Страница:
Перед отъездом нас собрал и проинструктировал Э.Квиринг – и мы разъехались. Я попал на Северный Кавказ.
Как сейчас помню беседы, которые я вел в станицах с крестьянами и казаками насчет того, почему они не хотят продавать хлеб. Беседовал я преимущественно с зажиточными мужиками – фактическими обладателями хлеба, и на постой для этого останавливался у них же. Бывал я и на всех собраниях и прислушивался к выступлениям крестьян. Но и на собрании, и в личной беседе трудно было уговорить крестьянина откровенно сказать, почему он не хочет продавать хлеб. Помогало удостоверение «Правды»: вот газета интересуется, чем обижен мужик, что ему мешает?
Помню, в станице Усть-Лабинской остановился я на постой у богатого казака. Поужинали, разговорились. Хозяин выложил мне все свои расчеты, называл цены на хлеб и ситец до революции и осенью 1925 года. Я едва успевал записывать. Сравнение оказывалось не в нашу пользу. Получалось, что крестьянин за тот же труд может приобрести вдвое меньше ценностей, чем до революции: прогадывал и на низких ценах на хлеб, и на высоких на промтовары.
Вернувшись в Москву, я сдал приготовленный мной еще в командировке доклад вместе с отрезами тканей, к которым были приклеены этикетки цен. После этого меня с таким заданием направили в Балашовский уезд Саратовской губернии. В общем, осенью 1925 года я побывал в пяти кубанских станицах и пяти саратовских селах. И с Кубани, и с Волги я присылал корреспонденции в «Правду», которые все были напечатаны, так что свое корреспондентское удостоверение я оправдал.
12. Зиновьевская оппозиция
Как сейчас помню беседы, которые я вел в станицах с крестьянами и казаками насчет того, почему они не хотят продавать хлеб. Беседовал я преимущественно с зажиточными мужиками – фактическими обладателями хлеба, и на постой для этого останавливался у них же. Бывал я и на всех собраниях и прислушивался к выступлениям крестьян. Но и на собрании, и в личной беседе трудно было уговорить крестьянина откровенно сказать, почему он не хочет продавать хлеб. Помогало удостоверение «Правды»: вот газета интересуется, чем обижен мужик, что ему мешает?
Помню, в станице Усть-Лабинской остановился я на постой у богатого казака. Поужинали, разговорились. Хозяин выложил мне все свои расчеты, называл цены на хлеб и ситец до революции и осенью 1925 года. Я едва успевал записывать. Сравнение оказывалось не в нашу пользу. Получалось, что крестьянин за тот же труд может приобрести вдвое меньше ценностей, чем до революции: прогадывал и на низких ценах на хлеб, и на высоких на промтовары.
Вернувшись в Москву, я сдал приготовленный мной еще в командировке доклад вместе с отрезами тканей, к которым были приклеены этикетки цен. После этого меня с таким заданием направили в Балашовский уезд Саратовской губернии. В общем, осенью 1925 года я побывал в пяти кубанских станицах и пяти саратовских селах. И с Кубани, и с Волги я присылал корреспонденции в «Правду», которые все были напечатаны, так что свое корреспондентское удостоверение я оправдал.
12. Зиновьевская оппозиция
Вскоре после ХIII съезда стали возникать слухи о новых разногласиях в ЦК, на этот раз между Сталиным и Зиновьевым. Окончательно обнаружились разногласия на ХIV съезде партии.
Как явствует из предыдущих страниц, в преследовании троцкистской оппозиции, в зажиме критики особо активную роль играли Зиновьев и Каменев, с особым пылом выступавшие лично против Троцкого. Поэтому, когда выяснилось, что теперь Зиновьев и Каменев сами оказались в оппозиции и негодуют против зажима критики, мы, рядовые оппозиционеры 1923 года, испытывали некоторое удовлетворение, почти злорадство. Похоже, что и вожди оппозиции, даже Троцкий, испытывали нечто близкое, хотя, казалось бы, чувство это достаточно мелкое для таких крупных людей.
Однако чувство озлобления против Каменева и Зиновьева было очень велико. То, что мы, зеленая молодежь, пострадавшая от установленного Зиновьевым и Каменевым внутрипартийного режима, искренно радовались тому, что наши противники попали в беду, – это, допустим понятно. Но руководители бывшей оппозиции, такие политические деятели, как Троцкий, Радек, Раковский, Пятаков, Преображенский, И.Н.Смирнов и другие, не должны были поддаваться личным чувствам, а обязаны были руководствоваться исключительно политическими мотивами и интересами партии.
Руководитель, который в политике руководствуется чувством озлобления, не годится на роль вождя партии. "Озлобление, – писал Владимир Ильич в письме "К вопросу о национальностях, или об автономизации", – вообще играет в политике обычно самую худшую роль". И в этом случае – как показали последующие события – озлобление против Зиновьева и Каменева сыграло отрицательную роль.
Л.Д. Троцкий обязан был поддержать на XIV съезде зиновьевскую оппозицию в ее принципиальных спорах со Сталиным, ибо Зиновьев и вся его группа занимали на этом съезде правильную позицию – и в вопросе об отношении к кулаку и середняку, и в вопросе о строительстве социализма в одной отдельно взятой стране, и в вопросе о внутрипартийном режиме. Святая обязанность Троцкого и его сторонников была забыть о своих прошлых распрях с Зиновьевым и Каменевым.
Такая тактика была бы верной по существу и единственно результативной. Она не дала бы Сталину пустить в ход свой единственный козырь, который он использовал, когда оппозиция – слишком поздно! – организовала "Объединенный блок". Сталин тогда заявил, что это объединение – беспринципное. Он не мог бы заявить это, если бы Троцкий поддержал Зиновьева еще на ХIV съезде. Наоборот, такое выступление свидетельствовало бы о принципиальности Троцкого, сумевшего подняться выше политических дрязг, выше личных обид против Зиновьева.
Но Троцкий на ХIV съезде партии молчал. Молчал, не выступал, несмотря на неоднократные попытки делегатов выяснить его позицию.
А между тем Сталин больше всего боялся, что Троцкий выступит в поддержку зиновьевской оппозиции. Потому и стремился он избежать предсъездовской дискуссии, что боялся объединения обеих оппозиций на принципиальной платформе.
Сталин действовал как опытный политик, руководствуясь заранее продуманным расчетом. Он и на молчаливую поддержку Троцкого в своей борьбе против Зиновьева тоже рассчитывал, хоть и опасался всяких неожиданностей. И расчет его оказался верен, он угадал, что Троцкий поддастся своему озлоблению и не поддержит Зиновьева. Сталин не был особо проницательным, но все отрицательное в человеке он чуял и старался его использовать. Чего стоит, например, тот раздел политического отчета ХIV съезду, в котором Сталин сообщает, что Зиновьев и Каменев в свое время требовали исключения Троцкого из ЦК и даже из партии.
"Позвольте теперь перейти, – говорил Сталин, – к истории нашей борьбы внутри большинства ЦК. С чего началась наша размолвка? Началась она с вопроса о том: как быть с тов. Троцким? Это было в конце 1924 года. (Подч. нами). Группа ленинградцев вначале предлагала исключить тов. Троцкого из партии… Мы, т. е. большинство ЦК, не согласились с этим… Спустя некоторое время после этого, когда собрался у нас пленум ЦК, Зиновьев вместе с тов. Каменевым потребовали немедленного исключения тов. Троцкого из Политбюро. Мы не согласились с этим предложением оппозиции, получили большинство и ограничились снятием тов. Троцкого с поста Наркомвоенмора. Мы не согласились с тов. Зиновьевым и Каменевым потому, что знали (подч. нами), что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, что метод отсечения, метод пускания крови, – а они требовали крови, – опасен, заразителен, сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, – кто же у нас останется в партии?" (ХIV съезд, стен. отчет, изд.1926 г., стр.502).
Сегодня, когда хорошо известны сталинские методы, особенно отвратительно звучит это лицемерное беспокойство по поводу «отсечения» и "пускания крови", эта добродетельная тревога насчет того, "кто ж у нас останется в партии". Но тогда, тогда-то зачем Сталин говорил все это на съезде? Разве не ясно, что он хотел прибегнуть к своему излюбленному методу: натравить Троцкого на Зиновьева или, по крайней мере, нейтрализовать его? Для этого ему и надо было представить дело так, что именно Зиновьев ссорил его с Троцким, что именно Зиновьев – сторонник метода отсечения и кровопускания, а не он, Сталин, который, как мы теперь знаем, блестяще осуществил этот метод сначала в отношении Троцкого, затем – Каменева и Зиновьева, затем – Бухарина, а затем…
Все это свидетельствует о том, что Сталину не только «везло» в силу сложившейся в стране и в мире ситуации. Он был достаточно умен, проницателен и бессовестен, чтобы в каждом конкретном случае выбрать подходящий метод для окружения и политического уничтожения своих противников.
Верно, у него было одно существенное преимущество: он хорошо знал, чего он хотел, в то время как другие его скрытых замыслов и не подозревали. Он руководствовался только своим личным расчетом, в то время как другие исходили, прежде всего, из интересов партии и революции.
Это подтверждается хотя бы тем, как фактически произошли размолвка между Сталиным и Зиновьевым. Версию Сталина мы уже знаем. Теперь послушаем версию Зиновьева:
"Между ХII и ХIII съездами у нас почти что не было сколько-нибудь серьезных расхождений. Первое серьезное расхождение началось после ХIII съезда, можно сказать назавтра после ХIII съезда. И тут решающую роль играет выступление тов. Сталина, которое было потом напечатано, речь, содержащая прямое нападение на Каменева и меня. Нападение на меня было по вопросу о диктатуре партии – формулировка, которая была одобрена ХII съездом партии и которую тов. Сталин критиковал в этой речи у секретарей укомов, сказав, что "кажется, ХII съезд ее принял". (там же, стр.454)
Сталин и Зиновьев по-разному рассказали историю их разногласий. Зиновьев начало разногласий относит к маю 1924 года и связывает его с выступлением Сталина на совещании секретарей укомов по вопросу о диктатуре партии. Сталин начало разногласий относит к концу 1924 года, когда Зиновьев предложил исключить Троцкого из партии. Однако неопровержимым остается факт, что Сталин неожиданно напал на своих вчерашних единомышленников именно в мае 1924 года, т. е. сразу после окончания ХIII съезда РКП(б), когда только что произошло отсечение от руководства первой группы сторонников Троцкого. Вчерашние союзники, с которыми он совместно действовал против Троцкого, теперь, после ХIII съезда, ему уже не нужны; он задумывает и осуществляет отсечение от руководства второй, зиновьевской группы – и использует для этой цели других союзников: Бухарина, Рыкова и Томского.
"На вопрос к Сталину, – говорил Зиновьев, – зачем он выступил со своей статьей, он сказал, что он имел целью расширить ядро, ибо оно стало узким" (там же, стр.455).
В этом ответе, как в капле воды, просвечивает интриганская суть Сталина. Он даже не скрывает своей цели: дискредитировать Зиновьева и Каменева, вчера еще вместе с ним составлявших руководящую тройку.
Если ядро узкое, то почему не обсудить этот вопрос в Политбюро и на пленуме ЦК? Когда Троцкий, на основе согласованной резолюции от 5 декабря 1923 года, выступил с разъяснением в своей брошюре "Новый курс", Сталин обвинил его в том, что он сделал это без предварительного обсуждения вопроса в Политбюро. Сталин говорил тогда: "Перед партией стал вопрос: существует ли у нас ЦК… или существует сверхчеловек, для которого законы не писаны". А тут, после ХIII съезда партии, Сталин сам, без согласования с Политбюро, выступает на курсах секретарей укомов с обвинениями в адрес двух членов Политбюро, да еще по вопросу, по которому существовало решение ХII съезда партии!
Нет, не в том дело, что «ядро» было слишком узким. «Ядро» было для Сталина, наоборот, слишком широким. Он хотел заменить «тройку» своим единоличным руководством. «Тройка» устраивала его, пока Зиновьев и Каменев помогали ему устранять из руководства Троцкого.
Зачем же Сталин выступил в защиту Троцкого на ХIV съезде? Мне думается, что Сталин, имея ясную конечную цель – убрать всех своих соперников – в период ХIV съезда еще не был уверен, что это удастся ему быстро и без сопротивления. Выбирал он пути и средства осторожно, ощупью. Авторитет Троцкого и в партии, и в стране еще был велик. Почему же на данном этапе не использовать его для нанесения удара по очередному сопернику? Тем более, что он был уверен: Троцкий не забыл злобных атак Зиновьева и Каменева. Он надеялся создать впечатление, что Троцкий поддерживает его против этих двоих. Троцкий не поддержал ни Сталина, ни Зиновьева. Он занял выжидательную, нейтральную позицию. Для Сталина и этого было достаточно.
Вторая причина, по которой Сталин в примирительном тоне заговорил на ХIV съезде о Троцком, заключалась в том, что он хотел продемонстрировать: опасность раскола партии идет-де не от него, как предполагал Ленин, а от Зиновьева. Они-де хотели отсечь сначала группу Троцкого, затем Бухарина, а ему, Сталину, удалось сорвать этот коварный план.
Таким же способом завоевывал Сталин и расположение Бухарина.
"Дальше, – говорил Сталин на ХIV съезде, – вопрос о Бухарине, я имею в виду лозунг "обогащайтесь!". Я имею в виду апрельскую речь тов. Бухарина, когда у него вырвалось слово "обогащайтесь"…… Чем объяснить, что, несмотря на это, все еще продолжается разнузданная травля Бухарина? Чего, собственно, хотят от Бухарина? Они требуют крови тов. Бухарина. Именно этого требует тов. Зиновьев, заостряя вопрос в заключительном слове на Бухарине. Крови Бухарина требуете? Не дадим вам его крови. Так и знайте". (Там же, стр. 504–505)
Не это ли имел в виду Ленин, когда говорил о грубости и нелояльности Сталина?
На самом деле, как известно, не кто иной, как Сталин, вынашивал и осуществил планы уничтожения по очереди всех вождей партии.
Куда повел Сталин партию и сколь губительно повели себя многие, работавшие в аппарате старые большевики, понимали далеко не все. Но это поняли, наконец, Каменев и Зиновьев. Поняли, какую крупную ошибку совершили они, помешав выполнению завещания Ленина, воспротивившись отстранению Сталина с поста генерального секретаря. Поняли, но было уже поздно. Когда Зиновьев сказал на ХIV съезде, что члены ЦК не выполнили завещания Ленина и не сыграли роль обруча, о которой говорил Владимир Ильич, нельзя было не вспомнить о роли Зиновьева и Каменева в этом деле. Ленин и не расcчитывал на то, что сплотить партию смогут партийные чиновники: он предлагал для этой цели ввести в ЦК рабочих. Зиновьев же и Каменев на ХII съезде помогли Сталину подменить рабочих чиновниками.
Разногласия между сталинско-бухаринской и зиновьевской фракциями определились еще до XIV съезда: по вопросам о госкапитализме, об отношении к кулаку, о строительстве социализма в одной стране и о внутрипартийной демократии. На Политбюро было договорено: разногласий этих на ХIV съезд не выносить, а спорные вопросы уладить путем компромисса. Было также решено, что с отчетными докладами ЦК на областных конференциях выступят сторонники как той, так и другой фракции.
Несмотря на все это, накануне открытия съезда в передовой статье «Правды» и в напечатанной в «Правде» резолюции Московского комитета партии было сказано: "Мы точно так же полагаем, что точка зрения товарищей Каменева и Зиновьева выражает неверие во внутреннюю силу нашего рабочего класса и идущих за ним крестьянских масс, мы полагаем, что она есть отход от ленинской позиции". (там же, стр.462)
Сталинская фракция нарушила соглашение. Она первой открыла огонь против зиновьевской группировки, поставив ее перед фактом открытого разрыва. В ответ на это зиновьевская группировка открыла огонь на ленинградской партконференции, а на съезде потребовала слова для содоклада, чтобы изложить свою позицию.
Обосновывая необходимость содоклада, Г.Е. Зиновьев говорил: "И вы думаете, что мы, как мертвые, будем молчать и останемся со всеми ярлыками, которые хотели нам приклеить, а не попытаемся объяснить партии, что мы не ликвидаторы, не аксельродовцы, не пораженцы. (Голоса: "Троцкий молчал", Орджоникидзе: "Вам не разрешат"). Никогда это, товарищи, не было в жизни нашей партии (Голос: "А Троцкий?")… Назовите мне пример, чтобы за неделю до съезда объявить пораженцами, писать передовицы, а потом заявить, что нужно кончать эту дискуссию. Вы скажете, что мы сами виноваты, что мы сами себе построили такое положение. (Голоса: "Конечно".) Нет, товарищи, мы виноваты в том, что были слишком доверчивы, что надеялись на ликвидацию разногласий без вынесения их на широкое обсуждение. У нас иногда возникало предположение: а что, если большинство за недельку до съезда заставит нас говорить о разногласиях? Но мы отбрасывали эту мысль, так как не допускали, что это предположение может осуществиться. Худшие предположения осуществились". (Там же, стр.453)
Делегаты съезда репликами с мест дали понять Зиновьеву, что он сам еще на ХII съезде создал такую обстановку, когда всякое критическое выступление в адрес ЦК расценивалось как меньшевистский уклон.
Центральный вопрос, вокруг которого обострились отношения между Сталиным и оппозицией, был вопрос о коллективном руководстве – тот же по существу, который поставил Ленин в своем завещании. Пока Зиновьев вел ожесточенную борьбу против Троцкого, он не видел недостатков в "коллективном руководстве". Но, оказавшись в меньшинстве, он почувствовал, что Троцкий был прав, что никакого коллективного руководства фактически не было и нет.
На ХIV съезде, с помощью лиц, чьи выступления были инспирированы Сталиным (например, Ворошилов), вопросу о коллективном руководстве было придано другое направление, чем давал ему Ленин. Владимир Ильич в своих письмах говорил о том, что центральные органы партии должны охранять целостность узкого коллектива вождей. Не так стали толковать это сталинские подпевалы. "Наше коллективное руководство, – говорил Ворошилов, заключается в том, что мы считаем, что весь ЦК нашей партии есть тот ленинский коллектив, который после съезда получает в свои руки всю полноту власти".
Выступление Ворошилова, как сказано выше, было инспирировано Сталиным. Ворошилов дал понять новым членам ЦК, что именно они "должны сменить наших уставших и иной раз шатающихся из стороны в сторону товарищей из старого кадра". (там же, стр.396) Устами Ворошилова Сталин подбросил такую мысль: а что случится в партии, если будут отсечены старые, уставшие и шатающиеся ленинские кадры? Ничего страшного не случится, говорил Ворошилов, лишь бы сохранилось единство большинства ЦК.
Таким образом были сначала обойдены, а потом и совсем забыты предложения Ленина об обруче для сохранения узкого коллектива вождей партии.
Зиновьевская оппозиция решительно отвергла сталинские принципы организационной работы ЦК, ведущие к единоличной власти. В выступлениях оппозиции на съезде была полностью раскрыта вся механика сталинских махинаций.
Подчинив себе секретариат ЦК, Сталин держал в своих руках все нити подбора, назначения и перемещения кадров. Таким образом Политбюро оказалось лишенным возможности влиять на формирование руководящих органов партии.
Оппозиция прямо предупреждала делегатов ХIV съезда партии, что таким способом Сталин добивается единоличной диктатуры и предлагала коренным образом изменить порядок прохождения организационных вопросов: ликвидировать пост генерального секретаря и создать секретариат, непосредственно подчиненный Политбюро. Откровеннее всех мотивировал это предложение Сокольников. Он сказал, что если Сталин претендует на такую роль в партии, какую играл Ленин, пусть он завоюет это положение доверием, а не организационными методами.
Решительно высказался за предложение убрать Сталина с поста генсека в своей речи на ХIV съезде Л.Б. Каменев.
"Лично я полагаю, – говорил он, – что наш генеральный секретарь не является той фигурой, которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб… Именно потому, что я неоднократно говорил это тов. Сталину лично, именно потому, что я неоднократно говорил это группе товарищей-ленинцев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что Сталин не может выполнить роль объединителя большевистского штаба. (Голоса с мест: «Неверно», "Чепуха", "Вот оно, в чем дело!", "Раскрыли карты…", крики: "Мы не дадим вам командных высот", "Сталина, Сталина!". Делегаты встают и приветствуют Сталина. Бурные аплодисменты). Эту часть своей речи я начал словами: мы против единоначалия, мы против того, чтобы создавать вождя. Этими словами я и кончаю речь свою". (Там же, стр. 274–275)
Во время выступления Сокольникова с места была брошена реплика: "со всяким генсеком это может случиться". Это было неверно. Ленин считал Сталина не способным выполнить роль объединителя партии, и потому он предлагал заменить его другим, более подходящим для этой цели человеком. Кроме того, как показала жизнь, должность генсека создавала в условиях централизованной партии предпосылки для личного захвата власти. Поэтому оппозиция предлагала перестроить органы ЦК так, как они были при Ленине, без генерального секретаря.
Большинство съезда, состоявшее в основном из аппаратчиков, отклонило предложение оппозиции и тем самым помогло Сталину обеспечить его единоличное управление партией. Из реплик с мест во время выступления Каменева ("Мы не дадим вам командных высот", "Сталина, Сталина!") видно, что руководящая прослойка партии знала, что она делает – и продолжала восхвалять Сталина. Это и привело к "культу личности". Как показало время, центральные органы партии сыграли роль не обруча, а дубинки, которая прошлась по головам всех вождей партии, на которых делал ставку Ленин.
В каком заблуждении находились некоторые лидеры партии, еще не оказавшиеся к тому времени в оппозиции, видно из их выступлений на том же съезде.
Так, М.П. Томский, опровергая данную Каменевым оценку Сталина, говорил: "Система единоличных вождей не может существовать, и ее не будет, да, не будет!". И Рыков говорил: "…ни перед Каменевым, ни перед кем-либо другим (! подч. нами) партия на коленях не стояла и не станет".
Каменев и Зиновьев уже поняли, куда идет развитие событий, а Рыков, Томский и Бухарин этого еще не понимали и потому продолжали поддерживать Сталина.
С иных позиций выступили на ХIV съезде партии такие сталинские подголоски, как Ворошилов, Андреев, Куйбышев. Они знали, чего хочет Сталин и подталкивали события.
Вот что, например, говорил Ворошилов: "Тов. Сталину, очевидно, уже природой или роком суждено формулировать несколько более ударно, чем какому-либо другому члену Политбюро (смех). Тов. Сталин является – я это утверждаю – главным членом Политбюро (! подч. нами), однако не претендующим на первенство……Если они (Каменев и Зиновьев) думают, что один человек, хотя бы и Сталин, или три Зиновьева и десять Каменевых могут двигать и управлять аппаратом, то это представление весьма отдаленное от того, которое у нас имеется".
Другой подголосок Сталина А.А. Андреев говорил: "Тов. Каменев… два часа мочалкой водил по принципиальным вопросам, а потом съехал на диктатуру тов. Сталина. К чему же сводится требование тов. Каменева об изменении структуры ЦК? Нет, товарищи, за этим кроется другое, – за этим кроется нежелание признавать растущий авторитет тов. Сталина (подч. нами), который является генсеком".
И, наконец, вот заявление В.В. Куйбышева, руководителя ЦКК, которому полагалось быть объективным в разборе споров между вождями партии: "Я от имени ЦКК заявляю о том, что это руководство и этот генеральный секретарь является тем, что нужно для партии, чтобы идти от победы к победе".
Одни политические деятели считали, что опасности единоличной диктатуры Сталина нет, что ленинские нормы партийной жизни непоколебимы и что партия никому не позволит узурпировать власть.
Другие считали, что Сталин является единственным вождем, достойным взять на себя руководство партией и страной.
Теперь, когда прошло 50 лет, всем достаточно ясно, что на ХIV съезде партии права была в своем анализе внутрипартийного положения именно оппозиция. Худшие ее предсказания не только оправдались, но даже оказались наивными по сравнению с тем, что сделал с партией Сталин.
К этому времени Сталин уже начал привлекать к внутрипартийной борьбе органы безопасности. Началась слежка за членами партии, организовано было подслушивание их разговоров. Выступая на съезде, оппозиционерка Кл. Николаева говорила:
"Тов. Гусев сегодня с этой трибуны сказал так: "Что же, мы за доносы, такие доносы должны быть в партии, ибо каждый коммунист должен быть чекистом". Товарищи, что такое чекист? Чекист это есть то орудие, которое направлено против врага. Против классового нашего врага… Разве можно это сравнивать… с тем положением вещей, которое мы хотим создать под этим лозунгом в нашей партии? Доносы на партийных товарищей… это будет разлагать нашу партию, и не членам центральной контрольной комиссии выступать за такие доносы и делать подобные сравнения… Не такой системой надо бороться. Надо бороться системой правильной постановки внутрипартийной демократии… (смех). Нельзя продолжать систему под лозунгом "Спокойно, снимаю"."(Там же, стр. 612–613).
Это был 1925-й, а не 1936-1937-й год. Членов партии еще только приучали к мыслям, высказанным Гусевым. Аппаратчики еще только привыкали к использованию органов ГПУ для слежки за своими товарищами. Но смех, раздавшийся в зале в ответ на слова Николаевой о внутрипартийной демократии, показателен. Уже тогда апелляция Крупской, Николаевой и других к внутрипартийной демократии вызывала у аппаратчиков только смех, уже тогда главным методом разрешения внутрипартийных споров становился метод подавления своих идейных противников в партии. Впоследствии от таких методов пострадали и те, кто активно ратовал за их внедрение.
Большинство делегатов съезда считало, конечно, что они борются за единство партии, не отдавая себе отчета в том, что на деле они таким образом содействуют разгрому партийных кадров и создают почву для победы диктатора.
Как расценивали мы, молодые члены партии, причину успехов Сталина и поражения его противников? Несмотря на всю остроту внутрипартийной борьбы, мы считали, как и наши вожди, что она должна вестись в рамках партийного устава. Мы были уверены, что, с большими или меньшими потерями, но партия выйдет из состояния кризиса.
После окончания ХIV съезда сталинская фракция не пускала оппозицию к массам, отсекала ее от партийных масс. Как в 1923 году основной удар по оппозиции был нанесен по московским военным и вузовским ячейкам, поддержка которыми оппозиции представляла угрозу для большинства ЦК, – так в 1925 году решающий удар по оппозиции был нанесен в Ленинграде, и прежде всего – на крупнейших предприятиях Ленинграда.
Как явствует из предыдущих страниц, в преследовании троцкистской оппозиции, в зажиме критики особо активную роль играли Зиновьев и Каменев, с особым пылом выступавшие лично против Троцкого. Поэтому, когда выяснилось, что теперь Зиновьев и Каменев сами оказались в оппозиции и негодуют против зажима критики, мы, рядовые оппозиционеры 1923 года, испытывали некоторое удовлетворение, почти злорадство. Похоже, что и вожди оппозиции, даже Троцкий, испытывали нечто близкое, хотя, казалось бы, чувство это достаточно мелкое для таких крупных людей.
Однако чувство озлобления против Каменева и Зиновьева было очень велико. То, что мы, зеленая молодежь, пострадавшая от установленного Зиновьевым и Каменевым внутрипартийного режима, искренно радовались тому, что наши противники попали в беду, – это, допустим понятно. Но руководители бывшей оппозиции, такие политические деятели, как Троцкий, Радек, Раковский, Пятаков, Преображенский, И.Н.Смирнов и другие, не должны были поддаваться личным чувствам, а обязаны были руководствоваться исключительно политическими мотивами и интересами партии.
Руководитель, который в политике руководствуется чувством озлобления, не годится на роль вождя партии. "Озлобление, – писал Владимир Ильич в письме "К вопросу о национальностях, или об автономизации", – вообще играет в политике обычно самую худшую роль". И в этом случае – как показали последующие события – озлобление против Зиновьева и Каменева сыграло отрицательную роль.
Л.Д. Троцкий обязан был поддержать на XIV съезде зиновьевскую оппозицию в ее принципиальных спорах со Сталиным, ибо Зиновьев и вся его группа занимали на этом съезде правильную позицию – и в вопросе об отношении к кулаку и середняку, и в вопросе о строительстве социализма в одной отдельно взятой стране, и в вопросе о внутрипартийном режиме. Святая обязанность Троцкого и его сторонников была забыть о своих прошлых распрях с Зиновьевым и Каменевым.
Такая тактика была бы верной по существу и единственно результативной. Она не дала бы Сталину пустить в ход свой единственный козырь, который он использовал, когда оппозиция – слишком поздно! – организовала "Объединенный блок". Сталин тогда заявил, что это объединение – беспринципное. Он не мог бы заявить это, если бы Троцкий поддержал Зиновьева еще на ХIV съезде. Наоборот, такое выступление свидетельствовало бы о принципиальности Троцкого, сумевшего подняться выше политических дрязг, выше личных обид против Зиновьева.
Но Троцкий на ХIV съезде партии молчал. Молчал, не выступал, несмотря на неоднократные попытки делегатов выяснить его позицию.
А между тем Сталин больше всего боялся, что Троцкий выступит в поддержку зиновьевской оппозиции. Потому и стремился он избежать предсъездовской дискуссии, что боялся объединения обеих оппозиций на принципиальной платформе.
Сталин действовал как опытный политик, руководствуясь заранее продуманным расчетом. Он и на молчаливую поддержку Троцкого в своей борьбе против Зиновьева тоже рассчитывал, хоть и опасался всяких неожиданностей. И расчет его оказался верен, он угадал, что Троцкий поддастся своему озлоблению и не поддержит Зиновьева. Сталин не был особо проницательным, но все отрицательное в человеке он чуял и старался его использовать. Чего стоит, например, тот раздел политического отчета ХIV съезду, в котором Сталин сообщает, что Зиновьев и Каменев в свое время требовали исключения Троцкого из ЦК и даже из партии.
"Позвольте теперь перейти, – говорил Сталин, – к истории нашей борьбы внутри большинства ЦК. С чего началась наша размолвка? Началась она с вопроса о том: как быть с тов. Троцким? Это было в конце 1924 года. (Подч. нами). Группа ленинградцев вначале предлагала исключить тов. Троцкого из партии… Мы, т. е. большинство ЦК, не согласились с этим… Спустя некоторое время после этого, когда собрался у нас пленум ЦК, Зиновьев вместе с тов. Каменевым потребовали немедленного исключения тов. Троцкого из Политбюро. Мы не согласились с этим предложением оппозиции, получили большинство и ограничились снятием тов. Троцкого с поста Наркомвоенмора. Мы не согласились с тов. Зиновьевым и Каменевым потому, что знали (подч. нами), что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, что метод отсечения, метод пускания крови, – а они требовали крови, – опасен, заразителен, сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, – кто же у нас останется в партии?" (ХIV съезд, стен. отчет, изд.1926 г., стр.502).
Сегодня, когда хорошо известны сталинские методы, особенно отвратительно звучит это лицемерное беспокойство по поводу «отсечения» и "пускания крови", эта добродетельная тревога насчет того, "кто ж у нас останется в партии". Но тогда, тогда-то зачем Сталин говорил все это на съезде? Разве не ясно, что он хотел прибегнуть к своему излюбленному методу: натравить Троцкого на Зиновьева или, по крайней мере, нейтрализовать его? Для этого ему и надо было представить дело так, что именно Зиновьев ссорил его с Троцким, что именно Зиновьев – сторонник метода отсечения и кровопускания, а не он, Сталин, который, как мы теперь знаем, блестяще осуществил этот метод сначала в отношении Троцкого, затем – Каменева и Зиновьева, затем – Бухарина, а затем…
Все это свидетельствует о том, что Сталину не только «везло» в силу сложившейся в стране и в мире ситуации. Он был достаточно умен, проницателен и бессовестен, чтобы в каждом конкретном случае выбрать подходящий метод для окружения и политического уничтожения своих противников.
Верно, у него было одно существенное преимущество: он хорошо знал, чего он хотел, в то время как другие его скрытых замыслов и не подозревали. Он руководствовался только своим личным расчетом, в то время как другие исходили, прежде всего, из интересов партии и революции.
Это подтверждается хотя бы тем, как фактически произошли размолвка между Сталиным и Зиновьевым. Версию Сталина мы уже знаем. Теперь послушаем версию Зиновьева:
"Между ХII и ХIII съездами у нас почти что не было сколько-нибудь серьезных расхождений. Первое серьезное расхождение началось после ХIII съезда, можно сказать назавтра после ХIII съезда. И тут решающую роль играет выступление тов. Сталина, которое было потом напечатано, речь, содержащая прямое нападение на Каменева и меня. Нападение на меня было по вопросу о диктатуре партии – формулировка, которая была одобрена ХII съездом партии и которую тов. Сталин критиковал в этой речи у секретарей укомов, сказав, что "кажется, ХII съезд ее принял". (там же, стр.454)
Сталин и Зиновьев по-разному рассказали историю их разногласий. Зиновьев начало разногласий относит к маю 1924 года и связывает его с выступлением Сталина на совещании секретарей укомов по вопросу о диктатуре партии. Сталин начало разногласий относит к концу 1924 года, когда Зиновьев предложил исключить Троцкого из партии. Однако неопровержимым остается факт, что Сталин неожиданно напал на своих вчерашних единомышленников именно в мае 1924 года, т. е. сразу после окончания ХIII съезда РКП(б), когда только что произошло отсечение от руководства первой группы сторонников Троцкого. Вчерашние союзники, с которыми он совместно действовал против Троцкого, теперь, после ХIII съезда, ему уже не нужны; он задумывает и осуществляет отсечение от руководства второй, зиновьевской группы – и использует для этой цели других союзников: Бухарина, Рыкова и Томского.
"На вопрос к Сталину, – говорил Зиновьев, – зачем он выступил со своей статьей, он сказал, что он имел целью расширить ядро, ибо оно стало узким" (там же, стр.455).
В этом ответе, как в капле воды, просвечивает интриганская суть Сталина. Он даже не скрывает своей цели: дискредитировать Зиновьева и Каменева, вчера еще вместе с ним составлявших руководящую тройку.
Если ядро узкое, то почему не обсудить этот вопрос в Политбюро и на пленуме ЦК? Когда Троцкий, на основе согласованной резолюции от 5 декабря 1923 года, выступил с разъяснением в своей брошюре "Новый курс", Сталин обвинил его в том, что он сделал это без предварительного обсуждения вопроса в Политбюро. Сталин говорил тогда: "Перед партией стал вопрос: существует ли у нас ЦК… или существует сверхчеловек, для которого законы не писаны". А тут, после ХIII съезда партии, Сталин сам, без согласования с Политбюро, выступает на курсах секретарей укомов с обвинениями в адрес двух членов Политбюро, да еще по вопросу, по которому существовало решение ХII съезда партии!
Нет, не в том дело, что «ядро» было слишком узким. «Ядро» было для Сталина, наоборот, слишком широким. Он хотел заменить «тройку» своим единоличным руководством. «Тройка» устраивала его, пока Зиновьев и Каменев помогали ему устранять из руководства Троцкого.
Зачем же Сталин выступил в защиту Троцкого на ХIV съезде? Мне думается, что Сталин, имея ясную конечную цель – убрать всех своих соперников – в период ХIV съезда еще не был уверен, что это удастся ему быстро и без сопротивления. Выбирал он пути и средства осторожно, ощупью. Авторитет Троцкого и в партии, и в стране еще был велик. Почему же на данном этапе не использовать его для нанесения удара по очередному сопернику? Тем более, что он был уверен: Троцкий не забыл злобных атак Зиновьева и Каменева. Он надеялся создать впечатление, что Троцкий поддерживает его против этих двоих. Троцкий не поддержал ни Сталина, ни Зиновьева. Он занял выжидательную, нейтральную позицию. Для Сталина и этого было достаточно.
Вторая причина, по которой Сталин в примирительном тоне заговорил на ХIV съезде о Троцком, заключалась в том, что он хотел продемонстрировать: опасность раскола партии идет-де не от него, как предполагал Ленин, а от Зиновьева. Они-де хотели отсечь сначала группу Троцкого, затем Бухарина, а ему, Сталину, удалось сорвать этот коварный план.
Таким же способом завоевывал Сталин и расположение Бухарина.
"Дальше, – говорил Сталин на ХIV съезде, – вопрос о Бухарине, я имею в виду лозунг "обогащайтесь!". Я имею в виду апрельскую речь тов. Бухарина, когда у него вырвалось слово "обогащайтесь"…… Чем объяснить, что, несмотря на это, все еще продолжается разнузданная травля Бухарина? Чего, собственно, хотят от Бухарина? Они требуют крови тов. Бухарина. Именно этого требует тов. Зиновьев, заостряя вопрос в заключительном слове на Бухарине. Крови Бухарина требуете? Не дадим вам его крови. Так и знайте". (Там же, стр. 504–505)
Не это ли имел в виду Ленин, когда говорил о грубости и нелояльности Сталина?
На самом деле, как известно, не кто иной, как Сталин, вынашивал и осуществил планы уничтожения по очереди всех вождей партии.
Куда повел Сталин партию и сколь губительно повели себя многие, работавшие в аппарате старые большевики, понимали далеко не все. Но это поняли, наконец, Каменев и Зиновьев. Поняли, какую крупную ошибку совершили они, помешав выполнению завещания Ленина, воспротивившись отстранению Сталина с поста генерального секретаря. Поняли, но было уже поздно. Когда Зиновьев сказал на ХIV съезде, что члены ЦК не выполнили завещания Ленина и не сыграли роль обруча, о которой говорил Владимир Ильич, нельзя было не вспомнить о роли Зиновьева и Каменева в этом деле. Ленин и не расcчитывал на то, что сплотить партию смогут партийные чиновники: он предлагал для этой цели ввести в ЦК рабочих. Зиновьев же и Каменев на ХII съезде помогли Сталину подменить рабочих чиновниками.
Разногласия между сталинско-бухаринской и зиновьевской фракциями определились еще до XIV съезда: по вопросам о госкапитализме, об отношении к кулаку, о строительстве социализма в одной стране и о внутрипартийной демократии. На Политбюро было договорено: разногласий этих на ХIV съезд не выносить, а спорные вопросы уладить путем компромисса. Было также решено, что с отчетными докладами ЦК на областных конференциях выступят сторонники как той, так и другой фракции.
Несмотря на все это, накануне открытия съезда в передовой статье «Правды» и в напечатанной в «Правде» резолюции Московского комитета партии было сказано: "Мы точно так же полагаем, что точка зрения товарищей Каменева и Зиновьева выражает неверие во внутреннюю силу нашего рабочего класса и идущих за ним крестьянских масс, мы полагаем, что она есть отход от ленинской позиции". (там же, стр.462)
Сталинская фракция нарушила соглашение. Она первой открыла огонь против зиновьевской группировки, поставив ее перед фактом открытого разрыва. В ответ на это зиновьевская группировка открыла огонь на ленинградской партконференции, а на съезде потребовала слова для содоклада, чтобы изложить свою позицию.
Обосновывая необходимость содоклада, Г.Е. Зиновьев говорил: "И вы думаете, что мы, как мертвые, будем молчать и останемся со всеми ярлыками, которые хотели нам приклеить, а не попытаемся объяснить партии, что мы не ликвидаторы, не аксельродовцы, не пораженцы. (Голоса: "Троцкий молчал", Орджоникидзе: "Вам не разрешат"). Никогда это, товарищи, не было в жизни нашей партии (Голос: "А Троцкий?")… Назовите мне пример, чтобы за неделю до съезда объявить пораженцами, писать передовицы, а потом заявить, что нужно кончать эту дискуссию. Вы скажете, что мы сами виноваты, что мы сами себе построили такое положение. (Голоса: "Конечно".) Нет, товарищи, мы виноваты в том, что были слишком доверчивы, что надеялись на ликвидацию разногласий без вынесения их на широкое обсуждение. У нас иногда возникало предположение: а что, если большинство за недельку до съезда заставит нас говорить о разногласиях? Но мы отбрасывали эту мысль, так как не допускали, что это предположение может осуществиться. Худшие предположения осуществились". (Там же, стр.453)
Делегаты съезда репликами с мест дали понять Зиновьеву, что он сам еще на ХII съезде создал такую обстановку, когда всякое критическое выступление в адрес ЦК расценивалось как меньшевистский уклон.
Центральный вопрос, вокруг которого обострились отношения между Сталиным и оппозицией, был вопрос о коллективном руководстве – тот же по существу, который поставил Ленин в своем завещании. Пока Зиновьев вел ожесточенную борьбу против Троцкого, он не видел недостатков в "коллективном руководстве". Но, оказавшись в меньшинстве, он почувствовал, что Троцкий был прав, что никакого коллективного руководства фактически не было и нет.
На ХIV съезде, с помощью лиц, чьи выступления были инспирированы Сталиным (например, Ворошилов), вопросу о коллективном руководстве было придано другое направление, чем давал ему Ленин. Владимир Ильич в своих письмах говорил о том, что центральные органы партии должны охранять целостность узкого коллектива вождей. Не так стали толковать это сталинские подпевалы. "Наше коллективное руководство, – говорил Ворошилов, заключается в том, что мы считаем, что весь ЦК нашей партии есть тот ленинский коллектив, который после съезда получает в свои руки всю полноту власти".
Выступление Ворошилова, как сказано выше, было инспирировано Сталиным. Ворошилов дал понять новым членам ЦК, что именно они "должны сменить наших уставших и иной раз шатающихся из стороны в сторону товарищей из старого кадра". (там же, стр.396) Устами Ворошилова Сталин подбросил такую мысль: а что случится в партии, если будут отсечены старые, уставшие и шатающиеся ленинские кадры? Ничего страшного не случится, говорил Ворошилов, лишь бы сохранилось единство большинства ЦК.
Таким образом были сначала обойдены, а потом и совсем забыты предложения Ленина об обруче для сохранения узкого коллектива вождей партии.
Зиновьевская оппозиция решительно отвергла сталинские принципы организационной работы ЦК, ведущие к единоличной власти. В выступлениях оппозиции на съезде была полностью раскрыта вся механика сталинских махинаций.
Подчинив себе секретариат ЦК, Сталин держал в своих руках все нити подбора, назначения и перемещения кадров. Таким образом Политбюро оказалось лишенным возможности влиять на формирование руководящих органов партии.
Оппозиция прямо предупреждала делегатов ХIV съезда партии, что таким способом Сталин добивается единоличной диктатуры и предлагала коренным образом изменить порядок прохождения организационных вопросов: ликвидировать пост генерального секретаря и создать секретариат, непосредственно подчиненный Политбюро. Откровеннее всех мотивировал это предложение Сокольников. Он сказал, что если Сталин претендует на такую роль в партии, какую играл Ленин, пусть он завоюет это положение доверием, а не организационными методами.
Решительно высказался за предложение убрать Сталина с поста генсека в своей речи на ХIV съезде Л.Б. Каменев.
"Лично я полагаю, – говорил он, – что наш генеральный секретарь не является той фигурой, которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб… Именно потому, что я неоднократно говорил это тов. Сталину лично, именно потому, что я неоднократно говорил это группе товарищей-ленинцев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что Сталин не может выполнить роль объединителя большевистского штаба. (Голоса с мест: «Неверно», "Чепуха", "Вот оно, в чем дело!", "Раскрыли карты…", крики: "Мы не дадим вам командных высот", "Сталина, Сталина!". Делегаты встают и приветствуют Сталина. Бурные аплодисменты). Эту часть своей речи я начал словами: мы против единоначалия, мы против того, чтобы создавать вождя. Этими словами я и кончаю речь свою". (Там же, стр. 274–275)
Во время выступления Сокольникова с места была брошена реплика: "со всяким генсеком это может случиться". Это было неверно. Ленин считал Сталина не способным выполнить роль объединителя партии, и потому он предлагал заменить его другим, более подходящим для этой цели человеком. Кроме того, как показала жизнь, должность генсека создавала в условиях централизованной партии предпосылки для личного захвата власти. Поэтому оппозиция предлагала перестроить органы ЦК так, как они были при Ленине, без генерального секретаря.
Большинство съезда, состоявшее в основном из аппаратчиков, отклонило предложение оппозиции и тем самым помогло Сталину обеспечить его единоличное управление партией. Из реплик с мест во время выступления Каменева ("Мы не дадим вам командных высот", "Сталина, Сталина!") видно, что руководящая прослойка партии знала, что она делает – и продолжала восхвалять Сталина. Это и привело к "культу личности". Как показало время, центральные органы партии сыграли роль не обруча, а дубинки, которая прошлась по головам всех вождей партии, на которых делал ставку Ленин.
В каком заблуждении находились некоторые лидеры партии, еще не оказавшиеся к тому времени в оппозиции, видно из их выступлений на том же съезде.
Так, М.П. Томский, опровергая данную Каменевым оценку Сталина, говорил: "Система единоличных вождей не может существовать, и ее не будет, да, не будет!". И Рыков говорил: "…ни перед Каменевым, ни перед кем-либо другим (! подч. нами) партия на коленях не стояла и не станет".
Каменев и Зиновьев уже поняли, куда идет развитие событий, а Рыков, Томский и Бухарин этого еще не понимали и потому продолжали поддерживать Сталина.
С иных позиций выступили на ХIV съезде партии такие сталинские подголоски, как Ворошилов, Андреев, Куйбышев. Они знали, чего хочет Сталин и подталкивали события.
Вот что, например, говорил Ворошилов: "Тов. Сталину, очевидно, уже природой или роком суждено формулировать несколько более ударно, чем какому-либо другому члену Политбюро (смех). Тов. Сталин является – я это утверждаю – главным членом Политбюро (! подч. нами), однако не претендующим на первенство……Если они (Каменев и Зиновьев) думают, что один человек, хотя бы и Сталин, или три Зиновьева и десять Каменевых могут двигать и управлять аппаратом, то это представление весьма отдаленное от того, которое у нас имеется".
Другой подголосок Сталина А.А. Андреев говорил: "Тов. Каменев… два часа мочалкой водил по принципиальным вопросам, а потом съехал на диктатуру тов. Сталина. К чему же сводится требование тов. Каменева об изменении структуры ЦК? Нет, товарищи, за этим кроется другое, – за этим кроется нежелание признавать растущий авторитет тов. Сталина (подч. нами), который является генсеком".
И, наконец, вот заявление В.В. Куйбышева, руководителя ЦКК, которому полагалось быть объективным в разборе споров между вождями партии: "Я от имени ЦКК заявляю о том, что это руководство и этот генеральный секретарь является тем, что нужно для партии, чтобы идти от победы к победе".
Одни политические деятели считали, что опасности единоличной диктатуры Сталина нет, что ленинские нормы партийной жизни непоколебимы и что партия никому не позволит узурпировать власть.
Другие считали, что Сталин является единственным вождем, достойным взять на себя руководство партией и страной.
Теперь, когда прошло 50 лет, всем достаточно ясно, что на ХIV съезде партии права была в своем анализе внутрипартийного положения именно оппозиция. Худшие ее предсказания не только оправдались, но даже оказались наивными по сравнению с тем, что сделал с партией Сталин.
К этому времени Сталин уже начал привлекать к внутрипартийной борьбе органы безопасности. Началась слежка за членами партии, организовано было подслушивание их разговоров. Выступая на съезде, оппозиционерка Кл. Николаева говорила:
"Тов. Гусев сегодня с этой трибуны сказал так: "Что же, мы за доносы, такие доносы должны быть в партии, ибо каждый коммунист должен быть чекистом". Товарищи, что такое чекист? Чекист это есть то орудие, которое направлено против врага. Против классового нашего врага… Разве можно это сравнивать… с тем положением вещей, которое мы хотим создать под этим лозунгом в нашей партии? Доносы на партийных товарищей… это будет разлагать нашу партию, и не членам центральной контрольной комиссии выступать за такие доносы и делать подобные сравнения… Не такой системой надо бороться. Надо бороться системой правильной постановки внутрипартийной демократии… (смех). Нельзя продолжать систему под лозунгом "Спокойно, снимаю"."(Там же, стр. 612–613).
Это был 1925-й, а не 1936-1937-й год. Членов партии еще только приучали к мыслям, высказанным Гусевым. Аппаратчики еще только привыкали к использованию органов ГПУ для слежки за своими товарищами. Но смех, раздавшийся в зале в ответ на слова Николаевой о внутрипартийной демократии, показателен. Уже тогда апелляция Крупской, Николаевой и других к внутрипартийной демократии вызывала у аппаратчиков только смех, уже тогда главным методом разрешения внутрипартийных споров становился метод подавления своих идейных противников в партии. Впоследствии от таких методов пострадали и те, кто активно ратовал за их внедрение.
Большинство делегатов съезда считало, конечно, что они борются за единство партии, не отдавая себе отчета в том, что на деле они таким образом содействуют разгрому партийных кадров и создают почву для победы диктатора.
Как расценивали мы, молодые члены партии, причину успехов Сталина и поражения его противников? Несмотря на всю остроту внутрипартийной борьбы, мы считали, как и наши вожди, что она должна вестись в рамках партийного устава. Мы были уверены, что, с большими или меньшими потерями, но партия выйдет из состояния кризиса.
После окончания ХIV съезда сталинская фракция не пускала оппозицию к массам, отсекала ее от партийных масс. Как в 1923 году основной удар по оппозиции был нанесен по московским военным и вузовским ячейкам, поддержка которыми оппозиции представляла угрозу для большинства ЦК, – так в 1925 году решающий удар по оппозиции был нанесен в Ленинграде, и прежде всего – на крупнейших предприятиях Ленинграда.