Страница:
Брент всем одеревенелым корпусом повернулся к изголовью, где висел меч. Потянулся, ухватясь одной рукой за ножны, а другой — за обтянутую кожей рукоять, снял меч, резко лязгнувший о спинку кровати.
Санитар оторвался от своего романа.
— Головой… к северу… — прошелестел Такии.
Брент кивнул, словно тот мог его видеть. Будда умер, обратясь головой в сторону севера, и лейтенант Йосиро Такии, как убежденный сторонник его учения хотел последовать его примеру, надеясь, что это поможет ему достичь райского блаженства в загробном мире — нирваны. Брент медленно развернул кровать, но одно из ее резиновых колесиков от неосторожного движения громко взвизгнуло, задев о линолеум.
Дневальный санитар, привлеченный необычным звуком, стал вглядываться в полутьму палаты.
Брент, крепко стиснув рукоять, потянул меч, и клинок с высоким поющим звуком, подобным звону малого храмового колокола, послушно вылез из ножен.
Санитар поднялся на ноги.
Брент, взявшись за эфес обеими руками, поднял меч к правому плечу и произнес заупокойную буддистскую молитву:
— Смерть мгновенна, как всплеск волны. Возрождение ждет тебя, друг. Ты пройдешь, Йосиро-сан, по Великому Пути, и Благословенный пойдет рядом. Ты обретешь постижение четырех благородных истин, а с ними — мир… — И, помедлив еще мгновение, добавил то, что помнил из «Хага-куре» не наизусть, но стараясь передать смысл: — Тела в горах, тела в морской пучине, я отдал жизнь за императора, и боги встретят меня улыбкой…
Санитар повернул выключатель, и в палате вспыхнул свет. Он взглянул в дальний конец госпитального отсека и, вскрикнув «нет!», кинулся к двери.
Брент, ощущая, как впиваются в ладони резные серебряные накладки рукояти, все выше и выше заносил над головой меч, принимая классическую позу сражающегося самурая. Самурай входит в мир по обряду синтоизма, покидает его так, как заповедал Будда. Такии сделал все, что было в его силах, и совесть его чиста. Брент глядел вниз, на жилистую и тонкую старческую шею. Это будет нетрудно. Перерубить ее легче, чем саженец бальсы. Шаги за спиной приближались. Снова послышалось: «Нет! Нет!»
Брент улыбнулся:
— Прощай, друг.
Вложив в удар всю свою силу, он описал мечом сверкающий полукруг. Девятислойный стальной клинок, изготовленный в семнадцатом веке прославленным оружейником Йоситаке, не уступал дамасским — откован на совесть, закален на славу, сработан тонко и точно, как драгоценное украшение, остер и направлен, как бритва, и — ничего лишнего, как в трехстишии хайку. Меч знал свое дело и запел в воздухе на высокой хищно-ликующей ноте, оборвавшейся глухим стуком и хрустом рассеченных шейных позвонков. Руки, направлявшие его, были так сильны, что меч не только снес голову Такии, но и пробил матрас до самых пружин.
Брент разжал пальцы, и меч упал на палубу. Секунду американец стоял неподвижно, глядя на убитого им друга, голова которого откатилась к правому плечу. Из перерубленных артерий и яремных вен хлестала кровь, тело содрогалось в последних конвульсиях.
— Покойся с миром, друг, — сказал Брент.
— Господин адмирал! Перед вами — убийца!
Старший фельдшер Хорикоси, вытянувшийся перед дубовым столом Фудзиты, был бледен как полотно, побелевшие губы поджаты, мохнатые седые брови сдвинуты, черные узкие глаза сверкали гневом.
Напротив, напряженно выпрямившись, стоял Брент в зеленой робе. Сам адмирал сидел за столом, по бокам которого помещались два глубоких кожаных кресла. Маленький круглый стол в центре салона окружали еще несколько стульев с жесткими сиденьями и прямыми спинками. В углу возле двух телефонов дежурил вахтенный, а у единственного входа навытяжку стояли часовые — двое коренастых матросов с пистолетами у пояса. За спиной адмирала на переборке висели портрет императора Хирохито на коне и карты Тихого океана и Японского моря. В салоне не было ни компьютеров, ни мониторов.
— Это было хладнокровное, преднамеренное, зверское убийство!..
Адмирал снял маленькие очки в стальной оправе и взглянул на американского лейтенанта. Он долго, храня полное молчание, рассматривал его, словно пытаясь проникнуть сквозь бесстрастную маску и прочесть мысли, лихорадочно крутившиеся в голове Брента. Тот был взволнован, но уверен в своей правоте и ни минуты не раскаивался в содеянном. Он не произнес пока ни слова — ему казалось, что объяснения и оправдания опорочат светлую память о Такии.
— Что ж вы молчите, лейтенант? — сказал наконец Фудзита.
— Считаю неуместным оправдываться и тем более просить снисхождения, господин адмирал.
— Разумеется. Вам не в чем себя винить, и нам вас обвинять не в чем, — Фудзита побарабанил по столу пальцами, похожими на высохшие корни. — Как я понимаю, лейтенант Такии попросил вас избавить его от мук и даровать ему смерть от меча. Верно?
— Так точно, господин адмирал, — вздохнув, негромко ответил Брент.
— Что за чушь! — вскричал Хорикоси. — Как он мог кого-нибудь о чем-нибудь просить, если ему нечем — понимаете, нечем! — было говорить?! Вам, лейтенант, просто надоело слушать его постоянные стоны и чувствовать рядом этот смрад!..
Адмирал поглядывал то на одного, то на другого, и этот странный, будто оценивающий возможности противников взгляд был хорошо знаком Бренту: он не раз уже замечал его, когда Фудзита разбирал тяжбы или конфликты, и порой ему казалось, что старику доставляет удовольствие обмен резкостями — если не ударами. Быть может, сорок два года ледового заточения научили его, что злость, обида и гнев не могут копиться под спудом, а непременно должны выйти, прорваться на поверхность, даровав облегчение и очищение. Потому он не только терпел, но и поощрял столкновения своих подчиненных. Так или иначе, на лице адмирала читалось явное удовольствие.
А Брент чувствовал, как раскаленная змея гнева бьется о его ребра, как нарастает в нем, требуя выхода, ярость. Он прямо глянул сверху вниз на Хорикоси, выдерживая его взгляд:
— Это ложь! Мой командир заслуживал участи лучшей, чем та, которую вы ему уготовили, хоть и делали все, что было в ваших силах, все, на что способна медицина! Я не мог допустить, чтобы боевой летчик гнил, как забытая в золе и обуглившаяся картофелина, — это было недостойно его! Я даровал ему смерть, которой он заслуживал! А если кому-то это не нравится — мне на это плевать!
— Еще бы не наплевать! — ядовито воскликнул Хорикоси. — Вы же воин! Вы «даровали ему смерть», смерть, достойную самурая! Скажите пожалуйста! А я считаю, что это слишком дорогой подарок! — Он выпятил челюсть и повернулся к Фудзите. — Мы сумели стабилизировать его состояние, он постепенно креп и мог бы жить еще годы…
— Да, вы сумели бы сохранить ему жизнь! А зачем? Кому она нужна? Зачем жить слепым, глухим, испытывающим постоянные страдания калекой?! Неужели назначение медицины в том, чтобы продлевать мучения?
Хорикоси вскинул указательный палец к самому лицу Брента:
— Это не мы, а вы мучаете людей! Вы заставляете их страдать и выть от боли! Убийца! А я восстанавливаю то, что губите вы! Сохраняю жизнь! Вы же умеете только отнимать ее!
Широкой ладонью Брент, словно отгоняя муху, отмахнулся от наставленного пальца Хорикоси:
— Не советую тыкать мне в лицо пальцами.
— Да? — саркастически спросил старый фельдшер. — А иначе что, мистер Росс? Убьете меня?
— Убить не убью, а руку сломаю, — одолев ярость, равнодушным тоном ответил Брент.
— Ну, довольно! — вмешался наконец адмирал.
В каюте стало тихо — слышалось лишь приглушенное и ровное гудение вентиляционных систем. Все подняли глаза на Фудзиту.
— Ваши чувства мне понятны, Хорикоси. Вы по долгу службы обязаны спасать людям жизнь и делаете это отлично, за что я вас благодарю. — Он перевел взгляд на Брента. — Что касается вас, лейтенант… Иногда мне кажется, что вы — японец в большей степени, чем любой из моих офицеров. — Он привычно ухватил кончиками большого и указательного пальцев одинокий седой волос у себя на подбородке и в задумчивости подергал его. — Я понимаю ваше решение. И даже если бы Йосиро Такии в самом деле не мог говорить, вы исполнили его волю. — Хорикоси заморгал, а Брент перевел дух, почувствовав, как отпускает его владевшее им напряжение. — Вы поступили как самурай, в полном соответствии с бусидо. Взыскивать с вас не за что. Виновным вас не считаю. Действия лейтенанта Росса нахожу адекватными ситуации, более того — одобряю их.
— Вы?.. Вы… одобряете убийство?! — взорвался Хорикоси. — Объявляете ему благодарность, вместо того чтобы отдать под трибунал?! Он заслуживает виселицы!
Фудзита медленно поднялся.
— Главный старшина Хорикоси, возвращайтесь к исполнению ваших обязанностей. Если еще раз вздумаете обсуждать и оспаривать мои приказы, я вышвырну вас с «Йонаги»! — Сухонький пальчик ткнул в сторону двери. — Свободен!
Хорикоси, вспыхнув, повернулся и вышел. Но Брент чувствовал, что на этом дело не кончится.
Каюта Брента, доставшаяся ему от давно умершего офицера, помещалась на так называемом адмиральском верху авианосца, хотя была более чем скромной и по размерам, и по меблировке. В ней было футов восемь длины и шесть — ширины, и вмещала она лишь узкую койку, маленький письменный стол, два стула, умывальник, зеркало и неслыханную роскошь — душевую кабинку в узкой нише.
Лейтенант только успел налить себе двойного «Чивас Регал» и плюхнуться на кровать, как в дверь постучали. Вошел Йоси Мацухара. Брент поднялся и достал из шкафчика над умывальником бутылку сакэ, наполнил фарфоровую чашечку-сакэдзуки и протянул ее летчику. Тот сделал глоток, а потом сказал:
— Ты сделал все как надо.
— А вот Хорикоси так не считает.
— Знаю, Брент-сан. Я слышал о вашей стычке.
Брент не удивился тому, что об остром разговоре, состоявшемся в адмиральском салоне уже всем известно: то, что слышали двое часовых и вахтенный на узле связи, по «матросскому телеграфу» молниеносно распространилось по всему кораблю.
— Не обращай внимания, — продолжал Мацухара. — Хорикоси был и остался крестьянином, он презирает кодекс бусидо, он терпеть нас не может, но при этом… спасает нам жизнь.
— Ходячее противоречие.
— Именно. И это очень японская черта — в нем она развита сильней, чем в любом из нас.
Брент понимающе кивнул, хотя до сих пор его ставило в тупик это странное представление о том, что сила человека зависит от количества противоречий, которые способны мирно уживаться в его душе. Чем больше их — тем человек сильнее.
— Если так, то фельдшер Хорикоси — просто богатырь.
Летчик наклонил голову в знак согласия и допил то, что оставалось в сакэдзуки. Брент немедленно наполнил ее вновь.
— Ты оказал старику Йосиро большую услугу, Брент. Сегодня поутру его кремировали, и скоро его прах будет с почестями захоронен в храме Киото — он был оттуда родом.
— Тем не менее дух его войдет в храм Ясукуни, не так ли?
Строго поджатые губы Мацухары дрогнули в улыбке:
— Верно. В храм Ясукуни, где его ждут оба его штурмана — Морисада Мотицура и Такасиро Хаюса. Учти, Брент, старый летчик был последователем Нитирена. Это важно. — Брент сморщил лоб, силясь понять. — Это одна из ветвей или сект буддизма, самая, что ли, японская из всех. Основал ее семьсот лет назад старый монах Нитирен. Такии был ревностным буддистом, но забил себе голову метафизической чепухой: считал, что должен припасть к чистым, незамутненным последующими толкователями истокам буддизма. У вас, в Европе, подобное явление называлось, кажется, реформацией.
Брент снова кивнул и отхлебнул сакэ, почувствовав, как разливается по телу приятное тепло. Но мысль его продолжала блуждать в лабиринте буддизма, бросавшего вызов самым основам его мышления, скроенного по западному образцу. Непостижимым казался ему принцип учения Будды: понятие о том, что люди состоят из мяса и костей и наделены способностью думать, — заблуждение, они существуют лишь как наше представление о них. Так что сидящий напротив него рослый широкоплечий Йоси Мацухара, храбрейший и искуснейший летчик-истребитель в мире, был всего лишь порождением его сознания, которое в свою очередь тоже иллюзия. Нет и не может быть объективно и вечно существующей реальности, не зависящей от нашего разума и ощущений.
— Такии, — продолжал между тем Йоси, — верил глубоко и пылко и старался, чтобы обряды были как можно более суровыми и простыми.
— Вот оно что… — протянул Брент, вылив в рот остатки сакэ и почувствовав, как наконец-то разжимается в нем тугая пружина напряжения.
Мацухара, сузившимися глазами уставившись в переборку над головой Брента, негромко произнес:
— Если бы он мог вознести молитву, то звучала бы она так… — Он произнес несколько слов по-японски и, заметив вопросительный взгляд Брента, перевел: — «Дай нам чтить будущее и открой нам завет справедливого закона».
— Ты должен был бы произнести эти слова на церемонии его кремации.
— Я так и сделал, Брент. Но вернемся к нашим с тобой делам. Мы в долгу перед капитаном Кеннетом Розенкранцем и должны сквитаться и за старого Йосиро, и за моих ведомых Масатаке Мацумару и Субару Кизамацу. Все они взывают об отмщении. — Мацухара отпил немного сакэ. — Не приходилось ли тебе слышать об Оно Докене? Нет? Так звали знаменитого самурая, жившего в семнадцатом веке. Его оклеветали и по ложному обвинению в трусости приговорили к сожжению на костре. А когда его враг пришел взглянуть на останки казненного, Оно схватил его меч и зарубил его. Лишь после этого он рассыпался в прах и пепел. Вот что такое месть, Брент-сан!
Рассказ не удивил Брента: он уже привык к тому, что его друг верит этим фантастическим историям так же твердо, как христиане — библейским сказаниям.
— И все-таки ты уверен, что Розенкранцу удалось ускользнуть — ему одному?
— Уверен.
— И ты думаешь, его эскадрилья действует с Марианских островов?
Летчик вздохнул и пожал плечами:
— Наша агентура на Агвиджане не заметила ни одного истребителя. Но ведь Сайпан и Тиниан заняты арабами.
Брент на мгновение задумался.
— Если ты сбил его ведомого, а машину Розенкранца серьезно повредил, им, может быть, просто неоткуда взять подкрепление. Ведь транспорт мы пустили на дно, а в «Маджестик» всадили две торпеды.
— Логично, Брент, но ты забываешь, что они могут перебросить резерв на подводных лодках, а они у них есть.
— Значит, надо проводить поиск! Поиск воздушными патрулями!
— Не думаю, что адмирал пойдет на такой риск, — качнул головой Мацухара. — Помнишь, когда мы атаковали их базы в Северной Корее, они утопили чуть ли не весь флот Сил самообороны Японии. Даже десантную флотилию.
Постукивая по столу массивным кулаком, чтобы слова его прозвучали более веско, Брент произнес:
— Мы должны убить Розенкранца. Он — вне законов божеских и человеческих. Он — дикий зверь. Откуда… Откуда берутся такие твари, откуда они выползли на нашу землю?! Почему хорошие люди должны гибнуть, чтобы остановить их нашествие? Гибнуть — и в таком количестве?!
Мацухара крепко — так, что заскрипела щетина на щеках, — потер лицо ладонью.
— Ты читал «Юлия Цезаря»?
Брент знал, что летчик — неуемный книгочей с безмерной шириной вкусов и пристрастий, но все же его вопрос озадачил Брента.
— Читал, конечно. Я вообще люблю Шекспира.
Снова заскрипела под сильными пальцами щетина:
— Помнишь, в первом акте, перед убийством Цезаря, Каска говорит о заговоре? — Брент смотрел на него выжидательно. — «У Капитолия я встретил льва. Взглянув свирепо, мимо он прошел, меня не тронув…»
— Ты хочешь сказать, Розенкранц и есть этот лев?
— Не он один. Каддафи, Арафат, Хомейни…
— На каждого льва найдется укротитель.
— Верно, Брент, — засмеялся Мацухара. — Придется запастись пистолетами, тумбами, хлыстами…
Стук в дверь перебил его. В каюту вошел адмирал Аллен. При виде Мацухары в глазах у него вспыхнул враждебный огонек — точно такой же, как в глазах японского летчика, — и сесть он постарался как можно дальше от него, насколько это было возможно в тесной каюте. Брент, зная, что Аллен тоже предпочитает неразбавленное виски, наполнил и протянул ему стакан. Тот принял его молча. Аллен явно был угнетен и встревожен, и Брент догадывался о причине этого. Впрочем, старый адмирал начал без обиняков:
— Ты убил человека, Брент.
— Да, сэр, — всем своим тоном показывая, что отступать не намерен, ответил тот.
— Ты совершил смертный грех, который нельзя ни отмолить, ни искупить, — продолжал Аллен, вспомнив, наверно, что Брент был воспитан в католической вере.
— Он оказал своему боевому товарищу последнюю услугу, — вмешался Мацухара. — Он выполнил свой долг и поступил так, как велит кодекс чести самурая.
— Это уже второе убийство — рассчитанное и хладнокровное.
— Прошу вас, сэр… Я все знаю. Все! Поверьте, мне нелегко это далось.
— Адмирал Фудзита, должно быть, понял и одобрил тебя? — сказал Аллен, лишний раз продемонстрировав свою проницательность.
— Да, — вздохнул Брент.
— О трибунале и речи не было?
Брент кивнул, сделал глоток виски.
— Хорикоси повесил бы меня собственными руками.
Аллен, потягивая виски, поверх края стакана взглянул на него:
— Тебе надо уйти с «Йонаги».
— Что за ерунда, адмирал?! — воскликнул Мацухара. — Его место — здесь.
— Выбирайте выражения, подполковник, вы говорите со старшим по званию.
— Я — строевой офицер, командир авиационной боевой части авианосца «Йонага». Вы служите на флоте другой страны. Вы вообще человек из другого мира. Считаете, что я нарушил субординацию, — подайте рапорт командиру корабля. Я готов буду ответить за свои слова — перед ним, а не перед вами!
— И ответите, можете не сомневаться.
— Йоси-сан! — Брент был явно огорчен всем происходящим. — Прошу тебя, уйди!
Летчик еще минуту молча глядел на Аллена, потом поднялся и вышел из каюты.
— Пожалуйста, сэр, постарайтесь понять его, — повернулся к Аллену Брент. — Он не в себе: погибли оба его ведомых.
— Знаю. Знаю! — Адмирал выплеснул в рот остатки виски. Брент снова наполнил его стакан. — Можно подумать, ему одному приходилось терять товарищей!
— Пожалуйста, не подавайте рапорт.
— Я не могу оставить это без последствий.
— Но если он извинится перед вами?
Адмирал затряс головой, будто избавляясь от невидимой паутины:
— Ладно… Тут дела поважнее.
— Вы хотите, чтобы я ушел с «Йонаги»?
— Да. И вернулся в РУ ВМС, в Вашингтон, — расширил свои горизонты. И подумал бы о своей карьере.
— Главные события происходят здесь, сэр. Здесь, на «Йонаге». Это единственная сила, способная остановить арабов, и вам это известно не хуже меня.
— Ценю твое самоотречение, Брент, но надо подумать и о себе тоже.
— Я думаю. И я понял, что место мое — здесь.
Адмирал сделал большой глоток. Брент тоже отхлебнул «Чивас Регал», наслаждаясь приятным теплом, растекающимся по телу. Одеревеневшие мышцы расслабились, комната стала медленно кружиться. Он снова налил виски себе и Аллену.
— Брент, мальчик мой… — продолжал тот. — Мацухара и все остальные слишком сильно влияют на тебя. Ты переменился неузнаваемо. В голове не укладывается, как ты — настоящий, стопроцентный американец, разумный, нормальный человек, спортсмен — мог обезглавить двоих? — Он плотно поджал губы, заглянул Бренту в глаза. — Это все плоды общения с самураями — с Фудзитой, Мацухарой, Окумой, Араи и всеми прочими. Они сделали тебя таким же, как они сами. И это опасно, Брент. Пойми, ты оторвался от своих и еще не прибился к чужим. Подумай об этом. Ты на опасном пути.
— Но решать мне, сэр?
Адмирал еще крепче сцепил челюсти. На широком лбу глубже обозначились морщины.
— Убрать тебя с «Йонаги» своей волей я не могу. Мог бы, если бы Фудзита не пользовался таким влиянием в Пентагоне, в администрации и, как поговаривают, даже в Овальном кабинете[4]. — Он опустил сжатый кулак на стол. — Ты сам должен принять решение, Брент, правильное решение. Ты же умный парень!
Брент залпом допил виски.
— Я принял решение, сэр. Я остаюсь.
— Ладно. Остаешься так остаешься.
Адмирал встал, сердито допил свой стакан и вышел из каюты.
Санитар оторвался от своего романа.
— Головой… к северу… — прошелестел Такии.
Брент кивнул, словно тот мог его видеть. Будда умер, обратясь головой в сторону севера, и лейтенант Йосиро Такии, как убежденный сторонник его учения хотел последовать его примеру, надеясь, что это поможет ему достичь райского блаженства в загробном мире — нирваны. Брент медленно развернул кровать, но одно из ее резиновых колесиков от неосторожного движения громко взвизгнуло, задев о линолеум.
Дневальный санитар, привлеченный необычным звуком, стал вглядываться в полутьму палаты.
Брент, крепко стиснув рукоять, потянул меч, и клинок с высоким поющим звуком, подобным звону малого храмового колокола, послушно вылез из ножен.
Санитар поднялся на ноги.
Брент, взявшись за эфес обеими руками, поднял меч к правому плечу и произнес заупокойную буддистскую молитву:
— Смерть мгновенна, как всплеск волны. Возрождение ждет тебя, друг. Ты пройдешь, Йосиро-сан, по Великому Пути, и Благословенный пойдет рядом. Ты обретешь постижение четырех благородных истин, а с ними — мир… — И, помедлив еще мгновение, добавил то, что помнил из «Хага-куре» не наизусть, но стараясь передать смысл: — Тела в горах, тела в морской пучине, я отдал жизнь за императора, и боги встретят меня улыбкой…
Санитар повернул выключатель, и в палате вспыхнул свет. Он взглянул в дальний конец госпитального отсека и, вскрикнув «нет!», кинулся к двери.
Брент, ощущая, как впиваются в ладони резные серебряные накладки рукояти, все выше и выше заносил над головой меч, принимая классическую позу сражающегося самурая. Самурай входит в мир по обряду синтоизма, покидает его так, как заповедал Будда. Такии сделал все, что было в его силах, и совесть его чиста. Брент глядел вниз, на жилистую и тонкую старческую шею. Это будет нетрудно. Перерубить ее легче, чем саженец бальсы. Шаги за спиной приближались. Снова послышалось: «Нет! Нет!»
Брент улыбнулся:
— Прощай, друг.
Вложив в удар всю свою силу, он описал мечом сверкающий полукруг. Девятислойный стальной клинок, изготовленный в семнадцатом веке прославленным оружейником Йоситаке, не уступал дамасским — откован на совесть, закален на славу, сработан тонко и точно, как драгоценное украшение, остер и направлен, как бритва, и — ничего лишнего, как в трехстишии хайку. Меч знал свое дело и запел в воздухе на высокой хищно-ликующей ноте, оборвавшейся глухим стуком и хрустом рассеченных шейных позвонков. Руки, направлявшие его, были так сильны, что меч не только снес голову Такии, но и пробил матрас до самых пружин.
Брент разжал пальцы, и меч упал на палубу. Секунду американец стоял неподвижно, глядя на убитого им друга, голова которого откатилась к правому плечу. Из перерубленных артерий и яремных вен хлестала кровь, тело содрогалось в последних конвульсиях.
— Покойся с миром, друг, — сказал Брент.
— Господин адмирал! Перед вами — убийца!
Старший фельдшер Хорикоси, вытянувшийся перед дубовым столом Фудзиты, был бледен как полотно, побелевшие губы поджаты, мохнатые седые брови сдвинуты, черные узкие глаза сверкали гневом.
Напротив, напряженно выпрямившись, стоял Брент в зеленой робе. Сам адмирал сидел за столом, по бокам которого помещались два глубоких кожаных кресла. Маленький круглый стол в центре салона окружали еще несколько стульев с жесткими сиденьями и прямыми спинками. В углу возле двух телефонов дежурил вахтенный, а у единственного входа навытяжку стояли часовые — двое коренастых матросов с пистолетами у пояса. За спиной адмирала на переборке висели портрет императора Хирохито на коне и карты Тихого океана и Японского моря. В салоне не было ни компьютеров, ни мониторов.
— Это было хладнокровное, преднамеренное, зверское убийство!..
Адмирал снял маленькие очки в стальной оправе и взглянул на американского лейтенанта. Он долго, храня полное молчание, рассматривал его, словно пытаясь проникнуть сквозь бесстрастную маску и прочесть мысли, лихорадочно крутившиеся в голове Брента. Тот был взволнован, но уверен в своей правоте и ни минуты не раскаивался в содеянном. Он не произнес пока ни слова — ему казалось, что объяснения и оправдания опорочат светлую память о Такии.
— Что ж вы молчите, лейтенант? — сказал наконец Фудзита.
— Считаю неуместным оправдываться и тем более просить снисхождения, господин адмирал.
— Разумеется. Вам не в чем себя винить, и нам вас обвинять не в чем, — Фудзита побарабанил по столу пальцами, похожими на высохшие корни. — Как я понимаю, лейтенант Такии попросил вас избавить его от мук и даровать ему смерть от меча. Верно?
— Так точно, господин адмирал, — вздохнув, негромко ответил Брент.
— Что за чушь! — вскричал Хорикоси. — Как он мог кого-нибудь о чем-нибудь просить, если ему нечем — понимаете, нечем! — было говорить?! Вам, лейтенант, просто надоело слушать его постоянные стоны и чувствовать рядом этот смрад!..
Адмирал поглядывал то на одного, то на другого, и этот странный, будто оценивающий возможности противников взгляд был хорошо знаком Бренту: он не раз уже замечал его, когда Фудзита разбирал тяжбы или конфликты, и порой ему казалось, что старику доставляет удовольствие обмен резкостями — если не ударами. Быть может, сорок два года ледового заточения научили его, что злость, обида и гнев не могут копиться под спудом, а непременно должны выйти, прорваться на поверхность, даровав облегчение и очищение. Потому он не только терпел, но и поощрял столкновения своих подчиненных. Так или иначе, на лице адмирала читалось явное удовольствие.
А Брент чувствовал, как раскаленная змея гнева бьется о его ребра, как нарастает в нем, требуя выхода, ярость. Он прямо глянул сверху вниз на Хорикоси, выдерживая его взгляд:
— Это ложь! Мой командир заслуживал участи лучшей, чем та, которую вы ему уготовили, хоть и делали все, что было в ваших силах, все, на что способна медицина! Я не мог допустить, чтобы боевой летчик гнил, как забытая в золе и обуглившаяся картофелина, — это было недостойно его! Я даровал ему смерть, которой он заслуживал! А если кому-то это не нравится — мне на это плевать!
— Еще бы не наплевать! — ядовито воскликнул Хорикоси. — Вы же воин! Вы «даровали ему смерть», смерть, достойную самурая! Скажите пожалуйста! А я считаю, что это слишком дорогой подарок! — Он выпятил челюсть и повернулся к Фудзите. — Мы сумели стабилизировать его состояние, он постепенно креп и мог бы жить еще годы…
— Да, вы сумели бы сохранить ему жизнь! А зачем? Кому она нужна? Зачем жить слепым, глухим, испытывающим постоянные страдания калекой?! Неужели назначение медицины в том, чтобы продлевать мучения?
Хорикоси вскинул указательный палец к самому лицу Брента:
— Это не мы, а вы мучаете людей! Вы заставляете их страдать и выть от боли! Убийца! А я восстанавливаю то, что губите вы! Сохраняю жизнь! Вы же умеете только отнимать ее!
Широкой ладонью Брент, словно отгоняя муху, отмахнулся от наставленного пальца Хорикоси:
— Не советую тыкать мне в лицо пальцами.
— Да? — саркастически спросил старый фельдшер. — А иначе что, мистер Росс? Убьете меня?
— Убить не убью, а руку сломаю, — одолев ярость, равнодушным тоном ответил Брент.
— Ну, довольно! — вмешался наконец адмирал.
В каюте стало тихо — слышалось лишь приглушенное и ровное гудение вентиляционных систем. Все подняли глаза на Фудзиту.
— Ваши чувства мне понятны, Хорикоси. Вы по долгу службы обязаны спасать людям жизнь и делаете это отлично, за что я вас благодарю. — Он перевел взгляд на Брента. — Что касается вас, лейтенант… Иногда мне кажется, что вы — японец в большей степени, чем любой из моих офицеров. — Он привычно ухватил кончиками большого и указательного пальцев одинокий седой волос у себя на подбородке и в задумчивости подергал его. — Я понимаю ваше решение. И даже если бы Йосиро Такии в самом деле не мог говорить, вы исполнили его волю. — Хорикоси заморгал, а Брент перевел дух, почувствовав, как отпускает его владевшее им напряжение. — Вы поступили как самурай, в полном соответствии с бусидо. Взыскивать с вас не за что. Виновным вас не считаю. Действия лейтенанта Росса нахожу адекватными ситуации, более того — одобряю их.
— Вы?.. Вы… одобряете убийство?! — взорвался Хорикоси. — Объявляете ему благодарность, вместо того чтобы отдать под трибунал?! Он заслуживает виселицы!
Фудзита медленно поднялся.
— Главный старшина Хорикоси, возвращайтесь к исполнению ваших обязанностей. Если еще раз вздумаете обсуждать и оспаривать мои приказы, я вышвырну вас с «Йонаги»! — Сухонький пальчик ткнул в сторону двери. — Свободен!
Хорикоси, вспыхнув, повернулся и вышел. Но Брент чувствовал, что на этом дело не кончится.
Каюта Брента, доставшаяся ему от давно умершего офицера, помещалась на так называемом адмиральском верху авианосца, хотя была более чем скромной и по размерам, и по меблировке. В ней было футов восемь длины и шесть — ширины, и вмещала она лишь узкую койку, маленький письменный стол, два стула, умывальник, зеркало и неслыханную роскошь — душевую кабинку в узкой нише.
Лейтенант только успел налить себе двойного «Чивас Регал» и плюхнуться на кровать, как в дверь постучали. Вошел Йоси Мацухара. Брент поднялся и достал из шкафчика над умывальником бутылку сакэ, наполнил фарфоровую чашечку-сакэдзуки и протянул ее летчику. Тот сделал глоток, а потом сказал:
— Ты сделал все как надо.
— А вот Хорикоси так не считает.
— Знаю, Брент-сан. Я слышал о вашей стычке.
Брент не удивился тому, что об остром разговоре, состоявшемся в адмиральском салоне уже всем известно: то, что слышали двое часовых и вахтенный на узле связи, по «матросскому телеграфу» молниеносно распространилось по всему кораблю.
— Не обращай внимания, — продолжал Мацухара. — Хорикоси был и остался крестьянином, он презирает кодекс бусидо, он терпеть нас не может, но при этом… спасает нам жизнь.
— Ходячее противоречие.
— Именно. И это очень японская черта — в нем она развита сильней, чем в любом из нас.
Брент понимающе кивнул, хотя до сих пор его ставило в тупик это странное представление о том, что сила человека зависит от количества противоречий, которые способны мирно уживаться в его душе. Чем больше их — тем человек сильнее.
— Если так, то фельдшер Хорикоси — просто богатырь.
Летчик наклонил голову в знак согласия и допил то, что оставалось в сакэдзуки. Брент немедленно наполнил ее вновь.
— Ты оказал старику Йосиро большую услугу, Брент. Сегодня поутру его кремировали, и скоро его прах будет с почестями захоронен в храме Киото — он был оттуда родом.
— Тем не менее дух его войдет в храм Ясукуни, не так ли?
Строго поджатые губы Мацухары дрогнули в улыбке:
— Верно. В храм Ясукуни, где его ждут оба его штурмана — Морисада Мотицура и Такасиро Хаюса. Учти, Брент, старый летчик был последователем Нитирена. Это важно. — Брент сморщил лоб, силясь понять. — Это одна из ветвей или сект буддизма, самая, что ли, японская из всех. Основал ее семьсот лет назад старый монах Нитирен. Такии был ревностным буддистом, но забил себе голову метафизической чепухой: считал, что должен припасть к чистым, незамутненным последующими толкователями истокам буддизма. У вас, в Европе, подобное явление называлось, кажется, реформацией.
Брент снова кивнул и отхлебнул сакэ, почувствовав, как разливается по телу приятное тепло. Но мысль его продолжала блуждать в лабиринте буддизма, бросавшего вызов самым основам его мышления, скроенного по западному образцу. Непостижимым казался ему принцип учения Будды: понятие о том, что люди состоят из мяса и костей и наделены способностью думать, — заблуждение, они существуют лишь как наше представление о них. Так что сидящий напротив него рослый широкоплечий Йоси Мацухара, храбрейший и искуснейший летчик-истребитель в мире, был всего лишь порождением его сознания, которое в свою очередь тоже иллюзия. Нет и не может быть объективно и вечно существующей реальности, не зависящей от нашего разума и ощущений.
— Такии, — продолжал между тем Йоси, — верил глубоко и пылко и старался, чтобы обряды были как можно более суровыми и простыми.
— Вот оно что… — протянул Брент, вылив в рот остатки сакэ и почувствовав, как наконец-то разжимается в нем тугая пружина напряжения.
Мацухара, сузившимися глазами уставившись в переборку над головой Брента, негромко произнес:
— Если бы он мог вознести молитву, то звучала бы она так… — Он произнес несколько слов по-японски и, заметив вопросительный взгляд Брента, перевел: — «Дай нам чтить будущее и открой нам завет справедливого закона».
— Ты должен был бы произнести эти слова на церемонии его кремации.
— Я так и сделал, Брент. Но вернемся к нашим с тобой делам. Мы в долгу перед капитаном Кеннетом Розенкранцем и должны сквитаться и за старого Йосиро, и за моих ведомых Масатаке Мацумару и Субару Кизамацу. Все они взывают об отмщении. — Мацухара отпил немного сакэ. — Не приходилось ли тебе слышать об Оно Докене? Нет? Так звали знаменитого самурая, жившего в семнадцатом веке. Его оклеветали и по ложному обвинению в трусости приговорили к сожжению на костре. А когда его враг пришел взглянуть на останки казненного, Оно схватил его меч и зарубил его. Лишь после этого он рассыпался в прах и пепел. Вот что такое месть, Брент-сан!
Рассказ не удивил Брента: он уже привык к тому, что его друг верит этим фантастическим историям так же твердо, как христиане — библейским сказаниям.
— И все-таки ты уверен, что Розенкранцу удалось ускользнуть — ему одному?
— Уверен.
— И ты думаешь, его эскадрилья действует с Марианских островов?
Летчик вздохнул и пожал плечами:
— Наша агентура на Агвиджане не заметила ни одного истребителя. Но ведь Сайпан и Тиниан заняты арабами.
Брент на мгновение задумался.
— Если ты сбил его ведомого, а машину Розенкранца серьезно повредил, им, может быть, просто неоткуда взять подкрепление. Ведь транспорт мы пустили на дно, а в «Маджестик» всадили две торпеды.
— Логично, Брент, но ты забываешь, что они могут перебросить резерв на подводных лодках, а они у них есть.
— Значит, надо проводить поиск! Поиск воздушными патрулями!
— Не думаю, что адмирал пойдет на такой риск, — качнул головой Мацухара. — Помнишь, когда мы атаковали их базы в Северной Корее, они утопили чуть ли не весь флот Сил самообороны Японии. Даже десантную флотилию.
Постукивая по столу массивным кулаком, чтобы слова его прозвучали более веско, Брент произнес:
— Мы должны убить Розенкранца. Он — вне законов божеских и человеческих. Он — дикий зверь. Откуда… Откуда берутся такие твари, откуда они выползли на нашу землю?! Почему хорошие люди должны гибнуть, чтобы остановить их нашествие? Гибнуть — и в таком количестве?!
Мацухара крепко — так, что заскрипела щетина на щеках, — потер лицо ладонью.
— Ты читал «Юлия Цезаря»?
Брент знал, что летчик — неуемный книгочей с безмерной шириной вкусов и пристрастий, но все же его вопрос озадачил Брента.
— Читал, конечно. Я вообще люблю Шекспира.
Снова заскрипела под сильными пальцами щетина:
— Помнишь, в первом акте, перед убийством Цезаря, Каска говорит о заговоре? — Брент смотрел на него выжидательно. — «У Капитолия я встретил льва. Взглянув свирепо, мимо он прошел, меня не тронув…»
— Ты хочешь сказать, Розенкранц и есть этот лев?
— Не он один. Каддафи, Арафат, Хомейни…
— На каждого льва найдется укротитель.
— Верно, Брент, — засмеялся Мацухара. — Придется запастись пистолетами, тумбами, хлыстами…
Стук в дверь перебил его. В каюту вошел адмирал Аллен. При виде Мацухары в глазах у него вспыхнул враждебный огонек — точно такой же, как в глазах японского летчика, — и сесть он постарался как можно дальше от него, насколько это было возможно в тесной каюте. Брент, зная, что Аллен тоже предпочитает неразбавленное виски, наполнил и протянул ему стакан. Тот принял его молча. Аллен явно был угнетен и встревожен, и Брент догадывался о причине этого. Впрочем, старый адмирал начал без обиняков:
— Ты убил человека, Брент.
— Да, сэр, — всем своим тоном показывая, что отступать не намерен, ответил тот.
— Ты совершил смертный грех, который нельзя ни отмолить, ни искупить, — продолжал Аллен, вспомнив, наверно, что Брент был воспитан в католической вере.
— Он оказал своему боевому товарищу последнюю услугу, — вмешался Мацухара. — Он выполнил свой долг и поступил так, как велит кодекс чести самурая.
— Это уже второе убийство — рассчитанное и хладнокровное.
— Прошу вас, сэр… Я все знаю. Все! Поверьте, мне нелегко это далось.
— Адмирал Фудзита, должно быть, понял и одобрил тебя? — сказал Аллен, лишний раз продемонстрировав свою проницательность.
— Да, — вздохнул Брент.
— О трибунале и речи не было?
Брент кивнул, сделал глоток виски.
— Хорикоси повесил бы меня собственными руками.
Аллен, потягивая виски, поверх края стакана взглянул на него:
— Тебе надо уйти с «Йонаги».
— Что за ерунда, адмирал?! — воскликнул Мацухара. — Его место — здесь.
— Выбирайте выражения, подполковник, вы говорите со старшим по званию.
— Я — строевой офицер, командир авиационной боевой части авианосца «Йонага». Вы служите на флоте другой страны. Вы вообще человек из другого мира. Считаете, что я нарушил субординацию, — подайте рапорт командиру корабля. Я готов буду ответить за свои слова — перед ним, а не перед вами!
— И ответите, можете не сомневаться.
— Йоси-сан! — Брент был явно огорчен всем происходящим. — Прошу тебя, уйди!
Летчик еще минуту молча глядел на Аллена, потом поднялся и вышел из каюты.
— Пожалуйста, сэр, постарайтесь понять его, — повернулся к Аллену Брент. — Он не в себе: погибли оба его ведомых.
— Знаю. Знаю! — Адмирал выплеснул в рот остатки виски. Брент снова наполнил его стакан. — Можно подумать, ему одному приходилось терять товарищей!
— Пожалуйста, не подавайте рапорт.
— Я не могу оставить это без последствий.
— Но если он извинится перед вами?
Адмирал затряс головой, будто избавляясь от невидимой паутины:
— Ладно… Тут дела поважнее.
— Вы хотите, чтобы я ушел с «Йонаги»?
— Да. И вернулся в РУ ВМС, в Вашингтон, — расширил свои горизонты. И подумал бы о своей карьере.
— Главные события происходят здесь, сэр. Здесь, на «Йонаге». Это единственная сила, способная остановить арабов, и вам это известно не хуже меня.
— Ценю твое самоотречение, Брент, но надо подумать и о себе тоже.
— Я думаю. И я понял, что место мое — здесь.
Адмирал сделал большой глоток. Брент тоже отхлебнул «Чивас Регал», наслаждаясь приятным теплом, растекающимся по телу. Одеревеневшие мышцы расслабились, комната стала медленно кружиться. Он снова налил виски себе и Аллену.
— Брент, мальчик мой… — продолжал тот. — Мацухара и все остальные слишком сильно влияют на тебя. Ты переменился неузнаваемо. В голове не укладывается, как ты — настоящий, стопроцентный американец, разумный, нормальный человек, спортсмен — мог обезглавить двоих? — Он плотно поджал губы, заглянул Бренту в глаза. — Это все плоды общения с самураями — с Фудзитой, Мацухарой, Окумой, Араи и всеми прочими. Они сделали тебя таким же, как они сами. И это опасно, Брент. Пойми, ты оторвался от своих и еще не прибился к чужим. Подумай об этом. Ты на опасном пути.
— Но решать мне, сэр?
Адмирал еще крепче сцепил челюсти. На широком лбу глубже обозначились морщины.
— Убрать тебя с «Йонаги» своей волей я не могу. Мог бы, если бы Фудзита не пользовался таким влиянием в Пентагоне, в администрации и, как поговаривают, даже в Овальном кабинете[4]. — Он опустил сжатый кулак на стол. — Ты сам должен принять решение, Брент, правильное решение. Ты же умный парень!
Брент залпом допил виски.
— Я принял решение, сэр. Я остаюсь.
— Ладно. Остаешься так остаешься.
Адмирал встал, сердито допил свой стакан и вышел из каюты.
3
Флагманская рубка, расположенная между ходовым мостиком и салоном адмирала Фудзиты, была самым крупным помещением на «адмиральском верху». Там стояли длинный дубовый стол и дюжина стульев, на переборках висели карты, в углу за столиком с телефонами дежурил вахтенный связист. За председательским местом висел портрет императора Хирохито, запечатленного в молодости верхом на белом коне. Рубка была ярко освещена десятком сиявших из-под потолка сильных ламп в решетчатой защитной оплетке.
Совещание было назначено на утро. Раны Брента затянулись быстро, хотя швы еще зудели, а место ожога от лодыжки до паха было покрыто, словно гигантское родимое пятно, глянцевитой темно-красной кожей. Сидя на своем обычном месте в дальнем конце стола, он едва сдерживал стон — возобновилась мигрень и тупая пульсирующая боль беспощадно давила на глазные яблоки. Он еще не совсем оправился от своей контузии, но не сказал об этом даже Мацухаре, а о том, чтобы пойти показаться Хорикоси, и речи быть не могло.
А Йоси уже сидел рядом, перелистывая пачку рапортов. Расположившийся напротив адмирал Аллен тоже изучал какие-то бумаги. На другом конце стола адмирал Фудзита был занят разговором со старшим офицером «Йонаги», капитаном третьего ранга Митаке Араи.
Высокого роста, прямой и тонкий, как ружейный шомпол, Араи во время Второй мировой войны командовал миноносцем «Рикоказе» и теперь по мрачной иронии судьбы сидел за одним столом с теми, против кого воевал сорок лет назад. Здоровенный как медведь кэптен Джон Файт, плававший на миноносце «Бредфилд», дрался с ним в том сражении при Соломоновых островах, когда Араи двумя замечательными торпедами «Длинное копье» распорол борт крейсера «Нортхемптон». А самолеты адмирала Аллена во время самоубийственного рейда линкора «Ямато» на Окинаву пустили на дно и линкор, и миноносец охранения. Большая часть команды тогда погибла.
Поначалу между старыми моряками то и дело проскакивали искры враждебности, однако общий враг и смертельная опасность, грозившая им всем, заставили отложить былую рознь, на место которой пришло то, что именуется «боевой спайкой» и «братством по оружию». Но Брент по быстрым взглядам, по интонациям, по преувеличенно учтивой манере держаться угадывал, что прежняя вражда не забыта, ибо есть вещи, которые не забываются никогда: в любую минуту ненависть могла вспыхнуть заново и растопить ледяную вежливость.
По левую руку Фудзиты сидел престарелый капитан третьего ранга Хакусеки Кацубе, высохший до такой степени, будто за те долгие десятилетия, что он простоял на мостике, палящее солнце, соленые брызги пены и ветер выжгли из него всю влагу до последней капли, придав его лицу цвет и прочность старой дубленой кожи. Он был согнут чуть ли не вдвое, словно держал на спине груз неимоверной тяжести, и имел обыкновение посмеиваться каким-то своим мыслям, пуская пузыри беззубым ртом. Он всегда вел протоколы штабных заседаний и военных советов, не признавал, подобно своему адмиралу, никаких новшеств вроде диктофонов и сейчас занес над блокнотом обмокнутую в тушь кисточку.
Рядом с Марком Алленом Брент увидел нового командира эскадрильи пикирующих бомбардировщиков подполковника Казоуси Миуру, заменившего лейтенанта Даизо Сайки, — тот, обвиненный в трусости, застрелился на этом самом месте всего полгода назад. Шестидесятилетний подполковник казался старше своих лет: был рыхловат, а его бесстрастное плоское и широкое лицо проутюжил, казалось, тяжелый каток, который, однако вовремя остановился, пощадив обширный подрагивающий живот. Выпускник Военно-морской академии, Миуру начинал летать во время войны на D3A, дрался на Соломоновых островах, а у Санта-Круса точно отбомбился над авианосцем «Хорнет». В воздушном бою над Филиппинским морем он был ранен и сбит. Выйдя из госпиталя, подал рапорт о зачислении в отряд камикадзе, но из-за раны до конца войны участия в боевых действиях не принимал. Потом благодаря дружеским отношениям с Минору Генда, командовавшим Силами самообороны Японии, Миуру был переаттестован и прослужил в них двадцать два года, после чего вышел в отставку. Брент перехватывал мрачные взгляды, которые подполковник, пользовавшийся репутацией отважного и искусного пилота, время от времени бросал на Аллена и на него самого: как видно, огонь вражды еще тлел, и Миуру не забыл и не простил американцам свою рану.
Рядом с ним сидел новый командир эскадрильи торпедоносцев подполковник Сусаку Эндо, для которого это тоже было первое совещание на «Йонаге». Происходя из прославленного и древнего самурайского рода, Эндо гордился своими предками. В 1600 году бесстрашный Тонисио Эндо получил титул «наследственного князя» и обширные поместья с тысячами вассалов. В 1610 году, когда в ходе одной из войн против клана Маеда его войска были разбиты в бою, он совершил харакири на ступеньках дворца в присутствии своего сюзерена Ийеасу Токугавы и многочисленных свидетелей. Об этом великолепном жесте отчаяния до сих пор с восхищением говорили в аристократических кругах. Брент не сомневался, что адмирал Фудзита согласился взять Сусаку Эндо на «Йонагу» именно в память о харакири его далекого предка. Впрочем, ходили слухи, что протекцию ему оказал сам император Хирохито.
Совещание было назначено на утро. Раны Брента затянулись быстро, хотя швы еще зудели, а место ожога от лодыжки до паха было покрыто, словно гигантское родимое пятно, глянцевитой темно-красной кожей. Сидя на своем обычном месте в дальнем конце стола, он едва сдерживал стон — возобновилась мигрень и тупая пульсирующая боль беспощадно давила на глазные яблоки. Он еще не совсем оправился от своей контузии, но не сказал об этом даже Мацухаре, а о том, чтобы пойти показаться Хорикоси, и речи быть не могло.
А Йоси уже сидел рядом, перелистывая пачку рапортов. Расположившийся напротив адмирал Аллен тоже изучал какие-то бумаги. На другом конце стола адмирал Фудзита был занят разговором со старшим офицером «Йонаги», капитаном третьего ранга Митаке Араи.
Высокого роста, прямой и тонкий, как ружейный шомпол, Араи во время Второй мировой войны командовал миноносцем «Рикоказе» и теперь по мрачной иронии судьбы сидел за одним столом с теми, против кого воевал сорок лет назад. Здоровенный как медведь кэптен Джон Файт, плававший на миноносце «Бредфилд», дрался с ним в том сражении при Соломоновых островах, когда Араи двумя замечательными торпедами «Длинное копье» распорол борт крейсера «Нортхемптон». А самолеты адмирала Аллена во время самоубийственного рейда линкора «Ямато» на Окинаву пустили на дно и линкор, и миноносец охранения. Большая часть команды тогда погибла.
Поначалу между старыми моряками то и дело проскакивали искры враждебности, однако общий враг и смертельная опасность, грозившая им всем, заставили отложить былую рознь, на место которой пришло то, что именуется «боевой спайкой» и «братством по оружию». Но Брент по быстрым взглядам, по интонациям, по преувеличенно учтивой манере держаться угадывал, что прежняя вражда не забыта, ибо есть вещи, которые не забываются никогда: в любую минуту ненависть могла вспыхнуть заново и растопить ледяную вежливость.
По левую руку Фудзиты сидел престарелый капитан третьего ранга Хакусеки Кацубе, высохший до такой степени, будто за те долгие десятилетия, что он простоял на мостике, палящее солнце, соленые брызги пены и ветер выжгли из него всю влагу до последней капли, придав его лицу цвет и прочность старой дубленой кожи. Он был согнут чуть ли не вдвое, словно держал на спине груз неимоверной тяжести, и имел обыкновение посмеиваться каким-то своим мыслям, пуская пузыри беззубым ртом. Он всегда вел протоколы штабных заседаний и военных советов, не признавал, подобно своему адмиралу, никаких новшеств вроде диктофонов и сейчас занес над блокнотом обмокнутую в тушь кисточку.
Рядом с Марком Алленом Брент увидел нового командира эскадрильи пикирующих бомбардировщиков подполковника Казоуси Миуру, заменившего лейтенанта Даизо Сайки, — тот, обвиненный в трусости, застрелился на этом самом месте всего полгода назад. Шестидесятилетний подполковник казался старше своих лет: был рыхловат, а его бесстрастное плоское и широкое лицо проутюжил, казалось, тяжелый каток, который, однако вовремя остановился, пощадив обширный подрагивающий живот. Выпускник Военно-морской академии, Миуру начинал летать во время войны на D3A, дрался на Соломоновых островах, а у Санта-Круса точно отбомбился над авианосцем «Хорнет». В воздушном бою над Филиппинским морем он был ранен и сбит. Выйдя из госпиталя, подал рапорт о зачислении в отряд камикадзе, но из-за раны до конца войны участия в боевых действиях не принимал. Потом благодаря дружеским отношениям с Минору Генда, командовавшим Силами самообороны Японии, Миуру был переаттестован и прослужил в них двадцать два года, после чего вышел в отставку. Брент перехватывал мрачные взгляды, которые подполковник, пользовавшийся репутацией отважного и искусного пилота, время от времени бросал на Аллена и на него самого: как видно, огонь вражды еще тлел, и Миуру не забыл и не простил американцам свою рану.
Рядом с ним сидел новый командир эскадрильи торпедоносцев подполковник Сусаку Эндо, для которого это тоже было первое совещание на «Йонаге». Происходя из прославленного и древнего самурайского рода, Эндо гордился своими предками. В 1600 году бесстрашный Тонисио Эндо получил титул «наследственного князя» и обширные поместья с тысячами вассалов. В 1610 году, когда в ходе одной из войн против клана Маеда его войска были разбиты в бою, он совершил харакири на ступеньках дворца в присутствии своего сюзерена Ийеасу Токугавы и многочисленных свидетелей. Об этом великолепном жесте отчаяния до сих пор с восхищением говорили в аристократических кругах. Брент не сомневался, что адмирал Фудзита согласился взять Сусаку Эндо на «Йонагу» именно в память о харакири его далекого предка. Впрочем, ходили слухи, что протекцию ему оказал сам император Хирохито.