Абаринова-Кожухова Елизавета. Искусство наступать на швабру

   – Что это? – удивился политик.
   – Не знаю, еще не разворачивал. Это мне передала Степановна во время нашего страстного поцелуя, так сказать, из уст в уста.
   Гераклов извлек бумажку. На ней мелким почерком был написан подробный отчет о событиях последних дней, а внизу указано время выхода в эфир и длина волны – 1,73 миллиметра.
   – Я думаю, что мне нечего от вас скрывать. Ведь мы с вами, – Oтрадин усмехнулся, – в одной шайке. Не так ли?
   – Не так, – резко возразил Гераклов. – В разных.
   Андрюша растерялся:
   – A как же это самое, в общем, "Полкведим невинс неракста"?
   – И вы могли подумать, что я – я! – Константин Гераклов, мог вступить в сговор с этими красными недобитками! – патетически, как на митинге, воскликнул Гераклов. – Просто кое-кто подслушал и пароль, и вообще всю сцену вашего совращения. Подумать только – человек готов за какой-то миллион продать и ум, и честь, и совесть. Стыдно, уважаемый Андрей Владиславович!
   – A что мне оставалось делать? – возразил радист. – Они бы все равно нашли способ добиться своего, а так у меня хоть появилась возможность как-то их контролировать.
   – В каком смысле контролировать? – переспросил Гераклов. – Вы что, ведете какую-то свою игру? На кого работаете?!
   Oтрадин на минутку задумался:
   – Сейчас я не могу вам открыть, какую игру я веду и на кого работаю. Но одно могу сказать твердо – с шайкой Серебрякова я ничего общего не имею.
   – Значит, вы с нами? – обрадовался Гераклов.
   – Не совсем, – возразил радист. – Как выразился бы поэт, "Двух станов не боец, но только гость случайный..."
   – Так уж и случайный? – хмыкнул Константин Филиппович.
   – Да, вы правы – не случайный. Я ответил бы так: я против них, но не с вами, хотя в настоящее время и не против вас. Поэтому я готов до определенного момента вам помогать.
   – Что-то вы темните, – поморщился Гераклов. – A я предпочитаю сражаться в открытую.
   – Что будем делать с этим посланием? – еще чуть помолчав, спросил Oтрадин. – Передавать его или нет?
   – Делайте, что хотите, – махнул рукой Гераклов. – Все равно скоро эта мышиная возня прекратится: если на выборах победят левые патриоты, то всем нам не поздоровится, а если Яйцын... Давайте лучше послушаем новости.
   Музыка прекратилась, и рулевой "Икс-игрек-зет плюс" Яша Кульков приступил к обзору событий дня:
   – Здравствуйте, дорогие господа радиослушатели! Вы знаете, как мы вас любим и как готовы и вас научить любить, чтобы вы делали это регулярно каждый день. Причем самыми разными способами, о чем главная новость. Вступила в решающую фазу предвыборная борьба за многотрудное кресло Президента Кислоярской Республики. Сегодня кандидат от левых товарищ Зюпилов посетил собрание КАСРа. Для тех, кто не в курсе, поясняю: Кислоярское общество сексуального равноправия. Уважаемый политик призвал товарищей гомосексуалистов и лесбиянок голосовать за себя, обещая в случае прихода к власти узаконить однополые браки. Активисты клуба со своей стороны пообещали пригласить товарища Зюпилова на первую же комсомольскую свадьбу. Интересно, чем на это ответит наш Президент Кирилл Аркадьевич Яйцын? Может быть, разведется с Ангелиной Францевной и обвенчается со своим новым старшим помощником господином Селезнем? A ведь времени до выборов осталось уже совсем немного. Ну а теперь по вашим многочисленным заявкам споет Старуха Изергиль – молодая, но подающая большие надежды исполнительница, восходящая звезда советской эстрады.

* * *

   В сторону яхты медленно плыла шлюпка, и на этот раз в ней можно было разглядеть самого Ивана Петровича Серебрякова. Но он был один – без Егора. Недалеко от шлюпки, параллельно ей, плыла Кисси, и ее голова на длинной шее то и дело появлялась над водой. Кок опасливо грозил ей то веслом, то костылем, а то и просто кулаком.
   – Где Егор?! – набросились на кока обитатели яхты, когда он с трудом забрался на палубу.
   – Мы решили его ненадолго задержать, – самоуверенно ответил Серебряков. – Один заложник хорошо, а два – еще лучше.
   – Это бесчестно, господин Серебряков! – уничижительно заявил Гераклов, только что явившийся из радиорубки.
   – Честно – не честно, все это понятия не материальные – парировал кок. – Главное для нас – революционная необходимость! Да вы не беспокойтесь, мы вовсе не собираемся держать их в сыром подвале. Более того, им даже будет дана свобода передвижения в пределах острова. Естественно, только в дневное время и под нашим контролем. И голодом морить мы их не будем. Хотя это зависит от вас: чем лучше вы будете кормить нас, тем больше перепадет и Егору с Вероникой Николаевной. A что поделаешь – закон перераспределения собственности!
   – Чужой собственности! – не удержался Грымзин.
   – Свое берем, – презрительно бросил Иван Петрович. – Ладно, хватит травить баланду, пошли на кухню!

* * *

   Когда Серебряков уже спускался в нагруженную продуктами шлюпку, на палубу явился Грымзин.
   – Возьмите вот это, – банкир протянул коку толстую книгу в твердой обложке. – Для Егора, чтоб ему не было так скучно.
   – Что за книга? – строго спросил Петрович. – Надеюсь, не Солженицын? A, "Теория и практика банковского учета"! Ладно, возьму, хотя пользы от нее никакой: как только мы возьмем власть, все банки национализируем, а банкиров отправим канавы копать!
   – Кишка тонка! – проворчал Грымзин и ушел к себе в каюту. A Серебряков лихо отчалил в сторону острова.
   – Ну, что будем делать, Владлен Серапионыч? – спросил Гераклов, отойдя с доктором в сторонку.
   – A что делать? – пожал плечами доктор. – Ждать и надеяться на лучшее. A если мы начнем активничать, то они могут просто убить и Егора, и Веронику Николаевну, а их останки... Ну, впрочем, о дальнейшем вам более квалифицированно расскажет господин Ибикусов.
   – Неужели они посмеют?..
   – Посмеют, еще как посмеют. Неужели вы думаете, Константин Филиппович, что уничтожив столько миллионов людей, они остановятся перед тем, чтобы ликвидировать еще двоих или троих?
   – Но я не могу допустить, чтобы над островом, да еще и на горе, названной моим именем, развевалось это мерзкое знамя! – громогласно заявил Гераклов. – Для меня это личное оскорбление!

* * *

   Бесконечный летний день близился к закату, но солнце светило ярко и грело жарко. Проведя рекогносцировку местности, пираты приступили к раскопкам в тех местах, где на их "липовой" карте были нарисованы звездочки. И начать решили с первой – на северной, дальней от "рыбацкого домика" оконечности острова. В хибаре остался на страже штурман Лукич – что-то наигрывая на губной гармошке, он наблюдал за берегом и за "Инессой", чтобы в случае вылазки противника оповестить занятых кладоискательством Петровича и Степановну. Неподалеку от домика на пеньке сидела Вероника. Она отрешенно глядела на море, время от времени отгоняя мух уже не совсем белым боа.
   Егор после обеда предпринял восхождение на пик Гераклова. Недалеко от подножия креста оказалась песчаная площадка, где Егор устроился позагорать, положив трусики под голову. Чтобы разогнать тревожные мысли, он принялся читать "Теорию и практику банковского учета", и поначалу глава "Способы невозврата авуаров вкладчикам" даже заинтересовала юного искателя приключений, но вскоре книжка выпала из рук, и Егор задремал.
   Ощущение чьего-то присутствия вернуло его к реальности. И действительно, прямо над ним стояла Вероника Николаевна. Не говоря ни слова, она, извиваясь, стянула с себя вечернее платье и, оставшись в тонком кружевном белье, опустилась на жаркий песок рядом с Егором.
   – Послушай, мальчик мой, ведь они все равно живыми нас отсюда не выпустят, – страстно зашептала Вероника. – Ах, если нам суждено умереть на этом загаженном чайками острове, так давай же перед мучительной смертью насладимся жизнью!
   Однако насладиться в последний раз жизнью им на сей раз не удалось, поскольку в кустах раздался громкий хруст, и прямо на парочку заложников выскочила Кисси – оказывается, она была не только водоплавающей. Как были, Егор с Вероникой вскочили и побежали вниз по склону, ощущая за спиной жаркое дыхание и дикий рев Кисломорского чудища.
   Очень скоро они оказались на берегу, возле привязанных к ивам лодок. Кисси остановилась между пристанью и рыбацким домиком, откуда выскочил Лукич. Штурман выхватил револьвер, но выстрелить не успел – Кисси с неожиданной быстротой бросилась на него, свалила с ног и, выхватив огромной перепончатой лапой револьвер, закинула его в море. Егор с Вероникой между тем лихорадочно отвязывали одну из шлюпок.
   Когда совсем обалдевший от такого налета Лукич смог подняться на ноги, шлюпка уже отчалила от берега, и Кисси, плывя сзади, подталкивала ее.
   – Ак ту маука тада! – грязно выругался штурман, выуживая из воды промокший револьвер.
   Егор и Вероника, схватив каждый по веслу, отчаянно гребли в сторону яхты. На пол пути Кисси отплыла в сторону и, махнув хвостом, исчезла в воде.
   – Спасибо, Кисси! – крикнул ей вдогонку Егор.

* * *

   На "Инессе" были немало удивлены и обрадованы, когда из шлюпки на борт поднялись не Серебряков или кто-то из его подручных, а совершенно обнаженный Егор и Вероника в нижнем белье, то есть в чулках и в боа.
   Вечером по случаю столь чудесного избавления из плена был устроен праздничный ужин, на котором звучали тосты в честь Кисси. Грымзин пил пепси-колу, Серапионыч – свой любимый чаек с добавкой из скляночки, а остальные – столь чтимую Геракловым "Сангрию". Правда, сам Константин Филиппович почти не пил. Он казался чем-то озабоченным и, против обыкновения, больше молчал, чем говорил.
   После ужина Гераклов, Серапионыч и Грымзин по традиции собрались на очередной "совет в Филях".
   – Похоже, ситуация изменилась в нашу пользу, – говорил Грымзин. -Во-первых, в их распоряжении больше нет заложников, а во-вторых, одна шлюпка теперь на "Инессе".
   – Да, но мы не можем быть уверены в своих соседях здесь, на яхте, -возразил доктор. – По меньшей мере в четверых. Вероника Николаевна, хоть и осталась без карты, но, я думаю, не оставила своих авантюрных планов. Ибикусов – вообще темная лошадка. Ха, так он действительно от ночевок в угольной яме стал черным, как эфиоп. Адмирал мне вообще-то кажется порядочным человеком, но кто знает, что у него на уме? Наконец, радист прямо состоит в сговоре с шайкой Серебрякова.
   – Не состоит, – рассеянно возразил Гераклов. – Он мне признался, что имеет во всем этом деле какие-то свои интересы. Я ему не очень-то верю, но не думаю, что он врет. У меня на это политический нюх. Так что он, скорее, чего-то недоговаривает.
   – Значит, Oтрадин – это "третья сила"? – сказал Грымзин.
   – Скорее, четвертая, – уточнил Серапионыч, – если третьей считать мадемуазель Курскую.

* * *

   Поздно вечером, когда окончательно стемнело и на небе высыпали яркие звезды, на палубу вышел политик Гераклов. Задумчиво потопал ногой, как бы желая убедиться в ее, палубы, наличии. После чего уже бодро двинулся к шлюпке. Осторожно, стараясь не создавать лишнего шума, он спустил ее на воду и поплыл в сторону острова.

* * *

   Владлену Cерапионычу не спалось. После праздничного ужина и обсуждения текущей обстановки в голову доктора назойливо лезли разные ненужные мысли и воспоминания о событиях давних, казавшихся надежно похороненными на дне памяти. Вдруг вспомнилось, как он лет сорок с лишним назад, тогда еще начинающим медиком, жил на Мичуринской улице в соседстве с самим Александром Петровичем Разбойниковым, в ту пору молодым, но подающим надежды инструктором горкома.
   Чтобы отогнать столь неприятные воспоминания, Серапионыч зажег лампу и достал из тумбочки книжку, которую взял в дорогу. Это был сборник рассказов молодых кислоярских писателей "Любовь в саване", выпущенный издательством "Светоч". В нем юные авторы морочили читателям головы всякими склепами, некрофилами и прекрасными покойницами – как раз тем, что Серапионыч, заведуя Кислоярским моргом, мог наблюдать хоть каждую ночь. Поэтому, прожевав несколько страниц этого гениального чтива, Серапионыч уронил голову на подушку и крепко уснул.

СОН ДОКТОРА СЕРАПИОНЫЧА

   Приснился Cерапионычу все тот же дом на Мичуринской и его скромная холостяцкая квартирка, куда по утрам ненадолго робко заглядывало солнышко и в любое время суток бесцеремонно пялился каменный человек с усами и в военном мундире, установленный на массивном постаменте в сквере напротив.
   Как-то вечером к доктору заглянул сосед.
   – Что случилось, Александр Петрович? Что-нибудь с супругой?
   – Хуже, доктор, хуже! – Всегда спокойный и самоуверенный товарищ Разбойников выглядел каким-то растерянным. – Супруга моя умерла.
   Серапионыч открыл рот, чтобы высказать соседу всю степень сочувствия и соболезнования, но Разбойников, подняв руку, пресек этот процесс:
   – Не надо. Случилось нечто еще худшее – оппортунисты подняли руку на самое святое. – Александр Петрович глянул в окно, доктор тоже. Ему показалось, что каменный человек одобрительно кивнул. – Так вот, сегодня у нас в горкоме идет обсуждение итогов XX съезда партии. Собрание затянулось, я только на пять минут сюда вырвался.
   – Я могу вам чем-то помочь? – участливо спросил доктор.
   – Увы, – тяжко вздохнул Разбойников, – воскресить Алевтину Ивановну вам не по силам. Тем более, его. – Александр Петрович снова кивнул в сторону окна. – Единственное, о чем я вас хотел попросить – если я к утру не вернусь, то передайте ключ от квартиры человеку из похоронного бюро, он должен подойти часов в семь, чтобы снять мерку для гроба и все такое...
   Разбойников сунул доктору ключ и убежал бороться за святые идеалы, а Серапионыч остался один в своей квартире. Весть о кончине супруги Разбойникова расстроила его не меньше, чем самого Александра Петровича. Доктор давно и страстно был влюблен в Алевтину Ивановну, но молчал о своих чувствах, дабы не вносить разлада в дружную соседскую семью. Кроме того, он отлично понимал, что обнаружь он свои чувства к жене видного функционера, то вслед за этим тут же последовал бы арест и десять лет без права переписки.
   Доктор долго сидел в кресле, бездумно сжимая в руке ключ, и думал о покойнице. Потом резко встал и вышел из комнаты.
   "Нет, ну я же не некрофил, – уговаривал себя Серапионыч по дороге. -Что в том плохого, если я просто взгляну на нее?".
   И вот он уже входит в квартиру Разбойниковых. Там тихо, как в заброшенных склепах на Матвеевском кладбище. Полночная тишина кажется густой, будто кисель. В спальне на большой постели лежит Алевтина Ивановна. Она и при жизни казалась доктору самой милой и привлекательной женщиной в Кислоярске. A теперь ее тело светится в темноте мертвенной бледностью. Уже не отдавая отчета своим действиям, Серапионыч дрожащими руками начинает ее раздевать. Тело как будто налито тяжелой, твердой резиной и туго поддается, но вот оно уже освобождено от платья, и теперь, лишь приподняв некогда мягкие пышные бедра Алевтины Ивановны, вниз сползают трусики (фабрика "Москвошвея"), влекомые трясущимися пальцами доктора. Он стоит на коленях возле тела, которое белеет в полумраке комнаты. На женщине лишь светлые чулки (рижская фабрика "Аврора") и лифчик (свердловский ордена Ленина комбинат им. Кирова), которые также сливаются с белизною тела. Светлые волосы на голове и внизу живота – все сливается в глазах Cерапионыча как бы в мягкий колышущийся саван. И он начинает осыпать это тело поцелуями. Он обнимает женщину, он гладит ее упругие груди, он прикасается к ее лону, и горячая волна желания накрывает его с головой. "Узнает Петрович – три года лагерей", со страхом подумалось доктору в краткий миг просветления сознания.
   И вот уже Серапионыч ложится рядом с ней (пять лет), и руки сами тянутся к ее ногам (семь строгого режима), они гладят тонкий нейлон и осторожно пытаются раздвинуть ляжки (десять лет). И они упруго поддаются и открывают вход... Вход в мертвое тело супруги инструктора Кислоярского горкома, куда судорожными толчками врывается кипящая жизнью страсть доктора (верный расстрел). Бледное, безучастное ко всему лицо Алевтины Ивановны взвинчивает экстаз Cерапионыча до предела, и... Ему кажется, что духи ночи трясут его тело и колотят, ликуя вместе с ним.
   Доктор поднялся с Алевтины Ивановны, кое-как натянул на нее платье и, все так же сжимая ключ, двинулся ко входной двери. Но тут дверь распахнулась и на пороге возник товарищ Разбойников. Он прошел в комнату и не глядя рухнул в кресло. Казалось, что его не удивило ни присутствие в квартире доктора, ни не слишком товарный вид покойницы.
   – Что с вами, Александр Петрович? – воскликнул Серапионыч. – На вас же лица нет!
   – Все кончено! – простонал Разбойников. – Эти мерзавцы, уклонисты, лизоблюды... Я один был против. Они решили поддержать решения съезда и снести памятник!..
   Как бы в продолжение его слов в ночной тишине послышался звук подъезжающего грузовика. Серапионыч подошел к окну и в неверном свете фонаря увидел, как из машины вышли несколько человек и начали опутывать постамент какими-то проводами.
   – Ложись! – крикнул один из них, и через миг прогремел взрыв. Памятник покачнулся и медленно, нехотя упал, на ходу разваливаясь на куски. Отделившаяся голова влетела прямо в окно квартиры Разбойникова, и доктор едва успел увернуться от града осколков.

* * *

   Проснулся Серапионыч от какого-то грохота. По полу каюты, в такт легкому волнению на море, каталась упавшая с тумбочки настольная лампа. Сквозь иллюминатор в каюту заглядывало утреннее солнышко. Слегка пошатываясь, доктор подошел к нему и увидел укоризненно покачивающийся на волнах безголовый монумент. Доктор энергично встряхнул головой, и призрак исчез.
   – Прав Гераклов, пора переходить на "Сангрию", – пробормотал Серапионыч и принялся одеваться.

ДЕНЬ ШЕСТОЙ – СУББОТА

   Утром с "Инессы" даже невооруженным глазом можно было заметить, что на вершине горы Гераклова что-то происходит. A глянув через адмиральский бинокль, нетрудно было разглядеть, как Степановна и Лукич сдирают с креста-самолета цветастый государственный флаг Кислоярской Республики и водружают на прежнее место красное знамя, скроенное из паруса яхты, с грубо намалеванным посредине белым кругом.
   Когда Гераклов, потягиваясь и зевая, поднимался из своей каюты на палубу, возле радиорубки его перехватил Oтрадин:
   – Константин Филиппович, можно вас на минутку?.. Ведь это вы сорвали красный флаг и повесили государственный, не так ли? – понизив голос, спросил радист, когда они оказались в рубке.
   – Конечно, я! – охотно сознался Гераклов.
   – Ну и чего вы добились? Они уже вернули свое знамя на прежнее место.
   – Ничего, зато теперь будут знать, что не все им сойдет с рук!
   – Но теперь они злые, как черти, – возразил Oтрадин, – а я хотел сделать вам одно предложение. Но сейчас, право же, не знаю, как быть...
   – Что за предложение? – заинтересовался Гераклов.
   – Понимаете ли, мы находимся в патовом каком-то положении: должны стоять тут на якоре и ждать, пока они там или перекопают весь остров, или подъедят все свои припасы.
   – Ну почему же? Я тут предлагал господину Грымзину взять остров штурмом, но он что-то не очень...
   – Правильно, зачем устраивать побоище? – подхватил радист. – A я предлагаю другой вариант: направить меня к Серебрякову кем-то вроде парламентария. Я мог бы попробовать с ними о чем-то договориться, а заодно и разведал бы, что у них там где.
   – A если они вас задержат, возьмут в заложники?
   – Ни в коем разе. Любого другого – да, но только не меня. Во-первых, меня-то они считают за своего, а во-вторых, я им нужен здесь, при радиостанции.
   Гераклов на минутку задумался.
   – Ну ладно, – решился он. – Кто не рискует, тот не пьет "Сангрию".

* * *

   Через пол часа все обитатели яхты уже провожали Oтрадина на остров, как считали многие – на верную погибель. Когда шлюпка достигла берега, радиста встретил сам Иван Петрович Серебряков – он нес сторожевую вахту, пока его компаньоны разрабатывали следующую точку на "липовой" карте.
   – A, товарищ Oтрадин, какими судьбами! – обрадовался кок.
   – Товарррищ, вперрред! – крикнул Гриша у него на плече.
   – Да вот, приехал поглядеть, как вы добываете мой миллион, -усмехнулся радист. – A если серьезно, то прибыл сообщить, что текст передан в эфир соответственно указаниям и что я готов к дальнейшему сотрудничеству.
   – Жаль, подробного отчета не подготовил, – вздохнул кок. – Ну, передай, что у нас все в порядке и что я желаю победы товарищу Зюпилову. Хотя он и слизняк... Слушай, а как это они тебя отпустили?
   – Они меня сюда послали, – не без важности ответил радист. – Так что официально я выполняю роль дипломата, или, если хотите, посредника.
   – A, ну ясно. Так чего же они хотят?
   – Ну, вы не обижайтесь, Иван Петрович, но первым делом я уполномочен предложить вам раскаяться в содеянном и сдаться законным властям, уповая на их гуманность и милосердие. Только, как я понимаю, ответ будет отрицательным.
   – Правильно понимаете, – благодушно ответил Иван Петрович. – И что еще им нужно?
   – Не только им, но и мне тоже. Мы все, кроме разве что адмирала, люди сухопутные, а целую неделю на волнах – эдак можно и морскую болезнь подцепить... Вот, нельзя ли нам хотя бы иногда высаживаться на берег?
   – Если кто попытается приблизиться к острову – тут же открываем огонь на поражение! – резко ответил Серебряков. – Так и передайте. Впрочем, -вновь чуть смягчился кок, – там, с северо-восточной стороны, есть два небольших островка, вот по ним и гуляйте на здоровье, мы никаких препон чинить не будем. И еще – скажи Гераклову, что если он хоть раз покусится на наше знамя, то пускай пеняет на себя!
   – Передам с удовольствием, – сказал Oтрадин. – A у вас-то как дела?
   – Вообще-то, между нами, хреновато, – признался Серебряков. – Лодки нет, провианта раз-два и обчелся. Как бы не пришлось выдавать хлеб по карточкам.
   – По карррточкам! Пррродналог! – закаркал ворон.
   – A я как раз прихватил кое-что! – вспомнил радист и поднял со дна шлюпки несколько палок сервелада.
   – O, за это спасибо! – обрадовался кок. – Ну, до встречи.
   – До скорой, – ответил Oтрадин, садясь в шлюпку. – Передавайте привет Степановне. Скажите, что я ее люблю, несмотря ни на что.
   – Андрррюша, вперрред, на барррикады! – таким напутствием проводил радиста ворон Гриша.

* * *

   – Ну что ж, придется ждать, – вздохнул Гераклов, когда Oтрадин сообщил ему, Грымзину и Cерапионычу о результатах своей дипломатической миссии.
   – Думаю, что ждать придется недолго, – ухмыльнулся банкир. -Съестного там не слишком-то много, так что очень скоро они пойдут на попятный.
   – Если не придумают чего-то еще, – сказал доктор. – Хорошо, хоть можно будет немного прогуляться по суше. A то я уж давно не чувствовал твердой земли под ногами.

* * *

   После долгих дебатов было решено, что самостоятельно пользоваться лодкой для путешествия на малые острова Кисломорского архипелага разрешается Грымзину, Гераклову, Cерапионычу, адмиралу и Егору, а остальным, то есть находящимся под подозрением Ибикусову, Веронике и Отрадину – только в сопровождении кого-то из первой группы. Кроме того, с Гераклова была взята торжественная клятва, что он больше не будет проявлять самодеятельность и совершать ночные набеги на остров.
   Первым опробовать пути к малым островам вызвался адмирал Рябинин. Взяв с собой в шлюпку свою любимую скрипку и немного еды, адмирал поплыл в обход главного острова. И когда шлюпка обогнула сначала южное, а потом восточное побережие, впереди показался небольшой поросший кустарником островок вытянутой формы, отделенный от острова Грымзина довольно широким, метров сто пятьдесят, проливом. Обогнув островок с севера, адмирал обнаружил еще один – совсем маленький, почти круглой формы, диаметром не больше ста метров, но заросший почти до воды густым еловым лесом. Именно к этому островку адмирал и причалил свой утлый челнок.
   C видом Колумба, впервые ступающего на землю Америки, Евтихий Федорович сошел на берег.
   – Какое тихое место! – вздохнул адмирал. – Пожить бы здесь, подальше от всей этой суеты, от дрязг, интриг, политики... – Евтихий Федорович снял китель, аккуратно постелил его на травку и присел, прислонившись к елке. Потом осторожно раскрыл футляр, вытащил скрипку и заиграл очень грустную мелодию, в которой слушатель, окажись он на этом забытом клочке суши, с трудом угадал бы песню Александры Пахмутовой "Надежда".
   Кинув взгляд на пролив, адмирал метрах в десяти от себя увидел Кисси. Ее головка грациозно покачивалась в такт музыке. Евтихий Федорович аккуратно положил скрипку на траву и, отломив кусок белого батона, кинул Кисси. Та ловко его поймала.
   – Эх, Кисси, знала бы ты, как это противно – менять внешность, имя, скрываться от всех, чтобы не попасть на мушку каким-то негодяям, истинным ничтожествам, – вновь вздохнул адмирал. – И единственный человек, с которым я мог бы поговорить начистоту, ничего не тая, далеко отсюда. В Москве. – Рябинин бросил Кисси еще ломтик и вновь, прикрыв глаза, нежно запиликал на скрипке.
   Когда адмирал вновь глянул в сторону пролива, скрипка чуть не выпала у него из рук. На берегу стояла и улыбалась Евтихию Федоровичу обнаженная молодая женщина, каждая черточка которой была до боли ему знакома. У ее ног лежала мокрая зеленоватая шкура Кисси.