Страница:
– Нет-нет, Василий Николаевич совершенно прав, – перебила Кассирова, – и поделом мне! Но деньги мне нужны не для каких-то шахер-махеров, а чтобы издать собрание своих избранных произведений.
– Да уж, причина более чем уважительная, – старательно изображая сочувствие, вздохнул Василий.
– Господин Дубов, – патетически подхватила поэтесса, – выход в свет моего собрания целиком зависит от вас! И если вы вернете похищенные деньги, то моя лучшая поэма "Смерть на Ниле" будет открываться посвящением лично вам!
И не успел Василий опомниться, как госпожа Кассирова поднялась со стула во весь свой могучий рост и замогильным голосом начала чтение:
– Госпожа Кассирова, будьте любезны, расскажите, как все это случилось.
– Ах да, извините, я несколько увлеклась, – смущенно проговорила Кассирова, грузно опускаясь на стул. – Вы понимаете, Василий Николаич, я раньше никогда не занималась продажей культурных ценностей. Я отправилась к "стенке" – ну, знаете, в скверике, где художники торгуют картинами...
– Да уж, Егор Трофимыч говорил мне, что у милиции все руки не дойдут до этой "стенки", – как бы между прочим заметил Василий.
– Что же дурного в том, что художники продают свои картины? -удивился Серапионыч.
– Если бы художники, – махнул рукой Дубов, – и если бы свои. Там, знаете ли, такие делишки проворачиваются, что просто ахнешь. Например, не так давно один якобы художник продал якобы за десять долларов картину "Пастушок с огурцом", и некий покупатель попытался вывезти ее за границу как яркий образчик постсоветского кича. А оказалось, что под верхним слоем скрывался Рембрандт, похищенный из одной частной коллекции!.. Впрочем, пардон, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.
– Ну, сначала я подошла к торговцам картинами. Стала у них спрашивать, кому я могла бы продать ценные рукописи, а они мне – дескать, что вы, мы только картинами занимаемся, рукописи не по нашей части.
– Просто они к незнакомым относятся настороженно, – заметил Дубов. -Должно быть, приняли вас за агента милиции или ОБХСС. А вообще они хоть черта готовы купить и продать, лишь бы "навариться".
– Тогда я присела на скамейку и стала думать, что делать дальше, -продолжала Кассирова. – А на скамейке как раз пил пиво бедно какой-то одетый господин в старом плаще и в мятой шляпе.
– И вы предложили ему выгодную сделку?
– Нет-нет, поначалу я вообще приняла его за забулдыгу, который мается "после вчерашнего". Но он сам со мною заговорил – сначала предложил угоститься пивом, а когда я отказалась, то заговорил о поэзии.
– Вот как! – хмыкнул Серапионыч. А Дубов что-то черкнул себе в блокнот.
– Да-да, и этот человек проявил немалую осведомленность в творчестве кислоярских поэтов, а в особенности хвалил стихи Софьи Кассировой. Когда же я не выдержала и сказала, кто я, то он тут же бросился целовать мне руки и попросил дать автограф. Проклятый обольститель!
– Ну понятно, – усмехнулся Василий, – и тогда вы совсем растаяли и рассказали ему о бабушкиных письмах.
– Увы, – трагически развела руками Софья. – Вы ведь знаете, какие мы, люди искусства, доверчивые и непрактичные!
"Как же, слышали мы эти сказки", подумал Василий, а вслух спросил:
– И на чем же вы с ним столковались?
– На том, что он найдет покупателя, который приобретет десять писем Тургенева за сто тысяч долларов. Правда, десять тысяч он выговорил себе за посредничество. – Поэтесса тяжко вздохнула. – Назавтра он позвонил мне и сказал, что готов хоть сейчас забрать письма и передать мне девяносто тысяч. Однако я... – Кассирова замялась. – В общем, я попросила, чтобы он свел меня с покупателем напрямую.
– Зачем? – удивился Василий. – Разве вам не все равно, от кого получить деньги?
– Н-нет, – покачала головой поэтесса. – Понимаете, Василий Николаевич, это ведь все-таки семейная реликвия, к тому же связанная с именем самого Тургенева, и я должна была знать, в чьи руки она попадет.
– А, ясно, – кивнул детектив. – Дальнейшее я представляю по рассказу доктора: вы встретились с покупателем в кафе, передали ему письма, он вам отдал чемоданчик с долларами, а они оказались самой примитивной "куклой".
Софья лишь скорбно вздохнула.
– Ну хорошо, а вы могли бы описать этого "покупателя"? – продолжал детектив свои расспросы.
– О да, конечно! – тут же подхватила Кассирова. – Весь такой солидный, в красном пиджаке, с цепями, с "мобильником"... И галстук такой...
– А его лицо вы запомнили?
– Лицо? Да вроде самое обычное. Но зато очки в золотой оправе. И перстни один другого краше...
– Понятно-понятно, – перебил Дубов. – Но он, кажется, был на машине?
– Да-да, черный "Мерседес" с затемненными стеклами, – с готовностью сообщила потерпевшая.
– А может быть, вы запомнили и его номер? – уже почти безнадежно спросил Василий.
– Конечно, запомнила! – вскричала Софья. – Он оказался очень запоминающимся – две шестерки и две восьмерки.
Однако это сообщение у частного детектива особого восторга не вызвало:
– М-да, две шестерки и две восьмерки. Совершенно верно. Вы, госпожа Кассирова, наверняка видели этот "Мерседес" много раз, только обращали внимание не на номер, а на всякие воздушные шарики, цветочки и свадебные ленты, коими он обычно бывает украшен. В общем, ваш "Мерседес" 66-88 – из бюро добрых услуг. А "покупатель", видать, не дурак, умеет пыль в глаза пустить. Возьмем хоть его "прикид" – вы прекрасно запомнили его пиджак, цепь, мобильник и прочие прибамбасы, а на лицо внимания не обратили. Впрочем, похоже, что все эти аксессуары – такая же "липа", как и "Мерседес".
– Так ведь это же замечательно! – возликовал Серапионыч. – Теперь нам остается узнать в бюро добрых услуг, кто арендовал "Мерседес", и брать его тепленьким!
– Не думаю, что он взял "Мерседес" на свое имя, – с сомнением покачал головой Дубов. – Хотя, конечно, и это направление нужно отработать.
– Значит, вы согласны мне помочь? – обрадовалась Кассирова.
– Я должен подумать, – уклончиво ответил Дубов. – Госпожа Кассирова, как я понял, вы собирались продать десять писем Тургенева к вашей прабабушке. И это все, чем вы располагаете?
– Да нет, не совсем. Всего их сохранилось... м-м-м... двенадцать. Но два я решила оставить как семейную реликвию. – Софья извлекла из сумочки несколько бумаг. – Вот одно из них. Вернее, ксерокопия. Если желаете, я вам его зачитаю. – И, не дожидаясь изъявления желаний, принялась с выражением читать:
– "Баден-Баден, Шиллерштрассе 7. Среда, 22/10 мая 1867.
Не могу и выразить, Татьяна Никитична, сколь порадовало меня Ваше письмо, как всегда и умное и дельное. Рад, что у Вас все в порядке и что Вы среди забот о хозяйстве и детях изыскали время не только прочесть мою повесть, но и высказать о ней свое мнение. (Речь идет о романе "Дым", -пояснила Кассирова). Читая Ваши замечания, я об одном сожалел – что Вы не ознакомились с книгой в рукописи, ибо с большинством Ваших замечаний я вполне согласен, но увы – теперь уже поздно что-либо поправить.
Относительно Потугина не могу с Вами до конца согласиться – его я ввел в повесть намеренно и ничуть об этом не сожалею. Как я и ожидал, на него все набросились, и очень рад этому – особенно теперь, в самое время всеславянского опьянения. (Почти такими же словами Иван Сергеевич пишет об этом двумя неделями позже Писареву, – добавила Кассирова). Впрочем, известный Вам милейший Павел Васильевич Анненков грозится написать большую статью с обстоятельным разбором "Дыма", каковую Вы, Татьяна Никитична, сможете прочесть в одном из ближайших номеров "Вестника Европы".
Как жаль, что мы с Вами столь содержательно беседуем в письмах и столь же редко видимся лично. Если Вы все же надумаете отправиться в Европу, то непременно отпишите мне – я несказанно буду рад увидать Вас и насладиться Вашим всегда дельным и умным разговором.
Засим желаю Вам, дорогая Татьяна Никитична, всяческого счастья и удачи в делах как личных, так и в хозяйственных. Кланяюсь Вашим милым деткам и крепко жму руку Вашему супругу Александру Николаевичу – охотится ли он, как прежде, с Дианкой на тетеревей?
Остаюсь преданный Вам Ив. Тургенев".
– Да-а, – вздохнул Серапионыч по окончании чтения, – Иван Сергеич и в эпистолярном жанре столь же хорош, как и в обычной прозе.
– Архив оказался весьма обширным, – продолжала Кассирова, – и, кроме прочего, я там обнаружила дневник, который прабабушка вела долгие годы -полтора десятка тетрадей. Уж не знаю почему, но Владлен Серапионыч предположил, что он может вас заинтересовать, и прихватила с собой последнюю тетрадь, неоконченную. – Софья протянула Василию пожелтевшую тетрадку.
– Вы позволите мне пока оставить ее у себя? – попросил Дубов. -Знаете, доктор прав – иногда установить истину помогают совсем неожиданные предметы и обстоятельства. – Детектив бережно отправил тетрадку в стол.
– Василий Николаевич, так вы согласны взяться за мое дело? – еще раз настойчиво спросила Кассирова.
– Я должен подумать, – вздохнул сыщик. – Прямо и не знаю, с какого бока приняться – зацепок слишком уж мало. Разве что этот посредник...
– Завтра я с ним встречаюсь, – вдруг заявила Кассирова.
– Вот как? – насторожилился детектив. – Где и когда?
– В полдень, в кафе "Кислоярочка".
Василий задумался:
– Конечно, я мог бы туда придти, но вряд ли из этого получится что-то путное – возможно, он меня знает в лицо. И если ваш посредник в сговоре с "бизнесменом", то они наверняка тут же "залягут на дно". Впрочем, возможны любые варианты. Знаете, госпожа Кассирова, сегодня я все обдумаю и завтра вам позвоню.
– Буду ждать! – Обрадованная Кассирова подхватила сумочку и стала пробираться к двери. – Надеюсь на вашу помощь. До свидания, Василий Николаич. До свидания, доктор.
– Надеюсь, до скорого, – кивнул Василий. Серапионыч вскочил со стула и галантно поклонился, приподняв воображаемую шляпу.
Когда дверь за посетительницей закрылась, Василий Николаевич неспеша встал из-за стола и подошел к другой двери, ведущей в небольшую комнатку при сыскной конторе, которую он именовал "девичьей". На сей раз она полностью оправдала свое название, так как дверь, стоявшая в течение визита Софьи Кассировой чуть приоткрытой, отворилась шире, и кабинете появилась молодая женщина.
– Вот так сюрприз, – пробормотал доктор.
– Владлен Серапионыч, позвольте вам представить мою новую помощницу Надежду Чаликову, – довольный произведенным эффектом, сказал Дубов.
– А, здравствуйте, Наденька, – приветливо раскланялся Серапионыч, будто был знаком в нею по меньшей мере сто лет. – А я вас именно такою и представлял. Василий Николаич про вас мне все уши прожужжал...
– А вы, стало быть, и есть тот доктор Серапионыч, о котором я наслышалась столько всякой жути, – рассмеялась Надя.
Доктор хотел было возразить, что слухи о его "жути" сильно преувеличены, но Василий сразу приступил к делу:
– Надя, вы слышали наш разговор с госпожой Кассировой от начала до конца. Что вы со своей стороны могли бы сказать по этому делу?
– По делу пока ничего, – призналась Чаликова, – но собственно госпожа Кассирова показалось мне дамой весьма неискренней и даже более того – элементарно корыстолюбивой.
– Это ваша журналистская интуиция? – спросил Дубов, удерживая Серапионыча, который уже собирался броситься в бой на защиту своей пациентки.
– Не только, – чуть подумав, ответила Надя. – Ясно видно, что она что-то скрывает, или, скажем так, недоговаривает. Она пришла к вам за помощью, а вам приходилось чуть не клещами вытаскивать у нее слово за словом. И потом, торговать личной перепиской собственной прабабушки! По-моему, это уж просто верх бесстыдства.
– Но ведь она же продала не все письма, – не выдержал доктор. – Две штуки оставила.
– Думаю, что больше, – не задумываясь заявила Надя. – И поверьте мне, отнюдь не как семейную реликвию. Если об этих десяти узнает общественность и в печати поднимется шумиха – как же, обнаружили доселе неизвестные автографы Тургенева! – то за каждый новый материал Кассирова уже будет получать все больше, в зависимости от степени сенсации. А кончатся письма, так и бабушкины дневники в ход пойдут.
– Вы, сударыня, просто предубеждены к госпоже Кассировой, – с обидой произнес Серапионыч. – А ведь она поэтесса, и деньги ей нужны для издания своих произведений.
– Судя по ее крокодильским стишкам, госпожа Кассирова такая же поэтесса, как я – космонавт, – парировала Надежда. – И если этим она собирается потчевать читателей...
– Вы ничего не понимаете в поэзии! – выкрикнул Серапионыч. Тут уж Василий, почувствовав, что дискуссия вот-вот сойдет с рельсов конструктивности, решил вмешаться:
– Наденька, да вы не обижайтесь на доктора – он всегда так: хоть и понимает, что не прав, но продолжает спорить из упрямства.
Серапионыч с мнимо уязвленным видом замолк, а Надя продолжала:
– Да я и не обижаюсь. В конце концов, может быть, доктор и прав – я действительно не ахти какой знаток поэзии. Но меня несколько смутила форма сделки. Казалось бы, не все ли равно, от кого получить деньги – от покупателя или от посредника? И я понимаю, почему Кассирова так настаивала на личной встрече с "бизнесменом". Она надеялась, получив сто тысяч наличными, каким-то образом "кинуть" посредника: или вообще не отдавать его десять процентов, или отдать только часть.
– Нельзя так дурно думать о людях, Наденька, – укоризненно покачал головой доктор. – Василий Николаич, скажите хоть вы свое веское слово!
– Знаете, Надя, мне ваши выводы кажутся все-таки несколько поспешными, – раздумчиво сказал Дубов, – хотя в некотором резоне им не откажешь.
– Во всяком случае, на вашем месте помогать Кассировой я бы не стала, – резюмировала Надя.
– М-да, пожалуй, – вздохнул детектив, – но дело, к сожалению, не в одной Кассировой. На свободе опасный мошенник, который не только обманывает людей, но и дискредитирует честных бизнесменов, которых все-таки большинство.
При этих словах Серапионыч, не выдержав, громко фыркнул.
– Поэтому, Наденька, я прошу вашей помощи, – строго глянув на доктора, продолжал Дубов, – и не столько госпоже Кассировой, сколько мне. А точнее, делу справедливости.
– И что от меня требуется? – глаза журналистки загорелись.
– Как вы слышали, завтра в полдень наша клиентка встречается в кафе "Кислоярочка" с посредником, личность и роль которого во всем этом деле пока что для нас остается неясной. И я, и доктор – лица, давно примелькавшиеся в нашем городе, а вы...
– Поняла, поняла, – закивала Надя. – Постараюсь оправдать доверие... Ах, совсем забыла!
– Что? – повскакивали на стульях Дубов и Серапионыч.
– Проездом из Цюриха в Кислоярск я побывала в Санкт-Петербурге и в местных газетах прочла, будто некий бизнесмен-меценат, пожелавший остаться анонимным, передал в Пушкинский Дом несколько ранее не известных писем Тургенева.
– Ах, вот оно что, – протянул Василий. – Хорошо хоть письма действительно попали в надежные руки, а не сгинули где-то в частных коллекциях.
– У нас же дневник ее прабабушки, – напомнила Надя. – Давайте посмотрим. Все-таки женщина, с которой был близко знаком сам Тургенев!
– Да-да, – оживился Серапионыч, – читая такие документы, как бы приобщаешься к иной эпохе, ощущаешь связь времен...
– Однако тут всего пару страниц, – заметил Василий, достав дневник из стола, – а дальше чистые листы.
– Ну да, Кассирова же говорила, что это последняя тетрадка, -вспомнила Чаликова.
Разбирая не совсем четкий почерк, Дубов стал вслух читать:
– "28 октября 1898 года. Начинаю новую тетрадь своего дневника. Боюсь, что последнюю. Сегодня ко мне заходил милейший доктор Никифор Павлович. И хотя он всячески старался заверить меня, что дело идет на поправку, я понимаю, что дни мои сочтены. Ну что же, мне есть что вспомнить, оглядывая свою жизнь. Я была счастлива в муже и детях и дождалась даже внуков. Я была знакома с лучшими людьми своего времени, а с одним из них меня связывали и более тесные узы, хотя наши отношения с И.С., несмотря на все кривотолки, никогда не заходили далее некоего порога, отделяющего истинное чувство от того, что зовут греховной любовью. Как бы там ни было, я пронесла чувство к нему через всю свою долгую и, надеюсь, небесполезную жизнь". Так, ну дальше тут что-то о лекарствах, которые ей прописал Никифор Павлович... Ага, вот: "Не забыть бы дать указание Аннушке, чтобы после моей..."
– Ну, что же, что же? – нетерпеливо вопросил Серапионыч, когда молчание Дубова затянулось.
– А на этом рукопись обрывается, – показал детектив Наде и доктору пустые страницы. – Видимо, больше уже Татьяна Никитична в свой дневник ничего не записала.
– Да, но не могла же она оборвать дневник чуть не на полуслове, -возразила Надя. – Дайте взглянуть. Видите, вот здесь, возле скобок, остатки вырванного листа. На нем, видимо, и окончание записей.
– Ну-ка, ну-ка, – Василий извлек из кармана огромную лупу, с которой никогда не расставался, и внимательно рассмотрел то место, которое указала Надежда. А затем перевел лупу на соседнюю, чистую страницу. – Татьяна Никитична писала с сильным нажимом, – пояснил он, – и если на отсутствующем листе что-то написано, то можно будет прочесть оттиск... О, кое-что я уже вижу! Владлен Серапионыч, записывайте.
Доктор схватил со стола карандаш и листок бумаги, а Василий начал медленно, то и дело прерываясь, диктовать:
– ...смерти предать... предать огню... письма Ивана Сер... А дальше уж совсем ничего не разберешь.
– Ну ясно – предать огню письма Ивана Сергеича Тургенева, -подытожил Серапионыч. – И я понимаю Татьяну Никитичну – совершенно естественное желание, чтобы никто не копался в ее отношениях с писателем. Но потом она рассудила, что письма Тургенева – все-таки достояние мировой культуры, и вырвала этот листок.
– Уверена, что все было совсем иначе, – заявила Надя. – Татьяна Никитична оставила пожелание в силе, но Аннушка – вероятно, ее дочка или близкая подруга – не решилась уничтожить письма и оставила их в семейном архиве. А листок из дневника вырвала сама Софья Кассирова, чтобы...
– Ах, Наденька, вы опять за свое, – не выдержал Серапионыч. – Я уж представляю, в каких черных красках вы распишете ее завтрашнюю встречу с посредником!
– Нет-нет, дорогой доктор, на сей раз я не смогу отойти от объективной передачи информации, – обаятельно улыбнулась Надя. – Даже если бы очень этого захотела...
– Ну, наконец-то вы проявились, госпожа Кассирова, – говорил посредник, теребя шляпу, лежащую у него на коленях. – А то я уж грешным делом начал думать, что вы получили деньги и смылись. А о моих процентах и думать забыли.
– Какие еще проценты! – взвилась Кассирова. – Этот ваш бизнесмен сраный, – последнее слово поэтесса выговорила с особым смаком, – вместо денег подсунул мне пустые бумажки! Я вообще осталась и без товара, и без денег, а вы с меня еще требуете какие-то проценты!
– Сами виноваты, сударыня, – хладнокровно парировал посредник. – Я вам его не навязывал. Вы сами просили, чтобы я вас вывел на покупателя. Вот и получили, чего хотели.
– Я хотела сбагрить товар и получить приличные бабки! – выкрикнула Софья и, спохватившись, заговорила тише: – Я давала верный товар, а что мне всунул ваш бизнесмен? – Кассирова извлекла из сумочки увесистую пачку, перетянутую банковской лентой, и чуть не швырнула ею в лицо собеседника. -Мало того что бумажек внутрь напихал, так даже сверху не настоящие баксы положил, а ксерокопию!
– Тише! – испуганно зашипел посредник, так как посетители уже начали обращать на них внимание. Лишь дама за соседним столиком, сидевшая к ним спиной, даже не оглянулась. Ни Кассирова, ни посредник даже не догадывались, что их соседка ни кто иная как московская журналистка Надежда Чаликова, а в сумочке, что висит у нее через плечо, спрятан портативный диктофон – ее верный спутник, побывавший вместе с хозяйкой во многих горячих точках бывшей дружной семьи советских народов.
Диктофон беспристрастно записывал слова посредника:
– А почему я должен вам верить? Покупателя я знаю давно и, между прочим, знаю как порядочного человека. Может быть, это вы сами бумажек внутрь наложили, а теперь вешаете мне вермишель на уши, чтобы, елки-моталки, процентов не отдавать.
– Ну так устройте мне встречу с этим вашим порядочным бизнесменом, -предложила Софья. – Больно уж хочется еще раз в его честные глаза посмотреть.
– Встречу? Это можно, – подумав, ответил посредник. – Но после того как заплатите десять тысяч. Ну ладно – пускай пять, но исключительно из уважения к вашему поэтическому таланту.
Кассирова театрально вскинула руку, едва не опрокинув кофе себе на платье:
– Боже мой, я только теперь догадалась – вы с ним в сговоре!
– А вот это уже клевета, – ухмыльнулся посредник.
– Ну так подайте на меня в суд, раз клевета, – "наезжала" Софья. -Ничего, я вас выведу на чистую воду!
– Сидеть будем вместе, гражданка Кассирова, – хладнокровно ответил посредник. – Вернее, сидеть будете вы за незаконную распродажу культурных ценностей...
– Какую еще распродажу?! – не выдержала Кассирова. – Распродажа -это когда за "бабки", а за резаную бумагу – не распродажа, а самый настоящий "кидок"!
– Что за выражения – "бабки", "кидок", – скорбно покачал головой посредник. – Можно подумать, вы не поэтесса, а не знаю кто! Лучше отдайте проценты, и расстанемся по-доброму.
– Чем отдайте? – истерично выкрикнула Кассирова. – Пустыми бумажками?!
Слушая эти словесные баталии, Чаликова понимала, что разговор идет по кругу и никакого конструктивного решения не предвидится. Однако Надежда продолжала записывать на диктофон все, что доносилось от соседнего столика – в слабой надежде, что в беседе промелькнет нечто такое, что поможет им с Василием выйти на верный путь.
– Что за выражения – "бабки", "кидок", – звучал монотонный голос посредника. – Можно подумать, вы не поэтесса, а не знаю кто! Лучше отдайте проценты, и расстанемся по-доброму.
– Чем отдайте? – отвечал беспокойный голос Кассировой. – Пустыми бумажками?!
Чаликова нажала кнопку:
– Ну, убедились теперь, дорогой доктор, что за птица эта ваша Софья Кассирова?
– Всем нам свойственно ошибаться в людях, – глубокомысленно глянул в потолок Серапионыч.
– И что же, это вся запись? – удивился Дубов.
– Да нет, пленки хватило еще минут на десять, да и после того они еще целый час препирались, – вздохнула Надя, – но так ни до чего и не договорились. Жаль, что мой поход оказался столь малополезным.
– Давайте послушаем дальше, – предложил Василий, – вдруг чего-нибудь да выудим.
Надя включила диктофон, и диалог в кафе продолжился.
ПОСРЕДНИК: – Не морочьте мне голову! Раз мы с вами договаривались, то потрудитесь выполнять взятые обязательства.
КАССИРОВА: – Может быть, мы с вами и договор подписывали? Если так, то покажите мне его!
ПОСРЕДНИК: – Да что вы, елки-моталки, такое несете! Да будь у меня...
– Стоп! – выкрикнул Василий. Надя слегка удивилась, но прослушивание остановила.
– А что такое? – удивился доктор.
– Мне с самого начала и голос, и даже интонации этого посредника показались очень знакомыми, – в легком возбуждении пояснил детектив. – А когда он произнес "елки-моталки", то я вспомнил! Владлен Серапионыч, вы тоже должны его вспомнить.
– Да уж, причина более чем уважительная, – старательно изображая сочувствие, вздохнул Василий.
– Господин Дубов, – патетически подхватила поэтесса, – выход в свет моего собрания целиком зависит от вас! И если вы вернете похищенные деньги, то моя лучшая поэма "Смерть на Ниле" будет открываться посвящением лично вам!
И не успел Василий опомниться, как госпожа Кассирова поднялась со стула во весь свой могучий рост и замогильным голосом начала чтение:
Конечно, Василий Николаевич был наслышан о гениальности Софьи Кассировой, но он и в страшном сне представить не мог, что ее гениальность приняла именно такие формы и размеры. А мысль о том, что эти стихи в публикации будут связаны с его, Дубова, именем, заставила сыщика невольно застонать. Поэтесса приняла его постанывание за знак одобрения и даже восторга и принялась вещать с еще большим вдохновением:
– Это было давно, это было в Древнем Египте,
В самом прекрасном из прошлых моих воплощений.
Я была возлюбленной страстной жреца Oмона,
Что возносил каждодневно Oмону хвалу во Храме.
Но вот взяла его смерть, и осталась я одинока,
Одна, как чайка на море или верблюд в пустыне,
И стала мне жизнь постыла, любви лишенной...
Больших трудов стоило Василию вклиниться в бурный поэтический поток. Воспользовавшись эффектной паузой после слов "Чу! Идет жрец Омона!", детектив попытался вернуть Кассирову со знойных брегов древнего Нила в прозаичную Кислоярскую действительность:
– И вот однажды, молясь в опустевшем храме,
Я услыхала голос, и этот голос промолвил:
"Будет тебе за любовь за твою награда.
Знай, твой любимый запрятал алмазы и злато
В месте надежном, и стражей надежных приставил
На берегу священном священного Нила,
А сторожами поставил двух крокодилов священных...
– Госпожа Кассирова, будьте любезны, расскажите, как все это случилось.
– Ах да, извините, я несколько увлеклась, – смущенно проговорила Кассирова, грузно опускаясь на стул. – Вы понимаете, Василий Николаич, я раньше никогда не занималась продажей культурных ценностей. Я отправилась к "стенке" – ну, знаете, в скверике, где художники торгуют картинами...
– Да уж, Егор Трофимыч говорил мне, что у милиции все руки не дойдут до этой "стенки", – как бы между прочим заметил Василий.
– Что же дурного в том, что художники продают свои картины? -удивился Серапионыч.
– Если бы художники, – махнул рукой Дубов, – и если бы свои. Там, знаете ли, такие делишки проворачиваются, что просто ахнешь. Например, не так давно один якобы художник продал якобы за десять долларов картину "Пастушок с огурцом", и некий покупатель попытался вывезти ее за границу как яркий образчик постсоветского кича. А оказалось, что под верхним слоем скрывался Рембрандт, похищенный из одной частной коллекции!.. Впрочем, пардон, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.
– Ну, сначала я подошла к торговцам картинами. Стала у них спрашивать, кому я могла бы продать ценные рукописи, а они мне – дескать, что вы, мы только картинами занимаемся, рукописи не по нашей части.
– Просто они к незнакомым относятся настороженно, – заметил Дубов. -Должно быть, приняли вас за агента милиции или ОБХСС. А вообще они хоть черта готовы купить и продать, лишь бы "навариться".
– Тогда я присела на скамейку и стала думать, что делать дальше, -продолжала Кассирова. – А на скамейке как раз пил пиво бедно какой-то одетый господин в старом плаще и в мятой шляпе.
– И вы предложили ему выгодную сделку?
– Нет-нет, поначалу я вообще приняла его за забулдыгу, который мается "после вчерашнего". Но он сам со мною заговорил – сначала предложил угоститься пивом, а когда я отказалась, то заговорил о поэзии.
– Вот как! – хмыкнул Серапионыч. А Дубов что-то черкнул себе в блокнот.
– Да-да, и этот человек проявил немалую осведомленность в творчестве кислоярских поэтов, а в особенности хвалил стихи Софьи Кассировой. Когда же я не выдержала и сказала, кто я, то он тут же бросился целовать мне руки и попросил дать автограф. Проклятый обольститель!
– Ну понятно, – усмехнулся Василий, – и тогда вы совсем растаяли и рассказали ему о бабушкиных письмах.
– Увы, – трагически развела руками Софья. – Вы ведь знаете, какие мы, люди искусства, доверчивые и непрактичные!
"Как же, слышали мы эти сказки", подумал Василий, а вслух спросил:
– И на чем же вы с ним столковались?
– На том, что он найдет покупателя, который приобретет десять писем Тургенева за сто тысяч долларов. Правда, десять тысяч он выговорил себе за посредничество. – Поэтесса тяжко вздохнула. – Назавтра он позвонил мне и сказал, что готов хоть сейчас забрать письма и передать мне девяносто тысяч. Однако я... – Кассирова замялась. – В общем, я попросила, чтобы он свел меня с покупателем напрямую.
– Зачем? – удивился Василий. – Разве вам не все равно, от кого получить деньги?
– Н-нет, – покачала головой поэтесса. – Понимаете, Василий Николаевич, это ведь все-таки семейная реликвия, к тому же связанная с именем самого Тургенева, и я должна была знать, в чьи руки она попадет.
– А, ясно, – кивнул детектив. – Дальнейшее я представляю по рассказу доктора: вы встретились с покупателем в кафе, передали ему письма, он вам отдал чемоданчик с долларами, а они оказались самой примитивной "куклой".
Софья лишь скорбно вздохнула.
– Ну хорошо, а вы могли бы описать этого "покупателя"? – продолжал детектив свои расспросы.
– О да, конечно! – тут же подхватила Кассирова. – Весь такой солидный, в красном пиджаке, с цепями, с "мобильником"... И галстук такой...
– А его лицо вы запомнили?
– Лицо? Да вроде самое обычное. Но зато очки в золотой оправе. И перстни один другого краше...
– Понятно-понятно, – перебил Дубов. – Но он, кажется, был на машине?
– Да-да, черный "Мерседес" с затемненными стеклами, – с готовностью сообщила потерпевшая.
– А может быть, вы запомнили и его номер? – уже почти безнадежно спросил Василий.
– Конечно, запомнила! – вскричала Софья. – Он оказался очень запоминающимся – две шестерки и две восьмерки.
Однако это сообщение у частного детектива особого восторга не вызвало:
– М-да, две шестерки и две восьмерки. Совершенно верно. Вы, госпожа Кассирова, наверняка видели этот "Мерседес" много раз, только обращали внимание не на номер, а на всякие воздушные шарики, цветочки и свадебные ленты, коими он обычно бывает украшен. В общем, ваш "Мерседес" 66-88 – из бюро добрых услуг. А "покупатель", видать, не дурак, умеет пыль в глаза пустить. Возьмем хоть его "прикид" – вы прекрасно запомнили его пиджак, цепь, мобильник и прочие прибамбасы, а на лицо внимания не обратили. Впрочем, похоже, что все эти аксессуары – такая же "липа", как и "Мерседес".
– Так ведь это же замечательно! – возликовал Серапионыч. – Теперь нам остается узнать в бюро добрых услуг, кто арендовал "Мерседес", и брать его тепленьким!
– Не думаю, что он взял "Мерседес" на свое имя, – с сомнением покачал головой Дубов. – Хотя, конечно, и это направление нужно отработать.
– Значит, вы согласны мне помочь? – обрадовалась Кассирова.
– Я должен подумать, – уклончиво ответил Дубов. – Госпожа Кассирова, как я понял, вы собирались продать десять писем Тургенева к вашей прабабушке. И это все, чем вы располагаете?
– Да нет, не совсем. Всего их сохранилось... м-м-м... двенадцать. Но два я решила оставить как семейную реликвию. – Софья извлекла из сумочки несколько бумаг. – Вот одно из них. Вернее, ксерокопия. Если желаете, я вам его зачитаю. – И, не дожидаясь изъявления желаний, принялась с выражением читать:
– "Баден-Баден, Шиллерштрассе 7. Среда, 22/10 мая 1867.
Не могу и выразить, Татьяна Никитична, сколь порадовало меня Ваше письмо, как всегда и умное и дельное. Рад, что у Вас все в порядке и что Вы среди забот о хозяйстве и детях изыскали время не только прочесть мою повесть, но и высказать о ней свое мнение. (Речь идет о романе "Дым", -пояснила Кассирова). Читая Ваши замечания, я об одном сожалел – что Вы не ознакомились с книгой в рукописи, ибо с большинством Ваших замечаний я вполне согласен, но увы – теперь уже поздно что-либо поправить.
Относительно Потугина не могу с Вами до конца согласиться – его я ввел в повесть намеренно и ничуть об этом не сожалею. Как я и ожидал, на него все набросились, и очень рад этому – особенно теперь, в самое время всеславянского опьянения. (Почти такими же словами Иван Сергеевич пишет об этом двумя неделями позже Писареву, – добавила Кассирова). Впрочем, известный Вам милейший Павел Васильевич Анненков грозится написать большую статью с обстоятельным разбором "Дыма", каковую Вы, Татьяна Никитична, сможете прочесть в одном из ближайших номеров "Вестника Европы".
Как жаль, что мы с Вами столь содержательно беседуем в письмах и столь же редко видимся лично. Если Вы все же надумаете отправиться в Европу, то непременно отпишите мне – я несказанно буду рад увидать Вас и насладиться Вашим всегда дельным и умным разговором.
Засим желаю Вам, дорогая Татьяна Никитична, всяческого счастья и удачи в делах как личных, так и в хозяйственных. Кланяюсь Вашим милым деткам и крепко жму руку Вашему супругу Александру Николаевичу – охотится ли он, как прежде, с Дианкой на тетеревей?
Остаюсь преданный Вам Ив. Тургенев".
– Да-а, – вздохнул Серапионыч по окончании чтения, – Иван Сергеич и в эпистолярном жанре столь же хорош, как и в обычной прозе.
– Архив оказался весьма обширным, – продолжала Кассирова, – и, кроме прочего, я там обнаружила дневник, который прабабушка вела долгие годы -полтора десятка тетрадей. Уж не знаю почему, но Владлен Серапионыч предположил, что он может вас заинтересовать, и прихватила с собой последнюю тетрадь, неоконченную. – Софья протянула Василию пожелтевшую тетрадку.
– Вы позволите мне пока оставить ее у себя? – попросил Дубов. -Знаете, доктор прав – иногда установить истину помогают совсем неожиданные предметы и обстоятельства. – Детектив бережно отправил тетрадку в стол.
– Василий Николаевич, так вы согласны взяться за мое дело? – еще раз настойчиво спросила Кассирова.
– Я должен подумать, – вздохнул сыщик. – Прямо и не знаю, с какого бока приняться – зацепок слишком уж мало. Разве что этот посредник...
– Завтра я с ним встречаюсь, – вдруг заявила Кассирова.
– Вот как? – насторожилился детектив. – Где и когда?
– В полдень, в кафе "Кислоярочка".
Василий задумался:
– Конечно, я мог бы туда придти, но вряд ли из этого получится что-то путное – возможно, он меня знает в лицо. И если ваш посредник в сговоре с "бизнесменом", то они наверняка тут же "залягут на дно". Впрочем, возможны любые варианты. Знаете, госпожа Кассирова, сегодня я все обдумаю и завтра вам позвоню.
– Буду ждать! – Обрадованная Кассирова подхватила сумочку и стала пробираться к двери. – Надеюсь на вашу помощь. До свидания, Василий Николаич. До свидания, доктор.
– Надеюсь, до скорого, – кивнул Василий. Серапионыч вскочил со стула и галантно поклонился, приподняв воображаемую шляпу.
Когда дверь за посетительницей закрылась, Василий Николаевич неспеша встал из-за стола и подошел к другой двери, ведущей в небольшую комнатку при сыскной конторе, которую он именовал "девичьей". На сей раз она полностью оправдала свое название, так как дверь, стоявшая в течение визита Софьи Кассировой чуть приоткрытой, отворилась шире, и кабинете появилась молодая женщина.
– Вот так сюрприз, – пробормотал доктор.
– Владлен Серапионыч, позвольте вам представить мою новую помощницу Надежду Чаликову, – довольный произведенным эффектом, сказал Дубов.
– А, здравствуйте, Наденька, – приветливо раскланялся Серапионыч, будто был знаком в нею по меньшей мере сто лет. – А я вас именно такою и представлял. Василий Николаич про вас мне все уши прожужжал...
– А вы, стало быть, и есть тот доктор Серапионыч, о котором я наслышалась столько всякой жути, – рассмеялась Надя.
Доктор хотел было возразить, что слухи о его "жути" сильно преувеличены, но Василий сразу приступил к делу:
– Надя, вы слышали наш разговор с госпожой Кассировой от начала до конца. Что вы со своей стороны могли бы сказать по этому делу?
– По делу пока ничего, – призналась Чаликова, – но собственно госпожа Кассирова показалось мне дамой весьма неискренней и даже более того – элементарно корыстолюбивой.
– Это ваша журналистская интуиция? – спросил Дубов, удерживая Серапионыча, который уже собирался броситься в бой на защиту своей пациентки.
– Не только, – чуть подумав, ответила Надя. – Ясно видно, что она что-то скрывает, или, скажем так, недоговаривает. Она пришла к вам за помощью, а вам приходилось чуть не клещами вытаскивать у нее слово за словом. И потом, торговать личной перепиской собственной прабабушки! По-моему, это уж просто верх бесстыдства.
– Но ведь она же продала не все письма, – не выдержал доктор. – Две штуки оставила.
– Думаю, что больше, – не задумываясь заявила Надя. – И поверьте мне, отнюдь не как семейную реликвию. Если об этих десяти узнает общественность и в печати поднимется шумиха – как же, обнаружили доселе неизвестные автографы Тургенева! – то за каждый новый материал Кассирова уже будет получать все больше, в зависимости от степени сенсации. А кончатся письма, так и бабушкины дневники в ход пойдут.
– Вы, сударыня, просто предубеждены к госпоже Кассировой, – с обидой произнес Серапионыч. – А ведь она поэтесса, и деньги ей нужны для издания своих произведений.
– Судя по ее крокодильским стишкам, госпожа Кассирова такая же поэтесса, как я – космонавт, – парировала Надежда. – И если этим она собирается потчевать читателей...
– Вы ничего не понимаете в поэзии! – выкрикнул Серапионыч. Тут уж Василий, почувствовав, что дискуссия вот-вот сойдет с рельсов конструктивности, решил вмешаться:
– Наденька, да вы не обижайтесь на доктора – он всегда так: хоть и понимает, что не прав, но продолжает спорить из упрямства.
Серапионыч с мнимо уязвленным видом замолк, а Надя продолжала:
– Да я и не обижаюсь. В конце концов, может быть, доктор и прав – я действительно не ахти какой знаток поэзии. Но меня несколько смутила форма сделки. Казалось бы, не все ли равно, от кого получить деньги – от покупателя или от посредника? И я понимаю, почему Кассирова так настаивала на личной встрече с "бизнесменом". Она надеялась, получив сто тысяч наличными, каким-то образом "кинуть" посредника: или вообще не отдавать его десять процентов, или отдать только часть.
– Нельзя так дурно думать о людях, Наденька, – укоризненно покачал головой доктор. – Василий Николаич, скажите хоть вы свое веское слово!
– Знаете, Надя, мне ваши выводы кажутся все-таки несколько поспешными, – раздумчиво сказал Дубов, – хотя в некотором резоне им не откажешь.
– Во всяком случае, на вашем месте помогать Кассировой я бы не стала, – резюмировала Надя.
– М-да, пожалуй, – вздохнул детектив, – но дело, к сожалению, не в одной Кассировой. На свободе опасный мошенник, который не только обманывает людей, но и дискредитирует честных бизнесменов, которых все-таки большинство.
При этих словах Серапионыч, не выдержав, громко фыркнул.
– Поэтому, Наденька, я прошу вашей помощи, – строго глянув на доктора, продолжал Дубов, – и не столько госпоже Кассировой, сколько мне. А точнее, делу справедливости.
– И что от меня требуется? – глаза журналистки загорелись.
– Как вы слышали, завтра в полдень наша клиентка встречается в кафе "Кислоярочка" с посредником, личность и роль которого во всем этом деле пока что для нас остается неясной. И я, и доктор – лица, давно примелькавшиеся в нашем городе, а вы...
– Поняла, поняла, – закивала Надя. – Постараюсь оправдать доверие... Ах, совсем забыла!
– Что? – повскакивали на стульях Дубов и Серапионыч.
– Проездом из Цюриха в Кислоярск я побывала в Санкт-Петербурге и в местных газетах прочла, будто некий бизнесмен-меценат, пожелавший остаться анонимным, передал в Пушкинский Дом несколько ранее не известных писем Тургенева.
– Ах, вот оно что, – протянул Василий. – Хорошо хоть письма действительно попали в надежные руки, а не сгинули где-то в частных коллекциях.
– У нас же дневник ее прабабушки, – напомнила Надя. – Давайте посмотрим. Все-таки женщина, с которой был близко знаком сам Тургенев!
– Да-да, – оживился Серапионыч, – читая такие документы, как бы приобщаешься к иной эпохе, ощущаешь связь времен...
– Однако тут всего пару страниц, – заметил Василий, достав дневник из стола, – а дальше чистые листы.
– Ну да, Кассирова же говорила, что это последняя тетрадка, -вспомнила Чаликова.
Разбирая не совсем четкий почерк, Дубов стал вслух читать:
– "28 октября 1898 года. Начинаю новую тетрадь своего дневника. Боюсь, что последнюю. Сегодня ко мне заходил милейший доктор Никифор Павлович. И хотя он всячески старался заверить меня, что дело идет на поправку, я понимаю, что дни мои сочтены. Ну что же, мне есть что вспомнить, оглядывая свою жизнь. Я была счастлива в муже и детях и дождалась даже внуков. Я была знакома с лучшими людьми своего времени, а с одним из них меня связывали и более тесные узы, хотя наши отношения с И.С., несмотря на все кривотолки, никогда не заходили далее некоего порога, отделяющего истинное чувство от того, что зовут греховной любовью. Как бы там ни было, я пронесла чувство к нему через всю свою долгую и, надеюсь, небесполезную жизнь". Так, ну дальше тут что-то о лекарствах, которые ей прописал Никифор Павлович... Ага, вот: "Не забыть бы дать указание Аннушке, чтобы после моей..."
– Ну, что же, что же? – нетерпеливо вопросил Серапионыч, когда молчание Дубова затянулось.
– А на этом рукопись обрывается, – показал детектив Наде и доктору пустые страницы. – Видимо, больше уже Татьяна Никитична в свой дневник ничего не записала.
– Да, но не могла же она оборвать дневник чуть не на полуслове, -возразила Надя. – Дайте взглянуть. Видите, вот здесь, возле скобок, остатки вырванного листа. На нем, видимо, и окончание записей.
– Ну-ка, ну-ка, – Василий извлек из кармана огромную лупу, с которой никогда не расставался, и внимательно рассмотрел то место, которое указала Надежда. А затем перевел лупу на соседнюю, чистую страницу. – Татьяна Никитична писала с сильным нажимом, – пояснил он, – и если на отсутствующем листе что-то написано, то можно будет прочесть оттиск... О, кое-что я уже вижу! Владлен Серапионыч, записывайте.
Доктор схватил со стола карандаш и листок бумаги, а Василий начал медленно, то и дело прерываясь, диктовать:
– ...смерти предать... предать огню... письма Ивана Сер... А дальше уж совсем ничего не разберешь.
– Ну ясно – предать огню письма Ивана Сергеича Тургенева, -подытожил Серапионыч. – И я понимаю Татьяну Никитичну – совершенно естественное желание, чтобы никто не копался в ее отношениях с писателем. Но потом она рассудила, что письма Тургенева – все-таки достояние мировой культуры, и вырвала этот листок.
– Уверена, что все было совсем иначе, – заявила Надя. – Татьяна Никитична оставила пожелание в силе, но Аннушка – вероятно, ее дочка или близкая подруга – не решилась уничтожить письма и оставила их в семейном архиве. А листок из дневника вырвала сама Софья Кассирова, чтобы...
– Ах, Наденька, вы опять за свое, – не выдержал Серапионыч. – Я уж представляю, в каких черных красках вы распишете ее завтрашнюю встречу с посредником!
– Нет-нет, дорогой доктор, на сей раз я не смогу отойти от объективной передачи информации, – обаятельно улыбнулась Надя. – Даже если бы очень этого захотела...
* * *
Разговор Софьи Кассировой и посредника шел в повышенных тонах, хотя собеседники старались особо не шуметь, так как дело происходило в людном месте, а точнее – в кафе "Кислоярочка", том самом, где неделю тому назад поэтесса совершила столь неудачную сделку.– Ну, наконец-то вы проявились, госпожа Кассирова, – говорил посредник, теребя шляпу, лежащую у него на коленях. – А то я уж грешным делом начал думать, что вы получили деньги и смылись. А о моих процентах и думать забыли.
– Какие еще проценты! – взвилась Кассирова. – Этот ваш бизнесмен сраный, – последнее слово поэтесса выговорила с особым смаком, – вместо денег подсунул мне пустые бумажки! Я вообще осталась и без товара, и без денег, а вы с меня еще требуете какие-то проценты!
– Сами виноваты, сударыня, – хладнокровно парировал посредник. – Я вам его не навязывал. Вы сами просили, чтобы я вас вывел на покупателя. Вот и получили, чего хотели.
– Я хотела сбагрить товар и получить приличные бабки! – выкрикнула Софья и, спохватившись, заговорила тише: – Я давала верный товар, а что мне всунул ваш бизнесмен? – Кассирова извлекла из сумочки увесистую пачку, перетянутую банковской лентой, и чуть не швырнула ею в лицо собеседника. -Мало того что бумажек внутрь напихал, так даже сверху не настоящие баксы положил, а ксерокопию!
– Тише! – испуганно зашипел посредник, так как посетители уже начали обращать на них внимание. Лишь дама за соседним столиком, сидевшая к ним спиной, даже не оглянулась. Ни Кассирова, ни посредник даже не догадывались, что их соседка ни кто иная как московская журналистка Надежда Чаликова, а в сумочке, что висит у нее через плечо, спрятан портативный диктофон – ее верный спутник, побывавший вместе с хозяйкой во многих горячих точках бывшей дружной семьи советских народов.
Диктофон беспристрастно записывал слова посредника:
– А почему я должен вам верить? Покупателя я знаю давно и, между прочим, знаю как порядочного человека. Может быть, это вы сами бумажек внутрь наложили, а теперь вешаете мне вермишель на уши, чтобы, елки-моталки, процентов не отдавать.
– Ну так устройте мне встречу с этим вашим порядочным бизнесменом, -предложила Софья. – Больно уж хочется еще раз в его честные глаза посмотреть.
– Встречу? Это можно, – подумав, ответил посредник. – Но после того как заплатите десять тысяч. Ну ладно – пускай пять, но исключительно из уважения к вашему поэтическому таланту.
Кассирова театрально вскинула руку, едва не опрокинув кофе себе на платье:
– Боже мой, я только теперь догадалась – вы с ним в сговоре!
– А вот это уже клевета, – ухмыльнулся посредник.
– Ну так подайте на меня в суд, раз клевета, – "наезжала" Софья. -Ничего, я вас выведу на чистую воду!
– Сидеть будем вместе, гражданка Кассирова, – хладнокровно ответил посредник. – Вернее, сидеть будете вы за незаконную распродажу культурных ценностей...
– Какую еще распродажу?! – не выдержала Кассирова. – Распродажа -это когда за "бабки", а за резаную бумагу – не распродажа, а самый настоящий "кидок"!
– Что за выражения – "бабки", "кидок", – скорбно покачал головой посредник. – Можно подумать, вы не поэтесса, а не знаю кто! Лучше отдайте проценты, и расстанемся по-доброму.
– Чем отдайте? – истерично выкрикнула Кассирова. – Пустыми бумажками?!
Слушая эти словесные баталии, Чаликова понимала, что разговор идет по кругу и никакого конструктивного решения не предвидится. Однако Надежда продолжала записывать на диктофон все, что доносилось от соседнего столика – в слабой надежде, что в беседе промелькнет нечто такое, что поможет им с Василием выйти на верный путь.
* * *
Дубов, Чаликова и Серапионыч сидели вокруг стола в рабочем кабинете частного детектива и внимательно слушали то, что вещал диктофон, лежащий посреди стола.– Что за выражения – "бабки", "кидок", – звучал монотонный голос посредника. – Можно подумать, вы не поэтесса, а не знаю кто! Лучше отдайте проценты, и расстанемся по-доброму.
– Чем отдайте? – отвечал беспокойный голос Кассировой. – Пустыми бумажками?!
Чаликова нажала кнопку:
– Ну, убедились теперь, дорогой доктор, что за птица эта ваша Софья Кассирова?
– Всем нам свойственно ошибаться в людях, – глубокомысленно глянул в потолок Серапионыч.
– И что же, это вся запись? – удивился Дубов.
– Да нет, пленки хватило еще минут на десять, да и после того они еще целый час препирались, – вздохнула Надя, – но так ни до чего и не договорились. Жаль, что мой поход оказался столь малополезным.
– Давайте послушаем дальше, – предложил Василий, – вдруг чего-нибудь да выудим.
Надя включила диктофон, и диалог в кафе продолжился.
ПОСРЕДНИК: – Не морочьте мне голову! Раз мы с вами договаривались, то потрудитесь выполнять взятые обязательства.
КАССИРОВА: – Может быть, мы с вами и договор подписывали? Если так, то покажите мне его!
ПОСРЕДНИК: – Да что вы, елки-моталки, такое несете! Да будь у меня...
– Стоп! – выкрикнул Василий. Надя слегка удивилась, но прослушивание остановила.
– А что такое? – удивился доктор.
– Мне с самого начала и голос, и даже интонации этого посредника показались очень знакомыми, – в легком возбуждении пояснил детектив. – А когда он произнес "елки-моталки", то я вспомнил! Владлен Серапионыч, вы тоже должны его вспомнить.