Майор госбезопасности Григорий Федорович Горбач (1898– 1939), член партии с 1916 года, до 1937 года работал в органах ВЧК-ОГПУ-НКВД Северного Кавказа и плотно вошел в «обойму» чекистов северокавказской группы Евдокимова—Фриновского. В чекистском кругу Горбач считался «…хорошим агентуристом и оперативником, с большим кругозором, который хорошо ориентируется в обстановке, проявляет инициативу, умело руководит и подбирает работников». Особую поддержку Горбачу оказывал его бывший руководитель, начальник Терского окружного отдела ОГПУ И.Я. Дагин (ставший в 1937 году начальником 1-го отдела (охрана членов правительства) ГУГБ НКВД СССР).
Дагин так характеризовал в 1933—1934 гг. работу своего подчиненного: «Работу охватил, хорошо ее изучив, и проявляет живейший интерес к таковой. Вдумчивое отношение к работе, приспособление ее к современной обстановке… По склонностям, работоспособности относится к работникам КРО и ОО… В личных качествах обладает пытливым умом, твердой волей, энергией и решительностью. Проявляет инициативу в быстроте и умелости, разбирается в сложных вопросах…»[244]. С такой характеристикой чекиста был полностью согласен и глава «северокавказцев» Евдокимов.
Уже летом 1937 года Горбач оказался на самостоятельной работе: он возглавил работу Управления НКВД по Западно-Сибирскому краю (затем Новосибирской области). По мнению такого компетентного руководителя, как заместитель наркома внутренних дел СССР В.В. Чернышев, «Горбач пользовался большим авторитетом у Ежова и являлся близким человеком Фриновского»[245]. Своему заместителю М.П. Шрейдеру Горбач сам заявлял, что назначен в Новосибирск Фриновским, чтобы «очищать область от врагов народа, особенно от врагов, пробравшихся в НКВД»[246].
Люшков знал, что покровительствующий ему Ежов все больше увязает в делах параллельно руководимого им (с апреля 1938 года) Наркомата водного транспорта, перепоручая большинство вопросов в НКВД своему 1-му заместителю Фриновскому. Что могло помешать Фриновскому, через голову Ежова, дать Горбачу задание «очистить от врагов» аппарат УНКВД ДВК? 11 июня 1938 года Горбач был освобожден от должности начальника УНКВД в Новосибирске. Возможно, в это время он уже находился по пути в Хабаровск…
Арест стал неизбежен. И Люшков решился на отчаянный шаг – уйти за рубеж. Выбор у Генриха Самойловича был небольшим – бегство в Маньчжоу-Го.
9 июня 1938 года Люшков вместе с небольшой группой сотрудников УНКВД спешно выехал в г. Ворошилов (ныне г. Уссурийск), с целью инспекции находившихся там 58-го и 59-го пограничных отрядов НКВД. Закончив проверку 58-го погранотряда, 11 июля он переезжает в поселок Славянка, где знакомится с положением дел в 59-м пограничном отряде НКВД. Никто и не полагал, что именно этот участок границы Люшков выбрал для ухода за кордон. Позднее он объяснял японским офицерам: пограничные посты 59-го отряда в основном ориентированы на северное направление, а район уезда Хуньчунь (где Люшков и оказался после побега) считался второстепенным участком и довольно слабо охранялся.
Выбрав место перехода, он заявил своим подчиненным, что прибыл в приграничную зону для встречи с важным закордонным агентом НКВД. Тот должен был выйти на участок советской границы с сопредельной стороны (из Маньчжоу-Го). Встреча проводится по личному распоряжению наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова, советский информатор хорошо владеет русским языком, а потому и переводчик при встрече не требуется. К тому же агент являлся настолько серьезной фигурой, что встреча с ним должна проходить без свидетелей. Люшков собирался передать агенту деньги на оперативные расходы (примерно 4000 маньчжурских гоби). В ночь на 13 июля 1938 года он ушел на эту встречу и.... исчез[247].
Эту версию побега Люшкова в июне 1938 году озвучил бывший заместитель начальника ИНО УГБ УНКВД по ДВК лейтенант ГБ К.Н. Стрелков, сопровождавший комиссара госбезопасности в его последней поездке на государственную границу СССР.
Туманное утро 13 июля 1938 года. Патруль Хуньчунского погранично-полицейского отряда обходил участок охраняемой ими государственной границы. Рядом, в нескольких ста метрах, проходила граница Советского Союза. Внезапно рядом с патрулем возник силуэт уверенно шагавшего человека. После окриков – «Кто такой?» и «Что тут делаешь?» – человек остановился. Неизвестный не собирался бежать или прятаться, он будто бы ждал этой встречи. На вопросы пограничников незнакомец что-то ответил им по-русски. Из солдат никто русского языка не знал, они не поняли, что говорит Люшков (а это был именно он). Задержанного обыскали, надели наручники и отвели в пограничную комендатуру. Так ранним утром 13 июня 1938 года и произошло задержание бывшего начальника Управления НКВД Дальневосточного края[248].
Уже первая и пока неполная информация об аресте в пограничной черте высокопоставленного сотрудника НКВД привела в движение все подразделения японских спецслужб в Маньчжоу-Го. Вначале беглеца отправили в расположение местного отделения 2-го отдела (разведка) штаба японской армии в г. Хуньчунь. Здесь и начались первые допросы Юсикова Енирифа (так пограничники записали фамилию и имя Люшкова).
Детально расспросив перебежчика и изучив его документы, японцы пришли к выводу – перед ними не шпион, а депутат Верховного Совета СССР, орденоносец, начальник УНКВД по Дальневосточному краю Генрих Самойлович Люшков. При обыске у чекиста изъяли: служебное удостоверение сотрудника НКВД, удостоверение депутата Верховного Совета СССР, партийный билет и пропуск на ХVII съезд ВКП(б), оружие (маузер и небольших размеров браунинг), часы марки «Лонжин», несколько коробок с папиросами, очки с затемненными стеклами, орден Ленина, фотографию жены и приемной дочери, а также деньги: ассигнации по 5 и 10 иен, выпущенные Японским банком, банками Кореи и Маньчжурии, всего на сумму 4153 иены, а также 160 советских рублей[249].
Информация о задержании Люшкова ушла далее, вначале в Сеул, в штаб Корейской армии. Это сообщение вызвало удивление, руководство распорядились спешным порядком на военно-транспортном самолете привезти беглеца. Вскоре Люшков в обстановке строжайшей секретности и под усиленным конвоем был доставлен в распоряжение 2-го отдела штаба Корейской армии.
Вот что вспоминал о первых допросах Люшкова бывший начальник военной разведки в Сеуле Матасаки Онухи: «Допрос проходил в здании штаба, в комнате для высоких гостей… Люшков был человеком среднего телосложения, среднего роста, с усиками, как у Гитлера, волосы на голове курчавились и были взлохмачены. По лицу генерала (так японцы именовали специальное звание Люшкова. – Прим. авт.) было видно, что возбужден и напряжен. По документам Люшкову было 38 лет, но выглядел он старше. Первый допрос продолжался до ужина и носил формальный характер. Возраст, профессия, мотивировка побега и т.д. Что касается мотивировки побега, то было сказано, что побег продиктован опасениями в связи с чистками по приказу Сталина. После допроса сели за обеденный стол. На ужин была подана традиционная японская пища. Люшков, видимо, оказался голоден и без какого-либо неудовольствия съел все, хотя впервые пробовал японские блюда»[250].
Во время второго допроса Люшков выдвинул условия, на которых он согласен был сотрудничать с японцами. Он требовал обещаний освобождения и возможности выезда в третью страну, возвращения изъятых у него денег, а также выплаты дополнительно 500 тысяч японских иен и обеспечения ему безопасности на весь период пребывания в Японии. Также бывший комиссар ГБ 3-го ранга просил получить подтверждения того, что его семья успела бежать в Финляндию. Если же хоть одно условие не будет выполнено, Люшков обещал держать свои секреты при себе.
Японцы пригрозили перебежчику, в случае молчания он будет либо предан суду за незаконный переход границы, либо депортирован в Советский Союз. На эти угрозы Люшков, как вспоминал Матасаки Онухи: «Не меняясь в лице… сказал, что, если подобное произойдет, японской армии, видимо, впоследствии придется раскаиваться, и спокойно пояснил, что 500 тысяч иен – небольшие деньги по сравнению с затратами на войну в Китае. Я сказал, что сам не уполномочен принять такие условия. В ответ Люшков заявил, что в таком случае не скажет больше ничего до подтверждения его условий. И хотя я убеждал его, что японская армия ничего плохого не сделает, все это напрасно. Поэтому и на втором допросе он ничего не раскрыл»[251]. Тем временем в Сеул прибыл представитель 2-го отдела Квантунской армии подполковник Тацуро Утагава. Он ознакомился с протоколами первых допросов, дополнительно опросил Люшкова и забрал его с собой в штаб Квантунской армии.
В Харбине Люшков практически все время проводил на допросах. Его шантаж японцев оказался бессмыслен, и он был вынужден уступить требованиям своих новых хозяев. Он стал выдавать всю известную ему информацию о военном и политическом положении в Советском Союзе.
Его побег не был спланирован и проходил спонтанно, времени для сбора секретных документов у Люшкова не было. Но беглец оказался хорошо информированным человеком. По служебной надобности он часто знакомился с множеством разнообразных секретных документов (в том числе и по линии военного ведомства).
По данным американского историка А.Д. Кукса, Люшков предоставил следующую информацию: данные о советском военном коде, сведения о деятельности советской резидентуры в Харбине и Токио, о местоположении семи станций радиоперехвата, данные о дислокации штабов армейских корпусов и дивизий, авиационных бригад, укрепрайонов ОКДВА, войск НКВД, баз Тихоокеанского флота и общие данные о численности советских войск на Дальнем Востоке[252].
Японцы так характеризовали ту информацию, которую им сообщил беглец. Вот свидетельство бывшего офицера 5-го отдела японского Генштаба Коидзуми Коитиро: «Сведения, которые сообщил Люшков, были для нас исключительно ценными. В наши руки попала информация о вооруженных силах Советского Союза на Дальнем Востоке, их дислокации, строительстве оборонительных сооружений, о важнейших крепостях… В полученной… информации нас поразило, что войска, которые Советский Союз мог концентрировать против Японии, обладали, как оказалось подавляющим превосходством…». Офицеру японского Генштаба вторил и начальник разведывательного отдела Корейской армии Масатака Онуки: «В его информации было такое, что являлось для нас серьезным ударом. Советская Дальневосточная армия неуклонно наращивала свою мощь, а… японская армия… совершенно не была готова к военным действиям с Советским Союзом»[253].
Вскоре Люшкова перевезли на самолете в Токио. В японской столице его вначале передали в распоряжение специального отдела безопасности Министерства внутренних дел, а затем вновь вернули военным разведчикам. Для уединенного и безопасного проживания бывшему чекисту был выделен небольшой особняк в токийском районе Кудан. Допросы Люшкова продолжились. Теперь их вели сотрудники специальной группы, состоявшей из представителей военной разведки и иностранного отдела МВД (главным образом специалистов по Советскому Союзу). В дальнейшем эту группу в донесениях японского разведывательного сообщества стали именовать «конторой Кудан», по месту ее постоянного нахождения[254].
Представленные Люшковым сведения позволили руководству Страны восходящего солнца по-иному взглянуть на планы своего западного соседа. Японские историки свидетельствуют: данные бывшего чекиста о том, что Советский Союз намерен дождаться момента, когда Япония истощит свои силы в борьбе с Китаем, а затем осуществит нападение на нее, во многом изменили внешнеполитические и военные планы императорской Японии.
Самыми насыщенными оказались показания Люшкова, связанные с деятельностью органов НКВД. Он рассказал японцам об организационной структуре советских органов госбезопасности, о формах агентурно-оперативной работы, отдельных моментах деятельности советской агентуры в Маньчжурии, Корее, Китае и отчасти в Японии. Подробных списков советских закордонных агентов Люшков не принес, но те обрывочные сведения об агентуре НКВД позволили провести японцам серию арестов среди китайцев, корейцев и маньчжуров – сторонников Советского Союза.
А тем временем в Москве, Харькове и на Дальнем Востоке шли события совершенно иного порядка. Побег Люшкова вызвал настоящую панику среди руководства Наркомвнудела СССР. Ежов позднее писал Сталину, что «решающим был момент бегства Люшкова. Я буквально сходил с ума. Вызвал Фриновского и предложил вместе докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал: «Ну, теперь нас накажут…» Я понимал, что у Вас должно создаться настороженное отношение к работе НКВД. Оно так и было. Я это чувствовал все время». Слова Ежова подтверждает и начальник 1-го отдела ГУГБ НКВД Дагин, тот, рассказывая своему подчиненному о побеге Люшкова, стал плакать, приговаривая: «Теперь я пропал»[255].
В это же время в Хабаровске шла массовая чистка местных органов НКВД. Вместе с новым начальником краевого УНКВД на Дальний Восток прибыли чекисты, направленные из разных городов СССР – Ленинграда, Москвы, Вологды, Куйбышева и Челябинска. Оказались в «бригаде» Горбача и «северокавказцы» – В.Ф. Дементьев и М.С. Ямницкий. Первый возглавил УНКВД Приморской области, второй стал заместителем начальника УНКВД Дальневосточного края.
В начале июля 1938 года на Дальний Восток с ревизией прибыл первый заместитель наркома внутренних дел М.П. Фриновский. Он прямо «с колес» заявил, чтобы начальники местных УНКВД «в семидневный срок всесторонне подготовились к проведению массовых оперативных мероприятий по изъятию противников Советской власти». По мнению первого зама Ежова «города Дальнего Востока засорены контрреволюционным, а органы НКВД – социально-чуждым элементом… Задача командированных на Дальний Восток чекистов чистить органы НКВД от антисоветского элемента»[256].
В начале июля 1938 года начались аресты «ростовчан» из «команды» бежавшего Люшкова. 2 июля 1938 года был арестован отстраненный от должности еще 13 июня, Г.М. Осинин-Винницкий, 7 июля 1938 года взяли заместителя начальника 4-го отдела УГБ краевого УНКВД А.П. Малахова, затем А.М. Малкевича, М.П. Рысенко, И.Н. Евтушенко, В.П. Крумина. Одновременно чистили и руководство областных управлений НКВД. В июле 1938 года покинули свои посты начальники УНКВД – Амурской области М.И. Говлич, Еврейской АО В.Р. Ларкин, Сахалинской области В.М. Дреков и другие. Вскоре за снятием с должностей последовали аресты и обвинения «в пособничестве врагу народа Люшкову». Так, арестованного начальника пограничных войск УНКВД края Ф.Г. Соколова обвинили в том, что он «…имел близкую связь с Люшковым и способствовал ему в побеге за границу»[257].
23 июля 1938 года первый заместитель Ежова прибыл во Владивосток. На оперативном совещании Фриновский выразил неудовольствие работой местного Управления по вскрытию деятельности иностранных разведок, разоблачению троцкистских центров. В своей речи он даже сообщил мнение Сталина о положении в Приморье: «Товарищ Сталин не знает, чей Владивосток: советский или нет». Фриновский потребовал: «Прежде всего ищите заговорщиков среди самих себя»[258].
Дагин так характеризовал в 1933—1934 гг. работу своего подчиненного: «Работу охватил, хорошо ее изучив, и проявляет живейший интерес к таковой. Вдумчивое отношение к работе, приспособление ее к современной обстановке… По склонностям, работоспособности относится к работникам КРО и ОО… В личных качествах обладает пытливым умом, твердой волей, энергией и решительностью. Проявляет инициативу в быстроте и умелости, разбирается в сложных вопросах…»[244]. С такой характеристикой чекиста был полностью согласен и глава «северокавказцев» Евдокимов.
Уже летом 1937 года Горбач оказался на самостоятельной работе: он возглавил работу Управления НКВД по Западно-Сибирскому краю (затем Новосибирской области). По мнению такого компетентного руководителя, как заместитель наркома внутренних дел СССР В.В. Чернышев, «Горбач пользовался большим авторитетом у Ежова и являлся близким человеком Фриновского»[245]. Своему заместителю М.П. Шрейдеру Горбач сам заявлял, что назначен в Новосибирск Фриновским, чтобы «очищать область от врагов народа, особенно от врагов, пробравшихся в НКВД»[246].
Люшков знал, что покровительствующий ему Ежов все больше увязает в делах параллельно руководимого им (с апреля 1938 года) Наркомата водного транспорта, перепоручая большинство вопросов в НКВД своему 1-му заместителю Фриновскому. Что могло помешать Фриновскому, через голову Ежова, дать Горбачу задание «очистить от врагов» аппарат УНКВД ДВК? 11 июня 1938 года Горбач был освобожден от должности начальника УНКВД в Новосибирске. Возможно, в это время он уже находился по пути в Хабаровск…
Арест стал неизбежен. И Люшков решился на отчаянный шаг – уйти за рубеж. Выбор у Генриха Самойловича был небольшим – бегство в Маньчжоу-Го.
9 июня 1938 года Люшков вместе с небольшой группой сотрудников УНКВД спешно выехал в г. Ворошилов (ныне г. Уссурийск), с целью инспекции находившихся там 58-го и 59-го пограничных отрядов НКВД. Закончив проверку 58-го погранотряда, 11 июля он переезжает в поселок Славянка, где знакомится с положением дел в 59-м пограничном отряде НКВД. Никто и не полагал, что именно этот участок границы Люшков выбрал для ухода за кордон. Позднее он объяснял японским офицерам: пограничные посты 59-го отряда в основном ориентированы на северное направление, а район уезда Хуньчунь (где Люшков и оказался после побега) считался второстепенным участком и довольно слабо охранялся.
Выбрав место перехода, он заявил своим подчиненным, что прибыл в приграничную зону для встречи с важным закордонным агентом НКВД. Тот должен был выйти на участок советской границы с сопредельной стороны (из Маньчжоу-Го). Встреча проводится по личному распоряжению наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова, советский информатор хорошо владеет русским языком, а потому и переводчик при встрече не требуется. К тому же агент являлся настолько серьезной фигурой, что встреча с ним должна проходить без свидетелей. Люшков собирался передать агенту деньги на оперативные расходы (примерно 4000 маньчжурских гоби). В ночь на 13 июля 1938 года он ушел на эту встречу и.... исчез[247].
Эту версию побега Люшкова в июне 1938 году озвучил бывший заместитель начальника ИНО УГБ УНКВД по ДВК лейтенант ГБ К.Н. Стрелков, сопровождавший комиссара госбезопасности в его последней поездке на государственную границу СССР.
Туманное утро 13 июля 1938 года. Патруль Хуньчунского погранично-полицейского отряда обходил участок охраняемой ими государственной границы. Рядом, в нескольких ста метрах, проходила граница Советского Союза. Внезапно рядом с патрулем возник силуэт уверенно шагавшего человека. После окриков – «Кто такой?» и «Что тут делаешь?» – человек остановился. Неизвестный не собирался бежать или прятаться, он будто бы ждал этой встречи. На вопросы пограничников незнакомец что-то ответил им по-русски. Из солдат никто русского языка не знал, они не поняли, что говорит Люшков (а это был именно он). Задержанного обыскали, надели наручники и отвели в пограничную комендатуру. Так ранним утром 13 июня 1938 года и произошло задержание бывшего начальника Управления НКВД Дальневосточного края[248].
Уже первая и пока неполная информация об аресте в пограничной черте высокопоставленного сотрудника НКВД привела в движение все подразделения японских спецслужб в Маньчжоу-Го. Вначале беглеца отправили в расположение местного отделения 2-го отдела (разведка) штаба японской армии в г. Хуньчунь. Здесь и начались первые допросы Юсикова Енирифа (так пограничники записали фамилию и имя Люшкова).
Детально расспросив перебежчика и изучив его документы, японцы пришли к выводу – перед ними не шпион, а депутат Верховного Совета СССР, орденоносец, начальник УНКВД по Дальневосточному краю Генрих Самойлович Люшков. При обыске у чекиста изъяли: служебное удостоверение сотрудника НКВД, удостоверение депутата Верховного Совета СССР, партийный билет и пропуск на ХVII съезд ВКП(б), оружие (маузер и небольших размеров браунинг), часы марки «Лонжин», несколько коробок с папиросами, очки с затемненными стеклами, орден Ленина, фотографию жены и приемной дочери, а также деньги: ассигнации по 5 и 10 иен, выпущенные Японским банком, банками Кореи и Маньчжурии, всего на сумму 4153 иены, а также 160 советских рублей[249].
Информация о задержании Люшкова ушла далее, вначале в Сеул, в штаб Корейской армии. Это сообщение вызвало удивление, руководство распорядились спешным порядком на военно-транспортном самолете привезти беглеца. Вскоре Люшков в обстановке строжайшей секретности и под усиленным конвоем был доставлен в распоряжение 2-го отдела штаба Корейской армии.
Вот что вспоминал о первых допросах Люшкова бывший начальник военной разведки в Сеуле Матасаки Онухи: «Допрос проходил в здании штаба, в комнате для высоких гостей… Люшков был человеком среднего телосложения, среднего роста, с усиками, как у Гитлера, волосы на голове курчавились и были взлохмачены. По лицу генерала (так японцы именовали специальное звание Люшкова. – Прим. авт.) было видно, что возбужден и напряжен. По документам Люшкову было 38 лет, но выглядел он старше. Первый допрос продолжался до ужина и носил формальный характер. Возраст, профессия, мотивировка побега и т.д. Что касается мотивировки побега, то было сказано, что побег продиктован опасениями в связи с чистками по приказу Сталина. После допроса сели за обеденный стол. На ужин была подана традиционная японская пища. Люшков, видимо, оказался голоден и без какого-либо неудовольствия съел все, хотя впервые пробовал японские блюда»[250].
Во время второго допроса Люшков выдвинул условия, на которых он согласен был сотрудничать с японцами. Он требовал обещаний освобождения и возможности выезда в третью страну, возвращения изъятых у него денег, а также выплаты дополнительно 500 тысяч японских иен и обеспечения ему безопасности на весь период пребывания в Японии. Также бывший комиссар ГБ 3-го ранга просил получить подтверждения того, что его семья успела бежать в Финляндию. Если же хоть одно условие не будет выполнено, Люшков обещал держать свои секреты при себе.
Японцы пригрозили перебежчику, в случае молчания он будет либо предан суду за незаконный переход границы, либо депортирован в Советский Союз. На эти угрозы Люшков, как вспоминал Матасаки Онухи: «Не меняясь в лице… сказал, что, если подобное произойдет, японской армии, видимо, впоследствии придется раскаиваться, и спокойно пояснил, что 500 тысяч иен – небольшие деньги по сравнению с затратами на войну в Китае. Я сказал, что сам не уполномочен принять такие условия. В ответ Люшков заявил, что в таком случае не скажет больше ничего до подтверждения его условий. И хотя я убеждал его, что японская армия ничего плохого не сделает, все это напрасно. Поэтому и на втором допросе он ничего не раскрыл»[251]. Тем временем в Сеул прибыл представитель 2-го отдела Квантунской армии подполковник Тацуро Утагава. Он ознакомился с протоколами первых допросов, дополнительно опросил Люшкова и забрал его с собой в штаб Квантунской армии.
В Харбине Люшков практически все время проводил на допросах. Его шантаж японцев оказался бессмыслен, и он был вынужден уступить требованиям своих новых хозяев. Он стал выдавать всю известную ему информацию о военном и политическом положении в Советском Союзе.
Его побег не был спланирован и проходил спонтанно, времени для сбора секретных документов у Люшкова не было. Но беглец оказался хорошо информированным человеком. По служебной надобности он часто знакомился с множеством разнообразных секретных документов (в том числе и по линии военного ведомства).
По данным американского историка А.Д. Кукса, Люшков предоставил следующую информацию: данные о советском военном коде, сведения о деятельности советской резидентуры в Харбине и Токио, о местоположении семи станций радиоперехвата, данные о дислокации штабов армейских корпусов и дивизий, авиационных бригад, укрепрайонов ОКДВА, войск НКВД, баз Тихоокеанского флота и общие данные о численности советских войск на Дальнем Востоке[252].
Японцы так характеризовали ту информацию, которую им сообщил беглец. Вот свидетельство бывшего офицера 5-го отдела японского Генштаба Коидзуми Коитиро: «Сведения, которые сообщил Люшков, были для нас исключительно ценными. В наши руки попала информация о вооруженных силах Советского Союза на Дальнем Востоке, их дислокации, строительстве оборонительных сооружений, о важнейших крепостях… В полученной… информации нас поразило, что войска, которые Советский Союз мог концентрировать против Японии, обладали, как оказалось подавляющим превосходством…». Офицеру японского Генштаба вторил и начальник разведывательного отдела Корейской армии Масатака Онуки: «В его информации было такое, что являлось для нас серьезным ударом. Советская Дальневосточная армия неуклонно наращивала свою мощь, а… японская армия… совершенно не была готова к военным действиям с Советским Союзом»[253].
Вскоре Люшкова перевезли на самолете в Токио. В японской столице его вначале передали в распоряжение специального отдела безопасности Министерства внутренних дел, а затем вновь вернули военным разведчикам. Для уединенного и безопасного проживания бывшему чекисту был выделен небольшой особняк в токийском районе Кудан. Допросы Люшкова продолжились. Теперь их вели сотрудники специальной группы, состоявшей из представителей военной разведки и иностранного отдела МВД (главным образом специалистов по Советскому Союзу). В дальнейшем эту группу в донесениях японского разведывательного сообщества стали именовать «конторой Кудан», по месту ее постоянного нахождения[254].
Представленные Люшковым сведения позволили руководству Страны восходящего солнца по-иному взглянуть на планы своего западного соседа. Японские историки свидетельствуют: данные бывшего чекиста о том, что Советский Союз намерен дождаться момента, когда Япония истощит свои силы в борьбе с Китаем, а затем осуществит нападение на нее, во многом изменили внешнеполитические и военные планы императорской Японии.
Самыми насыщенными оказались показания Люшкова, связанные с деятельностью органов НКВД. Он рассказал японцам об организационной структуре советских органов госбезопасности, о формах агентурно-оперативной работы, отдельных моментах деятельности советской агентуры в Маньчжурии, Корее, Китае и отчасти в Японии. Подробных списков советских закордонных агентов Люшков не принес, но те обрывочные сведения об агентуре НКВД позволили провести японцам серию арестов среди китайцев, корейцев и маньчжуров – сторонников Советского Союза.
А тем временем в Москве, Харькове и на Дальнем Востоке шли события совершенно иного порядка. Побег Люшкова вызвал настоящую панику среди руководства Наркомвнудела СССР. Ежов позднее писал Сталину, что «решающим был момент бегства Люшкова. Я буквально сходил с ума. Вызвал Фриновского и предложил вместе докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал: «Ну, теперь нас накажут…» Я понимал, что у Вас должно создаться настороженное отношение к работе НКВД. Оно так и было. Я это чувствовал все время». Слова Ежова подтверждает и начальник 1-го отдела ГУГБ НКВД Дагин, тот, рассказывая своему подчиненному о побеге Люшкова, стал плакать, приговаривая: «Теперь я пропал»[255].
В это же время в Хабаровске шла массовая чистка местных органов НКВД. Вместе с новым начальником краевого УНКВД на Дальний Восток прибыли чекисты, направленные из разных городов СССР – Ленинграда, Москвы, Вологды, Куйбышева и Челябинска. Оказались в «бригаде» Горбача и «северокавказцы» – В.Ф. Дементьев и М.С. Ямницкий. Первый возглавил УНКВД Приморской области, второй стал заместителем начальника УНКВД Дальневосточного края.
В начале июля 1938 года на Дальний Восток с ревизией прибыл первый заместитель наркома внутренних дел М.П. Фриновский. Он прямо «с колес» заявил, чтобы начальники местных УНКВД «в семидневный срок всесторонне подготовились к проведению массовых оперативных мероприятий по изъятию противников Советской власти». По мнению первого зама Ежова «города Дальнего Востока засорены контрреволюционным, а органы НКВД – социально-чуждым элементом… Задача командированных на Дальний Восток чекистов чистить органы НКВД от антисоветского элемента»[256].
В начале июля 1938 года начались аресты «ростовчан» из «команды» бежавшего Люшкова. 2 июля 1938 года был арестован отстраненный от должности еще 13 июня, Г.М. Осинин-Винницкий, 7 июля 1938 года взяли заместителя начальника 4-го отдела УГБ краевого УНКВД А.П. Малахова, затем А.М. Малкевича, М.П. Рысенко, И.Н. Евтушенко, В.П. Крумина. Одновременно чистили и руководство областных управлений НКВД. В июле 1938 года покинули свои посты начальники УНКВД – Амурской области М.И. Говлич, Еврейской АО В.Р. Ларкин, Сахалинской области В.М. Дреков и другие. Вскоре за снятием с должностей последовали аресты и обвинения «в пособничестве врагу народа Люшкову». Так, арестованного начальника пограничных войск УНКВД края Ф.Г. Соколова обвинили в том, что он «…имел близкую связь с Люшковым и способствовал ему в побеге за границу»[257].
23 июля 1938 года первый заместитель Ежова прибыл во Владивосток. На оперативном совещании Фриновский выразил неудовольствие работой местного Управления по вскрытию деятельности иностранных разведок, разоблачению троцкистских центров. В своей речи он даже сообщил мнение Сталина о положении в Приморье: «Товарищ Сталин не знает, чей Владивосток: советский или нет». Фриновский потребовал: «Прежде всего ищите заговорщиков среди самих себя»[258].
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента