Алехин Алексей. Голыми глазами (сборник)

   Мне смешна гордыня Афин и Рима, уберегших одни развалины. Тут, в потерявшем свою историю Ура-Тюбе, вижу я живую вечную жизнь.
   Тут про любой дом возможно сказать, что ему и 30, и 300, и 1300 лет. Потому что на протяжении веков быт неуклонно возрождался здесь на тех же самых местах и в тех же самых формах. И древнее неотделимо перемешалось с новым.
   Невесть как протиснувшийся сюда ярко-зеленый «москвич» спрятался от окаменевшего в зените солнца под той самой разлегшейся на решетке лозой, где еще вчера отдыхал утомленный дальней ходжентской дорогой ослик, ненавидящий дни большого базара в ханской столице.
   А в свежеструганый каркас нового дома, сложенного этим летом из хранящих форму ладоней глиняных комков, вставлена темная четырехсотлетняя балка, вытесанная еще прапрапрапрадедом нынешнего строителя для далекого предтечи теперешнего дома из вечной, не знающей старости арчи…
   Резкий свет обнажает изумительную простоту быта, неотличимую от бедности. Но она так подходит климату и месту, что и не ведает, что она – бедность. А потому легко соседствует с роскошью.
   Я видел взрослых и детей, мирно ужинавших лепешками с чаем под драгоценными узорными сталактитами потолка в жилище некоего прежнего богача – шедевре, занесенном в мировые каталоги. На роспись его, по преданию, ушли белки миллиона яиц, скупленных во всех 364 кишлаках округи. Это все равно как застать обедающую семью в одном из парадных залов Эрмитажа. Тем не менее они знали истинную цену своему жилью и вовсе не были смущены посещением: «Заходите, попейте чаю…»
   Устойчивость жизни, порядок которой заведен века, века назад.
   В квартальной чайхане которое тысячелетье заседают старики на широких деревянных помостах, застланных пестрыми одеялами.
   Вернувшись из контор и фабрик и облачившись в халаты, приходят сюда и молодые круглоплечие хозяева окрестных домов.
   Прихлебывая чай, они неспешно передвигают фигуры по рассохшейся от времени шахматной доске с почти стершимися шашечками, так что конь, приподнятый над полем битвы задумчивой толстопалой рукой, едва не наобум выбирает себе дорогу. В дальнем углу мелет не слушаемый никем приглушенный телевизор.
   Птица в клетке тенькает, как часы.
   Подхваченная течением времени галерейка чайханы выходит на затененный чинарами квадратный водоем – хаус. Его удачно отрыли на роднике, и он заполнен голубоватой горной водой, в которой лениво шевелит плавниками выросшая до невероятных размеров аквариумная рыбка в черном бархатном платье и распускают оранжевые вуали две красные, поменьше, подруги ее. Над ними на фоне устилающей дно дрожащей гальки медленно кружат предназначенные к съедению бесполосый зеленоватый арбуз и круглая дынька, похожие на планету с желтым спутником.
   Чайхана с хаусом – гордость квартала.
   Их сооружали всем миром. Бойкий золотозубый юнец, служивший в армии под Рязанью и взявший роль гида, пояснил, что молодежь хотела устроить и дискотеку в пустующей рядом развалине. Но некому ходить, местных девушек не пускают из дома.
   Они приставлены к бесконечным младшим братьям, сестрам и племянникам и со временем будут выданы замуж по договоренности между родителями помимо всяких дискотек.
   Другое дело в «новом» городе, где живет много русских, татарок. Те ходят и в кино, и на танцы в клуб.
   Новый город расползается четырехэтажными коробкáми внизу, вдоль бетонного речного русла.
   У него автобусы, канализация, столовые.
   В горпарковских кущах скучает за ржавой железной сеткой павлин и красуется среди выметенных дорожек русская Венера с обломком весла.
   Но когда вечерний мрак густеет и все погружается в теплую, просверленную цикадами ночь, над бетонными кварталами, усеянными квадратными глазами, вновь господствует распростертый на темных, с редкими звездочками огней, холмах непобедимый старый город. Он верен себе и рано ложится. Там еще кое-кто сохранил привычку стелить на плоских крышах и засыпать глядя в древнее, поворачивающееся на оси, испещренное письменами небо.

Ура-Тюбе

31 августа 1987

Батумские наброски

* * *

   горная речка
   вся в мелких круглых камешках наводила на мысль
   что где-то там наверху
   раскричавшаяся хозяйка
   вы́сыпала в сердцах поток разноцветной фасоли
   из необъятного мешка

* * *

   по дорожкам
   приморского парка в страусиных пальмах
   брюхатые мужчины
   с золотыми сверкающими гайками на волосатых пальцах
   прогуливают своих юных
   купленных в универмаге жен

1986(?)

Открытки из Румынии

Развлечение

   подвальчик
   набит третьесортными путешествующими
   вроде меня
 
   тут царит
   старый цыган с омерзительным выражением лица
   и с чудесной скрипкой

По обе стороны дороги

   Желтые клетки стриженых кукурузных полей.
   Маленькие вертикальные копны.
   Будто расставили белые пешки по шахматной доске:
   Господь Бог играет с Чаушеску.
   Село под черепичными крышами.
   Погода портится.
   Туманные струйки вьются уже по дальним горам.
   Возле деревенского дома почти голое дерево
   с единственным
   яблоком.
   Крупно застрявшим в ветках.

Трансильвания

   …та забегаловка у дороги,
   где я выпил деревенского красного вина
   в обществе старого одноногого пастуха.
 
   Облокотясь на обитую жестью стойку,
   мы прихлебывали из стаканчиков,
   поглядывая друг на друга и любуясь в дверной проем
   затуманенной кручей,
   уходившей куда-то бесконечно вверх
   к пасущимся облакам.
 
   С пояса моего случайного компаньона
   свисал толстый плетеный кнут —
   и уползал, обвившись вокруг его деревяшки,
   хвостом за порог.

Курортная музыка

   дискотека
   с наборным каменным полом
   куда как в бассейн
   вели три мраморные ступеньки —
   там под водой
   запятнанный текучими огоньками
   он вместе с музыкой уплывал
   из-под ног танцующих
   и уносил их обнявшись
 
   переменчивый ритм
   то ударяющий летним тяжелым прибоем
   то легкий как снегопад
   сезон подошел к концу
   и деревянные кресла на приморских террасах
   уже пустовали
   как инструменты оркестра
   удалившегося на перерыв

1986

Летнее время

   В бессонную солнечную ночь заполярные города выглядят вымершими: будто кончилась жизнь на Земле.
   Но в деревнях не спят.
   Там я видел, как в два часа ночи кололи дрова и мальчик помогал отцу.
   А с лодок ловили семгу на перегороженной туманом беззвучной реке.

Кольский полуостров

1980-е

Маленькая ненастоящая Европа

Ночное кафе

   Автограф вывески пылает алым неоном.
   Парни в кепках и длинных шарфах толпятся под козырьком.
   Их подруги.
   Лица залиты красной газовой краской.
   Черные губы.
   При таком освещении женщины кажутся
   одинаково испорченными,
   даже самые юные.
   В глазах отражается булыжная мокрая улица.
   Уходящая вверх и уходящая вниз.
   Зато внутри
   изящная скука копирует что-то виденное
   за плохонькую валюту.
   В полумраке
   светящаяся подкова стойки фосфоресцирует
   молочным стеклом,
   освещая лишь руки и ножки бокалов.
   А лица отдыхают в темноте.
   И музыка льется из черных колонок толчками и сгустками.
   Одна для всех, бесплатно.

Городок из табакерки

   Крошечная прибалтийская столица, можно сложить в коробку, если б не башенки и шпили: мешают закрыть крышку.
   Игрушечные дома из андерсеновских сказок.
   Кафе, где подают в украденной у кукол посуде.
   Маленькие важные человечки.
   Им увеличили рост, но внутри они остались прежними. Трудно жить среди больших, неповоротливых, громоздких.
   Трагедия масштаба.
   А тут еще погода. Непомерно крупные капли падают с крыш на прохожих виноградинами за воротник.
   Ходя среди них, все опасаешься наступить…

Таллин

1988

Соль и розы

   Сухие, огромные херсонские розы кажутся бумажными.
   Их так много повсюду торчит из земли.
   Даже вдоль шоссе, уводящего к соляному порту.
   Там днем и расчерченной прожекторами ночью грузят, грузят в отверстые трюмы серо-желтые горы, просыпая в железные пальцы.
   На другом конце города в этот час все гремит танцверанда.
   Под музыку вращается плоть на бетонном стадионе любви.
   Из-под крепких танцующих ног в капроне со стрелкой выкатываются, отбрасываемые центробежной силой, бутылки, опорожненные где-то в гуще толпы.
   Что портвейн! Любовные волны, обычно разлитые в воздухе легким эфиром, достигают тут плотности жидкости.
   Ритмичные взмахи рук выдают утопающих.
   А здешние розы не пахнут.

Конец 1970-х

Четверо в купе

   случайные попутчики
 
   поговорили о станционных часах
   показывающих по всей стране одно и то же время
   о собачьих выставках
   о портсигарах
   о том что лето никудышное: погода так и не установилась
 
   об аллергии
 
   о способах солить рыбу «как это делают рыбаки»
   о маленьких городках
   и про то какие там бывают гостиницы и рестораны
   о клубнике
   о морской воде
   о толстых и худых женщинах
 
   мимо ползли тесные одинаковые рощи с промельками деревень
 
   потом поезд въехал в степи
   вдруг разбежавшиеся по обе стороны до самого горизонта
   и каждый стал молча глядеть в окно
   думая о своем

Москва – Херсон

Сентябрь 1998

Ферганская проза

   Истинно рукотворная земля.
   Расстилающаяся от края до края в дымкáх, цветущих кустах, сероватых строчках тополей, скрывающих кишлаки, – на бесконечном вельвете далеких полей, то коричневом, то изумрудно-зеленом.
   По всей просторной долине нету ни стебля, ни деревца, ни хлопкового куста, под который не натаскали бы земли и не протянули воду отдельной канавкой.
   Под тонким плодородным слоем тут всюду речная галька: прежнее ложе Сырдарьи. И стоит лишь год не прикасаться к земле, чтобы благодатный оазис вернулся в прежнее состояние, обратился в камень и пыль. Разве что узкие каемки зелени продержатся до середины лета вдоль усыхающих русел.
 
   В старые времена ферганец, отправляясь в путь, приторачивал к седлу пучок саженцев.
   Тонкие прутики занимают в поклаже немного места.
   Приметив дорогой пробивающийся в камнях водяной шнурок, или просто потемневший от сырости клочок земли, он слезал с осла, отвязывал саженец, пристраивал его в благословленную влагой почву и трогался дальше.
   Со временем там поднималось деревце – урюк или айва.
 
   Повсюду на полях женщины и дети. Десятилетние мальчики привычно ворочают тяжелыми, под мужскую руку, кетменями. Самые младшие выбирают из земли и сносят к межам выступившие за зиму камни.
   Пасхальную ночь мне довелось провести за магометанским столом, где прижимают руку к груди, протягивая пиалку с зеленым чаем.
   Дом с галерейками, расписанными наивной кистью, стоял в колхозном саду, представшим наутро библейским Садом.
   Цвел нежно-розовый, и густо-розовый, и почти фиолетовый урюк. Светилась зеленовато-белая алыча. Полыхал бьющий в оранжевое миндаль. Еще какие-то кусты убрались висящими желтыми лоскутами.
   Черные гладкие стволы деревьев поднимались из травы и смыкались вверху в сплошную крону, через просветы которой, как из полыней, протягивались вниз сияющие золотые полосы.
   В темном квадрате вырытого под обширной шелковицей пруда ходили огромные рыбьи тени.
   Хозяин, посмеиваясь, рассказал, как предложил раз съехавшемуся на даровую пирушку районному начальству половить тут руками, без сетей.
   Подвыпившие гости поскидывали пиджаки, рубашки, брюки и полезли в воду.
   Часа полтора с гиканьем охотились по грудь в воде.
   Наконец изловчились зажать в угол и ухватить одну рыбешку.
   Трофей был торжественно зажарен в кипящем масле, и пир продолжался.
 
   Теснина, через которую Карадарья выходит в Ферганскую долину, зовется Старухиными Воротами. С этим названием связывают легенду.
   По здешним обычаям даже иноверцу нельзя отказать в глотке воды.
   Некогда тут жила прежадная старуха, владевшая богатым фруктовым садом.
   Однажды у дома ее остановился странствующий дервиш и попросил напиться, но старая карга пожалела и воды.
   Лето было на середине, стоял страшный зной.
   Даже птицы раздумали летать.
   Путник помолчал, прислушиваясь к звуку текущей в глубине сада воды.
   Потом поднял глаза на хозяйку кущ и молвил: «Будь проклята. И ты, и твой не приносящий радости сад». Провел по лицу и груди ладонями, как это принято обращаясь к Аллаху, повернулся и зашагал прочь.
   В тот самый миг старуха окаменела. И сад окаменел.
   Возле Старухиных Ворот и правда высится красноватая глыба, напоминающая сгорбленную, отглаженную временем женскую фигуру.
   А неподалеку бьет источник из выходящего на поверхность ветвистого, похожего на слежавшийся хворост известняка. Там находят камешки удивительной формы, точь-в-точь окаменевшие косточки персиков и абрикосов.
   Один такой камешек я держу сейчас в руке.

Ферганская долина

Март – апрель 1977

Происхождение пророков

   Автобус «Согдиана – Автовокзал».
   Самаркандская фарфоровая фабрика им. Тамерлана.
   Вечно жужжит вентилятор в приемной эмира.
   «Тот счастлив, кто отказался от мира прежде, чем мир от него» – гласит надпись над входом в мавзолей Гур-Эмир.
 
   Из этих мест неспроста вышло столько мудрецов и пророков.
   Летний зной в здешнем краю надвое разделяет день, оставляя посреди часы для отдыха и размышлений.
   Дерево над арыком дает довольно прохладной тени, а чай и лепешка достаточно просты, чтобы поддерживать беседу, не отвлекая ее.
   И вода перекидывается на камнях, задавая неторопливый ритм течению мысли.
   Быт беден и потому не отягощен чрезмерной сложностью.
   Кетмень – простой инструмент.
   Езда на осле нетороплива и позволяет глазеть по сторонам, думая о своем.
   Много месяцев в году стоят теплые ночи, когда нет нужды заботиться о ночлеге.
   А раз повседневная жизнь столь понятна и проста, почему бы не поразмышлять о премудром: о человеке, вечности и Боге.
 
   Только в те времена не сеяли так много хлопка.

Конец 1970-х

Пражский трамвай

   За несколько крон
   он довезет тебя через весь город, позвякивая на поворотах
   колоколами св. Витта
   и погромыхивая под готическими сводами
   соборов, где толпятся туристы с фотоаппаратами «Кодак»,
 
   мимо деревянных святых
   с мохнатыми от пыли руками,
   словно каждый из них Исав, проморгавший первородство,
 
   вдоль оборонительных рвов,
   какие во всех городах Европы выводили у крепостных стен
   средневековые сюзерены,
   не зная, что закладывают бульвары и парки
   для будущих сограждан,
 
   мимо бильярдных в какой-то щели у Карлова моста,
   мимо заводных апостолов на ратушной башне
   и советского танка,
   сожженного Яном Гусом,
 
   по кривым переулкам еврейского квартала,
   где столько лет картавит жизнь,
   мимо юных парочек,
   целующихся, едва стемнеет, на набережных одними губами,
   как целуются, когда все впереди,
 
   мимо заблудившихся немок,
   разгадывающих туристическую карту при свете
   шестигранного уличного фонаря,
 
   и памятников, оставшихся в одиночестве под дождем,
 
   и той маленькой площади,
   где было так ветрено, и лило, и тебе продуло уши,
 
   мимо кафе и подвальчиков с медными крючьями
   для плащей,
   где Швейк играет с Гавелом в «долгий марьяж»
   и какая-то Марженка в джинсах и рубчатом свитере
   с крестиком
   ждет за столиком, поглядывая на вход,
 
   всего за несколько крон
   в красном вагончике «ЧКД»
   через мокрую Прагу в фонарях, отраженных в брусчатке,
   через весь этот город
   готических соборов и романских пивных,
   до самого дома,
   до Павелецкого вокзала.

Прага

Май 1995

По воскресной Европе
^{(картинки)}

   Ане

Москва – Варшава

   поляк
   с грудой сумок
   ночью в Смоленске подсел
   и до утра заполнял заполнял заполнял
   таможенную декларацию

Воскресная Европа

   уже сходила в церковь
   и просмотрела утреннюю газету
 
   она
   обустроена и обставлена
   как гостиная
 
   с польской черепичной башенкой
   с Кёльнским собором позади железнодорожных путей
   похожим на окаменевший скелет доисторической
   птицы
   с берлинским вокзалом
   заполненным школьниками с рюкзачками
   сошедшими с пригородного поезда
   с красной и белой геранью на окнах
   с шахматными досками тротуаров
   (хозяйки моют их раз в неделю)
   с виллами под круглой рыбьей чешуей
 
   прямо из парикмахерской
   со стриженными под машинку лужайками
   и завитыми кустами
 
   с распятым в небе самолетом
   и бельгийскими таможенниками в черных картузах
   с желтым околышем

Париж и другие острова

   туманный Ренуар
   полосатый Ван Гог
   расписанная Пикассо черепаха
 
   небоскреб цвета неба за Триумфальной аркой
 
   сезанновский курильщик в синей куртке
   все пьет бесконечное пиво
   в дешевом кафе за снесенным Монпарнасским вокзалом
 
   в академии бильярда на площади Клиши
   среди разноцветных шаров
   лысоватый хозяин
   с кием в руках расхваливает достоинства заведения
 
   на автобусной остановке накрашенная модель Пикассо
   молодящаяся старуха
   охотно вам укажет дорогу
   или расскажет сценарий своей жизни
   кругля коричневые брови
   подведенные рукой мастера полвека назад
 
   с сеанса
   из порнокино выходит одинокий старик
   на ходу застегивая штаны
 
   национальные флаги универмагов
   трепещут на шестах
   знаменуя великую победу галантерейщиков
   над Парижем
 
   кувыркается французская речь
 
   по вторникам
   крылатая Ника парит над ступенями Лувра

Нотр-Дам

   ее резная громада
   заключает в себе расцвеченное витражами
   торжественное ущелье для молений
 
   запоздалых посетителей
   служитель выгоняет звоном ключей
   на тяжелой связке

Рабле

   самая читаемая
   и отмеченная блеском таланта
   ветвь
   современной французской литературы
 
   это меню

Канкан

   башня Эйфеля
   в ажурных железных чулках
   скачет на каменных копытах
   в электрический век

Негритянская свадьба

   похожая на карнавал
   у мэрии
   в двух десятках шагов от собора
   в Сен-Дени
 
   ее гам
   доносится через толстые стены
   в усыпальницу французских королей

Замки

   герцоги и бароны
   строили себе как моллюски
   гигантские скорлупы
 
   моллюск Конде моллюск Гиз моллюск Бурбон
 
   серый Венсеннский замок
   похожий на элеватор

Цыгане

   теперь
   кочуют в фордовских вагончиках
   с кондиционером
   и живут перепродажей автомобилей
   вместо лошадей

Город Анси

   это
   каменная корзина с цветами
   уплывающая по гладкой воде каналов
 
   на островке
   тюрьма с самым лучшим в мире видом на набережные

Юг

   платановые шоссе
   римские арены театры трехъярусные акведуки
   красноватые ломти гор
   игра в шары
   закрученные мистралем кипарисы
   саркофаг
   похожий на памятник трансформаторной будке
   с выбитым в камне черепом
 
   желтые стены
 
   оливы соль на губах солнце
 
   следы башмаков Ван Гога

Нимские арены

   развалив великую цивилизацию
   варвары
   поселились на ее камнях
   и живут показом руин любопытным туристам
   и продажей цветных открыток

Авиньонский мост

   на картине
   в папской коллекции
   апостолы с Христом за тайной вечерей
   едят колбасу
 
   под мостом
   белобрысый флейтист в драных шортах
   импровизирует
   вдохновляясь видом дворца через реку
   просто так

На скалах Бо

   крепость
   вся состоит из кафе и цветочных лавок
   в неприступных стенах

Золотая шантрапа

   обычное дело
 
   художники и писатели облюбовали Сен-Тропе
   в 20-е годы
   прельстившись морскими видами
   и дешевизной жизни в рыбачьем городке
 
   после войны
   за ними потянулись кинознаменитости
   а там и миллионные яхты
   торгуясь за место у причала перед зеленой статуей
   адмирала Суффрена
 
   флаги
   черное в белых завитках море в заливе
   мачты во много рядов
 
   не надоест разглядывать их из-за столика возле воды
 
   краснорожий миллионер
   в жеваных шортах и со стаканчиком чего-то мутного в руке
   с борта своей трехпалубной «Леди Элен»
   любуется мной
   или вернее видом кафе
   где я сижу за десятифранковым пивом
 
   у трапа
   команда в белой с золотом форме
 
   в лакированном нутре парусной лодки
   девица
   пьет воду со льдинкой и долькой лимона

Музей Шагала

   вся Библия
   уместилась в еврейском местечке
   с его невыдуманными Авраамом Давидом Лазарем
   шорником пекарем кузнецом
   беспутной Раав
   и даже Ноевым ковчегом на скрипучих колесах
   отбывающим на ярмарку
 
   после
   будут и римляне в кожаных куртках

Позолоченная Ницца

   похожа на большую Ялту с дореволюционных открыток
   и населена стариками
   в белых холщовых костюмах и брезентовых туфлях
   с кожаными носами
   какие носили тогда наши деды
   а еще
   ушедшими на покой любительницами долгих карточных игр
 
   цветочные корзины мрамор бронза стекло
 
   по пляжам
   бродят негры со связками стеклянных бус и латунных
   браслетов
   время от времени их покупают белые дикари
   с намытой вдоль берега полосы
   беспрерывно взлетают и блеснув на солнце
   акульим брюхом уходят в сторону моря
   самолеты на Рим Афины Лондон Стамбул
   увозя в пляжных сумках крупицы золотого воскресного
   песка

Август – сентябрь 1989

Тень под верблюдом

Принадлежность пейзажа

   туркменские старики
   как бы потрескавшиеся на солнцепеке
   с белыми и плоскими одинаковыми бородами
   будто привязанными к бритым кофейным лицам
   в одинаковых курчавых шапках
   и пропыленных коричневых хламидах
 
   так похожи
   что кажется: повсюду встречаешь одного и того же старика
 
   и при встрече
   он протягивает тебе все ту же
   пересохшую глиняную ладонь

В кущах

   Ах, горпарк.
   Изумрудный оазис в этой скучнейшей из столиц.
   Приманчивый парадиз с прохладными туннелями аллей.
   С обнаженным солнцу свежевыметенным променадом в стриженых кустиках и цветниках, где ирисы уже распустились, а розы только еще готовятся, и в воздухе растекается сырой запах намеревающихся раскрыться бутонов.
   С плющом, всползающим до вершин по старым ветвистым стволам.
   И с другими деревьями, обрезанными до корявых культей, из которых уже брызнула в воздух светлая молодая поросль.
   С нагретым воздухом клумб, то и дело пересекаемым вспархивающей птицей.
   С белоснежными, как в раю, фигурными столбиками балюстрад и статуями спортсменов и спортсменок, принимающих в зелени воздушные ванны.
   С золотящимися на солнце волосами женщин, прогуливающих свои коляски.
   С отзвуками далекой музыки, наплывающей со стороны слоями, как табачный дым.
   Есть смысл провести тут целый день, пока не окончится вечерний сеанс в летнем кинотеатре и через парк потянутся парочки.
   И под темнеющим похолодавшим небом пиджаки парней начнут постепенно переползать на плечи девушек, пришедших в легких платьях.