Страница:
Григорий смотрел в даль затопленного берега и долго молчал. Слышался стук топора, Танины сыновья кололи дрова на берегу у бани.
– Пошто глаза Тархана смотрят молчаливым, тоскующим криком осеннего журавля, у которого перебиты крылья. Пошто долго молчит Тархан? – спросила Югана, уловив в глазах Григория грусть.
– Так, Югана… Вспомнил жену. Она была чем-то похожа на Таню. Прошлой осенью похоронил ее…
Солнце жарким, раскаленным колесом зависло в полуденной весенней дремоте над вспушенными облаками. День выдался теплый, и теплоту прогретой земли клубил мягкий ветер и катил над тайгой, расстилал это тепло незримой синевой мха по берегам рек и всего весеннего половодья. Туманились в прозрачной речной дымке макушки затопленного тальника, ветельника. Тихие волны-рябки воровато играли с обновленными берегами.
– Югана, тебе или Андрею не приходилось встречаться на реке или в тайге с человеком, который слегка прихрамывает на правую ногу, оставляет глубокий след пяткой…
– У человека, маленько хромого, язык лисы, а след шакала. Югана не видала человека с ленивой ногой… Но пяткоступный плохой след человека Югана знает. В прошлом году прокудливый Пяткоступ украл большую бочку с бензином на заимке в Мучпаре, – неторопливо рассказывала Югана, а сама вопросительно смотрела в глаза Тарханову.
Эвенкийка сняла с ноги сапожок-ноговой с высоким голенищем, а сырую портянку раскинула на бревне.
– Значит, Пяткоступ пасется где-то в этих краях уже не один год, – сказал задумчиво Григорий, стараясь заглянуть в глаза Юганы.
– На острый сук, видать, нога Юганы ткнулась. Чинить ноговой надо теперь, – сказала эвенкийка, растирая натруженную, натертую тесноватым ноговоем ногу, и только после этого начала говорить о том, что интересовало следователя: – Человек Пяткоступ ищет в урмане много денег…
– Какие деньги он может искать в тайге?
– У Пяткоступа есть друг Сед-Син, Черный Глаз. На лодке пришел Черный Глаз в Улангай…
– Стоп, стоп, Югана! – перебил эвенкийку Григорий и тут же пояснил: – Так ведь этот самый Черный Глаз, или, как ты его называешь, Сед-Син, обменял золотую пряжку у бурового рабочего на муку, сахар, тушенку. Он выходил тогда на буровую «опокручиваться». А отсюда можно сделать два вывода: Черный Глаз имеет много разных золотых вещиц и не дорожит ими или его приперла нужда, голод заставил выходить на буровую за харчами. Югана, это же те самые люди, которых я ищу второй год…
– Югана сказала Тархану: Черный Глаз приходил в Улангай на лодке, – повторила эвенкийка, когда внимательно выслушала Григория, и тут же начала рассказывать о другом, как бы умышленно уходя от разговора, начатого следователем: – Хо, Тархан! Когда на юганской земле жили досельные люди, которые ушли в небесный урман, то вместо болот лежали большие и малые густорыбные озера. На заливных лугах наелись бизоны, большие быки, коровы. На бивнях священного мамонта была записана буквами-рунами летопись кволи-газаров, наших шибко далеких предков. Великий Рача отковал из болотного железа острое перо-наконечник говорящей стрелы и стальным пером этим писал на бивнях мамонта…
Древнее предание о Раче, жреце кволи-газаров, было знакомо Григорию. В юности довелось слышать от старика юга-аборигена. И следователь спросил Югану после того, как она поведала о священных письменах, оставленных на бивнях мамонта.
– Не говорится ли, Югана, в предании кволи-газаров о том, где похоронен великий Рача? – спросил следователь. – Возможно, в могиле вместе с ним и лежат древние письмена-резы на пластинах из бивня мамонта.
– Голос преданий, священных знаков вождей племени Кедра молчит об этом. Но голос хантыйских шаманов давно и громко кричал, что на Перне, Священном Холме, около озера Тухэм-Тор, место великого идола и там надо всегда давать много жертвы добрым богам – духам урманов.
– Об этом, Югана, мне довелось слышать… И я в прошлом году был на Тухэм-Торе, но Перну, культовое место, не нашел.
– Хо-хо, святое место кволи-газаров охраняют мудрые духи. Там много лежит разных золотых денег, медных котлов, ножей и костей жертвенных оленей, черепа медведей, рога лосей и оленей. – Югана говорила так уверенно, будто только что вернулась с жертвенного места на Перновом Бугре и все видела собственными глазами.
– Ты не досказала мне, Югана, зачем приходил в Улангай Черный Глаз? И почему ты решила, что он друг Пяткоступа?
– Тогда паут и слепни помирать начали. Был месяц спелой ягоды. Пришел Черный Глаз к Шаману Андрею и сказал, что у него есть бумага от большого начальника. Черному Глазу надо было проводника, чтобы тот показал, где находится Перна, Священный Бугор кволи-газаров. Шаман, вождь племени Кедра, сказал, что не пойдет проводником к человеку, у которого язык лисы, а глаза волка…
– Так, выходит, Андрей держал в руках какие-то документы Черного Глаза…
– Зачем и какие документы? – удивленно спросила Югана. – У каждого человека есть один документ – глаза, а язык – справка. У Черного Глаза был жадный и трусливый «документ». Хо, Шаман-художник все понимает! Черный Глаз шибко обиделся и ушел в другую деревню искать себе проводника.
– Пяткоступ был с Черным Глазом и прятался в лодке?
– Нет, Тархан, Пяткоступа Югана не видела. Черный Глаз приезжал в Улангай один. Пяткоступ шибко хитрый, всегда прячется от людей…
Следователь попросил у Юганы кисет, свернув самокрутку, закурил. Он смотрел, как у его ног вялые волны-накатыши переваливали взад-вперед прошлогоднюю траву, сучья – обломыши водолизные.
Таня шла к берегу, и на ее коромысле всхлипывали пустые ведра.
– А пошто Тархан вторую жену не промышляет? – Югана многозначительно посмотрела в глаза Григорию, вроде хотела сказать: мол, может, Таню Волнорезову в жены возьмешь.
Дымилась у берега баня. Дым, лениво стелясь над водой, отражался в речном зеркале. Грустно было видеть Григорию в умирающем селении единственный дымный хвост, признак огня и радости человеческого стойбища.
– Куда дальше из Улангая побежит тропа Тархана? – спросила Югана. Ей хотелось знать, какие планы у следователя, куда и зачем он собирается ехать в ближайшее время.
– Надо, Югана, возвращаться в Медвежий Мыс. Дело с бугровщиками-грабителями, оказывается, куда сложнее, чем я сначала предполагал, – ответил Григорий, кинув окурок самокрутки внахлест набежавшей маленькой волне.
Таня вынесла таз с дымящимися головешками из протопившейся «кутаной» бани и, подойдя к воде, вывалила их. Зашипели сердито головни, пустили пар и синеву угасающего дымка да и поплыли, подхватило их течение реки.
– Югана, где сейчас живет и работает Илья Кучумов?.. – спросил Григорий. Ему хотелось также еще поинтересоваться: куда и зачем уехал Андрей Шаманов, но эвенкийка, перебив его, быстро и охотно начала пояснять:
– Илья Кучумов после большого горя похоронил свое старое имя и фамилию – теперь он Иткар Князев. А вождь племени Кедра Шаман уехал искать Иткара и звать его жить обратно в Улангай. Давно уже откочевал Илья-Иткар из Улангая… Наверно, прошло уже семь лет, а то и больше. Ушел геолог Иткар Князев на закат солнца, в ханты-мансийскую землю. Зимой прислал он письмо Шаману – живет в Нефтеюганске, на тюменской стороне.
Глава вторая
В этот ранний час воскресного дня базарчик был малолюден. Пароход из Томска, согласно расписанию, должен прибыть только к вечеру.
Пенсионерка Агафия Тарасовна Немтырева, моложавая шестидесятилетняя женщина, бывшая проводница речного пассажирского теплохода, который курсировал по малым таежным рекам, и главным образом по Вас-Югану, приходит каждый день к девяти часам утра на пристанский базарчик со своим товаром. Агафию Тарасовну знакомые называют ласкательно Агашей. Приспособилась Агаша торговать лекарственными товарами: кореньями, травами, грибами. Часть своей лекарственной продукции она сама заготавливает, а кое-что в районной аптеке скупает. Над каждой кучкой или пучком зелья целебного самописаный рецепт: что и от чего пить, как приготовить. И сидит-посиживает Агаша каждый день на высоком складном стульчике, а под рукой у нее – несколько книг, справочников по целебным растениям. И старые книги, изданные при царе, и новые лежат тут же. Любому покупателю можно пояснить по справочнику, как приготовить целебный настой, отвар. Внушительная торговля, считает Агаша, когда рядом справочники.
Агаша заняла торговое место, надела белый халат. Можно и без халата – не мясо продает, но Агаше хочется иметь привлекательную «аптечно-медицинскую» форму.
По левую руку от Агаши два старичка пасечника продают мед, пергу, цветочную пыльцу. А чуть в стороне, прямо на кромке тротуара из толстых сосновых плах, стоят мешки с кедровым орехом, и продают его таежники на вес – мерной пол-литровой кружкой.
– Здравствуйте, подруженьки, – мягко пропев, приветствовала Агаша подошедших к ней двух пожилых женщин, постоянных покупательниц и собеседниц базарных, и завела с ними разговор.
Чуть в стороне от базарного прилавка, прислонявшись к жердине изгороди, стоял Григорий Тарханов и посматривал на Агашу и ее подружек. Когда пожилые женщины отвели душу в разговорах с Агашей и направились к пристанскому зданию вокзала, Григорий сунул газету в карман, закурил сигарету и стал смотреть на Агашу.
Агаша почувствовала на себе пристальный взгляд, повернула голову и, заметив следователя, приветливо сказала:
– Чего это ты, Гришенька, притаился-притулился у городьбы? Ждешь небось кого или отдыхаешь, размышляешь…
Следователь подошел к Агаше и, облокотившись на прилавок, сказал:
– За тобой пришел, Агафия Тарасовна…
– Нешто «дело» какое собираешься пришить к моему подолу, а опосля заарестовать?
– Да ну что ты, Агаша, какое там «заарестовать»… Поговорить нужно, посоветоваться. Дело очень важное у меня к тебе.
– Понятно. Значит, нужно нам идти ко мне домой. Пешком ты нынче или на своей таратайке? И чего ты на своем «газоне» с тряпочным кузовом ездишь? Другие-то вон следователи, твоя ровня, на личных «Волгах» раскатываются.
– До других мне, Агаша, дела нет. Машина с тряпочным кузовом меня устраивает, – ответил Тарханов и принялся помогать Агаше укладывать кульки с кореньями, пучки трав в холщовый мешок.
Небольшой, приземистый домик, старинной рубки в обло, осел на подгнивший нижний венец, но не перекособочился. Стоит дом у самого берега Оби, чуть в стороне от рыбозавода. Из окон хорошо виден равнинный, водотопный заречный берег, над которым частенько клубятся по утрам низинные туманы. В этом доме и живет Агаша уже тридцать лет.
– Так что же тебе, Гришенька, от меня нужно? – спросила Агаша неторопливо и как-то затаенно-вкрадчиво, когда они прошли в передний угол и сели на скамейку у стола.
– Суть дела вот в чем: твоя квартирантка Ульяна Громова…
– Нашли ее?.. – перебив следователя, торопливо спросила Агаша.
– Нет, не нашли. Прошу тебя, Агаша, вспомни подробно и расскажи, как и когда ты с ней встретилась, познакомилась, кто к ней приходил, о чем был разговор?
– Да-а, вот тебе и Ульянушка-певунья… Допрыгалась девонька. Что я тебе, Гриша, могу обсказать… Вот так же, как нынче, в прошлом году, в это время, я торговала на базарчике. Пароход пришел как раз из Томска. Ну, значит, все разошлись с пристани. Пароход оттутукал да и подался себе на север, к Нижневартовску. Вывернулась откуда-то девчушка, подходит ко мне. Одета бедненько, собой доброзрачная. Спрашивает: «Тетенька, помогите мне определиться на квартиру. Приехала я на работу устраиваться. Курсы поваров кончила…» Да еще рассказала она, что сиротой росла, воспитывалась у дядюшки, в Томске, на Черемошках. Вот я и пожалела ее: взяла к себе на жительство. Вскоре она устроилась поварихой в экспедицию. Улетит на буровую – там недельку поварит. И столько же ей отдыха полагалось. Вот и все, Гриша. А что с ней на буровой, в тайге, случилось… Я только вчера узнала. Ихний главбур приходил ко мне и сказывал, что ушла Ульяна на ближнее болото за клюквой. Клюквы-прошлогодки с осени много там оставалось. Отправилась девка и сгинула бесследно. Вертолетом ее искали. Буровики всей бригадой ходили, аукали по тайге до хрипоты. С концом пропала девка. Видать, заблудилась аль медведь ухайдакал и схоронил в чащобнике.
– Да, все это так… – задумчиво сказал следователь. – Агаша, покажи мне, какие вещи у нее остались, письма, – словом, все имущество. Мне кажется, что тут медведь и тайга неповинны.
– Неужто убили?.. – поспешно спросила Агаша, а сама уже поднялась со скамейки и направилась к койке, вытащила из-под нее небольшой фанерный чемодан-самоделку. – Приехала-то она к нам с потрепанным рюкзаком. Этот чемоданчик я ей подарила. Из-под утюга там платьишки разные, бельишко складывала она. Гардеробишко у меня старенький, маломерный, своими лохмотьями забит.
– Замочек навесной для чемодана тоже ты ей, Агаша, подарила? – поинтересовался следователь, поставил на стол чемодан и, пощелкивая пальцем по замку, стал размышлять: сломать его или открывать гвоздем.
– У меня есть нож-косарь, пол им скоблю. Им-то можно под шарниры подсунуться – крышка моментом отпрыгнет. Шарниры еле живые. В войну еще мужик мой ладил их из консервной банки.
Открыл следователь чемоданчик. Осторожно выложил на стол содержимое и, взглянув на Агашу, сказал удивленно:
– Бедновато жила девушка-невестушка…
– Лохмотьишки поизношенные, ничего путного завести еще не успела Ульянушка, – сочувственно произнесла Агаша.
– Скажи, Агаша, что она за девушка была, какова характером, поведением, привычками?
– Какая она тебе, Гриша, девушка… Была девушкой в зыбке, когда материнскую титьку сосала, – скороговоркой ответила Агаша, подошла к койке, сняла старенькое байковое одеяло. Поманила пальцем следователя. И когда Григорий подошел, сказала: – В позапрошлый день я в избенке побелку делала, полы мыла. Ну, ясно дело, лохматы постельные на улицу вытаскивала, на заборе раскидывала выветриваться. Что-то у девочки нашей припрятано, зашито в этом ватном матрасишке.
– Неужто она золотая?.. – удивился Григорий, развернув поданный Агашей сверток, в котором оказалась небольшая ваза.
– Ведь из золота она… Бог ты мой… – тихо, полушепотом, проговорила Агаша и сцепила пальцы рук до боли.
– Да, Агаша, эта вазочка богатая! Судя по внешнему виду – старинная и, возможно, из чистейшего золота… Ну что ж, Агаша, будем теперь составлять бумагу, подпишешь ее, да еще кого-нибудь из соседей пригласим.
– Тарханов слушает… Здравствуй, Леонид Викторович. Да, я просил передать, чтобы ты зашел ко мне… Ничего страшного не случилось. Снова, как и прошлым летом, приходится заниматься «бугровщиками». Понадобилась опять твоя консультация.
Звонил Леонид Викторович Метляков, учитель географии, директор школьного музея.
Переговорив с учителем, Григорий закурил, подошел к окну. Он смотрел в сторону согры, низины, затопленной разливом реки; росшие в согре кустарники, чахлый березник углубились в воду и начали уже зеленеть робкой весенней листвой. Улица шла по возвышенной кромке согры, в сторону первопоселенческого Медвежьего Мыса, который раскинулся на взгорье, материковом холме. Думал Григорий Тарханов о том, что в ежедневной суете, в вечных заботах пролетает жизнь. И еще думалось ему, что не довелось отвести душу на утиной охоте.
В дверь робко постучали.
– Входите! – громко пригласил Григорий.
– Золотко мое, Гришенька, – тихо, затаенно проговорила Агаша, входя в кабинет следователя, – за зеркалом, в углу, вот банку я нашла. Ее, Ульяны, эта банка, из-под кофея самонаваристого. Взяла это я, а там что-то громыхает… Высыпала на стол, вроде бы наконечники от стрел. Костяные, а одна какая-то пустышка каменная…
– Хорошо, Агаша, это все тоже приложим к золотой вазочке, – сказал Григорий, когда осмотрел несколько костяных наконечников.
– Так она, вазочка, из самого настоящего червонного золота? – удивленно разведя руками, спросила Агаша.
– Да, Агаша, чистейшее скифское золото. Опытный специалист уже сделал письменное заключение…
– Ты меня, Гриша, в тот раз просил хорошо повспоминать: кто и когда приходил к Ульяне шухарить, ну, это самое, егозить ее… Поломала я голову – и ведь припомнила… Встречалась она с одним чернявым, чуть хромым…
– На правую ногу он припадал, на пятку? – торопливо спросил Григорий.
– Верно, Гришуля, вроде на пятку оседал. Убей меня бог, хорошо помню: чуть прихрамывал он. В прошлое лето у меня на сеновале устроила Улька спальню себе. В то время, утречком раненько, я корову пастуху выгоняла из пригона… А когда вернулась к калитке, то ее ухажер топ-топ от моего дома, как пугливый кот. А Ульяна-то в тот день, как лиса, около меня крутилась и все приговаривала: «Замуж я выйду скоро». Вот и вышла девка вместо замуж к червям на съедение…
– Спасибо, Агаша. То, о чем ты рассказала, очень важно. Если еще что вспомнится, обязательно заходи.
– Ой, Гриша, боюсь я… А ежели тот хромоногий вернется и потребует от меня эту золотую вазу?.. – тревожно выспрашивала Агаша.
– Нет, Агаша, этот волк не пойдет по старому следу. Так что живи и спи спокойно.
– Тогда я пойду… А может быть, дадите мне ружьишко или наганишко на всякий случай. Кто знает, не тот хромоногий, так его дружки-корешки могут нагрянуть ко мне и потребуют к выдаче золотую вазу.
– Никто тебя, Агаша, не потревожит. Поверь мне, это так, – уверенно проговорил следователь.
– Ну, ладно, а топор-то уж я с собой в постель обязательно буду теперь ложить и спать с ним в обнимку, как с мужиком.
Леонид Викторович Метляков появился в кабинете следователя во второй половине дня. Он торопливо прошел к столу, сел на стул и сказал:
– Слава богу, наконец-то освободился, и завтра у меня целый день отгульный. Ну что ж, выкладывай, Гриша, что у тебя за дело.
– Нашлась, Леонид Викторович, небольшая золотая ваза, а откуда она, из какого кургана или захоронения – судить и рядить тебе.
Григорий Тарханов достал из ящика стола вазу величиной с чайное блюдце, края которой были выполнены в виде семи лепестков загадочного цветка.
– Богатая вещичка!
– Вот и полюбуйся! Это тебе древняя вазочка с разными птичками-синичками, выписанными по бокам.
– Должен сказать тебе, Гриша, я в Томском университете в свое время специализировался как археолог. Работал в экспедициях около десятка лет. Потом доконал меня ревматизм, сердце начало пошаливать. И осел я на школьную работу. Но всю литературу, касающуюся археологии, прочитываю внимательно, слежу за новинками… – проговорил Леонид Викторович, внимательно рассмотрев золотую вазочку. – Пожалуй, могу кое-что определенное сказать: по окружности изображены птицы из отряда тетеревиных, голова к голове, попарно. Крылья обозначены рельефно, выпукло. Вместо глаз – точки. Есть единственная аналогия, но то выполнено литьем из бронзы, отдельными небольшими фигурками… Сейчас точно не помню, но, кажется, на Хасандайском или Степановском раскопе были найдены те бронзовые фигурки птиц-тетерок…
– Выходит, эта вещичка изготовлялась в далекой древности на юганской земле? – поинтересовался следователь и, достав из ящика стола Агашино приношение, вывалил на стол костяные наконечники стрел. – Все это, видимо, лежало поблизости с золотой вазой.
– Да… ну и ну! – Учитель бегло осмотрел несколько костяных наконечников стрел. – Все это часто встречается, но вот этот каменный наконечник поющей стрелы – редкость. В него вкладывались пустотелые костяные шарики с прорезями – при полете стрелы получался свистяще-шипящий звук. Изображения на вазе любопытны. Изготовлялась ваза, по-моему, на Среднем Приобье местным мастером. Золото, скорее всего, было привозное, с Южного Урала.
– А какой век?
– Четвертый или пятый до нашей эры… В те времена были обширные связи населения Томского Приобья… Одним словом, люди Оби, Чулыма, Вас-Югана и Тыма общались с жителями Алтая, а также Минусинской Котловины и с рядом других районов…
– Так, хорошо… Одна лежала эта ваза в захоронении или рядом с ней еще было много таких же чудных вещиц, созданных древним художником-скифом?
– Думаю, вазочка найдена в богатом захоронении, – уверенно ответил Леонид Викторович и, словно спохватившись, спросил: – Откуда все это к тебе попало, когда и где найдено?
– История такая: пять дней назад исчезла молодая женщина, повариха буровой бригады. «Ушла» за клюквой, и с концом… А ваза была припрятана у нее в постели, в ватном тюфяке. Вот и все пока, что мне известно… Возможно, как и в старину, бродят грабители-бугровщики и ковыряют курганы, хапают скифское золото и отправляют на «черный рынок»…
– Такая уж несчастная судьба у нашей матушки-археологии, рядом с добром всегда колобродит зло. Вся сибирская коллекция Петра Первого, которая состоит из многочисленных золотых вещей, добыта в семнадцатом и восемнадцатом веках грабителями-бугровщиками в древних курганах Казахстана и Западной Сибири. Так уж получается, что грабители всегда опережают археологов. Кто знает, возможно, и сейчас на вас-юганской земле пиратничают матерые бугровщики.
Следователь расстелил на столе карту Томской области, посмотрел на Леонида Викторовича и попросил:
– Покажи мне, где в последние годы работали наши томские археологи. Меня интересует район верховьев Вас-Югана.
– Пока ведутся раскопки в единственном месте, около озера Эмтор. – Указав на карте расположение таежного озера, Леонид Викторович пояснил: – Это недалеко от поселка Новый Вас-Юган. Но там золотом и близко не пахнет. В основном бронза…
– Меня еще интересует вот что, – следователь медленно выговаривал каждое слово, обводя красным карандашом название озера Эмтор. – Кто и что пожертвовал университетскому музею археологии и этнографии на первых порах его становления.
– Ну, это все было давно, и навряд ли имеется связь с нашей загадочной вазой, – возразил Леонид Викторович. – Музей археологии и этнографии обязан главным образом Флоринскому…
– Расскажи, Леонид Викторович, подробнее, – попросил следователь.
– Флоринский был человек прозорливый. Можно судить хотя бы по тому, что он первый из сибирских ученых сделал весьма правильное разъяснение значения тех сибирских древностей, которые находились в то время в музее. В своем обширном труде «Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни» он упорно проводил в жизнь свой взгляд, свои доказательства о том, что многочисленные и довольно разнообразные сибирские древности есть изделия когда-то населявшего Сибирь племени, родственного троянцам, древним скифам и позднейшим славянам. Такой взгляд на древности музея Императорского Томского университета придавал этому музею особое значение…
– Такое приятно слышать, – улыбнувшись, сказал следователь. – А то ведь находятся в наше время такие, которые утверждают, что Русь зачалась от варягов… Кого, Леонид Викторович, ты считаешь главным вкладчиком пожертвований в музей? Я имею в виду тех лиц, которые передали свои личные редкие коллекции старинных вещей музею.
– Их много… И все, что было подарено ими университетскому музею, имело свою неповторимую ценность для науки. Ну, скажем, Михаил Константинович Сидоров, известный исследователь Сибири и севера России, пожертвовал все, что было найдено при раскопках городища на Чувашском Мысе, близ Тобольска, а также из других курганов, прилегающих к городищу… Или взять, например, барона Аминова, строителя Обь-Енисейского канала. Он передал в музей каменные орудия, бронзовые и железные предметы, найденные при работах по проведению канала. А что касается Иннокентия Петровича Кузнецова, золотопромышленника, то вся его коллекция старинных вещей Пыла скуплена у грабителей-бугровщиков в разное время. Это и бронзовые, и медные, и железные предметы: разнообразные типы кинжалов, кельтов, зеркал, бронзовых серпов, стрел, стремян, ножей, различных подвесок, медных котлов скифского типа и многое другое. Все переданное им в университетский музей было в основном найдено в Минусинской Котловине и Ачинском округе Енисейской губернии. Кузнецов передал музею коллекцию предметов домашнего обихода и вооружения североамериканских индейцев, собранную им во время продолжительного путешествия среди племен Сио-Комакчей, Апачей, Навахаев и Койова. В эту коллекцию входили луки со стрелами, томагавки, щиты и многое другое.
– Значит, верховье Вас-Югана наши томские археологи еще не начали изучать. Выходит, юганская земля для вашего брата археолога остается загадочным белым пятном… Говорю про это вот почему: мне придется, видимо, разрабатывать версию о том, что золотая ваза найдена случайно кем-то из рабочих нефтеразведки…
– Да, возможно, – согласился Леонид Викторович. – Если нужна будет моя помощь, вызывай без стеснения в любое время дня и ночи.
– Пошто глаза Тархана смотрят молчаливым, тоскующим криком осеннего журавля, у которого перебиты крылья. Пошто долго молчит Тархан? – спросила Югана, уловив в глазах Григория грусть.
– Так, Югана… Вспомнил жену. Она была чем-то похожа на Таню. Прошлой осенью похоронил ее…
Солнце жарким, раскаленным колесом зависло в полуденной весенней дремоте над вспушенными облаками. День выдался теплый, и теплоту прогретой земли клубил мягкий ветер и катил над тайгой, расстилал это тепло незримой синевой мха по берегам рек и всего весеннего половодья. Туманились в прозрачной речной дымке макушки затопленного тальника, ветельника. Тихие волны-рябки воровато играли с обновленными берегами.
– Югана, тебе или Андрею не приходилось встречаться на реке или в тайге с человеком, который слегка прихрамывает на правую ногу, оставляет глубокий след пяткой…
– У человека, маленько хромого, язык лисы, а след шакала. Югана не видала человека с ленивой ногой… Но пяткоступный плохой след человека Югана знает. В прошлом году прокудливый Пяткоступ украл большую бочку с бензином на заимке в Мучпаре, – неторопливо рассказывала Югана, а сама вопросительно смотрела в глаза Тарханову.
Эвенкийка сняла с ноги сапожок-ноговой с высоким голенищем, а сырую портянку раскинула на бревне.
– Значит, Пяткоступ пасется где-то в этих краях уже не один год, – сказал задумчиво Григорий, стараясь заглянуть в глаза Юганы.
– На острый сук, видать, нога Юганы ткнулась. Чинить ноговой надо теперь, – сказала эвенкийка, растирая натруженную, натертую тесноватым ноговоем ногу, и только после этого начала говорить о том, что интересовало следователя: – Человек Пяткоступ ищет в урмане много денег…
– Какие деньги он может искать в тайге?
– У Пяткоступа есть друг Сед-Син, Черный Глаз. На лодке пришел Черный Глаз в Улангай…
– Стоп, стоп, Югана! – перебил эвенкийку Григорий и тут же пояснил: – Так ведь этот самый Черный Глаз, или, как ты его называешь, Сед-Син, обменял золотую пряжку у бурового рабочего на муку, сахар, тушенку. Он выходил тогда на буровую «опокручиваться». А отсюда можно сделать два вывода: Черный Глаз имеет много разных золотых вещиц и не дорожит ими или его приперла нужда, голод заставил выходить на буровую за харчами. Югана, это же те самые люди, которых я ищу второй год…
– Югана сказала Тархану: Черный Глаз приходил в Улангай на лодке, – повторила эвенкийка, когда внимательно выслушала Григория, и тут же начала рассказывать о другом, как бы умышленно уходя от разговора, начатого следователем: – Хо, Тархан! Когда на юганской земле жили досельные люди, которые ушли в небесный урман, то вместо болот лежали большие и малые густорыбные озера. На заливных лугах наелись бизоны, большие быки, коровы. На бивнях священного мамонта была записана буквами-рунами летопись кволи-газаров, наших шибко далеких предков. Великий Рача отковал из болотного железа острое перо-наконечник говорящей стрелы и стальным пером этим писал на бивнях мамонта…
Древнее предание о Раче, жреце кволи-газаров, было знакомо Григорию. В юности довелось слышать от старика юга-аборигена. И следователь спросил Югану после того, как она поведала о священных письменах, оставленных на бивнях мамонта.
– Не говорится ли, Югана, в предании кволи-газаров о том, где похоронен великий Рача? – спросил следователь. – Возможно, в могиле вместе с ним и лежат древние письмена-резы на пластинах из бивня мамонта.
– Голос преданий, священных знаков вождей племени Кедра молчит об этом. Но голос хантыйских шаманов давно и громко кричал, что на Перне, Священном Холме, около озера Тухэм-Тор, место великого идола и там надо всегда давать много жертвы добрым богам – духам урманов.
– Об этом, Югана, мне довелось слышать… И я в прошлом году был на Тухэм-Торе, но Перну, культовое место, не нашел.
– Хо-хо, святое место кволи-газаров охраняют мудрые духи. Там много лежит разных золотых денег, медных котлов, ножей и костей жертвенных оленей, черепа медведей, рога лосей и оленей. – Югана говорила так уверенно, будто только что вернулась с жертвенного места на Перновом Бугре и все видела собственными глазами.
– Ты не досказала мне, Югана, зачем приходил в Улангай Черный Глаз? И почему ты решила, что он друг Пяткоступа?
– Тогда паут и слепни помирать начали. Был месяц спелой ягоды. Пришел Черный Глаз к Шаману Андрею и сказал, что у него есть бумага от большого начальника. Черному Глазу надо было проводника, чтобы тот показал, где находится Перна, Священный Бугор кволи-газаров. Шаман, вождь племени Кедра, сказал, что не пойдет проводником к человеку, у которого язык лисы, а глаза волка…
– Так, выходит, Андрей держал в руках какие-то документы Черного Глаза…
– Зачем и какие документы? – удивленно спросила Югана. – У каждого человека есть один документ – глаза, а язык – справка. У Черного Глаза был жадный и трусливый «документ». Хо, Шаман-художник все понимает! Черный Глаз шибко обиделся и ушел в другую деревню искать себе проводника.
– Пяткоступ был с Черным Глазом и прятался в лодке?
– Нет, Тархан, Пяткоступа Югана не видела. Черный Глаз приезжал в Улангай один. Пяткоступ шибко хитрый, всегда прячется от людей…
Следователь попросил у Юганы кисет, свернув самокрутку, закурил. Он смотрел, как у его ног вялые волны-накатыши переваливали взад-вперед прошлогоднюю траву, сучья – обломыши водолизные.
Таня шла к берегу, и на ее коромысле всхлипывали пустые ведра.
– А пошто Тархан вторую жену не промышляет? – Югана многозначительно посмотрела в глаза Григорию, вроде хотела сказать: мол, может, Таню Волнорезову в жены возьмешь.
Дымилась у берега баня. Дым, лениво стелясь над водой, отражался в речном зеркале. Грустно было видеть Григорию в умирающем селении единственный дымный хвост, признак огня и радости человеческого стойбища.
– Куда дальше из Улангая побежит тропа Тархана? – спросила Югана. Ей хотелось знать, какие планы у следователя, куда и зачем он собирается ехать в ближайшее время.
– Надо, Югана, возвращаться в Медвежий Мыс. Дело с бугровщиками-грабителями, оказывается, куда сложнее, чем я сначала предполагал, – ответил Григорий, кинув окурок самокрутки внахлест набежавшей маленькой волне.
Таня вынесла таз с дымящимися головешками из протопившейся «кутаной» бани и, подойдя к воде, вывалила их. Зашипели сердито головни, пустили пар и синеву угасающего дымка да и поплыли, подхватило их течение реки.
– Югана, где сейчас живет и работает Илья Кучумов?.. – спросил Григорий. Ему хотелось также еще поинтересоваться: куда и зачем уехал Андрей Шаманов, но эвенкийка, перебив его, быстро и охотно начала пояснять:
– Илья Кучумов после большого горя похоронил свое старое имя и фамилию – теперь он Иткар Князев. А вождь племени Кедра Шаман уехал искать Иткара и звать его жить обратно в Улангай. Давно уже откочевал Илья-Иткар из Улангая… Наверно, прошло уже семь лет, а то и больше. Ушел геолог Иткар Князев на закат солнца, в ханты-мансийскую землю. Зимой прислал он письмо Шаману – живет в Нефтеюганске, на тюменской стороне.
Глава вторая
1
В Медвежьем Мысе есть небольшой базарчик в один прилавок, под односкатной тесовой крышей; расположен он через улицу, чуть в стороне от здания речного вокзала. В будни, да и в воскресные дни, кое-кто из сельчан продает на этом базарчике кедровые орехи, ягоду, квашеную капусту, сметану, молоко. Главными покупателями считаются пассажиры речных судов, пристанский люд.В этот ранний час воскресного дня базарчик был малолюден. Пароход из Томска, согласно расписанию, должен прибыть только к вечеру.
Пенсионерка Агафия Тарасовна Немтырева, моложавая шестидесятилетняя женщина, бывшая проводница речного пассажирского теплохода, который курсировал по малым таежным рекам, и главным образом по Вас-Югану, приходит каждый день к девяти часам утра на пристанский базарчик со своим товаром. Агафию Тарасовну знакомые называют ласкательно Агашей. Приспособилась Агаша торговать лекарственными товарами: кореньями, травами, грибами. Часть своей лекарственной продукции она сама заготавливает, а кое-что в районной аптеке скупает. Над каждой кучкой или пучком зелья целебного самописаный рецепт: что и от чего пить, как приготовить. И сидит-посиживает Агаша каждый день на высоком складном стульчике, а под рукой у нее – несколько книг, справочников по целебным растениям. И старые книги, изданные при царе, и новые лежат тут же. Любому покупателю можно пояснить по справочнику, как приготовить целебный настой, отвар. Внушительная торговля, считает Агаша, когда рядом справочники.
Агаша заняла торговое место, надела белый халат. Можно и без халата – не мясо продает, но Агаше хочется иметь привлекательную «аптечно-медицинскую» форму.
По левую руку от Агаши два старичка пасечника продают мед, пергу, цветочную пыльцу. А чуть в стороне, прямо на кромке тротуара из толстых сосновых плах, стоят мешки с кедровым орехом, и продают его таежники на вес – мерной пол-литровой кружкой.
– Здравствуйте, подруженьки, – мягко пропев, приветствовала Агаша подошедших к ней двух пожилых женщин, постоянных покупательниц и собеседниц базарных, и завела с ними разговор.
Чуть в стороне от базарного прилавка, прислонявшись к жердине изгороди, стоял Григорий Тарханов и посматривал на Агашу и ее подружек. Когда пожилые женщины отвели душу в разговорах с Агашей и направились к пристанскому зданию вокзала, Григорий сунул газету в карман, закурил сигарету и стал смотреть на Агашу.
Агаша почувствовала на себе пристальный взгляд, повернула голову и, заметив следователя, приветливо сказала:
– Чего это ты, Гришенька, притаился-притулился у городьбы? Ждешь небось кого или отдыхаешь, размышляешь…
Следователь подошел к Агаше и, облокотившись на прилавок, сказал:
– За тобой пришел, Агафия Тарасовна…
– Нешто «дело» какое собираешься пришить к моему подолу, а опосля заарестовать?
– Да ну что ты, Агаша, какое там «заарестовать»… Поговорить нужно, посоветоваться. Дело очень важное у меня к тебе.
– Понятно. Значит, нужно нам идти ко мне домой. Пешком ты нынче или на своей таратайке? И чего ты на своем «газоне» с тряпочным кузовом ездишь? Другие-то вон следователи, твоя ровня, на личных «Волгах» раскатываются.
– До других мне, Агаша, дела нет. Машина с тряпочным кузовом меня устраивает, – ответил Тарханов и принялся помогать Агаше укладывать кульки с кореньями, пучки трав в холщовый мешок.
Небольшой, приземистый домик, старинной рубки в обло, осел на подгнивший нижний венец, но не перекособочился. Стоит дом у самого берега Оби, чуть в стороне от рыбозавода. Из окон хорошо виден равнинный, водотопный заречный берег, над которым частенько клубятся по утрам низинные туманы. В этом доме и живет Агаша уже тридцать лет.
– Так что же тебе, Гришенька, от меня нужно? – спросила Агаша неторопливо и как-то затаенно-вкрадчиво, когда они прошли в передний угол и сели на скамейку у стола.
– Суть дела вот в чем: твоя квартирантка Ульяна Громова…
– Нашли ее?.. – перебив следователя, торопливо спросила Агаша.
– Нет, не нашли. Прошу тебя, Агаша, вспомни подробно и расскажи, как и когда ты с ней встретилась, познакомилась, кто к ней приходил, о чем был разговор?
– Да-а, вот тебе и Ульянушка-певунья… Допрыгалась девонька. Что я тебе, Гриша, могу обсказать… Вот так же, как нынче, в прошлом году, в это время, я торговала на базарчике. Пароход пришел как раз из Томска. Ну, значит, все разошлись с пристани. Пароход оттутукал да и подался себе на север, к Нижневартовску. Вывернулась откуда-то девчушка, подходит ко мне. Одета бедненько, собой доброзрачная. Спрашивает: «Тетенька, помогите мне определиться на квартиру. Приехала я на работу устраиваться. Курсы поваров кончила…» Да еще рассказала она, что сиротой росла, воспитывалась у дядюшки, в Томске, на Черемошках. Вот я и пожалела ее: взяла к себе на жительство. Вскоре она устроилась поварихой в экспедицию. Улетит на буровую – там недельку поварит. И столько же ей отдыха полагалось. Вот и все, Гриша. А что с ней на буровой, в тайге, случилось… Я только вчера узнала. Ихний главбур приходил ко мне и сказывал, что ушла Ульяна на ближнее болото за клюквой. Клюквы-прошлогодки с осени много там оставалось. Отправилась девка и сгинула бесследно. Вертолетом ее искали. Буровики всей бригадой ходили, аукали по тайге до хрипоты. С концом пропала девка. Видать, заблудилась аль медведь ухайдакал и схоронил в чащобнике.
– Да, все это так… – задумчиво сказал следователь. – Агаша, покажи мне, какие вещи у нее остались, письма, – словом, все имущество. Мне кажется, что тут медведь и тайга неповинны.
– Неужто убили?.. – поспешно спросила Агаша, а сама уже поднялась со скамейки и направилась к койке, вытащила из-под нее небольшой фанерный чемодан-самоделку. – Приехала-то она к нам с потрепанным рюкзаком. Этот чемоданчик я ей подарила. Из-под утюга там платьишки разные, бельишко складывала она. Гардеробишко у меня старенький, маломерный, своими лохмотьями забит.
– Замочек навесной для чемодана тоже ты ей, Агаша, подарила? – поинтересовался следователь, поставил на стол чемодан и, пощелкивая пальцем по замку, стал размышлять: сломать его или открывать гвоздем.
– У меня есть нож-косарь, пол им скоблю. Им-то можно под шарниры подсунуться – крышка моментом отпрыгнет. Шарниры еле живые. В войну еще мужик мой ладил их из консервной банки.
Открыл следователь чемоданчик. Осторожно выложил на стол содержимое и, взглянув на Агашу, сказал удивленно:
– Бедновато жила девушка-невестушка…
– Лохмотьишки поизношенные, ничего путного завести еще не успела Ульянушка, – сочувственно произнесла Агаша.
– Скажи, Агаша, что она за девушка была, какова характером, поведением, привычками?
– Какая она тебе, Гриша, девушка… Была девушкой в зыбке, когда материнскую титьку сосала, – скороговоркой ответила Агаша, подошла к койке, сняла старенькое байковое одеяло. Поманила пальцем следователя. И когда Григорий подошел, сказала: – В позапрошлый день я в избенке побелку делала, полы мыла. Ну, ясно дело, лохматы постельные на улицу вытаскивала, на заборе раскидывала выветриваться. Что-то у девочки нашей припрятано, зашито в этом ватном матрасишке.
– Неужто она золотая?.. – удивился Григорий, развернув поданный Агашей сверток, в котором оказалась небольшая ваза.
– Ведь из золота она… Бог ты мой… – тихо, полушепотом, проговорила Агаша и сцепила пальцы рук до боли.
– Да, Агаша, эта вазочка богатая! Судя по внешнему виду – старинная и, возможно, из чистейшего золота… Ну что ж, Агаша, будем теперь составлять бумагу, подпишешь ее, да еще кого-нибудь из соседей пригласим.
2
Телефонный звонок потревожил следователя, он поднял глаза от листа бумаги, который был исписан неразборчивым почерком, взял телефонную трубку:– Тарханов слушает… Здравствуй, Леонид Викторович. Да, я просил передать, чтобы ты зашел ко мне… Ничего страшного не случилось. Снова, как и прошлым летом, приходится заниматься «бугровщиками». Понадобилась опять твоя консультация.
Звонил Леонид Викторович Метляков, учитель географии, директор школьного музея.
Переговорив с учителем, Григорий закурил, подошел к окну. Он смотрел в сторону согры, низины, затопленной разливом реки; росшие в согре кустарники, чахлый березник углубились в воду и начали уже зеленеть робкой весенней листвой. Улица шла по возвышенной кромке согры, в сторону первопоселенческого Медвежьего Мыса, который раскинулся на взгорье, материковом холме. Думал Григорий Тарханов о том, что в ежедневной суете, в вечных заботах пролетает жизнь. И еще думалось ему, что не довелось отвести душу на утиной охоте.
В дверь робко постучали.
– Входите! – громко пригласил Григорий.
– Золотко мое, Гришенька, – тихо, затаенно проговорила Агаша, входя в кабинет следователя, – за зеркалом, в углу, вот банку я нашла. Ее, Ульяны, эта банка, из-под кофея самонаваристого. Взяла это я, а там что-то громыхает… Высыпала на стол, вроде бы наконечники от стрел. Костяные, а одна какая-то пустышка каменная…
– Хорошо, Агаша, это все тоже приложим к золотой вазочке, – сказал Григорий, когда осмотрел несколько костяных наконечников.
– Так она, вазочка, из самого настоящего червонного золота? – удивленно разведя руками, спросила Агаша.
– Да, Агаша, чистейшее скифское золото. Опытный специалист уже сделал письменное заключение…
– Ты меня, Гриша, в тот раз просил хорошо повспоминать: кто и когда приходил к Ульяне шухарить, ну, это самое, егозить ее… Поломала я голову – и ведь припомнила… Встречалась она с одним чернявым, чуть хромым…
– На правую ногу он припадал, на пятку? – торопливо спросил Григорий.
– Верно, Гришуля, вроде на пятку оседал. Убей меня бог, хорошо помню: чуть прихрамывал он. В прошлое лето у меня на сеновале устроила Улька спальню себе. В то время, утречком раненько, я корову пастуху выгоняла из пригона… А когда вернулась к калитке, то ее ухажер топ-топ от моего дома, как пугливый кот. А Ульяна-то в тот день, как лиса, около меня крутилась и все приговаривала: «Замуж я выйду скоро». Вот и вышла девка вместо замуж к червям на съедение…
– Спасибо, Агаша. То, о чем ты рассказала, очень важно. Если еще что вспомнится, обязательно заходи.
– Ой, Гриша, боюсь я… А ежели тот хромоногий вернется и потребует от меня эту золотую вазу?.. – тревожно выспрашивала Агаша.
– Нет, Агаша, этот волк не пойдет по старому следу. Так что живи и спи спокойно.
– Тогда я пойду… А может быть, дадите мне ружьишко или наганишко на всякий случай. Кто знает, не тот хромоногий, так его дружки-корешки могут нагрянуть ко мне и потребуют к выдаче золотую вазу.
– Никто тебя, Агаша, не потревожит. Поверь мне, это так, – уверенно проговорил следователь.
– Ну, ладно, а топор-то уж я с собой в постель обязательно буду теперь ложить и спать с ним в обнимку, как с мужиком.
Леонид Викторович Метляков появился в кабинете следователя во второй половине дня. Он торопливо прошел к столу, сел на стул и сказал:
– Слава богу, наконец-то освободился, и завтра у меня целый день отгульный. Ну что ж, выкладывай, Гриша, что у тебя за дело.
– Нашлась, Леонид Викторович, небольшая золотая ваза, а откуда она, из какого кургана или захоронения – судить и рядить тебе.
Григорий Тарханов достал из ящика стола вазу величиной с чайное блюдце, края которой были выполнены в виде семи лепестков загадочного цветка.
– Богатая вещичка!
– Вот и полюбуйся! Это тебе древняя вазочка с разными птичками-синичками, выписанными по бокам.
– Должен сказать тебе, Гриша, я в Томском университете в свое время специализировался как археолог. Работал в экспедициях около десятка лет. Потом доконал меня ревматизм, сердце начало пошаливать. И осел я на школьную работу. Но всю литературу, касающуюся археологии, прочитываю внимательно, слежу за новинками… – проговорил Леонид Викторович, внимательно рассмотрев золотую вазочку. – Пожалуй, могу кое-что определенное сказать: по окружности изображены птицы из отряда тетеревиных, голова к голове, попарно. Крылья обозначены рельефно, выпукло. Вместо глаз – точки. Есть единственная аналогия, но то выполнено литьем из бронзы, отдельными небольшими фигурками… Сейчас точно не помню, но, кажется, на Хасандайском или Степановском раскопе были найдены те бронзовые фигурки птиц-тетерок…
– Выходит, эта вещичка изготовлялась в далекой древности на юганской земле? – поинтересовался следователь и, достав из ящика стола Агашино приношение, вывалил на стол костяные наконечники стрел. – Все это, видимо, лежало поблизости с золотой вазой.
– Да… ну и ну! – Учитель бегло осмотрел несколько костяных наконечников стрел. – Все это часто встречается, но вот этот каменный наконечник поющей стрелы – редкость. В него вкладывались пустотелые костяные шарики с прорезями – при полете стрелы получался свистяще-шипящий звук. Изображения на вазе любопытны. Изготовлялась ваза, по-моему, на Среднем Приобье местным мастером. Золото, скорее всего, было привозное, с Южного Урала.
– А какой век?
– Четвертый или пятый до нашей эры… В те времена были обширные связи населения Томского Приобья… Одним словом, люди Оби, Чулыма, Вас-Югана и Тыма общались с жителями Алтая, а также Минусинской Котловины и с рядом других районов…
– Так, хорошо… Одна лежала эта ваза в захоронении или рядом с ней еще было много таких же чудных вещиц, созданных древним художником-скифом?
– Думаю, вазочка найдена в богатом захоронении, – уверенно ответил Леонид Викторович и, словно спохватившись, спросил: – Откуда все это к тебе попало, когда и где найдено?
– История такая: пять дней назад исчезла молодая женщина, повариха буровой бригады. «Ушла» за клюквой, и с концом… А ваза была припрятана у нее в постели, в ватном тюфяке. Вот и все пока, что мне известно… Возможно, как и в старину, бродят грабители-бугровщики и ковыряют курганы, хапают скифское золото и отправляют на «черный рынок»…
– Такая уж несчастная судьба у нашей матушки-археологии, рядом с добром всегда колобродит зло. Вся сибирская коллекция Петра Первого, которая состоит из многочисленных золотых вещей, добыта в семнадцатом и восемнадцатом веках грабителями-бугровщиками в древних курганах Казахстана и Западной Сибири. Так уж получается, что грабители всегда опережают археологов. Кто знает, возможно, и сейчас на вас-юганской земле пиратничают матерые бугровщики.
Следователь расстелил на столе карту Томской области, посмотрел на Леонида Викторовича и попросил:
– Покажи мне, где в последние годы работали наши томские археологи. Меня интересует район верховьев Вас-Югана.
– Пока ведутся раскопки в единственном месте, около озера Эмтор. – Указав на карте расположение таежного озера, Леонид Викторович пояснил: – Это недалеко от поселка Новый Вас-Юган. Но там золотом и близко не пахнет. В основном бронза…
– Меня еще интересует вот что, – следователь медленно выговаривал каждое слово, обводя красным карандашом название озера Эмтор. – Кто и что пожертвовал университетскому музею археологии и этнографии на первых порах его становления.
– Ну, это все было давно, и навряд ли имеется связь с нашей загадочной вазой, – возразил Леонид Викторович. – Музей археологии и этнографии обязан главным образом Флоринскому…
– Расскажи, Леонид Викторович, подробнее, – попросил следователь.
– Флоринский был человек прозорливый. Можно судить хотя бы по тому, что он первый из сибирских ученых сделал весьма правильное разъяснение значения тех сибирских древностей, которые находились в то время в музее. В своем обширном труде «Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни» он упорно проводил в жизнь свой взгляд, свои доказательства о том, что многочисленные и довольно разнообразные сибирские древности есть изделия когда-то населявшего Сибирь племени, родственного троянцам, древним скифам и позднейшим славянам. Такой взгляд на древности музея Императорского Томского университета придавал этому музею особое значение…
– Такое приятно слышать, – улыбнувшись, сказал следователь. – А то ведь находятся в наше время такие, которые утверждают, что Русь зачалась от варягов… Кого, Леонид Викторович, ты считаешь главным вкладчиком пожертвований в музей? Я имею в виду тех лиц, которые передали свои личные редкие коллекции старинных вещей музею.
– Их много… И все, что было подарено ими университетскому музею, имело свою неповторимую ценность для науки. Ну, скажем, Михаил Константинович Сидоров, известный исследователь Сибири и севера России, пожертвовал все, что было найдено при раскопках городища на Чувашском Мысе, близ Тобольска, а также из других курганов, прилегающих к городищу… Или взять, например, барона Аминова, строителя Обь-Енисейского канала. Он передал в музей каменные орудия, бронзовые и железные предметы, найденные при работах по проведению канала. А что касается Иннокентия Петровича Кузнецова, золотопромышленника, то вся его коллекция старинных вещей Пыла скуплена у грабителей-бугровщиков в разное время. Это и бронзовые, и медные, и железные предметы: разнообразные типы кинжалов, кельтов, зеркал, бронзовых серпов, стрел, стремян, ножей, различных подвесок, медных котлов скифского типа и многое другое. Все переданное им в университетский музей было в основном найдено в Минусинской Котловине и Ачинском округе Енисейской губернии. Кузнецов передал музею коллекцию предметов домашнего обихода и вооружения североамериканских индейцев, собранную им во время продолжительного путешествия среди племен Сио-Комакчей, Апачей, Навахаев и Койова. В эту коллекцию входили луки со стрелами, томагавки, щиты и многое другое.
– Значит, верховье Вас-Югана наши томские археологи еще не начали изучать. Выходит, юганская земля для вашего брата археолога остается загадочным белым пятном… Говорю про это вот почему: мне придется, видимо, разрабатывать версию о том, что золотая ваза найдена случайно кем-то из рабочих нефтеразведки…
– Да, возможно, – согласился Леонид Викторович. – Если нужна будет моя помощь, вызывай без стеснения в любое время дня и ночи.