Абрамов Сергей Александрович. Выше Радуги

   Несколько раз согнул-разогнул: боль уходила. Он думал: есть желание, есть возможности, не хватает умения, техники не хватает. Надо бы просто посмотреть, как прыгают мастера, как несут тело, как ноги сгибают, куда бросают руки, как приземляются. А то и поломаться недолго, до собственного триумфа не дотянуть.
   В том, что триумф неизбежен, Алик не сомневался, даже не очень-то размышлял о том. И что странно: триумф этот виделся ему не на Олимпийском стадионе под вспышками «леек» и «никонов», а в полутёмном спортзале родной школы – на глазах у тех, кто вчера мерзко хихикал над неудачником. На глазах у липового воспитателя Бима, который предпочёл отделаться от неудобного и бездарного ученика, вместо того чтобы дотянуть его хотя бы до среднего уровня. На глазах у лучшего друга Фокина, который сначала демонстрирует своё превосходство, а потом лицемерно звонит и здоровьем интересуется. На глазах у Дашки Строгановой, наконец…
   – Здоровье поправляешь?
   Резко обернулся, поднял голову. Дашкина мать возвышалась над ним этакой постаревшей Фемидой, только без повязки на глазах. Солнце ореолом стояло над её головой, и Алик аж зажмурился: казалось, ослепительное сияние исходило от этой дворовой богини правосудия, которое она собиралась вершить над малолетним симулянтом и прогульщиком.
   – Что щуришься, будто кот? Попался?
   – Куда? – спросил Алик.
   – Не куда, а кому, – разъяснила Анна Николаевна. – Мне попался, голубчик. Руки не действуют, ноги не ходят, в глазах тоска… А прыгаешь, как здоровый. Родители знают?
   – Что именно?
   – Что прогуливаешь?
   – Я, любезная Анна Николаевна, не прогуливаю, – начал Алик строить правдивую защитную версию. Не то чтобы он боялся Дашкину маман – что она могла сотворить, в конце концов? Ну, матери сообщить. Так мама и оставила Алика дома – факт. В школу наклепать? Алик так редко вызывает нарекания педагогов, что им, педагогам, будет приятно узнать о его небезгрешности: люди не очень ценят святых. Но Анна Николаевна любила гласность. Она просто жить не могла, не поделившись с окружающими всем, что знала, видела или слышала. А гласность Алику пока была ни к чему. – Как вы можете заметить, уважаемая мама Даши Строгановой, я прыгаю в высоту.
   – Могу заметить.
   – И сделать вывод, что я не случайно освобождён от занятий. Я готовлюсь к соревнованиям. – И это не было ложью: Алик твёрдо верил, что все соревнования у него впереди.
   Тут Дашкина мать не удержалась, хмыкнула:
   – Ты? – Однако вспомнила, что над подростком – в самом ранимом возрасте – смеяться никак нельзя, непедагогично, о чём сообщает телепередача «Для вас, родители», спросила строго: – К каким соревнованиям?
   – Пока к школьным.
   – Да ты же сроду физкультурой не занимался, чего ты мне врёшь?
   – Ребёнку надо говорить «обманываешь», – не преминул язвительно вставить Алик, но продолжил мирно и вежливо: – Приходите завтра на урок – сами убедитесь.
   – А что ты думаешь, и приду. – Она сочла разговор оконченным, пошла прочь, а Алик пустил ей в спину:
   – Вам-то зачем утруждаться? Дашенька всё расскажет…
   Анна Николаевна не ответила – не снизошла, а может, и не услыхала, скрылась в арке ворот. Алик подумал, что он не так уж и несправедлив к белокурому ангелочку: ябеда она. И всё это при такой ангельской внешности! Стыдно… Больше прыгать не стал: в сад потянулись малыши, ведомые толстухой в белом халате. Сейчас они оккупируют яму для прыжков, раскидают в ней свои ведёрки, лопатки, формочки. Попрыгаешь тут, как же… Такова спортивная жизнь…
   Стоило пойти домой и подготовиться к завтрашней контрольной по алгебре: сердце Алика чуяло, что мама не расщедрится ещё на один вольный день.
   Так он и поступил.
   И вот что странно: больше ни разу не вспомнил о своих снах, не связал их с внезапно появившимся умением «сигать, как кузнечик». А может, и правильно, что не связал? При чём здесь, скажите, мистика? Надо быть реалистом. Всё дело в силе воли, в желании, в целеустремлённости, в характере.

6

   Контрольную он написал. Несложная оказалась контрольная. Дождался последнего урока, вместе со всеми пошёл в спортзал.
   – А ты куда? – спросил Фокин, лучший друг. – Тебя же освободили.
   – А я не освободился, – сказал Алик.
   – Ну и дуб. – Лучший друг был бесцеремонен. – Человеку идут навстречу, а он платит чёрной неблагодарностью.
   – В чём неблагодарность?
   – Заставляешь Бима страдать. Его трепетное сердце сжимается, когда он видит тебя в тренировочном костюме.
   – Да, ещё позавчера это было катахрезой, – щегольнул Алик учёным словцом, услышанным от отца.
   – Чего? – спросил Фокин.
   – Тебе не понять.
   – Твоё дело, – обиделся Фокин и отошёл.
   И зря обиделся. Алик имел в виду то, что Фокину – и не только Фокину – будет трудно понять и правильно оценить метаморфозу, происшедшую с Аликом. Да что там Фокину: Алик сам недоумевал. Как так: вчера не мог, сегодня – запросто. Бывает ли?..
   Выходило, что бывает. После вчерашней разминки-тренировки Алик больше не искушал судьбу и сейчас, сидя в раздевалке, побаивался: а вдруг он не сумеет прыгнуть? Вдруг вчерашняя удача обернётся позором? Придётся из школы уходить…
   Вышел в зал, занял своё место в строю. Вопреки ожиданиям, никто не вспоминал прошлый урок и слова Бима. Считали, что сказаны они были просто так, не всерьёз. Да и кто из учеников всерьёз поверит, что преподаватель разрешает не посещать кому-то своих уроков? А что дирекция скажет? А что районо решит? Всё время вдалбливают: в школу вы ходите не ради оценок, а ради знаний, умения и прочее. А отметки – так, для контроля… Правда, хвалят всё же за отметки, а не за знания, но это уже другой вопрос…
   Бим поглядел на Алика, покачал головой, но ничего не сказал. Видно, сам понял, что переборщил накануне. В таких случаях лучше не вспоминать об ошибках, если тебе о них не напомнят. Но Алик как раз собирался напомнить.
   Побегали по залу, повисели на шведской стенке – для разминки, сели на лавочки.
   – Объявляю план занятий, – сказал Бим. – Брусья, опорный прыжок, баскетбол. Идею уяснили?
   – Уяснили, – нестройно, вразнобой ответили.
   Строганова руку вытянула.
   – Чего тебе, Строганова?
   – Борис Иваныч, а что девочкам делать?
   – Всё наоборот. Сначала опорный прыжок, потом брусья. Естественно, разновысокие. Ещё вопросы есть?
   – Есть, – сказал Алик.
   Класс затих. Что-то назревало. Бим тоже насторожился, состроил кислую физиономию.
   – Слушаю тебя, Радуга.
   – У меня к вам личная просьба, Борис Иваныч. Измените план. Давайте попрыгаем в высоту.
   Захихикали, но, скорее, по инерции. Вряд ли Радуга станет так примитивно подставляться. Ясно: что-то задумал. Но что? Надо подождать конца.
   – А не всё ли тебе равно, Радуга, когда свой талант демонстрировать? – не утерпел Бим, уязвил парня.
   – Не всё равно. – Алик решил не молчать, действовать тем же оружием. – Да и вам – из педагогических соображений – надо бы пойти мне навстречу.
   Поймал округлившийся взгляд Фокина: ты что, мол, с катушек совсем слез? Не слез, лучший друг, качусь – не останавливаюсь, следи за движением.
   Бим играет в демократа:
   – Как, ребята, пойдём навстречу?
   А ребят хлебом не корми, дай что-нибудь, что отвлечёт от обычной рутины урока. Орут:
   – Пойдём… Удовлетворим просьбу… Дерзай, Радуга…
   Бим вроде доволен:
   – Стойки, маты, планку. Живо!
   Все скопом помчались в подсобку, потолкались в дверях, потащили в зал тяжеленные маты, сложили в два слоя в центре зала, стойки крестовинами под края матов засунули – для устойчивости.
   – Какую высоту ставить? – спросил староста класса Борька Савин, хоть и отличник, но парень свой. К нему даже двоечники с любовью относились: и списать даст, и понять поможет – кому что требуется.
   – Заказывай, Радуга.
   Алик подумал секунду, прикинул, решил:
   – Начнём с полутора.
   – Может, не сразу? – усомнился Бим.
   – А чего мучиться? – демонстративно махнул рукой Алик. – Помирать – так с музыкой.
   – Помирать решил?
   – Поживу ещё.
   Сам подошёл, проверил: точно – метр пятьдесят.
   – Начинай, Радуга.
   – Пусть сначала Фокин прыгнет. Присмотреться хочу.
   – Присматривайся. Пойдёшь последним.
   Отлично. Посидим, поглядим, ума-разума наберёмся. Ага, при взлёте правую ногу чуть-чуть согнуть… Левая прямая… идёт вверх… Переворачиваемся… Руки – чуть в стороны, в локтях согнуты… Падаем точно на спину… Кажется: проще простого. Кажется – крестись. Джинн с бабой-ягой и Брыкиным сказали: прыгать будешь. А как прыгать – не объяснили. Халтурщики…
   Он даже вздрогнул от этой мысли: значит, всё-таки – джинн, баба-яга, Брыкин? Вещий сон?
   – Радуга, твоя очередь.
   Потом, потом додумать. Пора…
   Побежал – как вчера, в саду, – оттолкнулся, легко взлетел, планку даже не задел, высоко прошёл, лёг на спину. Вроде всё верно сделал, как Фокин.
   В зале тишина. Только Фокин, лучший друг, не сдержался – зааплодировал. И ведь поддержали его, хлопали, кто-то даже свистнул восторженно, девчонки загалдели. А Алик лежал на матах, слушал с радостью этот весёлый гам, потом вскочил, понёсся в строй, крикнув на бегу:
   – Ошибки были?
   – Для первого раза неплохо, – сказал Бим, явно забыв, что прыгает Алик не первый раз. Другое дело, что все прошлые попытки и прыжками-то не назвать…
   – Поднимем планку?
   – Не торопись, Радуга, освойся на этой высоте.
   – Я вас прошу.
   – Ну, если просишь…
   Поставили метр шестьдесят. Все уже не прыгали. Девчонки устроились у стены на лавках, к ним присоединились ребята – из тех, кто послабее или прыжков в высоту не любит. Были и такие. Скажем, Гулевых. Один из лучших футболистов школы, как стопперу – цены нет, а прыгать не может. И, заметим, Бим к нему не пристаёт с глупостями: не можешь – не прыгай, играй себе в защите на правом краю, приноси славу родному коллективу. Славка Торчинский на вело педали крутит. За «Спартак». Ему тоже не до высоты. Лучше не ломаться зря, поглядеть спокойно, тем более что урок явно закончился, да и вообще не получился: шло представление с двумя актёрами – Бимом и Радугой, «злодеем» и «героем», да ещё Фокин где-то сбоку на амплуа «друга героя» подвизается.
   Не только Фокин. Ещё человек пять прыгало. По той же театральной терминологии – статисты. Метр шестьдесят взяли все. Двое – со второй попытки. У Бима азарт появился.
   – Ставь следующую! – кричит.
   Метр семьдесят. Немыслимая для Алика высота. Фокин взял, остальные не стали пробовать. Алик пошёл на планку, как на врага, взмыл над ней – готово!
   – Ты что, притворялся до сих пор? – вид у Бима, надо сказать, ошарашенный.
   А вопрос нелепый. С какой стати Алику притворяться, когда гораздо спокойнее таланты демонстрировать.
   – Не умел я до сих пор прыгать, Борис Иваныч.
   – А сейчас?
   – А сейчас научился, – потом объяснения, успеется. – Ставим следующую?
   Метр семьдесят пять. Фокин не бросает товарища. Ну, он эту высоту и раньше брал, и сейчас не отступил. Ну-ка, Алик… Разбег. Толчок. Хо-ро-шо!
   – Хорошо! – Бим даже руки от возбуждения трёт. О том, что Радуга «запоздал в развитии», не вспоминает. Да и зачем вспоминать о какой-то ерундовой оговорке, реплике, в сердцах сказанной, если нежданно-негаданно в классе объявился хороший легкоатлет, будет кого на районные соревнования выставить.
   – Ставим метр восемьдесят, – решил Фокин.
   Он не ведает, что у него роль «друга героя», а «герой» о такой высоте никогда в жизни не мечтал – смысла не было, мечты тоже реальными быть должны. Фокин, как и Бим, завёлся. Не было в классе соперника – появился, так надо же выяснить: кто кого.
   – Хватит, Фокин. – Бим уже отошёл от «завода», не хочет превращать тренировку в игру.
   – Последняя, Борис Иваныч, – взмолился Фокин.
   И Алик поддержал его:
   – Последняя, – и для верности добавил: – Чтоб мне ни в жисть метр двадцать не взять…
   Почему-то никто не засмеялся. Шутка не понравилась? Или то, что казалось весёлым и бездумным в начале урока, сейчас стало странным и даже страшноватым? В самом деле, не мог Радуга за такое короткое время превратиться из бездаря в чемпиона, не бывает такого, есть предел и человеческим возможностям и человеческому воображению.
   И Алик понял это. И когда лучший друг Фокин с первой попытки взял свою рекордную высоту, Алик так же легко разбежался, взлетел и… лёг грудью на планку. Она отлетела, со звоном покатилась по полу.
   Было или почудилось: Алик услыхал вздох облегчения. Скорее, почудилось: ребята далеко, сам Алик пыхтел как паровоз – попрыгай без привычки.
   А может, и было…
   – Дать вторую попытку? – спросил Бим.
   – Не стоит, – сказал Алик. – Не возьму я её.
   – Что, чувствуешь?
   – Чувствую. Вот потренируюсь и…
   Победивший и оттого успокоившийся Фокин обнял Алика за плечи.
   – Ну, ты дал, старик, ну, отколол… Борис Иваныч, думаю – в секцию его записать надо. Какая прыгучесть! – И, помолчав секунду, признался, добрая душа: – Он же меня перепрыгнет в два счёта, только потренируется.
   Бим нашёл, что в словах Фокина есть резон – и в том, что тренироваться Радуге стоит, и что перепрыгнет он Фокина, если дело так и дальше пойдёт, – но вслух высказываться не стал, осторожничал.
   – Поживём – увидим, – сказал он. – А что, Радуга, ты всерьёз решил прыжками заняться?
   – Почему бы и нет? – Алик стоял – сама скромность, даже взор долу опустил. – Может, у меня и вправду кое-какие способности проклюнулись…
   – Может, и проклюнулись, – задумчиво протянул Бим.
   Что-то ему всё-таки не нравилось в сегодняшней истории, не слыхал он никогда про спортивные таланты, возникшие вдруг, да ещё из ничего. А Радуга был ничем, это Бим, Борис Иваныч Мухин, съевший в спорте даже не собаку, а целый собачий питомник, знал точно. Но факт налицо? Налицо. Считаться с ним надо? Надо, как ни крути.
   – Если хочешь, придёшь завтра в пять в спортзал, – сказал он. – Посмотрим, попрыгаем… – не удержался, добавил: – Самородок…
   И Алик простил ему «самородка», и тон недоверчивый простил, потому что был упоён своей победой над физкультурником, да что там над физкультурником – над всем классом, над чемпионом Фокиным, над суперзвёздами Гулевых и Торчинским, кто остальных в классе и за людей-то не считал, над ехидным ангелом Дашкой, которая сегодня же сообщит своей маман о невероятных спортивных успехах Алика, а та не преминет вспомнить, как вышеупомянутый лодырь и прогульщик тренировался в саду во время уроков.
   – Приду, – согласно кивнул он Биму, а тот свистнул в свой свисточек, висевший на шнурке, махнул: конец урока.
   И все потянулись в раздевалку, хлопали Алика по спине, отпускали весёлые реплики – к случаю. А он шёл гордый собой, счастливый: впервые в жизни его поздравляли не за стихи, написанные «к дате» или без оной, не за удачное выступление на школьном вечере отдыха, даже не за победу на районной олимпиаде по литературе. Нет – за спортивный успех, а он в юности ценится поболее успехов, так сказать, гуманитарных.
   Сила есть, ума не надо – гласит поговорка. А тут и сила есть, и умом бог не обидел, не так ли? Алик твёрдо считал, что именно так оно и есть. Теперь – так.
   Одно мешало триумфу: воспоминание о снах. Ведь были же сны – чересчур реальные, чересчур правдивые. Всё сбылось, что обещано. Только, помнится, условие поставлено…

7

   После уроков подошла Дарья свет Андреевна.
   – Ты домой?
   Ах, мирская слава, глория мунди, сколь легки твои сладкие победы!..
   – Домой. А что?
   – Нам по пути.
   Странный человек Дашка… Будто Алик не знает, что им по пути, так как живут они в одном подъезде: он – на шестом этаже, она – на четвёртом. Но самая наибанальнейшая фраза в устах женщины звучит откровением. Кто сказал? Извольте: Александр Радуга сказал. Вынес из личного опыта.
   – Пошли, если тебе так хочется.
   Даша посмотрела на него с укоризной, похлопала крыльями-ресницами: груб, груб, неделикатен. Промолчала.
   – Что ты будешь делать вечером?
   Хотел было заявить: мол, намечается дружеская встреча в одном милом доме. Но вспомнил о «пограничных условиях» из сна, и что-то удержало, словно выключатель какой-то сработал: чирк и – рот на замке.
   Сказал честно:
   – Не знаю, Даш. Скорей всего, дома останусь.
   – Дела?
   – Сегодня отец из командировки прилетает.
   – Ну и что?
   Вот непонятливая! Человек отца две недели не видел, а она: ну и что?
   – Ну и ничего.
   – Алик, а почему ты мне всё время грубишь?
   – С чего ты взяла?
   – Слышу. Ты меня стесняешься?
   – С чего ты взяла?
   – Ну, заладил… Надо чувствовать себя легко, раскрепощенно и, главное, уважать женщину.
   Алик и сам не понимал, почему с Дашкой он не чувствует себя «легко, раскрепощенно». Он – говорун и остроумец, не теряющийся даже в сугубо «взрослой» компании, оставаясь один на один со Строгановой, начинает нести какую-то односложную чушь, бычится или молчит. Ведёт себя как надувшийся индюк. Может, не «уважает женщину»? Нет, уважает, хотя «женщина» по всем данным – вздорна, любит дешёвое поклонение, плюс ко всему ничего не понимает в поэзии. Однажды пробовал он ей читать Блока. Она послушала про то, как «над бездонным провалом в вечность, задыхаясь, летит рысак», спросила: «А как это – провал в вечность? Пропасть?» И Алик, вместо того чтобы немедленно уйти и никогда не возвращаться, терпеливо объяснял ей про образный строй, метафоричность, поэтическое видение мира. Она вежливенько слушала, явно скучала, а потом пришёл дылда Гулевых и увёл её на хоккей: они, оказывается, ещё накануне договорились, и Даша не могла подвести товарища. Товарищ! Гулевых, который в сочинении делает сто ошибок, но его правой ноге нет равных на территории от гостиницы «Украина» до панорамы «Бородинская битва»…
   Видимо, Гулевых приелся. Нужна иная нога. Вот она: левая толчковая Алика Радуги. А то, что, кроме ноги, есть у него и голова с кое-каким содержанием, – это дело десятое. Не в голове счастье. Выходит, так?
   – Я, Даш, уважаю прежде всего человека в человеке, а не мужчину или женщину. При чём здесь пол?
   – При том. В женщине надо уважать красоту, женственность, грацию, умение восхищаться мужчиной.
   С последним, надо признать, трудно не согласиться…
   – А в мужчине?
   – А в мужчине – силу, мужественность, строгий и логический ум…
   Хорошо, хоть ум не забыла…
   – Даш, а ты меня уважаешь? – спросил и сам застыдился: вопрос из серии «алкогольных». Но сказанного не воротишь.
   – Уважаю, – она не обратила внимания на формулировку.
   – А за что?
   – Ну-у… За то, что ты человек с собственным мнением, за то, что следишь за своей внешностью. За сегодняшнее тебя тоже нельзя не уважать…
   – Прыгнул высоко?
   – Не так примитивно, пожалуйста… Нет, за то, конечно, что не смирился с поражением, потренировался – мне мама рассказывала, как ты в саду прыгал, – и доказал всем, что можешь.
   Хорошая, между прочим, версия. Благодаря ей Алик будет выглядеть этаким волевым суперменом, который, стиснув зубы, преодолевает любые препятствия, твёрдо идёт к намеченной цели. И ничто его не остановит: ни страх, ни слабость, ни равнодушие. Только она, эта версия, – чистая липа. Иными словами – враньё. А врать не велено. Баба-яга не велела. И джинн Ибрагим, ныне артист иллюзионного жанра. Как быть, граждане?
   Один выход: говорить правду.
   – Я не тренировался, Даш. Просто я вчера проснулся, уже умея прыгать в высоту.
   – Скромность украшает мужчину.
   Фу-ты, ну-ты, опять банальное откровение. Или откровенная банальность.
   – Скромность тут ни при чём. Я во сне видел некоего джинна, бабу-ягу и профессора Брыкина. – Алик усмехнулся про себя: звучит всё полнейшей бредятиной. А ведь чистая правда… – И за мелкие услуги они наградили меня этим спортивным даром. Поняла?
   Даша сморщила носик, губы – розочкой, глаза сощурила.
   – Неостроумно, Алик.
   – Да не шучу я, Даш, честное слово!
   – Я с тобой серьёзно, а ты…
   Быстро пошла вперёд, помахивая портфелем, и, казалось, даже спина её выражала возмущение легкомысленным поведением Алика.
   – Даш, да погоди ты…
   Никакой реакции: идёт, не оборачивается. Ну и не надо. Дружи с Гулевых: он свой футбольный дар всерьёз зарабатывал, без мистики. Сто потов спустил…
   – Даш, а за что ты Гулевых уважаешь? Сила есть – ума не надо? – Эх, ну кто за язык тянул…
   Она обернулась, уже стоя на ступеньках подъезда.
   – Дурак ты! – вбежала в подъезд, дверь тяжко хлопнула за ней: любит домоуправ тугие пружины.
   – А это уже совсем не женственно, – сказал Алик в пространство и подумал с горечью: и вправду дурак.
   Сел на лавочку, поставил рядом портфель, вытянул ноги. Ноги как ноги, ничего не изменилось, никакой дополнительной силы в них Алик не чувствовал. Тощие, голенастые, длинные. Школьные брюки явно коротковаты, надо попросить маму, чтобы отпустила. Дашка сказала: «Следишь за своей внешностью». А брюки носков не прикрывают, позорище какое…
   Итак, не в ногах дело. Как, впрочем, не в руках, не в бицепсах-трицепсах. Дело в бабе-яге. А что? Вещие сны наукой не доказаны, но и не отвергнуты. Помнится, сидел в гостях у родителей какой-то физик, заговорили о телепатии, так физик и скажи: «Я поверю в физический эффект лишь тогда, когда сумею его измерить». – «Чем?» – спросил Алик. – «Неважно чем. Линейкой, термометром, амперметром – любым прибором». – «Но ведь телепатия существует?» – настаивал Алик с молчаливой поддержки отца. – «Пока не измерена – не существует». – «А может существовать?» Тут физик пошёл на уступку: «Существовать может всё». – «На уровне гипотезы?» – «На уровне предположения».
   И то хлеб. Предположим, что телепатия существует – когда-нибудь её «измерят». Предположим, что вещие сны тоже существуют. Теперь доведём предположение до уровня гипотезы. Вещий сон есть не что иное, как форма деятельности головного мозга, при коей в работу включаются те клетки, которые до сих пор задействованы не были. Этот процесс приводит к перестройке всего организма по определённой схеме. Вчера ходил – сегодня прыгаешь.
   Красиво? Красиво. Вполне в стиле Никодима Брыкина из последнего сна. Много слов, много тумана, ясности – никакой. А как, дорогой товарищ Радуга, вы объясните указание не лгать «ни намеренно, ни нечаянно, ни по злобе, ни по глупости»? Проще простого: пограничные условия, Брыкин точно сформулировал. Когда врёшь, включается ещё одна группа клеток мозга, которые начисто парализуют работу той, новой группы – ведающей спортивными достижениями.
   Во бред! Но и вправду красиво…
   Можно, конечно, спросить у мамы, да только реакция на рассказ о снах будет примерно той же, что и у Дашки, не облечённой дипломом кандидата наук. Не в дипломе дело. В умении верить в Необычное, в Незнаемое, в Нетипичное. Давит, ох как давит нашего брата стереотип мышления. Любимая фраза: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Всё, видите ли, измерить надо! Пощупать и понюхать. Пожевать и выплюнуть: не годится, не стоит внимания. А что стоит? Всё, что внесено в квадратики определённой системы, вполне обеспечивающей душевное равновесие. Отец – уж на что передовой человек, а и то не поверит. Порадуется: мол, я говорил, есть в тебе огромные потенциальные возможности, да ленив ты, нелюбопытен… А в бабу-ягу не поверит. И в Ибрагима тоже. А мама приведёт в дом настоящего Брыкина, и тот вместе с родителями посмеётся над фантазиями Алика.
   Но любая более или менее приемлемая версия будет лживой. Как тогда жить прикажете? Всё-таки говорить правду. С милой улыбкой. Ах, Алик, он такой шутник, спасу нет, вечно разыгрывает, вечно балагурит… Как прыгать научился? Да, знаете ли, нырял в реку, нашёл кувшин с джинном, а тот – в благодарность за освобождение – наградил талантишком… А если серьёзно? А серьёзно, знаете ли, такие вопросы не задают… И отойдёт вопрошающий, смущённый справедливым упрёком.
   Но дар даром, а тренироваться не мешает. И ещё: волей-неволей придётся идти на мелкую ложь, но, помня о «пограничных условиях», стараться, чтобы она для тебя была правдой. Иначе всемогущее «так не бывает» вызовет кучу подозрений. Алик вспомнил насторожённое молчание класса, когда он наперегонки с Фокиным брал высоту за высотой. «Так не бывает!» Вовремя остановился, не стал прыгать дальше. Соврал, что не сможет взять метр восемьдесят? Отчасти соврал. Но и правду сказал: не сможет, потому что это вызвало бы антагонизм одноклассников, обиду лучшего друга, подозрения Бима. По моральным причинам не сможет, а не по физическим.
   Так держать, Алик!..
   Вечером, когда отец, уже отмытый от командировочной пыли, сытый и добродушный, уселся в кресло и задал традиционный вопрос: что происходило в его отсутствие? – Алик не удержался, похвастался:
   – Сегодня Бима наповал сразил.
   – Каким это образом? – спросил отец, не выясняя, впрочем, кто такой Бим. Несложная аббревиатура в доме была известна.
   – Прыгнул в высоту на метр семьдесят пять, – сказал небрежно, между прочим, не отрываясь от книги.
   Отец даже рассмеялся.
   – Красиво сочиняешь.
   – Кто сочиняет? – возмутился Алик. – Позвони Фокину, если не веришь.