Альбано Питер. Атака седьмого авианосца

   — Славно. — Адмирал потер руки. — Ну-с, как с вооружением и боезапасом?
   — Торпеды и снаряды сложили пока в пакгауз в конце пирса, — ответил Каденбах. — Лодка сейчас без вооружения, если не считать пулеметов.
   — Славно, — повторил Аллен и глянул в сторону камбуза. — Ну, как грузили продовольствие, я видел.
   — Камбуз действует, сэр, — сказал Уильямс и сейчас же спохватился: — Виноват, я вам ничего не предложил! Может быть, кто-нибудь хочет сэндвич? Кофе, джентльмены? — Он указал на шкаф. — Чего-нибудь покрепче? К примеру, хайболл?^[16]
   — У вас есть спиртное? — со зловещими огоньками в глазах спросил адмирал.
   — Ну да. Конечно, — Уильямс явно не понимал, чем вызвана такая перемена тона.
   — Вылить за борт! Все! Немедленно!
   — Пабло! — позвал Уильямс. — Пабло Фортуно!
   Раздвижная дверь на камбуз отъехала в сторону, и в кают-компании появился приземистый смуглый человек с широкими приплюснутыми ноздрями и толстыми вывороченными губами, выдававшими в нем уроженца южнотихоокеанских островов. Волосы у него были черными, как тушь, лицо побито оспой, а над ремнем белых брюк нависало, как у большинства коков, солидное брюхо. На лице у него застыло тревожно-смущенное выражение, а руки он заламывал не хуже домохозяйки, которую муж уличает в неверности. Было ясно, что он подслушивал под дверью.
   — Весь запас спиртного — за борт! — сказал Уильямс.
   — Все до последней капли, — добавил Аллен. — Если я найду хоть каплю — пойдете под трибунал.
   — Есть, сэр!
   Фортуно отпер шкаф и со звоном сгреб в охапку полдюжины бутылок. Брент заметил среди них «Джонни Уолкера» с черной этикеткой и невольно сглотнул слюну. Кок сложил бутылки в сумку и вышел.
   — Отныне и впредь на «Блэкфине», находится ли лодка в порту или в море, я устанавливаю «сухой закон». — Аллен быстрыми резкими движениями перемещал глаза с одного офицера на другого. — Ясно?
   — Есть, ясно, господин адмирал! — в один голос ответили они.
   Брент был удивлен: адмирал Аллен открывался ему с неожиданной стороны.
   Пальцы адмирала принялись чертить по столу замысловатый узор: гнев его улетучился так же стремительно, как и возник.
   — Теперь к делу. Послезавтра, во вторник, в десять утра лейтенант Брент Росс, полковник Ирвинг Бернштейн и я должны быть в ООН, где нам предстоит встреча с представителями некоторых ближневосточных организаций. — Пальцы замерли и сжались в кулак. — Лейтенант Уильямс, вы — старший офицер. Обдумайте и изложите, как и с чего именно целесообразней начать обучение новичков. Завтра в восемь ноль-ноль надо приступать. Будем тренировать «погружение — всплытие», пока не доведем их действия до полного автоматизма. — Он пристукнул по столу для пущей выразительности. — Чтобы ночью разбуди — знали, что крутить и в какую сторону. Может быть, через неделю удастся попробовать первый выход.
   — Есть, сэр, — сказал Уильямс, радуясь, что гроза миновала.
   — Вопросы?
   Наступила тишина, нарушаемая только жужжанием вентилятора над головой.
   Бернштейн, кивнув на целую мозаику разноцветных флажков на переборке за спиной Данлэпа, спросил:
   — Что это за выставка?
   — Это? Это вклад «Блэкфина» в победу над врагом во Второй мировой. Тридцать восемь потопленных транспортов. А эти кормовые флаги означают, что лодка пустила на дно пять боевых кораблей.
   — А что это за мультдельфинчик, пускающий из-под плавника торпеду?
   — То поколение выросло на Диснее, — улыбнулся Данлэп. — Эмблема нашего корабля.
   — Паровоз… Кран… Грузовики… Звездочки… — не унимался полковник. — Объясните, пожалуйста. И еще вот этот флаг и этот вымпел — вон там, наверху.
   — Восемь звездочек означают, что лодка восемь раз выходила в боевое патрулирование. Сине-красно-желтый вымпел дается тем кораблям, которые удостоились благодарности президента. Флажками с белой серединой отмечены поврежденные, но оставшиеся на плаву суда. Ну, а паровоз, кран и грузовики лодка уничтожила, когда ворвалась в гавань Минами-Дайто и обстреляла город.
   — Господи Боже, — сказал израильтянин. — «Обстреляла город». Так. Ну, а это что такое? Вроде бы французский флаг?
   — Совершенно верно. Французский. «Блэкфин» потопил вишистский эсминец недалеко от берегов Индокитая.
   — Вы все помните, хоть и не воевали.
   Данлэп и Уильямс рассмеялись.
   — «Блэкфин» воевал.
   — Историческое судно, — без улыбки сказал Бернштейн.
   Уильямс кивнул в знак согласия:
   — «Блэкфин» был спущен на воду в ноябре сорок первого года — вовремя подгадал, правда? Патрулировал в Японском море. Общий тоннаж потопленных судов — сто пятьдесят тысяч тонн. Благодарность президента была вынесена за рейд на Митами-Дайтио. В сорок седьмом лодку исключили из боевого состава флота и определили в резервную группу, базировавшуюся в Нью-Лондоне. — Он улыбнулся. — Однако пришел пятьдесят первый год, принес с собой корейскую войну, и наша красавица, хоть и была уже не первой свежести, опять стала нарасхват. Высаживала «коммандос» в тылу у северокорейцев. В пятьдесят четвертом опять списали в резерв, а в шестидесятом ее перевели в Сиэтл и превратили в учебное судно резерва ВМС. Ну, а потом ее решено было отправить на переплавку.
   — Не может быть! — воскликнул Бернштейн.
   — Да-да. Решили, что старушка никуда уже не годится, и прямая дорога ей — под автоген, а потом — в печь, а потом из гордости нашего флота понаделали бы шпилек и бритвенных лезвий.
   — Но до этого не дошло?
   — К счастью, вступились старые подводники, скинулись, помогла Лига ветеранов ВМС, лодку выкупили и отправили на вечную стоянку в нью-йоркскую гавань. «Блэкфин» стал мемориалом.
   — Вот это карьера! — сказал Бернштейн, поглаживая бородку.
   — Да, джентльмены, мы с вами служим на славном боевом корабле и должны быть достойны его, — с неожиданным пафосом произнес адмирал.
   — Верно! Верно! — вскричали все хором, а Брент подумал: «Фудзита номер два».
   — Тут у нас возникает одна сложность, господин адмирал, — помявшись, сказал Уильямс. — Офицерские каюты, не готовы и еще несколько дней для житья годиться не будут: проводку меняем и всякое такое… — Он показал на своих офицеров. — Мы со штурманом и механиком ночуем в старшинском кубрике.
   — Нам заказали номера в гостинице неподалеку, — сказал Аллен. — «Оукмонт».
   Трое старожилов многозначительно переглянулись, а потом механик осторожно сказал:
   — Виноват, сэр, но хочу предупредить: это далеко не «Уолдорф-Астория».
   — Знаю. Но она близко, а прочее неважно. — Задумчиво подергав себя за ухо, адмирал повернулся к Уильямсу: — Как командир, я бы предпочел остаться на борту. Вы бы не согласились со мной поменяться?
   — Но, сэр… старшинский кубрик… сами понимаете, это не очень удобное место…
   — Мистер Уильямс, — прервал его Аллен. — Я вас прошу со мной поменяться.
   — Есть поменяться, — уступил тот. — Пойду соберу свое барахло.
   — Вот и отлично. С этим покончено. Теперь, джентльмены, совершим небольшую экскурсию. — Он обвел глазами старшего помощника, штурмана и механика. — Осмотрим все — от перископа до днища.
   — Есть, сэр! — все трое поднялись.
   Во главе с Уильямсом они двинулись к носовому торпедному отсеку. Люки всех шести торпедных аппаратов, сгруппированных по три, были открыты, и видно было их поблескивающее полированным металлом нутро диаметром двадцать один дюйм, над которым росли настоящие джунгли проводов, клапанов, рычагов, пружин, тумблеров, регуляторов и стоперов. Трое матросов-торпедистов, надраивавших нержавеющую сталь молдингов, оторвались от своего занятия и стали «смирно».
   — Вольно! Продолжать! — скомандовал Аллен, и матросы, заметно смущаясь присутствием начальства, снова взялись за дело.
   Адмирал показал Бернштейну на стальные ролики, шедшие вдоль зарядных желобов под стеллажами, приваренными к обоим бортам лодки.
   — Вот здесь они, торпеды, и хранятся, а в аппараты их заряжают вручную с помощью этих роликов, а потом досылают прибойниками.
   Полковник долго разглядывал аппараты:
   — И как же происходит залп?
   Аллен кивнул Уильямсу, и тот показал на укрепленный между двумя стеллажами пульт с шестью стеклянными окошечками и шестью тумблерами:
   — Управление стрельбой идет с командного поста. Видите, это пульт управления пуском. Точно такой же — на КП. Если электрическая цепь разомкнута — а это иногда случается — торпедист производит пуск вручную, отжимая вот этот соленоид и открывая вот эти клапаны — они так и называются: «боевые клапаны системы стрельбы».
   Аллен покивал:
   — На «Гроупере», где я плавал, было немного не так.
   — Разумеется, сэр. В пятьдесят первом на нашей лодке установили новые цепи управления огнем. Вы сами знаете: нет двух одинаковых кораблей.
   — Верно, верно, — сказал Аллен и повернулся к механику: — Ну, показывайте ваши владения, мистер Данлэп.
   — Есть, сэр, — Данлэп направился в корму, а трое торпедистов вздохнули с облегчением.
   Следом за механиком через водонепроницаемые двери они вернулись в центральный пост, а оттуда прошли в пост энергетики, где при их появлении члены экипажа, склоненные над приборами и панелями, вытянулись. Марк Аллен улыбался, приветственно кивал, повторяя: «Вольно, вольно, продолжать».
   Уильямс, став посередине отсека, указал на приборную панель не меньше восьми футов длиной:
   — Пульт управления. А это два машинных телеграфа для, так сказать, выносного, дистанционного управления двигателями.
   Снова водонепроницаемая переборка — и они прошли через радиорубку и камбуз, который по размерам был не больше стенного шкафа: там хлопотал над сандвичами и кофе Пабло Фортуно. Брент Росс в очередной раз удивился тому, как продуманно все размещено здесь: ни один квадратный дюйм площади не пропадает впустую. Они миновали матросский кубрик с подвесными койками, убранными и пристегнутыми к стенам, так что центр отсека оставался свободным, и вошли в носовое машинное отделение. Два огромных двигателя «Фэрбенкс-Морзе» оставляли узкий проход посередине, на покрытом листами гофрированной стали полу лежали инструменты, и четверо машинистов возились над шестнадцатицилиндровым двигателем. Процедура «смирно! — вольно! — продолжать» повторилась.
   — ПЛАРБ по сравнению с этим — просто стадион, — пробормотал Брент.
   Брукс Данлэп показал в сторону кормы:
   — Каждый из двигателей подключен к генератору, по правому и левому борту одинаковые установки, а там, на носу, — видите решетчатый люк? — один из дополнительных дизелей, подключенных к еще одному генератору, он у вас под ногами, — механик притопнул подошвой. — Под правым двигателем стоят два компрессорных опреснителя. Да, мистер Росс, по комфорту нам за «Лафайеттами» не угнаться: душ — не чаще раза в неделю. Так что скажите спасибо, если ваша вахта на мостике совпадет с хорошим ливнем.
   — А там что? — осведомился Бернштейн, показывая на корму.
   — Кормовое машинное отделение и кормовой торпедный отсек. Прошу за мной.
   — Нет. Пока прервем нашу экскурсию, — сказал адмирал. — Полковник Бернштейн, Росс, Уильямс, вам пора в гостиницу. Но вас, — обратился он к негру, — я задержу еще на пять минут.
   — Есть, сэр.
   Офицеры тронулись в обратный путь в кают-компанию.
   Брент, заметив у ворот дока будку телефона, ринулся туда, а Бернштейн тактично остался в отдалении ждать Уильямса. Брент набрал номер Дэйл, и она сняла трубку в ту же минуту.
   — О Брент, как приятно слышать твой голос.
   — А мне — твой, — сказал он и принялся объяснять, что уже прибыл к новому месту службы, совсем забыв, что Дэйл имеет к его назначению на «Блэкфин» самое прямое отношение.
   — Да я знаю, знаю! Я ждала твоего звонка. Скажи лучше, когда мы увидимся.
   — Мы «без берега».
   — Вот, тебе на!
   — Поселили нас в «Оукмонте».
   — В этом клоповнике?
   — Твое ЦРУ расщедрилось.
   — Ну, я тут ни при чем. Я знаю, где этот, с позволения сказать, отель. Недалеко от Шестьдесят восьмой улицы.
   — Мне это ни о чем не говорит.
   — На углу Двадцать третьей и Вест. Это за пределами базы. Так что ты уже на «берегу». Почему же мы не можем увидеться?
   От звука ее голоса, от мысли, что она сейчас одна, Брента опахнуло жаром, и он ощутил такое знакомое желание, но стиснул зубы и покачал головой, словно Дэйл могла это видеть:
   — Извини, Дэйл… Это было бы непорядочно по отношению ко всем детальным: они-то заперты на лодке или в бараках на базе. Я не чувствую себя вправе…
   — Я — сотрудник ЦРУ!
   — Знаю. И тем не менее…
   — Но как же нам тогда встретиться? — с печалью и тревогой спросила она.
   — Не знаю, — изменившимся от досады голосом сказал Брент. Он на мгновение задумался: — Завтра стою вахту, а в четверг мы должны быть в ООН.
   — В четверг? Черт, в четверг я — в Лэнгли, у начальства. А что тебе понадобилось в ООН?
   — Люди из Организации Освобождения Палестины желают встретиться с представителями адмирала Фудзиты.
   — Убийцы! Кровавые подонки! Только они будут?
   — Не знаю, Дэйл, — он саданул кулаком по монетоприемнику. — В пятницу вечером, а? Постараюсь выцарапать увольнительную. Как насчет пятницы?
   — Хорошо! Хорошо, Брент! Приходи ко мне, я что-нибудь приготовлю повкуснее, поужинаем вдвоем…
   Снова Брент стал переминаться с ноги на ногу, охваченный зудом нетерпения.
   — В «холодильник»?
   Она рассмеялась.
   — Вот именно. Адрес у тебя есть. Это недалеко от твоей мерзкой гостиницы. Знаешь, — сказала она, чуть понизив голос, словно бы для того, чтобы тон соответствовал зловещему смыслу слов, — ходят слухи, что твой друг Кеннет — тоже здесь.
   Брент почувствовал, как чаще забилось у него сердце, запульсировала жилка на шее:
   — Розенкранц? — Дэйл Макинтайр, похоже, знала все.
   — Да. Он вербует летчиков-наемников. Кроме того, Каддафи поручил ему встретиться без лишней огласки с иранскими и иракскими дипломатами.
   — Ты, пожалуйста, держи меня в курсе, Дэйл. У меня с этим человеком свои счеты.
   — Знаю. Хорошо. А про аятоллу ты не слышал? — Брент молчал. — Про Хомейни? Стало известно — опять же, это слухи, — будто бы он намерен прекратить войну с Ираком и примкнуть к джихаду против Израиля и «Йонаги».
   — Боже, сто миллионов фанатичных мусульман!..
   — Я думаю, этим и объясняется появление Розенкранца в Нью-Йорке: он будет встречаться с представителями Садата и Хомейни в ООН.
   — Чушь какая-то.
   — Нет, это не чушь: разве ты не знаешь арабов? Они ни за что не поедут на переговоры в столицу враждебного государства. И персы — тоже. А если устроить встречу здесь или где-нибудь в Женеве, можно сохранить лицо.
   — Да нет, я говорю «чушь» потому, что Розенкранц — летчик, истребитель, убийца… Из него дипломат — как из меня балерина.
   — Ты его недооцениваешь, Брент. Он принял ислам и стал чуть ли не первым человеком у Каддафи. На нем замыкается вся истребительная авиация. Каддафи доверяет ему больше, чем своим генералам.
   Брент в сердцах стукнул кулаком по аппарату так, что тот звякнул.
   — Эй! Алло! Ты здесь?
   — Да! Я здесь и я очень хочу тебя видеть.
   — В пятницу вечером, Брент.
   — Если не будет складываться, я позвоню.
   — Сделай так, чтобы сложилось.
   — Сделаю. Постараюсь. — Брент видел, что к нему уже приближаются Уильямс и Бернштейн. — Мне пора идти.
   — Я соскучилась, Брент. Я все время о тебе думаю.
   — А я — о тебе.
   — В пятницу.
   — В пятницу, даже если мне придется удрать с лодки. К черту войну, и ООН — туда же.
   Они одновременно и неохотно повесили трубки.

 

 
   Отель «Оукмонт», судя по всему, был построен на рубеже веков и тогда же забыт: казалось, в него с тех самых пор не ступала нога маляра, плотника, паркетчика и — как Брент убедился чуть позже — водопроводчика. Семнадцатиэтажное здание было сложено из необожженного кирпича и так просело, что засохшая полоска раствора между рядами кладки представляла собой волнообразную линию, будто Нью-Йорк стоит в сейсмоопасной зоне.
   — О Господи! — сказал Брент, входя в обшарпанный холл. — Какая седая старина! Не удивлюсь, когда выяснится, что здесь останавливался Джордж Вашингтон.
   — Вэлли-Форж показался бы дворцом рядом с этим, — фыркнул Уильямс.
   Они прошли мимо нескольких ветхих и колченогих кожаных диванов, два из которых были заняты крепко спавшими личностями весьма подозрительного вида. К вытянутой ноге одной личности была привязана тележка из супермаркета, наполненная разнообразным старым хламом.
   — У нас такого нет, — сказал потрясенный Бернштейн.
   — Неустанно твердим самим себе и всему миру: «Мы — богатейшая страна», а таких бродяг — тысячи в одном Нью-Йорке, — с горечью сказал Уильямс, направляясь к стойке портье. — Никакой сегрегации, — саркастически добавил он, заметив, что один из спящих оборванцев — негр.
   Стали искать ночного портье, и Брент наконец обнаружил его за допотопным коммутатором — он рассматривал замусоленный номер иллюстрированного журнала и потягивал вино. Бутылка дешевого бургундского стояла перед ним на столе. Уильямс хлопнул ладонью по стойке, и портье — плешивый и истощенный старик, заменивший, похоже, все нужные организму питательные вещества одной винной глюкозой, — поднял голову, вскочил и с заискивающей улыбкой поспешил на зов. У него было нездорово бледное, словно измятое, лицо в морщинах, воспаленные белки глаз в кровяных прожилках, сутулая спина.
   — Добрый вечер, джентльмены, — дохнув густым винным перегаром, сипло произнес он с неожиданно интеллигентной интонацией. — Вы решили почтить наш отель своим вниманием?
   — Да. Решили почтить. У нас заказаны три номера на фамилию «Аллен».
   Портье принялся водить пальцем по строчкам регистрационной книги:
   — Вот, нашел! Для мистера Марка Аллена… Вот… «Профайл Боут Уоркс» забронировало два номера.
   — Три, — сказал Уильямс.
   Старик испуганно поглядел на него:
   — Заказаны один двухместный номер и один одноместный рядом, — голос его дрожал. — Простите, сэр. Больше свободных мест у нас нет. Еще раз простите. Мне очень, очень жаль, что вышло такое недоразумение.
   Уильямс взглянул на Брента:
   — Что ж, делать нечего: полковник, как старший по званию, займет одиночный, а тебе уж придется терпеть мое общество. Согласен?
   Бернштейн и Брент кивнули, подхватили свои ранцы и следом за Уильямсом направились к лифту, выглядевшему точь-в-точь как клетка для канарейки футов шести ростом.
   — «Свободных мест нет», — передразнил израильтянин.
   — Можно подумать, весь бомонд сюда слетелся, — поддержал его Брент.
   — Почище «Хилтона», — сказал Уильямс, открывая стальную решетчатую дверь.
   Все молча вошли в лифт.

 

 
   В просторном номере с двумя большими окнами стояли две застеленные кровати и прикроватный столик красного дерева с массивной лампой под гигантским абажуром, похожим на дамскую шляпу, модную в весенний сезон 1909 года. Выключатели были круглые и не нажимались, а поворачивались. Широкие шашки дубового паркета посередине комнаты были закрыты истертым ковров. В большой ванной комнате стояли умывальник с двумя облупленными кранами и ванна викторианской эпохи — исполинских размеров и на четырех чугунных ногах. Бачок унитаза — чудо инженерной мысли прошлого века — находился вверху, и от него спускалась цепочка с массивной ручкой. Когда Брент дернул за нее, поток воды хлынул с таким напором, что стены уборной заходили ходуном. Незамедлительно выяснилось, что дверь ванной не запирается, и все вообще было покореженное, изношенное, покосившееся, шаткое — ни одного прямого угла.
   — Наконец-то мы дома, — сказал Уильямс, швыряя на кровать свой тощий ранец.
   — Видали мы дома и получше, — мрачно отозвался Брент.
   — Ты есть хочешь?
   — Вроде бы нет. В самолете кормили, а вернее — недотравили какой-то гадостью.
   Уильямс кивнул:
   — Я тоже успел перекусить как раз перед вашим появлением. — Он полез в ранец и выудил оттуда полдюжины сандвичей. — Пабло Фортуне позаботился. Думаю, это лучше, чем искать какую-нибудь забегаловку по соседству. Тем более что адмирал перевел нас, можно сказать, на казарменное положение.
   Эти слова болезненно напомнили Бренту недавний разговор с Дэйл.
   — Но я припас кое-что, чтобы было не так скучно, — плутовато улыбнулся негр и достал бутылку «Хейг энд Хейг», а когда Брент удивленно поднял брови, пояснил: — Адмирал велел вылить все спиртное за борт?
   — Я его понял именно в этом смысле, — рассмеялся Брент.
   — Но он, конечно, имел в виду все, что имелось в кают-компании. А это — из моего холодильника.
   Смеясь, они подошли к окну, перед которым стоял стол с графином и двумя стаканами. Наполнив их до половины, Уильямс сказал:
   — Схожу позову полковника, — и в голосе его прозвучала сердечность, о которой Брент даже не подозревал.
   Но он покачал головой:
   — Не стоит. Он сказал, что валится с ног от усталости и сейчас же ляжет спать.
   — Ладно. За «Блэкфин»! Зови меня Реджи.
   — За «Блэкфин»! — он поднял свой стакан и выпил. — Я совсем не знаю этот тип — «эскадренная лодка».
   — Ты специалист по связи, кажется?
   — Считаюсь.
   — А в курсе насчет переговоров в духе «гласности»?
   Брент пожал плечами:
   — Только то, что доходило до «Йонаги».
   Уильямс допил и сейчас же налил еще:
   — Но про новую русскую игрушку ты слышал — бомбомет, который кидает глубинные бомбы на шесть тысяч метров?
   — Слышал, — кивнул Брент. — Шестиствольная пусковая установка, бьет трехсотмиллиметровыми на шесть тысяч метров перед кораблем.
   — Верно. Форменная зверюга: автоматическое перезаряжение, каждая бомба — по четыреста фунтов. Не знаешь, нам придется иметь с ней дело?
   — Нет, Реджи. В Женеве договорились исключить все русские бомбометные системы, так же как и самонаводящуюся торпеду «533».
   Уильямс вздохнул, выпил, покатал по дну стакана кубик льда:
   — Это хорошо. У «Блэкфина» не было бы шансов увернуться от нее — активное и пассивное самонаведение плюс провода… — Он пристукнул стаканом о стол и допил виски.
   Брент последовал его примеру, удивляясь, куда это он так гонит:
   — Гидролокатор и шестисотфунтовые глубинные бомбы с гидростатическими взрывателями — вот и все, Реджи, что нам грозит по Женевским соглашениям.
   — И этого хватит: одна бомба в четырнадцати футах от нас — и все! Капут! — Он развел руками, подняв ладони кверху. Брент почувствовал, как побежали по спине мурашки, и сделал большой глоток. — Как ты считаешь, будут «иваны» соблюдать договоренности?
   — По части выполнения обещаний они слабоваты. Но штука в том, что русские очень неохотно дают свои новейшие разработки кому бы то ни было. Обожглись во время «шестидневной войны», когда израильтянам достались сотни целехоньких танков, целые дивизионы ракет «земля — воздух» и системы управления огнем, которые русские поставили египтянам. Большая часть электроники прямиком пошла в Пентагон. Такой ошибки они решили впредь не повторять.
   Он снова наполнил стаканы. Брент почувствовал, как плавно закружились стены комнаты. Тряхнул головой и сделал еще глоток. Наконец-то он смог выпить и расслабиться, сбросить напряжение, не отпускавшее его целую неделю. А Реджи Уильямс оказался отличным малым, и напрасно ему мерещилась какая-то враждебность с его стороны. Все смылось «Хейгом». Брент выпил еще, хотя понимал, что и так перебрал, и снова все поплыло перед глазами. Он резко поднялся, допил то, что оставалось в стакане, сказал:
   — Устал чего-то… Брошу кости, — и, неверными шагами дойдя до кровати, рухнул на спину.
   Уильямс продолжал пить и говорил без умолку, хотя язык у него уже заплетался.
   — Надо будет нам с тобой как-нибудь сыграть…
   — Сыграем, Реджи. Наберем две команды из экипажа «Блэкфина» и сыграем.
   Уильямс одобрительно замычал, опрокинул стакан, но не удержал его в руке — тот со звоном покатился по столу, упал на пол и разбился. Негр тяжело поднялся, пошатываясь, дошел до кровати и повалился на нее.
   — Слушай, ты как… насчет того, что ночуешь в одной комнате с черномазым, а?
   Брент рассмеялся:
   — Долго же ты крепился, старина.
   — Хочешь сказать — это избитая тема?
   — Еще бы.
   — Тогда ответь, кто я, по-твоему, такой?
   — Ты — старший помощник командира ПЛ «Блэкфин», мой непосредственный начальник и, как выясняется, порядочная зануда.
   Уильямс фыркнул:
   — Ага, учтем. Ну, а ты, Брент Росс, — самодовольная скотина и слишком много о себе понимаешь.
   Брент, пребывавший от выпитого в необыкновенно умиротворенном и благодушном настроении и уже уплывавший в дремоту, нашел, что определение это очень забавно. Он расхохотался так, что затряслась кровать.
   — Тебе, значит, смешно то, что я говорю?
   — Ну чего ты привязался ко мне, Реджи? Видишь, человек выпил и отдыхает. Проспимся — выясним отношения.
   — «Привязался»! Рассказать тебе, как привязываются по-настоящему — в том квартале Лос-Анджелеса, откуда я родом?
   — Вряд ли я услышу что-нибудь новенькое. Но если тебе так неймется — давай. Что с тобой делать?!
   Уильямс, пропустив мимо ушей иронию, начал рассказывать. Брент слушал его с улыбкой, время от времени засыпал и даже довольно крепко, а потом вновь просыпался от звука его голоса.