Страница:
ты вот попробуй в нечестном победи! Мне в нечестном бою нет
равных.
Петропавел, едва держась на ногах, безуспешно пытался
сообразить, что такое нечестный бой, как вдруг на краю поля
появилась гонимая ураганным ветром и послушно, хоть и
бесконвойно, продвигавшаяся вперед колонна, в составе которой
ему удалось различить несколько знакомых фигур. Чем ближе
подходила колонна, тем больше их обнаруживал Петропавел: Бон
Жуан, Ой ли-Лукой ли. Белое Безмозглое, Пластилин Мира,
Старик-без-Глаза, Гуллипут и дальше -- Тридевятая Цаца,
увеличивавшаяся до невероятных размеров,
Всадник-с-Двумя-Головами, Смежная Королева, а за ней кто-то
незнакомый (может быть, Тупой Рыцарь?), Воще Бессмертный -- они
понуро брели по полю, над которым уже вовсю свирепствовали
стихии, и замыкающие -- они летели! -- Гном Небесный и
влюбленный в небо Летучий Нидерландец...
В мгновенье ока Петропавел оказался возле колонны:
-- Сколько вас? -- воскликнул он.-- Куда вас гонят?
-- Свали в туман! -- услышал он родной разнорегистровый
голос Смежной Королевы.-- Все мы -- пленники
Муравья-разбойника.
Петропавел просто озверел от этого сведения. Еще бы не
озвереть: крохотная букашка, продукт народного суеверия -- и
так распоясаться! Мало того, что его и вообще-то не видно
невооруженным глазом... стоп! Эта мысль показалась Петропавлу
продуктивной. Вот что! Надо вооружить глаз! Только вооружив
глаз можно победить Муравья-разбойника.
Теперь надо было срочно решить, какой именно глаз
вооружить -- правый или левый. Конечно, левый: левый у него
единица, а правый -- минус 0,5! Чтобы выиграть время и
деморализовать противника, Петропавел громко крикнул в бурю:
-- Эй, Муравей-разбойник! -- голос его звучал сильно и
нагло.-- Если не хочешь честного боя, тогда я вооружаю глаз!
-- Какой -- правый или левый? -- богатырски пропищал
хитрый Муравей-разбойник. -- Левый! -- злорадно гаркнул
Петропавел. -- Ну, мне конец! -- в богатырском пописке
послышался ужас.
-- Думаю, что да! -- сухо, но громко крикнул Петропавел и
захохотал.
Однако чем вооружать левый глаз? Ничего не было под рукой,
а левый глаз уже разошелся и жаждал крови.
Внезапно в единственном глазу Старика-без-Глаза он увидел
соринку и, как ни был занят размышлениями, заметил:
-- У Вас соринка в глазу.-- Замечание прозвучало вполне
вежливо.
-- А у себя в глазу бревна не видишь? -- в обычной своей
нахальной манере осведомился изнуренный старик.
-- В каком глазу? -- с надеждой крикнул Петропавел,
перекрывая вой бури.
-- Да вот же, в левом! -- ответил старик и как бы между
прочим добавил: -- Глаз, вооруженный бревном,-- страшная сила.
-- Помогите! -- все поняв, богатырским пописком пискнул
Муравей-разбойник откуда-то с юго-востока -- и навстречу
богатырскому этому пописку Петропавел мощно метнул левым глазом
свое бревно. Толстенное и длинное, оно с грохотом упало на
землю, похоронив под собой Муравья-разбойника...
А из разоруженного левого глаза Петропавла упала на место
этой бесславной смерти чистая слеза.
И стало тихо вокруг. И выросли цветы. И Гном Небесный
запорхал с цветка на цветок, собирая в зеленую эмалированную
кружку сладкий нектар.
-- Выпьем за нашу победу в нечестном бою! -- крикнул он
бодро и единым залпом осушил кружечку. Прочие облизнулись...
А Петропавел вдруг начал ощущать в себе сильные перемены.
Глазом, из которого выпало бревно, он видел мир совсем не так,
как прежде. Ничто в его знакомых уже не казалось ему странным:
ни размалеванная пустота на лице Белого Безмозглого, ни
колебания в возрасте у Старика-без-Глаза, ни даже
постоянно-переменный рост Гуллипута, ни повадки Шармен... А вот
что это за незнакомое лицо -- длинное и худое, похожее на
лошадиную морду страшной доброты?
-- Разрешите представиться...-- начал Петропавел.
-- Представлялись уже,-- проворчал незнакомец. -- Раньше
ты меня просто не видел: у тебя бревно в глазу было.
Таинственный Остов.
Петропавел бросился к нему на шею, а тот, отстраняясь,
ворчал:
-- Довольно... Ты же не Шармен, ей богу! Между тем все
вокруг увлеклись уже общим делом, больше не обращая на
Петропавла внимания. Они подвязывали к выпавшему из его глаза
бревну толстые канаты, чтобы отнести это бревно в надлежащее
место и там учредить, как понял Петропавел по отдельным
возбужденным возгласам, "Мемориальный Музей Бревна, Убивавшего
Муравья-разбойника". Петропавла насторожила форма причастия:
это было причастие несовершенного вида.
-- Почему в названии вы употребляете причастие
несовершенного вида? -- обратился он к суетившемуся поблизости
Гному Небесному.
-- Потому что по отношению к несовершенным действиям
употребляются глаголы и причастия несовершенного вида,--
ответил эрудированный Гном. -- А в данном случае никакого
действия совершено не было.
-- Что значит -- не было, -- растерялся Петропавел, --
когда было? Я ведь убил Вашего Муравья-разбойника и спас вас от
плена и гибели!
-- А ты всегда лезешь не в свое дело, мы уж к этому
привыкли,-- походя отчитал его Гном Небесный.-- К счастью,
здешние события не зависят от тебя, так что ты не убил, а
убивал, не спас, а спасал... то есть события происходить-то
происходили, да не произошли. Муравей-разбойник жив и, даст
бог, здоров, наш священный ужас, как и водится, неизбывен,--
стало быть, ничто не изменилось! Правда, у тебя из глаза
наконец выпало бревно, но это твои проблемы... А у нас, как
говорится, и волки сыты, и овцы в теле.
-- Чему же вы все тогда радовались? -- спросил Петропавел.
-- Жизни...-- развел руками Гном Небесный. -- Вечной Жизни
и... многообразию форм ее проявления. Не понимаю, что тебя тут
смущает.
-- А зачем вам в таком случае мемориальный музей? Ведь
мемориальный музей -- это увековечивание памяти о ком-то
умершем... У вас же никто не умер!
-- Какой-какой музей? -- переспросил Гном Небесный. --
Произнеси-ка это слово по слогам!
-- Ме-мо-ри-аль-ный...
-- Мы такого музея не учреждаем. Мы учреждаем музей
Мимо-реальный. У нас тут все мимо-реальное. И Гном Небесный
стремглав полетел вслед за остальными, уже тащившими куда-то
мимореальное бревно.
Петропавлу ничего не оставалось делать, как отправиться
своей дорогой. Чтобы не думать о случившемся, он снова стал
напевать, правда, теперь уже совсем безобидную песенку:
Жир был у бабушки --
смерть от глюкозы!
Вот как, вот как --
смерть от глюкозы!
Он хотел задуматься над горькой судьбиной неизвестно
откуда взявшейся в песне жирной бабушки, но не успел, потому
что внезапно стемнело. Сделалось как-то жутковато, и, чтобы
убедить себя в том, что бояться нечего, Петропавел громко
крикнул в темноту:
-- Ау-у-у!
-- Уа-а-а! -- тут же раздался из сумерек детский плач.
Петропавел вздрогнул: детского плача он как-то совсем не
ожидал. Не хватало только наткнуться на конверт с грудным
младенцем! Он осторожно двинулся в направлении плача,
внимательно глядя под ноги. Плач стих. Петропавел остановился:
может быть, ребенок не один, может быть, он с матерью? Тогда
глупо к нему идти. Не пойду.
-- Уа-а-а! -- снова донеслось спереди.
-- Это я зря, едва ли...-- громко сказал Петропавел себе и
услышал ответ:
-- Слесаря вызывали? -- причем голос был хриплым.
Вопрос озадачил Петропавла. Не вполне понятно было, как
мог оказаться ночью в поле слесарь и что с этим слесарем тут
делать? Вероятно, к тому же у слесаря был ребенок: ведь
Петропавел отчетливо слышал детский плач. А может быть, это не
слесарев ребенок и слесарь просто украл у кого-нибудь ребенка?
-- Мы не вызывали слесаря! -- строго ответил Петропавел,
нарочно употребив множественное число: для острастки, и еще
более строго спросил:-- Слесарь, это Ваш ребенок или нет?
-- Дед! -- отозвался слесарь.
Петропавел не поверил слесарю. Можно, конечно, допустить,
что он тут со своим ребенком и дедом, но плакал явно не дед, а
ребенок!
-- Почему же у деда детский голосок? -- проницательно
поинтересовался Петропавел.
-- Дед сам невысок! -- Кажется, слесарь был балагуром.
Тогда Петропавел, стараясь, чтобы голос его прозвучал
особенно мужественно, решил все-таки внести ясность в положение
дел.
-- Вот что, слесарь,-- сказал он.-- Все это очень странно.
Почему Вы явились сюда с семьей? Может быть, Вы... кто-то
другой, а не слесарь?
-- Дорогой, я не слесарь! -- ответил слесарь.
-- Вы надо мной издеваетесь?
-- Раздевайтесь!
Тут Петропавел несколько струхнул. Прозвучавший в темноте
приказ напоминал начало разбойничьей сцены.
-- Вы, что же, серьезно? -- спросил Петропавел.
На сей раз ответ был уже и вовсе невразумительным:
-- Вы тоже Сережа.
Петропавел задумался, почему это он Сережа и кто тут еще
Сережа, кроме него, и примирительно пробормотал:
-- Наверное, Вы отчасти правы... В какой-то степени каждый
из нас Сережа, а если так, то, должно быть, и я, как другие,
тоже немножко Сережа ("Что я несу! -- думал он.-- Это просто
бред сумасшедшего!"). Я рад, но мне очень...
-- Оратор, короче! -- оборвали из тьмы.
Петропавел умолк, ожидая худшего. Худшего не происходило.
-- Тут кто-то спрятался!.. -- игриво произнес он, несмотря
на то, что душа у него ушла в пятки.
-- Никто тут не стряпает, -- ответили ему. -- Стряпать тут
не из чего. Это АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ. В нем не растет ничего,
кроме ассоциаций.
-- АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ? Странно...-- Петропавел набрался
смелости и спросил: -- Простите, с кем я все-таки говорю?
-- Хрю-хрю! -- раздалось над полем.
-- Там у Вас еще и поросенок?
-- Нет,-- в голосе послышалась усмешка. -- Паросенок
прибывает в шесть ноль-ноль.
-- Куда прибывает? -- не понял Петропавел.
-- К южной окраине поля. Тут все очень продумано:
восточная окраина охраняется Дамой-с-Каменьями. К северной
окраине, тоже в шесть ноль-ноль, прибывает Паровоз, к западной
-- там начинается озеро -- Пароход, а к южной -- Паросенок. Тут
три вида парового транспорта.
-- Паросенок...-- задумчиво повторил Петропавел и
признался: -- Никогда не слышал о таком транспорте.
-- Не думай, что ты слышал обо всем, что происходит в
мире,-- посоветовали из тьмы.-- Это самое банальное
заблуждение.
-- Ну да!.. -- воскликнул вдруг Петропавел. -- Я вспомнил:
даже выражение есть странное "Класс езды на паросенке"! Я
никогда его не понимал.
-- Вот видишь, и выражение есть!..
-- Но все-таки с кем я разговариваю? Это я к тому, что
Таинственный Остов тоже сначала был не виден, а потом... виден
стал. Во тьме вздохнули:
-- Меня ты никогда не увидишь. Я -- Эхо. Странно, что ты
до сих пор этого не понял.
-- Эхо? -- Петропавел был потрясен.
-- Ты что-нибудь имеешь против?
-- Да нет... Я только привык думать, что Эхо лишь
повторяет чужие слова -- даже не слова, а окончания слов.
-- Интере-е-есно,-- обиженно протянуло Эхо, -- на
основании чего это ты привык так думать? Отвыкни!.. Повторяет
слова не Эхо, а попугай. Не надо путать Эхо с попугаем.
-- Извините меня...-- Петропавел сконфузился.-- Дело в
том, что всегда, когда я раньше слышал Эхо...
-- Раньше ты, наверное, плохо слышал,-- посочувствовали в
ответ.-- Эхо никогда и ничего не воспроизводит в том же самом
виде, в котором получает. Точность -- въедливость королей, и
точность скучна. "Ау" -- "уа", "Вы, что же, серьезно?" -- "Вы
тоже Сережа", "Я рад, но мне очень..." -- "Оратор, короче!" --
если это и повторы, то творческие: пусть довольно бедные, но
ничего более интересного ты не произнес. Повтор хорош тогда,
когда он смысловой: просто пересмешничать -- глупо... Ну-ка,
скажи что-нибудь, да погромче!
-- Э-ге-ге-гей! -- охотно заорал Петропавел.
-- Спаси-ибо, -- уныло протянул Эхо.-- И что прикажешь с
этим делать?.. Вот тебе наглядный пример автоматического
речепроизводства: в подобных ситуациях люди всегда кричат "ау"
или "эге-ге-ге-гей!" чисто механически, не отдавая себе в этом
отчета. Язык владеет человеком... -- Эхо вздохнуло.
-- Человек владеет языком! -- с гордостью за человека
сказал Петропавел.
Эхо хмыкнуло.
-- На твоем месте я не делало бы таких заявлений: право на
них имеют очень немногие. Большинство же просто исполняет волю
языка, подчинено его диктатуре -- и бездумно пользуется тем,
что подбрасывает язык. Мало кто способен на преобразования.
-- Подумаешь, преобразования! -- расхорохорился
Петропавел.-- К чему они? Достаточно просто знать точное
значение слова.
-- У слова нет точного значения: ведь язык -- это тоже
лишь Эхо Мира.-- Эхо помолчало и предложило: -- Ну что, сыграем
напоследок?
-- Опять играть... Во что?
-- Ты выкрикиваешь что-нибудь в темноту, а я подхватываю.
Теперь Петропавел подумал, прежде чем кричать, и выкрикнул
довольно удачно:
-- Белиберда!
-- Бурли, бурда! -- донеслось в ответ.-- Так говорят,
когда варят какую-нибудь похлебку: это заклинание, чтобы она
быстрее варилась: "Бурли, бурда, бурли, бурда, бурли, бурда!"
-- Понятно,-- сказал Петропавел.-- Еще выкрикивать?
-- Выкрикивай все время!
Тут Петропавел усмехнулся и выдал:
-- Асимметричный дуализм языкового знака!
-- А Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! --
незамедлительно откликнулось Эхо.
-- Ничего не понятно,-- придрался Петропавел.-- Кто такая
Сима? И кого она разит?
-- Ты просто не знаешь контекста. А вне контекста слова
воспринимать бесполезно: они утрачивают смысл... Значит, идет
бой!.. -- воодушевилось Эхо.
-- Где идет бой? -- не успел включиться Петропавел.
-- В контексте!.. В контексте может происходить все, что
хочешь. Мне угодно, чтобы в контексте шел бой. И Сима --
предположим, есть такая героиня, известная врагам своей отвагой
и беспощадностью, и зовут ее Сима -- так вот, Сима скачет на
коне в первых рядах бойцов. И вдруг она обнаруживает, что в
винтовке кончились патроны. Сима в отчаянии. А бой
продолжается. Неожиданно Сима замечает, как прямо под ноги ее
коню бросается враг. Тут бы и застрелить его отважной Симе, но
вот беда: нет патронов! И тогда сторонний наблюдатель, --
например, ты! -- видит, как враг прицеливается, чтобы убить
безоружную Симу, а Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! --
Эхо умолкло, тяжело дыша.
-- Какая-то глупая история получилась, -- оценил рассказ
Петропавел.
-- Каков материал -- такова и история, -- обиделось Эхо.
-- Интересно, на что ты рассчитывал, когда выкрикивал эту чушь?
-- Не чушь! -- Петропавел высоко ценил дружбу. -- Так
Белое Безмозглое всегда говорит. А все что касается этой
невероятной легенды про Симу...
Эхо засопело, -- видимо, Сима все-таки была дорога ему как
тема -- и закапризничало:
-- Нет. С Симой так было!
-- Бред. Сивой Кобылы! -- неожиданно для себя отыгрался
Петропавел и удивился: это его собственное маленькое
ассоциативное поле откликнулось в нем. И тотчас же замкнулись
все цепочки, для которых раньше не хватало звеньев --
полузабытых, перемешанных, переиначенных, то есть в конце
концов переработанных, образов, пришедших из книг, пословиц и
поговорок, устойчивых выражений, ставших частью его фантазии,
его памяти, его речевого опыта, его юмора и его ошибок...
И тогда он рассмеялся навстречу Эху, а Эхо рассмеялось
навстречу ему, потому что оба они поняли друг друга: фантазия
свободна, она -- золотая бабочка, живущая один день, один миг:
взмах крыльев -- и прощай! Она уже другая, уже изменилась,
превратилась в маленький цветок, который раскрылся на мгновение
-- и нет его, пропал, осыпался, а лепестки роем белых облачков
плывут по небу: одно -- бабочка, другое -- цветок, третье --
лента, четвертое, пятое, шестое...
И начался рассвет, и выкатился оранжевый бубен солнца, и
мир заплясал под веселую музыку маскарада -- зыбкий,
неуловимый, чудесный!
А ровно в шесть к южной границе АССОЦИАТИВНОГО ПОЛЯ на
всех парах примчался прекрасный розовый Паросенок и
перекликнулся с Паровозом у северной границы и Пароходом у
западной. Он был новеньким, этот Паросенок! И Петропавел
вскочил на него, а с Петропавла, в свою очередь, соскочил
кто-то маленький и лохматый, очертя голову ринувшись назад по
АССОЦИАТИВНОМУ ПОЛЮ: это был небольшой медведь, который
наступил Петропавлу на ухо еще в детстве и только теперь слез.
А Паросенок загудел и со страшной скоростью понесся вперед -- у
Петропавла даже дух перехватило: он никак не ожидал, что может
показать такой класс езды на Паросенке!
Паросенок развил немыслимую скорость: Петропавел даже
удивился, когда увидел, что -- взмыленный и задыхающийся -- их
все-таки догнал Гном Небесный: он молча сунул ему в руку
какую-то бумажку и сразу же безнадежно отстал. "Следить за
тобой прекращаю,-- было написано там,-- невозможно угнаться.
Гном..."
Паросенок доставил Петропавла на площадь какого-то города,
в котором, казалось, никто не жил. Петропавел огляделся и
наугад отправился по одной из улиц. Чем дальше он шел по этой
улице, тем отчетливее слышал гул, по-видимому, толпы.
Неожиданно улица сделала поворот -- и Петропавел увидел еще
одну, очень широкую, улицу: она была запружена людьми, которые
никуда не двигались. Мало того, что они заполнили мостовую, они
еще высовывались изо всех окон и свисали со всех балконов.
-- Что случилось? -- спросил Петропавел у кого попало, и
этот кто попало возбужденно забормотал:
-- Дело в том, что кого-то водят по улицам: наверное, это
напоказ, что в нашем НАСЕЛЕННОМ ПУНКТИКЕ -- редкость.
-- Слона! -- подсказал Петропавел.-- По улицам слона
водили...
-- Если бы слона! -- не дослушал кто попало. -- Вы только
посмотрите на него, попробуйте протолкнуться!
Петропавел попробовал и протолкнулся,-- правда, не без
труда. На маленьком Пятачке свободного пространства какие-то
ребята действительно водили по кругу существо, производившее
очень двойственное впечатление. В общем-то, на первый взгляд,
просматривалось отдаленное сходство со слоном, но,
присмотревшись, вы уже не увидели бы этого сходства и сказали
бы, что существо, скорее, напоминает домашнее животное, из
мелких. Оно не то было, не то не было покрыто шерстью, не то
имело, не то не имело хобот и казалось не то агрессивным, не то
совершенно миролюбивым. В сознании Петропавла мелькнула не
вполне отчетливая ассоциация с Гуллипутом, но он не смог
удержать ее и стал просто смотреть, как существо это маленькими
кругами водили.
-- Чего это вы его тут водите? -- спросил Петропавел.
-- А они в диковинку у нас! -- раздался подготовленный
ответ.
-- Кто?
-- Да вот такие, как этот.
Между тем водимое существо выглядело уже изрядно
замученным. Петропавел изо всех сил сосредоточился на нем и
внезапно вычислил:
-- Да это же Слономоська, путь к которому долог и
труден!..
-- Ну, слава богу! -- ответило существо и, обратившись к
толпе, заявило: -- Вот вам простой логический пример того, как
некто, предварительно обдумав, кто такой Слономоська, искренне
принимает меня за Слономоську, поскольку считает, что я
Слономоська, каковым я de facto и являюсь в его глазах.
-- Оно разговаривает! -- раздались отовсюду крики ужаса --
и в панике люди бросились врассыпную: миг -- и улица опустела.
-- Вы по какому вопросу? -- сразу поинтересовался
Слономоська.
-- Спящая Уродина,-- лаконично ответил Петропавел, понимая
гнев Слономоськи по поводу глупости людей. Слономоська
вздрогнул:
-- А что с ней?
-- Ничего-ничего, -- счел необходимым успокоить его
Петропавел. -- Просто я хочу попросить Вас проводить меня к
ней... или рассказать, как пройти. Я должен поцеловать ее.
-- Спящая Уродина -- моя невеста, -- неожиданно сообщил
Слономоська. -- Я поставлю ее в известность об этом после сна.
-- Поздравляю Вас,-- пролепетал Петропавел, не веря своим
ушам.-- Я видите ли, и не собирался на ней жениться: только
поцеловать -- и все...
-- Целовать без намерения жениться -- свинство! -- гневно
выкрикнул Слономоська.
-- Да просто так нужно, поймите! По преданию... --
оправдывался Петропавел.
-- В тексте предания упомянуто Ваше имя? -- осведомился
Слономоська.
-- Еще не хватало! -- не сдержался Петропавел.-- Слава
богу, нет!..
-- Ну, милый мой... Зачем же Вы берете на себя такие
полномочия? Вы напоминаете мне человека, который, случайно
завидев судно, готовое к спуску на воду, разбивает о его нос
бутылку шампанского и провозглашает: "Нарекаю это судно
"Королева Элизабет", после чего судно все равно остается
безымянным, потому как дать ему имя может не кто угодно, а
только тот, кому предоставлены соответствующие полномочия".
-- Но я не сам решил целовать Спящую Уродину! Так решил
народ. Мне-то уже, во всяком случае, это удовольствия не
доставит.
Слономоська заплакал и запричитал:
-- Это свинство с Вашей стороны -- так отзываться о ней! А
целовать без удовольствия -- дважды свинство. Вы свинья,
голубчик! Даже, две свиньи.
-- Прекратите истерику,-- сказал Петропавел. -- Спящая
Уродина и не заметит, кто ее поцеловал. Она проснется после
этого. А во время поцелуя она все еще будет спать как мертвая.
И видеть сны.
-- Да она и не проснется от Вашего поцелуя,-- успокоился
вдруг Слономоська. -- В предании говорится: "...и поцелует
Спящую Уродину как свою возлюбленную". Вам так не поцеловать.
-- Так ее никому не поцеловать,-- обобщил Петропавел.--
Трудно предположить, что в нее кто-нибудь влюбится.
-- В Вас просто абсурдности маловато для такого
предположения. -- После этого заявления Слономоська, кажется,
почувствовал себя отчаянным парнем и бросил Петропавлу в лицо:
-- Я влюблен в Спящую Уродину.
Петропавел смутился:
-- Прошу прощения... только я что-то не соображу, почему
бы Вам самому не поцеловать ту, в которую Вы влюблены.
Слономоська сразу весь сник:
-- Видите ли... я бы хотел, чтобы Вы меня правильно
поняли... я не могу: это как-то уж слишком само собой
разумеется. А все, что слишком само собой разумеется, идет
вразрез с моей природой. Природа моя ужасно противоречива.
-- И -- что же? -- Петропавел ничего не понял.
-- Ну... и... Дело в том, что у меня тяжелое
наследственное заболевание -- мания двуличия. Все, что не
содержит в себе противоречия, исключено для меня. Я влюблен в
Спящую Уродину и хочу жениться на ней, но, поскольку именно
такое положение дел не противоречит поцелую, как раз он-то для
меня и невозможен.
-- Это настолько серьезно? -- спросил Петропавел.
-- Очень, -- заплакал Слономоська. -- Когда я понял, что
могу сделать Спящую Уродину несчастной, если предложу ей жизнь
без поцелуев, я решил покончить с собой. Но и это оказалось
невозможным. Я так и не сумел решить, кого убить в себе --
Слона или Моську: ведь в соответствии с моей противоречивой
природой, убив одного, я должен был сохранить жизнь другому. И
я понял тогда, что весь я не умру.
-- М-да, -- сказал Петропавел. -- Печальная история. А
чего Вы на меня-то взъелись, если сами не собираетесь целовать
Спящую Уродину?
-- Но ведь Ваша природа не столь противоречива! Для Вас
ненормально целовать не по любви? Поэтому, прежде чем целовать
Спящую Уродину, Вы, как нормальный человек -- а я надеюсь, что
передо мною нормальный человек! -- обязаны влюбиться в нее. В
противном случае я растопчу Вас. -- Петропавел посмотрел на
страшного Слономоську и понял, что тот растопчет. -- Однако
влюбиться в нее Вы, конечно, не сможете. Она страшна, как
смерть.
-- Не скажите, -- задумчиво возразил Петропавел. -- Смерть
страшнее. -- Слономоська улыбнулся, восприняв это заявление как
комплимент Спящей Уродине, а Петропавел с грустью продолжал: --
Но скорее уж Вы уговорите меня жениться на ней -- это все-таки
во многом внешняя сторона дела, -- чем влюбиться в нее: тут уж
сердцу не прикажешь!
Они помолчали. Ситуация казалась безвыходной.
-- Я думаю, -- очнулся вдруг Слономоська, -- что при
решении вопроса нам нужно исходить из интересов Спящей Уродины.
Она все-таки женщина. Кого из нас она предпочтет?
-- Конечно, Вас! -- уверенно ответил Петропавел. --
Страшных всегда к страшным тянет.
-- Правда? -- обрадовался Слономоська и рассмеялся.
Петропавел хотел было ответить, что, дескать, правда, но
он не был так уж уверен в истинности последнего суждения и
смолчал, а сказал следующее:
-- Это можно узнать только от нее самой. Однако она спит,
и черт ее разбудит!
-- Не черт, а кто-то из нас, -- уточнил Слономоська. --
Если Вы, то я Вас растопчу.
-- Я помню, -- нарочито небрежно заметил Петропавел.
-- Итак, что же мы имеем? -- начал рассуждать Слономоська.
-- Во-первых, мы имеем меня, который любит и хочет жениться, но
не может поцеловать. Во-вторых, мы имеем Вас, который хочет
поцеловать и в крайнем случае, если я правильно понял Ваше
заявление, жениться, но не может полюбить. Состав явно неполон.
Нам необходим третий, который любит и хочет поцеловать, но не
может жениться.
-- А на кой он нам? -- опять не понял Петропавел.
-- Если предлагать Спящей Уродине выбор, то нехорошо
предоставлять в ее распоряжение часть вместо целого. Так, если
Вы угощаете меня яблоком, то в высшей степени невежливо
предлагать мне уже надкушенный плод. Итак, есть ли у нас
кандидатура? -- Слономоська задумался и приблизительно через 12
часов воскликнул: -- Она у нас есть! Это Бон Жуан.
Самое страшное для него -- жениться, а любить и целовать
он в крайнем случае согласиться может!
-- Но она же спит!-- иерихонской трубой возопил
Петропавел. -- Как же можно предлагать ей какой-то выбор --
сонной?
-- Спит, спит!.. -- проворчал Слономоська. -- Подумаешь,
спит! Каждый спит! Проснется -- опять уснет, ничего с ней не
сделается. Вопрос, между прочим, для нее важен -- не для нас! А
не захочет проснуться -- пусть так и спит, пока не подохнет во
равных.
Петропавел, едва держась на ногах, безуспешно пытался
сообразить, что такое нечестный бой, как вдруг на краю поля
появилась гонимая ураганным ветром и послушно, хоть и
бесконвойно, продвигавшаяся вперед колонна, в составе которой
ему удалось различить несколько знакомых фигур. Чем ближе
подходила колонна, тем больше их обнаруживал Петропавел: Бон
Жуан, Ой ли-Лукой ли. Белое Безмозглое, Пластилин Мира,
Старик-без-Глаза, Гуллипут и дальше -- Тридевятая Цаца,
увеличивавшаяся до невероятных размеров,
Всадник-с-Двумя-Головами, Смежная Королева, а за ней кто-то
незнакомый (может быть, Тупой Рыцарь?), Воще Бессмертный -- они
понуро брели по полю, над которым уже вовсю свирепствовали
стихии, и замыкающие -- они летели! -- Гном Небесный и
влюбленный в небо Летучий Нидерландец...
В мгновенье ока Петропавел оказался возле колонны:
-- Сколько вас? -- воскликнул он.-- Куда вас гонят?
-- Свали в туман! -- услышал он родной разнорегистровый
голос Смежной Королевы.-- Все мы -- пленники
Муравья-разбойника.
Петропавел просто озверел от этого сведения. Еще бы не
озвереть: крохотная букашка, продукт народного суеверия -- и
так распоясаться! Мало того, что его и вообще-то не видно
невооруженным глазом... стоп! Эта мысль показалась Петропавлу
продуктивной. Вот что! Надо вооружить глаз! Только вооружив
глаз можно победить Муравья-разбойника.
Теперь надо было срочно решить, какой именно глаз
вооружить -- правый или левый. Конечно, левый: левый у него
единица, а правый -- минус 0,5! Чтобы выиграть время и
деморализовать противника, Петропавел громко крикнул в бурю:
-- Эй, Муравей-разбойник! -- голос его звучал сильно и
нагло.-- Если не хочешь честного боя, тогда я вооружаю глаз!
-- Какой -- правый или левый? -- богатырски пропищал
хитрый Муравей-разбойник. -- Левый! -- злорадно гаркнул
Петропавел. -- Ну, мне конец! -- в богатырском пописке
послышался ужас.
-- Думаю, что да! -- сухо, но громко крикнул Петропавел и
захохотал.
Однако чем вооружать левый глаз? Ничего не было под рукой,
а левый глаз уже разошелся и жаждал крови.
Внезапно в единственном глазу Старика-без-Глаза он увидел
соринку и, как ни был занят размышлениями, заметил:
-- У Вас соринка в глазу.-- Замечание прозвучало вполне
вежливо.
-- А у себя в глазу бревна не видишь? -- в обычной своей
нахальной манере осведомился изнуренный старик.
-- В каком глазу? -- с надеждой крикнул Петропавел,
перекрывая вой бури.
-- Да вот же, в левом! -- ответил старик и как бы между
прочим добавил: -- Глаз, вооруженный бревном,-- страшная сила.
-- Помогите! -- все поняв, богатырским пописком пискнул
Муравей-разбойник откуда-то с юго-востока -- и навстречу
богатырскому этому пописку Петропавел мощно метнул левым глазом
свое бревно. Толстенное и длинное, оно с грохотом упало на
землю, похоронив под собой Муравья-разбойника...
А из разоруженного левого глаза Петропавла упала на место
этой бесславной смерти чистая слеза.
И стало тихо вокруг. И выросли цветы. И Гном Небесный
запорхал с цветка на цветок, собирая в зеленую эмалированную
кружку сладкий нектар.
-- Выпьем за нашу победу в нечестном бою! -- крикнул он
бодро и единым залпом осушил кружечку. Прочие облизнулись...
А Петропавел вдруг начал ощущать в себе сильные перемены.
Глазом, из которого выпало бревно, он видел мир совсем не так,
как прежде. Ничто в его знакомых уже не казалось ему странным:
ни размалеванная пустота на лице Белого Безмозглого, ни
колебания в возрасте у Старика-без-Глаза, ни даже
постоянно-переменный рост Гуллипута, ни повадки Шармен... А вот
что это за незнакомое лицо -- длинное и худое, похожее на
лошадиную морду страшной доброты?
-- Разрешите представиться...-- начал Петропавел.
-- Представлялись уже,-- проворчал незнакомец. -- Раньше
ты меня просто не видел: у тебя бревно в глазу было.
Таинственный Остов.
Петропавел бросился к нему на шею, а тот, отстраняясь,
ворчал:
-- Довольно... Ты же не Шармен, ей богу! Между тем все
вокруг увлеклись уже общим делом, больше не обращая на
Петропавла внимания. Они подвязывали к выпавшему из его глаза
бревну толстые канаты, чтобы отнести это бревно в надлежащее
место и там учредить, как понял Петропавел по отдельным
возбужденным возгласам, "Мемориальный Музей Бревна, Убивавшего
Муравья-разбойника". Петропавла насторожила форма причастия:
это было причастие несовершенного вида.
-- Почему в названии вы употребляете причастие
несовершенного вида? -- обратился он к суетившемуся поблизости
Гному Небесному.
-- Потому что по отношению к несовершенным действиям
употребляются глаголы и причастия несовершенного вида,--
ответил эрудированный Гном. -- А в данном случае никакого
действия совершено не было.
-- Что значит -- не было, -- растерялся Петропавел, --
когда было? Я ведь убил Вашего Муравья-разбойника и спас вас от
плена и гибели!
-- А ты всегда лезешь не в свое дело, мы уж к этому
привыкли,-- походя отчитал его Гном Небесный.-- К счастью,
здешние события не зависят от тебя, так что ты не убил, а
убивал, не спас, а спасал... то есть события происходить-то
происходили, да не произошли. Муравей-разбойник жив и, даст
бог, здоров, наш священный ужас, как и водится, неизбывен,--
стало быть, ничто не изменилось! Правда, у тебя из глаза
наконец выпало бревно, но это твои проблемы... А у нас, как
говорится, и волки сыты, и овцы в теле.
-- Чему же вы все тогда радовались? -- спросил Петропавел.
-- Жизни...-- развел руками Гном Небесный. -- Вечной Жизни
и... многообразию форм ее проявления. Не понимаю, что тебя тут
смущает.
-- А зачем вам в таком случае мемориальный музей? Ведь
мемориальный музей -- это увековечивание памяти о ком-то
умершем... У вас же никто не умер!
-- Какой-какой музей? -- переспросил Гном Небесный. --
Произнеси-ка это слово по слогам!
-- Ме-мо-ри-аль-ный...
-- Мы такого музея не учреждаем. Мы учреждаем музей
Мимо-реальный. У нас тут все мимо-реальное. И Гном Небесный
стремглав полетел вслед за остальными, уже тащившими куда-то
мимореальное бревно.
Петропавлу ничего не оставалось делать, как отправиться
своей дорогой. Чтобы не думать о случившемся, он снова стал
напевать, правда, теперь уже совсем безобидную песенку:
Жир был у бабушки --
смерть от глюкозы!
Вот как, вот как --
смерть от глюкозы!
Он хотел задуматься над горькой судьбиной неизвестно
откуда взявшейся в песне жирной бабушки, но не успел, потому
что внезапно стемнело. Сделалось как-то жутковато, и, чтобы
убедить себя в том, что бояться нечего, Петропавел громко
крикнул в темноту:
-- Ау-у-у!
-- Уа-а-а! -- тут же раздался из сумерек детский плач.
Петропавел вздрогнул: детского плача он как-то совсем не
ожидал. Не хватало только наткнуться на конверт с грудным
младенцем! Он осторожно двинулся в направлении плача,
внимательно глядя под ноги. Плач стих. Петропавел остановился:
может быть, ребенок не один, может быть, он с матерью? Тогда
глупо к нему идти. Не пойду.
-- Уа-а-а! -- снова донеслось спереди.
-- Это я зря, едва ли...-- громко сказал Петропавел себе и
услышал ответ:
-- Слесаря вызывали? -- причем голос был хриплым.
Вопрос озадачил Петропавла. Не вполне понятно было, как
мог оказаться ночью в поле слесарь и что с этим слесарем тут
делать? Вероятно, к тому же у слесаря был ребенок: ведь
Петропавел отчетливо слышал детский плач. А может быть, это не
слесарев ребенок и слесарь просто украл у кого-нибудь ребенка?
-- Мы не вызывали слесаря! -- строго ответил Петропавел,
нарочно употребив множественное число: для острастки, и еще
более строго спросил:-- Слесарь, это Ваш ребенок или нет?
-- Дед! -- отозвался слесарь.
Петропавел не поверил слесарю. Можно, конечно, допустить,
что он тут со своим ребенком и дедом, но плакал явно не дед, а
ребенок!
-- Почему же у деда детский голосок? -- проницательно
поинтересовался Петропавел.
-- Дед сам невысок! -- Кажется, слесарь был балагуром.
Тогда Петропавел, стараясь, чтобы голос его прозвучал
особенно мужественно, решил все-таки внести ясность в положение
дел.
-- Вот что, слесарь,-- сказал он.-- Все это очень странно.
Почему Вы явились сюда с семьей? Может быть, Вы... кто-то
другой, а не слесарь?
-- Дорогой, я не слесарь! -- ответил слесарь.
-- Вы надо мной издеваетесь?
-- Раздевайтесь!
Тут Петропавел несколько струхнул. Прозвучавший в темноте
приказ напоминал начало разбойничьей сцены.
-- Вы, что же, серьезно? -- спросил Петропавел.
На сей раз ответ был уже и вовсе невразумительным:
-- Вы тоже Сережа.
Петропавел задумался, почему это он Сережа и кто тут еще
Сережа, кроме него, и примирительно пробормотал:
-- Наверное, Вы отчасти правы... В какой-то степени каждый
из нас Сережа, а если так, то, должно быть, и я, как другие,
тоже немножко Сережа ("Что я несу! -- думал он.-- Это просто
бред сумасшедшего!"). Я рад, но мне очень...
-- Оратор, короче! -- оборвали из тьмы.
Петропавел умолк, ожидая худшего. Худшего не происходило.
-- Тут кто-то спрятался!.. -- игриво произнес он, несмотря
на то, что душа у него ушла в пятки.
-- Никто тут не стряпает, -- ответили ему. -- Стряпать тут
не из чего. Это АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ. В нем не растет ничего,
кроме ассоциаций.
-- АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ? Странно...-- Петропавел набрался
смелости и спросил: -- Простите, с кем я все-таки говорю?
-- Хрю-хрю! -- раздалось над полем.
-- Там у Вас еще и поросенок?
-- Нет,-- в голосе послышалась усмешка. -- Паросенок
прибывает в шесть ноль-ноль.
-- Куда прибывает? -- не понял Петропавел.
-- К южной окраине поля. Тут все очень продумано:
восточная окраина охраняется Дамой-с-Каменьями. К северной
окраине, тоже в шесть ноль-ноль, прибывает Паровоз, к западной
-- там начинается озеро -- Пароход, а к южной -- Паросенок. Тут
три вида парового транспорта.
-- Паросенок...-- задумчиво повторил Петропавел и
признался: -- Никогда не слышал о таком транспорте.
-- Не думай, что ты слышал обо всем, что происходит в
мире,-- посоветовали из тьмы.-- Это самое банальное
заблуждение.
-- Ну да!.. -- воскликнул вдруг Петропавел. -- Я вспомнил:
даже выражение есть странное "Класс езды на паросенке"! Я
никогда его не понимал.
-- Вот видишь, и выражение есть!..
-- Но все-таки с кем я разговариваю? Это я к тому, что
Таинственный Остов тоже сначала был не виден, а потом... виден
стал. Во тьме вздохнули:
-- Меня ты никогда не увидишь. Я -- Эхо. Странно, что ты
до сих пор этого не понял.
-- Эхо? -- Петропавел был потрясен.
-- Ты что-нибудь имеешь против?
-- Да нет... Я только привык думать, что Эхо лишь
повторяет чужие слова -- даже не слова, а окончания слов.
-- Интере-е-есно,-- обиженно протянуло Эхо, -- на
основании чего это ты привык так думать? Отвыкни!.. Повторяет
слова не Эхо, а попугай. Не надо путать Эхо с попугаем.
-- Извините меня...-- Петропавел сконфузился.-- Дело в
том, что всегда, когда я раньше слышал Эхо...
-- Раньше ты, наверное, плохо слышал,-- посочувствовали в
ответ.-- Эхо никогда и ничего не воспроизводит в том же самом
виде, в котором получает. Точность -- въедливость королей, и
точность скучна. "Ау" -- "уа", "Вы, что же, серьезно?" -- "Вы
тоже Сережа", "Я рад, но мне очень..." -- "Оратор, короче!" --
если это и повторы, то творческие: пусть довольно бедные, но
ничего более интересного ты не произнес. Повтор хорош тогда,
когда он смысловой: просто пересмешничать -- глупо... Ну-ка,
скажи что-нибудь, да погромче!
-- Э-ге-ге-гей! -- охотно заорал Петропавел.
-- Спаси-ибо, -- уныло протянул Эхо.-- И что прикажешь с
этим делать?.. Вот тебе наглядный пример автоматического
речепроизводства: в подобных ситуациях люди всегда кричат "ау"
или "эге-ге-ге-гей!" чисто механически, не отдавая себе в этом
отчета. Язык владеет человеком... -- Эхо вздохнуло.
-- Человек владеет языком! -- с гордостью за человека
сказал Петропавел.
Эхо хмыкнуло.
-- На твоем месте я не делало бы таких заявлений: право на
них имеют очень немногие. Большинство же просто исполняет волю
языка, подчинено его диктатуре -- и бездумно пользуется тем,
что подбрасывает язык. Мало кто способен на преобразования.
-- Подумаешь, преобразования! -- расхорохорился
Петропавел.-- К чему они? Достаточно просто знать точное
значение слова.
-- У слова нет точного значения: ведь язык -- это тоже
лишь Эхо Мира.-- Эхо помолчало и предложило: -- Ну что, сыграем
напоследок?
-- Опять играть... Во что?
-- Ты выкрикиваешь что-нибудь в темноту, а я подхватываю.
Теперь Петропавел подумал, прежде чем кричать, и выкрикнул
довольно удачно:
-- Белиберда!
-- Бурли, бурда! -- донеслось в ответ.-- Так говорят,
когда варят какую-нибудь похлебку: это заклинание, чтобы она
быстрее варилась: "Бурли, бурда, бурли, бурда, бурли, бурда!"
-- Понятно,-- сказал Петропавел.-- Еще выкрикивать?
-- Выкрикивай все время!
Тут Петропавел усмехнулся и выдал:
-- Асимметричный дуализм языкового знака!
-- А Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! --
незамедлительно откликнулось Эхо.
-- Ничего не понятно,-- придрался Петропавел.-- Кто такая
Сима? И кого она разит?
-- Ты просто не знаешь контекста. А вне контекста слова
воспринимать бесполезно: они утрачивают смысл... Значит, идет
бой!.. -- воодушевилось Эхо.
-- Где идет бой? -- не успел включиться Петропавел.
-- В контексте!.. В контексте может происходить все, что
хочешь. Мне угодно, чтобы в контексте шел бой. И Сима --
предположим, есть такая героиня, известная врагам своей отвагой
и беспощадностью, и зовут ее Сима -- так вот, Сима скачет на
коне в первых рядах бойцов. И вдруг она обнаруживает, что в
винтовке кончились патроны. Сима в отчаянии. А бой
продолжается. Неожиданно Сима замечает, как прямо под ноги ее
коню бросается враг. Тут бы и застрелить его отважной Симе, но
вот беда: нет патронов! И тогда сторонний наблюдатель, --
например, ты! -- видит, как враг прицеливается, чтобы убить
безоружную Симу, а Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! --
Эхо умолкло, тяжело дыша.
-- Какая-то глупая история получилась, -- оценил рассказ
Петропавел.
-- Каков материал -- такова и история, -- обиделось Эхо.
-- Интересно, на что ты рассчитывал, когда выкрикивал эту чушь?
-- Не чушь! -- Петропавел высоко ценил дружбу. -- Так
Белое Безмозглое всегда говорит. А все что касается этой
невероятной легенды про Симу...
Эхо засопело, -- видимо, Сима все-таки была дорога ему как
тема -- и закапризничало:
-- Нет. С Симой так было!
-- Бред. Сивой Кобылы! -- неожиданно для себя отыгрался
Петропавел и удивился: это его собственное маленькое
ассоциативное поле откликнулось в нем. И тотчас же замкнулись
все цепочки, для которых раньше не хватало звеньев --
полузабытых, перемешанных, переиначенных, то есть в конце
концов переработанных, образов, пришедших из книг, пословиц и
поговорок, устойчивых выражений, ставших частью его фантазии,
его памяти, его речевого опыта, его юмора и его ошибок...
И тогда он рассмеялся навстречу Эху, а Эхо рассмеялось
навстречу ему, потому что оба они поняли друг друга: фантазия
свободна, она -- золотая бабочка, живущая один день, один миг:
взмах крыльев -- и прощай! Она уже другая, уже изменилась,
превратилась в маленький цветок, который раскрылся на мгновение
-- и нет его, пропал, осыпался, а лепестки роем белых облачков
плывут по небу: одно -- бабочка, другое -- цветок, третье --
лента, четвертое, пятое, шестое...
И начался рассвет, и выкатился оранжевый бубен солнца, и
мир заплясал под веселую музыку маскарада -- зыбкий,
неуловимый, чудесный!
А ровно в шесть к южной границе АССОЦИАТИВНОГО ПОЛЯ на
всех парах примчался прекрасный розовый Паросенок и
перекликнулся с Паровозом у северной границы и Пароходом у
западной. Он был новеньким, этот Паросенок! И Петропавел
вскочил на него, а с Петропавла, в свою очередь, соскочил
кто-то маленький и лохматый, очертя голову ринувшись назад по
АССОЦИАТИВНОМУ ПОЛЮ: это был небольшой медведь, который
наступил Петропавлу на ухо еще в детстве и только теперь слез.
А Паросенок загудел и со страшной скоростью понесся вперед -- у
Петропавла даже дух перехватило: он никак не ожидал, что может
показать такой класс езды на Паросенке!
Паросенок развил немыслимую скорость: Петропавел даже
удивился, когда увидел, что -- взмыленный и задыхающийся -- их
все-таки догнал Гном Небесный: он молча сунул ему в руку
какую-то бумажку и сразу же безнадежно отстал. "Следить за
тобой прекращаю,-- было написано там,-- невозможно угнаться.
Гном..."
Паросенок доставил Петропавла на площадь какого-то города,
в котором, казалось, никто не жил. Петропавел огляделся и
наугад отправился по одной из улиц. Чем дальше он шел по этой
улице, тем отчетливее слышал гул, по-видимому, толпы.
Неожиданно улица сделала поворот -- и Петропавел увидел еще
одну, очень широкую, улицу: она была запружена людьми, которые
никуда не двигались. Мало того, что они заполнили мостовую, они
еще высовывались изо всех окон и свисали со всех балконов.
-- Что случилось? -- спросил Петропавел у кого попало, и
этот кто попало возбужденно забормотал:
-- Дело в том, что кого-то водят по улицам: наверное, это
напоказ, что в нашем НАСЕЛЕННОМ ПУНКТИКЕ -- редкость.
-- Слона! -- подсказал Петропавел.-- По улицам слона
водили...
-- Если бы слона! -- не дослушал кто попало. -- Вы только
посмотрите на него, попробуйте протолкнуться!
Петропавел попробовал и протолкнулся,-- правда, не без
труда. На маленьком Пятачке свободного пространства какие-то
ребята действительно водили по кругу существо, производившее
очень двойственное впечатление. В общем-то, на первый взгляд,
просматривалось отдаленное сходство со слоном, но,
присмотревшись, вы уже не увидели бы этого сходства и сказали
бы, что существо, скорее, напоминает домашнее животное, из
мелких. Оно не то было, не то не было покрыто шерстью, не то
имело, не то не имело хобот и казалось не то агрессивным, не то
совершенно миролюбивым. В сознании Петропавла мелькнула не
вполне отчетливая ассоциация с Гуллипутом, но он не смог
удержать ее и стал просто смотреть, как существо это маленькими
кругами водили.
-- Чего это вы его тут водите? -- спросил Петропавел.
-- А они в диковинку у нас! -- раздался подготовленный
ответ.
-- Кто?
-- Да вот такие, как этот.
Между тем водимое существо выглядело уже изрядно
замученным. Петропавел изо всех сил сосредоточился на нем и
внезапно вычислил:
-- Да это же Слономоська, путь к которому долог и
труден!..
-- Ну, слава богу! -- ответило существо и, обратившись к
толпе, заявило: -- Вот вам простой логический пример того, как
некто, предварительно обдумав, кто такой Слономоська, искренне
принимает меня за Слономоську, поскольку считает, что я
Слономоська, каковым я de facto и являюсь в его глазах.
-- Оно разговаривает! -- раздались отовсюду крики ужаса --
и в панике люди бросились врассыпную: миг -- и улица опустела.
-- Вы по какому вопросу? -- сразу поинтересовался
Слономоська.
-- Спящая Уродина,-- лаконично ответил Петропавел, понимая
гнев Слономоськи по поводу глупости людей. Слономоська
вздрогнул:
-- А что с ней?
-- Ничего-ничего, -- счел необходимым успокоить его
Петропавел. -- Просто я хочу попросить Вас проводить меня к
ней... или рассказать, как пройти. Я должен поцеловать ее.
-- Спящая Уродина -- моя невеста, -- неожиданно сообщил
Слономоська. -- Я поставлю ее в известность об этом после сна.
-- Поздравляю Вас,-- пролепетал Петропавел, не веря своим
ушам.-- Я видите ли, и не собирался на ней жениться: только
поцеловать -- и все...
-- Целовать без намерения жениться -- свинство! -- гневно
выкрикнул Слономоська.
-- Да просто так нужно, поймите! По преданию... --
оправдывался Петропавел.
-- В тексте предания упомянуто Ваше имя? -- осведомился
Слономоська.
-- Еще не хватало! -- не сдержался Петропавел.-- Слава
богу, нет!..
-- Ну, милый мой... Зачем же Вы берете на себя такие
полномочия? Вы напоминаете мне человека, который, случайно
завидев судно, готовое к спуску на воду, разбивает о его нос
бутылку шампанского и провозглашает: "Нарекаю это судно
"Королева Элизабет", после чего судно все равно остается
безымянным, потому как дать ему имя может не кто угодно, а
только тот, кому предоставлены соответствующие полномочия".
-- Но я не сам решил целовать Спящую Уродину! Так решил
народ. Мне-то уже, во всяком случае, это удовольствия не
доставит.
Слономоська заплакал и запричитал:
-- Это свинство с Вашей стороны -- так отзываться о ней! А
целовать без удовольствия -- дважды свинство. Вы свинья,
голубчик! Даже, две свиньи.
-- Прекратите истерику,-- сказал Петропавел. -- Спящая
Уродина и не заметит, кто ее поцеловал. Она проснется после
этого. А во время поцелуя она все еще будет спать как мертвая.
И видеть сны.
-- Да она и не проснется от Вашего поцелуя,-- успокоился
вдруг Слономоська. -- В предании говорится: "...и поцелует
Спящую Уродину как свою возлюбленную". Вам так не поцеловать.
-- Так ее никому не поцеловать,-- обобщил Петропавел.--
Трудно предположить, что в нее кто-нибудь влюбится.
-- В Вас просто абсурдности маловато для такого
предположения. -- После этого заявления Слономоська, кажется,
почувствовал себя отчаянным парнем и бросил Петропавлу в лицо:
-- Я влюблен в Спящую Уродину.
Петропавел смутился:
-- Прошу прощения... только я что-то не соображу, почему
бы Вам самому не поцеловать ту, в которую Вы влюблены.
Слономоська сразу весь сник:
-- Видите ли... я бы хотел, чтобы Вы меня правильно
поняли... я не могу: это как-то уж слишком само собой
разумеется. А все, что слишком само собой разумеется, идет
вразрез с моей природой. Природа моя ужасно противоречива.
-- И -- что же? -- Петропавел ничего не понял.
-- Ну... и... Дело в том, что у меня тяжелое
наследственное заболевание -- мания двуличия. Все, что не
содержит в себе противоречия, исключено для меня. Я влюблен в
Спящую Уродину и хочу жениться на ней, но, поскольку именно
такое положение дел не противоречит поцелую, как раз он-то для
меня и невозможен.
-- Это настолько серьезно? -- спросил Петропавел.
-- Очень, -- заплакал Слономоська. -- Когда я понял, что
могу сделать Спящую Уродину несчастной, если предложу ей жизнь
без поцелуев, я решил покончить с собой. Но и это оказалось
невозможным. Я так и не сумел решить, кого убить в себе --
Слона или Моську: ведь в соответствии с моей противоречивой
природой, убив одного, я должен был сохранить жизнь другому. И
я понял тогда, что весь я не умру.
-- М-да, -- сказал Петропавел. -- Печальная история. А
чего Вы на меня-то взъелись, если сами не собираетесь целовать
Спящую Уродину?
-- Но ведь Ваша природа не столь противоречива! Для Вас
ненормально целовать не по любви? Поэтому, прежде чем целовать
Спящую Уродину, Вы, как нормальный человек -- а я надеюсь, что
передо мною нормальный человек! -- обязаны влюбиться в нее. В
противном случае я растопчу Вас. -- Петропавел посмотрел на
страшного Слономоську и понял, что тот растопчет. -- Однако
влюбиться в нее Вы, конечно, не сможете. Она страшна, как
смерть.
-- Не скажите, -- задумчиво возразил Петропавел. -- Смерть
страшнее. -- Слономоська улыбнулся, восприняв это заявление как
комплимент Спящей Уродине, а Петропавел с грустью продолжал: --
Но скорее уж Вы уговорите меня жениться на ней -- это все-таки
во многом внешняя сторона дела, -- чем влюбиться в нее: тут уж
сердцу не прикажешь!
Они помолчали. Ситуация казалась безвыходной.
-- Я думаю, -- очнулся вдруг Слономоська, -- что при
решении вопроса нам нужно исходить из интересов Спящей Уродины.
Она все-таки женщина. Кого из нас она предпочтет?
-- Конечно, Вас! -- уверенно ответил Петропавел. --
Страшных всегда к страшным тянет.
-- Правда? -- обрадовался Слономоська и рассмеялся.
Петропавел хотел было ответить, что, дескать, правда, но
он не был так уж уверен в истинности последнего суждения и
смолчал, а сказал следующее:
-- Это можно узнать только от нее самой. Однако она спит,
и черт ее разбудит!
-- Не черт, а кто-то из нас, -- уточнил Слономоська. --
Если Вы, то я Вас растопчу.
-- Я помню, -- нарочито небрежно заметил Петропавел.
-- Итак, что же мы имеем? -- начал рассуждать Слономоська.
-- Во-первых, мы имеем меня, который любит и хочет жениться, но
не может поцеловать. Во-вторых, мы имеем Вас, который хочет
поцеловать и в крайнем случае, если я правильно понял Ваше
заявление, жениться, но не может полюбить. Состав явно неполон.
Нам необходим третий, который любит и хочет поцеловать, но не
может жениться.
-- А на кой он нам? -- опять не понял Петропавел.
-- Если предлагать Спящей Уродине выбор, то нехорошо
предоставлять в ее распоряжение часть вместо целого. Так, если
Вы угощаете меня яблоком, то в высшей степени невежливо
предлагать мне уже надкушенный плод. Итак, есть ли у нас
кандидатура? -- Слономоська задумался и приблизительно через 12
часов воскликнул: -- Она у нас есть! Это Бон Жуан.
Самое страшное для него -- жениться, а любить и целовать
он в крайнем случае согласиться может!
-- Но она же спит!-- иерихонской трубой возопил
Петропавел. -- Как же можно предлагать ей какой-то выбор --
сонной?
-- Спит, спит!.. -- проворчал Слономоська. -- Подумаешь,
спит! Каждый спит! Проснется -- опять уснет, ничего с ней не
сделается. Вопрос, между прочим, для нее важен -- не для нас! А
не захочет проснуться -- пусть так и спит, пока не подохнет во