болезненно сжалось.
   – Он умирает! Он в нищете! – прошептал Капестан. – И все это из-за меня! А ведь этот несчастный принц не сделал мне ничего дурного! О, если бы это был Гиз! Герцог де Гиз, который меня оскорбил! Если бы я мог засадить Гиза в камеру номер четырнадцать Казначейской башни!
   Однако шевалье понимал: проникнуть в Бастилию ему не удастся.
   – Уходим! – внезапно сказал он.
   И Капестан с Коголеном отправились на улицу Сен-Антуан. Они уже дошли до ее угла, где возвышался особняк Сен-Мара, как вдруг Коголен прошептал:
   – О! Лантерн!
   – Лантерн! – в тот же миг завопил чей-то голос. – Лантерн, ко мне! Сюда, мои люди!
   Шевалье резко остановился. Крик доносился из кареты, во весь опор мчавшейся по улице. Очевидно, кричавший попал в скверную историю… Тем временем карета поравнялась с Капестаном.
   – Ко мне! – продолжал вопить человек. – На помощь Сен-Мару!
   – Сен-Мар! – Шевалье не поверил собственным ушам. – О Марион! Наконец-то я смогу отблагодарить тебя! И я сделаю это, пусть даже мне придется поплатиться жизнью!
   Капестан бросился к карете и изо всех сил вцепился в упряжь.
   – Погоняй, мерзавец! – рявкнул грубый голос.
   – Ко мне! – хрипел Сен-Мар.
   – Господин де Шеман! – обернувшись назад, крикнул кучер. – На нас напал грабитель!
   – Сюда, Коголен! – прогремел шевалье.
   Кучер тщетно хлестал лошадей: они замерли и стояли теперь, как вкопанные. Дверца кареты отворилась, и Шеман, выпрыгнув на мостовую, подошел к Капестану. С другой стороны к шевалье спешил Коголен. Голоса маркиза больше не было слышно.
   – Прочь, негодяй! – крикнул человек Ришелье. – Пошел вон!
   – Сам пошел вон! – ответствовал шевалье.
   – Берегитесь! – процедил офицер, поняв, что имеет дело с серьезным противником. – Я выполняю приказ моего господина. Я состою на службе у монсеньора де Ришелье. Мое имя де Шеман.
   – Мое имя – Тремазан де Капестан. И я ни у кого не состою на службе, – заявил шевалье.
   – Что вам угодно? – злобно спросил де Шеман.
   – Мне угодно освободить вашего заключенного! – решительно произнес молодой человек.
   Взревев от ярости, Шеман бросился на Капестана. Было очень темно, и противники бились вслепую. Вдруг Шеман выронил шпагу, рухнул на колени, застонал и свалился на бок.
   – Может, я его убил? – пробормотал шевалье. – Если бы он не назвал меня негодяем, с ним было бы все в порядке… Впрочем, я сделал это не нарочно.
   Капестан присел на корточки и приложил ухо к груди Шемана. Сердце билось… Тогда шевалье перенес поверженного противника на левую сторону улицы, которая была освещена луной. Теперь Капестан увидел рану. Шеман был поражен в бедро. «Травма, конечно, очень неприятная, но не смертельная», – подумал шевалье и облегченно вздохнул. Вдруг он заметил, что за поясом у Шемана находится какая-то бумага. Капестан схватил ее, развернул, бегло прочитал и спокойно спрятал в карман своего камзола. Затем шевалье вернулся к карете. В ней – без сознания, с кляпом во рту – лежал Сен-Мар. Несмотря на то, что была ночь, шевалье сумел разглядеть лицо маркиза. Дело в том, что стало немного светлее…
   В то время, как Шеман и Капестан сражались, на Коголена, державшего лошадей, набросился кучер. Это был здоровенный малый, да еще и вооруженный огромным кинжалом. Итак, этот человек кинулся на Коголена и нанес ему страшный удар. Бедняга рухнул, как подкошенный.
   – Я разрубил его пополам! – расхохотался великан.
   Он нагнулся над поверженным: увы, Коголен не подавал никаких признаков жизни!
   В этот момент что-то свалилось кучеру на плечи. Это было какое-то волосатое существо. Длинные патлы попали великану в рот, в глаза… Он ничего не видел, ему было нечем дышать! Кучер попытался стряхнуть с себя эту тварь, но она уселась на нем верхом, и он почувствовал, что в глотку ему вцепилось два десятка скрюченных пальцев… Великан попытался их разжать, но безуспешно. Вскоре силы ему изменили, и он рухнул на землю, как мешок.
   А случилось вот что: Коголен, спасаясь от удара кинжалом, бросился на мостовую, а потом, улучив момент, вскочил на лошадь, а оттуда – на плечи гиганта. Сдернув с головы свой парик, он залепил им лицо кучера и вцепился великану в горло. Таким образом, оруженосец шевалье одержал блестящую победу над грозным и опасным противником.
   В мгновение ока Коголен очутился у дверей особняка Сен-Мара и принялся отчаянно колотить в ворота.
   Ворота почти сразу же распахнулись, и на улице появились Лантерн и швейцар, оба вооруженные до зубов. Коголен отвел слуг маркиза к карсте. При виде хозяина, лежавшего без памяти, Лантерн словно окаменел.
   Маркиза осторожно перенесли в особняк. Туда же оттащили и кучера, которого заперли в одной из комнат. Наконец, в дом доставили Шемана, который уже пришел в себя.
   Капестан обратился к нему:
   – Сударь, вы сдаетесь? Если нет, то я вас убью. Если да, ответьте мне, почему Ришелье приказал вам отвезти маркиза де Сен-Мара в Бастилию.
   Шеман понял, что шевалье не шутит. Туренец прочел во взгляде Капестана свой смертный приговор. Однако Шеман вовсе не собирался прощаться с жизнью! Поэтому он прошептал:
   – Я сдаюсь, сударь!
   Шевалье перевязал ему рану и приказал:
   – А теперь – говорите!
   «Что же это за человек? – изумленно подумал туренец. – Он хочет меня убить – и заботится обо мне, словно брат. Право, это настоящий дворянин!»
   – Сударь, – начал Шеман, вздохнув, – правда проста… Господа де Ришелье и де Сен-Мар страстно влюблены в одну и ту же особу. Она же предпочитает господина де Сен-Мара. Господин де Ришелье приказывает схватить господина Сен-Мара и отправить его в Бастилию. А женщину он держит у себя дома. Видите, как все просто!
   – Ага! – прошептал Капестан. – Значит, женщина у него.
   – Да, сударь, в особняке на набережной Огюстен, – подтвердил де Шеман.
   Дальше шевалье слушать не стал. Он бросился в комнату, где находился кучер, забрал его плащ и шляпу, приказал Коголену дожидаться здесь, выбежал на улицу, вскочил на козлы экипажа и хлестнул лошадей…
   – Монсеньор, карета вернулась, – доложил слуга Ришелье.
   – Хорошо! – удовлетворенно сказал епископ. – Пришли ко мне Шемана.
   – Господин де Шеман, кажется, был вынужден задержаться в дороге, – осторожно сообщил лакей.
   – Задержался? – недовольно пробурчал Ришелье. – Тогда пришли ко мне кучера.
   – Я уже подумал об этом, монсеньор, – поклонился слуга. – Этот человек ждет за дверью. – С этими словами лакей удалился.
   Через несколько секунд в кабинет Ришелье вошел кучер. Епископ нетерпеливо спросил:
   – Что случилось? Заключенный в Бастилии?
   – Нет, монсеньор, – ответил язвительный голос. – Господин де Сен-Мар находится в своем особняке.
   – В своем особняке! – прошептал ошеломленный Ришелье. – Этот голос… О! Этот голос!
   – А что касается Шемана, монсеньор, – продолжал посетитель, – то ему сейчас как раз перевязывают бедро, которое я слегка поранил…
   Капестан снял шляпу и плащ. Ришелье окаменел.
   – Сейчас я вам все объясню, монсеньор, – любезно улыбнулся шевалье. – Я спокойно прогуливался – и вдруг услышал, как господин де Сен-Мар зовет на помощь. У нас с ним старые счеты… Я хотел вызвать его на дуэль: мы уже дважды собирались сразиться, но оба раза поединок пришлось отложить. Теперь нам помешал господин де Шеман. Вот я и вынужден был заняться Шеманом, а мой слуга взял на себя вашего кучера. Ну а чтобы дать вам немедленный отчет обо всех этих событиях, я позволил себе воспользоваться вашей каретой, – с вежливым по клоном закончил свой рассказ молодой человек.
   Из груди Ришелье вырвался хриплый стон. Наконец он глухо произнес:
   – Капитан!
   Шевалье выпрямился. Его глаза сверкнули.
   – Капестан! – грозно проговорил он. – Да, монсеньор. Но будьте поосторожнее. Это уже не фарс, как у комедиантов на праздниках господина Кончини. Вы сочиняете трагедии, монсеньор. Одно оскорбительное слово – и я стану вашим соавтором: моя шпага будет пером, а писать мы будем кровью!
   Губы епископа задрожали. Он протянул к шевалье руки, словно палач, собирающийся схватить приговоренного… Внезапно Ришелье кинулся к столу, где находился колокольчик и молоток. Но Капестан был начеку. В мгновение ока он оказался между столом и Ришелье.
   – Монсеньор, – холодно произнес шевалье, – вы хотите заставить меня убить вас?
   Епископ бросил на молодого человека взгляд, полный жгучей ненависти.
   – Неужели вы осмелитесь поднять руку на министра владыки земного и слугу Владыки Небесного? – прохрипел он.
   – Да! – вскричал Капестан. – Я не побоялся бы напасть на вас, даже если бы вы сидели на троне!
   И Капестан протянул руку – так же, как минуту назад это сделал его противник. Но, в отличие от Ришелье, рука шевалье не дрогнула, а решительно опустилась на плечо епископа! И под тяжестью этой руки Ришелье согнулся. То, что увидел в этот миг епископ, отбило у него всякую охоту сопротивляться. Лицо Капестана стало белым, как алебастр, и священнику показалось, что вокруг головы шевалье вспыхнул сияющий нимб.
   – Монсеньор, – глухо проговорил Капестан, – вы являетесь символом всего того, что издавна почитает человечество. Вы – олицетворение земной и небесной власти. Париж трепещет под вашим взглядом. Говорят, что король считает вас железным столпом, нерушимой опорой монархии. Я же, сударь, ничего особенного из себя не представляю. Кем я буду завтра? Возможно, заключенным… Да, это вероятнее всего. А что ждет вас, сударь? Скоро вы окажетесь гораздо ближе к трону, чем сам господин д'Анкр! А это означает, что вы станете всемогущим. Вы будете править Францией. Однако сейчас вы в моих руках. Одно движение – и вы, всесильный властелин, обратитесь в прах. И никто меня не остановит! – воскликнул Капестан, выхватывая свой кинжал. – Прежде чем вы успеете крикнуть, вы уже будете лежать на полу, у моих ног. – С этими словами шевалье приставил острие кинжала к горлу епископа. – Но я не хочу этого делать. Предлагаю вам соглашение: я оставляю вас в живых, а вы отдаете мне Марион Делорм.
   Капестан отступил на шаг. Он рисковал: ведь теперь Ришелье мог позвать на помощь. Но епископ не сделал этого. Он был так бледен, словно в его комнату вошла сама смерть. Однако в эту минуту Ришелье думал не о смерти. И даже упоминание имени Марион не заставило его вздрогнуть. Сердце Ришелье терзала страшная мука. И причиной этой муки была уязвленная гордость… Сейчас он походил на тигра, попавшего в ловушку. Епископ с ненавистью смотрел на Капестана.
   «Я побежден! – думал потрясенный Ришелье. – И кем? Этим мальчишкой!»
   По щекам епископа медленно скатились две крупные слезы. Может быть, Ришелье плакал первый раз в жизни. Боль, горе, страх – ничто не могло заставить его плакать. Это оказалось по силам только унижению.
   – Идемте! – прошептал епископ.
   Шевалье схватил его за руку и глухо произнес:
   – Монсеньор, вы только что приговорили меня к смерти. Я прочел это в ваших глазах. Что же, я не боюсь вас! Однако берегитесь! Одна ошибка с вашей стороны, одно резкое движение или слишком громко сказанное слово – и мы умрем вместе! А теперь – идите! Я последую за вами.
   С этими словами Капестан вложил свой кинжал в ножны.
   Лицо Ришелье снова приняло свое обычное бесстрастное выражение. Он вышел из кабинета и зашагал по коридору. У двери комнаты, где была заперта Марион Делорм, епископ остановился. Он медленно открыл дверь.
   Марион увидела Ришелье и Капестана и сразу поняла, в чем дело. Она встала и молча взяла шевалье за руку.
   – Монсеньор, – распорядился Капестан, – прикажите, чтобы открыли ворота, и проводите мадам до набережной.
   Ришелье стал спускаться по лестнице.
   – Мадам, – обратился шевалье к Марион, – будьте так добры, не держите меня за руку. Мне нужно, чтобы мои руки были свободными.
   Женщина повиновалась. Она дрожала: может быть, от ужаса, а может быть, от восхищения и любви! У ворот стоял швейцар. Ришелье заглянул в привратницкую: она была пуста.
   – Откройте! – бросил епископ.
   Швейцар мигом исполнил приказание своего господина.
   – Монсеньор, – проговорил шевалье, – проводите нас до моста. Это всего лишь маленькая предосторожность…
   На Новом мосту епископ замедлил шаг.
   – До Гревской площади, монсеньор! – распорядился Капестан.
   И Ришелье пришлось тащиться до Гревской площади. Наконец Капестан остановился и, отвесив епископу поклон, заявил:
   – Вы свободны, монсеньор. Я прощаюсь с вами. Но прежде, чем мы расстанемся, позвольте мне сказать вас еще пару слов. Я восхищаюсь вами, монсеньор. Я полагаю, монсеньор, порой вам приходится делать то, что противно вашей совести. Наверное, иногда это бывают ужасные вещи. Может быть, ваш сон изредка тревожат воспоминания о них. Если это так, монсеньор, то долгой бессонной ночью поду майте, что однажды вы отдали некую женщину чело веку, который ее любит. Поверьте, это будет вам утешением.
   Ришелье ничего не ответил. Он молча смотрел в след Капестану и Марион Делорм, которые быстро исчезали во мраке. Какие мысли проносились у епископа в голове? Этого не знает никто!