Ахманов Михаил. Я – инопланетянин

   В четыре часа пополудни мы, не сбавляя шага, проглотили по паре пищевых таблеток, запив их глотком воды. Вскоре Фэй сообщила, что видит разветвление - или, на научном жаргоне, точку бифуркации [Бифуркация - раздвоение или разветвление чего-либо; например, разделение реки на два потока или графика функции на две ветви]. Мы одолели уже шестнадцать километров, считая от входа в щель, и до развилки оставалось примерно столько же вполне приемлемая дистанция, чтобы оценить размер бассейна рядом с ней. Мои чувства подсказывали, что он не очень велик вытянутый эстуарий треугольной формы, впятеро шире у основания, чем прилегающий к нему рукав.
   Дымка над нами сгустилась, солнечный диск расплылся в золотистое пятно, небо казалось уже не голубым, а желто-серым, похожим на пещерный свод из грубо отшлифованного песчаника. Мы углубились в недра Анклава, но мой пеленгатор еще работал зеленая линия на крохотном экранчике чуть подрагивала в такт шагам и постепенно отклонялась к западу. Вокруг по-прежнему покой и тишина. Можно было немного расслабиться.
   Хоть наше странствие едва началось, я размышлял о том, где, когда и как оно закончится. Согласно принятому плану, нам предстояло пересечь Анклав по диагонали, закончив поход у городов Хормек или Захедан, в месте, где сходились границы Ирана, Пакистана и Афганистана. Последняя из этих держав являлась уже понятием историческим, так как в 2028 году Афганистан исчез вместе со всем своим населением, хребтами, реками, долинами и весями. Кроме этой многострадальной земли, Анклав накрыл значительную часть Памира, северные провинции Пакистана и Индии и запад китайского Синьцзяна, но, к счастью, не дотянулся до таких городов, как Душанбе, Кашгар и Равалпинди. Судьба поселений, как и заметных деталей рельефа, попавших в зону опустошения, была до сих пор неясна, но география с топонимикой от них еще не отказались. В рамках указанных наук наш маршрут определялся следующим образом: от Кашгара до Тиричмира, затем до Кабула, Кандагара и озера Гауди-Зира, откуда до Захедана либо Хормека рукой подать.
   Что случилось с озером и городами, ведал лишь Вселенский Дух, но насчет Тиричмира я не питал иллюзий. Тиричмир - точка заметная, семитысячник, расположенный там, где Гималаи сходятся с Гиндукушем и Памиром, где берут начало притоки Инда и Амударьи и где... Словом, это весьма примечательный объект. Куда уж больше семь тысяч шестьсот девяносто метров! Однако над облачной пеленой, что затянула Анклав, ничего не торчало - ни Тиричмир, ни другие вершины, более скромные по высоте.
   Тайна, внушающая уважение! Мой кругозор достаточно широк, чтобы осмыслить бренность людских творений, святилищ и пирамид, дорог и городов, космических станций и мнемокристаллов, но даже мне горы кажутся символом Вечности. Примерно таким же, как наши Старейшие... Старейшие, пожалуй, долговечней гор, но эти массивы из камня и льда, пронзающие синий купол неба, выглядят столь несокрушимыми! Разумеется, это мираж, если мыслить геологическими категориями; бывает, что горы гибнут, но это происходит в громе и грохоте, в огне и дыму, с потоками лавы и тучами пепла... Не наш случай, должен признать!
   Тихая, стремительная и загадочная катастрофа - факт, достойный внимания Наблюдателя, тем более что я не понимал ее причины. Тиричмир являлся местом особым: это столь же редкостный феномен, как Бермудский треугольник и три другие эоитные области: в Кордильерах, Антарктиде и в Карском море у Таймыра. Но к тому же он был местом обитаемым! Я не сомневался, что Аме Пал и каждый из его учеников, от самых просветленных до пятилетних неофитов, осознавали особенность этой земли, хоть выражали ее по-своему: священный храм, открытый небу, источник животворной силы, место, где боги говорят с людьми... Может, и правда с ними поговорили боги? Братцы по разуму из точки Лагранжа?
   Я полагал, что найду ответ у Тиричмира, на чем и завершится экспедиция. Ставить спортивные рекорды - занятие не для меня, равным образом как таскать каштаны для Жиля Монро, при всем уважении к его ведомству... Если я не ошибся, мы унесем от Тиричмира ноги по самому короткому маршруту - повернем на восток, доберемся до Каракорума и индийской границы, а там...
   Фэй остановилась, вытянула руку с длинными тонкими пальцами в оранжевой перчатке и промолвила:
   - Второй маяк, командир.
   - Стоять на месте и ждать, - распорядился я. - Подойду ближе, посмотрю.
   - Маяк вне рукава, за вуалью. Вы можете приблизиться на шестьдесят... нет, на пятьдесят ваших шагов, не больше!
   - Больше не понадобится.
   Я повернулся и зашагал к невидимой стене вуали. Маяк с шестом и вымпелом угодил на склон холма слева от нас, в запретную область, но это особой роли не играло - главное, что мы могли его заметить. Таких вешек с пронумерованными флажками сбросили с воздуха тысячи полторы, чтобы примерно оконтурить линию нашего движения. Здесь, в Анклаве, мы не могли полагаться на компас, пеленгатор или иные приборы и торили путь почти вслепую, ориентируясь по солнцу - желтой размытой кляксе, скользившей над дымкой флера. Ярко окрашенные вешки облегчали ориентацию. По идее, они должны были встречаться каждый час-полтора, каждые пять-восемь километров.
   Сдвинув с налобника каски очки-бинокль, я рассмотрел маяк. На вымпеле темнела цифра семь - значит, пять маяков, не считая самого первого, приземлились где-то за холмами, в невидимой и недоступной для нас зоне. Ну, неудивительно, если учесть, что сбрасывали их с самолета и с приличной высоты... Удивительным было другое: облупившаяся краска на шесте, поблекший цвет флажка и тронутые ржавчиной нижние опоры. Казалось, что наш ориентир, сброшенный совсем недавно, простоял здесь не пару дней, а пару месяцев или был изготовлен небрежно и наспех. Но в это, зная педантичность и аккуратность Монро, я поверить не мог. Я возвратился к своему отряду.
   - Все в порядке, босс? - обеспокоено спросил Макбрайт, повернув ко мне крупную лобастую голову.
   - Да. Если не считать того, что вымпел полинял, а с шеста облезла краска.
   - Быстрое старение? Ну, случается... какой-нибудь кислотный дождик...
   - Здесь не бывает дождей, Джеф.
   - Откуда мы знаем? И что мы знаем вообще? Эта жердь, Макбрайт ткнул пальцем в сторону вешки, - первый увиденный нами предмет, который подвергся воздействию в глубине Анклава. Или я не прав?
   Он был прав, и я молча кивнул.
   Мы направились дальше, ступая следом за Фэй и держась на равном удалении от левой и правой стенок рукава. Часа через три Сиад обнаружил еще две вешки, за номерами двенадцать и тринадцать, приткнувшиеся почти что рядом. К этому времени мой пеленгатор отказал, пятнышко солнца скатилось к западному горизонту, а дымка над нами стала сереть и темнеть. Пейзаж оставался неизменным: длинные пологие холмы меридиональной протяженности, грунт - щебень и плотный песок. Двигались мы без труда и шли быстро.
   Еще через час наша группа достигла бассейна с развилкой. Этот треугольный эстуарий не совпадал с рельефом местности: его восточный край тянулся наискось по склону холма, скрываясь за его вершиной, а западный пересекал распадок между возвышенностями и шел затем по осыпи, покрытой довольно крупной, с кулак, щебенкой. Мы остановились примерно в центре этой безопасной зоны, и я велел готовиться к ночлегу.
   Это не заняло много времени. Сиад разровнял лопаткой место для спанья, Джеф зажег спиртовку и поставил котелок с водой, Фэй бросила в воду концентрат - сублимированные бобы со свининой. Лично я предпочитаю пшено или гречку, но тут приходилось учитывать вкусы коллег: в Великом Китае, Штатах и Судане бобы универсальная пища путников.
   Спать нам предстояло на земле. Наши комбинезоны-"катюхи" хитрая вещь; из них, конечно, удален экзоскелет и вся электроника, но в остальном это полный аналог скафандра частей спецназначения. В жару в них прохладно, в холод - тепло; есть устройство для удаления отходов жизнедеятельности, механический хронометр, шагомер и чертова прорва карманов. Еще - насос, которым накачивают воздух в прослойки на груди и спине на тот случай, если придется форсировать водный рубеж или ночевать в постели с матрасом из булыжников. Такая же штука имеется и в наших рюкзаках: при нужде их можно превратить в весьма приличное плавсредство.
   Стемнело, и над нами слабо замерцали размытые пятнышки звезд. Я сделал необходимые записи в рабочем дневнике, отметив пройденное расстояние и обнаруженные маяки, затем мы, дружно работая ложками, опустошили котелок. Сумерки этому не помешали у большинства экстремальщиков отличное ночное зрение, еще один повод для меня, чтоб затесаться в их компанию. Как говорится у Честертона, умный прячет лист в лесной чаще, а гальку - на каменистом морском берегу... Странное тоже скрывают среди странного.
   - Давно я так не ужинал, - заявил Макбрайт, с благодушным видом растянувшись на песке. - Крепинет, марешаль [Крепинет, марешаль - деликатесные блюда французской кухни. Крепинет голуби или перепелки, обжаренные на вертеле; марешаль фаршированное филе под грибным, раковым или крабовым соусом], омары, икра, устрицы с белым вином, утка по-пекински... Чушь и ерунда! Ничто не сравнится с бобами, если приправить их тишиной, свежим ветром, светом звезд, а еще... - он задумчиво пошевелил пальцами, - еще ощущением опасности... Вот напиток для настоящих мужчин! Но в городах его не подают, и дело идет к тому, что в середине века не нальют нигде. - Джеф перевернулся на живот. Собственно, что нам осталось? Сахара, Антарктида, Гималаи, север Канады и Сибири... ну, пара точек в Африке и Амазонка, пока там не покончили с джунглями... Мир опасного стремительно сужается, этот процесс необратим, и в будущем нас ожидает вечная скука!
   - Мистер Макбрайт - большой романтик, - с вежливой улыбкой сказала Фэй. - Может быть, он вспомнит, где мы находимся?
   Джеф хмыкнул.
   - В месте экологического катаклизма, Тихой Катастрофы, где же еще! Но на такие благодатные места романтикам рассчитывать не стоит. Это - исключение, юная леди, случай нетипичный и потому особо редкостный. Если бы тут постарались мы, все было бы залито нефтью, пропитано ядами и химикатами, насыщено радиацией, завалено ржавым железом и прочим дерьмом. Однако песок чист и воздух тоже, значит, причина не в нас... А в чем же?
   Наш миллиардер уставился на меня, явно желая продолжить дискуссию, но я отмолчался. До сих пор мне удавалось избегать подобных тем, и нарушать такой порядок не хотелось. Но, если придется, я напомню Макбрайту, сколько нефти вылилось в море из его танкеров и сколько радиоактивной дряни вывозят с его оружейных производств. А еще - о нескольких экологически чистых проектах, скупленных его концернами и спрятанных на нижнюю полку сейфа... Он бы весьма удивился, узнав, что кто-то об этом проведал! Ну, был бы невод, а рыба найдется... К счастью, в этом мире уже имеется компьютерная сеть.
   - Мы пришли сюда, чтобы выяснить причину, - рассудительно заметила Цинь Фэй. Сейчас, в тусклом мерцании звезд, она и в самом деле походила на фею - тоненькая, с гладкой золотистой кожей и карими, слегка раскосыми глазами. По внешности она была типичной аму, однако до боли в сердце, до дрожи в коленях напоминала мне другую женщину, тень, коснувшуюся моей жизни в те времена, когда я был не Арсеном, а Даниилом... Даже голос был похож, особенно если Фэй говорила по-русски. Как многие аму, русским она владела практически свободно.
   Воспользовавшись тем, что ему ответили, Макбрайт подсел поближе к девушке и принялся очаровывать ее рассказами о подвигах и странствиях, какие выпали на его долю. Фэй слушала с вялым интересом, даже историю о пребывании на "Вифлееме", международной космической станции, куда Макбрайт просочился в качестве туриста за девяносто миллионов долларов. Впрочем, там он был не первым, зато на обратном пути испытал аварийный скафандр с автономными движками - покинул шатл на высоте двенадцати миль и приземлился в полях Иллинойса, под Спрингфилдом. Можно сказать, в собственной вотчине, поскольку штат, включая соседние Висконсин, Мичиган и Индиану, принадлежал его компаниям.
   Фэй вздохнула, выразительно уставилась в мутные темно-серые небеса, и я похлопал ладонью по песку.
   - Отбой! Дежурства двухчасовые, в порядке следования по маршруту: Цинь, ад-Дагаб, Макбрайт. Мое время - от пяти до семи утра. Итак, леди на страже, а джентльменов прошу ложиться.
   Фэй снова вздохнула, на этот раз с облегчением, поднялась и начала обходить наш крохотный лагерь. Макбрайт недовольно покосился на меня, однако накачал воздуха в комбинезон, лег, пристроив рюкзак под голову, и опустил веки. Сиад, шаркая по песку, подошел ближе, сел, стянул шлем. В ночном сумраке он казался огромным безголовым зомби: волосы и темная физиономия почти неразличимы, а одеяние, ярко-желтое при свете дня, приняло оттенок не-дозревшего лимона.
   - Хрр... - хриплый рык родился в груди суданца. - Я мог бы подежурить в эту ночь. В эту и во все последующие. Это не скажется на моей форме.
   Его английский был безукоризненным. Где он его изучал, в Кембридже или в Оксфорде?
   - Чтобы сохранить форму, нужно спать, - произнес я, всматриваясь в сгусток тьмы над воротом "катюхи".
   - Мне не нужно, - негромко пророкотал Сиад, сверкнув зубами. - Нет потребности. Месяц, два... Если захочу выспаться, скажу.
   Любопытное заявление! Я резко приподнялся, опираясь на локоть.
   - Гипнофединг?
   - Да. Кажется, называется так.
   - Ну, что ж... Цинь Фэй, подойди!
   Она приблизилась, и я сказал:
   - Можешь ложиться. Сиад подежурит.
   - Вы мне не доверяете, командир? - В ее мелодичном голосе проскользнула нотка обиды.
   - Доверяю. Просто Сиаду не хочется спать. И не захочется ни в эту ночь, ни в остальные. Брови девушки взлетели вверх.
   - Но почему? Как такое может быть?
   Почти автоматически я перешел на русский. Из всех языков - а я их знаю не менее трех дюжин - русский лучше других подходит для обсуждения тем щекотливых, деликатных, для выражения приязни и неприязни и для того, чтоб скрыть за словами радость и гнев, страх и удивление. К тому же возможность обратиться к собеседнику на "ты" придает этому языку особую интимность.
   - Ты обладаешь способностью видеть вуаль, чувствовать воду, улавливать признаки жизни с большой дистанции... Повторю твои слова: как такое может быть? Однако это есть, и это тебя не удивляет, верно? Это кажется тебе естественным, а нас ты, наверно, считаешь слепцами... Ну, так что удивительного в Сиаде? В том, что ему не нужен сон? Не больше, чем в тебе, девочка. Разве не так?
   - Так. - Она кивнула. - Я поняла, командир. Я больше не буду задавать глупые вопросы. Только...
   - Да?
   - Вы не слепец. Многие слепы, но только не вы. Фэй отошла и опустилась на песок подальше от Макбрайта, а я кивнул Сиаду:
   - Принимай дежурство. Разбудишь нас в семь утра.
   Закрыв глаза и лежа в уютной песчаной ямке, я размышлял над этим происшествием. Гипнофединг, затухание сна, способность не спать долгое время без ущерба для психики, являлся редким паранормальным талантом, однако я знал по крайней мере пятерых, имевших этот дар с рождения. Скажем, тот же Ярослав Милош... Да и я мог обходиться без сна неделю, а после восстановительных процедур где-нибудь под ветвями секвойи или в дубовой рощице хоть целый месяц. Так что сам феномен меня не удивлял, а удивляло другое - то, что в личных файлах Сиада Али ад-Дагаба, майора секретной службы и весьма известного спортсмена-экстремальщика, об этом феномене напрочь умалчивалось. Возможно, дар его не афишировали? Все же Сиад являлся персоной "поп populus" ["Не для народа" (лат.)], шефом охраны двух суданских президентов... Но дотошным сотрудникам Монро полагалось докопаться до каждой мелочи, а до подобных вещей - в первую очередь. Может, и докопались, да не сказали мне?
   Оба этих варианта были безрадостны; и в том и в другом случае напрашивался вопрос: о чем еще я не имею информации? Чего не знаю о чернокожем Сиаде из племени нуэр? А также о Джеффри Коэне Макбрайте, миллиардере из Иллинойса, и юной девице Цинь Фэй?
   Плохо, когда вступаешь на дорогу смерти и не уверен в спутниках...
   Расслабившись и уловив жалкую струйку энергии, сочившейся из песка, я повелел себе увидеть хороший сон, и это желание исполнилось. В эту ночь мне снились лица родных - двух моих отцов и трех матерей.
   Глава 2. Сохраненное в памяти
   Два отца, три матери... Многовато? Что ж, могло быть и больше, поскольку эта моя миссия - третья. Но на Рахени и Сууке связь поколений иная, чем на Земле и Уренире, моей далекой родине. Причины кроются в физиологии - ведь именно она формирует понятия о материнстве, отцовстве и брачных коллизиях. Скажем, на Рахени размножение - функция общественная, и осуществляется она гласно и зримо, в водной среде; если пользоваться земными аналогиями (правда, весьма отдаленными), женские особи мечут икру, а мужские ее оплодотворяют. Как установишь в такой ситуации, кто твоя мать и кто отец? Но это рахенийцев не волнует; кровная связь у них заменена четкой субординацией между поколениями и строгим порядком наследования рыбных угодий и устричных отмелей.
   Суук, местечко, в общем-то, райское, в смысле воспроизводства потомства более трагичен, чем Рахени. На Сууке нет разделения по половому признаку; каждая особь рождает новое существо и гибнет при этом с близкой к единице вероятностью. Те счастливчики, коим удается выжить, правят обществом и производят второе дитя, а тут уж смерть неизбежна. Аффа'ит, мой суукский родитель, в число счастливцев не попал, так что я с ним не виделся и даже не имел его портрета, хотя изобразительное искусство на Сууке не оставляет желать лучшего. Судя по генетической памяти, оставленной в наследство Аффа'итом, он являлся личностью ничем не примечательной - конечно, не считая того, что породил меня.
   Что касается Земли и Уренира, то тут гораздо (больше сходства. Мыслящие в этих мирах - гуманоиды, подобные друг другу обликом, метаболизмом, системой размножения, и, вспоминая о необычных автохронах Суука и Рахени, приходишь к мнению, что между землянами и уренирцами разница не столь уж велика. Она коренится не в физиологических различиях, весьма незначительных, должен признать, а в психологии, технологическом уровне и социальном устройстве. Может быть, когда-нибудь земляне станут подобны нам и в этих отношениях... может быть, если минуют коридор инферно! Он становится все уже и уже, но еще нельзя сказать, куда он ведет: в тупик ли стагнации и упадка или к возвышенным чертогам прогресса и зрелой мудрости.
   Да, мы похожи... Не потому ли я не спешу покинуть этот мир, колеблющийся на изломе судеб? Не потому ли продлеваю снова и снова свое существование, чтобы понять, разобраться и зафиксировать, к чему он движется - к пепельным краскам заката и ночной тьме или к сияющему полудню? Не потому ли придумываю долг перед Землей, сопоставляю его с уренирским долгом и решаю остаться - еще на десять или двадцать лет?
   Впрочем, долг не придуман, а существует в реальности - ведь я в такой же мере человек Земли, как эмиссар Уренира. И потому я здесь, в Анклаве, в зоне загадочного бедствия. А мог бы пребывать в ином, гораздо более приятном месте...
   * * *
   Последние годы я провожу осенний период в Чехии, под Оломоуцем, вблизи моравских гор. Я приобрел там усадьбу в деревне с нежным названием Девичка; не опорный пункт, как в Осло, Мадрасе, Калифорнии и других местах, а просто скромный домик на краю поселка, куда я добираюсь на автомобиле, без всяких подпространственных фокусов. Кроме дома, есть тут двор с колодцем, сад с яблонями, вишней, сливой и беседкой - ее решетчатые стены оплетены виноградной лозой, а от беседки к дому тянется тропинка, обсаженная кустами сирени и алых пионов. Сад и этот павильон напоминают мне жилище на Сууке; временами, бросив взгляд на небеса, я представляю, что вновь сижу в своей мастерской на ветви древесного исполина, и налетевший ветер щекочет перепонки моих крыльев...
   Однако вернусь к своим земным владениям. В них, кроме сирени, пионов и яблонь, растут могучий древний кедр, жасмин с пьянящим нежным ароматом, розы, нарциссы и лилии; маленький рай на околице Девички, у дубового леса, который карабкается вверх по склонам невысокого хребта. В этом раю даже присутствуют гурии: моя кухарка и экономка пани Клара и дочка ее Анелька. Анелька, которой стукнуло семнадцать, в меня влюблена, но я надеюсь, что это в скором времени пройдет; увы, я не герой ее романа!
   В селе меня уважают: во-первых, потому, что я свободно изъясняюсь на чешском, а во-вторых, из почтения к пану журналисту, личности интеллигентной, состоятельной, владельцу информационного бюро. Здесь, в моравской глубинке, нет игрунов, модификантов и имплантов, люди тут простые, добрые, богобоязненные, не то что в Париже, Москве или тем более в Нью-Йорке; я был бы сильно удивлен, если бы в этих столичных клоаках прохожие при встрече снимали шляпы, желая мне доброго здравия. А пожелания девиченцев искренни и очень мне на пользу хотя, разумеется, главное в этих краях дубовый лес. Два-три восстановительных сеанса, и я опять силен и молод... Щедрое дерево - дуб! Энергии в нем поменьше, чем в секвойе, но отдает он ее охотно и любит прикосновение человека... Шел октябрь, когда, созвонившись со мной из Праги, приехал Жиль Монро. Могу сказать точнее, ибо в памяти моей не пропадают даты, картины и события: было седьмое октября, шестнадцать десять, когда Монро выбрался из лимузина у моей калитки. Я решил, что он - лицо значительное; в машине маячили шофер и еще один спутник, надо думать, телохранитель. Оба - модификанты, судя по ширине плеч, бесстрастным лицам и профессионально отточенным движениям. Шофер выскочил, открыл перед Монро заднюю дверцу лимузина, телохранитель распахнул калитку, а за ней уже поджидала пани Клара, онемевшая от изумления. Дипломатично улыбнувшись, Монро одернул легкий твидовый пиджак, поправил диск переговорника на лацкане и приложился к ее пухлой ручке. Щеки пани Клары заалели; потом, игриво покачивая бедрами, она повела важного гостя ко мне в беседку.
   - Вино, чай и фрукты, - сказал я, когда с приветствиями было покончено и мы уселись за круглым столиком в плетеных креслах.
   - Может быть, кофе для пана координатора? И булочки с медом? - Моя экономка взирала на Монро с неутоленной женской нежностью.
   - Благодарю, мадам, но лучше чай. И, пожалуй, булочки... Я сыт, но не могу отказать себе в удовольствии... - Он приласкал томным взглядом пышную талию пани Клары, затем повернулся в мою сторону и незаметно подмигнул, будто говоря: ох уж эти женщины!..
   "Очаровательный мужчина! - подумал я. - Учтив, галантен, умеет расположить к себе и, несомненно, тот, за кого себя выдает". Быстрый ментальный анализ подтверждал, что Жиль Монро не проходимец: от него проистекали флюиды уверенности и властности, свойственной чиновникам высшего ранга. Мощь их была достаточной для покорения женских сердец, но мне опасность не грозила, все-таки я - не пани Клара.
   - Ваш секретарь звонил мне, чтобы договориться о встрече, но не обмолвился ни словом о вызвавших ее причинах, - проговорил я на французском. - Чем могу служить, координатор?
   Монро усмехнулся краешком рта.
   - Я, разумеется, француз, мсье Измайлов, но из Квебека [Квебек - провинция Канады, населенная в основном потомками французских колонистов]. Язык пращуров великолепен, и русский с чешским хороши, но о серьезных делах я предпочел бы беседовать на английском. Конечно, если вы не возражаете.
   - Ни в малейшей степени, - ответил я. - А что, дела настолько серьезны?
   Он снова улыбнулся, на этот раз пошире, и, словно не заметив моего вопроса, произнес:
   - Зовите меня Жиль. Без титулов, научных званий и почетных степеней. Просто Жиль.
   - Арсен. - Я протянул руку, и мы еще раз обменялись рукопожатием.
   - Арсен? Это ведь не русское имя?
   - Давно уже русское. Происходит от Арсения, а оно, в свою очередь, от греческого...
   - Арсениос, что значит "мужественный", - закончил он. Должен заметить, вы прекрасно соответствуете своему имени.
   Я склонил голову в знак благодарности. Когда я родился в пятьдесят пятом, мама, моя земная мать, назвала меня по деду Даниилом, и Даниилом Петровичем Измайловым, профессором-египтологом, я был до 2015 года. Затем профессор погиб на раскопках в Судане, под Мероэ, за пятым нильским порогом, и на свет явился его тридцатилетний сын. На этот раз я сам себе придумал имя, но выбор мой определялся отнюдь не стремлением подчеркнуть свой мужественный облик. Просто Арсен созвучно Асенарри, моему настоящему имени. Оно, по уренирской традиции, составлено из имен родителей: моего отца зовут Наратагом, а матерей - Асекатту и Рина.
   Появилась пани Клара с подносом - чайник, чашки, медовые булочки и огромная миска с грушами и персиками. Анелька, кокетливо стреляя глазками, тащила за матерью большую бутыль с местным розовым вином и пару хрустальных фужеров. Они уже принарядились: на старшей - полупрозрачное платье с разрезом на бедрах, ну а на младшей почти ничего. Если не считать узкого топика, символической юбочки и пары гранатовых сережек.
   - На сегодня вы свободны. Обе, - сказал я, когда напитки и закуски сгрузили на стол. Пани Клара надулась.
   - То шкода! А кто вас будет ужином кормить?
   - До ужина я не задержусь, - сказал Монро, цапнул булочку, впился в нее зубами и изобразил неземное блаженство. - О! Ни в одном из пражских кафе... - он проглотил кусок, - даже в парижских и венских такого не получишь! Пани Клара великая кулинарка! Не говоря уж обо всем остальном!