Чумичка вскинул левую руку, щелкнул пальцами, и в комнате вновь стало темнее. Но багряное пламя не исчезло — оно, как и звук, исходило из глубины кристалла. А звуки становились все громче и настойчивее, и колдун каким-то внутренним чувством понял, что если он это не остановит, то может произойти что-то страшное и непоправимое. И уже не столько разумом, сколько по какому-то наитию Чумичка со всех сил швырнул кристалл оземь.
   Стук мгновенно прекратился, а когда колдун поднял кристалл, никакого красного свечения из него уже не исходило. Чумичка засунул кристалл обратно в карман тулупа и лег в постель, а уже через мгновение провалился в глубокий сон.
   Чумичка не знал и не мог знать, что в этот же самый миг совсем в другой части Царь-Города, в таком же темном помещении, только более обширном, безо всяких видимых причин замолкло мерное тиканье будильника с прикрепленными к нему проводками, ведущими к мешочку, из которого через дырку медленно сыпался белый порошок.

* * *

   Надежде уже доводилось бывать и на работе, и дома у Серапионыча. И вот, оказавшись в морге двадцатилетней давности, Надя увидела, что и тогда все было, как теперь: и стол, заваленный всяким хламом, и лампочка под потолком, и репродукция левитановской картины «Над вечным покоем», приклеенная прозрачной изолентой прямо к обоям. Не говоря уже о докторских сюртуке, пенсне и авторучке.
   В общем, если бы Чаликовой предложили сравнить кабинет заведующего Кислоярским моргом сегодня и двадцать лет назад и «найти 15 различий», то она бы нашла, пожалуй, только одно: вместо «ВЭФ»а стоял «Панасоник». Хотя объяснялось это достаточно просто: «ВЭФ» работал только от батареек — шести больших цилиндров «Марс» ценой 17 копеек за штуку, итого 1 рубль 2 копейки. По тем временам это было совсем не дорого, а теперь такие батарейки понемногу выходят из обращения, да и стоят значительно дороже, так что увы — пришлось приобрести радиоаппарат, работающий от электросети, да еще имеющий диапазон «FM», отсутствующий у приемников советского производства.
   Заметим, однако, что такая привязанность к старым вещам и к старым модам отнюдь не мешала Серапионычу идти в ногу со временем — Надя многократно в этом убеждалась, когда речь заходила и о современном искусстве, и об общественной жизни, и даже об Интернете.
   Когда Серапионыч привел гостей в свою квартиру на четвертом этаже дома старой постройки, Надежда убедилась, что и здесь никаких существенных перемен за двадцать лет не произошло — обстановка была такая же, как и раньше, разве что на комоде вместо десяти слоников стояли только девять: не хватало десятого, которого Чаликова привезла доктору в позапрошлом году из командировки в Кот д'Ивуар и который, в отличие от прочих, был сделан не из фарфора, а из самой настоящей слоновой кости. (Так, во всяком случае, уверял торговец на базаре, уступивший ей этот симпатичный сувенир за полтора доллара).
   В целом же квартира Серапионыча и тогда, и теперь производила куда более благоприятное впечатление, чем его рабочий кабинет — было видно, что доктор старается держать ее в порядке, хотя и чувствовалось отсутствие заботливой хозяйки.
   Приведя гостей к себе домой, Серапионыч решил их напоить чаем (в стенном шкафу обнаружился початый чайный пакетик №36), но вот с закуской было сложнее — в холодильнике лежали только банка кабачковой икры и несколько «Завтраков туриста». Зато в хлебнице оказалась едва начатая буханка черного хлеба за 14 копеек.
   Лишь когда они уселись за кухонный столик, Надя обратила внимание на странное молчание Васятки. «Ну еще бы — попал совсем в чужой мир, — сочувственно подумала Надя, — а мы, вместо того чтобы помочь ему освоиться, сами ничего понять не можем».
   — Видишь ли, Васятка, дело какое, — начала Надя, — мы должны были пройти между столбами и попасть в свой мир. В свою страну. Но произошло нечто необъяснимое, и мы оказались не совсем там. То есть не то чтобы не совсем там, а не совсем тогда...
   Почувствовав, что несколько запуталась, Надя глянула на доктора, который сосредоточенно резал хлеб тонкими кусочками.
   — Да не нужно объяснять, я все понял, — разомкнул уста Васятка. — Мы попали в вашу страну, только на два десятилетия раньше. И вот я думаю — отчего такое произошло?
   — Провал во времени, — предположил Серапионыч. И, припомнив некогда столь почитываемую им советскую научную фантастику, мечтательно добавил: — Ну там, аннигиляция времени и пространства, сдвиг в нуль-транспортации, нарушилась связь времен...
   — Нет-нет, я о другом, — продолжал Васятка, терпеливо выслушав доктора. — Ведь вы же несколько раз проходили между столбов, но всегда попадали в одно и то же место и время.
   — Ну, так, — кивнула Чаликова, еще не понимая, к чему клонит Васятка.
   — И я так думаю, что это не случайность, — уверенно заявил Васятка. Подув на горячий чай, он осторожно сделал несколько глотков. — Отчего такое произошло именно сегодня? Почему мы попали именно на двадцать лет назад, а не на десять, пятнадцать или все сто?
   — А ведь верно! — Серапионыч откусил кусок хлеба. — Как говорил поэт, если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно.
   — Но кому и зачем? — тихо промолвила Чаликова.
   — Мне кажется, кому-то понадобилось отправить вас в ваше прошлое, — продолжал Васятка. — Однако это произошло как раз в то время, когда мы переходили из «нашего» в «ваш» мир. Значит, и здесь существует какая-то связь...
   — А-а, кажется, до меня что-то начинает доходить! — воскликнула Надежда. — Мы должны вспомнить во-первых, всех, кто бывал и в том, и в другом мире, и во-вторых, что они делали в начале — середине восьмидесятых годов. Только таким путем у нас есть шанс нащупать хоть какую-то ниточку к разгадке.
   — Хорошо бы так, — с сомнением вздохнул доктор. — Но вообще-то попробовать можно. В таком случае начать следует с тех, кто участвовал в предыдущих походах «за городище». — Серапионыч извлек «золотую ручку» и стал записывать прямо на полях «Кислоярской газеты»: — Дубов, вы, я, майор Селезень, баронесса Хелен фон Ачкасофф. Еще кто-то?
   — Еще Иван Покровский, — вспомнила Надя.
   — Итого — шесть человек, — подытожил доктор. — Начнем с Василия Николаича, ведь его деятельность в параллельном мире была наиболее активной. Но двадцать лет назад он был примерно в том же возрасте, что теперь Васятка, так что вряд это как-то связано с ним. — И доктор поставил рядом с именем Дубова знак «минус», хотя совсем вычеркивать не стал.
   — Меня смело зачеркивайте, — с грустью улыбнулась Чаликова. — Я в те годы жила в Москве и даже понятия не имела, что есть такой город — Кислоярск.
   Серапионыч послушно вычеркнул Чаликову из списка, но так как ручка у него была все-таки не шариковая, а перьевая, то с ее помощью можно было писать с разной степенью нажима. И Надю доктор вычеркнул со слабым нажимом.
   — А вот мою кандидатуру прошу взять на заметку, — сказал Серапионыч. И пояснил: — Как раз во время своего первого пребывания в Царь-Городе я сталкивался с таким явлением, как зомби. Это были покойники из нашего мира, которых известный вам Каширский каким-то способом оживлял и переправлял в параллельный мир. Там они послушно помогали ему совершать всякие злодейства, вплоть до убийств. И вот я подумал — а не понадобилось ли Каширскому, или кому-то еще, вербовать себе таких «помощничков» среди мертвецов двадцатилетней давности? А я как раз руковожу заведением, где всегда можно разжиться покойниками...
   — Да, но вас-то, доктор, зачем нужно было отправлять в прошлое? — перебила Надя. — Ведь там уже есть один Владлен Серапионыч, и тоже заведующий моргом. Вот с ним бы и договаривались. Хотя после вашей склянкотерапии, боюсь, это будет не так-то просто...
   Доктор ничего не ответил, но поставил напротив себя жирный вопросительный знак.
   — Пойдем дальше. Кандидат исторических наук баронесса Хелен фон Ачкасофф. В начале восьмидесятых она еще не была ни баронессой, ни кандидатом.
   — Кстати, госпожа Хелена всегда проявляла особый интерес ко всяким тайнам, скрытым в былых временах, — оживилась Надя. Но тут же сама себе возразила: — Хотя вообще-то она специализируется в более отдаленных эпохах, чем закат советского застоя.
   — Однако есть еще одно обстоятельство, — со своей стороны возразил доктор, — о котором вы вряд ли знаете. В конце восьмидесятых годов в нашем городском архиве случился пожар, и многие ценные документы сгорели. А Хелена как раз тогда вела усиленные поиски по части краеведения и много раз в моем присутствии кручинилась, что ее изыскания заходят в тупик как раз из-за сгоревших бумаг. И как-то раз в шутку сказала, что будь у нее машина времени, то вернулась бы на год назад и более плотно поработала в архиве. На что я ей возразил, что, имея такую машину, она могла бы съездить хоть на сто, хоть на двести лет назад и узнать, как все происходило на самом деле, а не из архивных свидетельств. Им ведь тоже, знаете ли, не всегда можно верить.
   — Все так, но ведь сейчас баронесса далеко от Кислоярска, на какой-то конференции, — заметила Чаликова.
   — Могла и вернуться, — пожал плечами Серапионыч и обозначил имя баронессы, как и свое, знаком вопроса. — Ну, кто у нас следующий? Майор Селезень. Он же честной отец Александр. Не знаю, как вы, Наденька, но я его в этом раскладе никак не вижу. Дело в том, что в начале восьмидесятых Александр Иваныч оказывал помощь дружественному народу Афганистана, а в Кислоярске появился значительно позже.
   Так как ни Чаликова, ни Васятка не возражали, доктор вычеркнул майора Селезня из списка подозреваемых.
   — Ну и номер последний — поэт Иван Покровский, — сказал Серапионыч. — Который двадцать лет назад тоже был поэтом, но молодым. Хотя и сейчас не старый. Насколько я понял из его рассказов, в Царь-Городе Иван Покровский если и бывал, то только проездом, а в основном его приключения имели место в Новой Ютландии. Да и как-то я не представляю себе этого служителя муз впутанным в межвременные разборки...
   Доктор уже занес ручку, чтобы вычеркнуть Покровского из списка, но этому неожиданно воспротивилась Чаликова:
   — Владлен Серапионыч, погодите. Ведь Иван Покровский — единственный известный наследник тех баронов Покровских, что обитали в усадьбе Покровские Ворота. И несколько лет назад усадьба была ему возвращена. А раньше в ней, как вам лучше меня известно, находилось правление колхоза.
   — Ну да, разумеется, — доктор подлил себе в кружку горячей воды из чайника, — но какое это имеет отношение...
   — Самое прямое! — воскликнула Чаликова. — Есть наследник — надо возвращать. А нет наследника — нет и проблемы.
   — Так что же, Надя, вы хотите сказать, что кто-то хочет в прошлом избавиться от Ивана Покровского, чтобы в будущем не отдавать ему усадьбу? — аж вскочил Серапионыч. — Но это же невозможно! Иван жив, я сам его неделю назад видел, и не где-нибудь, а в Покровских Воротах, и разговаривал, как с вами сейчас! Да если каждый начнет лазить в прошлое и вытворять там, что захочет, так это ж вообще будет черт знает что!
   — Ну не волнуйтесь, Владлен Серапионыч, это ж я так, в виде предположения, — стала успокаивать Надежда. И вдруг вскочила еще резче, чем доктор, едва не расплескав чай. — Я поняла, в чем дело — Рыжий!
   — Погодите, Надежда, а Рыжий-то при чем? — удивился Васятка, сосредоточенно молчавший, пока Надя и Серапионыч перебирали знакомых.
   — Сейчас объясню. Рыжий — тоже человек из нашего мира. Когда-то его звали Толей Веревкиным, он жил в Ленинграде и учился не то на историка, не то на археолога. Их группа под руководством профессора Кунгурцева приезжала сюда, чтобы проводить раскопки в окрестностях Кислоярска, и в частности — на Гороховом городище. Однажды, оказавшись на Городище после захода солнца, Веревкин случайно открыл существование параллельного мира, пробыл там несколько дней, а затем окончательно туда ушел. Ну а чтобы его не искали, устроил инсценировку, будто утонул, купаясь в Финском заливе под Питером.
   — Ну да, вы уже мне как-то об этом рассказывали, — откликнулся доктор, выслушав сбивчивый Надин рассказ. — И что же?
   — А то, что это произошло как раз летом, во время археологической практики. И как раз двадцать лет назад. Может, пока мы тут разговариваем, Толя Веревкин переходит через Горохово городище! — Надя плюхнулась обратно на табуретку.
   Некоторое время все сидели молча, переваривая «информацию к размышлению». Потом доктор глянул на настенные часы «Слава», висящие над холодильником, и сказал:
   — Давайте, друзья мои, пойдем спать. Я пока слазаю в чулан за раскладушкой. А с утра на свежую голову разберемся.
   — А если не разберемся? — тихо спросила Надежда.
   — Тогда вечером вернемся на городище и пройдем между столбов. А дальше видно будет, — сказал Серапионыч уже в дверях.
   — Ну что же, Васятка, приберем со стола, — предложила Надя.
   С этими словами она пустила воду и стала машинально споласкивать посуду, отдавая ее вытирать Васятке. При этом мысли ее текли куда быстрее, чем вода из крана:
   «Легко сказать — вернемся и пройдем. А где уверенность, что мы не попадем, например, во времена царя Степана? А вернувшись в „свою“ реальность, не окажемся в эпохе Наполеона или Ивана Грозного. Или, того хлеще, угодим в какое-нибудь далекое будущее? А домой так и не вернемся...»
   Однако делиться этими тревожными мыслями ни с Васяткой, ни с Серапионычем Надя, разумеется, не стала.

* * *

   Как обычно по вечерам, Михаил Федорович принимал доклад о событиях дня от своего ближайшего подчиненного Глеба Святославовича.
   Михаил Федорович и Глеб Святославович чем-то неуловимо походили друг на друга — и внешность, и одежда, и повадки у обоих были таковы, что в любом обществе, при любых обстоятельствах они всегда выглядели совершенно естественно и, если можно так выразиться, умели заставить окружающих не обращать на себя внимания. Такому нельзя было выучиться — это приобреталось только многолетним опытом.
   Михаил Федорович начал с того, что крепко пожал руку Глебу Святославичу и торжественно вручил ему золотой кубок и небольшой, но увесистый мешочек золотых монет:
   — Извините, Глеб Святославич, что приходится поздравлять вас частным порядком, без огласки. Но Государь знает о вашем усердии и обещал не оставить в дальнейшем.
   — Служу Царю и Отечеству! — вскочив со стула, отчеканил Глеб Святославич.
   — Да садитесь, садитесь, — с улыбкой проговорил Михаил Федорович. — Не буду допытываться, как вам удалось справиться с заданием — но сделано было на высшем уровне.
   — Надо отдать должное Петровичу, — улыбнулся и Глеб Святославич. — Он-то свое дело выполнил отменно — все время отвлекал на себя господина Дубова и прочих, а у меня руки были настолько развязаны, что я даже мог себе позволить такое, на что при других обстоятельствах никогда не решился бы.
   — Скажите, а Петрович знал о той роли, которую ему приходилось играть? — осторожно полюбопытствовал Михаил Федорович.
   — Разумеется, нет, — хмыкнул Глеб Святославович. — И сыграл как нельзя лучше. Именно потому все поверили, будто он блюдет царское добро, что он действительно совершенно искренне блюл царское добро!
   — Петрович-то блюл, за что ему честь и хвала, — задумчиво произнес Михаил Федорович. — А вот наши дорогие гости проявили, прямо скажем, неблагонадежие. Мало того что сокровища пытались скрыть, так еще и решили вывезти Мангазейские иконы.
   — Да, так точно, — кивнул Глеб Сваятославич. — Но и эту попытку мы пресекли.
   — За что вам дополнительная благодарность от наших духовных властей, — отметил Михаил Федорович. — Надеюсь, иноземцы не покинули Царь-Город?
   Глеб Святославич привычно заглянул в бумаги:
   — Василий Дубов, будучи в Господской слободке, посетил дом боярина Андрея, только что отпущенного из-под стражи. — И добавил уже от себя: — И не удивительно — один другого стоят... Затем он ненадолго зашел в терем князя Святославского, а потом гулял по городу, заглядывая в разные лавки и покупая всякие мелочи, после чего возвратился в терем Рыжего.
   — А остальные?
   — Госпожа Чаликова все время находилась и сейчас находится там же. Лекарь Серапионыч вернулся туда чуть позже, после того как пользовал захворавшую княгиню Длиннорукую, — зачитал Глеб Святославич.
   — А вы уверены, что они не улизнули?
   — Наблюдение за теремом Рыжего ведется очень плотное. Последним, кто его покинул, был настоятель Храма Всех Святых отец Александр.
   При имени отца Александра Михаил Федорович непроизвольно вздрогнул, и это обстоятельство не укрылось от внимания его подчиненного. Да и вообще, Глеб Святославич видел, что Михаил Федорович нынче как-то не по-всегдашнему возбужден, и хотя пытается свое возбуждение скрыть, это ему не очень удается.
   Терпеливо выслушав отчет, Михаил Федорович не выдержал:
   — Глеб Святославич, неужели вы ничего не слышали — ну, такого?..
   — Нет, ничего. А что?
   — Да так, ничего особеного. Ну ладно, ступайте, Глеб Святославович, вам после вчерашнего нужно хорошенько отдохнуть. Выспитесь как следует, никуда не спешите, в общем — возьмите себе настоящий полноценный выходной, вы его заслужили. А послезавтра — снова в бой...
   Когда Глеб Святославович покидал обиталище своего начальника, в дверях его чуть не сбил с ног Лаврентий Иваныч. Он находился в необычайном возбуждении, но, в отличие от Михаила Федоровича, даже не пытался с ним совладать.
   Михаил Федорович понял, что произошло нечто непредвиденное, однако виду не подал:
   — Добрый вечер, Лаврентий Иваныч. Вообще-то я вас не ждал, но раз уж явились, то присаживайтесь.
   Лаврентий Иваныч плюхнулся на стул:
   — Ты еще не слышал?..
   — И что я, по-твоему, должен был слышать? У меня здесь такая звукоизоляция, что вообще ничего не слышно. А коли ты чего услышал, то доложи. Но четко, спокойно, без лишних чувств.
   Отдышавшись, Лаврентий Иваныч заговорил медленно, тщательно подбирая слова, так как Глеб Святославович по-прежнему торчал в дверях:
   — То, что должно было, не случилось. И все осталось, как было.
   — Ничего не понял, — проворчал Михаил Федорович. — Уважаемый Глеб Святославич, кажется, я вас уже отпустил домой?
   — До свидания, — вежливо попрощался Глеб Святославич и нехотя вышел, медленно затворив за собою дверь.
   — Ну, в чем дело? — с тревогой спросил Михаил Федорович. — Говори скорее!
   — В чем, в чем, — почти выкрикнул Лаврентий Иваныч. — Механизм не сработал, вот в чем! А теперь туда и не подобраться, там весь Сыскной приказ, да еще и боярин Павел в придачу!
   — М-да, опять произошел сбой, — совершенно спокойно проговорил Михаил Федорович. — Пожалуй, ты был прав — в таких делах на технику лучше не полагаться.
   — Какой сбой?! — вскочил Лаврентий Иваныч, будто ошпаренный. — Какая, к дьяволу, техника? Ты понимаешь, что это уже провал?!!
   — Молчать! — вдруг гаркнул Михаил Федорович во весь голос, а для пущей убедительности еще и грохнул кулаком по столу. — Смирно! Истерику тут, понимаешь ли, устраиваете. — И, убедившись, что Лаврентий Иваныч понемногу приходит в себя, начальник продолжал уже обычным голосом: — Причитаниями делу не поможешь. Что случилось, то случилось. И надо не пороть горячку, а думать о том, как использовать имеющиеся обстоятельства на пользу дела. На пользу нашего дела, — подчеркнул Михаил Федорович. — Так что ступай домой и...
   — И жди ареста? — перебил Лаврентий Иваныч.
   — Какого ареста? — искренне удивился Михаил Федорович. И добавил с нескрываемым пренебрежением: — Да кому ты нужен? Ладно, иди и спи спокойно.
   Оставшись один, Михаил Федорович заглянул было в отчет, который оставил ему Глеб Святославич. Но вскоре с досадой отодвинул бумаги в сторону и, подперев голову руками, крепко задумался. Конечно, последнее сообщение его не обрадовало, но и впадать в панику следом за Лаврентием Иванычем он вовсе не собирался. Аналитический мозг Михаила Федоровича уже «прокручивал» как минимум три варианта дальнейших событий, и каждый из них имел «плюсов» ничуть не меньше, чем «минусов».

Часть третья
Back in the USSR

* * *

   Стояло теплое летнее утро. Кислоярск жил своей обыденной жизнью — рабочие на заводах работали, продавцы в магазинах торговали, дворники подметали дворы, маляры красили стены, журналисты собирали информацию для завтрашней газеты, а школьники предавались заслуженному (или не очень) летнему отдыху.
   И лишь три человека во всем Кислоярске решительно не знали, чем им заняться, и даже более того — не представляли, что их ждет в самом ближайшем будущем.
   Так и не придя ни к какому объяснению случившегося, Чаликова, Серапионыч и Васятка решили положиться на волю судьбы, то есть — провести день в городе, а к вечеру возвратиться на Городище и попытаться еще раз пройти между столбов в надежде, что на сей раз все произойдет без сдвигов, и они окажутся если и не в своем мире, то хотя бы в своем времени.
   Надя с опаской думала о том, что будет, коли этого не случится и они так и останутся непонятно где и непонятно когда. Серапионыч же просто вывел для себя этот вопрос «за скобки», справедливо полагая, что волнением делу все равно не поможешь, а чему быть, того не миновать. Поэтому доктор с удовольствием водил своих спутников по улицам Кислоярска, показывал им достопримечательности, ностальгически вздыхая при виде старинных деревянных домиков, снесенных за прошедшие двадцать лет, и то и дело раскланивался со знакомыми, кое-кого из которых давно уже не было в живых. А Васятке так и вообще все было в новинку. Он чуть не на лету схватывал реалии окружающей действительности и уж, конечно, более не вздрагивал при виде рычащих и движущихся чудищ на четырех колесах.
   Почувствовав, что городской шум все же утомителен для Васятки, привыкшему к тишине и покою Сорочьей улицы, Серапионыч завел своих гостей в городской парк, в ту пору называвшийся Калининским. 
   В парке тоже шла своя обычная жизнь — садовники поливали клумбы и газоны, ребятишки игрались в песочнице, бабушки судачили на лавочке, на другой лавочке пьяницы «поправлялись» мутноватым «Вермутом» (отчего Калининский парк иногда в шутку называли «Вермутским»), на третьей ворковала влюбленная парочка.
   Серапионыч привычно ностальгировал:
   — Поглядите, какой цветник — настоящий узор из маргариток, анютиных глазок и настурций. И каждый год что-нибудь новенькое придумывали. В семидесятом к столетию Ильича даже высадили клумбу в виде его портрета. А сейчас посадят, чего под руку попадется — и никакого вида, никакой эстетики... Давайте я вам лучше покажу скульптуру жеребенка, в наше время вы ее уже не увидите — воры цветмета постарались.
   Следуя за доктором, Надя и Васятка свернули с главной аллеи, потом повернули еще раз и оказались на неширокой дорожке, выложенной квадратными плитками. Главная аллея осталась чуть в стороне, обозначенная стенкой аккуратно подстриженного кустарника. Там, где стояли скамейки, стена делала изгибы.
   Вдруг доктор как-то резко замолк и прислушался — ветерок донес до его чуткого уха какие-то звуки из того места, где по излому кустов с торчащими сверху двумя макушками голов угадывалась скамейка.
   — Знакомые голоса, — озабоченно проговорил Серапионыч.
   — Ну, ничего удивительного, — усмехнулась Надя, — вы же с пол-города знакомы.
   — Помните, у покойного... хотя нет, здравствующего Булата Шалвовича есть такая милая песенка — «Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век»? — спросил Серапионыч. И сам же ответил: — Так вот, друзья мои, улицу, город и век перепутали не одни мы.
   Надежда прислушалась. Слов было не расслышать, но голоса она узнала почти сразу. В приятном низком голосе нельзя было не уловить «установочных» интонаций Каширского, а резкий женский говор, вне всякого сомнения, принадлежал Анне Сергеевне Глухаревой.
   Парочку авантюристов узнала не только Чаликова — эти голоса хорошо запомнил и Васятка, хотя слышал их всего раз, в Боровихе, когда Анна Сергеевна пыталась «наезжать» на Патапия Иваныча, а в итоге оказалась в куче навоза.
   — Давайте я их подслушаю, — первым сориентировался Васятка.
   — Только осторожно, чтобы, не дай бог, они тебя не заметили, — забеспокоилась Надя. — Погоди, возьми вот это. Нажмешь на красную кнопочку, а когда закончишь подслушивать, то нажмешь еще раз.
   С этими словами Чаликова извлекла из сумочки диктофон и вручила его Васятке.
   Васятка быстрой перебежкой подкрался к скамейке и затаился под кустами. А Серапионыч провел Надежду чуть вперед, где на траве резво скакал бронзовый жеребенок, и как ни в чем не бывало стал объяснять ей свое видение замыслов скульптора, с которым, кстати говоря, тоже был коротко знаком. Надя слушала, кивала, даже задавала какие-то вопросы, но время от времени косила взор в сторону Васятки.
   Если Серапионыч остался в своем «вечном» сюртуке, дополнив гардероб соломенной шляпой и сменив ультрасовременные кроссовки на более созвучные эпохе туфли, то Надя и Васятка переоделись, что называется, самым кардинальным образом. Для этого Серапионыч обратился к соседям с трогательной историей о родственниках с крайнего Севера, которые приехали к нему в гости не то из Норильска, не то из Нарьян-Мара без летней одежды, ибо у них в холодном Ханты-Мансийске о таком понятии, как летняя одежда, никто даже не слышал. Разумеется, сердобольные соседи тут же принесли целую кучу ношеной одежды и обуви, из которой «северяне» могли подобрать наряд «по себе». Надя выбрала строгое темно-синее платье, делавшее ее похожей на учительницу — Серапионыч подтвердил, что именно соседка-учительница его и подарила. Зато с обновками для Васятки пришлось немного повозиться. Сандалии-"босоножки" пришлись как раз впору, нашлась и белая рубашка, которую Надя тут же отутюжила магическим кристаллом. Сложнее оказалось с брюками — их было несколько пар, но все либо велики, либо малы. Впору пришлись джинсы, но выяснилось, что они чуть коротковаты. Тогда Надежда, недолго думая, взяла ножницы и оттяпала по куску на каждой штанине.