Страница:
— А ты?
— А я, как видишь, еще жив и, смею надеяться, пока еще в своем уме. А почему? Потому что сижу в своей избушке на курьих ножках, считаю звезды и ничего не делаю. Ни плохого, ни хорошего.
— А как же я? — удивился Василий. — Извини, учитель Геннадий Андреич, но мне как-то не очень верится, что мое попадание сюда было предопределено заранее.
— Не буду врать — не было, — согласился учитель. — Но нигде не сказано, что этого не может быть, потому что не может быть никогда. Восстановить храм до того, как он был разрушен, я сумел. А спасти его настоятеля — нет. И не потому не способен на такое, что не могу, а потому что... потому что все равно не могу.
Учитель замолк. Василию хотелось сказать ему что-то хорошее и доброе, как-то развеселить, отвлечь от мрачных мыслей, но, как назло, ничего в голову не приходило. В таких случаях Дубов обычно полагался на наитие — просто открывал рот и произносил что-то первое попавшееся. И почти всегда это оказывалось, что называется, «в кассу». Так же он поступил и на сей раз — и с языка сорвалась поэтическая строка, родившаяся, правда, не без участия классика:
— И Гена, парадоксов друг.
(Только позднее Василий вспомнил, что этот стишок друзья сочинили про Генку еще в школьные годы за его «заумствования»).
— Как? Как ты сказал? — встрепенулся учитель. — Парадоксов друг?!
И учитель так расхохотался, что даже очки чуть не свалились у него с носа. Лишь теперь Василий обратил внимание, что очки у учителя были точно такими же (если не теми же самыми), что и те, которые Генка носил в старших классах. Только правая дужка сломалась и была подкреплена синей изолентой. Директор же гимназии Геннадий Андреич носил совсем другие — в темно-серой роговой оправе, под цвет любимого галстука.
— Ох, ну ладно, что это я все о себе да о себе, — отсмеявшись, вновь посерьезнел учитель. — Давай поговорим о тебе. Как ты понимаешь, вторая такая возможность уже вряд ли представится. Так что, Вася, решай — остаешься здесь, или будешь возвращаться к себе.
Василий на миг задумался:
— Если тебе и впрямь открыты все знания, то ты знаешь мой ответ.
— А я бы на твоем месте остался, — тихо вздохнул учитель. — Впрочем, я уважаю твой выбор, тем более, что он — единственно верный.
— И ты не хочешь со мной ничего передать... туда? — Василий ткнул пальцем куда-то вниз. — Ну, как это называется — послание человечеству?
— Ага, послание человечеству, — повторил учитель, уже не скрывая иронии, даже сарказма. — И сверху заголовок: «Так жить можно». Но боюсь, что это уже не имеет никакого смысла.
— Почему? Неужели все так безнадежно? — огорчился Вася.
— Как бы тебе сказать? — ненадолго задумался учитель. — Скорее, из того мира, откуда ты вчера вернулся, может получиться что-то путное. Разумеется, путное от слова «путь», а не «Путята». А ваш... Ну да ты, наверное, слышал об исследованиях ученых, что до глобальной экологической катастрофы осталось несколько десятков лет и что процесс уже необратим.
— Но ведь это же не так? — спросил Дубов, надеясь на лучший ответ, но ожидая худшего.
— Извини, Вася, но ничем не могу тебя утешить, — виновато развел руками учитель. — Люди науки ежели и ошибаются, но не намного. Твоя спутница Надежда Чаликова выдвинула весьма хитроумную гипотезу, будто бы этот мир возник из-за того, что двадцать лет назад людоед Херклафф случайно уронил на пол магический кристалл. Ну что ж, как сказал бы поэт, «Взгляд, конечно, очень варварский, но верный».
— В каком смысле? — не понял Дубов.
— Формально так и было. Но истинная причина совсем другая — сохранить Землю. Хотя бы в версии «дубль-два».
— И неужели ничего нельзя сделать? — совсем пригорюнился Василий.
— Ну, почему нельзя? Наверное, можно, — со вздохом ответил учитель. — Да и нужно всего-то ничего: осознать глубину своего падения, покаяться, забыть все раздоры и личные корысти, уничтожить ядерные запасы, сократить до минимума все вредные производства, перейти на более экологически чистые источники энергии, и так далее, и тому подобное, а потом молить Господа Бога о спасении. И тогда, может быть, удастся избежать гибели. Но все это, конечно, из области фантастики.
— Да уж, — вынужден был согласиться Дубов. — Я где-то читал, будто бы американцы собираются осваивать Марс...
— Ну да, одну планету загадили, теперь за другую возьмутся, — хладнокровно подтвердил учитель. — И далее по списку.
— С них... С нас станется, — проворчал Василий и вдруг со стоном повалился на диван.
— Что с тобой, Вася? — заволновался учитель. — Тебе плохо?
— Нет, я подумал... Зачем Марс? Если они узнают, то сюда, к вам попрутся!
— Этого не будет, — спокойно и даже немного торжественно ответил учитель. — Этого не будет, потому что не будет никогда. Кстати сказать, имей в виду — Горохово городище тоже скоро закроется. — И подчеркнул: — Навсегда закроется.
Василий решительно поднялся:
— Спасибо тебе, учитель. Спасибо за все. Скажи Солнышку и всем, кто меня помнит, что я их очень люблю и буду помнить всегда.
Учитель удивлено глянул на Дубова:
— Скажу, конечно, раз ты просишь. Но почему бы тебе самому этого им не сказать?
— Пожалуйста, отправь меня скорее обратно. Представляю, что там творится. Надя уж, наверное, весь Кислоярск вверх дном перевернула. А завтра и Царь-Город перевернет!
В очках учителя заиграли озорные искорки:
— Не перевернет, не волнуйся. Погости у нас, пока не надоест, а потом возвращайся домой, никто ничего и не заметит!
— Правда? — недоверчиво посмотрел на него Василий.
— А разве я тебе когда-нибудь врал? — чуть обиделся учитель.
...Надя и Серапионыч с удивлением смотрели на Василия, который, как ни в чем не бывало, развалился в кресле и подлил себе в чашку немного кипятка, правда, уже слегка остывшего.
— Вася, куда вы пропали? — первой не выдержала Чаликова.
— Как это — куда пропали? — преувеличенно удивился Дубов. — Я здесь.
— В этом никто не сомневается, Василий Николаич, но нам с Наденькой показалось, что вас, некоторым образом, поглотил этот, гм, прибор, — несколько витиевато заметил доктор, имея в виду кристалл.
— Нет-нет, Владлен Серапионыч, вы что-то путаете, — рассмеялся Василий, поправляя на плечах неведомо откуда взявшееся японское кимоно. — Просто я, ну, скажем так, в коридор выходил... А чего это вы в темноте сидите?
Надежда оглянулась в поисках выключателя — стены тонули во мраке.
— А я, как видишь, еще жив и, смею надеяться, пока еще в своем уме. А почему? Потому что сижу в своей избушке на курьих ножках, считаю звезды и ничего не делаю. Ни плохого, ни хорошего.
— А как же я? — удивился Василий. — Извини, учитель Геннадий Андреич, но мне как-то не очень верится, что мое попадание сюда было предопределено заранее.
— Не буду врать — не было, — согласился учитель. — Но нигде не сказано, что этого не может быть, потому что не может быть никогда. Восстановить храм до того, как он был разрушен, я сумел. А спасти его настоятеля — нет. И не потому не способен на такое, что не могу, а потому что... потому что все равно не могу.
Учитель замолк. Василию хотелось сказать ему что-то хорошее и доброе, как-то развеселить, отвлечь от мрачных мыслей, но, как назло, ничего в голову не приходило. В таких случаях Дубов обычно полагался на наитие — просто открывал рот и произносил что-то первое попавшееся. И почти всегда это оказывалось, что называется, «в кассу». Так же он поступил и на сей раз — и с языка сорвалась поэтическая строка, родившаяся, правда, не без участия классика:
— И Гена, парадоксов друг.
(Только позднее Василий вспомнил, что этот стишок друзья сочинили про Генку еще в школьные годы за его «заумствования»).
— Как? Как ты сказал? — встрепенулся учитель. — Парадоксов друг?!
И учитель так расхохотался, что даже очки чуть не свалились у него с носа. Лишь теперь Василий обратил внимание, что очки у учителя были точно такими же (если не теми же самыми), что и те, которые Генка носил в старших классах. Только правая дужка сломалась и была подкреплена синей изолентой. Директор же гимназии Геннадий Андреич носил совсем другие — в темно-серой роговой оправе, под цвет любимого галстука.
— Ох, ну ладно, что это я все о себе да о себе, — отсмеявшись, вновь посерьезнел учитель. — Давай поговорим о тебе. Как ты понимаешь, вторая такая возможность уже вряд ли представится. Так что, Вася, решай — остаешься здесь, или будешь возвращаться к себе.
Василий на миг задумался:
— Если тебе и впрямь открыты все знания, то ты знаешь мой ответ.
— А я бы на твоем месте остался, — тихо вздохнул учитель. — Впрочем, я уважаю твой выбор, тем более, что он — единственно верный.
— И ты не хочешь со мной ничего передать... туда? — Василий ткнул пальцем куда-то вниз. — Ну, как это называется — послание человечеству?
— Ага, послание человечеству, — повторил учитель, уже не скрывая иронии, даже сарказма. — И сверху заголовок: «Так жить можно». Но боюсь, что это уже не имеет никакого смысла.
— Почему? Неужели все так безнадежно? — огорчился Вася.
— Как бы тебе сказать? — ненадолго задумался учитель. — Скорее, из того мира, откуда ты вчера вернулся, может получиться что-то путное. Разумеется, путное от слова «путь», а не «Путята». А ваш... Ну да ты, наверное, слышал об исследованиях ученых, что до глобальной экологической катастрофы осталось несколько десятков лет и что процесс уже необратим.
— Но ведь это же не так? — спросил Дубов, надеясь на лучший ответ, но ожидая худшего.
— Извини, Вася, но ничем не могу тебя утешить, — виновато развел руками учитель. — Люди науки ежели и ошибаются, но не намного. Твоя спутница Надежда Чаликова выдвинула весьма хитроумную гипотезу, будто бы этот мир возник из-за того, что двадцать лет назад людоед Херклафф случайно уронил на пол магический кристалл. Ну что ж, как сказал бы поэт, «Взгляд, конечно, очень варварский, но верный».
— В каком смысле? — не понял Дубов.
— Формально так и было. Но истинная причина совсем другая — сохранить Землю. Хотя бы в версии «дубль-два».
— И неужели ничего нельзя сделать? — совсем пригорюнился Василий.
— Ну, почему нельзя? Наверное, можно, — со вздохом ответил учитель. — Да и нужно всего-то ничего: осознать глубину своего падения, покаяться, забыть все раздоры и личные корысти, уничтожить ядерные запасы, сократить до минимума все вредные производства, перейти на более экологически чистые источники энергии, и так далее, и тому подобное, а потом молить Господа Бога о спасении. И тогда, может быть, удастся избежать гибели. Но все это, конечно, из области фантастики.
— Да уж, — вынужден был согласиться Дубов. — Я где-то читал, будто бы американцы собираются осваивать Марс...
— Ну да, одну планету загадили, теперь за другую возьмутся, — хладнокровно подтвердил учитель. — И далее по списку.
— С них... С нас станется, — проворчал Василий и вдруг со стоном повалился на диван.
— Что с тобой, Вася? — заволновался учитель. — Тебе плохо?
— Нет, я подумал... Зачем Марс? Если они узнают, то сюда, к вам попрутся!
— Этого не будет, — спокойно и даже немного торжественно ответил учитель. — Этого не будет, потому что не будет никогда. Кстати сказать, имей в виду — Горохово городище тоже скоро закроется. — И подчеркнул: — Навсегда закроется.
Василий решительно поднялся:
— Спасибо тебе, учитель. Спасибо за все. Скажи Солнышку и всем, кто меня помнит, что я их очень люблю и буду помнить всегда.
Учитель удивлено глянул на Дубова:
— Скажу, конечно, раз ты просишь. Но почему бы тебе самому этого им не сказать?
— Пожалуйста, отправь меня скорее обратно. Представляю, что там творится. Надя уж, наверное, весь Кислоярск вверх дном перевернула. А завтра и Царь-Город перевернет!
В очках учителя заиграли озорные искорки:
— Не перевернет, не волнуйся. Погости у нас, пока не надоест, а потом возвращайся домой, никто ничего и не заметит!
— Правда? — недоверчиво посмотрел на него Василий.
— А разве я тебе когда-нибудь врал? — чуть обиделся учитель.
...Надя и Серапионыч с удивлением смотрели на Василия, который, как ни в чем не бывало, развалился в кресле и подлил себе в чашку немного кипятка, правда, уже слегка остывшего.
— Вася, куда вы пропали? — первой не выдержала Чаликова.
— Как это — куда пропали? — преувеличенно удивился Дубов. — Я здесь.
— В этом никто не сомневается, Василий Николаич, но нам с Наденькой показалось, что вас, некоторым образом, поглотил этот, гм, прибор, — несколько витиевато заметил доктор, имея в виду кристалл.
— Нет-нет, Владлен Серапионыч, вы что-то путаете, — рассмеялся Василий, поправляя на плечах неведомо откуда взявшееся японское кимоно. — Просто я, ну, скажем так, в коридор выходил... А чего это вы в темноте сидите?
Надежда оглянулась в поисках выключателя — стены тонули во мраке.