- Жан! Иоганн! Джон! Джонни! Джиованни!.. Иоанн! Иван! Ваня! Ванюшка!
- А-а-аах! - кто-то сладко зевнул и перевернулся на другой бок. Слышно
было, как заскрипели пружины кровати. Тишина. И снова первый голос
начинает выкликать с разными интонациями, то повышая, то понижая силу
звука:
- Жан! Иван! Джон!.. - и вдруг крикнул изо всех сил: - Ванька, шельмец!
Стань передо мной, как лист перед травой.
- Ах-ах, фут возьми! - За перегородкой взвизгнула пружина, босые ноги
зашлепали по полу. Кто-то засопел носом, повозился впотьмах, открыл дверь,
пошарил у стены, щелкнул выключателем.
Электрическая лампочка, висящая под потолком, осветила золотистые
сосновые бревна стен, широкое окно, завешенное плотной шторой темно-синего
сукна, большой чертежный стол у стены, на столе - старый номер "Известий",
чертежные принадлежности, землемерные планы, несколько книг, папки с
бумагами. У другой стены, на узкой железной походной кровати лежал,
заложив руки за голову, мужчина средних лет, плотный, широкоплечий,
рыжеволосый, с небольшими усами и бородкой клином. Голубые, широко
открытые глаза смотрели в потолок пристально, а на левой щеке виднелась
отметина: глубокий красноватый шрам.
- Собирайся, Ванюша, пора! - сказал лежащий на кровати.
Ванюша еще раз вздохнул. Уж очень хотелось ему спать. Он стоял посреди
комнаты в одних трусах, заспанный, со слипающимися глазами. Лицо его имело
полудетскую мягкость и округленность черт, а черные жесткие волосы стояли
ежиком. Он поднимал брови, чтобы глаза скорее раскрылись, шевелил губами и
разбрасывал руки в стороны, разминаясь после сна. Потом подошел к окну,
отдернул занавеску и, глядя в непроницаемый мрак, сказал:
- Темно еще, Семен Алексеевич!
- Пока соберемся, в самый раз будет, - отвечал Семен Алексеевич Волков.
Ванюшка Топорков вышел в другую комнату и зажег там свет. Эта комната
была такой же, как и первая. Кровать, простой стул, полка с книгами над
небольшим столиком и шкафчик у кровати составляли всю ее обстановку. Ни в
одной из этих комнат не видно было печки. Зато, если нагнуться, под столом
можно было заметить пластинки электрического отопления. Это высшее
проявление электрификации в домашнем быту так не шло ко всему облику
бревенчатой избушки.
Ванюшка Топорков начал сборы, не переставая говорить из-за перегородки.
У него был своеобразный недостаток речи: Ванюшка не выговаривал шипящих
"ж", "ш", "щ". Вместо "ж" и "ш" у него выходило "ф", а вместо "щ" нечто
среднее между "в" и "ф", но ближе к "ф". Любимой его присказкой было "шут
возьми", причем у него получалось "фут возьми". Чем больше он волновался,
тем больше картавил.
- Семен Алексеевич. Какой я сон видел. Как будто приплыл к нам
больфуффий фельтобрюхий кит, лег на крыфу нафего дома и раздавил его, как
яичную скорлупу. Мофет это быть?
- Выдержит крыша, не бойся. Что ты там долго возишься?
- Сейчас, Семен Алексеевич.
Ванюшка открыл шкаф и вынул оттуда теодолит [угломерный инструмент,
употребляемый в землемерном деле] особого устройства, треножник,
землемерную цепь, резиновый мешок. Нагрузив все это на себя, он вышел в
другую комнату. Волков уже поднялся с кровати и усиленно занимался
гимнастикой.
Ванюша смотрел на него, невольно повторял все его движения, сначала
потихоньку, а потом, бросив вещи на пол, по-настоящему. Он приседал,
вставал, размахивал руками, нагибался, разгибался и, наконец,
удовлетворенный, закончил:
- Ха-арофо, фут возьми! Утренняя зарядка.
Он опять собрал вещи и открыл наружную дверь избушки.
За этой дверью, в некотором расстоянии от нее, была вторая дверь -
железная, плотно пригнанная. Ванюшка повозился у круглого запора и открыл
ее. Перед ним открылась железная камера.
Камера эта имела объем в два кубических метра. Прямо перед Ванюшкой в
железной стене виднелась круглая дверь в метр поперечником, похожая на
большой иллюминатор. В правой стене был железный шкаф с отодвигающейся
вбок дверцей, а в левой, внизу, виднелись два небольших круглых
зарешеченных отверстия, по сорок сантиметров в диаметре.
Ванюшка внес в камеру землемерные инструменты. Вслед за ним в камеру
вошел Волков, одетый, как и Ванюшка, в одни трусы. Ванюшка открыл шкаф и
начал вынимать оттуда странные предметы: две полумаски, состоящие из
большого черного резинового носа и прикрепленных к нему очков. От очков
шла резина, придерживающая их, а от носа (снизу - от ноздрей) - две
резиновые трубки. Затем Ванюшка извлек пару электрических фонарей с
резиновыми лентами и проводами, ранец, наушники, кортик и, наконец,
тяжеленные сандалии со свинцовыми подошвами. Волков и Ванюшка начали
быстро надевать на себя все эти доспехи. Прежде всего надели ранцы,
сделанные из черного металла, затем черные носы и очки. Длинные трубки,
свисавшие с носов, они, помогая друг другу, прикрепили к особым отверстиям
в ранцах за спиной. Потом надели на голову аппараты, напоминающие
радионаушники. Эти аппараты держались гибкой металлической пластинкой,
надеваемой на голову. К ушам плотно прикреплялись круглые наушники, а от
наушников шли две трубки, падавшие немного ниже плеч и оканчивавшиеся
небольшими раструбами, как в трубке телефона. При помощи резиновой ленты
на голове были прикреплены фонари. Затем путники застегнули пояса, на
которых были привешены длинные кортики. Наконец, на ноги надели тяжелые
сандалии, прикрепив их ремнями.
Судя по их уверенным и быстрым движениям, такой маскарад производился
очень часто и сделался привычным. Тем не менее Ванюшка, посмотрев на
Волкова, на его черный огромный нос, на выпуклые очки, на болтающиеся
трубки-уши, выпирающий горбом ранец и шишковидный фонарь на голове, не мог
все же удержаться от смеха.
- Ах, фут возьми! Прямо не человек, а нарочно! Прямо дядюфка с Марса.
Волков, не обращая внимания на Ванюшку, плотно закрыл шкаф, осмотрел
дверь в избушку, подошел к стене и круто и сильно повернул круглый кран. В
одно из отверстий вдруг с шумом хлынула вода вместе с маленькими рыбками.
Вода залила голые ноги до колен, и, когда дошла до пояса, Ванюшка начал
подпрыгивать: тело еще не остыло от теплоты кровати, и прохладная вода не
совсем приятно щекотала его. Чтобы уж сразу привыкнуть к перемене
температуры, Ванюшка сел на пол и скрылся с головой, не ожидая, пока вода
дойдет доверху.
Через две минуты камера наполнилась водой. Освещенные сильной
электрической лампой, в зеленоватой воде заплясали мелкие рыбки. Ванюшка,
чувствуя, что он стал легче, поднялся с пола и навьючил на себя
землемерные инструменты. Волков отвинтил круглую дверь, похожую на
иллюминатор, и сдвинул ее вбок. Перед ними открылось темное отверстие,
наполненное водой. Они шагнули через порог, высотою в треть метра, и вышли
наружу. На голове Волкова ярко вспыхнул электрический фонарь. Волков
задвинул круглую дверь, загасил фонарь и шагнул вперед.
Путников окружала почти полная тьма, но они уверенно подвигались
вперед. Шли по косогору из мягкого ила. Слева, где был берег, и впереди
густела темно-зеленая муть, вверху вода была несколько светлее. Слабые
лучи света пробивались сквозь пятиметровую толщу воды. А справа слепила
непроглядная тьма. Там была глубина, туда спускалась покатость дна.
Иногда голое тело задевали длинные ленты водорослей. Иногда с размаху
налетит горбуша [рыба из семейства лососевых, имеет промысловое значение]
и испуганно вильнет в сторону, или причудливая рыбка агономал царапнет
своими костными щитками. Ванюшка наступил на большую раковину и
споткнулся.
Он взял трубку, свисавшую с уха Волкова, поднес близко к своему рту,
выдул из внешнего отверстия трубки воздух и, прижав сильно губы, сказал:
- Может быть, засветить фонарь?
- Надо беречь электричество, - ответил Волков. - Скоро посветлеет.
Пойдем по фукусной тропе, там дно чище и мельче.
Они свернули влево, к берегу. Стало светлее. Да и солнце поднималось
выше над океаном, вонзая горячие лучи в прохладу вод.
Через четверть часа Ванюшка посмотрел вверх. Теперь вода над головой
была совсем светлая. Ванюшка видел перед собою качающиеся водоросли,
зеленоватые и бурые. Глядя на эти разнообразные узорчатые растения, можно
было подумать, что их создал художник, который старался восполнить
недостаток оригинальных идей богатством, тщательностью и разнообразием
отделки. Здесь были водоросли, похожие на веревки со многими узлами,
водоросли елковидные, лапчатые, лентообразные, с зазубренными краями. На
расстоянии двух-трех метров Ванюшка отчетливо видел эти растения, а дальше
все вуалировалось, как на земле в туманный день. Только этот туман был
особенный, зеленовато-серый. Большие крабы быстро убегали от человеческих
ног, скрываясь в зарослях. Голотурии-трепанги, похожие на неуклюжих
червей, покрытых отростками, копались в иле. Многочисленные рыбки шныряли
между водорослями.
На долю морской растительности отпущено природой только три краски:
зеленая, бурая и черная. Зато животный мир щеголяет и черной, и белой, и
желтой, и оранжевой, и синей, и фиолетовой. Когда солнце поднялось еще
выше над головой, Ванюшка увидел все это пестрое великолепие рыб,
моллюсков, креветок.
Отклоняясь все больше влево, к берегу, Ванюшка вышел на такое место,
что голова его вдруг поднялась над поверхностью воды. Солнце, отраженное
легкой зыбью, сразу ослепило его. Когда глаза несколько привыкли, он
посмотрел на небо, на берег... Нет, все-таки надземный мир неизмеримо
богаче красками, чем подводный. Как изумительна голубизна неба, сколько
оттенков света на облаках, горах, какие леса, какая зелень лугов, желтизна
глины и песков, выступавших у подмытых водою берегов.
Ванюшка увидал берег, покрытый лесом, чаек на волнах, китайскую фанзу
под высокой елью, ярко освещенную солнцем. Как отчетливо все видно! Как
будто Ванюшка под водой смотрел в плохо наведенный бинокль, а теперь этот
бинокль точно наведен на фокус.
Кто-то тронул Ванюшку за руку. Наверно Волков. Ванюшка бродил по дну
океана не за тем, чтобы любоваться видами. Надо было приниматься за
работу. Ванюшка погрузился в воду, вынул из резинового мешка землемерную
цепь, а Волков - книжку, сделанную из пластинок, на которых он выцарапывал
записи стилетом. Ванюшка устанавливал инструмент, отходил на указанное
расстояние, притрагивался к кнопке на голове, и над его лбом зажигался
сильный электрический фонарь. Волков наводил зрительную трубу теодолита на
свет и записывал углы.
Они спускались все ниже по покатому дну. Здесь было темнее. Давление
воды чувствовалось: труднее было двигаться, приходилось глубже и чаще
дышать носом, выпуская воздух из легких через рот. Пузырьки ритмически
вылетали изо рта Ванюшки, который при этом выпячивал губы и раздувал щеки.
Он находил, что так дышать "вкуснее".
Яркий свет фонаря освещал длинные ленты бурых водорослей, огромные
листья агар-агара [водоросли, из которых добывают плотный студень,
употребляемый в бактериологии], похожие на листы лопуха и усеянные
дырочками. Водоросли медленно колыхались и тянулись к берегу, - начинался
прилив. Ванюшка отошел от Волкова на значительное расстояние. Они
переговаривались кастаньетами, которые держали в руке меж пальцев.
"Семен Алексеевич, почему звук так скоро доходит до меня?" - выстукивал
Ванюшка.
"Потому что в воздухе звук проходит 322 метра, а в воде 1450", -
отвечал Волков.
"А почему так?"
Но Волков был занят, - не время теперь перестукиваться,
И вдруг слух Ванюшки уловил какой-то совсем иной звук - отдаленное
постукивание. Кто бы это мог стучать? Быть может, Пунь звала завтракать?
Но еще рано. Макар Иванович? Но он не собирался сегодня выходить в море.
"Вы слышите?" - выстукал Ванюшка Волкову. "Да, - отвечал тот. - Кто-то
стучит в воде". Волков и Топорков прекратили работу, сошлись вместе и
погасили фонари, а Ванюшка даже взялся за рукоять кортика. Стук
прекратился. Ванюшка не утерпел. Он нажал кнопку и снова зажег фонарь.
Зеленая муть осветилась. На расстоянии пяти метров маячила неясная фигура,
- вернее, расплывчатое пятно шарообразной фигуры на человеческих ногах. По
мере приближения очертания фигуры делались все более отчетливыми. Теперь
уже можно было различить, что по дну океана идет огромный человек, очень
медленно размахивая веслоподобными руками. Его туловище напоминало бочку,
- так оно было толсто и кругло. Еще несколько шагов - и к ним подошел
старик с длиннейшей серой бородкой, которая развевалась во все стороны,
как дым, при каждом движении воды. На нем были большие очки, а каучуковый
черный нос придавал лицу странный вид. Длинная рубаха и порты, закрученные
до колен, составляли его костюм. На огромных босых ногах были надеты
сандалии с тяжелыми подметками. Вокруг туловища обмотана сеть, а в сети
бились живые рыбы. Эта сеть с рыбами и придавала фигуре старика издали
такой необычайный бочкообразный вид.
Старик остановился, расставил руки, опустив их вниз. С растопыренными
пальцами эти руки напоминали трезубцы Нептуна, а сам старик - морского
бога. Волков так и прозвал его: Нептун Иванович Конобеев. Настоящее имя
его было Макар. Он улыбался во весь рот, пуская пузыри и обнажая здоровые
длинные белые зубы. Волков кивнул ему головой и ощупал его руки.
В них не было кастаньет. Волков удивился. Чем же Нептун Иванович стучал
в воде? У старика не было слуховой трубки, не знал он и азбуки Морзе, а
поэтому с ним приходилось объясняться жестами. Волков указал на свои
кастаньеты и опять ощупал руки великана. Макар Иванович улыбнулся, оскалил
рот - и вдруг защелкал зубами. Получился звук гораздо более громкий, чем
от кастаньет. Ванюшка, забыв, что он под водой, рассмеялся, выпустив
фейерверк пузырей, потом закашлялся и едва не захлебнулся. Он зажал рот
руками, кое-как сдержался, но ненадолго. Новый приступ смеха охватил его.
Тогда Ванюшка быстро отстегнул сандалии со свинцовыми подошвами и,
оттолкнувшись от дна, поднялся вверх, как детский воздушный шар,
оторвавшийся от нити.
Он вынырнул на поверхность. Волны закачали его, а прибой понес к
берегу.
Ванюшка всплыл недалеко от рыбацкой лодки, на которой сидели два
японца. Увидев страшное чудище, выплывшее из морской глубины, японцы с
расширенными от страха глазами прыгнули в воду, как испуганные лягушки, и
быстро поплыли в сторону от черноносого чудовища. А Ванюшка еще поддал
жару - вдруг заулюлюкал нечеловеческим голосом.
На поверхности океана было ветрено, солнечно и весело. Тут можно было
смеяться, не опасаясь захлебнуться. Насмеявшись вдоволь, Ванюшка затих на
мгновение, лежа на волнах, и посмотрел на берег. Вдали виднелась фанза под
высокой елью, около фанзы стояла, как толстенький крепенький грибок,
женская фигура, а у самого берега выла собака, повернув морду прямо к
воде. Ванюшка кивнул головой, прошептал "фут возьми!" и, сделав глубокий
вдох, опустился на дно.
В подводной мути ему не сразу удалось найти Волкова и Конобеева. Прилив
на поверхности океана отнес Ванюшку к берегу, и ему пришлось плыть над
знакомыми тропинками, путаясь в длинных лентах водорослей и временами
останавливаясь, чтобы разрезать осклизлые ленты кортиком. Вода выжимала
вверх. Ванюшка принужден был нырнуть до дна, разыскать несколько камней и,
взяв их в руки, отправиться в путь достаточно "уравновешенным" для
подводных путешествий.
Вот где-то вдали, в зеленой мгле, вспыхнул огонек и послышались
призывные удары кастаньет. Ванюшка ответил условными тремя ударами и
ускорил шаги. Огонь двигался навстречу ему. Скоро Ванюшка подошел к
Волкову и Конобееву, Волков схватил говорительную трубку Ванюшки и сделал
такой вид, как будто крутит его за ухо, потом, приложив трубку к губам,
сказал:
- Джонни! Нельзя быть таким легкомысленным. Ты рисковал помереть от
смеха. Вот твои калоши!
- Это была бы самая веселая смерть, Семен Алексеевич, - ответил
Ванюшка, надевая тяжелые сандалии. - Воет! - прибавил он.
- Кто воет?
- Хунгуз. Будет опять нагоняй Макар Ивановичу, - и, обратившись к
Конобееву, Ванюшка сложил рот трубочкой и завыл, пуская пузыри.
Лицо Конобеева вдруг омрачилось. Брови над большими очками сдвинулись,
а усы и волосы бороды около рта взъерошились. "Морской бог" был чем-то
рассержен или огорчен. Он замахал руками-веслами и направился быстро к
берегу.
- Семен Алексеевич! Можно мне посмотреть хоть одним глазком, как она
его ругать будет? - спросил Ванюшка.
- Жан! Ты забываешь о своих обязанностях! - строго сказал Волков. Они
вновь принялись за работу.
А Макар Иванович быстро шел, направляясь к берегу. Дно океана все
поднималось. Чем ближе к берегу, тем почва становилась более илистой от
наносной земли и перегноя. И все сильнее чувствовалось движение воды.
Прибой подгонял Конобеева, как сильный ветер. Старик откинулся назад и
едва успевал перебирать ногами. Если бы не его огромная сила, его давно
перевернуло бы и выбросило с волнами на берег, как сорванную корабельную
мачту. Но Конобеев все еще боролся. Однако, когда он вышел на песчаный
откос, где вода едва покрывала голову, даже он, Нептун Иванович, не мог
устоять. Океан пересилил. Прибою помогал сильный ветер, дувший к берегу.
Водяные массы, упругие, как футбольные мячи, вращаясь, поднимали со дна
ил, песок, крабов, креветок, вырывали водоросли и все это катили вместе с
собою к берегу и выбрасывали с шумом, шипением, гулом. Они, эти водяные
шары, сбили с ног Конобеева и вместе с его сетью, наполненной рыбой,
выбросили на отмель и с оглушительным шипением откатились назад.
Большая собака - сибирская лайка серой шерсти - с испуганным тявканьем,
поджав пушистый хвост, отскочила от Конобеева, потом вдруг, захлебываясь
радостным лаем, подбежала к нему и начала лизать его мокрое лицо, влажные
стекла очков, каучуковый черный нос, бороду, похожую на водоросли,
огромные руки...
"Ах! Ах!" - истерически вскрикивала собака; потом, неожиданно
повернувшись на месте волчком, помчалась вихрем к фанзе, стоявшей под
елью. На лай собаки из фанзы вышла пожилая толстенькая коротенькая
женщина, с пухлыми красными руками и красным круглым лицом. На голове ее
был повязан чистенький белый платок с черным горошком; синяя просторная
кофта из китайского полотна и черная длинная юбка колыхались при каждом
движении. Женщина вперевалку, по-утиному, заковыляла к берегу.
Конобеев смущенно поднялся с мокрого песка и направился к ней
навстречу, а собака с радостным лаем бегала то к женщине, то к старику,
пока они не сошлись, после чего лайка начала прыгать вокруг них.
- Здравствуй, старуха! - сказал Конобеев, потряхивая сетью, в которой
трепетала рыба. - Вот я тебе... того... рыбки принес!
Но старуха не обратила на сеть с рыбой никакого внимания.
- Сними ты хоть поганую образину с лица, смотреть тошно! - сказала она
строго. - Водяной. Прямо водяной! И течет с него, как с утоплого.
Ха-а-рош! Нечего сказать. Иди, переоденься в сухое, что ли!
- Ничего, высохну. Теперь тепло. Да мне и назад скоро в воду. Работа
ждет.
- Да ты хоть чаю напейся. Отсырел, небось, там, в воде. Давно чаю не
пил.
Конобеев шумно вздохнул и снял с себя очки, каучуковый нос и ранец.
Его собственный нос был немногим краше каучукового: большой, мясистый,
рыхлый и вдобавок поросший седыми длинными волосами. Удивительны были руки
с большими, малоподвижными, очень широко расставленными пальцами и
складчатой толстой кожей. А на ладонях у старика были настоящие мозольные
подушки. На эти ладони он свободно клал горячий уголек, не обжигаясь.
- Однако так и быть, пойдем, старуха! Рыбу в кадушку с водой пусти.
Завтра ушицу сваришь. Больше горбуша, но есть и сельдь, иваси...
Жена Конобеева, Марфа Захаровна, знала, что ее старик любит чаевать.
Для этого она его и заманила с коварством женщины в китайскую фанзу, где
жила. Когда Конобеев переступил порог фанзы, Марфа Захаровна, быстро
двигаясь по фанзе своей утиной перевалкой, приготовила чай, положила на
стол свежий хлеб и, глядя на мужа, вливавшего в огромный рот стакан за
стаканом, начала отчитывать его за "беспутную жизнь".
- Ну где же это видано, где это слыхано, чтобы человек, как горбуша, в
воде жил? Рыбам - вода, птицам - воздух, а человеку - земля. Так испокон
веку сам бог положил. Залез ты в мокрое место.
- Однако человек по воздуху теперь летает лучше всякой птицы, -
возражал Конобеев, прихлебывая чай.
Марфа Захаровна не обратила внимания на эту реплику и продолжала, все
более повышая тон:
- Коли женился ты на мне, так и живи со мной, а не с горбушами и
сельдями. Какой ты муж после этого, когда тебе селедка милей, чем жена?
Сорок лет жили вместе, а тут на тебе! Как подменили человека. Сдурел на
старости лет. Не хочу и не желаю. Либо я, либо селедка. Теперь женщине
вольная воля. Вот пойду в загс, да и разведусь с тобой.
- Однако... - начал Конобеев, но поперхнулся чаем. Залаяла собака, а
из-за двери показался Ванюшка.
- Правильно, Марфа Захаровна, правильно, мамафа! - крикнул Ванюшка,
появляясь в дверях в одних трусах. - Теперь не старый режим. А только вы
напрасно, мамафа, на Макар Ивановича серчаете. Вы бы лучше пришли сами к
нам жить...
- Что? Я! Под воду? К селедкам? Я не русалка, прости господи, чтобы под
водой жить. С лягушками, с гадами морскими.
- Нет там лягушек, Марфа Заха...
- Да никогда!
- А вы бы хоть глянули, Марфа Захаровна. У нас там очень даже отлично.
В самом море-океане стоят фелезные хоромы-колпаки, а под колпаками -
избуфка. А в избуфке и светло, и тепло, и никакой воды, - сухо вполне. И
чаек, и сахарок, и самоварчик найдется.
- Ты бы лучше штаны надел, чем старых людей учить. Бесстыдник! А еще
комсомолец.
- Боитесь, значит?
- Ничего не боюсь. А отсыреть не желаю.
- А вот Пунь не побоялась. Корейка-то смелей вас. Она у нас на все
руки. И варит, и фарит, и белье стирает, и пол моет.
- Пол моет? Под водой-то?
- Да что же вы в самом деле думаете, что у нас все водой залито, - и
полы, и кровати, и самоварные трубы? Ничего подобного! Суше, чем в вашей
фанзе. Эх, вот только что плохо: не умеет по-нашенски варить обед Пунь.
Как наварит своих корейских куфаний, - один только Цзи Цзы и лопает с
аппетитом. А если бы вы, Марфа Захаровна, нам ффи сготовили, как помните,
угоффяли меня? Я до сих пор пальчики облизываю. Вы бы нам варили да
фарили, да пироги рыбные пекли с рыбной Начинкой, да пельмени...
Похвала подействовала, - Марфа Захаровна смягчилась, но о том, чтобы
спуститься под воду, и слышать не хотела.
- Приходи сам сюда пельмени есть, - ответила она, улыбнувшись.
- Однако нам пора, - сказал Конобеев и начал надевать на себя маску и
водолазное облачение.
- Глаза бы мои на тебя не глядели! - качая головой, сказала старуха.
- Ничего особенного, однако, - ответил Конобеев и направился с Ванюшкой
к берегу навстречу налетавшим волнам. Волны грохотали, пена шипела на
песке, брызги летели дождем, а Конобеев смело шел вперед.
- Держись за меня! - крикнул он Ванюшке, когда они подошли к волнорезу.
Ванюшка ухватился за богатырскую руку старика. Первая волна обдала их и
едва не сбила с ног. Наклонив головы, прижавшись друг к другу, Конобеев и
Топорков бросились вперед. Волны покрыли их. На мгновение показалась еще
раз косматая седая голова Макара Ивановича и скрылась.
Марфа Захаровна, сложив красные руки на круглом животе, склонила свое
круглое красное лицо. Губы кривились; она готова была заплакать. А собака
Хунгуз, подойдя к самой воде, вдруг подняла морду и начала выть. Потом
сердито залаяла на волны и начала бегать по берегу, как бы желая броситься
вслед ушедшим под воду. И снова завыла, жалобно и протяжно...
Трудно идти по дну океана навстречу приливу. Труднее, чем по земле
против ветра в шторм. Конобеев нагнул голову и таранил ею упругую
движущуюся массу воды. А Ванюшка шел на буксире, держась руками за бедра
старика-великана.
Когда спустились в подводную лощину, стало сразу тише. Здесь
чувствовался только водяной "ветерок". Ванюшка отцепился от Конобеева и
поднял голову вверх. Солнце стояло над ними светящимся размытым пятном.
Волнение на поверхности мешало видеть резко очерченный шар, как это бывало
во время штиля.
"Полдень. Пора обедать", - подумал Ванюшка.
И в этот самый момент послышался звук колокола. Под водой он был слышен
очень отчетливо. Колокол прозвонил двенадцать. В зеленоватой мгле мерцал
огонек. Это светился маяк на крыше подводного жилища. Его гасили только
тогда, когда все были в сборе. Конобеев распрямил спину и быстро пошел на
свет. Ванюшка едва поспевал за своим вожаком.
Сквозь лес длинных водорослей свет маяка разгорался все ярче по мере
того, как путники подвигались вперед. Ванюшка много раз уже любовался
подводным ландшафтом - и не мог налюбоваться. Как будто он попал на
неведомую планету, где все иное. Длинные полосы, ленты, шнуры, веревки
бурых водорослей тихо колебались, извивая, как полусонные змеи, свои
гибкие тела. Среди этих лент, протянутых, как серпантин, резко выделялись
широкие пальмовидные листья ламинарий.
Скоро можно было различить уже и подводное жилище. Издали оно
напоминало пять куполов-полусфер византийского храма: как будто храм
провалился в землю до самых куполов. Дом стоял в долине между двумя
поперечными возвышенностями, которые предохраняли от морских "ветров" -
прилива и отлива.
Здесь всегда было тихо.