Страница:
– Выключи эту фигню, Това!
Това не реагировал.
– Привет, Това! – улыбнулась Ольга.
Това не реагировал. Весь ушел в слух, растворился в наушниках.
Парень в красном протянул массивную руку и сорвал наушники с его головы.
– Выключи! – потребовал он. – Выключи запись, понял?
Това щелкнул выключателем, снова нацепил наушники и замер, точно манекен, с микрофоном наизготовку.
– Есть у тебя жвачка любая жвачка мне бы резинку пожевать кусочек жвачки можешь мне дать? – зачастил парень в красном. Не дожидаясь ответа, он сунул руку в карман своего костюмчика и достал упаковку зеленых «Гуми100» с запахом муската. – Забудь не надо, – сказал он, бросая резинку в рот. – Полиция тут была?
– Нет, – ответила Ольга. – Зачем?
Этот ответ слегка успокоил парня в красном – слегка, но не так чтоб очень. Он провел рукой по волосам, затем обтер руку о красные штаны. Ольга встала между парнем и шкафом, загораживая обзор ему, а заодно и мне.
– Они скоро выяснят что Ёси был тут в ту ночь он был тут они захотят поговорить с тобой, ты уж мне поверь!
– Ну и что? – зевнула Ольга. – Копы я люблю. Хорошие деньги.
Парень в красном дважды шмякнул губами, помигал раз тридцать и дал Ольге пощечину.
Ольга отшатнулась.
Все мускулы во мне напряглись, я готов был выскочить на подмогу.
Ольга врезала обидчику левой. Он такого не ожидал. Вся кожа на его обрюзгшем лице затряслась, он отлетел к туалетному столику и сшиб там флакончики лака и геля для волос. «Мощный аккорд Японии» тоже порхнул на пол.
С трудом удержавшись на ногах, парень в красном поднес руку к щеке. Глаза его горели, он злобно сжал кулаки. Това восковой фигурой все торчал посреди комнаты. Ольга спокойно стояла руки в боки. Придется, думаю, мне вмешаться в семейную свару. Применить стиль Пантеры Шаолинь.
Толстяк выпрямился, с шумом втянул в себя воздух, пощупал челюсть. Он с трудом разжал кулаки – пальцы склеило гелем.
– Слышь-ты слышь-ты слышь, – пропыхтел он. – Поделом мне!
– Что у тебя нахуй за проблема?
Парень умоляюще вытянул руки, покачал головой. Он и сам не знал, что у него нахуй за проблема. Скорее всего, его уже не первый раз спрашивали.
– Бросай наркотики, Санта! – кипятилась Ольга. – Сябу[59]тебе мозги квасить!
– Не называй меня Санта.
– Ёси называть тебя Санта.
– Ёси умер, – напомнил он. – И нам нужно условиться что мы будем говорить потому что тут нечисто и полиция скоро придет с вопросами, ты уж мне поверь, они захотят знать что я хочу знать а что я хочу знать я хочу знать какого черта случилось в ту ночь и я знаю что ты это знаешь.
У меня голова пошла кругом.
– Я? – надулась Ольга. – Это не я продавать ему наркотики!
– Слышь-слышь-слышь! – он уже почти заикался. – Не надо никого винить не важно кто кому что продавал ты сердишься это вполне естественно ты сердишься ты же огорчена потому что он умер и, ты уж мне поверь, мы все огорчены я любил его я любил его как родного как будто он мой родной младший братик как будто он…
– Ты и младшему брату дать героин?
– Ладно давай поговорим как оно есть как есть твой дружок обожал наркотик обожал наркотик он знал что это опасно если б не я кто-нибудь другой продал ему дерьмо дерьмо похуже моего, ты уж мне поверь, Ольга ему повезло он имел дело со мной я всегда заботился о нем как будто о брате.
– Ты оставить его в гостиница. Одного.
– Ольга-Ольга-Ольга. Ольга, послушай меня. Ёси сказал он обещал он слово дал что не станет ширяться пока я не приеду и не привезу тебя и вот об этом-то я хотел спросить твою мать так что заткнись и дай мне сообразить про что я хотел спросить-то!
Ольга только зыркнула на него. Санта закинул в рот еще одну резинку с запахом муската, провел рукой по маслянистым волосам, приглаживая их изо всех сил, – еще одна навязчивая привычка. Глаза его были краснее костюма, так выпучились, словно пытались убежать с бледного, одутловатого лица. Това, тот, в синем, заприметил на полу мой журнал, подобрал его и начал листать.
– Вот что я хочу знать, – решился наконец Санта. – Я хочу знать звонил ли тебе Ёси потом в тот вечер?
– Зачем тебе?
– Я тебя спрашиваю спрашиваю спрашиваю звонил тебе Ёси?
– Нет.
– Нет. Ты говоришь «нет». Нет, он точно не звонил тебе точно после того как уехал из клуба?
Ольга закатила глаза.
– Слышь-ты слышь-ты слышь ничего не понимаю нафиг! – забормотал Санта.
– Чего ты не понимать нафиг?
– Послушай. Ты послушай может ты скажешь мне что это значит я не понимаю, что это значит. Смотри в какой гостинице нашли Ёси? В Саня?
– В лав-отель «Челси».
– Точно-точно-точно. Но оставил-то я его не там. Я его отвез в отель «Шарм» а не в лав-отель «Челси» это же другой район совсем не близко вот я и думаю если б он надумал поехать в другой отель в Саня, в Саня на хрен подумать только он бы позвонил тебе и предупредил вот я и спрашиваю еще раз Ёси тебе звонил или нет?
– Я уже сказать.
Санта фыркнул, склонил голову и закрыл глаза.
– Это невозможно! – шептал он. – Невозможно невозможно невозможно.
– Почему невозможно поехать в другой отель?
От этого вопроса Санта просто отмахнулся. Ему и своих хватало. Он описал круг по тесной гримерной, словно заключенный в ожидании звонка губернатора, а уж «Гуми 100» жевал с такой энергией – хватило бы на освещение Токийской телебашни. Това продолжал равнодушно листать журнал. Я прикидывал, сколько еще вытерплю в шкафу. Ноги онемели, от наброшенных сверху в маскировочных целях трусиков, бюстгальтеров и прочей эротической мишуры, не говоря уж о резиновых поясах, исходил такой крепкий аромат пота и дешевых духов, что мне поплохело. Бывало и хуже: помнится, как-то раз мне довелось провести ночь в амбаре, набитом сушеными тигриными пенисами – это когда я писал о черном рынке приворотных зелий в Тайване. Потом от меня еще с месяц воняло, да и распалился я не на шутку. Похоже, действие тигриного прибора – не просто азиатское суеверие.
– В ту ночь, – вновь завел Санта, – в ту ночь когда это случилось он тебе что-нибудь говорил о «Сэппуку Рекордз»? Упоминал что-то странное не знаю говорил как идут дела с новым альбомом вообще что-нибудь про «Сэппуку Рекорда»?
– Про новый альбом.
– Нуда, – настаивал Санта. – Ты знаешь я знаю он только что закончил демо-записи для нового альбома и я хотел знать может быть он говорил что-то как подвигается запись нравится ли ему что получилось какие песни удачнее вышли хиты или там…
– Хиты! – повторила Ольга, и голос ее взмыл на октаву выше.
– Вот именно, – подхватил толстяк, – потому что понимаешь я не понимаю что же стряслось в ту ночь и я хотел спросить, может…
Ему достаточно было взглянуть на Ольгино лицо, чтобы остановиться с разгона.
– Извини! – захлебнулся он. – Ты права сейчас не время и не место иногда я думаю не поговорив то есть говорю не подумав я просто мы все так потрясены совершенно потрясены так что давай забудем этот разговор как будто его не было.
– Ладно, – сказала Ольга. – Теперь уходи. Уходи!
– Хорошо, – сказал Санта. – Я ухожу ты тоже со мной потому что там кто-то пришел пришел кто-то слышь-ты слышь-ты слышь я же забыл совсем пришел человек поговорить с тобой ждет там в машине я совсем забыл про него ну что же это такое?!
Ольга покачала головой.
– Ольга это не тебе решать и не мне, ты уж мне поверь, этот парень хочет поговорить с тобой и ты с ним поговоришь одевайся и пошли не тащить же тебя с криками и воплями но я тебя потащу если придется, можешь мне поверить!
Судя по тому, как здорово Ольга ему врезала, скорее уж она потащит его с криками и воплями, прикинул я, но на всякий случай приготовился действовать, пока события не зашли чересчур далеко. Ольга взглядом приказала мне не вмешиваться. Санта проследил за ее взглядом, и безразмерное лицо беспокойно задергалось.
– На что это ты смотришь? – спросил он, кивком указывая на шкаф. – Ты смотришь на что-то там там что-то есть там?
– А что, по-твоему? – возразила Ольга, с трудом скрывая тревогу. – Одежда там. Это шкаф на хрен для одежда!
Санта снова принялся зализывать волосы. Потом решился и в два шага пересек комнату. Я примерился врезать ему снизу промеж ног, но тут он сорвал с вешалки шубу и бросил ее Ольге. Пустая вешалка закачалась, застучала у меня над головой.
– Надевай и пошли-пошли, – заторопил он. – Тот парень в машине не любит ждать ох не любит есть у него такой недостаток нетерпелив он можно сказать.
– Что это за человек снаружи?
– Скоро узнаешь, поверь мне, так что давай пошли покончим с этим может быть я смогу подумать в тишине хоть минутку я конечно слишком многого хочу да?
Ольга набросила шубу на плечи. Санта снова покосился на шкаф, потом развернулся и подал сигнал своему застывшему в кататонии напарнику. Това швырнул журнал обратно на столик. В этот момент Ольга, опустив руку и прижав ее к боку, сложила пальцы кружочком и с легким намеком на улыбку показала мне: все о'кей.
Все трое вышли за дверь. Я выждал, пока их шаги не затихли, и тогда выбрался из шкафа и стряхнул с себя чьи-то подштанники. Хотел уже выскочить в коридор, но тут случайно поймал свое отражение в зеркале: так бы и вышел в черных колготках на голове, лица не распознать, смятое, сизое, точно после побоев. Сорвав с себя колготы, я прихватил обошедшийся в сто долларов номер «Мощного аккорда Японии» и ринулся к двери.
Когда я выбежал на улицу, они уже скрылись. Я мог бы подождать, но понятия не имел, когда они вернутся и вернутся ли вообще. Пока я стоял в нерешительности перед «Краденым котенком», считая проходившие мимо пьяные компании и гадая, что же теперь делать, ко мне подошел какой-то придурок-«бутерброд» и заорал в самое ухо рекламу клуба «Сёдзё Дэнся», розового клуба с интерьером, напоминающим купе: посетители «ехали» в поезде и, не опасаясь нарушить закон, лапали женщин, одетых в школьную форму. Я готов был расхохотаться или сбить придурка с ног, так что от греха подальше решил вернуться в отель «Рояль» и ничего не предпринимать.
Вернувшись в отель, я снова полез в шкаф и вывернул все карманы в куртке, брюках и рубашках. Наконец я отыскал визитку в нагрудном кармане. Вытаскивая ее, я припомнил, как Ночной Портье оседал, привалившись к стенке, в таком же вот гостиничном номере.
Я выложил визитку на прикроватную тумбочку рядом с «Мощным аккордом Японии». Последние сомнения рассеялись: татуировка на плече угасшей рок-звезды – в точности такая же, как логотип на визитке умершего портье. Я снял трубку и набрал номер, обозначенный на карточке, тот самый, по которому я звонил с Хоккайдо всего сутки тому назад.
Занято.
С полчаса я просидел, нажимая на кнопку повторного звонка. Поняв, что мелодия сигнала «занято» врезалась мне в память до гробовой доски, я позвонил оператору и попросил список токийских телефонов на фамилию «Сольшаер». Пусто – ни одного номера, зарегистрированного на это имя. Разумеется, и на имя «Санта» – никого. Я повесил трубку, выключил свет и попытался уснуть.
Но мозг продолжал работать. Я все гадал, насколько близко знали друг друга Ёси и Ольга. Достаточно близко, раз Санта назвал Ёси ее «дружком», а Ольга назвала Ёси «ублюдком». И насчет Санты мне многое хотелось понять – в частности, как человек, сидящий на спидах, умудрился так разжиреть. Молчаливый спутник в синем тоже был закрытой книгой. А кто поджидал Ольгу в машине? Ответа не было, но кое-что я уже знал. Ёси умер от передозировки и, судя по трепыханию Санты, это далеко не конец истории. Возможно, только начало.
А значит, в руках у меня – новый сюжет.
А значит, я ночью не усну.
Я сдался и включил свет. Взял свой раритетный журнал о гитарах и попытался прочесть интервью Ёси. Интервьюер начал с легкого вопроса об аналоговых и цифровых эффектах, однако Ёси в ответ разразился бесконечной неудобоваримой тирадой насчет технологии и музыки будущего.
Три страницы подряд он с фанатизмом наркомана приводил вычисления, согласно которым все мыслимые комбинации нот и аккордов скоро исчерпаются, и тогда в музыке начнется стагнация, все искусство погрузится в мрачную эпоху явного каннибализма и скрытой регургитации. По мнению Ёси, эта эра уже началась. На следующих трех страницах он рассуждал о необходимости отказаться от существующих нынче мелодий, инструментов и даже нот, прорваться сквозь концепцию звука, разворачивающегося во времени, и обрести «акустические тона вневременной, пост-предельной контекстуальной чистоты».
Ничего себе философия из уст парня, чьим величайшим хитом был и остается «Счастливый уикэнд любви»! Когда читаешь такое, на ум приходят слова другого великого музыкального провидца: заткнись и лабай на гитаре![60]
Я перелистнул страницу наугад и с четверть часа пытался разобраться в инструкции, набитой техническим жаргоном. Национальная японская любовь к приборам и примочкам в сочетании со свойственным гитаристам технофетишизмом чрезвычайно запутывала обзоры новой аппаратуры. В конце концов я сумел отличить робо-вибрафон от электронного смычка, но даже в страшном сне не сумел бы себе представить, какой звук издает фазовращатель, проходя через параметрический эквалайзер с отключаемой средней частотой и двухканальным избирательным 10-децибельным фильтром.
С тяжким вздохом я уронил журнал на пол. Какое-то время поглазел в потолок, еще немного подумал об Ольге, потом – о Саре, там, в Кливленде. Взгляд скользнул к зеркалу на противоположной стене. С кровати я не мог поймать свое отражение. В зеркале притихшая комната казалась пустой.
7
Това не реагировал.
– Привет, Това! – улыбнулась Ольга.
Това не реагировал. Весь ушел в слух, растворился в наушниках.
Парень в красном протянул массивную руку и сорвал наушники с его головы.
– Выключи! – потребовал он. – Выключи запись, понял?
Това щелкнул выключателем, снова нацепил наушники и замер, точно манекен, с микрофоном наизготовку.
– Есть у тебя жвачка любая жвачка мне бы резинку пожевать кусочек жвачки можешь мне дать? – зачастил парень в красном. Не дожидаясь ответа, он сунул руку в карман своего костюмчика и достал упаковку зеленых «Гуми100» с запахом муската. – Забудь не надо, – сказал он, бросая резинку в рот. – Полиция тут была?
– Нет, – ответила Ольга. – Зачем?
Этот ответ слегка успокоил парня в красном – слегка, но не так чтоб очень. Он провел рукой по волосам, затем обтер руку о красные штаны. Ольга встала между парнем и шкафом, загораживая обзор ему, а заодно и мне.
– Они скоро выяснят что Ёси был тут в ту ночь он был тут они захотят поговорить с тобой, ты уж мне поверь!
– Ну и что? – зевнула Ольга. – Копы я люблю. Хорошие деньги.
Парень в красном дважды шмякнул губами, помигал раз тридцать и дал Ольге пощечину.
Ольга отшатнулась.
Все мускулы во мне напряглись, я готов был выскочить на подмогу.
Ольга врезала обидчику левой. Он такого не ожидал. Вся кожа на его обрюзгшем лице затряслась, он отлетел к туалетному столику и сшиб там флакончики лака и геля для волос. «Мощный аккорд Японии» тоже порхнул на пол.
С трудом удержавшись на ногах, парень в красном поднес руку к щеке. Глаза его горели, он злобно сжал кулаки. Това восковой фигурой все торчал посреди комнаты. Ольга спокойно стояла руки в боки. Придется, думаю, мне вмешаться в семейную свару. Применить стиль Пантеры Шаолинь.
Толстяк выпрямился, с шумом втянул в себя воздух, пощупал челюсть. Он с трудом разжал кулаки – пальцы склеило гелем.
– Слышь-ты слышь-ты слышь, – пропыхтел он. – Поделом мне!
– Что у тебя нахуй за проблема?
Парень умоляюще вытянул руки, покачал головой. Он и сам не знал, что у него нахуй за проблема. Скорее всего, его уже не первый раз спрашивали.
– Бросай наркотики, Санта! – кипятилась Ольга. – Сябу[59]тебе мозги квасить!
– Не называй меня Санта.
– Ёси называть тебя Санта.
– Ёси умер, – напомнил он. – И нам нужно условиться что мы будем говорить потому что тут нечисто и полиция скоро придет с вопросами, ты уж мне поверь, они захотят знать что я хочу знать а что я хочу знать я хочу знать какого черта случилось в ту ночь и я знаю что ты это знаешь.
У меня голова пошла кругом.
– Я? – надулась Ольга. – Это не я продавать ему наркотики!
– Слышь-слышь-слышь! – он уже почти заикался. – Не надо никого винить не важно кто кому что продавал ты сердишься это вполне естественно ты сердишься ты же огорчена потому что он умер и, ты уж мне поверь, мы все огорчены я любил его я любил его как родного как будто он мой родной младший братик как будто он…
– Ты и младшему брату дать героин?
– Ладно давай поговорим как оно есть как есть твой дружок обожал наркотик обожал наркотик он знал что это опасно если б не я кто-нибудь другой продал ему дерьмо дерьмо похуже моего, ты уж мне поверь, Ольга ему повезло он имел дело со мной я всегда заботился о нем как будто о брате.
– Ты оставить его в гостиница. Одного.
– Ольга-Ольга-Ольга. Ольга, послушай меня. Ёси сказал он обещал он слово дал что не станет ширяться пока я не приеду и не привезу тебя и вот об этом-то я хотел спросить твою мать так что заткнись и дай мне сообразить про что я хотел спросить-то!
Ольга только зыркнула на него. Санта закинул в рот еще одну резинку с запахом муската, провел рукой по маслянистым волосам, приглаживая их изо всех сил, – еще одна навязчивая привычка. Глаза его были краснее костюма, так выпучились, словно пытались убежать с бледного, одутловатого лица. Това, тот, в синем, заприметил на полу мой журнал, подобрал его и начал листать.
– Вот что я хочу знать, – решился наконец Санта. – Я хочу знать звонил ли тебе Ёси потом в тот вечер?
– Зачем тебе?
– Я тебя спрашиваю спрашиваю спрашиваю звонил тебе Ёси?
– Нет.
– Нет. Ты говоришь «нет». Нет, он точно не звонил тебе точно после того как уехал из клуба?
Ольга закатила глаза.
– Слышь-ты слышь-ты слышь ничего не понимаю нафиг! – забормотал Санта.
– Чего ты не понимать нафиг?
– Послушай. Ты послушай может ты скажешь мне что это значит я не понимаю, что это значит. Смотри в какой гостинице нашли Ёси? В Саня?
– В лав-отель «Челси».
– Точно-точно-точно. Но оставил-то я его не там. Я его отвез в отель «Шарм» а не в лав-отель «Челси» это же другой район совсем не близко вот я и думаю если б он надумал поехать в другой отель в Саня, в Саня на хрен подумать только он бы позвонил тебе и предупредил вот я и спрашиваю еще раз Ёси тебе звонил или нет?
– Я уже сказать.
Санта фыркнул, склонил голову и закрыл глаза.
– Это невозможно! – шептал он. – Невозможно невозможно невозможно.
– Почему невозможно поехать в другой отель?
От этого вопроса Санта просто отмахнулся. Ему и своих хватало. Он описал круг по тесной гримерной, словно заключенный в ожидании звонка губернатора, а уж «Гуми 100» жевал с такой энергией – хватило бы на освещение Токийской телебашни. Това продолжал равнодушно листать журнал. Я прикидывал, сколько еще вытерплю в шкафу. Ноги онемели, от наброшенных сверху в маскировочных целях трусиков, бюстгальтеров и прочей эротической мишуры, не говоря уж о резиновых поясах, исходил такой крепкий аромат пота и дешевых духов, что мне поплохело. Бывало и хуже: помнится, как-то раз мне довелось провести ночь в амбаре, набитом сушеными тигриными пенисами – это когда я писал о черном рынке приворотных зелий в Тайване. Потом от меня еще с месяц воняло, да и распалился я не на шутку. Похоже, действие тигриного прибора – не просто азиатское суеверие.
– В ту ночь, – вновь завел Санта, – в ту ночь когда это случилось он тебе что-нибудь говорил о «Сэппуку Рекордз»? Упоминал что-то странное не знаю говорил как идут дела с новым альбомом вообще что-нибудь про «Сэппуку Рекорда»?
– Про новый альбом.
– Нуда, – настаивал Санта. – Ты знаешь я знаю он только что закончил демо-записи для нового альбома и я хотел знать может быть он говорил что-то как подвигается запись нравится ли ему что получилось какие песни удачнее вышли хиты или там…
– Хиты! – повторила Ольга, и голос ее взмыл на октаву выше.
– Вот именно, – подхватил толстяк, – потому что понимаешь я не понимаю что же стряслось в ту ночь и я хотел спросить, может…
Ему достаточно было взглянуть на Ольгино лицо, чтобы остановиться с разгона.
– Извини! – захлебнулся он. – Ты права сейчас не время и не место иногда я думаю не поговорив то есть говорю не подумав я просто мы все так потрясены совершенно потрясены так что давай забудем этот разговор как будто его не было.
– Ладно, – сказала Ольга. – Теперь уходи. Уходи!
– Хорошо, – сказал Санта. – Я ухожу ты тоже со мной потому что там кто-то пришел пришел кто-то слышь-ты слышь-ты слышь я же забыл совсем пришел человек поговорить с тобой ждет там в машине я совсем забыл про него ну что же это такое?!
Ольга покачала головой.
– Ольга это не тебе решать и не мне, ты уж мне поверь, этот парень хочет поговорить с тобой и ты с ним поговоришь одевайся и пошли не тащить же тебя с криками и воплями но я тебя потащу если придется, можешь мне поверить!
Судя по тому, как здорово Ольга ему врезала, скорее уж она потащит его с криками и воплями, прикинул я, но на всякий случай приготовился действовать, пока события не зашли чересчур далеко. Ольга взглядом приказала мне не вмешиваться. Санта проследил за ее взглядом, и безразмерное лицо беспокойно задергалось.
– На что это ты смотришь? – спросил он, кивком указывая на шкаф. – Ты смотришь на что-то там там что-то есть там?
– А что, по-твоему? – возразила Ольга, с трудом скрывая тревогу. – Одежда там. Это шкаф на хрен для одежда!
Санта снова принялся зализывать волосы. Потом решился и в два шага пересек комнату. Я примерился врезать ему снизу промеж ног, но тут он сорвал с вешалки шубу и бросил ее Ольге. Пустая вешалка закачалась, застучала у меня над головой.
– Надевай и пошли-пошли, – заторопил он. – Тот парень в машине не любит ждать ох не любит есть у него такой недостаток нетерпелив он можно сказать.
– Что это за человек снаружи?
– Скоро узнаешь, поверь мне, так что давай пошли покончим с этим может быть я смогу подумать в тишине хоть минутку я конечно слишком многого хочу да?
Ольга набросила шубу на плечи. Санта снова покосился на шкаф, потом развернулся и подал сигнал своему застывшему в кататонии напарнику. Това швырнул журнал обратно на столик. В этот момент Ольга, опустив руку и прижав ее к боку, сложила пальцы кружочком и с легким намеком на улыбку показала мне: все о'кей.
Все трое вышли за дверь. Я выждал, пока их шаги не затихли, и тогда выбрался из шкафа и стряхнул с себя чьи-то подштанники. Хотел уже выскочить в коридор, но тут случайно поймал свое отражение в зеркале: так бы и вышел в черных колготках на голове, лица не распознать, смятое, сизое, точно после побоев. Сорвав с себя колготы, я прихватил обошедшийся в сто долларов номер «Мощного аккорда Японии» и ринулся к двери.
Когда я выбежал на улицу, они уже скрылись. Я мог бы подождать, но понятия не имел, когда они вернутся и вернутся ли вообще. Пока я стоял в нерешительности перед «Краденым котенком», считая проходившие мимо пьяные компании и гадая, что же теперь делать, ко мне подошел какой-то придурок-«бутерброд» и заорал в самое ухо рекламу клуба «Сёдзё Дэнся», розового клуба с интерьером, напоминающим купе: посетители «ехали» в поезде и, не опасаясь нарушить закон, лапали женщин, одетых в школьную форму. Я готов был расхохотаться или сбить придурка с ног, так что от греха подальше решил вернуться в отель «Рояль» и ничего не предпринимать.
Вернувшись в отель, я снова полез в шкаф и вывернул все карманы в куртке, брюках и рубашках. Наконец я отыскал визитку в нагрудном кармане. Вытаскивая ее, я припомнил, как Ночной Портье оседал, привалившись к стенке, в таком же вот гостиничном номере.
Я выложил визитку на прикроватную тумбочку рядом с «Мощным аккордом Японии». Последние сомнения рассеялись: татуировка на плече угасшей рок-звезды – в точности такая же, как логотип на визитке умершего портье. Я снял трубку и набрал номер, обозначенный на карточке, тот самый, по которому я звонил с Хоккайдо всего сутки тому назад.
Занято.
С полчаса я просидел, нажимая на кнопку повторного звонка. Поняв, что мелодия сигнала «занято» врезалась мне в память до гробовой доски, я позвонил оператору и попросил список токийских телефонов на фамилию «Сольшаер». Пусто – ни одного номера, зарегистрированного на это имя. Разумеется, и на имя «Санта» – никого. Я повесил трубку, выключил свет и попытался уснуть.
Но мозг продолжал работать. Я все гадал, насколько близко знали друг друга Ёси и Ольга. Достаточно близко, раз Санта назвал Ёси ее «дружком», а Ольга назвала Ёси «ублюдком». И насчет Санты мне многое хотелось понять – в частности, как человек, сидящий на спидах, умудрился так разжиреть. Молчаливый спутник в синем тоже был закрытой книгой. А кто поджидал Ольгу в машине? Ответа не было, но кое-что я уже знал. Ёси умер от передозировки и, судя по трепыханию Санты, это далеко не конец истории. Возможно, только начало.
А значит, в руках у меня – новый сюжет.
А значит, я ночью не усну.
Я сдался и включил свет. Взял свой раритетный журнал о гитарах и попытался прочесть интервью Ёси. Интервьюер начал с легкого вопроса об аналоговых и цифровых эффектах, однако Ёси в ответ разразился бесконечной неудобоваримой тирадой насчет технологии и музыки будущего.
Три страницы подряд он с фанатизмом наркомана приводил вычисления, согласно которым все мыслимые комбинации нот и аккордов скоро исчерпаются, и тогда в музыке начнется стагнация, все искусство погрузится в мрачную эпоху явного каннибализма и скрытой регургитации. По мнению Ёси, эта эра уже началась. На следующих трех страницах он рассуждал о необходимости отказаться от существующих нынче мелодий, инструментов и даже нот, прорваться сквозь концепцию звука, разворачивающегося во времени, и обрести «акустические тона вневременной, пост-предельной контекстуальной чистоты».
Ничего себе философия из уст парня, чьим величайшим хитом был и остается «Счастливый уикэнд любви»! Когда читаешь такое, на ум приходят слова другого великого музыкального провидца: заткнись и лабай на гитаре![60]
Я перелистнул страницу наугад и с четверть часа пытался разобраться в инструкции, набитой техническим жаргоном. Национальная японская любовь к приборам и примочкам в сочетании со свойственным гитаристам технофетишизмом чрезвычайно запутывала обзоры новой аппаратуры. В конце концов я сумел отличить робо-вибрафон от электронного смычка, но даже в страшном сне не сумел бы себе представить, какой звук издает фазовращатель, проходя через параметрический эквалайзер с отключаемой средней частотой и двухканальным избирательным 10-децибельным фильтром.
С тяжким вздохом я уронил журнал на пол. Какое-то время поглазел в потолок, еще немного подумал об Ольге, потом – о Саре, там, в Кливленде. Взгляд скользнул к зеркалу на противоположной стене. С кровати я не мог поймать свое отражение. В зеркале притихшая комната казалась пустой.
7
Рано поутру я проснулся, с наслаждением принял душ и уселся в кресло составлять план на день. Начать я решил с Гиндзы, наведаться там в офис корпорации «Сэппуку». Дальше я не загадывал. Как говорит учитель дзэн Догэн: «Копай пруд, не дожидаясь полной луны. Закончишь пруд – луна сама выйдет». Вот и я вышел из отеля и зашагал на вокзал, не дожидаясь луны.
Погода неустойчивая. Бестолковый ветерок то раскачает верхушки деревьев, то стихнет. Только начнешь подмерзать, глянь, а ветра уже нет – а потом снова дует, но теперь из-за другого угла.
Я и квартала пройти не успел, как возле меня притормозило такси цвета лайма и мандарина. Распахнулась задняя дверь.
– Господин Чака?
Девушка в длинном сером пальто сидела на заднем сиденье, благопристойно сложив на коленях кукольные ручки. Темные глаза на миг сверкнули с круглого лица, но она тут же потупила взор. Губы раздвинулись, и она заговорила:
– Простите, если вас не очень затруднит, не могли бы вы уделить мне немного времени.
Ветер уносил слова прочь. На меня она больше не глядела.
– Мы знакомы? – уточнил я.
– Нет, не знакомы. Думаю, будет проще, если мы… Садитесь, пожалуйста. Мне очень неудобно беспокоить вас, но нам надо поговорить.
Ветер растрепал ее волосы, они упали на лицо. Я пытался угадать ее настроение по жестам и позе, но они толком ничего не объясняли: девушка сидела спокойно, но не скованно, тихо, но отнюдь не принуждая себя молчать.
Мне припомнился рассказ из старинной «Гэккан содай» о знаменитом мастере кэндзюцу. Наставник гулял в саду с учениками, и один из учеников размечтался, как врасплох нападет на учителя. Внезапно учитель резко выпрямился, оглядел учеников, поднялся и проверил, нет ли кого за кустами, а потом озабоченно удалился к себе. Позднее этот ученик спросил, что смутило учителя, и учитель сказал: он почувствовал, что кто-то собрался подстеречь его в саду. Ученик в изумлении признался: мол, он и есть тайный злоумышленник. Учитель рассмеялся и успокоился.
Что-то в этом роде я почувствовал, стоя на тротуаре, но распознать смутную угрозу не смог. Да и рассказ, вполне вероятно, – апокриф, и к тому же я – не мастер кэндзюцу. Разумеется, меня предупреждали не садиться в машину к незнакомцам, однако утренняя давка в токийском метро гораздо опаснее для жизни. «Сэппуку» подождет, решил я и сел в такси.
Милю за милей мы ехали молча. Девушка не давала при мне указаний водителю, но он, похоже, и так знал, куда ехать. Я пока что исподтишка поглядывал на свою спутницу, а она смотрела в окно так сосредоточенно, словно вела учет: сколько менеджеров, пробегавших мимо нас по тротуару, несут кейс в левой руке, а сколько – в правой.
Роскошной эту девушку не назовешь, но она была вполне привлекательна. Мягкие черты лица, фигура слегка расплылась. Должно быть, два-три раза в неделю по двадцать минут бегает трусцой и вознаграждает себя за подвиг мороженым и шоколадкой. Верит в наследственность и любит порассуждать о своем метаболизме. Наверное, получила приличное образование, и работа у нее приличная, и сама она – вполне приличная девушка. Очень даже приличная. С какой стати ей вздумалось прокатиться на такси с иностранным журналистом?
– Вы, кажется, хотели поговорить? – напомнил я.
Она поспешно оглянулась, одарила меня взглядом больших темных глаз, потом предостерегающе глянула на водителя, подняла руку в перчатке и поднесла указательный палец к губам.
Я пытался угадать, кем она работает, из какой семьи, кто такая. Не из моих поклонниц – слишком стара, но слишком молода, чтобы обращаться ко мне за советом, как быть с дочерью-подростком, которая наголо обрила голову и отзывается исключительно на прозвище «Рок-Конфетка». Стандартный наряд и прическа – одна из вездесущих токийских ОЛ, замученных Офисных Леди, исполняющих тяжкие секретарские обязанности в больших корпорациях и правительственных учреждениях. Вместе с тем, на ее лицо не легла печать вечной усталости, которая так характерна для ОЛ. Девушке под тридцать или чуть за тридцать. В целом она выглядела слишком нормально – удосужься я подумать, я бы понял, что это вовсе не нормально.
Наконец такси остановилось. Как только автоматические двери отворились, девушка выскользнула наружу, даже не поблагодарив шофера. Я потянулся за бумажником.
– Дама уже заплатила, – отмахнулся водитель. Пожав плечами, я убрал бумажник.
С минуту мы постояли у входа в какой-то парк, огляделись по сторонам. Мне показалось, что я тут раньше бывал, но я бы не стал утверждать наверняка. Токио меняется с ошеломительной скоростью – приезжаешь через год, а все уже по-другому. Моя спутница повернулась и пошла по усыпанной гравием дорожке, и я последовал за ней.
Зима, будний день, парк почти пуст. Мы шли рядом по тропинке между голыми деревьями, печальными и приземистыми на фоне хаоса небоскребов, закрывавших горизонт. Казалось, этот парк просто забыли, пропустили, в спешке асфальтируя и застраивая каждый квадратный фут долины Канто.
Мы поднялись на невысокий холм. Внизу виднелся пруд для уток – в западном стиле, со скамейкой на берегу. Миллионы людей в городе, а здесь – никого. Даже вода в пруду какая-то одинокая.
Девушка обернулась ко мне, будто хотела что-то сказать, но передумала и пошла вниз, к пруду. Она шагала так решительно, что мне показалось: она сейчас и в пруд войдет, будет уверенно и равномерно рассекать пруд, пока вода не поднимется ей до подбородка, не накроет с головой, пока девица вовсе не исчезнет из виду.
Но она присела на краешек скамьи, и я покорно сел рядом. Пару раз глубоко вздохнув, она сняла перчатки и засунула их в карман пальто. Я видел, как ходит ее горло, – она все пыталась заговорить и не могла. Сложила руки на коленях, уставилась в воду.
И что, она так и не перейдет к делу? Завезла меня в такую даль, а теперь пороху не хватает? Я тоже не знал, с чего начать разговор, так что сидел себе тихо и смотрел на легкую рябь. Гудел ветер, за ним различался отдаленный шум транспорта, глухой рокот, изредка прерываемый воем сирены. Но для огромного города здесь – полная пастораль.
– У моего дедушки это было почти самое любимое место, – заговорила вдруг девушка.
Я не ответил, даже не поглядел на нее, боясь малейшим жестом помешать ей, остановить прорвавшийся наконец поток слов. Пусть продолжает.
– Дедушка приводил меня сюда, когда я была маленькой. Два раза, кажется. А когда я стала старше, мы приходили сюда часто. Бабушка давно умерла. Дедушка кормил уток. Сегодня уток нет, но иногда они еще прилетают. Летом, наверное.
Я закивал, стараясь представить себе этот пруд вместе с утками.
– Когда я была маленькой, он мне сказал: это его почти самое любимое место на земле. Я думала, он шутит. Но года два назад он повторил слово в слово: «Это мое почти самое любимое место на свете».
Она чуть помедлила, призадумавшись, а я снова огляделся, пытаясь понять, чем это место так привлекло дедушку. Скучновато, словно подавленный зевок. Интересно, смутно подумал я, какое место было у него самое любимое?
– Я прожила с дедушкой три года, после того как мама заболела. Может быть, он вам рассказывал?
– Простите, пожалуйста, – сказал я, – разве я знаком с вашим дедушкой?
Тут она растерялась. Посмотрела на меня, ожидая какой-то подсказки.
– Вы познакомились с ним в горах, – напомнила она. – В горах Хоккайдо.
Отвела взгляд, и тут же снова посмотрела мне в лицо.
– Он умер в вашем номере.
Эд, мой редактор, – сирота с рождения. Он целую историю придумал, как его мать вынуждена была отказаться от ребенка, потому что не могла разыскать отца. Не то чтобы отец ее бросил или мать попросту не захотела возиться с маленьким Эдди, – нет, всему виной роковая случайность: телефон затерялся, поезд опоздал. Трагическая невстреча, выверт судьбы. Деталей в этой повести не хватало, правдоподобия тоже, но кто отважится уличить сироту во лжи? Тем более когда сирота платит вам жалованье.
За отсутствием собственных предков Эд с особым почтением относился к родству и родительской ответственности. Оно бы прекрасно и замечательно, одна беда: всякую женщину, позвонившую в редакцию, он принимал за брошенную мной будущую мать и считал своим моральным долгом снабдить ее моим телефоном и подробными указаниями, где меня найти. На самом деле я отнюдь не столь распутен или легкомыслен, особенно с тех пор, как забыл о гейшах, однако Эд раз и навсегда отождествил меня с бросившим его отцом и бдительно следил, как бы я не бросил еще кого-нибудь.
Однажды по пьянке он назвал меня папой. Не в шутку, без всякого там подвоха. Мой начальник, пятнадцатью годами старше. Об этой минуте мы оба предпочитаем не вспоминать.
Вот таким образом девица и вышла на мой след. Побеседовала с дежурным в гостинице, расспросила его в подробностях о смерти деда. Дневной Менеджер, словоохотливый как всегда, упомянул репортера из знаменитого журнала «Молодежь Азии». Даже если он при этом не назвал моего имени, этого было довольно: девушка позвонила в Кливленд Эду, спросила о «вашем корреспонденте, проживающем в отеле "Кис-Кис"», и получила всю информацию.
Ее зовут Сэцуко Нисимура, наконец-то удостоился я узнать. С дедушкой она последние два года не виделась и даже не знала, что он перебрался в Хоккайдо, пока ей оттуда не позвонили. Прежде они были очень близки, но два года назад разошлись. Были нелады, пояснила она мне на скамейке в парке возле заброшенного, без уток, пруда.
Я рассказал, как ее дед принес мне в номер полотенца и рухнул на пол. Его попытку поговорить о бессмертии я не упомянул, как не упомянул визитку и последние слова умирающего.
Сэцуко примиренно кивала, снова извинялась за то, что нарушила мои планы на утро. Я заверял ее, что никаких особых планов и не было, извинялся за то, что не успел ближе познакомиться с ее дедом. Мы всего лишь обменялись парой слов, сказал я. Мне показалось, он был милый, приятный человек.
Тогда она спросила, видел ли я, как дух ее дедушки покинул тело.
Я признался, что не видел, и на этом и без того нелегкий разговор заглох окончательно. Сэцуко отвернулась от меня и тихо заплакала.
В этот момент я готов был показать ей визитку с телефонным номером, но что-то меня остановило. Смерть дедушки и без того подкосила бедняжку, к чему ее еще грузить. Конечно, она могла бы мне рассказать про эту картинку с птичкой, а может быть, даже знала, откуда эта же татуировка взялась на плече Ёси, но как-то некрасиво допрашивать молодую женщину, которая плачет на скамейке в парке.
После долгой паузы госпожа Нисимура вдруг встала, снова извинилась, поблагодарила меня, извинилась еще раз.
– Может, я вам потом позвоню? – предложил я. – Постараюсь еще что-нибудь припомнить.
Закусив губу, она оглядела пруд без уток и деревья без листьев. Достала из сумочки ручку, написала номер на бумажке из «Привет, киса». Протянула мне свой телефон и собралась уходить.
Я резво вскочил, намереваясь проводить ее.
– Извините, – тихо произнесла она. – Мне кажется, да, я думаю, мне сейчас надо побыть одной, пожалуйста…
Я покорно кивнул и уселся на скамью, уставившись на свои ботинки. Желтеющая трава оставила на них пятна. Я попытался представить себе, как Ночной Портье сидел на этой самой скамье и как ему тут нравилось. Я, конечно, мог вообразить старикана исключительно в униформе портье – ну, ничего не поделаешь. Такая и нарисовалась картина: тощий старик в маленькой форменной шляпе сидит на скамье и бросает хлебные крошки уткам.
Погода неустойчивая. Бестолковый ветерок то раскачает верхушки деревьев, то стихнет. Только начнешь подмерзать, глянь, а ветра уже нет – а потом снова дует, но теперь из-за другого угла.
Я и квартала пройти не успел, как возле меня притормозило такси цвета лайма и мандарина. Распахнулась задняя дверь.
– Господин Чака?
Девушка в длинном сером пальто сидела на заднем сиденье, благопристойно сложив на коленях кукольные ручки. Темные глаза на миг сверкнули с круглого лица, но она тут же потупила взор. Губы раздвинулись, и она заговорила:
– Простите, если вас не очень затруднит, не могли бы вы уделить мне немного времени.
Ветер уносил слова прочь. На меня она больше не глядела.
– Мы знакомы? – уточнил я.
– Нет, не знакомы. Думаю, будет проще, если мы… Садитесь, пожалуйста. Мне очень неудобно беспокоить вас, но нам надо поговорить.
Ветер растрепал ее волосы, они упали на лицо. Я пытался угадать ее настроение по жестам и позе, но они толком ничего не объясняли: девушка сидела спокойно, но не скованно, тихо, но отнюдь не принуждая себя молчать.
Мне припомнился рассказ из старинной «Гэккан содай» о знаменитом мастере кэндзюцу. Наставник гулял в саду с учениками, и один из учеников размечтался, как врасплох нападет на учителя. Внезапно учитель резко выпрямился, оглядел учеников, поднялся и проверил, нет ли кого за кустами, а потом озабоченно удалился к себе. Позднее этот ученик спросил, что смутило учителя, и учитель сказал: он почувствовал, что кто-то собрался подстеречь его в саду. Ученик в изумлении признался: мол, он и есть тайный злоумышленник. Учитель рассмеялся и успокоился.
Что-то в этом роде я почувствовал, стоя на тротуаре, но распознать смутную угрозу не смог. Да и рассказ, вполне вероятно, – апокриф, и к тому же я – не мастер кэндзюцу. Разумеется, меня предупреждали не садиться в машину к незнакомцам, однако утренняя давка в токийском метро гораздо опаснее для жизни. «Сэппуку» подождет, решил я и сел в такси.
Милю за милей мы ехали молча. Девушка не давала при мне указаний водителю, но он, похоже, и так знал, куда ехать. Я пока что исподтишка поглядывал на свою спутницу, а она смотрела в окно так сосредоточенно, словно вела учет: сколько менеджеров, пробегавших мимо нас по тротуару, несут кейс в левой руке, а сколько – в правой.
Роскошной эту девушку не назовешь, но она была вполне привлекательна. Мягкие черты лица, фигура слегка расплылась. Должно быть, два-три раза в неделю по двадцать минут бегает трусцой и вознаграждает себя за подвиг мороженым и шоколадкой. Верит в наследственность и любит порассуждать о своем метаболизме. Наверное, получила приличное образование, и работа у нее приличная, и сама она – вполне приличная девушка. Очень даже приличная. С какой стати ей вздумалось прокатиться на такси с иностранным журналистом?
– Вы, кажется, хотели поговорить? – напомнил я.
Она поспешно оглянулась, одарила меня взглядом больших темных глаз, потом предостерегающе глянула на водителя, подняла руку в перчатке и поднесла указательный палец к губам.
Я пытался угадать, кем она работает, из какой семьи, кто такая. Не из моих поклонниц – слишком стара, но слишком молода, чтобы обращаться ко мне за советом, как быть с дочерью-подростком, которая наголо обрила голову и отзывается исключительно на прозвище «Рок-Конфетка». Стандартный наряд и прическа – одна из вездесущих токийских ОЛ, замученных Офисных Леди, исполняющих тяжкие секретарские обязанности в больших корпорациях и правительственных учреждениях. Вместе с тем, на ее лицо не легла печать вечной усталости, которая так характерна для ОЛ. Девушке под тридцать или чуть за тридцать. В целом она выглядела слишком нормально – удосужься я подумать, я бы понял, что это вовсе не нормально.
Наконец такси остановилось. Как только автоматические двери отворились, девушка выскользнула наружу, даже не поблагодарив шофера. Я потянулся за бумажником.
– Дама уже заплатила, – отмахнулся водитель. Пожав плечами, я убрал бумажник.
С минуту мы постояли у входа в какой-то парк, огляделись по сторонам. Мне показалось, что я тут раньше бывал, но я бы не стал утверждать наверняка. Токио меняется с ошеломительной скоростью – приезжаешь через год, а все уже по-другому. Моя спутница повернулась и пошла по усыпанной гравием дорожке, и я последовал за ней.
Зима, будний день, парк почти пуст. Мы шли рядом по тропинке между голыми деревьями, печальными и приземистыми на фоне хаоса небоскребов, закрывавших горизонт. Казалось, этот парк просто забыли, пропустили, в спешке асфальтируя и застраивая каждый квадратный фут долины Канто.
Мы поднялись на невысокий холм. Внизу виднелся пруд для уток – в западном стиле, со скамейкой на берегу. Миллионы людей в городе, а здесь – никого. Даже вода в пруду какая-то одинокая.
Девушка обернулась ко мне, будто хотела что-то сказать, но передумала и пошла вниз, к пруду. Она шагала так решительно, что мне показалось: она сейчас и в пруд войдет, будет уверенно и равномерно рассекать пруд, пока вода не поднимется ей до подбородка, не накроет с головой, пока девица вовсе не исчезнет из виду.
Но она присела на краешек скамьи, и я покорно сел рядом. Пару раз глубоко вздохнув, она сняла перчатки и засунула их в карман пальто. Я видел, как ходит ее горло, – она все пыталась заговорить и не могла. Сложила руки на коленях, уставилась в воду.
И что, она так и не перейдет к делу? Завезла меня в такую даль, а теперь пороху не хватает? Я тоже не знал, с чего начать разговор, так что сидел себе тихо и смотрел на легкую рябь. Гудел ветер, за ним различался отдаленный шум транспорта, глухой рокот, изредка прерываемый воем сирены. Но для огромного города здесь – полная пастораль.
– У моего дедушки это было почти самое любимое место, – заговорила вдруг девушка.
Я не ответил, даже не поглядел на нее, боясь малейшим жестом помешать ей, остановить прорвавшийся наконец поток слов. Пусть продолжает.
– Дедушка приводил меня сюда, когда я была маленькой. Два раза, кажется. А когда я стала старше, мы приходили сюда часто. Бабушка давно умерла. Дедушка кормил уток. Сегодня уток нет, но иногда они еще прилетают. Летом, наверное.
Я закивал, стараясь представить себе этот пруд вместе с утками.
– Когда я была маленькой, он мне сказал: это его почти самое любимое место на земле. Я думала, он шутит. Но года два назад он повторил слово в слово: «Это мое почти самое любимое место на свете».
Она чуть помедлила, призадумавшись, а я снова огляделся, пытаясь понять, чем это место так привлекло дедушку. Скучновато, словно подавленный зевок. Интересно, смутно подумал я, какое место было у него самое любимое?
– Я прожила с дедушкой три года, после того как мама заболела. Может быть, он вам рассказывал?
– Простите, пожалуйста, – сказал я, – разве я знаком с вашим дедушкой?
Тут она растерялась. Посмотрела на меня, ожидая какой-то подсказки.
– Вы познакомились с ним в горах, – напомнила она. – В горах Хоккайдо.
Отвела взгляд, и тут же снова посмотрела мне в лицо.
– Он умер в вашем номере.
Эд, мой редактор, – сирота с рождения. Он целую историю придумал, как его мать вынуждена была отказаться от ребенка, потому что не могла разыскать отца. Не то чтобы отец ее бросил или мать попросту не захотела возиться с маленьким Эдди, – нет, всему виной роковая случайность: телефон затерялся, поезд опоздал. Трагическая невстреча, выверт судьбы. Деталей в этой повести не хватало, правдоподобия тоже, но кто отважится уличить сироту во лжи? Тем более когда сирота платит вам жалованье.
За отсутствием собственных предков Эд с особым почтением относился к родству и родительской ответственности. Оно бы прекрасно и замечательно, одна беда: всякую женщину, позвонившую в редакцию, он принимал за брошенную мной будущую мать и считал своим моральным долгом снабдить ее моим телефоном и подробными указаниями, где меня найти. На самом деле я отнюдь не столь распутен или легкомыслен, особенно с тех пор, как забыл о гейшах, однако Эд раз и навсегда отождествил меня с бросившим его отцом и бдительно следил, как бы я не бросил еще кого-нибудь.
Однажды по пьянке он назвал меня папой. Не в шутку, без всякого там подвоха. Мой начальник, пятнадцатью годами старше. Об этой минуте мы оба предпочитаем не вспоминать.
Вот таким образом девица и вышла на мой след. Побеседовала с дежурным в гостинице, расспросила его в подробностях о смерти деда. Дневной Менеджер, словоохотливый как всегда, упомянул репортера из знаменитого журнала «Молодежь Азии». Даже если он при этом не назвал моего имени, этого было довольно: девушка позвонила в Кливленд Эду, спросила о «вашем корреспонденте, проживающем в отеле "Кис-Кис"», и получила всю информацию.
Ее зовут Сэцуко Нисимура, наконец-то удостоился я узнать. С дедушкой она последние два года не виделась и даже не знала, что он перебрался в Хоккайдо, пока ей оттуда не позвонили. Прежде они были очень близки, но два года назад разошлись. Были нелады, пояснила она мне на скамейке в парке возле заброшенного, без уток, пруда.
Я рассказал, как ее дед принес мне в номер полотенца и рухнул на пол. Его попытку поговорить о бессмертии я не упомянул, как не упомянул визитку и последние слова умирающего.
Сэцуко примиренно кивала, снова извинялась за то, что нарушила мои планы на утро. Я заверял ее, что никаких особых планов и не было, извинялся за то, что не успел ближе познакомиться с ее дедом. Мы всего лишь обменялись парой слов, сказал я. Мне показалось, он был милый, приятный человек.
Тогда она спросила, видел ли я, как дух ее дедушки покинул тело.
Я признался, что не видел, и на этом и без того нелегкий разговор заглох окончательно. Сэцуко отвернулась от меня и тихо заплакала.
В этот момент я готов был показать ей визитку с телефонным номером, но что-то меня остановило. Смерть дедушки и без того подкосила бедняжку, к чему ее еще грузить. Конечно, она могла бы мне рассказать про эту картинку с птичкой, а может быть, даже знала, откуда эта же татуировка взялась на плече Ёси, но как-то некрасиво допрашивать молодую женщину, которая плачет на скамейке в парке.
После долгой паузы госпожа Нисимура вдруг встала, снова извинилась, поблагодарила меня, извинилась еще раз.
– Может, я вам потом позвоню? – предложил я. – Постараюсь еще что-нибудь припомнить.
Закусив губу, она оглядела пруд без уток и деревья без листьев. Достала из сумочки ручку, написала номер на бумажке из «Привет, киса». Протянула мне свой телефон и собралась уходить.
Я резво вскочил, намереваясь проводить ее.
– Извините, – тихо произнесла она. – Мне кажется, да, я думаю, мне сейчас надо побыть одной, пожалуйста…
Я покорно кивнул и уселся на скамью, уставившись на свои ботинки. Желтеющая трава оставила на них пятна. Я попытался представить себе, как Ночной Портье сидел на этой самой скамье и как ему тут нравилось. Я, конечно, мог вообразить старикана исключительно в униформе портье – ну, ничего не поделаешь. Такая и нарисовалась картина: тощий старик в маленькой форменной шляпе сидит на скамье и бросает хлебные крошки уткам.