Порученец Рудя Н.З. Финкель провел в карцере около 20 с лишним суток. Правда, это был не «клоповник», а новая «задумка» Люшкова и его подручных – в камере на цементном полу на вершок стояла вода. После почти трехнедельного сидения в нечеловеческих условиях спина Финкеля представляла собой сплошную язву, чирьи сидели так густо, что «…соприкасались стенками»[190]. Не выдержав мучений, он оклеветал своего бывшего начальника, в чем позже сознался другим арестованным чекистам.
Шаповалов на предварительном следствии виновным себя не признал, заявив, что «ни к какой антисоветской организации он не принадлежит». Ему вторил и Баланюк. В своем последнем слове на суде он заявил, что на протяжении 17 лет честно работал в органах НКВД, является жертвой вражеской клеветы, врагом народа быть не мог, так как всегда твердо стоял на большевистских позициях и просил суд вынести справедливый приговор[191]. Судьи вынесли «справедливый» приговор – 11 июня 1937 года расстреляли Баланюка, 14 ноября 1937 года – Шаповалова.
На допросах «активно работали» не только прибывшие с Люшковым Каган, Осинин-Винницкий, но и сотрудники, работавшие в краевом Управлении еще при Руде. Таким был помощник начальника 4-го отдела УГБ УНКВД старший лейтенант ГБ И.В. Григорьев. Он нередко грозил своим подследственным: «Все равно не отмолчишься. Заставим говорить. Ты в наших руках… Не будешь говорить, перебьем руки. Заживут руки, – перебьем ноги. Ноги заживут, – перебьем ребра. Кровью ссать и срать будешь! В крови будешь ползать у моих ног и, как милости, просить будешь смерти. Вот тогда убьем. Составим акт, что издох, и выкинем в яму»[192].
Деяния «варягов» в лице Люшкова, Кагана, Осинина-Винницкого вызвали сопротивление со стороны отдельных сотрудников краевого УНКВД. Так, особоуполномоченный УНКВД Ш.А. Илистанов попытался возбудить уголовное дело против начальника 4-го отдела УГБ УНКВД Осинина-Винницкого и заместителя начальника 1-го отделения 4-го отдела УГБ УНКВД А.П. Малахова. Он стал собирать разнообразные материалы «о злоупотреблениях служебным положением и связях с подозрительными контрреволюционными элементами» этих чекистов. Как заявлял в дальнейшем один из помощников Илистанова: «По характеру переписка была серьезная – о связях с контрреволюционным троцкистским элементом». Правда, довести дело до конца особоуполномоченному не дали. Илистанов был арестован по обвинению «…в участии троцкистско-зиновьевской террористической организации»[193].
Помимо желания выслужиться перед новым наркомом, существовало еще одно обстоятельство, заставившее Люшкова торопливо выискивать «врагов» среди местных чекистов и партработников: на февральско-мартовском пленуме 1937 года как «пособник троцкистов» был разоблачен бывший начальник Люшкова по СПО ГУГБ НКВД СССР Г.А. Молчанов. Люшкова, проработавшего бок о бок с Молчановым в течение пяти лет, при желании тоже можно было бы обвинить по меньшей мере в «политической слепоте и идиотской болезни беспечности». Несмотря на симпатии Ежова, Люшков чувствовал двусмысленность своего положения и, взяв на себя роль ревностного исполнителя политики разоблачения и репрессий, стремился приобрести определенный «иммунитет» к обвинениям в связях с «людьми Ягоды». Случай с Молчановым стал одним из рискованных поворотов карьеры, в которых Люшкову будет удаваться опередить на один-два шага приближающуюся гибель…
Покинув в конце 1936 года Москву, Люшков стремился не утратить своих хороших взаимоотношений с наркомом внутренних дел Ежовым. Он сумел установить «…исключительно близкие отношения» с начальником Секретариата НКВД Я.А. Дейчем, ставшим к тому времени одним из самых приближенных сотрудников «железного» наркома. Случалось, что Люшков, приезжая в командировки в столицу, чуть ли не «…целые дни проводил в кабинете Дейча»[194].
Февральско-мартовский пленум ЦК 1937 года стал поворотным пунктом в кадровой политике Ежова в Наркомвнуделе. Отныне на смену руководящим работникам, связанным с Ягодой, стали выдвигаться чекисты «северокавказской группы» Евдокимова-Фриновского: В.М. Курский, А.М. Минаев-Цикановский, Н.Г. Николаев-Журид, И.Я. Дагин и другие. Именно их и их главного покровителя – Евдокимова, должен был, по замыслу Ягоды, дискредитировать в глазах партийного руководства Люшков. В известной степени ему, чуждому их групповым интересам и покровительствуемому лично Ежовым, эта «миссия» удалась.
Люшков направил новому наркому внутренних дел «компромат» на ряд бывших «северокавказцев». Среди них оказались: бывший начальник Кубанского оперсектора ОГПУ И.П. Попашенко, бывший начальник Черноморского оперсектора ОГПУ Н.В. Емец, бывший начальник Терского оперсектора ОГПУ Г.Ф. Горбач, бывший начальник СПО УГБ УНКВД по АЧК М.Л. Гатов, бывший заместитель начальника ОО УГБ УНКВД по АЧК М.А. Листенгурт. Попашенко, к примеру, обвинили в том, что он активно защищал «врага народа» А.В. Жемчужникова. Последний, будучи начальником СПО Кубанского оперсектора ОГПУ, в 1933 году решением Коллегии ОГПУ «за избиение арестованных и создание липовых дел» был осужден на пять лет заключения в лагере. Но за него вступился Попашенко. Он помог Жемчужникову не только не попасть в тюрьму, но и остаться в Ростове-на-Дону и даже восстановиться на работе в органах ОГПУ-НКВД. Уже после ареста в 1937 году Жемчужникова (его обвинили в связях с антисоветской троцкистской организацией), Попашенко припомнили этот почти четырехлетней давности факт[195].
С легкой руки Люшкова в июле 1937 года, в начале ежовской чистки чекистского аппарата на местах был арестован один из видных членов «северокавказской группы» и предшественник Люшкова по руководству УНКВД Азово-Черноморского края комиссар ГБ 3-го ранга П.Г. Рудь. Еще более скандальным происшествием стало таинственное самоубийство в июле 1937 года «фаворита» Ежова, заместителя наркома внутренних дел СССР, комиссара ГБ 3-го ранга В.М. Курского»[196].
Владимир Михайлович Курский (1897—1937) работал в органах ВУЧК-ОГПУ с Е.Г. Евдокимовым с 1921 года на Правобережной Украине и Северном Кавказе, участвовал в следствии по «Шахтинскому делу» и был одним из его преуспевавших выучеников[197]. С его именем был связан ряд громких дел на Северном Кавказе, таких как разгром отрядов Митаева и Гоцинского, ликвидация и захват видных чеченских и дагестанских бандглаварей Мажида Гебертоева, Шити Истамулова, Било Хаджи, Хамида-Ибрагима Ходжиева, шейха Алсантинского, а также ликвидация «гемуевщины» и «шипшевщины» в Кабарде, «зязиковщины» в Ингушетии, «народников» в Северной Осетии[198].
Как и Люшков, в августе 1936 года Курский получил новое назначение в Новосибирск – начальником УНКВД по Западно-Сибирскому краю. Как и Люшков, он осенью 1936 года «раскрыл» троцкистских вредителей-заговорщиков в горной промышленности Кузбасса и провел показательный судебный процесс в Новосибирске, ставший серьезным подспорьем Ежову, готовившему в Москве процесс по делу «Антисоветского троцкистского центра» (январь 1937 г.). Благодарный Ежов осыпал Курского милостями: повысил в звании, назначил начальником СПО ГУТБ НКВД СССР на место Молчанова. В апреле 1937 года Курский стал заместителем Ежова и начальником 1-го отдела (охраны) ГУГБ, отвечавшего за личную безопасность партийно-советского руководства и самого Сталина.
В июне Курский был неожиданно снят с работы по охране руководства и переведен начальником 3-го (контрразведывательного) отдела ГУГБ НКВД. 8 июля, оставив какое-то письмо, Курский покончил с собой[199]. Люшкову для возможной дискредитации столь высокопоставленного назначенца Фриновского было вполне достаточно сообщить Ежову о факте исключения Курского из партии в августе 1928 года «за причастность к убийству селькора газеты «Туалу-Джашау» в г. Микоян-Шахор в Карачаево-Черкесии». Такой факт биографии делал кандидатуру Курского как начальника охраны явно неуместной.
Конечно, заместитель Ежова и начальник ГУГБ НКВД СССР комкор М.П. Фриновский пытался препятствовать появлению подобных материалов о своих выдвиженцах. Возможно, что это и были те случаи, когда он, по словам Ежова, «…как только арестуют, кого из сотрудников НКВД, сразу бежал ко мне и кричал, что все это «липа», арестован неправильно и т. д.»[200]. Естественно, что такие действия Люшкова в Ростове-на-Дону вызывали раздражение Фриновского, Евдокимова и всех чекистов «северокавказской группы».
Отметим лишь тот факт, что Люшков, считавшийся у Ежова «хорошим чекистом», уже никогда не назначался на работу в центральный аппарат НКВД СССР, контролировавшийся Фриновским и его ставленниками. Тем не менее конфликт между Фриновским и Люшковым не помешал Ежову высоко оценить заслуги последнего. В июле 1937 года Люшков, Каган и Осинин-Винницкий были награждены орденами Ленина и получили новое назначение на Дальний Восток.
Для более глубокого понимания обстоятельств дальнейшей служебной карьеры и судьбы Люшкова нам придется обратиться к событиям в НКВД Украины, последовавшим за февральско-мартовским (1937) пленумом ЦК. На пленуме был снят с работы 2-й секретарь ЦК КП(б) Украины и секретарь Киевского обкома партии П.П. Постышев, с 1933 года являвшийся вторым лицом в партийной иерархии Украины и неизменно поддерживавший политический авторитет руководителя НКВД УССР В.А. Балицкого. В связи с этими событиями пошатнулось положение и самого Балицкого. В мае 1937 года он был снят с должности и назначен начальником УНКВД Дальневосточного края в Хабаровск. Увольнение многолетнего руководителя и покровителя вызвало настоящую панику среди украинских чекистов, особенно из числа близких к нему сотрудников.
Это состояние паники только усилилось, когда новым главой НКВД УССР стал комиссар ГБ 2-го ранга И.М. Леплевский, некогда «правая рука» Балицкого, а теперь его могущественный недоброжелатель. Новый нарком прибыл на Украину в сопровождении Фриновского, «героя» ликвидации «военно-фашистского заговора в Красной Армии». Если учесть то, что вторым лицом в «заговоре военных» числился бывший командующий Киевским военным округом командарм 1-го ранга И.Э. Якир, то теперь украинским чекистам предстояла расплата за потерю «бдительности». В июле – августе 1937 года Леплевский устроил настоящий погром «чекистов Балицкого» в НКВД Украины. Были сняты и арестованы три бывших заместителя Балицкого – Н.С. Бачинский, З.Б. Кацнельсон, В.Т. Иванов, уничтожены практически все начальники отделов НКВД УССР и областных УНКВД. В отношении них Леплевский сфабриковал дело «о заговоре в НКВД УССР», якобы возглавленном самим наркомом Балицким и организационно примыкавшем к «военно-фашистскому заговору в Красной Армии»[201].
Истребление «заговорщиков» из НКВД Украины велось Леплевским по всему Союзу ССР, где бы они ни находились. В Ташкенте был арестован начальник 3-го отдела УГБ НКВД Узбекской ССР П.М. Рахлис. В Воронеже схвачен начальник областного УНКВД А.Б. Розанов. В Москве арестованы работник Особого бюро НКВД СССР В.М. Горожанин и заместитель начальника Разведуправления РККА М.К. Александровский.
В вихрь этой кровавой мясорубки могло затянуть и Люшкова. Конечно, сам Леплевский вовсе не собирался этого делать, но в Москве Фриновский мог добиться от этапированных украинских чекистов показаний, включающих Люшкова в список «заговорщиков». Возможно, именно тогда, в июле 1937 года, между Ежовым и Фриновским был заключен некий «компромисс»: Люшкова убирают из Ростова-на-Дону и отсылают в Хабаровск, подальше с глаз Фриновского.
В 1937 году гигантская приграничная территория РСФСР из девяти областей (Хабаровской, Приморской, Амурской, Нижне-Амурской, Уссурийской, Камчатской, Сахалинской, Зейской и Еврейской автономной) составляла так называемый Дальневосточный край (ДВК) с административным центром в Хабаровске. В руководстве страны край слыл сильно «засоренным» правотроцкистскими оппозиционерами. С этим была связана «кадровая чехарда», характерная для расстановки партийно-советского руководства края.
В январе 1937 года первый секретарь Далькрайкома ВКП (б) Л.И. Лаврентьев (Картвелишвили) за «либерализм» и конфликты с командующим ОКДВА маршалом В.К. Блюхером был снят и заменен более «жестким» партийным руководителем И.М. Варейкисом. По прибытии в Хабаровск Варейкис начал кампанию «разоблачений» среди представителей партийного, советского и хозяйственного руководства края, ответом на которую стала волна самоубийств – начальника Дальневосточной железной дороги Л.В. Лемберга, управляющего трестом «Дальтрансуголь» И.Н. Котина, директора акционерного Камчатского общества И.А. Адамовича[202]. Особо яростному политическому шельмованию со стороны Варейкиса подвергся бывший председатель крайисполкома Г.М. Крутов. От начальника УНКВД ДВК комиссара ГБ 1-го ранга Т.Д. Дерибаса Варейкис требовал немедленного разоблачения краевого «правотроцкистского подполья».
В апреле 1937 года из Москвы в Хабаровск прибыла группа оперативных работников во главе с начальником 3-го (контрразведывательного) отдела ГУГБ НКВД СССР Л.Г. Мироновым. Вот как объяснил задачу, поставленную бригаде в Наркомате внутренних дел, заместителю начальника УНКВД края С.И. Западному один из прибывших чекистов: «В Москве имеются сведения, что Дерибас и ты не верите в дела (по троцкистам. – Прим. авт.), поэтому и бригада послана, чтобы вам показать, что у вас делается в крае и как свободно орудуют троцкисты»[203]. Прибывшими в Хабаровск «москвичами» был спешно разработан план оперативных мероприятий по разоблачению и ликвидации «троцкистских и иных двурушников» из числа партийных, советских работников, военных и сотрудников НКВД.
В мае 1937 года Дерибас был отозван в Москву, а его место занял бывший нарком внутренних дел УССР Балицкий. На следующий день по вступлении Балицкого в должность заместитель Миронова по оперативной группе ГУГБ НКВД А.А. Арнольдов-Кесельман получил у него санкцию на арест Г.М. Крутова[204]. Используя тактику «кнута и пряника» (Арнольдов представился Крутову личным уполномоченным наркома Ежова), он добился от арестованного показаний о существовании в крае «правотроцкистской заговорщицкой организации». Восхищенный Балицкий назвал Арнольдова чародеем[205].
Прибывшие чекисты подобные методы следствия ввели в постоянную практику, особенно ими увлекался Арнольдов. Он, выдавая себя то за уполномоченного ЦК ВКП(б), то наркома внутренних дел СССР уговаривал арестованных, сознаваться «в интересах Советской власти» в совершенных преступлениях, а когда подследственные признавались, то члены бригады принуждали их давать вымышленные показания уже в отношении определенных людей.
В середине июня 1937 года, когда Балицкого отозвали в Москву (туда он ехал на расправу – на него уже имелись показания «заговорщиков в НКВД УССР») и его место опять занял Дерибас, у Арнольдова имелись обширные показания арестованных о «Дальневосточном параллельном правотроцкистском центре». Однако все лавры и «разворот» дела этого «центра» выпали не на долю Арнольдова (он и сам был вскоре арестован), а назначенному в конце июля 1937 года начальником УНКВД по ДВК Люшкову.
Поступавшие от московской бригады оперативные документы свидетельствовали о масштабной засоренности края агентами иностранных разведок, диверсантами, вредителями, членами троцкистско-бухаринской оппозиции. В своей телеграмме от 14 июня 1937 года Балицкий сообщил, что лишь по одной «военно-троцкистской организации» ОКДВА и ТОФ проходят 472 участника. Реакция Центра на эти материалы была отрицательной. Так, на одном из протоколов допроса крупного военного из ДВК Сталин сделал помету: «Очень важное. Значит на Дальнем Востоке наша авиация в тяжелом состоянии»[206].
Это еще больше усиливало недоверие к руководству дальневосточных чекистов. Москва считала, что краевое УНКВД вначале во главе с Балицким, а затем сменившим его Дерибасом, недостаточно активно вело борьбу с «врагами народа». Вопрос о замене руководства назрел. К концу июля 1937 года Сталин принял решение о направлении в Хабаровск рабочей группы НКВД во главе с Г.С. Люшковым.
Перед отъездом Люшков был вызван в Кремль. 28 июля 1937 года в ходе 15-минутной аудиенции Сталин поставил перед чекистом конкретные задачи: а) провести чистку партийного аппарата, при этом особое внимание обратить на 1-го секретаря крайкома партии Варейкиса, который, по словам Сталина, ранее состоял в оппозиции и в край привел «группу людей, подобных себе»; б) так как война с Японией неизбежна, необходимо очистить армию и тыл самым «решительным способом от вражеских шпионов и прояпонских элементов», тем более что Япония, судя по всему, имеет в крае «основу для шпионажа и подготовки восстания посредством корейцев и китайцев»[207].
Прозвучало и требование усилить контроль за командующим ОКДВА маршалом Блюхером, так как в его окружении имеются антисоветские элементы, которые ловко играют на некоторых слабостях военачальника.
9 августа 1937 года Люшков прибыл в Хабаровск. Он приступил к исполнению указаний, полученных от высшего руководства страны. И начал он с чистки краевого УНКВД. Под арестом оказался начальник ОО УГБ УНКВД и ОО ГУГБ НКВД ОКДВА Барминский, его допросы вел лично Люшков. На следующий день он информировал Москву о первых результатах: «…Барминский подал о своей принадлежности к правотроцкистской оппозиции в УНКВД… Шпионскую деятельность пока отрицает»[208]. На допросах Барминский назвал и своих пособников по преступной деятельности – чекистов Дерибаса, Западного, Полозова, Бубенного, Визеля, Давыдова.
Сообщил Люшков и о том, как его встретил начальник УНКВД Дерибас: «По моему приезду, несмотря на договоренность по телефону о личном свидании, (он) предварительно послал на вокзал на разведку Западного, долго не появлялся в управлении и, как установлено, высматривал на смежной лестничной клетке, что делается в кабинете Западного… При разговоре со мной проявил растерянность и раздражение по поводу своего снятия… Дерибас показывал мне харбинскую газету, где сказано о его аресте… Заслуживает внимание оттяжка Дерибасом отъезда из ДВК, несмотря на Ваши (Ежова. – Прим. авт.) указания на поездку его во Владивосток за семьей». На копии телеграммы Люшкова стоит рукописная резолюция Сталина: «Молотову. Ворошилову. Дерибаса придется арестовать. Ст.»[209].
Вместе с новым начальником Управления НКВД в Хабаровске прибыла и его команда из Ростова-на-Дону. Бывший начальник СПО УГБ УНКВД и по совместительству помощник начальника УНКВД АЧК Г.М. Осинин-Винницкий стал заместителем начальника УНКВД ДВК и одновременно начальником ОО ГУГБ НКВД ОКДВА и 5-го отдела УГБ УНКВД ДВК. Еще одним заместителем Люшкова оказался его бывший заместитель в АЧК М.А. Каган, 2-й (оперативный) отдел УГБ УНКВД ДВК возглавил также «ростовчанин» И.Л. Кабаев. Позднее к ним присоединились и другие «ростовчане» – М.П. Рысенко, А.П. Малахов, И.Н. Евтушенко, А.М. Малкевич.
Допрошенный в 1955 году бывший сотрудник УНКВД ДВК Г.А. Марин так описывал первые дни правления нового начальника Управления: «С приездом в Хабаровск Люшкова… картина резко изменилась. На первых же проведенных совещаниях Люшков сделал заявление о том, что Дальний Восток является оплотом контрреволюции… и что он приехал сюда с задачей ликвидировать этот оплот контрреволюции. С приездом Люшкова началась полоса массовых арестов, всякого рода операций (так называемые польская, латышская, харбинская и др.), началась активизация допросов арестованных за счет применения к ним незаконных методов ведения следствия. Избиение арестованных стало обычным явлением. Если раньше для этого требовалось получить санкцию руководства, то теперь арестованных избивали без этих формальностей»[210].
Рядовому чекисту вторит и секретарь Дальневосточного крайкома партии Варейкис. В своем письме Сталину от 8 сентября 1937 года он особо отметил роль вновь прибывшего начальника УНКВД: «После приезда в край… Люшкова было вскрыто и установлено, что также активную роль в правотроцкистском Дальневосточном центре занимал бывший начальник НКВД Дерибас. Участником заговора являлся также его первый заместитель – скрытый троцкист Западный. Второй заместитель Барминский (он же начальник особого сектора ОКДВА) оказался японским шпионом. Арестованы как японские шпионы и участники заговора: Визель – начальник НКВД во Владивостоке, Давыдов – начальник НКВД Амурской области (г. Благовещенск). Входил в состав правотроцкистской организации Пряхин – начальник НКВД Уссурийской области, Богданов – начальник политического управления пограничных войск и значительная часть других чекистов»[211].
Лишь за август 1937 года Люшков и его «коллеги» из Ростова-на-Дону арестовали более 20 руководящих сотрудников краевого Управления НКВД.
Совершенно иного мнения о партийном руководстве края был сталинский назначенец. 19 сентября 1937 года Люшков сообщал в Центр: «Вообще не чувствуется, чтобы крайком ВКП(б) активно включался сам и мобилизовал парторганизации на активное разоблачение врагов или подхватывал проводимые УНКВД аресты для выявления всех связей. Во всем этом имеет значение стиль работы самого ВАРЕЙКИСА, мало соответствующего обстановке ДВК, – слишком много заботы о себе и своем отдыхе…»[212].
Для ведения следствия по делам арестованных чекистов Люшков организовал «особую бригаду» во главе с «ростовчанином», заместителем начальника 3-го отдела УГБ УНКВД М.П. Рысенко. В нее также вошли И.Н. Евтушенко и А.М. Малкевич. «Бригада» расположилась на пятом этаже нового здания УГБ УНКВД края. Вход туда был разрешен только по специальному пропуску с личного согласия Люшкова. На этот этаж не пускали даже работников краевой прокуратуры.
Об аресте одного из чекистов долго говорили в коридорах краевого УНКВД. При обыске у арестованного начальника УНКВД по Приморской области Я.С. Визеля изъяли портфель, в котором помимо бумаг лежали полотенце, кусок туалетного мыла и две шоколадные конфеты. Осмотрев мыло, в нем нашли тщательно замаскированное отверстие, наполненное неизвестным порошком, предположительно ядом. В одной из шоколадных конфет также оказался яд (сулема). Вероятно, бывший капитан госбезопасности готовился к аресту и собирался при случае свести счеты с жизнью.
О найденном яде сообщили Люшкову, тот приказал ядовитый порошок не извлекать, а отверстие аккуратно заделать. Как только Визель начал давать откровенные показания о своей антисоветской деятельности на Украине и Дальнем Востоке, ему незамедлительно передали в камеру отобранные кусок мыла и конфеты. Спустя час Визель попытался покончить жизнь самоубийством (отравиться ядом). Его в тяжелейшем состоянии доставили в тюремную больницу, где спустя несколько дней он скончался[213]. Многие из подчиненных Люшкова говорили, что тот очень испугался показаний Визеля, с которым работал в конце 1920-х гг. в ИНФО ГПУ Украины (с января 1927 года начальник 1-го отделения)[214]. Вероятно, решил не испытывать судьбу и дал возможность отравиться своему бывшему коллеге. Ведь неизвестно, что было бы, если бы протоколы допросов Визеля достигли московских кабинетов НКВД.
Шаповалов на предварительном следствии виновным себя не признал, заявив, что «ни к какой антисоветской организации он не принадлежит». Ему вторил и Баланюк. В своем последнем слове на суде он заявил, что на протяжении 17 лет честно работал в органах НКВД, является жертвой вражеской клеветы, врагом народа быть не мог, так как всегда твердо стоял на большевистских позициях и просил суд вынести справедливый приговор[191]. Судьи вынесли «справедливый» приговор – 11 июня 1937 года расстреляли Баланюка, 14 ноября 1937 года – Шаповалова.
На допросах «активно работали» не только прибывшие с Люшковым Каган, Осинин-Винницкий, но и сотрудники, работавшие в краевом Управлении еще при Руде. Таким был помощник начальника 4-го отдела УГБ УНКВД старший лейтенант ГБ И.В. Григорьев. Он нередко грозил своим подследственным: «Все равно не отмолчишься. Заставим говорить. Ты в наших руках… Не будешь говорить, перебьем руки. Заживут руки, – перебьем ноги. Ноги заживут, – перебьем ребра. Кровью ссать и срать будешь! В крови будешь ползать у моих ног и, как милости, просить будешь смерти. Вот тогда убьем. Составим акт, что издох, и выкинем в яму»[192].
Деяния «варягов» в лице Люшкова, Кагана, Осинина-Винницкого вызвали сопротивление со стороны отдельных сотрудников краевого УНКВД. Так, особоуполномоченный УНКВД Ш.А. Илистанов попытался возбудить уголовное дело против начальника 4-го отдела УГБ УНКВД Осинина-Винницкого и заместителя начальника 1-го отделения 4-го отдела УГБ УНКВД А.П. Малахова. Он стал собирать разнообразные материалы «о злоупотреблениях служебным положением и связях с подозрительными контрреволюционными элементами» этих чекистов. Как заявлял в дальнейшем один из помощников Илистанова: «По характеру переписка была серьезная – о связях с контрреволюционным троцкистским элементом». Правда, довести дело до конца особоуполномоченному не дали. Илистанов был арестован по обвинению «…в участии троцкистско-зиновьевской террористической организации»[193].
Помимо желания выслужиться перед новым наркомом, существовало еще одно обстоятельство, заставившее Люшкова торопливо выискивать «врагов» среди местных чекистов и партработников: на февральско-мартовском пленуме 1937 года как «пособник троцкистов» был разоблачен бывший начальник Люшкова по СПО ГУГБ НКВД СССР Г.А. Молчанов. Люшкова, проработавшего бок о бок с Молчановым в течение пяти лет, при желании тоже можно было бы обвинить по меньшей мере в «политической слепоте и идиотской болезни беспечности». Несмотря на симпатии Ежова, Люшков чувствовал двусмысленность своего положения и, взяв на себя роль ревностного исполнителя политики разоблачения и репрессий, стремился приобрести определенный «иммунитет» к обвинениям в связях с «людьми Ягоды». Случай с Молчановым стал одним из рискованных поворотов карьеры, в которых Люшкову будет удаваться опередить на один-два шага приближающуюся гибель…
Покинув в конце 1936 года Москву, Люшков стремился не утратить своих хороших взаимоотношений с наркомом внутренних дел Ежовым. Он сумел установить «…исключительно близкие отношения» с начальником Секретариата НКВД Я.А. Дейчем, ставшим к тому времени одним из самых приближенных сотрудников «железного» наркома. Случалось, что Люшков, приезжая в командировки в столицу, чуть ли не «…целые дни проводил в кабинете Дейча»[194].
Февральско-мартовский пленум ЦК 1937 года стал поворотным пунктом в кадровой политике Ежова в Наркомвнуделе. Отныне на смену руководящим работникам, связанным с Ягодой, стали выдвигаться чекисты «северокавказской группы» Евдокимова-Фриновского: В.М. Курский, А.М. Минаев-Цикановский, Н.Г. Николаев-Журид, И.Я. Дагин и другие. Именно их и их главного покровителя – Евдокимова, должен был, по замыслу Ягоды, дискредитировать в глазах партийного руководства Люшков. В известной степени ему, чуждому их групповым интересам и покровительствуемому лично Ежовым, эта «миссия» удалась.
Люшков направил новому наркому внутренних дел «компромат» на ряд бывших «северокавказцев». Среди них оказались: бывший начальник Кубанского оперсектора ОГПУ И.П. Попашенко, бывший начальник Черноморского оперсектора ОГПУ Н.В. Емец, бывший начальник Терского оперсектора ОГПУ Г.Ф. Горбач, бывший начальник СПО УГБ УНКВД по АЧК М.Л. Гатов, бывший заместитель начальника ОО УГБ УНКВД по АЧК М.А. Листенгурт. Попашенко, к примеру, обвинили в том, что он активно защищал «врага народа» А.В. Жемчужникова. Последний, будучи начальником СПО Кубанского оперсектора ОГПУ, в 1933 году решением Коллегии ОГПУ «за избиение арестованных и создание липовых дел» был осужден на пять лет заключения в лагере. Но за него вступился Попашенко. Он помог Жемчужникову не только не попасть в тюрьму, но и остаться в Ростове-на-Дону и даже восстановиться на работе в органах ОГПУ-НКВД. Уже после ареста в 1937 году Жемчужникова (его обвинили в связях с антисоветской троцкистской организацией), Попашенко припомнили этот почти четырехлетней давности факт[195].
С легкой руки Люшкова в июле 1937 года, в начале ежовской чистки чекистского аппарата на местах был арестован один из видных членов «северокавказской группы» и предшественник Люшкова по руководству УНКВД Азово-Черноморского края комиссар ГБ 3-го ранга П.Г. Рудь. Еще более скандальным происшествием стало таинственное самоубийство в июле 1937 года «фаворита» Ежова, заместителя наркома внутренних дел СССР, комиссара ГБ 3-го ранга В.М. Курского»[196].
Владимир Михайлович Курский (1897—1937) работал в органах ВУЧК-ОГПУ с Е.Г. Евдокимовым с 1921 года на Правобережной Украине и Северном Кавказе, участвовал в следствии по «Шахтинскому делу» и был одним из его преуспевавших выучеников[197]. С его именем был связан ряд громких дел на Северном Кавказе, таких как разгром отрядов Митаева и Гоцинского, ликвидация и захват видных чеченских и дагестанских бандглаварей Мажида Гебертоева, Шити Истамулова, Било Хаджи, Хамида-Ибрагима Ходжиева, шейха Алсантинского, а также ликвидация «гемуевщины» и «шипшевщины» в Кабарде, «зязиковщины» в Ингушетии, «народников» в Северной Осетии[198].
Как и Люшков, в августе 1936 года Курский получил новое назначение в Новосибирск – начальником УНКВД по Западно-Сибирскому краю. Как и Люшков, он осенью 1936 года «раскрыл» троцкистских вредителей-заговорщиков в горной промышленности Кузбасса и провел показательный судебный процесс в Новосибирске, ставший серьезным подспорьем Ежову, готовившему в Москве процесс по делу «Антисоветского троцкистского центра» (январь 1937 г.). Благодарный Ежов осыпал Курского милостями: повысил в звании, назначил начальником СПО ГУТБ НКВД СССР на место Молчанова. В апреле 1937 года Курский стал заместителем Ежова и начальником 1-го отдела (охраны) ГУГБ, отвечавшего за личную безопасность партийно-советского руководства и самого Сталина.
В июне Курский был неожиданно снят с работы по охране руководства и переведен начальником 3-го (контрразведывательного) отдела ГУГБ НКВД. 8 июля, оставив какое-то письмо, Курский покончил с собой[199]. Люшкову для возможной дискредитации столь высокопоставленного назначенца Фриновского было вполне достаточно сообщить Ежову о факте исключения Курского из партии в августе 1928 года «за причастность к убийству селькора газеты «Туалу-Джашау» в г. Микоян-Шахор в Карачаево-Черкесии». Такой факт биографии делал кандидатуру Курского как начальника охраны явно неуместной.
Конечно, заместитель Ежова и начальник ГУГБ НКВД СССР комкор М.П. Фриновский пытался препятствовать появлению подобных материалов о своих выдвиженцах. Возможно, что это и были те случаи, когда он, по словам Ежова, «…как только арестуют, кого из сотрудников НКВД, сразу бежал ко мне и кричал, что все это «липа», арестован неправильно и т. д.»[200]. Естественно, что такие действия Люшкова в Ростове-на-Дону вызывали раздражение Фриновского, Евдокимова и всех чекистов «северокавказской группы».
Отметим лишь тот факт, что Люшков, считавшийся у Ежова «хорошим чекистом», уже никогда не назначался на работу в центральный аппарат НКВД СССР, контролировавшийся Фриновским и его ставленниками. Тем не менее конфликт между Фриновским и Люшковым не помешал Ежову высоко оценить заслуги последнего. В июле 1937 года Люшков, Каган и Осинин-Винницкий были награждены орденами Ленина и получили новое назначение на Дальний Восток.
Для более глубокого понимания обстоятельств дальнейшей служебной карьеры и судьбы Люшкова нам придется обратиться к событиям в НКВД Украины, последовавшим за февральско-мартовским (1937) пленумом ЦК. На пленуме был снят с работы 2-й секретарь ЦК КП(б) Украины и секретарь Киевского обкома партии П.П. Постышев, с 1933 года являвшийся вторым лицом в партийной иерархии Украины и неизменно поддерживавший политический авторитет руководителя НКВД УССР В.А. Балицкого. В связи с этими событиями пошатнулось положение и самого Балицкого. В мае 1937 года он был снят с должности и назначен начальником УНКВД Дальневосточного края в Хабаровск. Увольнение многолетнего руководителя и покровителя вызвало настоящую панику среди украинских чекистов, особенно из числа близких к нему сотрудников.
Это состояние паники только усилилось, когда новым главой НКВД УССР стал комиссар ГБ 2-го ранга И.М. Леплевский, некогда «правая рука» Балицкого, а теперь его могущественный недоброжелатель. Новый нарком прибыл на Украину в сопровождении Фриновского, «героя» ликвидации «военно-фашистского заговора в Красной Армии». Если учесть то, что вторым лицом в «заговоре военных» числился бывший командующий Киевским военным округом командарм 1-го ранга И.Э. Якир, то теперь украинским чекистам предстояла расплата за потерю «бдительности». В июле – августе 1937 года Леплевский устроил настоящий погром «чекистов Балицкого» в НКВД Украины. Были сняты и арестованы три бывших заместителя Балицкого – Н.С. Бачинский, З.Б. Кацнельсон, В.Т. Иванов, уничтожены практически все начальники отделов НКВД УССР и областных УНКВД. В отношении них Леплевский сфабриковал дело «о заговоре в НКВД УССР», якобы возглавленном самим наркомом Балицким и организационно примыкавшем к «военно-фашистскому заговору в Красной Армии»[201].
Истребление «заговорщиков» из НКВД Украины велось Леплевским по всему Союзу ССР, где бы они ни находились. В Ташкенте был арестован начальник 3-го отдела УГБ НКВД Узбекской ССР П.М. Рахлис. В Воронеже схвачен начальник областного УНКВД А.Б. Розанов. В Москве арестованы работник Особого бюро НКВД СССР В.М. Горожанин и заместитель начальника Разведуправления РККА М.К. Александровский.
В вихрь этой кровавой мясорубки могло затянуть и Люшкова. Конечно, сам Леплевский вовсе не собирался этого делать, но в Москве Фриновский мог добиться от этапированных украинских чекистов показаний, включающих Люшкова в список «заговорщиков». Возможно, именно тогда, в июле 1937 года, между Ежовым и Фриновским был заключен некий «компромисс»: Люшкова убирают из Ростова-на-Дону и отсылают в Хабаровск, подальше с глаз Фриновского.
В 1937 году гигантская приграничная территория РСФСР из девяти областей (Хабаровской, Приморской, Амурской, Нижне-Амурской, Уссурийской, Камчатской, Сахалинской, Зейской и Еврейской автономной) составляла так называемый Дальневосточный край (ДВК) с административным центром в Хабаровске. В руководстве страны край слыл сильно «засоренным» правотроцкистскими оппозиционерами. С этим была связана «кадровая чехарда», характерная для расстановки партийно-советского руководства края.
В январе 1937 года первый секретарь Далькрайкома ВКП (б) Л.И. Лаврентьев (Картвелишвили) за «либерализм» и конфликты с командующим ОКДВА маршалом В.К. Блюхером был снят и заменен более «жестким» партийным руководителем И.М. Варейкисом. По прибытии в Хабаровск Варейкис начал кампанию «разоблачений» среди представителей партийного, советского и хозяйственного руководства края, ответом на которую стала волна самоубийств – начальника Дальневосточной железной дороги Л.В. Лемберга, управляющего трестом «Дальтрансуголь» И.Н. Котина, директора акционерного Камчатского общества И.А. Адамовича[202]. Особо яростному политическому шельмованию со стороны Варейкиса подвергся бывший председатель крайисполкома Г.М. Крутов. От начальника УНКВД ДВК комиссара ГБ 1-го ранга Т.Д. Дерибаса Варейкис требовал немедленного разоблачения краевого «правотроцкистского подполья».
В апреле 1937 года из Москвы в Хабаровск прибыла группа оперативных работников во главе с начальником 3-го (контрразведывательного) отдела ГУГБ НКВД СССР Л.Г. Мироновым. Вот как объяснил задачу, поставленную бригаде в Наркомате внутренних дел, заместителю начальника УНКВД края С.И. Западному один из прибывших чекистов: «В Москве имеются сведения, что Дерибас и ты не верите в дела (по троцкистам. – Прим. авт.), поэтому и бригада послана, чтобы вам показать, что у вас делается в крае и как свободно орудуют троцкисты»[203]. Прибывшими в Хабаровск «москвичами» был спешно разработан план оперативных мероприятий по разоблачению и ликвидации «троцкистских и иных двурушников» из числа партийных, советских работников, военных и сотрудников НКВД.
В мае 1937 года Дерибас был отозван в Москву, а его место занял бывший нарком внутренних дел УССР Балицкий. На следующий день по вступлении Балицкого в должность заместитель Миронова по оперативной группе ГУГБ НКВД А.А. Арнольдов-Кесельман получил у него санкцию на арест Г.М. Крутова[204]. Используя тактику «кнута и пряника» (Арнольдов представился Крутову личным уполномоченным наркома Ежова), он добился от арестованного показаний о существовании в крае «правотроцкистской заговорщицкой организации». Восхищенный Балицкий назвал Арнольдова чародеем[205].
Прибывшие чекисты подобные методы следствия ввели в постоянную практику, особенно ими увлекался Арнольдов. Он, выдавая себя то за уполномоченного ЦК ВКП(б), то наркома внутренних дел СССР уговаривал арестованных, сознаваться «в интересах Советской власти» в совершенных преступлениях, а когда подследственные признавались, то члены бригады принуждали их давать вымышленные показания уже в отношении определенных людей.
В середине июня 1937 года, когда Балицкого отозвали в Москву (туда он ехал на расправу – на него уже имелись показания «заговорщиков в НКВД УССР») и его место опять занял Дерибас, у Арнольдова имелись обширные показания арестованных о «Дальневосточном параллельном правотроцкистском центре». Однако все лавры и «разворот» дела этого «центра» выпали не на долю Арнольдова (он и сам был вскоре арестован), а назначенному в конце июля 1937 года начальником УНКВД по ДВК Люшкову.
Поступавшие от московской бригады оперативные документы свидетельствовали о масштабной засоренности края агентами иностранных разведок, диверсантами, вредителями, членами троцкистско-бухаринской оппозиции. В своей телеграмме от 14 июня 1937 года Балицкий сообщил, что лишь по одной «военно-троцкистской организации» ОКДВА и ТОФ проходят 472 участника. Реакция Центра на эти материалы была отрицательной. Так, на одном из протоколов допроса крупного военного из ДВК Сталин сделал помету: «Очень важное. Значит на Дальнем Востоке наша авиация в тяжелом состоянии»[206].
Это еще больше усиливало недоверие к руководству дальневосточных чекистов. Москва считала, что краевое УНКВД вначале во главе с Балицким, а затем сменившим его Дерибасом, недостаточно активно вело борьбу с «врагами народа». Вопрос о замене руководства назрел. К концу июля 1937 года Сталин принял решение о направлении в Хабаровск рабочей группы НКВД во главе с Г.С. Люшковым.
Перед отъездом Люшков был вызван в Кремль. 28 июля 1937 года в ходе 15-минутной аудиенции Сталин поставил перед чекистом конкретные задачи: а) провести чистку партийного аппарата, при этом особое внимание обратить на 1-го секретаря крайкома партии Варейкиса, который, по словам Сталина, ранее состоял в оппозиции и в край привел «группу людей, подобных себе»; б) так как война с Японией неизбежна, необходимо очистить армию и тыл самым «решительным способом от вражеских шпионов и прояпонских элементов», тем более что Япония, судя по всему, имеет в крае «основу для шпионажа и подготовки восстания посредством корейцев и китайцев»[207].
Прозвучало и требование усилить контроль за командующим ОКДВА маршалом Блюхером, так как в его окружении имеются антисоветские элементы, которые ловко играют на некоторых слабостях военачальника.
9 августа 1937 года Люшков прибыл в Хабаровск. Он приступил к исполнению указаний, полученных от высшего руководства страны. И начал он с чистки краевого УНКВД. Под арестом оказался начальник ОО УГБ УНКВД и ОО ГУГБ НКВД ОКДВА Барминский, его допросы вел лично Люшков. На следующий день он информировал Москву о первых результатах: «…Барминский подал о своей принадлежности к правотроцкистской оппозиции в УНКВД… Шпионскую деятельность пока отрицает»[208]. На допросах Барминский назвал и своих пособников по преступной деятельности – чекистов Дерибаса, Западного, Полозова, Бубенного, Визеля, Давыдова.
Сообщил Люшков и о том, как его встретил начальник УНКВД Дерибас: «По моему приезду, несмотря на договоренность по телефону о личном свидании, (он) предварительно послал на вокзал на разведку Западного, долго не появлялся в управлении и, как установлено, высматривал на смежной лестничной клетке, что делается в кабинете Западного… При разговоре со мной проявил растерянность и раздражение по поводу своего снятия… Дерибас показывал мне харбинскую газету, где сказано о его аресте… Заслуживает внимание оттяжка Дерибасом отъезда из ДВК, несмотря на Ваши (Ежова. – Прим. авт.) указания на поездку его во Владивосток за семьей». На копии телеграммы Люшкова стоит рукописная резолюция Сталина: «Молотову. Ворошилову. Дерибаса придется арестовать. Ст.»[209].
Вместе с новым начальником Управления НКВД в Хабаровске прибыла и его команда из Ростова-на-Дону. Бывший начальник СПО УГБ УНКВД и по совместительству помощник начальника УНКВД АЧК Г.М. Осинин-Винницкий стал заместителем начальника УНКВД ДВК и одновременно начальником ОО ГУГБ НКВД ОКДВА и 5-го отдела УГБ УНКВД ДВК. Еще одним заместителем Люшкова оказался его бывший заместитель в АЧК М.А. Каган, 2-й (оперативный) отдел УГБ УНКВД ДВК возглавил также «ростовчанин» И.Л. Кабаев. Позднее к ним присоединились и другие «ростовчане» – М.П. Рысенко, А.П. Малахов, И.Н. Евтушенко, А.М. Малкевич.
Допрошенный в 1955 году бывший сотрудник УНКВД ДВК Г.А. Марин так описывал первые дни правления нового начальника Управления: «С приездом в Хабаровск Люшкова… картина резко изменилась. На первых же проведенных совещаниях Люшков сделал заявление о том, что Дальний Восток является оплотом контрреволюции… и что он приехал сюда с задачей ликвидировать этот оплот контрреволюции. С приездом Люшкова началась полоса массовых арестов, всякого рода операций (так называемые польская, латышская, харбинская и др.), началась активизация допросов арестованных за счет применения к ним незаконных методов ведения следствия. Избиение арестованных стало обычным явлением. Если раньше для этого требовалось получить санкцию руководства, то теперь арестованных избивали без этих формальностей»[210].
Рядовому чекисту вторит и секретарь Дальневосточного крайкома партии Варейкис. В своем письме Сталину от 8 сентября 1937 года он особо отметил роль вновь прибывшего начальника УНКВД: «После приезда в край… Люшкова было вскрыто и установлено, что также активную роль в правотроцкистском Дальневосточном центре занимал бывший начальник НКВД Дерибас. Участником заговора являлся также его первый заместитель – скрытый троцкист Западный. Второй заместитель Барминский (он же начальник особого сектора ОКДВА) оказался японским шпионом. Арестованы как японские шпионы и участники заговора: Визель – начальник НКВД во Владивостоке, Давыдов – начальник НКВД Амурской области (г. Благовещенск). Входил в состав правотроцкистской организации Пряхин – начальник НКВД Уссурийской области, Богданов – начальник политического управления пограничных войск и значительная часть других чекистов»[211].
Лишь за август 1937 года Люшков и его «коллеги» из Ростова-на-Дону арестовали более 20 руководящих сотрудников краевого Управления НКВД.
Совершенно иного мнения о партийном руководстве края был сталинский назначенец. 19 сентября 1937 года Люшков сообщал в Центр: «Вообще не чувствуется, чтобы крайком ВКП(б) активно включался сам и мобилизовал парторганизации на активное разоблачение врагов или подхватывал проводимые УНКВД аресты для выявления всех связей. Во всем этом имеет значение стиль работы самого ВАРЕЙКИСА, мало соответствующего обстановке ДВК, – слишком много заботы о себе и своем отдыхе…»[212].
Для ведения следствия по делам арестованных чекистов Люшков организовал «особую бригаду» во главе с «ростовчанином», заместителем начальника 3-го отдела УГБ УНКВД М.П. Рысенко. В нее также вошли И.Н. Евтушенко и А.М. Малкевич. «Бригада» расположилась на пятом этаже нового здания УГБ УНКВД края. Вход туда был разрешен только по специальному пропуску с личного согласия Люшкова. На этот этаж не пускали даже работников краевой прокуратуры.
Об аресте одного из чекистов долго говорили в коридорах краевого УНКВД. При обыске у арестованного начальника УНКВД по Приморской области Я.С. Визеля изъяли портфель, в котором помимо бумаг лежали полотенце, кусок туалетного мыла и две шоколадные конфеты. Осмотрев мыло, в нем нашли тщательно замаскированное отверстие, наполненное неизвестным порошком, предположительно ядом. В одной из шоколадных конфет также оказался яд (сулема). Вероятно, бывший капитан госбезопасности готовился к аресту и собирался при случае свести счеты с жизнью.
О найденном яде сообщили Люшкову, тот приказал ядовитый порошок не извлекать, а отверстие аккуратно заделать. Как только Визель начал давать откровенные показания о своей антисоветской деятельности на Украине и Дальнем Востоке, ему незамедлительно передали в камеру отобранные кусок мыла и конфеты. Спустя час Визель попытался покончить жизнь самоубийством (отравиться ядом). Его в тяжелейшем состоянии доставили в тюремную больницу, где спустя несколько дней он скончался[213]. Многие из подчиненных Люшкова говорили, что тот очень испугался показаний Визеля, с которым работал в конце 1920-х гг. в ИНФО ГПУ Украины (с января 1927 года начальник 1-го отделения)[214]. Вероятно, решил не испытывать судьбу и дал возможность отравиться своему бывшему коллеге. Ведь неизвестно, что было бы, если бы протоколы допросов Визеля достигли московских кабинетов НКВД.