Страница:
Эти годы – потеряны.
Воскрешение: загорелый, отдохнувший, готовый играть рок. Превозносит трезвость, необходимость физических упражнений и духовной зрелости. Предвозвещает появление нового альбома (нет-это-не-возвращение).
Рекламная пауза. И – трагический финал.
Я прибыл в Токио в 3.34 и наконец-то ожил.
Токио, возлюбленный мой Токио!
От такой любви – пьяной, кулаки в кровь – нормальным людям становится не по себе. Жестокая любовь, нуар в стиле кунг-фу, написанный Теннесси Уильямсом[31]. За многие годы нашего знакомства этот город причинил мне достаточно бед, да и я ему тоже, но я всегда возвращаюсь, и он – «она», мысленно говорю я, – всегда принимает меня. Дисфункциональные отношения, хоть к психиатру беги, но как иначе, если речь идет о парне вроде меня и о Токио?
Это не город, это фрактальный взрыв, мегаполис, отнюдь не соразмерный человеку. Чудовищно прекрасные джунгли, разросшийся во все стороны металл, пульсация неона, то ли парк аттракционов, где никогда не гаснет свет, не умолкает шум, то ли мертвая серая пустыня, однообразные жилые дома из бетона и столь же монотонные небоскребы. Токио – насмешка над концепцией «городской архитектуры», в этом городе понятие «контролируемого роста» – бюрократический юмор висельника. Здания роди улицы роди шоссе роди метро роди здания. Кто поверит, что этот город задуман и построен людьми? Кто поверит, что он построен для людей? Так размножается, постоянно мутируя, болезнетворный вирус, какой-нибудь грибок расползается. Меньше всего эту тварь волнует здоровье и благополучие людей, хотя от них зависит само ее существование.
И все же этот город – не кошмар и не антиутопия. Есть тут и красивые парки, и чистые улочки. Есть древние храмы и святилища, позабытые прогрессом закоулки, что хранят прелесть минувших эпох. Уровень преступности невысок, поезда ходят вовремя, и двадцать миллионов человек более-менее терпят друг друга.
Каждый раз я с восторгом присоединяюсь к этим миллионам.
Нет, я вовсе не питаю присущую некоторым гайдзинам мечту сделаться японцем. Да господи, и сами японцы порой не рады своей японистости. Однако я написал столько репортажей из этого города, что с большим правом мог бы назвать себя токийцем, нежели кливлендцем. Правда, Сара утверждает, что моя любовь к Токио похожа на пристрастие к Диснейленду или к документальным фильмам о тюрьмах – мол, людям нравятся «романтические» места, где им не приходится жить постоянно.
А может быть, Сара просто ревнует.
Эд озаботился прислать за мной в токийский аэропорт Ханэда лимузин. Меня повезли прямиком на пресс-конференцию Исаму Суды. Исаму Суда играл на басах в «Святой стреле» и, что важнее, вторую скрипку в жизни и приключениях Ёси. Дешевле было бы поехать на поезде, но поскольку сервис на высшем уровне для журналистов длится не дольше, чем школьный роман, я расслабился и постарался получить удовольствие.
Сумрачный денек, не по сезону черные тучи, под легким дождиком расцветали зонтиками тротуары, мимо которых лимузин медленно пробирался к северу столицы. В другом месте такие толпища видишь разве что в последний день закупок перед Рождеством, но по меркам Токио город просто вымер. Телеэкраны и неоновые объявления повсюду продолжали добросовестно мерцать, но никто не обращал на них внимания. В дождливый день вся реклама пропадает даром.
В дороге я слушал радио. Пока выбирал станцию, имя Ёси успело прозвучать шесть раз. Я остановился на прямом эфире со слушателями. Скорбящие подростки требовали у ди-джея ответа: стоит ли жить, если Ёси больше с ними нет.
Наверное, сейчас многие из вас задают себе подобный вопрос. Очень важно понять, что вы не одиноки, что, горюя по Ёси, вы тем самым выражаете свою любовь. Огромную любовь не только к самому Ёси, но и ко всему, что он символизирует, и ко всем людям, которые любят Ёси так, как любите его вы. Юмико, до тех пор, пока ты чувствуешь эту любовь, Ёси живет. Вот почему и ты должна жить. А теперь поговорим с Мидори из Кобэ, которая спрашивает, можно ли плакать, слушая песню «Фаллопиева утопия».
Как ни странно, смерть Ёси еще не вызвала цепную реакцию самоубийств, но я не сомневался, что это не за горами. Тысячи одиноких, непонятых душ рвутся покончить со своей незадавшейся жизнью. Кого не доконают вступительные экзамены, школьные громилы и придирчивые учителя, доконает смерть поп-звезды. Чем настойчивее взрослые призывают детей к спокойствию, просят звонить по телефону доверия, общаться с учителями и психологами, тем выше угроза эпидемии самоубийств. Пресса устроит цирк, и подростки охотно присоединятся из потребности наконец к чему-то принадлежать.
Легенда гласит: Ёси в тот день, когда познакомился с Судой, подумывал броситься с моста в реку Окагава. Он смотрел вниз на водяную могилу, а Суда проходил мимо в шинели со значком «Счастливой Бригады» на лацкане. Ёси и Суда разговорились об альбоме «Ангедония», и вскоре Ёси позабыл намерение покончить с собой. Вместо этого они с Судой вместе отправились в «Жареных кур Кентукки» и решили создать свою группу.
Если эта история не врет, первая же встреча определила дальнейшие отношения Ёси и Суды: Суда был не столько музыкантом, сколько попечителем Ёси, его сиделкой, его главным фанатом и санитаром «скорой помощи». Мне запомнился снимок, сделанный во время недоброй памяти выступления на фестивале Фудзи: посреди семнадцатиминутного гитарного соло Ёси падает в обморок, а Суда наклоняется и одной рукой подхватывает его безвольное тело. На лице басиста – усталая безнадега. На его пропитанной потом футболке крупными буквами написано по-английски «МАМОЧКА», инструмент свисает с плеча, словно атавистический орган.
По радио ди-джей заклинал одного подростка за другим: все будет хорошо, нет худа без добра, смерть Ёси покажет всем его поклонникам, как драгоценна жизнь, которую нельзя загубить понапрасну. Закончив проповедь, ди-джей поставил песенку «Бич Бойз»[32] «Разве это не прекрасно» – ту самую, которой «Святая стрела» обычно завершала свои выступления.
Золотые аккорды знойной Калифорнии заполнили лимузин. Когда-то «Бич Бойз» были юными серферами с пухлыми младенческими личиками и в одинаковых полосатых рубашках. Они смеясь скользили по волнам, не ведая о коварных подводных течениях.
Наконец тучи осуществили свою угрозу, хляби разверзлись и обрушили ливень на покупателей, толпившихся перед супермаркетами Икэбукуро, заранее уставив в небо зонтики. Неподходящая погода для «Пляжных мальчиков», но они все равно пели.
Суда созвал пресс-конференцию в тесной бетонной коробке, именовавшейся «Павильон № 2 Кикбоксинга Иокогамы». В отличие от павильона номер один этот располагался не в Иокогаме, а в северо-западном Токио, в районе, куда имеет смысл заглянуть, коли вздумалось заполучить перо в брюхо.
Обочина была забита маленькими юркими машинками, купленными до того, как лопнул мыльный пузырь. Идеальный транспорт, чтобы пробираться по опасным городским кварталам в поисках жутких сюжетов. Среди этих обитателей Токио лимузин выделялся, точно тигровая акула в бассейне с золотыми рыбками. Меня тут же заприметила небольшая группка репортеров, нервно покуривавших у входа. Целых две секунды они молча взирали на лимузин, пока их не одолело стадное чувство, и тогда они дружно ринулись навстречу, так согласованно, будто несколько месяцев репетировали забег.
И не только ребята, дожидавшиеся у входа, – репортеры повыскакивали из легковушек и минивэнов, даже из дверей этого самого ПКИ-2. Минута – и лимузин окружили со всех сторон.
Водитель обернулся ко мне, всмотрелся подозрительно.
– Знаменитость? – спросил он.
– Как посмотреть, – ответил я. – Слыхали о Билли Чаке?
Поразмыслив, он покачал головой.
– А о Рэнди Шансе?
– Вы не Рэнди, – рассмеялся он.
Защелкали фотоаппараты, микрофоны застучали в дверцы лимузина. Кто-то орал, кто-то толкался, кто-то бил кулаками по капоту. Чьи-то лица прижимались к окнам, расплывались, как рыбьи рожи, сменялись другими.
– Может, они приняли вас за Ёси, – прокомментировал водитель. – За воскресшего Ёси.
Внезапно крики и грохот прекратились. Безумие приняло организованные формы: репортеры разделились на две колонны, оставив посреди свободный проход. Я подождал, не постелют ли мне красную ковровую дорожку.
Все притихли.
Я полюбовался своим отражением в зеркале дальнего вида. На звезду не похож. Лучше, пожалуй, выйти, пока все это не переросло в репортерский Алтамонт[33].
Распахнув дверь, я вышел из машины.
Взрыв эмоций.
В воздухе мелькают высоко поднятые фотоаппараты, непрерывно щелкает вспышка. Лица репортеров застыли в суровой гримасе, они выкрикивают вопросы, доносятся только уродливые обрубки слов. Я даже не знаю, о чем они спрашивают. Звуковые волны накатывают одна на другую, сливаются в сплошной неразборчивый гул. Со всех сторон – ослепительные вспышки белого света, будто сам воздух рвется.
И вдруг все кончилось.
Толпа затихла. Ни звука. Я стоял, растянув рот от уха до уха, улыбаясь навстречу сотне сумрачных лиц. Впервые в жизни мне удалось одним махом разочаровать столько народу.
Репортеры наклоняли голову, пытаясь разглядеть меня под правильным углом. Опускали камеры, чтобы собственными глазами убедиться: видоискатель не лжет. Сотня взглядов ощупывала меня в тщетных поисках хоть какого-то проблеска славы.
Положенные мне пятнадцать минут истекли за считаные секунды.
Ворча и бранясь, толпа рассеялась. Иные журналисты бросали на меня укоризненные взоры, словно я это подстроил, чтобы выставить их дураками. И все, волоча ноги, потащились в ПКИ-2, как школьники, которых дождь согнал со двора, преждевременно оборвав перемену. И я последовал за ними – не мокнуть же на улице.
От ПКИ-2 так и несло аскетизмом боевых искусств – голые серые стены из цементных блоков, угрюмое тесное помещение. С низких металлических балок уродливыми раздутыми сталактитами свисали боксерские груши, деревянные манекены свалены в угол, точно избитые пленники. Посреди зала был обустроен небольшой ринг, затянутый брезентом с однотонным узором в духе пуантилизма и цвета ржавчины. При ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что это засохшая кровь.
Из-под одинаковых серых тренировочных курток с капюшонами на журналистов взирали неприветливые лица. Кикбоксеры слонялись по залу, следя за нами с любопытством и сдержанным презрением, точно волки, что облизываются из клетки на жирного зеваку. Репортеры сбились кучками, не зная, что делать дальше. Кто рассматривал спортивное оборудование так пристально, будто видит экспонаты музея, кто с не меньшим вниманием уставился на собственные ботинки.
Из дальней двери вынырнул немолодой мужчина с по-военному коротким ежиком седых волос и шеей что твое дерево и проложил себе путь к рингу. С обеих сторон его прикрывали клоны – его копии, но крупнее и моложе. Слева – гора мышц ростом в шесть футов и три дюйма, с носом, сплющенным, как пустая банка из-под пива, справа – живая карикатура на первого парня, лишних тридцать фунтов живого веса и еще пара зарубок на носу.
Два тяжеловеса приподняли канаты, и старикан вышел на ринг. Репортеры молча столпились вокруг, норовя протиснуться поближе.
– Я должен передать вам слова уважаемого Исаму Суды, – возвестил старикан. Я так и ждал, что сейчас с потолка в самый центр ринга вывалится микрофон, как бывает перед важным боем, но этому громоподобному басу техника не требовалась. Нацепив очочки, снятые, судя по размеру, с близорукой Барби, оратор неуклюже развернул какой-то свиток. Его руки, сплошь мозоли и распухшие суставы, навеки стянутые артритом в кулаки, больше походили на птичьи лапы. Боксерская груша сдачи не дает, но со временем отплачивает за все полученные удары.
– Достопочтенные члены великого и славного цеха журналистов, – провозгласил старик, будто выплевывая каждое слово. – Благодарю за то, что вы пришли. Я понимаю, что многие из вас хотят узнать подробности о внезапной кончине Ёси. Хотя в данный момент я почти не располагаю информацией касательно этой трагедии, я бы хотел по возможности удовлетворить ваше законное любопытство. Однако я прошу вас учесть, что ряд тем я затрагивать не вправе. А именно.
Тут старикан хорошенько откашлялся – похоже, глотку у него здорово завалило. Он обильно сплюнул на пол, а оба здоровенных парня с вызовом посмотрели на толпу – мол, посмеет ли кто сделать замечание. После этого старик продолжил чтение:
– Я не стану отвечать ни на какие вопросы относительно кокаина, амфетаминов, героина, галлюциногенов, марихуаны, алкоголя, никотина и иных наркотиков, включая продаваемые свободно или по рецептам, а также запрещенные как в этой стране, так и в любом государстве, где продаются записи «Святой стрелы». Я не стану отвечать на вопросы о подругах, поклонницах, несовершеннолетних девушках и о любых событиях, которые могли иметь или не иметь место в Таиланде. Никаких вопросов о прежних и нынешних членах группы «Святая стрела» или об артистах и продюсерах, сотрудничавших с Ёси, за исключением меня самого. Никаких вопросов о нападениях, столкновениях, судебных исках или иных недоразумениях, в которых Ёси был якобы замешан. Никаких вопросов относительно краски для волос, геля для волос, косметики, пирсинга, татуировок, шрамов или других элементов внешнего вида Ёси. Никаких вопросов о сантерии, эзотерическом буддизме, храме Плутона, культе чтецов по стопам, пиве «Гудбадди», инопланетянах и вообще о любых религиозных или политических взглядах, а также коммерческой продукции, которую якобы поддерживал или рекламировал Ёси. Никаких вопросов о скрытом смысле его поэзии, тайных посланиях, вуду-истских заклинаниях, мистификациях или розыгрышах. Наконец, никаких вопросов, требующих от меня догадок по поводу причины смерти Ёси.
Завершив этот перечень, точно серию хуков, старикан вновь сделал паузу – заслужил. Репортеры терпеливо слушали, кое-кто, желая перестраховаться, даже записывал основные пункты.
Старик перешел к следующему раунду.
– В нынешнем своем тяжелом душевном состоянии я, к сожалению, не могу иметь дело с таким многолюдным собранием, а потому пресс-конференция пройдет в несколько необычном формате: спортсмены из тренажерного центра будут провожать репортеров по одному в помещение данного корпуса, где каждому будет предоставлено частное интервью с правом задать мне один-единственный вопрос. Если этот вопрос не нарушит указанные выше основные правила, я постараюсь ответить, но если он в какой-то форме или каким-то образом нарушит эти правила, нарушитель будет препровожден из здания.
Старикан снова сделал паузу и орлиным взором окинул толпу. Его дни в большом спорте давно миновали, но он вполне мог убить взглядом. Все замерли и в тишине внимали каждому слову.
– Тихо! – рявкнул он.
Вероятно, автор сценария предусмотрел в тексте какую-то реакцию толпы, но толпа молчала. Оратор еще немного попыхтел и наконец велел нам выстроиться гуськом вдоль задней стены.
Со всех сторон к нам ринулись кикбоксеры в серых куртках. Меня точно кирпичом промеж лопаток стукнули, и я поспешил подвинуться туда, куда меня толкнули. Спасибо, не прибили на месте. Из-за таких пустяков обижаться и хлопать дверью не стоило.
Не прошло и минуты, как я оказался в очень аккуратной людской цепочке, выстроенной вдоль дальней стены. Старик вместе со своими спутниками сошел с ринга, все трое продефилировали к противоположной двери и скрылись. Еще несколько секунд – и два кикбоксера не столь устрашающих размеров повели вслед за распорядителем первого журналиста.
Я стоял в очереди и думал, до чего же все это глупая затея. Судя по лицам моих товарищей, эта мысль приходила на ум каждому, однако все смирились. В школах японцев учат: основа цивилизованного общества – безмолвное негодование. Меня в Америке ничему подобному не учили, так что не знаю, чем мне оправдаться.
Не успел я сформулировать «один-единственный вопрос», как настала моя очередь.
Все спортивные раздевалки земного шара пахнут одинаково. Будят туманные воспоминания об уроках физкультуры в старших классах и обо всем, что с ними сопряжено: мы перебрасывались полотенцами и грязными шутками и больше всего меня беспокоил вопрос, когда же появятся волосы в паху. Теперь, отрастив шерстку, я вхожу в мужскую раздевалку со смутным чувством удовлетворения достигнутыми результатами. Будь что будет, а волосы в паху у меня уже есть.
Суда сидел на скамейке в конце центрального прохода, с обеих сторон его прикрывали ряды бледно-зеленых металлических шкафчиков и два гиганта, которых я уже видел на ринге. Они и вблизи выглядели слегка недоделанными клонами. Старого сэнсэя с толстой шеей в поле зрения не наблюдалось.
Суда, как и все остальные, облачился в серый тренировочный костюм. Он достаточно походил бы на кикбоксера, если б не длинные светлые волосы с рыжими проблесками, собранные в хвостик, который на конце расщеплялся, как плетка-девятихвостка. Я не помнил в точности, когда в последний раз видел басиста, но скорее всего – во время выступления с Ёси, так что неудивительно, что я не узнавал его в лицо. Тут хоть императора Акихито выпусти на сцену в девичьем платьице, ни один взгляд не оторвется от Ёси, от волшебного полета его пальцев.
– Вы, кажется, из «Роллинг стоун», – приятным мелодичным голосом обратился ко мне Суда. Прежде чем я успел возразить, он уже попросил меня присаживаться. – Хотите «Пауэрпоп»? – предложил он.
Я отказался от угощения и опустился рядом с музыкантом на деревянную скамью. Суда отставил «Пауэрпоп» и стал катать бамбуковую палку по голени: известный в кикбоксинге прием – нарастут мозоли, и ноги превратятся в еще более грозное оружие. Если не считать прически, он смахивал на рок-музыканта не больше, чем пригородный тренер по аэробике. На лице улыбка неудачника: так улыбается паренек, которого если и берут в игру, то последним, а он расплывается от счастья: все-таки взяли. Судя по пластике, Суда оставался подростком, стесняющимся своего тела.
– Вы ради этого приехали из самой Америки?
– Вроде как, – пробормотал я.
– Ёси всегда мечтал о гастролях в США. Одна американская компания, «Тореадор Рекордз», собиралась продавать «Взрыв в подштанниках». Мы бы выступили от Сан-Франциско до Нью-Йорка. Гастроли по четырнадцати городам. Но сделка не состоялась.
– И слава богу, – подхватил я. – Ёси с его склонностями дальше Калифорнии бы не уехал.
Один громила вдруг шагнул поближе к нам, лицо его напряглось.
– Дженис Джоплин умерла в Калифорнии, – сообщил он.
– Что с того? – возразил его клон. – Сэм Кук умер там же, и Пресловутый Б.И.Г.[34]
– И Деннис Уилсон, и Гиллель Словак, – яростно прошипел первый. – И Рэнди Калифорния[35].
– Чушь! – завелся первый. – Калифорния утонул на Гавайях.
– Кто такой Рэнди Калифорния? – уточнил я.
– Гитарист из «Спирита», – пояснил больший.
– Он играл с Хендриксом[36], когда Хендрикс еще не был Хендриксом, – подхватил меньший. – В шестьдесят шестом.
– На самом деле его звали Рэнди Вулф…
– …И он умер на Гавайях. Не в Калифорнии, – настаивал меньший, злобно косясь на большего. Этот яростный спор окончательно убедил меня: передо мной – братья-близнецы.
– Это Аки и Маки Фудзотао, – представил их Суда. – Мы познакомились в Павильоне номер один кикбоксинга Иокогамы. Их отец – тот, кто читал мое заявление, – мой учитель. Аки и Маки уже много лет работают охранниками «Святой стрелы». По части контролирования масс они оба гении.
Несомненно. Эти ребята не отличались легкостью и жилистостью, свойственной тайским боксерам, – они были скорее бульдоги, такие здоровенные, что сошли бы за вышибал в сумоистском баре.
– Их мама страшно переживала, что мальчики будут драться на ринге друг с другом, – продолжал свою повесть Суда. – Поэтому Аки стал суперсверхтяжеловесом, а Маки остался среднесверхтяжеловесом. К тому же Аки чаще ломали нос. Три раза, если не ошибаюсь?
– Четыре! – с гордостью уточнил Аки.
– Кит Ричардс[37] тоже один раз сломал нос, – вмешался Маки. – В панель врезался – отключился прямо в студии после девяти бессонных ночей.
– Что с того? – не уступал брат. – Пит Таунсхенд[38] только и делает, что разбивает нос.
– Чушь! – запыхтел Маки. – Он у него отроду
такой.
– Ребята знают о рок-музыке все, только играть не умеют, – усмехнулся Суда, покровительственно поглядывая на близнецов и между делом отворачивая крышку с очередного укрепляющего напитка. Когда он улыбался, глазки у него разбегались, норовя убежать с лица вовсе.
– Задавайте свой вопрос, – подбодрил он меня. – Правила вам известны.
Вопроса я не заготовил, и правила меня не устраивали, так что пришлось импровизировать.
– Ёси писал всю музыку, так?
– Как правило. К двум-трем песенкам мы писали
вместе.
– Стихи тоже сочинял он?
– Ага. Стихи все его.
– Ёси сам записывал все партии на альбомах?
– Только демо-версию. Обычно я играл партию баса для записи, когда заучивал. Но вообще да, Ёси играл на всех инструментах кроме барабана. Для альбома партию барабана давали на синтезаторе. Это уже несколько вопросов, чел.
– Ладно, еще один коротенький, напоследок. Если Ёси все делал сам, зачем ему понадобились вы?
Суда прекратил обрабатывать свои лодыжки. Поднял бутылку с фирменным напитком качков, отхлебнул. Два здоровяка слегка забеспокоились. Я прямо слышал, как они поигрывают мускулами.
– Будьте добры, повторите вопрос. Иногда я недослышиваю. ППС.
– Профессиональная потеря слуха, – расшифровал Маки.
– Ухо рокера, – уточнил Аки.
Пришлось повторить – не дословно, но близко к тексту. Возможно, «напряжение сгустилось», но я слишком устал и не заметил. В худшем случае вытолкают пинком под зад из ПКИ-2. Вся эта затея с единственным вопросом – чушь собачья.
И вдруг близнецы надвинулись на меня. Я не уклонился. Они схватили меня под руки. Я опять-таки не возражал. С моего молчаливого согласия громилы оторвали меня от скамьи.
– Стоп! – сказал Суда.
Они держали меня на весу. Если б захотели, могли бы перебрасываться мной, как мячиком, или сложить миролюбивого бумажного журавлика. Суда еще немного покатал скалкой по лодыжкам и прекратил это занятие. Почесал в затылке, раздумывая.
– Опустите его! – велел он.
Близнецы разжали руки, и я совершил жесткую посадку на скамью. Глядя мне прямо в глаза, Суда заговорил, и слова его падали весомо, как целый почечный Стоунхендж.
– Ты! Ты – первый человек, кто пришел сюда. – Он передохнул и начал речь с начала: – Первый, кого я могу уважать, понимаешь? Ты знаешь, что такое конфликт. Всякое искусство – и кикбоксинг тоже – основаны на конфликте, так я понимаю.
Под конец фразы он возвысил голос, будто сам усомнился. Я кивнул, сожалея о своем промахе: Суда принял мою дерзость (вызванную отвращением ко всей этой церемонии) за суровую честность, за прямой подход. Я выступил хамом, а он счел меня гонзо-журналистом – различие тонкое, не всякому доступное.
– Все эти репортеры – просто овцы, понимаешь? Приятные ребята, но рок не для них. Одинаковые костюмы, одинаковые глупые вопросы. Но ты – другой. Независимый, чужой здесь.
– Послушайте, вы не совсем…
– Это замечательно, чел! Все эти правила не я придумал. Я-то готов отвечать, о чем бы ни спросили. Дерзость и есть рок. Это и есть Ёси. Ты бы ему понравился. Он бы тебе задницу надрал, но ты бы ему пришелся по душе. И мне тоже.
Что бы такое ему сказать, чтобы разонравиться? Я сидел на скамье, слушал, как я ему нравлюсь, и мне это вовсе не нравилось. Пора выбираться, покуда мне не понравился Суда. Нужно соблюдать дистанцию, во всяком случае – пока я не нашел ракурс для статьи о Ёси.
Воскрешение: загорелый, отдохнувший, готовый играть рок. Превозносит трезвость, необходимость физических упражнений и духовной зрелости. Предвозвещает появление нового альбома (нет-это-не-возвращение).
Рекламная пауза. И – трагический финал.
Я прибыл в Токио в 3.34 и наконец-то ожил.
Токио, возлюбленный мой Токио!
От такой любви – пьяной, кулаки в кровь – нормальным людям становится не по себе. Жестокая любовь, нуар в стиле кунг-фу, написанный Теннесси Уильямсом[31]. За многие годы нашего знакомства этот город причинил мне достаточно бед, да и я ему тоже, но я всегда возвращаюсь, и он – «она», мысленно говорю я, – всегда принимает меня. Дисфункциональные отношения, хоть к психиатру беги, но как иначе, если речь идет о парне вроде меня и о Токио?
Это не город, это фрактальный взрыв, мегаполис, отнюдь не соразмерный человеку. Чудовищно прекрасные джунгли, разросшийся во все стороны металл, пульсация неона, то ли парк аттракционов, где никогда не гаснет свет, не умолкает шум, то ли мертвая серая пустыня, однообразные жилые дома из бетона и столь же монотонные небоскребы. Токио – насмешка над концепцией «городской архитектуры», в этом городе понятие «контролируемого роста» – бюрократический юмор висельника. Здания роди улицы роди шоссе роди метро роди здания. Кто поверит, что этот город задуман и построен людьми? Кто поверит, что он построен для людей? Так размножается, постоянно мутируя, болезнетворный вирус, какой-нибудь грибок расползается. Меньше всего эту тварь волнует здоровье и благополучие людей, хотя от них зависит само ее существование.
И все же этот город – не кошмар и не антиутопия. Есть тут и красивые парки, и чистые улочки. Есть древние храмы и святилища, позабытые прогрессом закоулки, что хранят прелесть минувших эпох. Уровень преступности невысок, поезда ходят вовремя, и двадцать миллионов человек более-менее терпят друг друга.
Каждый раз я с восторгом присоединяюсь к этим миллионам.
Нет, я вовсе не питаю присущую некоторым гайдзинам мечту сделаться японцем. Да господи, и сами японцы порой не рады своей японистости. Однако я написал столько репортажей из этого города, что с большим правом мог бы назвать себя токийцем, нежели кливлендцем. Правда, Сара утверждает, что моя любовь к Токио похожа на пристрастие к Диснейленду или к документальным фильмам о тюрьмах – мол, людям нравятся «романтические» места, где им не приходится жить постоянно.
А может быть, Сара просто ревнует.
Эд озаботился прислать за мной в токийский аэропорт Ханэда лимузин. Меня повезли прямиком на пресс-конференцию Исаму Суды. Исаму Суда играл на басах в «Святой стреле» и, что важнее, вторую скрипку в жизни и приключениях Ёси. Дешевле было бы поехать на поезде, но поскольку сервис на высшем уровне для журналистов длится не дольше, чем школьный роман, я расслабился и постарался получить удовольствие.
Сумрачный денек, не по сезону черные тучи, под легким дождиком расцветали зонтиками тротуары, мимо которых лимузин медленно пробирался к северу столицы. В другом месте такие толпища видишь разве что в последний день закупок перед Рождеством, но по меркам Токио город просто вымер. Телеэкраны и неоновые объявления повсюду продолжали добросовестно мерцать, но никто не обращал на них внимания. В дождливый день вся реклама пропадает даром.
В дороге я слушал радио. Пока выбирал станцию, имя Ёси успело прозвучать шесть раз. Я остановился на прямом эфире со слушателями. Скорбящие подростки требовали у ди-джея ответа: стоит ли жить, если Ёси больше с ними нет.
Наверное, сейчас многие из вас задают себе подобный вопрос. Очень важно понять, что вы не одиноки, что, горюя по Ёси, вы тем самым выражаете свою любовь. Огромную любовь не только к самому Ёси, но и ко всему, что он символизирует, и ко всем людям, которые любят Ёси так, как любите его вы. Юмико, до тех пор, пока ты чувствуешь эту любовь, Ёси живет. Вот почему и ты должна жить. А теперь поговорим с Мидори из Кобэ, которая спрашивает, можно ли плакать, слушая песню «Фаллопиева утопия».
Как ни странно, смерть Ёси еще не вызвала цепную реакцию самоубийств, но я не сомневался, что это не за горами. Тысячи одиноких, непонятых душ рвутся покончить со своей незадавшейся жизнью. Кого не доконают вступительные экзамены, школьные громилы и придирчивые учителя, доконает смерть поп-звезды. Чем настойчивее взрослые призывают детей к спокойствию, просят звонить по телефону доверия, общаться с учителями и психологами, тем выше угроза эпидемии самоубийств. Пресса устроит цирк, и подростки охотно присоединятся из потребности наконец к чему-то принадлежать.
Легенда гласит: Ёси в тот день, когда познакомился с Судой, подумывал броситься с моста в реку Окагава. Он смотрел вниз на водяную могилу, а Суда проходил мимо в шинели со значком «Счастливой Бригады» на лацкане. Ёси и Суда разговорились об альбоме «Ангедония», и вскоре Ёси позабыл намерение покончить с собой. Вместо этого они с Судой вместе отправились в «Жареных кур Кентукки» и решили создать свою группу.
Если эта история не врет, первая же встреча определила дальнейшие отношения Ёси и Суды: Суда был не столько музыкантом, сколько попечителем Ёси, его сиделкой, его главным фанатом и санитаром «скорой помощи». Мне запомнился снимок, сделанный во время недоброй памяти выступления на фестивале Фудзи: посреди семнадцатиминутного гитарного соло Ёси падает в обморок, а Суда наклоняется и одной рукой подхватывает его безвольное тело. На лице басиста – усталая безнадега. На его пропитанной потом футболке крупными буквами написано по-английски «МАМОЧКА», инструмент свисает с плеча, словно атавистический орган.
По радио ди-джей заклинал одного подростка за другим: все будет хорошо, нет худа без добра, смерть Ёси покажет всем его поклонникам, как драгоценна жизнь, которую нельзя загубить понапрасну. Закончив проповедь, ди-джей поставил песенку «Бич Бойз»[32] «Разве это не прекрасно» – ту самую, которой «Святая стрела» обычно завершала свои выступления.
Золотые аккорды знойной Калифорнии заполнили лимузин. Когда-то «Бич Бойз» были юными серферами с пухлыми младенческими личиками и в одинаковых полосатых рубашках. Они смеясь скользили по волнам, не ведая о коварных подводных течениях.
Наконец тучи осуществили свою угрозу, хляби разверзлись и обрушили ливень на покупателей, толпившихся перед супермаркетами Икэбукуро, заранее уставив в небо зонтики. Неподходящая погода для «Пляжных мальчиков», но они все равно пели.
Суда созвал пресс-конференцию в тесной бетонной коробке, именовавшейся «Павильон № 2 Кикбоксинга Иокогамы». В отличие от павильона номер один этот располагался не в Иокогаме, а в северо-западном Токио, в районе, куда имеет смысл заглянуть, коли вздумалось заполучить перо в брюхо.
Обочина была забита маленькими юркими машинками, купленными до того, как лопнул мыльный пузырь. Идеальный транспорт, чтобы пробираться по опасным городским кварталам в поисках жутких сюжетов. Среди этих обитателей Токио лимузин выделялся, точно тигровая акула в бассейне с золотыми рыбками. Меня тут же заприметила небольшая группка репортеров, нервно покуривавших у входа. Целых две секунды они молча взирали на лимузин, пока их не одолело стадное чувство, и тогда они дружно ринулись навстречу, так согласованно, будто несколько месяцев репетировали забег.
И не только ребята, дожидавшиеся у входа, – репортеры повыскакивали из легковушек и минивэнов, даже из дверей этого самого ПКИ-2. Минута – и лимузин окружили со всех сторон.
Водитель обернулся ко мне, всмотрелся подозрительно.
– Знаменитость? – спросил он.
– Как посмотреть, – ответил я. – Слыхали о Билли Чаке?
Поразмыслив, он покачал головой.
– А о Рэнди Шансе?
– Вы не Рэнди, – рассмеялся он.
Защелкали фотоаппараты, микрофоны застучали в дверцы лимузина. Кто-то орал, кто-то толкался, кто-то бил кулаками по капоту. Чьи-то лица прижимались к окнам, расплывались, как рыбьи рожи, сменялись другими.
– Может, они приняли вас за Ёси, – прокомментировал водитель. – За воскресшего Ёси.
Внезапно крики и грохот прекратились. Безумие приняло организованные формы: репортеры разделились на две колонны, оставив посреди свободный проход. Я подождал, не постелют ли мне красную ковровую дорожку.
Все притихли.
Я полюбовался своим отражением в зеркале дальнего вида. На звезду не похож. Лучше, пожалуй, выйти, пока все это не переросло в репортерский Алтамонт[33].
Распахнув дверь, я вышел из машины.
Взрыв эмоций.
В воздухе мелькают высоко поднятые фотоаппараты, непрерывно щелкает вспышка. Лица репортеров застыли в суровой гримасе, они выкрикивают вопросы, доносятся только уродливые обрубки слов. Я даже не знаю, о чем они спрашивают. Звуковые волны накатывают одна на другую, сливаются в сплошной неразборчивый гул. Со всех сторон – ослепительные вспышки белого света, будто сам воздух рвется.
И вдруг все кончилось.
Толпа затихла. Ни звука. Я стоял, растянув рот от уха до уха, улыбаясь навстречу сотне сумрачных лиц. Впервые в жизни мне удалось одним махом разочаровать столько народу.
Репортеры наклоняли голову, пытаясь разглядеть меня под правильным углом. Опускали камеры, чтобы собственными глазами убедиться: видоискатель не лжет. Сотня взглядов ощупывала меня в тщетных поисках хоть какого-то проблеска славы.
Положенные мне пятнадцать минут истекли за считаные секунды.
Ворча и бранясь, толпа рассеялась. Иные журналисты бросали на меня укоризненные взоры, словно я это подстроил, чтобы выставить их дураками. И все, волоча ноги, потащились в ПКИ-2, как школьники, которых дождь согнал со двора, преждевременно оборвав перемену. И я последовал за ними – не мокнуть же на улице.
От ПКИ-2 так и несло аскетизмом боевых искусств – голые серые стены из цементных блоков, угрюмое тесное помещение. С низких металлических балок уродливыми раздутыми сталактитами свисали боксерские груши, деревянные манекены свалены в угол, точно избитые пленники. Посреди зала был обустроен небольшой ринг, затянутый брезентом с однотонным узором в духе пуантилизма и цвета ржавчины. При ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что это засохшая кровь.
Из-под одинаковых серых тренировочных курток с капюшонами на журналистов взирали неприветливые лица. Кикбоксеры слонялись по залу, следя за нами с любопытством и сдержанным презрением, точно волки, что облизываются из клетки на жирного зеваку. Репортеры сбились кучками, не зная, что делать дальше. Кто рассматривал спортивное оборудование так пристально, будто видит экспонаты музея, кто с не меньшим вниманием уставился на собственные ботинки.
Из дальней двери вынырнул немолодой мужчина с по-военному коротким ежиком седых волос и шеей что твое дерево и проложил себе путь к рингу. С обеих сторон его прикрывали клоны – его копии, но крупнее и моложе. Слева – гора мышц ростом в шесть футов и три дюйма, с носом, сплющенным, как пустая банка из-под пива, справа – живая карикатура на первого парня, лишних тридцать фунтов живого веса и еще пара зарубок на носу.
Два тяжеловеса приподняли канаты, и старикан вышел на ринг. Репортеры молча столпились вокруг, норовя протиснуться поближе.
– Я должен передать вам слова уважаемого Исаму Суды, – возвестил старикан. Я так и ждал, что сейчас с потолка в самый центр ринга вывалится микрофон, как бывает перед важным боем, но этому громоподобному басу техника не требовалась. Нацепив очочки, снятые, судя по размеру, с близорукой Барби, оратор неуклюже развернул какой-то свиток. Его руки, сплошь мозоли и распухшие суставы, навеки стянутые артритом в кулаки, больше походили на птичьи лапы. Боксерская груша сдачи не дает, но со временем отплачивает за все полученные удары.
– Достопочтенные члены великого и славного цеха журналистов, – провозгласил старик, будто выплевывая каждое слово. – Благодарю за то, что вы пришли. Я понимаю, что многие из вас хотят узнать подробности о внезапной кончине Ёси. Хотя в данный момент я почти не располагаю информацией касательно этой трагедии, я бы хотел по возможности удовлетворить ваше законное любопытство. Однако я прошу вас учесть, что ряд тем я затрагивать не вправе. А именно.
Тут старикан хорошенько откашлялся – похоже, глотку у него здорово завалило. Он обильно сплюнул на пол, а оба здоровенных парня с вызовом посмотрели на толпу – мол, посмеет ли кто сделать замечание. После этого старик продолжил чтение:
– Я не стану отвечать ни на какие вопросы относительно кокаина, амфетаминов, героина, галлюциногенов, марихуаны, алкоголя, никотина и иных наркотиков, включая продаваемые свободно или по рецептам, а также запрещенные как в этой стране, так и в любом государстве, где продаются записи «Святой стрелы». Я не стану отвечать на вопросы о подругах, поклонницах, несовершеннолетних девушках и о любых событиях, которые могли иметь или не иметь место в Таиланде. Никаких вопросов о прежних и нынешних членах группы «Святая стрела» или об артистах и продюсерах, сотрудничавших с Ёси, за исключением меня самого. Никаких вопросов о нападениях, столкновениях, судебных исках или иных недоразумениях, в которых Ёси был якобы замешан. Никаких вопросов относительно краски для волос, геля для волос, косметики, пирсинга, татуировок, шрамов или других элементов внешнего вида Ёси. Никаких вопросов о сантерии, эзотерическом буддизме, храме Плутона, культе чтецов по стопам, пиве «Гудбадди», инопланетянах и вообще о любых религиозных или политических взглядах, а также коммерческой продукции, которую якобы поддерживал или рекламировал Ёси. Никаких вопросов о скрытом смысле его поэзии, тайных посланиях, вуду-истских заклинаниях, мистификациях или розыгрышах. Наконец, никаких вопросов, требующих от меня догадок по поводу причины смерти Ёси.
Завершив этот перечень, точно серию хуков, старикан вновь сделал паузу – заслужил. Репортеры терпеливо слушали, кое-кто, желая перестраховаться, даже записывал основные пункты.
Старик перешел к следующему раунду.
– В нынешнем своем тяжелом душевном состоянии я, к сожалению, не могу иметь дело с таким многолюдным собранием, а потому пресс-конференция пройдет в несколько необычном формате: спортсмены из тренажерного центра будут провожать репортеров по одному в помещение данного корпуса, где каждому будет предоставлено частное интервью с правом задать мне один-единственный вопрос. Если этот вопрос не нарушит указанные выше основные правила, я постараюсь ответить, но если он в какой-то форме или каким-то образом нарушит эти правила, нарушитель будет препровожден из здания.
Старикан снова сделал паузу и орлиным взором окинул толпу. Его дни в большом спорте давно миновали, но он вполне мог убить взглядом. Все замерли и в тишине внимали каждому слову.
– Тихо! – рявкнул он.
Вероятно, автор сценария предусмотрел в тексте какую-то реакцию толпы, но толпа молчала. Оратор еще немного попыхтел и наконец велел нам выстроиться гуськом вдоль задней стены.
Со всех сторон к нам ринулись кикбоксеры в серых куртках. Меня точно кирпичом промеж лопаток стукнули, и я поспешил подвинуться туда, куда меня толкнули. Спасибо, не прибили на месте. Из-за таких пустяков обижаться и хлопать дверью не стоило.
Не прошло и минуты, как я оказался в очень аккуратной людской цепочке, выстроенной вдоль дальней стены. Старик вместе со своими спутниками сошел с ринга, все трое продефилировали к противоположной двери и скрылись. Еще несколько секунд – и два кикбоксера не столь устрашающих размеров повели вслед за распорядителем первого журналиста.
Я стоял в очереди и думал, до чего же все это глупая затея. Судя по лицам моих товарищей, эта мысль приходила на ум каждому, однако все смирились. В школах японцев учат: основа цивилизованного общества – безмолвное негодование. Меня в Америке ничему подобному не учили, так что не знаю, чем мне оправдаться.
Не успел я сформулировать «один-единственный вопрос», как настала моя очередь.
Все спортивные раздевалки земного шара пахнут одинаково. Будят туманные воспоминания об уроках физкультуры в старших классах и обо всем, что с ними сопряжено: мы перебрасывались полотенцами и грязными шутками и больше всего меня беспокоил вопрос, когда же появятся волосы в паху. Теперь, отрастив шерстку, я вхожу в мужскую раздевалку со смутным чувством удовлетворения достигнутыми результатами. Будь что будет, а волосы в паху у меня уже есть.
Суда сидел на скамейке в конце центрального прохода, с обеих сторон его прикрывали ряды бледно-зеленых металлических шкафчиков и два гиганта, которых я уже видел на ринге. Они и вблизи выглядели слегка недоделанными клонами. Старого сэнсэя с толстой шеей в поле зрения не наблюдалось.
Суда, как и все остальные, облачился в серый тренировочный костюм. Он достаточно походил бы на кикбоксера, если б не длинные светлые волосы с рыжими проблесками, собранные в хвостик, который на конце расщеплялся, как плетка-девятихвостка. Я не помнил в точности, когда в последний раз видел басиста, но скорее всего – во время выступления с Ёси, так что неудивительно, что я не узнавал его в лицо. Тут хоть императора Акихито выпусти на сцену в девичьем платьице, ни один взгляд не оторвется от Ёси, от волшебного полета его пальцев.
– Вы, кажется, из «Роллинг стоун», – приятным мелодичным голосом обратился ко мне Суда. Прежде чем я успел возразить, он уже попросил меня присаживаться. – Хотите «Пауэрпоп»? – предложил он.
Я отказался от угощения и опустился рядом с музыкантом на деревянную скамью. Суда отставил «Пауэрпоп» и стал катать бамбуковую палку по голени: известный в кикбоксинге прием – нарастут мозоли, и ноги превратятся в еще более грозное оружие. Если не считать прически, он смахивал на рок-музыканта не больше, чем пригородный тренер по аэробике. На лице улыбка неудачника: так улыбается паренек, которого если и берут в игру, то последним, а он расплывается от счастья: все-таки взяли. Судя по пластике, Суда оставался подростком, стесняющимся своего тела.
– Вы ради этого приехали из самой Америки?
– Вроде как, – пробормотал я.
– Ёси всегда мечтал о гастролях в США. Одна американская компания, «Тореадор Рекордз», собиралась продавать «Взрыв в подштанниках». Мы бы выступили от Сан-Франциско до Нью-Йорка. Гастроли по четырнадцати городам. Но сделка не состоялась.
– И слава богу, – подхватил я. – Ёси с его склонностями дальше Калифорнии бы не уехал.
Один громила вдруг шагнул поближе к нам, лицо его напряглось.
– Дженис Джоплин умерла в Калифорнии, – сообщил он.
– Что с того? – возразил его клон. – Сэм Кук умер там же, и Пресловутый Б.И.Г.[34]
– И Деннис Уилсон, и Гиллель Словак, – яростно прошипел первый. – И Рэнди Калифорния[35].
– Чушь! – завелся первый. – Калифорния утонул на Гавайях.
– Кто такой Рэнди Калифорния? – уточнил я.
– Гитарист из «Спирита», – пояснил больший.
– Он играл с Хендриксом[36], когда Хендрикс еще не был Хендриксом, – подхватил меньший. – В шестьдесят шестом.
– На самом деле его звали Рэнди Вулф…
– …И он умер на Гавайях. Не в Калифорнии, – настаивал меньший, злобно косясь на большего. Этот яростный спор окончательно убедил меня: передо мной – братья-близнецы.
– Это Аки и Маки Фудзотао, – представил их Суда. – Мы познакомились в Павильоне номер один кикбоксинга Иокогамы. Их отец – тот, кто читал мое заявление, – мой учитель. Аки и Маки уже много лет работают охранниками «Святой стрелы». По части контролирования масс они оба гении.
Несомненно. Эти ребята не отличались легкостью и жилистостью, свойственной тайским боксерам, – они были скорее бульдоги, такие здоровенные, что сошли бы за вышибал в сумоистском баре.
– Их мама страшно переживала, что мальчики будут драться на ринге друг с другом, – продолжал свою повесть Суда. – Поэтому Аки стал суперсверхтяжеловесом, а Маки остался среднесверхтяжеловесом. К тому же Аки чаще ломали нос. Три раза, если не ошибаюсь?
– Четыре! – с гордостью уточнил Аки.
– Кит Ричардс[37] тоже один раз сломал нос, – вмешался Маки. – В панель врезался – отключился прямо в студии после девяти бессонных ночей.
– Что с того? – не уступал брат. – Пит Таунсхенд[38] только и делает, что разбивает нос.
– Чушь! – запыхтел Маки. – Он у него отроду
такой.
– Ребята знают о рок-музыке все, только играть не умеют, – усмехнулся Суда, покровительственно поглядывая на близнецов и между делом отворачивая крышку с очередного укрепляющего напитка. Когда он улыбался, глазки у него разбегались, норовя убежать с лица вовсе.
– Задавайте свой вопрос, – подбодрил он меня. – Правила вам известны.
Вопроса я не заготовил, и правила меня не устраивали, так что пришлось импровизировать.
– Ёси писал всю музыку, так?
– Как правило. К двум-трем песенкам мы писали
вместе.
– Стихи тоже сочинял он?
– Ага. Стихи все его.
– Ёси сам записывал все партии на альбомах?
– Только демо-версию. Обычно я играл партию баса для записи, когда заучивал. Но вообще да, Ёси играл на всех инструментах кроме барабана. Для альбома партию барабана давали на синтезаторе. Это уже несколько вопросов, чел.
– Ладно, еще один коротенький, напоследок. Если Ёси все делал сам, зачем ему понадобились вы?
Суда прекратил обрабатывать свои лодыжки. Поднял бутылку с фирменным напитком качков, отхлебнул. Два здоровяка слегка забеспокоились. Я прямо слышал, как они поигрывают мускулами.
– Будьте добры, повторите вопрос. Иногда я недослышиваю. ППС.
– Профессиональная потеря слуха, – расшифровал Маки.
– Ухо рокера, – уточнил Аки.
Пришлось повторить – не дословно, но близко к тексту. Возможно, «напряжение сгустилось», но я слишком устал и не заметил. В худшем случае вытолкают пинком под зад из ПКИ-2. Вся эта затея с единственным вопросом – чушь собачья.
И вдруг близнецы надвинулись на меня. Я не уклонился. Они схватили меня под руки. Я опять-таки не возражал. С моего молчаливого согласия громилы оторвали меня от скамьи.
– Стоп! – сказал Суда.
Они держали меня на весу. Если б захотели, могли бы перебрасываться мной, как мячиком, или сложить миролюбивого бумажного журавлика. Суда еще немного покатал скалкой по лодыжкам и прекратил это занятие. Почесал в затылке, раздумывая.
– Опустите его! – велел он.
Близнецы разжали руки, и я совершил жесткую посадку на скамью. Глядя мне прямо в глаза, Суда заговорил, и слова его падали весомо, как целый почечный Стоунхендж.
– Ты! Ты – первый человек, кто пришел сюда. – Он передохнул и начал речь с начала: – Первый, кого я могу уважать, понимаешь? Ты знаешь, что такое конфликт. Всякое искусство – и кикбоксинг тоже – основаны на конфликте, так я понимаю.
Под конец фразы он возвысил голос, будто сам усомнился. Я кивнул, сожалея о своем промахе: Суда принял мою дерзость (вызванную отвращением ко всей этой церемонии) за суровую честность, за прямой подход. Я выступил хамом, а он счел меня гонзо-журналистом – различие тонкое, не всякому доступное.
– Все эти репортеры – просто овцы, понимаешь? Приятные ребята, но рок не для них. Одинаковые костюмы, одинаковые глупые вопросы. Но ты – другой. Независимый, чужой здесь.
– Послушайте, вы не совсем…
– Это замечательно, чел! Все эти правила не я придумал. Я-то готов отвечать, о чем бы ни спросили. Дерзость и есть рок. Это и есть Ёси. Ты бы ему понравился. Он бы тебе задницу надрал, но ты бы ему пришелся по душе. И мне тоже.
Что бы такое ему сказать, чтобы разонравиться? Я сидел на скамье, слушал, как я ему нравлюсь, и мне это вовсе не нравилось. Пора выбираться, покуда мне не понравился Суда. Нужно соблюдать дистанцию, во всяком случае – пока я не нашел ракурс для статьи о Ёси.