Страница:
Что ж – водой идти, это понятно. С княжной, дитём и своркой девок-прислужниц посуху – долго и хлопотно. А вот кнорр…
– Кнорр-то зачем? – удивился Славка.
– Затем, что Хривла и так в Киев собирался. Наш конунг Вальдамар обещал ему городок на юге подарить и землю хорошую.
– За что такая щедрость? – полюбопытствовал Славка.
Лунд глянул строго на Славку – хоть снизу вверх (наместник был на полголовы ниже Славки), но – будто свысока.
– Ты, сотник, еще по гусям тупыми стрелами пулял, когда мы с конунгом в вики ходили. И Хривла – с нами.
– Понятно, – кивнул Славка. – Воинское братство – это святое, – и погладил выбритую вчера (к Полоцку) голову.
Лунд усмехнулся, уже вполне дружелюбно. Сам он был – свей. Хривла – дан. Однако прежняя вражда между скандинавами и варягами иссякла. Все они стали русами – чатью и ратью великого киевского князя.
Рогнеда изменилась. Очень. Встреть ее Славка где-нибудь на торжище – не узнал бы. Тяжелый шаг, бледное суровое лицо, выглядывающее из шелкового куколя. На голове – соболья шапка, поверх меха – толстый серебряный обруч. Корона. Платье тяжелое, затканное золотыми и серебряными птицами, шитое жемчугом – до пола. Рукава широкие, с обережным шитьем серебряной канителью. Такое платье потяжелей, чем Славкина бронь. Потому и держится княгиня очень прямо, а двигается осторожно, маленькими шажками.
Нет, не к такой Рогнеде спешил Славка…
– Хорошо ли доехал? Не тревожили разбойные люди?
За спиной Рогнеды – строй девичий: впереди те, что одеты побогаче: дочери лучших полоцких людей, за ними – служанки-холопки. Княгиня впереди – как воевода.
– Не случилось, светлейшая княгиня. Скучно ехали, – Славка сверкнул улыбкой.
Показалось иль нет, что уголки рта Рогнеды дрогнули?
– А я слыхала: повздорил ты с лехитскими послами…
Лунд за спиной Славки громко засопел. Удивился.
Вот, значит, как: Рогнеда новости узнает быстрей, чем княжий наместник.
– Да разве ж это – повздорил? Так, поучил немного. Невоспитанные люди. Обычаев наших не ведают, закон не чтят. Не могу же я, княжий дружинник, мимо пройти да отвернуться. Рассказать, как дело было?
– Мужу моему расскажешь, – строго произнесла Рогнеда. – А пока отдыхай, сотник. Сборы мои будут небыстрыми. В первый раз землю свою покидаю. Вечером зайдешь ко мне. Послушаю, как живут у вас, в Киеве.
Шевельнула рукавом, две девки подскочили, подхватили под руки, повели прочь из палаты.
Лунд вздохнул. С облегчением. Пожаловался:
– Трудно мне здесь, сотник.
– Не любит тебя люд полоцкий?
Лунд щелкнул пальцами. Теремная девка поднесла ему чашу с пивом. Такую же подали и Славке. Дорогая чаша – из синего заморского стекла. А пиво – так себе.
Лунд выпил, рыгнул, кинул чашу в руки прислужницы.
– Не любят, – согласился он. – Так это дело обычное. Кто ж победителей любит? Ропщут. Козни строят мелкие. У меня дня три назад хирдманн пропал. Ушел в город и не вернулся.
– Может, загулял?
– Может, и загулял. Только этот – уже третий загулявший. А мне даже виру не взять. Собрал старшину здешнюю, говорю: выдайте злодеев. А они мне нагло так отвечают: какие злодеи? Сбежали твои люди. Пограбить отправились, как у вас в обычае.
Лунд сжал оголовье меча.
– Будь моя воля, – процедил он, – взял бы по жребию кого-нибудь из городской старшины да и казнил показательно. За первого. А за второго – пятерых. Тогда б и третьего не было.
– Без вины взять? – Богуслав покачал головой. – У нас такое – не в обычае. Владимир не одобрил бы.
– Конунг одобрил бы порядок. Полоцк – не вольный Новгород. Он теперь – княжья земля. Город на клинок взят, так что люди, что живы остались, считай, рабы княжьи. А наглости – будто сами князья. Намотал бы одному-другому кишки на кол, глядишь, и поняли бы, у кого теперь власть.
– Ну так почему ж не намотал?
– Княгиня, – буркнул Лунд. – Увози ты ее скорей, сотник. Пока она здесь, покоя не будет. Нутром чую: люд здешний только и думает, как бы взбунтоваться. А Рогнеда – законная наследница Роговолта.
– Наш князь – его наследник, – возразил Славка. – И по праву крови,[8] и по праву брака.
– Есть только одно право, – сказал свей. – Право силы. У меня в хирде – двести мечей. Еще триста – сброд здешний. Из тех, что с конунгом пришли. Моих – не любят. Друг друга – тоже. Только и держит, что полоцкие всех нас ненавидят еще больше. Так что сила пока – за мной. – И спросил внезапно: – Лехитов ты убил?
– Как можно! – Славка даже удивился. – Послы. В Киев к князю идут. Один сдуру на меня полез. Я ему кровь пустил, но добивать не стал. Монашек, что у них главный, его выкупил.
– Жаль, что не добил, – проворчал Лунд. – Лучше бы всех их – волкам на поживу. Послы эти десять дней тут терлись. Послы! Я им – пир устроил, а они даже не отдарились. С княгиней монашек этот раз пять встречался. Диадему ей поднес. Парчу да каменья красные. Мне – ничего. И после пира ко мне – ни ногой. С местными боярами-недобитками больше пива выпили, чем у меня на пиру. О чем им с княгиней говорить? А уж с местными – тем более! К князю едут – со мной должны беседовать. Я тут – рука княжья!
– Да ладно! – успокаивающе произнес Славка. – Было бы настоящее посольство – из людей нарочитых, тогда другое дело. А это так, мелочь. И главный над ними – монах. Тебе они – не ровня.
– А княгине, значит, ровня? – оскалился Лунд. – Ты сам здешний, сотник. Тебя с виду от кривича и не отличишь. Но ты – воин. Я помню, как ты с нами дрался, когда Полоцк брали. Был враг, теперь – друг. Конунг тебя поднял. Значит – достоин. Я тебе так скажу, сотник: очень хорошо, что конунг Роговолтову дочь к себе забирает. Я каждую ночь, как спать ложусь, думаю: вот найдется среди полочан добрый воин, вроде тебя, и объявит, что берет Рогнеду от Владимира себе в жены. И будет бунт. Потому что за Рогнедой местные – пойдут. Уверен. Даже если и усмирим бунтовщиков – всё равно конунг не похвалит. А если не усмирим…
– Тогда придет Владимир с ратью, – перебил Лунда Славка. – И сровняет Полоцк с землей.
– Он придет – а тут уже лехитское войско сидит. От Гнездно досюда не дальше, чем от Киева. Пойдем, сотник, выпьем да перекусим. Ты приехал, так что теперь тревоги мои – дело прошлое.
Сказал так Лунд, однако незаметно было, чтобы тревоги его грызть перестали.
И за трапезой наместник полоцкий не переставал жаловаться:
– Неспокойно в княжестве, сотник, ох, неспокойно. В самом городе моя власть еще держится, на реке – тоже. А вот в лесах – каждый сам себе хозяин. Лесовики дань не несут. Погосты[9] пусты.
Людей за мытом посылал – ни людей, ни мыта. По дорогам меньше чем полусотней ехать – опасно. Народец в обозы сбивается. Что вы вдвоем дошли – удача немалая.
– Бог хранил. – Антиф, сидевший по правую руку Славки, перекрестился.
– О! Да этот гридь – ромейской веры! – зычно удивился приглашенный на пиршество и уже порядком набравшийся дан Хривла. – А мне врали, что Владимир всех христиан из Киева повывел. Один отец твой, Богуслав, да родичи его и остались. Или вы – сродники?
– Побратимы. – Славка приобнял за плечи напрягшегося Антифа.
– Это хорошо! – одобрил Хривла. Поднялся, вздел полный пива рог и возгласил:
– Добрая виса! – сказал Лунд по-свейски. – И воин добрый. Жаль мне его отпускать. Сколько мы с ним прошли вместе… С ним и конунгом нашим Вальдамаром. – Наместник с удовольствием окунулся в воспоминания: – Вот однажды пришли мы с конунгом нашим да ярлом Дагмаром в шесть кораблей на землю франков…
Славка на пиво не очень налегал. Как чувствовал.
Едва разошлись по покоям, едва лишь закрыл Славка за собой двери, как в них негромко постучали.
Девка. Славка подумал: Лунд прислал. Симпатичная девка. Даже чем-то на Рогнеду похожа. Но – не Рогнеда.
– Прочь, – сказал он равнодушно. – Ты мне не нужна.
Девка не обиделась. Оглянулась по сторонам опасливо, шепнула:
– Княгиня зовет. Ступай за мной.
И заторопилась по коридору. Славке ничего не оставалось, как последовать за ней.
Идти к новой Рогнеде было ему страшновато. Он любил… Но ее ли? Что осталось в надменной правительнице от той жаркой юницы, что обнимала его в страшное время осады?
В покои Славка вошел один. Девка постучала хитрым стуком и толкнула Славку к дверям.
Затворив за собой двери, Славка на несколько мгновений замер, прислушиваясь и принюхиваясь. По извечной привычке воина. Пахло в покоях сладко. Благовониями, женщиной, грудным молоком. Дыхание слышалось лишь одно: быстрое, прерывистое. Беспокойное. А вот голос, который окликнул Славку, прозвучал ровно, даже насмешливо.
– Чего испугался, гридь? Засады здесь нет, только мы.
Не колеблясь более, Славка откинул парчу, разделявшую покои и альков.
Недолго он удивлялся этому «мы». На краю широкого ложа сидела Рогнеда. Простоволосая, в длинной рубахе из паволоки с красной обережной вышивкой. Очень красивая, совсем не суровая, а мягкая и теплая даже с виду. Рядом, в резной люльке под крохотным балдахинчиком спал младенец.
Рогнеда встала, откинула голову, пропустила пальцы сквозь густые золотистые волосы…
Нет, она все-таки изменилась. Округлилась по-женски, налилась молочной белизной, бедра стали шире и тяжелее. Только маленькие ножки остались такими же маленькими.
Рогнеда замерла с поднятыми руками, тяжелая грудь приподнялась, губки раскрылись…
Внезапно Славка догадался: она так же тревожится, как и он. Не уверена в своей красоте, не знает, как отнесется к ней Славка теперь…
Славка сразу успокоился. Рогнеда больше не была неприступной княгиней. Она – просто женщина. Его женщина.
Славка улыбнулся как умел – неотразимо, шагнул назад (занавес упал, разделив их ненадолго), задвинул засов, вновь откинул парчу, подхватил свою любимую, прижал к груди…
– Погоди, – прошептала Рогнеда, оттолкнув Славкины нетерпеливые руки. – Взгляни сначала…
И откинула балдахинчик с люльки.
Внутри, уютно свернувшись, спал младенец. Обычный младенец, крепенький, розовый, с белыми кудряшками. Младенец как младенец. Здоровый с виду, но совсем обычный. И не скажешь, что княжич.
– Твой сын! – с гордостью сообщила Рогнеда. – Изяслав!
Славка присмотрелся внимательнее. Нет, никакого сходства между собой и малышом не уловил. Но спорить не стал – матери виднее.
– Не проснется? – спросил Славка. Как обращаться с младенцами, он не знал. Да и ни к чему. Женское дело.
– Нет. Я ему отвару дала сонного, – подняла на Славку сияющие глаза. – Эта ночь – наша. Только наша.
Набросила балдахинчик, схватила Славку за отворот рубахи:
– Ладо мой! Возьми же меня! Скорей!
И Славка взял ее. Сразу. Не раздеваясь. Опрокинул на край ложа, задрал рубаху с вышивкой, распустил гашник, подхватил под белые колени, и стало ему так сладко, как давно не было. Рогнеда тихонько постанывала, запутавшись пальцами в Славкиных волосах, вздрагивала всем телом, тянулась навстречу…
– Тебе хорошо? – спросила она, когда Славка, расслабившись, перевернулся на спину, потянув ее за собой.
– Да, очень, – шепнул Славка в мягкое ушко. – Но тебе будет еще лучше…
И не обманул. Помог ей снять измятую рубаху, разделся сам, задул огоньки изложниц и насладился Рогнедой сполна. Каждым изгибом, каждой складочкой, ямкой. Сначала неторопливо и бережно, потом – сильно и страстно, наконец – жадно и нетерпеливо, почти грубо, так, чтобы любимая до дна прочувствовала его силу и растворилась в ней, забыла обо всем… Как и он сам.
Славка ушел от княгини задолго до того, как небо за слюдяным окошком начало сереть. Следовало соблюдать осторожность.
Великий князь Владимир легко относился к брачным узам. Если речь шла о нем самом. Вряд ли он так же спокойно принял бы измену собственной жены. А уж узнай он о том, что его сын – может быть, и не его, – тогда ни Славке, ни Рогнеде не сносить головы.
Впрочем, о последнем великий князь догадался бы лишь в том случае, если бы узнал, что невинная девица, которой он овладел в день взятия Полоцка, – не осиротевшая княжна, а ее холопка.
Укладываясь в собственную постель, Славка чувствовал бы себя совершенно счастливым, если бы не тихое ворчание возмущенной совести. Все-таки он предал своего князя. Хотя… Было у Славки и чем оправдаться.
Всё же он был с Рогнедой раньше Владимира и по собственному ее желанию. А если у возлегшей с воином, но позже венчавшейся с другим девицы рождается ребенок, то по законам Рода отцом его считается законный муж, а не заезжий добрый молодец. Так, дочка Славкиной полюбовницы Ульки, рожденная через два месяца после брака, по закону и обычаю считается не Славкиной дщерью, а – ее мужа Юнея. Узнав об этом событии, Славка не преминул отправить в Смоленск дорогой подарок. Подарок приняли и поблагодарили. Всё было правильно.
С другой же стороны, языческий брак полоцкой княжны и убийцы ее родичей (обычное дело в окружающем Славку мире), с позиции христианской, не значил ровным счетом ничего. Так же, впрочем, как и присяга, которую принес Славка великому князю: клятва верности варяга – варягу. Иное дело, что для самого Славки варяжская клятва значила немало. Изменить князю на поле боя он и помыслить не мог. А коли речь идет о любовном споре, то тут другой обычай. За бесчестье муж вправе и жену наказать, и ее полюбовника. И виру взять хоть серебром, хоть кровью. Надо сказать, что охочий до чужих жен Владимир тоже, бывало, платил отступное. То есть не платил (князь все же), а одаривал. Хотя уж его-то на поединок вызвать мало кто рискнул бы. Изрядно умел Владимир Святославович на мечах. Да и боги, удача то есть, на его стороне. Князь!
Но в споре из-за Рогнеды обидчиком выходил как раз Славка. И он очень сильно сомневался, что Владимир станет с ним биться. Узнал бы он о связи сотника и княгини, попросту отдал бы прелюбодеев палачу.
Такой исход Славку категорически не устраивал. А поскольку отказываться от Рогнеды Богуслав тоже не намерен, то придется великому князю побыть в неведении.
Глава девятая,
– Кнорр-то зачем? – удивился Славка.
– Затем, что Хривла и так в Киев собирался. Наш конунг Вальдамар обещал ему городок на юге подарить и землю хорошую.
– За что такая щедрость? – полюбопытствовал Славка.
Лунд глянул строго на Славку – хоть снизу вверх (наместник был на полголовы ниже Славки), но – будто свысока.
– Ты, сотник, еще по гусям тупыми стрелами пулял, когда мы с конунгом в вики ходили. И Хривла – с нами.
– Понятно, – кивнул Славка. – Воинское братство – это святое, – и погладил выбритую вчера (к Полоцку) голову.
Лунд усмехнулся, уже вполне дружелюбно. Сам он был – свей. Хривла – дан. Однако прежняя вражда между скандинавами и варягами иссякла. Все они стали русами – чатью и ратью великого киевского князя.
* * *
– Здрав будь, сотник Богуслав.Рогнеда изменилась. Очень. Встреть ее Славка где-нибудь на торжище – не узнал бы. Тяжелый шаг, бледное суровое лицо, выглядывающее из шелкового куколя. На голове – соболья шапка, поверх меха – толстый серебряный обруч. Корона. Платье тяжелое, затканное золотыми и серебряными птицами, шитое жемчугом – до пола. Рукава широкие, с обережным шитьем серебряной канителью. Такое платье потяжелей, чем Славкина бронь. Потому и держится княгиня очень прямо, а двигается осторожно, маленькими шажками.
Нет, не к такой Рогнеде спешил Славка…
– Хорошо ли доехал? Не тревожили разбойные люди?
За спиной Рогнеды – строй девичий: впереди те, что одеты побогаче: дочери лучших полоцких людей, за ними – служанки-холопки. Княгиня впереди – как воевода.
– Не случилось, светлейшая княгиня. Скучно ехали, – Славка сверкнул улыбкой.
Показалось иль нет, что уголки рта Рогнеды дрогнули?
– А я слыхала: повздорил ты с лехитскими послами…
Лунд за спиной Славки громко засопел. Удивился.
Вот, значит, как: Рогнеда новости узнает быстрей, чем княжий наместник.
– Да разве ж это – повздорил? Так, поучил немного. Невоспитанные люди. Обычаев наших не ведают, закон не чтят. Не могу же я, княжий дружинник, мимо пройти да отвернуться. Рассказать, как дело было?
– Мужу моему расскажешь, – строго произнесла Рогнеда. – А пока отдыхай, сотник. Сборы мои будут небыстрыми. В первый раз землю свою покидаю. Вечером зайдешь ко мне. Послушаю, как живут у вас, в Киеве.
Шевельнула рукавом, две девки подскочили, подхватили под руки, повели прочь из палаты.
Лунд вздохнул. С облегчением. Пожаловался:
– Трудно мне здесь, сотник.
– Не любит тебя люд полоцкий?
Лунд щелкнул пальцами. Теремная девка поднесла ему чашу с пивом. Такую же подали и Славке. Дорогая чаша – из синего заморского стекла. А пиво – так себе.
Лунд выпил, рыгнул, кинул чашу в руки прислужницы.
– Не любят, – согласился он. – Так это дело обычное. Кто ж победителей любит? Ропщут. Козни строят мелкие. У меня дня три назад хирдманн пропал. Ушел в город и не вернулся.
– Может, загулял?
– Может, и загулял. Только этот – уже третий загулявший. А мне даже виру не взять. Собрал старшину здешнюю, говорю: выдайте злодеев. А они мне нагло так отвечают: какие злодеи? Сбежали твои люди. Пограбить отправились, как у вас в обычае.
Лунд сжал оголовье меча.
– Будь моя воля, – процедил он, – взял бы по жребию кого-нибудь из городской старшины да и казнил показательно. За первого. А за второго – пятерых. Тогда б и третьего не было.
– Без вины взять? – Богуслав покачал головой. – У нас такое – не в обычае. Владимир не одобрил бы.
– Конунг одобрил бы порядок. Полоцк – не вольный Новгород. Он теперь – княжья земля. Город на клинок взят, так что люди, что живы остались, считай, рабы княжьи. А наглости – будто сами князья. Намотал бы одному-другому кишки на кол, глядишь, и поняли бы, у кого теперь власть.
– Ну так почему ж не намотал?
– Княгиня, – буркнул Лунд. – Увози ты ее скорей, сотник. Пока она здесь, покоя не будет. Нутром чую: люд здешний только и думает, как бы взбунтоваться. А Рогнеда – законная наследница Роговолта.
– Наш князь – его наследник, – возразил Славка. – И по праву крови,[8] и по праву брака.
– Есть только одно право, – сказал свей. – Право силы. У меня в хирде – двести мечей. Еще триста – сброд здешний. Из тех, что с конунгом пришли. Моих – не любят. Друг друга – тоже. Только и держит, что полоцкие всех нас ненавидят еще больше. Так что сила пока – за мной. – И спросил внезапно: – Лехитов ты убил?
– Как можно! – Славка даже удивился. – Послы. В Киев к князю идут. Один сдуру на меня полез. Я ему кровь пустил, но добивать не стал. Монашек, что у них главный, его выкупил.
– Жаль, что не добил, – проворчал Лунд. – Лучше бы всех их – волкам на поживу. Послы эти десять дней тут терлись. Послы! Я им – пир устроил, а они даже не отдарились. С княгиней монашек этот раз пять встречался. Диадему ей поднес. Парчу да каменья красные. Мне – ничего. И после пира ко мне – ни ногой. С местными боярами-недобитками больше пива выпили, чем у меня на пиру. О чем им с княгиней говорить? А уж с местными – тем более! К князю едут – со мной должны беседовать. Я тут – рука княжья!
– Да ладно! – успокаивающе произнес Славка. – Было бы настоящее посольство – из людей нарочитых, тогда другое дело. А это так, мелочь. И главный над ними – монах. Тебе они – не ровня.
– А княгине, значит, ровня? – оскалился Лунд. – Ты сам здешний, сотник. Тебя с виду от кривича и не отличишь. Но ты – воин. Я помню, как ты с нами дрался, когда Полоцк брали. Был враг, теперь – друг. Конунг тебя поднял. Значит – достоин. Я тебе так скажу, сотник: очень хорошо, что конунг Роговолтову дочь к себе забирает. Я каждую ночь, как спать ложусь, думаю: вот найдется среди полочан добрый воин, вроде тебя, и объявит, что берет Рогнеду от Владимира себе в жены. И будет бунт. Потому что за Рогнедой местные – пойдут. Уверен. Даже если и усмирим бунтовщиков – всё равно конунг не похвалит. А если не усмирим…
– Тогда придет Владимир с ратью, – перебил Лунда Славка. – И сровняет Полоцк с землей.
– Он придет – а тут уже лехитское войско сидит. От Гнездно досюда не дальше, чем от Киева. Пойдем, сотник, выпьем да перекусим. Ты приехал, так что теперь тревоги мои – дело прошлое.
Сказал так Лунд, однако незаметно было, чтобы тревоги его грызть перестали.
И за трапезой наместник полоцкий не переставал жаловаться:
– Неспокойно в княжестве, сотник, ох, неспокойно. В самом городе моя власть еще держится, на реке – тоже. А вот в лесах – каждый сам себе хозяин. Лесовики дань не несут. Погосты[9] пусты.
Людей за мытом посылал – ни людей, ни мыта. По дорогам меньше чем полусотней ехать – опасно. Народец в обозы сбивается. Что вы вдвоем дошли – удача немалая.
– Бог хранил. – Антиф, сидевший по правую руку Славки, перекрестился.
– О! Да этот гридь – ромейской веры! – зычно удивился приглашенный на пиршество и уже порядком набравшийся дан Хривла. – А мне врали, что Владимир всех христиан из Киева повывел. Один отец твой, Богуслав, да родичи его и остались. Или вы – сродники?
– Побратимы. – Славка приобнял за плечи напрягшегося Антифа.
– Это хорошо! – одобрил Хривла. Поднялся, вздел полный пива рог и возгласил:
Осушил рог досуха, грянул его об пол… И сам грянулся – лицом в блюдо с жареными куропатками.
Коль в секирном звоне,
В танце стрел кровавом
Брата брат отыщет,
Крепче нет союза,
Радости нет больше,
Чем тростник валькирий
Выкосить мечами,
Вранам снедь готовя,
Вместе с побратимом!
– Добрая виса! – сказал Лунд по-свейски. – И воин добрый. Жаль мне его отпускать. Сколько мы с ним прошли вместе… С ним и конунгом нашим Вальдамаром. – Наместник с удовольствием окунулся в воспоминания: – Вот однажды пришли мы с конунгом нашим да ярлом Дагмаром в шесть кораблей на землю франков…
* * *
Сидели долго. Лунд всё рассказывал и рассказывал. А речь его становилась всё невнятнее…Славка на пиво не очень налегал. Как чувствовал.
Едва разошлись по покоям, едва лишь закрыл Славка за собой двери, как в них негромко постучали.
Девка. Славка подумал: Лунд прислал. Симпатичная девка. Даже чем-то на Рогнеду похожа. Но – не Рогнеда.
– Прочь, – сказал он равнодушно. – Ты мне не нужна.
Девка не обиделась. Оглянулась по сторонам опасливо, шепнула:
– Княгиня зовет. Ступай за мной.
И заторопилась по коридору. Славке ничего не оставалось, как последовать за ней.
Идти к новой Рогнеде было ему страшновато. Он любил… Но ее ли? Что осталось в надменной правительнице от той жаркой юницы, что обнимала его в страшное время осады?
В покои Славка вошел один. Девка постучала хитрым стуком и толкнула Славку к дверям.
Затворив за собой двери, Славка на несколько мгновений замер, прислушиваясь и принюхиваясь. По извечной привычке воина. Пахло в покоях сладко. Благовониями, женщиной, грудным молоком. Дыхание слышалось лишь одно: быстрое, прерывистое. Беспокойное. А вот голос, который окликнул Славку, прозвучал ровно, даже насмешливо.
– Чего испугался, гридь? Засады здесь нет, только мы.
Не колеблясь более, Славка откинул парчу, разделявшую покои и альков.
Недолго он удивлялся этому «мы». На краю широкого ложа сидела Рогнеда. Простоволосая, в длинной рубахе из паволоки с красной обережной вышивкой. Очень красивая, совсем не суровая, а мягкая и теплая даже с виду. Рядом, в резной люльке под крохотным балдахинчиком спал младенец.
Рогнеда встала, откинула голову, пропустила пальцы сквозь густые золотистые волосы…
Нет, она все-таки изменилась. Округлилась по-женски, налилась молочной белизной, бедра стали шире и тяжелее. Только маленькие ножки остались такими же маленькими.
Рогнеда замерла с поднятыми руками, тяжелая грудь приподнялась, губки раскрылись…
Внезапно Славка догадался: она так же тревожится, как и он. Не уверена в своей красоте, не знает, как отнесется к ней Славка теперь…
Славка сразу успокоился. Рогнеда больше не была неприступной княгиней. Она – просто женщина. Его женщина.
Славка улыбнулся как умел – неотразимо, шагнул назад (занавес упал, разделив их ненадолго), задвинул засов, вновь откинул парчу, подхватил свою любимую, прижал к груди…
– Погоди, – прошептала Рогнеда, оттолкнув Славкины нетерпеливые руки. – Взгляни сначала…
И откинула балдахинчик с люльки.
Внутри, уютно свернувшись, спал младенец. Обычный младенец, крепенький, розовый, с белыми кудряшками. Младенец как младенец. Здоровый с виду, но совсем обычный. И не скажешь, что княжич.
– Твой сын! – с гордостью сообщила Рогнеда. – Изяслав!
Славка присмотрелся внимательнее. Нет, никакого сходства между собой и малышом не уловил. Но спорить не стал – матери виднее.
– Не проснется? – спросил Славка. Как обращаться с младенцами, он не знал. Да и ни к чему. Женское дело.
– Нет. Я ему отвару дала сонного, – подняла на Славку сияющие глаза. – Эта ночь – наша. Только наша.
Набросила балдахинчик, схватила Славку за отворот рубахи:
– Ладо мой! Возьми же меня! Скорей!
И Славка взял ее. Сразу. Не раздеваясь. Опрокинул на край ложа, задрал рубаху с вышивкой, распустил гашник, подхватил под белые колени, и стало ему так сладко, как давно не было. Рогнеда тихонько постанывала, запутавшись пальцами в Славкиных волосах, вздрагивала всем телом, тянулась навстречу…
– Тебе хорошо? – спросила она, когда Славка, расслабившись, перевернулся на спину, потянув ее за собой.
– Да, очень, – шепнул Славка в мягкое ушко. – Но тебе будет еще лучше…
И не обманул. Помог ей снять измятую рубаху, разделся сам, задул огоньки изложниц и насладился Рогнедой сполна. Каждым изгибом, каждой складочкой, ямкой. Сначала неторопливо и бережно, потом – сильно и страстно, наконец – жадно и нетерпеливо, почти грубо, так, чтобы любимая до дна прочувствовала его силу и растворилась в ней, забыла обо всем… Как и он сам.
Славка ушел от княгини задолго до того, как небо за слюдяным окошком начало сереть. Следовало соблюдать осторожность.
Великий князь Владимир легко относился к брачным узам. Если речь шла о нем самом. Вряд ли он так же спокойно принял бы измену собственной жены. А уж узнай он о том, что его сын – может быть, и не его, – тогда ни Славке, ни Рогнеде не сносить головы.
Впрочем, о последнем великий князь догадался бы лишь в том случае, если бы узнал, что невинная девица, которой он овладел в день взятия Полоцка, – не осиротевшая княжна, а ее холопка.
Укладываясь в собственную постель, Славка чувствовал бы себя совершенно счастливым, если бы не тихое ворчание возмущенной совести. Все-таки он предал своего князя. Хотя… Было у Славки и чем оправдаться.
Всё же он был с Рогнедой раньше Владимира и по собственному ее желанию. А если у возлегшей с воином, но позже венчавшейся с другим девицы рождается ребенок, то по законам Рода отцом его считается законный муж, а не заезжий добрый молодец. Так, дочка Славкиной полюбовницы Ульки, рожденная через два месяца после брака, по закону и обычаю считается не Славкиной дщерью, а – ее мужа Юнея. Узнав об этом событии, Славка не преминул отправить в Смоленск дорогой подарок. Подарок приняли и поблагодарили. Всё было правильно.
С другой же стороны, языческий брак полоцкой княжны и убийцы ее родичей (обычное дело в окружающем Славку мире), с позиции христианской, не значил ровным счетом ничего. Так же, впрочем, как и присяга, которую принес Славка великому князю: клятва верности варяга – варягу. Иное дело, что для самого Славки варяжская клятва значила немало. Изменить князю на поле боя он и помыслить не мог. А коли речь идет о любовном споре, то тут другой обычай. За бесчестье муж вправе и жену наказать, и ее полюбовника. И виру взять хоть серебром, хоть кровью. Надо сказать, что охочий до чужих жен Владимир тоже, бывало, платил отступное. То есть не платил (князь все же), а одаривал. Хотя уж его-то на поединок вызвать мало кто рискнул бы. Изрядно умел Владимир Святославович на мечах. Да и боги, удача то есть, на его стороне. Князь!
Но в споре из-за Рогнеды обидчиком выходил как раз Славка. И он очень сильно сомневался, что Владимир станет с ним биться. Узнал бы он о связи сотника и княгини, попросту отдал бы прелюбодеев палачу.
Такой исход Славку категорически не устраивал. А поскольку отказываться от Рогнеды Богуслав тоже не намерен, то придется великому князю побыть в неведении.
Глава девятая,
В КОТОРОЙ БОГУСЛАВУ ВСЕ-ТАКИ ПРИХОДИТСЯ ВЫЙТИ НА ПОЕДИНОК
День прошел в заботах. Славка готовился к походу в Киев: осматривал кнорр Хривлы и лодью, которую выделил Лунд. Нашел корабли вполне подходящими. Кроме лодьи наместник полоцкий предоставил Славке полусотню воев. Вои были – так себе. Лучшего из них Славка в бытность безусым отроком уделал бы одной рукой. Не дружинники. Ополченцы. Глупое мясо. Опивки сборной Владимировой рати, когда-то бравшей Полоцк. Оружные смерды. Разноплеменный сброд: меряне, чудины, водь, даже невесть как забредший в чужие края охотник-бодрич…
Единственная причина, по которой Лунд их кормил и жаловал: что пришли они из чужих краев и с кривичами сговориться никак не могли.
Славка высказал свое недовольство Лунду, но наместник не внял. Тоже понятно. У него каждый умелый дружинник – на счету.
Других нет, заявил Славке Лунд и обратил внимание на то, что все приданные вои – мужи крепкие и грести умеют хорошо. А если издали взглянуть, то и не поймешь, кто у Богуслава будет весла ворочать. Сочтут возможные недруги щиты да шеломы, решат, что имеют дело с немалой дружиной, – и в драку не полезут. А если все же полезут, так тут пособит Владимиров давний соратник Хривла.
С даном на кнорре пойдут одиннадцать матерых викингов и еще семеро пусть молодых, но по крови – тоже скандинавов. А это многое значит.
Так что Славка хоть и побурчал по поводу своих новых воев, но в основном – для порядка. На такой отряд ни одна разбойничья шайка напасть не рискнет. А рискнет – так там же вся и ляжет. Разбойники – не гридь. Умения воинского у них не больше, чем у мерян-водян Славкиных.
– Зато кормчего я тебе даю умелого и славного, – порадовал наместник Славку. – Десятника моего, Кведульва Мокрую Спину. Надежный воин. Вместе с конунгом нашим не раз в вики ходил.
«Еще один старый хирдманн Владимира, рассчитывающий на благодарность князя», – подумал Славка. И ошибся. Отчасти.
Кведульв Мокрая Спина оказался довольно молодым. И – крутого нрава, как вскоре выяснилось.
Помимо воинского отряда и припасов на лодье следовало разместить Рогнедину челядь и ее немалое имущество. С полудня взмыленные холопы и холопки под личным присмотром княгини принялись загружать Рогнедино богатство.
Тут-то кормчий и показал себя, свернув пару носов и повыкидывав обратно на причал большую часть Рогнединой клади. Взбешенная княгиня примчалась на берег и в ярости велела холопам скрутить кормчего и отколошматить палками.
Тут бы холопам и конец пришел, потому что Кведульв обнажил меч и с добродушной улыбочкой пообещал организовать полоцким воронам скорую и обильную поживу.
Холопов эта улыбочка не обманула. Всем ведомо: если нурман улыбается, значит, крови будет много – и крови не нурманской.
Пришлось вмешаться Славке. Кое-как он успокоил и княгиню, и кормчего. Первой пообещал, что возьмет на борт всё, что можно. Второму – что не позволит пустить лодью на дно грудой тяжеленных сундуков.
Но присматривать за погрузкой Славке пришлось лично. И удовольствия это ему не доставило.
Вот посреди этих малоприятных хлопот к Славке и подошел его давешний недруг. Нурман Скегги.
– Что тебе надо? – раздраженно бросил Славка, только что разделавшийся с очередным сундуком.
– Ох и грозен ты, варяг, – Скегги ухмыльнулся. – Не хочешь ли отойти в сторонку? Разговор у нас будет – не для чужих ушей.
Голос у нурмана противный, шепелявый.
Передние зубы еще в юности Скегги франк вышиб краем щита.
Голос противный, но вид чересчур самоуверенный.
Славка насторожился.
Отошли.
– Говорят, отец твой – самый богатый человек в Киеве, – начал Скегги. – Правду говорят?
– А тебе какое дело? – бросил Славка.
– Я кое-что видел, – сообщил Скегги.
– Что ты видел?
– То, что я видел, стоит десять марок серебром.
– Да ну?
– Не веришь, – констатировал Скегги. – А между тем если я расскажу кому-то еще, то моя история обойдется тебе намного дороже.
– От меня ты не получишь ни куны! – отрезал Славка.
– Что ж, тогда я предложу свой товар другому купцу. Для начала – княгине Рогнеде. Сдается мне, она не станет жалеть серебра, ведь, если ее муж узнает о том, что кое-кто помогает ему в постельных делах, он очень рассердится. А когда конунг Вальдамар сердится, это очень неприятно для тех, на кого падает тяжесть его гнева.
– Тебе бы саги сочинять, нурман, – произнес Славка.
Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Коли так, то не хочешь ли послушать сагу о себе? – предложил нурман. – Сагу, которая начнется с того, что один блудливый варяг проник в опочивальню супруги своего конунга и провел с ней ночь?
– Неплохое начало, – похвалил Славка.
С каким удовольствием он бы сейчас выхватил саблю и сделал из одного целого нурмана двух полунурманчиков. Но – нельзя. Неизвестно, кому чертов Скегги успел рассказать о том, что видел.
– Окончание тоже будет неплохим, – заверил Скегги. – Думаю, неверную жену конунг просто размечет конями, а вот для изменника он наверняка придумает что-то особенное. Ну как, стоит моя сага десяти марок серебром?
Славка задумался. Эта сволочь следила за ним. Но все, что он мог видеть, это то, как Славка вошел в покои Рогнеды. И как он их покинул.
– Жаль Рогнеду, – притворно вздохнул Скегги. – Эта женщина – настоящий огонь. Такой женщине трудно без мужской ласки… Но конунг вряд ли станет ее жалеть.
– Что бы ты ни болтал, нурман, кто тебе поверит? – спокойно произнес Славка.
Точно. Вряд ли у Скегги найдутся свидетели. Слово Славки – против слова нурмана. Нурмана, которого Славка изобидел у всех на глазах.
В таких случаях и у варягов, и у нурманов всё решает хольмганг. В том, что он сильнее викинга на любом оружии, Славка не сомневался.
– Думаешь, у меня нет видаков? – Скегги ухмыльнулся еще гнуснее. – Ошибаешься, варяг. Они – есть. Если я пойду к Лунду, он не оставит без внимания мои слова. Наказать тебя или Рогнеду – не в его власти. Зато он может взять кое-кого из трэллек жены конунга и поговорить с ними. Как думаешь, варяг, долго ли ему придется их уговаривать сказать правду?
Да, об этом Славка не подумал. Скегги, да пожрут псы его печень, наверняка видел девку, которая приходила за Славкой. И неизвестно, кто еще из челяди княгини знает о прошлой ночи. Владимир, может, и не поверил бы, но Лунд Рогнеду ненавидит. Если он спросит, то получит именно тот ответ, который хочет получить. Викинги умеют развязывать языки матерым воям. Не то что теремным девкам.
Надо решать быстро. На них уже обратили внимание. Двое нурманов из собственного хирда Лунда. Судя по рожам, им было очень даже интересно, о чем может говорить публично обиженный Славкой Скегги со своим обидчиком.
Мысль пришла мгновенно. И, как показалось Славке, мысль удачная.
– Серебра хочешь? – громко, так, чтобы его услышали многие, произнес Славка.
– Хочу, – подтвердил Скегги.
– Значит, если я дам тебе серебро, то ничего худого обо мне ты более не скажешь?
– Не скажу, – охотно согласился Скегги. Хотя Славка ничуть не сомневался, что десять марок – только начало. Такому ублюдку только слабость покажи: не успокоится, пока не оберет дочиста.
– Что ж, – так же громко сказал Славка. – Ты, Скегги, назвал меня прихвостнем Роговолта. Обиды в этом я не вижу. Роговолт был славным князем, и служить ему было бы не зазорно. Но мало ли что еще сболтнет твой поганый язык?
Скегги ощерился. Понял, что дело пошло не совсем так, как он рассчитывал.
– Может, и впрямь дать тебе серебро? – продолжал Славка. – А то мало ли что ты наболтаешь? А, Скегги? Скажешь, что я замышлял убить наместника? Или обесчестить княгиню? Ты ведь не станешь молчать, верно, Скегги?
– Не стану! – злобно прошипел Скегги. – Даже и не надейся! Всем расскажу о твоих изменах!
– Я в этом и не сомневался, – спокойно сказал Славка.
Вокруг них уже собралась небольшая толпа. Дружинники, теремная чать, любопытствующий купчик, привезший в Детинец фураж для лошадей…
– Не хотелось бы мне ссориться с наместником Лундом из-за такого, как ты… – будто колеблясь, произнес Славка. – Но ведь и Лунд не заставит тебя проглотить ту хулу, что ты изольешь на меня?
– Никто не заткнет мне рот, рус! Никто! Я самому конунгу!.. Позор…
Когда Скегги кричал, голос его становился еще более невнятным. Однако заткнуть нурмана все равно было нужно.
Славка коротко, без замаха врезал Скегги в подбородок. Казалось бы, не очень сильно, но бить Славку учил отец, а отец был способен свалить с ног любого новгородца. Так что Славка не оплошал. Скегги грянулся оземь да так и остался лежать.
Нурманы кинулись было на помощь своему соратнику, но, увидев, что рус не собирается добивать Скегги, остановились.
Скегги ворочался на земле, пытаясь подняться. Изо рта его текла кровь. Видно, язык прикусил.
– Зря ты, сучий выкидыш, князя нашего вспомнил, – мягко произнес Славка. – Мою обиду я бы тебе, может, и простил. Собака лает, ветер носит… Но теперь мне придется тебя убить.
Скегги с трудом встал на ноги, зарычал невнятно. Кровь и слюни текли по его подбородку.
Славка ждал, когда нурман схватится за меч. Тут бы Славка его и срубил.
Скегги сдержался. Сообразил, что сейчас лучше не лезть на Славку. Но оставлять такую обиду нельзя. Позорно.
– Хольмганг, – яростно прохрипел Скегги. – Завтра.
– Нет, – качнул головой Славка. – Завтра мы уходим. Сегодня. Выбирай, как ты умрешь, отродье Локи!
– Ты умрешь! – Скегги уже взял себя в руки, лишь глаза горели от ненависти. – Хольмганг. На ножах. На бревне.
И захохотал, глядя на изумленного Славку.
Взбешенный Лунд (чем бы ни кончился хольмганг, он неизменно оставался в проигрыше) отказался быть судьей, зато пообещал содрать с победителя полновесное головное: сорок гривен, если будет убит Скегги, и восемьдесят – если нурман прирежет княжьего сотника. Надеялся, что корысть остановит хотя бы зачинщика Скегги. Нурман задумался…
– Может – по варяжской Правде сойдетесь? – предложил Антиф, взявшийся договариваться о том, как пойдет поединок.
Скегги задумался… Если они будут биться на перекрестке, в полном вооружении, то победителю достанется бронь и оружие проигравшего.
Одна только кольчужка сына богатого боярина Серегея тянула на пятьдесят марок серебром[10]…
Единственная причина, по которой Лунд их кормил и жаловал: что пришли они из чужих краев и с кривичами сговориться никак не могли.
Славка высказал свое недовольство Лунду, но наместник не внял. Тоже понятно. У него каждый умелый дружинник – на счету.
Других нет, заявил Славке Лунд и обратил внимание на то, что все приданные вои – мужи крепкие и грести умеют хорошо. А если издали взглянуть, то и не поймешь, кто у Богуслава будет весла ворочать. Сочтут возможные недруги щиты да шеломы, решат, что имеют дело с немалой дружиной, – и в драку не полезут. А если все же полезут, так тут пособит Владимиров давний соратник Хривла.
С даном на кнорре пойдут одиннадцать матерых викингов и еще семеро пусть молодых, но по крови – тоже скандинавов. А это многое значит.
Так что Славка хоть и побурчал по поводу своих новых воев, но в основном – для порядка. На такой отряд ни одна разбойничья шайка напасть не рискнет. А рискнет – так там же вся и ляжет. Разбойники – не гридь. Умения воинского у них не больше, чем у мерян-водян Славкиных.
– Зато кормчего я тебе даю умелого и славного, – порадовал наместник Славку. – Десятника моего, Кведульва Мокрую Спину. Надежный воин. Вместе с конунгом нашим не раз в вики ходил.
«Еще один старый хирдманн Владимира, рассчитывающий на благодарность князя», – подумал Славка. И ошибся. Отчасти.
Кведульв Мокрая Спина оказался довольно молодым. И – крутого нрава, как вскоре выяснилось.
Помимо воинского отряда и припасов на лодье следовало разместить Рогнедину челядь и ее немалое имущество. С полудня взмыленные холопы и холопки под личным присмотром княгини принялись загружать Рогнедино богатство.
Тут-то кормчий и показал себя, свернув пару носов и повыкидывав обратно на причал большую часть Рогнединой клади. Взбешенная княгиня примчалась на берег и в ярости велела холопам скрутить кормчего и отколошматить палками.
Тут бы холопам и конец пришел, потому что Кведульв обнажил меч и с добродушной улыбочкой пообещал организовать полоцким воронам скорую и обильную поживу.
Холопов эта улыбочка не обманула. Всем ведомо: если нурман улыбается, значит, крови будет много – и крови не нурманской.
Пришлось вмешаться Славке. Кое-как он успокоил и княгиню, и кормчего. Первой пообещал, что возьмет на борт всё, что можно. Второму – что не позволит пустить лодью на дно грудой тяжеленных сундуков.
Но присматривать за погрузкой Славке пришлось лично. И удовольствия это ему не доставило.
Вот посреди этих малоприятных хлопот к Славке и подошел его давешний недруг. Нурман Скегги.
– Что тебе надо? – раздраженно бросил Славка, только что разделавшийся с очередным сундуком.
– Ох и грозен ты, варяг, – Скегги ухмыльнулся. – Не хочешь ли отойти в сторонку? Разговор у нас будет – не для чужих ушей.
Голос у нурмана противный, шепелявый.
Передние зубы еще в юности Скегги франк вышиб краем щита.
Голос противный, но вид чересчур самоуверенный.
Славка насторожился.
Отошли.
– Говорят, отец твой – самый богатый человек в Киеве, – начал Скегги. – Правду говорят?
– А тебе какое дело? – бросил Славка.
– Я кое-что видел, – сообщил Скегги.
– Что ты видел?
– То, что я видел, стоит десять марок серебром.
– Да ну?
– Не веришь, – констатировал Скегги. – А между тем если я расскажу кому-то еще, то моя история обойдется тебе намного дороже.
– От меня ты не получишь ни куны! – отрезал Славка.
– Что ж, тогда я предложу свой товар другому купцу. Для начала – княгине Рогнеде. Сдается мне, она не станет жалеть серебра, ведь, если ее муж узнает о том, что кое-кто помогает ему в постельных делах, он очень рассердится. А когда конунг Вальдамар сердится, это очень неприятно для тех, на кого падает тяжесть его гнева.
– Тебе бы саги сочинять, нурман, – произнес Славка.
Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Коли так, то не хочешь ли послушать сагу о себе? – предложил нурман. – Сагу, которая начнется с того, что один блудливый варяг проник в опочивальню супруги своего конунга и провел с ней ночь?
– Неплохое начало, – похвалил Славка.
С каким удовольствием он бы сейчас выхватил саблю и сделал из одного целого нурмана двух полунурманчиков. Но – нельзя. Неизвестно, кому чертов Скегги успел рассказать о том, что видел.
– Окончание тоже будет неплохим, – заверил Скегги. – Думаю, неверную жену конунг просто размечет конями, а вот для изменника он наверняка придумает что-то особенное. Ну как, стоит моя сага десяти марок серебром?
Славка задумался. Эта сволочь следила за ним. Но все, что он мог видеть, это то, как Славка вошел в покои Рогнеды. И как он их покинул.
– Жаль Рогнеду, – притворно вздохнул Скегги. – Эта женщина – настоящий огонь. Такой женщине трудно без мужской ласки… Но конунг вряд ли станет ее жалеть.
– Что бы ты ни болтал, нурман, кто тебе поверит? – спокойно произнес Славка.
Точно. Вряд ли у Скегги найдутся свидетели. Слово Славки – против слова нурмана. Нурмана, которого Славка изобидел у всех на глазах.
В таких случаях и у варягов, и у нурманов всё решает хольмганг. В том, что он сильнее викинга на любом оружии, Славка не сомневался.
– Думаешь, у меня нет видаков? – Скегги ухмыльнулся еще гнуснее. – Ошибаешься, варяг. Они – есть. Если я пойду к Лунду, он не оставит без внимания мои слова. Наказать тебя или Рогнеду – не в его власти. Зато он может взять кое-кого из трэллек жены конунга и поговорить с ними. Как думаешь, варяг, долго ли ему придется их уговаривать сказать правду?
Да, об этом Славка не подумал. Скегги, да пожрут псы его печень, наверняка видел девку, которая приходила за Славкой. И неизвестно, кто еще из челяди княгини знает о прошлой ночи. Владимир, может, и не поверил бы, но Лунд Рогнеду ненавидит. Если он спросит, то получит именно тот ответ, который хочет получить. Викинги умеют развязывать языки матерым воям. Не то что теремным девкам.
Надо решать быстро. На них уже обратили внимание. Двое нурманов из собственного хирда Лунда. Судя по рожам, им было очень даже интересно, о чем может говорить публично обиженный Славкой Скегги со своим обидчиком.
Мысль пришла мгновенно. И, как показалось Славке, мысль удачная.
– Серебра хочешь? – громко, так, чтобы его услышали многие, произнес Славка.
– Хочу, – подтвердил Скегги.
– Значит, если я дам тебе серебро, то ничего худого обо мне ты более не скажешь?
– Не скажу, – охотно согласился Скегги. Хотя Славка ничуть не сомневался, что десять марок – только начало. Такому ублюдку только слабость покажи: не успокоится, пока не оберет дочиста.
– Что ж, – так же громко сказал Славка. – Ты, Скегги, назвал меня прихвостнем Роговолта. Обиды в этом я не вижу. Роговолт был славным князем, и служить ему было бы не зазорно. Но мало ли что еще сболтнет твой поганый язык?
Скегги ощерился. Понял, что дело пошло не совсем так, как он рассчитывал.
– Может, и впрямь дать тебе серебро? – продолжал Славка. – А то мало ли что ты наболтаешь? А, Скегги? Скажешь, что я замышлял убить наместника? Или обесчестить княгиню? Ты ведь не станешь молчать, верно, Скегги?
– Не стану! – злобно прошипел Скегги. – Даже и не надейся! Всем расскажу о твоих изменах!
– Я в этом и не сомневался, – спокойно сказал Славка.
Вокруг них уже собралась небольшая толпа. Дружинники, теремная чать, любопытствующий купчик, привезший в Детинец фураж для лошадей…
– Не хотелось бы мне ссориться с наместником Лундом из-за такого, как ты… – будто колеблясь, произнес Славка. – Но ведь и Лунд не заставит тебя проглотить ту хулу, что ты изольешь на меня?
– Никто не заткнет мне рот, рус! Никто! Я самому конунгу!.. Позор…
Когда Скегги кричал, голос его становился еще более невнятным. Однако заткнуть нурмана все равно было нужно.
Славка коротко, без замаха врезал Скегги в подбородок. Казалось бы, не очень сильно, но бить Славку учил отец, а отец был способен свалить с ног любого новгородца. Так что Славка не оплошал. Скегги грянулся оземь да так и остался лежать.
Нурманы кинулись было на помощь своему соратнику, но, увидев, что рус не собирается добивать Скегги, остановились.
Скегги ворочался на земле, пытаясь подняться. Изо рта его текла кровь. Видно, язык прикусил.
– Зря ты, сучий выкидыш, князя нашего вспомнил, – мягко произнес Славка. – Мою обиду я бы тебе, может, и простил. Собака лает, ветер носит… Но теперь мне придется тебя убить.
Скегги с трудом встал на ноги, зарычал невнятно. Кровь и слюни текли по его подбородку.
Славка ждал, когда нурман схватится за меч. Тут бы Славка его и срубил.
Скегги сдержался. Сообразил, что сейчас лучше не лезть на Славку. Но оставлять такую обиду нельзя. Позорно.
– Хольмганг, – яростно прохрипел Скегги. – Завтра.
– Нет, – качнул головой Славка. – Завтра мы уходим. Сегодня. Выбирай, как ты умрешь, отродье Локи!
– Ты умрешь! – Скегги уже взял себя в руки, лишь глаза горели от ненависти. – Хольмганг. На ножах. На бревне.
И захохотал, глядя на изумленного Славку.
Взбешенный Лунд (чем бы ни кончился хольмганг, он неизменно оставался в проигрыше) отказался быть судьей, зато пообещал содрать с победителя полновесное головное: сорок гривен, если будет убит Скегги, и восемьдесят – если нурман прирежет княжьего сотника. Надеялся, что корысть остановит хотя бы зачинщика Скегги. Нурман задумался…
– Может – по варяжской Правде сойдетесь? – предложил Антиф, взявшийся договариваться о том, как пойдет поединок.
Скегги задумался… Если они будут биться на перекрестке, в полном вооружении, то победителю достанется бронь и оружие проигравшего.
Одна только кольчужка сына богатого боярина Серегея тянула на пятьдесят марок серебром[10]…