Александр Мазин. Княжья Русь

   Путята затравленно глядел то на Владимира, то на Сигурда, не понимая, о чем речь, но чувствуя недоброе.
   Тяжелая шуйца Добрыни легла на Путятино плечо.
   – Не бойся, воевода, – успокоительно пробасил дядька великого князя. – Никто тебе худого не желает. Но слова такие, что ты сейчас сказал, попусту не говорят. Повтори их при воеводе Артёме Серегеиче – и придется тебе выйти с ним на перекресток.
   – И выйду! – твердо заявил Путята. – Со мной – Сварог и сила его! Одолею христианина!
   – Христианина? – Добрыня усмехнулся в бороду. – Разве к ногам Христа был прикован твой пьяница-сварг? Подумай хорошенько, Путята?
   Путята глянул на Владимира. Владимир тоже усмехался. Перун! Грозный варяжский бог! Великий князь – варяг. И отец его был варягом. И дед. Они служат Перуну и стоят над такими, как Путята. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб понять, чей бог сильнее.
   И тогда Путята рискнул выложить свой самый главный довод:
   – Воевода Артём грозил сваргу.
   – Вот как? – Владимир сразу стал серьезным. – Когда? Кто видел?
   – Никто не видел, – буркнул Путата. – Артём ночью, по-воровски, проник на капище, прокрался в камору сварга и грозил ему ножом. Обещал уд отрезать, если покусится на его брата.
   – Значит, никто, кроме жреца, его не видел? – уточнил князь.
   – Никто. Но сварг не соврал, – убежденно произнес Путята. – Он и говорить-то не хотел. Боялся. Так, по пьяни выболтал. И собачек в ту ночь кто-то убил. Артём это, больше некому.
   – Тогда мой воевода – не только воин отменный, но и змей летучий, – заметил Владимир. – На огненных крыльях с уличских земель прилетел, сварга твоего унизил – и обратно умчался. А скажи: девку ту он случаем не уестествил? Змеи, я слыхал, насчет этого дела… Хотя нет. Они девиц любят, а у сварговой девки небось дырка шире, чем у некоторых – рот.
   – Не насмехайся, княже, – мрачно произнес Путята. – Ты обещал защищать и славить наших богов. Если ты слову своему не верен, кто будет верен тебе самому?
   Это были злые слова, но Владимир, вопреки ожиданиям Добрыни, не осерчал. Ответил спокойно:
   – Ты неправ, Путята. Богов я чту. Капища строю, дары приношу щедрые. Но и от богов я тоже помощи жду. Так по справедливости. А те боги, а паче того – слуги их, что вместо поддержки станут разор руси моей нести, на снисхождение княжье пусть даже не надеются. А теперь иди от меня, Путята, и постарайся, чтоб новый сварг услышал эти слова.
   Когда обиженный, но приструненный Путята покинул светлицу, Владимир сказал удовлетворенно:
   – Пусть знают! Как я – старший над всеми на своей земле, так бог мой Перун – старший над всеми богами!
   – Неужели ты сам велел унизить этого жреца? – удивился Сигурд.
   Владимир отрицательно покачал головой.
   – Это хорошо, – одобрил нурман. – Не дело это для смертного – богов сердить. Даже слабый бог сильнее самого сильного человека.
   – Это у вас так, – подал голос Добрыня. – А у нас богов много. Иных и наказать можно, если требуется. Сам подумай: кабы не мы, кто бы тогда им губы кровью мазал?

Глава седьмая
Дорога от Смоленска на Полоцк
ПРАВО И СИЛА

   Впереди, пробившись сквозь волглую морось, мелькнул желтый огонек.
   – Ну слава Богу! – воскликнул Славка. – Я ж говорил тебе, Антифка: до ночи доберемся. Переночуем в тепле, горячего поедим!
   – Так ночь уже, – проворчал Антиф, но с явным облегчением.
   Ночевать под мокрым кустом и ему не улыбалось.
   Лошади, почуяв близость жилья, тоже оживились. Бодрее зачавкали копытами по раскисшей дороге.
   Вскоре всадники подъехали к невысокому (не от воев – от лихих людей) частоколу, прохлюпали немного вдоль черной стены (дорога здесь изгибалась петлей) и оказались у ворот.
   Славка забарабанил по ним древком копья.
   – Кого леший привел? – спустя некоторое время сипло поинтересовались с той стороны.
   – Я те дам – леший! – рявкнул Славка. – А ну открывай, пока я не осерчал!
   Всхлипнул засов, створка ворот со скрипом отодвинулась, и всадники въехали внутрь.
   За частоколом обнаружился обширный двор, длинный дом в два этажа с башенкой и еще с пяток строений, тесно прижавшихся друг к другу. Зимы здесь – не то что в Киеве. Тепло приходится беречь. Смерды победнее и вовсе со свиньями под одной крышей обитали.
   Закрытые слюдой окошки тускло светились. Особенно ярко – то, что на башенке. Его свет и заметил Славка с дороги.
   Дворовые кобели с яростным лаем кинулись к всадникам. Славкин Ворон, шедший в поводу, хватанул одного за шкирку, а другому наподдал копытом. Псы брехать не перестали, но уже – с почтительных пяти шагов.
   Из конюшни раздалось ответное ржание. Гостей на постоялом дворе нынче хватало.
   Во дворе стоял десяток возов.
   – Как бы нам на полу ночевать не пришлось, – заметил Антиф, спешиваясь и снимая с коня переметные сумы.
   – Кому? Нам? Не смеши меня! Эй, хозяин, встречай! – рыкнул он и спрыгнул прямо на крыльцо.
   Дверь распахнулась.
   Жалобный девичий взвизг приветствовал путников.
   Славка потянулся было к сабле (вдруг – тати?), но сразу уронил руку. Опасности не было. Внутри было чадно и светло. Горели факелы и огонь в большом очаге. Вкусный запах жареного мяса и свежего хлеба смешивался с привычным духом мокрой кожи и конского пота.
   За четырьмя длинными столами выпивали и закусывали человек тридцать. Большинство, судя по одежде, купцы и их челядь. Эти сидели тесно. А вот за ближайшим к очагу столом просторно расположились четверо воев, судя по зброе – не из последних.
   Один из них сграбастал местную девку, усадил на колени и развлекался: одной рукой мял девкину грудь, другой шарил под подолом. Эта-то девка и визжала. Обычное, в общем, дело. Для холопки-подавальщицы. Такие редко отказывают воинам. Для того их и держат, чтоб знатных гостей услаждать.
   – Коней расседлать, обтереть, накормить овсом, кладь – сюда принести, – велел Славка угодливо склонившемуся (разглядел-таки смерд под мокрым плащом дорогую бронь) хозяину, а сам двинулся к тому столу, где расположились воины.
   Скинув плащ, Славка уселся на скамью, снял шлем, поставил его перед собой на стол, стянул вязаный сухой подшлемник, откинул назад варяжскую косицу, пригладил отросшую щетинку на голове…
   Четверо воев прекратили есть и уставились на Славку. Сластолюбивый перестал мять девку, и сама девка притихла, с надеждой уставилась на Славку. Личико ее, вполне симпатичное, было мокрехонько от слез, задравшийся подол обнажал славные белые ножки в бисерных черевичках. Раз в обувке, значит, не простая холопка. Может, дочка хозяйская?
   Как вновь прибывшему, Славке полагалось поздороваться первому. Кабы не девка, он бы так и сделал. Но заплаканные глазки пробудили в Славке вполне объяснимую неприязнь к четверке воев. Не любил Славка тех, кто мучит для забавы. Коли дело требует – тогда другое дело. А для забавы терзать слабых – это подлость. Так его батя учил. И еще учил, что подлого следует проучить. Хотя если тот – в своем праве… Вот хозяин здешний помалкивает… Хотя что он может сделать против четверки воев? Посаднику полоцкому пожаловаться? Так посадник княжий далеко. А сам князь – еще дальше.
   Хотя не так уж и далеко. Вот Славка – здесь. А Славка и есть – рука князя. Карающая, если понадобится…
   Вычленив из четверых главного: плечистого усатого мужа, стриженного «под горшок», Славка уставился на него и весьма грубо поинтересовался:
   – Чьих будешь?
   – А кто ты таков, чтоб спрашивать? – Выговор усатого похож на булгарский, но не булгарский. Этакое змеиное пришипывание.
   Девка, улучив миг, вывернулась из рук сластолюбивого и кинулась прочь.
   Сластолюбивый дернулся было, но, повинуясь знаку усатого, остался на месте.
   – Что угодно славному господину? – Хозяин постоялого двора, почуяв нехорошее, поспешил вмешаться. – Есть добрая ушица с глухарем, оленинка печеная, пироги с рыбкой…
   – Неси всё, – разрешил Славка. – Вино есть?
   – Нету! – Хозяин огорченно развел руками. – Пивко есть. Свежайшее, только сваренное. Медовуха, сбитень…
   – Давай пиво. И комнату нам приготовь. Лучшую. Какая у тебя лучшая?
   На усатого он больше не глядел. И ответом его не удостоил.
   Хозяин замялся… Думал, не соврать ли? Но потом все же признался:
   – Лучшая занята, благородный господин. Но есть другая, тоже очень хорошая. Я попрошу тех людей (кивок в сторону купеческой компании) освободить одну.
   – Мне не нужна «тоже хорошая», – строго сказал Славка. – Мне нужна лучшая. На вот, – он бросил на стол монету – свеженький, только что отчеканенный золотой с профилем князя Владимира. – Этого хватит.
   – Щедро, – недобро щурясь, процедил усатый чужеземец, глядя на вертящуюся монету.
   Он был прав. За такие деньги Славка мог занять весь трактир седмицы на три и пировать целой сотней.
   – Щедро, но все-таки слишком мало. Будешь спать, где положат, богатенький рус.
   – А ты не лез бы в чужой разговор, бедненький не-знаю-как-тебя-зовут! – посоветовал Славка. – А то как бы тебе самому прежде времени не лечь. Да не на перину, а куда пожестче.
   Чужеземец осклабился, встопорщив усы.
   – За такие слова отвечать надобно, – сообщил он, для наглядности предложения погладив рукоять сабли, с которой не расстался и за трапезой.
   Не то чтобы Славке уж очень хотелось драться. С большим удовольствием он сейчас перекусил бы, выпил и завалился в постель. Но отказываться от вызова – стыдно.
   – А ты не из трусливых, – похвалил Славка. – Не всякий пес посмеет на варяга хвост напружить. Не всякий… только совсем глупый. Так что быть тебе, пес, бесхвостым.
   Надо отдать должное четверке иноземцев: отреагировали они мгновенно.
   Не успела грохнуть об пол опрокинутая скамья, а все четверо уже были на ногах с оружием наголо. Но и Славка тоже не спал: его сабля смотрела в рот усатому. Малое движение – и станет усатый одноусым. При этом Славка даже встать не потрудился. И то: пристало ли сотнику киевского князя суетиться?
   Если иноземцы и хотели наброситься на Славку все разом, то воплотить это желание им помешали. Стрела с хрустом вонзилась в стол, расщепив толстую доску.
   Пока шел разговор, предусмотрительный Антиф успел расчехлить лук и набросить тетиву.
   Вторая стрела лежала на кибити. Черный граненый наконечник глядел в грудь усатого. Промахнуться, как и увернуться, на таком расстоянии невозможно. На усатом был пластинчатый доспех, но нет такой брони, что остановит стрелу, выпущенную из доброго степного лука с расстояния в девять шагов.
   Народ, трапезничавший в зале, разделился на две неравные части. Большинство постаралось убраться подальше, но шестеро торговых людей с ближнего стола похватали сложенную у стены воинскую снасть и встали на сторону Славки.
   – Не боись, поддержим, – негромко произнес старший, бородатый кривич. – Поучим наглых лехитов.
   «Значит, вот кто они, – понял Славка. – Лехиты. Люди князя Мешко^[7]. Того, что воевал с лютичами. Какого лешего им надо здесь, на полоцкой земле?»
   – Пан Кошта! Что здесь происходит?
   Сказано было по-латыни и голосом столь властным, что Славка очень удивился, когда увидел говорившего. Держась за резное перильце, сверху спускался черный монах.
   – Наглый язычник желает занять наши комнаты, – тоже по-латыни (на очень скверной латыни), не поворачивая головы, процедил усатый. – Дозвольте мне его проучить, ваше преподобие!
   – Как бы он тебя не проучил, – сурово произнес монах, недобрым взглядом смерив Славку, изготовившегося к выстрелу, Антифа и вооружившихся купцов. И, ломая правильную речь чуждым выговором, обратился уже прямо к Славке:
   – Кто ты есть, человек, что смеет грозить послу? Твой князь тебя строго накажет!
   – Я так не думаю. – Славка махнул саблей. Усатый Кошта качнулся назад, но парировать не стал. И правильно. Выпад был нацелен не на него. Кончик сабли подхватил с лехитского блюда кус жареного мяса. Славка поймал его левой рукой, откусил, прожевал не спеша, выдержал паузу, с удовольствием пронаблюдав, как стекает по лбу напряженного Кошты капелька пота…
   – Я думаю, – произнес Славка неторопливо – на своей тоже весьма скверной, но вполне понятной латыни, – что человека, который назвал меня язычником, можно простить. – И, уже на родном словенском: – Ведь он сделал это по неведению. А вот того, кто угрожал оружием сотнику великого князя киевского, – Славка вновь сделал паузу, – следует наказать. И наказать примерно. Однако я склонен простить и эту обиду, если невежда склонит колено, повинится и немедленно уберется из этого дома.
   – Песья кровь! – взревел усатый. – Я порежу тебя на куски!
   – Банг! – Стрела, посланная Антифом, вышибла саблю из пальцев лехита.
   Тот тупо уставился на собственную руку. Потом на кончик новой стрелы, чудесным образом заменившей ту, что выбила саблю.
   Купцы обидно загоготали.
   Черный монах, проявив необычайное проворство, кинулся вперед, оказавшись между лехитами и русами:
   – Мир! Мир! – закричал он, раскинув руки. – Я платить вира за обиду.
   – Вот это другое дело! – одобрил Славка, опуская саблю и вытягивая на свет золотую бляху: княжий знак с трезубцем, облекавший сотника правом говорить устами великого князя Владимира. Правда, бляху эту ему вручили для другого дела, но ведь Славка и без нее вел бы себя точно так же.
   – Как старший здесь человек великого князя Владимира, а посему облеченный правом суда, я назначаю виру… – Славка сделал многозначительную паузу, – …в добрый ужин для всех нас. – Он махнул рукой, включив в это «нас» не только Антифа, но и взявших его сторону купцов. – А также лучшую постель и еще – половину серебряной марки. Полмарки – князю, остальное – нам.
   – Согласен, – быстро сказал монах.
   – А я – нет! – Пан Кошта вновь завладел своей саблей. – Я, благородный Кошта из Мышлиц, требую немедленной сатисфакции.
   – То есть ты хочешь со мной драться? – уточнил Славка.
   – Да! Здесь и сейчас!
   – Не возражаю, – кивнул Славка. – Но без долга крови.
   – Что? – не понял лехит.
   – Если я тебя убью, то виру платить не буду, – пояснил Славка.
   – Я сам тебя убью! – крикнул Кошта.
   – Коли так, то виру платить не будешь ты.
   – Быть по сему! – согласился лехит.
   – Пан Кошта! Вы не можете драться! – вмешался монах. – Вы – мой человек! Вы клялись на распятии беречь мою жизнь, как свою!
   – Клялся, – согласился лехит. – Однако твоей жизни, патер, ныне ничто не угрожает, а для меня честь дороже жизни! Я буду драться, – добавил Кошта. – Если меня убьют, старшим будешь ты, Яцек. Пойдем во двор, рус! Там просторней.
   – Пойдем, – не стал возражать Славка.
   Монах только и мог, что перекреститься да последовать за поединщиками.
 
   Снаружи все так же моросил дождь. Ноги скользили по раскисшей земле. Верховые сапоги Славки были не лучшей обувью в такую погоду. Правда, и на лехите была схожая обувка: остроносая, на каблуке.
   Кошта натянул на голову высокий шлем с бортиками, защищающими лицо не только от ударов, но и от дождя. В левую руку взял маленький круглый щит с острым шишом.
   Славка вместо щита взял меч, прямой, обоюдоострый, германской работы, с широким долом и крепким щитком – отличную пару к доброй сабле.
   Все обитатели постоялого двора высыпали наружу и глазели, забыв про дождь. Света, падающего из окон и распахнутой двери, было довольно, так что факелов зажигать не стали.
   Лехит, увидев, что Славка обоерук, в восторг не пришел, но отступать ему уже было некуда.
   – Назови свое имя, рус! Я хочу знать, кого убью.
   – Я – Богуслав, – не стал скрывать Славка. – Возможно, я не стану тебя убивать. Боевитый холоп моему роду пригодится. Посадим тебя на какой-нибудь дальний погост. Будешь со смердов оброк собирать. Женишься, рабичичей наплодишь…
   От подобной жизненной перспективы пан Кошта пришел в лютую ярость и набросился на Славку с бешенством подраненного тура.
   Однако Славка туров брал не раз и знал, как с ними обходиться. Подался назад, будто испугался, пропустил мимо себя, откинувшись назад и сбив лехитскую сабельку коротким ударом меча, и тотчас хлестнул вдогонку собственной саблей. Пластинки лехитского панциря взвизгнули и прыснули сорванной чешуей. Кафтанчик пана Кошты тотчас окрасился алым.
   Но рана лишь подзадорила лехита. Лихо развернувшись, он вновь налетел на Славку, так умело работая саблей и щитом, что варягу пришлось отступать уже не притворно. Кабы не рана лехита, славный мог бы выйти бой, потому что пан Кошта оказался бойцом не из последних, а Славка был голоден и утомлен переходом.
   Однако вскоре потеря крови и неизбежная скованность пораненных мышц замедлили движения лехита, и Славке уже ничего не стоило бы отправить противника за Кромку. Однако, если бы Богуслав хотел лехита убить, он сделал бы это первым ударом.
   Слова о том, что лехиты – послы, не прошли мимо его внимания. Убивать же посланников – стыдное дело. Даже если они сами нарываются.
   Но заканчивать надо. Жесткий отбив мечом, удар саблей сверху, наискось. Пан Кошта вскинул вверх щит… И носок верхового сапога Славки угодил лехиту под колено.
   Нога гордого пана подвернулась, и он всей спиной рухнул в грязь. Подняться пану Коште не хватило прыти. Славка наступил лехиту на правое запястье, ударом меча вышиб щит, а саблей тихонько потрогал лехитово горло пониже подбородочного ремня.
   – Сдаешься?
   – Режь! – с ненавистью выдохнул пан Кошта.
   Спутники пана Кошты мрачно глядели на Славку, но вмешаться не пытались. Бой был честным, да и сила была не на их стороне.
   – Погоди, благородный воин! Я готов купить жизнь этого человека!
   Как и предполагал Славка, черный монах не остался равнодушным.
   – Хороший холоп стоит недешево, – заметил Славка.
   Пан Кошта зарычал медведем, дернулся. Но силы у него были не медвежьи, а весу в бронном Славке – за семь пудов. Так что лехит лишь еще больше перемазался в грязи.
   – Две серебряные марки! – предложил монах.
   Цена была невелика. Две марки – это чуть больше гривны. Однако Славка торговаться не стал. Все равно не выйдет из Кошты доброго холопа. Такой скорее зарежется, чем наденет ярмо.
   – Две, – согласился он. – И еще полмарки – вира князю. Антиф, прими деньги.
   Когда тугой мешочек сменил хозяина, Славка убрал свой клинок, вынул из онемевших пальцев лехита саблю, подрезал пояс пана Кошты и сдернул его вместе со всем содержимым и навешанным. Он был в своем праве: монах выкупил жизнь своего человека, но не его имущество.
   – Перевяжите его и убирайтесь, – велел Славка, отступая от поверженного противника.
   Друзья пана Кошты тут же кинулись к нему, подняли, поволокли в дом.
   – Как понимать твои слова? – спросил монах.
   – Так и понимать, – на Славку вдруг навалилась усталость. – Перевяжите и уезжайте. Вон телега пустая стоит. Поговорите с хозяином – может, уступит за хорошую цену.
   – Разве это по-христиански? – Монах перешел на латынь. – Этот человек ранен. Неужели благородный победитель, аки добрый самаритянин, не явит милосердия?
   – Не явит, – буркнул по-словенски Славка. – Нечего было за саблю хвататься. Благодари Бога, что я не просек ему хребет. А ты, патер, лучше присматривай за своими людьми. По нашей Правде, если кто вольную девку иль жену ссильничает, повинен смерти.
   – Это ты к чему?
   – К тому, что присматривай за своими людьми получше! – рявкнул Славка.
   И, не желая более болтать, двинулся к столу, где проворный хозяин уже понаставил горячих кушаний.
   Лехиты покинули постоялый двор раньше, чем Славка с Антифом закончили трапезу.
   Дружки пана Кошты молча положили к Славкиным ногам прорубленную бронь, шлем и щит проигравшего. И отбыли.
   Хозяин, очень довольный результатом: избавился от опасных постояльцев (заплачено было вперед) и продал с наваром старую телегу, – вился ужом, стараясь угодить Славке. Даже намекал, что при хорошей оплате (золотой, брошенный щедрой Славкиной рукой, своевременно прибрал Антиф), его дочка, невинная девица, может оказаться в Славкиной постели.
   Зря намекал. Славка осерчал и заплатил вдвое меньше, чем намеревался. Да еще горячую воду потребовал – помыться.
   А дочка, та самая девка, которую мацал лехит, к Славке и так пришла. Кто бы сомневался?
   Вот только насчет невинности папаша ее… напутал.
   Ну так натоптанной дорожкой по чужому полю ходить – еще и удобнее.

Глава восьмая
Бывшая вотчина князя Роговолта
СИЛА И ПРАВО

   К Полоцку добрались после полудня.
   Не без облегчения – последние два поприща Славка время от времени чувствовал чужой пригляд. Может, местные тати, может, кто из обиженных лехитов увязался. Посему ни он, ни Антиф броней не снимали, ехали на боевых конях и тетивы держали на луках.
   Сторожиться для воина, конечно, дело привычное. Но немного утомляет. Так что Полоцку – обрадовались.
   Завоеватели уже успели выправить порушенное при осаде, и бывший стольный град Роговолта вновь встал грозно и крепко. Вот только хозяева у него теперь другие.
   Обгоняя возы и смердов, поспешно уступающих дорогу гридням, Славка и Антиф бодрой рысью подъехали к городу.
   В воротах, как и положено, стояла стража: проверяли, кто что везет, взимали въездную пошлину и мыто князю.
   Славка распахнул плащ, чтоб виден был его золоченый пояс – принадлежность старшей гриди. И послал коня вперед, твердо уверенный, что задержать его полоцкая стража и не подумает.
   Однако ошибся. Потому что не признал своего давнего недруга. А он – тут как тут.
 
   Скегги-Шепелявый опознал Богуслава тотчас.
   Скегги дважды встречался со Славкой. В последний раз – когда Славка тайком пробрался в горницу Рогнеды. В тот раз Скегги «повезло» схлопотать стрелу в плечо. Рана не опасная, но неудобная. Пришлось Скегги покинуть хирд и остаться здесь, в Полоцке. Ярл Сигурд ушел на Киев без него. Обидно! Так обидно, что на золотой пояс варяга Скегги даже не взглянул.
   – А ну стой! – закричал нурман, хватая Славкиного Ворона за узду. – А ну стой, Роговолтов прихвостень!
   Вот это он сделал зря. Хватать за узду боевого коня – все равно что у волкодава мясо из пасти выдирать. Ворон вскинулся, выбросил копыто – и нурман покатился по земле. Остальные стражи вмиг ощетинились оружием, хотя нападать не спешили: эти заметили и пояс, и по-княжьи богатую бронь.
   Славка ленивым движением вытянул из-за пазухи золотую бляху с княжьим трезубцем:
   – Старшего сюда!
   – Проводи меня в терем, – приказал он подбежавшему десятнику. – А ты, нурман, – Славка слегка наклонился, чтобы скрючившийся от боли Скегги его услышал: – Ты, нурман, если на меня в обиде, ты только скажи.
   Скегги промолчал, лишь проводил Славку полным ненависти взглядом.
 
   Наместник Владимира в Полоцке, старый соратник Владимира Лунд принял Богуслава не откладывая. Если он и узнал в Славке гридня, который доставил им немало неприятностей во время взятия Полоцка, то виду не подал.
   После обмена положенными приветствиями Славка сообщил о цели своего приезда.
   – Вот это доброе дело! – обрадовался Лунд. – Забирай ее, сотник, поскорее. Допекла меня эта княгиня-полонянка – терпения моего больше нет! Вот пообедаешь – и сразу забирай!
   – Погоди, наместник! – возразил изрядно удивленный таким предложением Славка. – Ей ведь собраться надо и княжичу всё в дорогу собрать. Да и тебе время потребуется, чтоб охрану нам подобающую составить.
   – А твои вои? Что, мало их? – спросил Лунд.
   – А мои вои – я сам да друг мой, – сообщил Славка.
   – А я думал, ты со своей сотней прибыл, – огорчился Лунд. – Рисковал ты, сотник. На дорогах наших нынче неспокойно. Что ж князь тебе воев не дал?
   – Это не моего ума дело. – Славка, естественно, не стал говорить, что исключительно собственное желание поскорее увидеть Рогнеду заставило его отказаться от сопровождения. – Как видишь, мы здесь, и в целости.
   Будь Славкина воля, он бы рискнул обойтись без чужих дружинников. Путешествовать сам-на-сам с Рогнедой (верный друг Антиф – свой, не проболтается)… О чем еще можно мечтать?
   Но Лунд всё равно не отпустит княгиню без сопровождения. И даже не из-за разбойников. Для многих кривичей не Владимир, а Рогнеда – законная правительница Полоцка. Попади она в руки уцелевших сторонников Роговолта – тотчас новая война начнется. Полоцк – лакомый кусок не только для Киева. Тот же лехитский конунг Мешко с удовольствием возьмет его под себя. Да мало ли врагов у Владимира? Все они охотно объединятся вокруг Рогнеды. А случись что с маленьким Вышеславом, сыном покойной Олавы, и сын Рогнеды станет ближайшим наследником самого Владимира…
   Нет, без надлежащей охраны Лунд княгиню не отпустит. По тому, как нахмурился и зашевелил губами Лунд, Славка сразу понял, что наместник прикидывает: сколько дружинников можно отправить с Рогнедой.
   – Ага, – наконец изрек наместник-свей. – Дам тебе полусотню воев и большую лодью. Еще кнорр Хривлы с вами пойдет.