Страница:
– Допустим, – Артем не понял, почему кот перешел с ним на Вы и назвал батенькой, наверное, обиделся.
– Ну, Слава Богу, а то я уже начал думать не весть что. Итак, “И сказал Иосиф: не бойтесь, ибо я боюсь Бога. Вот, вы умышляли против меня зло, но Бог обратил это в добро, чтобы сделать то, что теперь есть: сохранить жизнь великому числу людей.” Очень необычное место, ведь Еврейский Бог довольно злопамятен, так просто не прощает, а уж людей косил – не счесть, в том числе и евреев. И еще: написано несколько раз, что “Господь был с Иосефом”, но он никогда ему не являлся, никогда! Хотя с другими, с Моисеем, например, болтал по поводу и без повода. Просто у Иосефа была СВЯЗЬ! И не надо было Богу никуда являться. А толкование Иосефом снов и разные предсказания? Но главное – прощение братьев Иосефа и их процветание в Египте, вместе со всем Египтом, разумеется. Факт таков: продажа Иосефа в рабство, да и само рабство, обернулись на пользу главным злодеям и угнетателям. Логично? – Да, но только если допустить, что Иосеф знал египетские тайны познания Космоса. – Артемон явно залюбовался произведенным логическим построением.
– Допустим. Но евреев из Египта, в конце концов, погнали, – привел Артем первый попавшийся довод и, к радости Артемона, попал в тщательно расставленную ловушку.
– Терпение, – кот не скрывал радости на хитрой рыжей морде, – там же написано: “…сыны Израилевы расплодились, и размножились, и возросли и усилились чрезвычайно…” А потом, несмотря на все подлости и каверзы египтян “…тем более умножался, и тем более возрастал, так что опасались сынов Израилевых…” Все тот же непреложный факт: отрицательная энергия превращается в положительную и идет на пользу еврейскому народу, а это означает только одно – евреи завладели секретами египетских Фараонов.
– Нас ебут, а мы крепчаем! Так, что ли?
– Не так, совсем не так! В этой фразе скрыта отрицательная энергия, месть, направленная на обидчика, это подходит для пахана в тюрьме, а смысл ПОСВЯЩЕНИЯ – преобразование отрицательной энергии в положительную.
– Но евреев все-таки прогнали?
– Да, их боялись, но, заметь, – Артемон снова фамильярно перешел на ты, – всячески притесняли и заставляли работать, как проклятых. А потом Фараон раскусил, в чем дело, и постановил всех прогнать, потому как ничто другое не могло помешать дальнейшему их усилению, чего только они там ни пытались придумать с младенцами, и другие хитрости. А чтобы забыли евреи все тайные познания, выведанные у египтян – носило их сорок лет по пустыне. И дарована им была Тора, чтобы жили по законам ее и не пытались овладеть тайным знанием.
– И что, помогло?
– Помогло, на время, не случайно же в Торе так длинно и подробно описано, как делать разные примитивные вещи. Но евреи – дошлый народ, пошли своим путем и придумали Каббалу.
– Не жалуешь ты евреев.
– А что мне их любить, или не помнишь, что я – это твоя гойская душа, отлетевшая во время вашего варварского обычая?
– Да ладно, будет тебе. Все-таки, Исход – весьма значительное событие…
– …наполненное, – перебил Артемон, – мелкими, но весьма любопытными деталями. Почему, к примеру, египтяне позволили им унести все золото, серебро и другие ценности, никогда не задумывался? Просто они в это время прятали самое драгоценное, что у них было – котов! Никакое золото не компенсировало бы им потерю хоть одного животного – тогда бы сила евреев сохранилась. Не случайно, вывоз котов из Египта был запрещен и карался смертной казнью. И еще один момент, который, кстати, показывает, что евреи отнюдь не глупы – история с золотым тельцом. Зная, что у них нет ни одного кота, но в большом достатке быков и коров, они попытались наладить связь с Богом через них, отсюда – золотой телец. Здесь уместно напомнить Индию: у индусов, корова – священное животное, интересно, почему, а пошло все из Египта, где Богиня Хацор, женщина с коровьей головой, почиталась гораздо раньше, чем, Котоголовая Богиня Убасти. А серапионов бык символизирует божественный смысл СИЛЫ. Евреи израсходовали на тельца все свое золото, а попробуй, заставь евреев потратиться на что-нибудь пустяковое.
– Артемон, брось свои антисемитские выпады!
– Ничего подобного, это не антисемитизм! В отсутствие Моисея, у которого никакой СВЯЗИ не было, и, поэтому вынужденно потащившегося на гору Синай, евреи попытались найти замену египетским котам и наладить связь с Богом. Прими во внимание, еврейский Бог смилостивился: “И отменил Господь зло, о котором сказал, что наведет его на народ Свой.” Пострадали же евреи не от Бога, а от Моисея только за отчаянную попытку узнать, куда им дальше идти – за попытку связи без него. Моисей устроил побоище, поняв, что и без него евреи смогут обратиться к Богу посредством нового передатчика, а он напрасно старался, перетаскивая скрижали. Потом, как водится, Моисей свалил все на Бога, а когда связи нет, то и проверить ничего нельзя, тельца-то Моисей спалил.
– Как ты лихо все передернул, Моисей у тебя не святой праотец, а аферист какой-то, – обиделся Артем, – я что-то ничего такого не слышал.
– Ну ты, допустим, вообще, мало что слышал, – нахально заявил Артемон, – когда тебя лишь немного образовать попытались, то сбежал сразу, слушать не захотел. Хоть бы Библию почитал – так и то нет. Кстати, та женщина, с которой ты сегодня встречался, правильно сказала: “Обрезание – это прямое обращение к Богу”, ну а теперь еще один парадокс – после выхода из Египта и до смерти Моисея евреев не обрезали. Обрезал же их только пришедший на смену Моисею Иисус Навин. Правда интересно, почему Моисей “забыл” один из самых основных заветов еврейского Бога?
– Хорошо, – Артему было нечего сказать, так как Библию он, к своему стыду, прочесть не удосужился, – почему тогда погибла египетская цивилизация, если она была столь сильна?
– А от силы своей и погибла, – Артемон снова несколько раз ударил хвостом по одеялу, – Фараоны в двадцать второй династии догадались, как можно преумножить силы Космоса – вместо того чтобы просто хоронить котов, они стали делать их мумии и возводили для них склепы, сохраняя их силу взаимодействия с Космосом. В определенный момент котиных мумий набралось свыше трехсот тысяч – представь себе, что на ограниченном пространстве одновременно работают триста тысяч мобильных телефонов, это просто микроволновая печь получится, которая способна изжарить любые мозги – вот Фараоны и поплатились, а с ними и вся цивилизация.
– А еврейская религия сохранилась!
– Как ты думаешь, сохранится ли она дальше, если концентрация сотовой связи на единицу населения и площади в Израиле – самая высокая в мире? – ухмыльнулся Артемон.
– Опять ты передергиваешь, причем здесь сотовая связь?
– А причем здесь еврейская религия?
– Послушай, кто из нас еврей? – засмеялся Артем. – Твоей казуистике любой раввин позавидует.
– Много ты их знаешь, только одного, да и то через отхваченный кусок известно чего, – продолжал веселиться кот.
– Ты слишком самонадеян. Не предполагал, что я могу, как Иосиф, использовать древние египетские тайны на благо еврейского народа?
Артемон перестал улыбаться, почесал лапой за ухом, и, казалось, его рыжий мохнатый лоб пересекла морщина.
– Не думаю, – сказал он, – во-первых, еще не известно, какая кровь в тебе пересилит, кровь Фараонов, знаешь, – дело нешуточное. Во-вторых, связь с Космосом – не такая уже и тайна, довольно многие ей владеют, и каббалисты в том числе. Скорее, все дело в силе взаимодействия. А в-третьих, и это, пожалуй, главное: тот, кто владеет силами Космоса – ответствен, ему запрещены многие вещи. Можешь, например, смотаться в Иерихон и разорить местное казино, но такие шалости даром не проходят, я не про местную мафию и полицию – они реальной силой не обладают, а про другую ответственность.
– Какую же?
– Этого нельзя объяснить, это надо понять, ты сам должен понять, что РАЗРЕШЕНО, а что нет, для чего тебя и пригласили, и телефон дали. – После чего кот упрыгнул куда-то в сторону.
Артем оказался парящим над какими-то постройками, над каким-то древним городом, в котором после некоторого усилия узнал старую часть Иерусалима, Стену Плача, прилепившуюся под боком огромной мечети, потом все заволокло не то дымкой, не то туманом…
6
– Ну, Слава Богу, а то я уже начал думать не весть что. Итак, “И сказал Иосиф: не бойтесь, ибо я боюсь Бога. Вот, вы умышляли против меня зло, но Бог обратил это в добро, чтобы сделать то, что теперь есть: сохранить жизнь великому числу людей.” Очень необычное место, ведь Еврейский Бог довольно злопамятен, так просто не прощает, а уж людей косил – не счесть, в том числе и евреев. И еще: написано несколько раз, что “Господь был с Иосефом”, но он никогда ему не являлся, никогда! Хотя с другими, с Моисеем, например, болтал по поводу и без повода. Просто у Иосефа была СВЯЗЬ! И не надо было Богу никуда являться. А толкование Иосефом снов и разные предсказания? Но главное – прощение братьев Иосефа и их процветание в Египте, вместе со всем Египтом, разумеется. Факт таков: продажа Иосефа в рабство, да и само рабство, обернулись на пользу главным злодеям и угнетателям. Логично? – Да, но только если допустить, что Иосеф знал египетские тайны познания Космоса. – Артемон явно залюбовался произведенным логическим построением.
– Допустим. Но евреев из Египта, в конце концов, погнали, – привел Артем первый попавшийся довод и, к радости Артемона, попал в тщательно расставленную ловушку.
– Терпение, – кот не скрывал радости на хитрой рыжей морде, – там же написано: “…сыны Израилевы расплодились, и размножились, и возросли и усилились чрезвычайно…” А потом, несмотря на все подлости и каверзы египтян “…тем более умножался, и тем более возрастал, так что опасались сынов Израилевых…” Все тот же непреложный факт: отрицательная энергия превращается в положительную и идет на пользу еврейскому народу, а это означает только одно – евреи завладели секретами египетских Фараонов.
– Нас ебут, а мы крепчаем! Так, что ли?
– Не так, совсем не так! В этой фразе скрыта отрицательная энергия, месть, направленная на обидчика, это подходит для пахана в тюрьме, а смысл ПОСВЯЩЕНИЯ – преобразование отрицательной энергии в положительную.
– Но евреев все-таки прогнали?
– Да, их боялись, но, заметь, – Артемон снова фамильярно перешел на ты, – всячески притесняли и заставляли работать, как проклятых. А потом Фараон раскусил, в чем дело, и постановил всех прогнать, потому как ничто другое не могло помешать дальнейшему их усилению, чего только они там ни пытались придумать с младенцами, и другие хитрости. А чтобы забыли евреи все тайные познания, выведанные у египтян – носило их сорок лет по пустыне. И дарована им была Тора, чтобы жили по законам ее и не пытались овладеть тайным знанием.
– И что, помогло?
– Помогло, на время, не случайно же в Торе так длинно и подробно описано, как делать разные примитивные вещи. Но евреи – дошлый народ, пошли своим путем и придумали Каббалу.
– Не жалуешь ты евреев.
– А что мне их любить, или не помнишь, что я – это твоя гойская душа, отлетевшая во время вашего варварского обычая?
– Да ладно, будет тебе. Все-таки, Исход – весьма значительное событие…
– …наполненное, – перебил Артемон, – мелкими, но весьма любопытными деталями. Почему, к примеру, египтяне позволили им унести все золото, серебро и другие ценности, никогда не задумывался? Просто они в это время прятали самое драгоценное, что у них было – котов! Никакое золото не компенсировало бы им потерю хоть одного животного – тогда бы сила евреев сохранилась. Не случайно, вывоз котов из Египта был запрещен и карался смертной казнью. И еще один момент, который, кстати, показывает, что евреи отнюдь не глупы – история с золотым тельцом. Зная, что у них нет ни одного кота, но в большом достатке быков и коров, они попытались наладить связь с Богом через них, отсюда – золотой телец. Здесь уместно напомнить Индию: у индусов, корова – священное животное, интересно, почему, а пошло все из Египта, где Богиня Хацор, женщина с коровьей головой, почиталась гораздо раньше, чем, Котоголовая Богиня Убасти. А серапионов бык символизирует божественный смысл СИЛЫ. Евреи израсходовали на тельца все свое золото, а попробуй, заставь евреев потратиться на что-нибудь пустяковое.
– Артемон, брось свои антисемитские выпады!
– Ничего подобного, это не антисемитизм! В отсутствие Моисея, у которого никакой СВЯЗИ не было, и, поэтому вынужденно потащившегося на гору Синай, евреи попытались найти замену египетским котам и наладить связь с Богом. Прими во внимание, еврейский Бог смилостивился: “И отменил Господь зло, о котором сказал, что наведет его на народ Свой.” Пострадали же евреи не от Бога, а от Моисея только за отчаянную попытку узнать, куда им дальше идти – за попытку связи без него. Моисей устроил побоище, поняв, что и без него евреи смогут обратиться к Богу посредством нового передатчика, а он напрасно старался, перетаскивая скрижали. Потом, как водится, Моисей свалил все на Бога, а когда связи нет, то и проверить ничего нельзя, тельца-то Моисей спалил.
– Как ты лихо все передернул, Моисей у тебя не святой праотец, а аферист какой-то, – обиделся Артем, – я что-то ничего такого не слышал.
– Ну ты, допустим, вообще, мало что слышал, – нахально заявил Артемон, – когда тебя лишь немного образовать попытались, то сбежал сразу, слушать не захотел. Хоть бы Библию почитал – так и то нет. Кстати, та женщина, с которой ты сегодня встречался, правильно сказала: “Обрезание – это прямое обращение к Богу”, ну а теперь еще один парадокс – после выхода из Египта и до смерти Моисея евреев не обрезали. Обрезал же их только пришедший на смену Моисею Иисус Навин. Правда интересно, почему Моисей “забыл” один из самых основных заветов еврейского Бога?
– Хорошо, – Артему было нечего сказать, так как Библию он, к своему стыду, прочесть не удосужился, – почему тогда погибла египетская цивилизация, если она была столь сильна?
– А от силы своей и погибла, – Артемон снова несколько раз ударил хвостом по одеялу, – Фараоны в двадцать второй династии догадались, как можно преумножить силы Космоса – вместо того чтобы просто хоронить котов, они стали делать их мумии и возводили для них склепы, сохраняя их силу взаимодействия с Космосом. В определенный момент котиных мумий набралось свыше трехсот тысяч – представь себе, что на ограниченном пространстве одновременно работают триста тысяч мобильных телефонов, это просто микроволновая печь получится, которая способна изжарить любые мозги – вот Фараоны и поплатились, а с ними и вся цивилизация.
– А еврейская религия сохранилась!
– Как ты думаешь, сохранится ли она дальше, если концентрация сотовой связи на единицу населения и площади в Израиле – самая высокая в мире? – ухмыльнулся Артемон.
– Опять ты передергиваешь, причем здесь сотовая связь?
– А причем здесь еврейская религия?
– Послушай, кто из нас еврей? – засмеялся Артем. – Твоей казуистике любой раввин позавидует.
– Много ты их знаешь, только одного, да и то через отхваченный кусок известно чего, – продолжал веселиться кот.
– Ты слишком самонадеян. Не предполагал, что я могу, как Иосиф, использовать древние египетские тайны на благо еврейского народа?
Артемон перестал улыбаться, почесал лапой за ухом, и, казалось, его рыжий мохнатый лоб пересекла морщина.
– Не думаю, – сказал он, – во-первых, еще не известно, какая кровь в тебе пересилит, кровь Фараонов, знаешь, – дело нешуточное. Во-вторых, связь с Космосом – не такая уже и тайна, довольно многие ей владеют, и каббалисты в том числе. Скорее, все дело в силе взаимодействия. А в-третьих, и это, пожалуй, главное: тот, кто владеет силами Космоса – ответствен, ему запрещены многие вещи. Можешь, например, смотаться в Иерихон и разорить местное казино, но такие шалости даром не проходят, я не про местную мафию и полицию – они реальной силой не обладают, а про другую ответственность.
– Какую же?
– Этого нельзя объяснить, это надо понять, ты сам должен понять, что РАЗРЕШЕНО, а что нет, для чего тебя и пригласили, и телефон дали. – После чего кот упрыгнул куда-то в сторону.
Артем оказался парящим над какими-то постройками, над каким-то древним городом, в котором после некоторого усилия узнал старую часть Иерусалима, Стену Плача, прилепившуюся под боком огромной мечети, потом все заволокло не то дымкой, не то туманом…
6
Сороковой весной правления Великого Фараона Осоркона Седьмого, за два месяца до подъема воды в священной реке Нил, в самом разгаре первого весеннего праздника в честь покровительницы фараона Богини Убасти, племянник фараона Ахмес, его наместник в городе Гераклиополисе, сидя в своей резиденции в кругу семьи и преданных друзей почувствовал необъяснимую тоску. Отблесками факелов резала глаз кровавая медь посуды, пресными стали изысканная еда и отборное пиво, нежнейшее мясо жертвенного молочного теленка застревало в зубах, вызывая гримасу, лесть гостей раздражала, а музыкантов он, неслыханное дело, отправил восвояси голодными, чтобы в следующий раз поменьше шумели. Один был Ахмес посреди веселья, две старшие дочери откровенно кокетничали с женихами, изредка поглядывая в сторону трона, младшая, как всегда, держалась поодаль от шума, а шестнадцатилетний сын Хори надменно помыкал городской знатью.
Оглядев сотрапезников, изрядно нагрузившихся пивом, Ахмес с горечью подумал, что он уже столько лет один, что Боги, должно быть, забыли старое заклятье, да и Хори может уже жениться и унаследовать престол в Гераклеополисе, а ему нужна в старости спокойная мудрая женщина, какой когда-то была его Бактре, а не прыткие молодые рабыни, вначале дрожащие от страха, а потом вытворяющие такое, что на следующий день ломит кости, и страдают государственные дела. На этой мысли праздник окончательно потускнел, пиво надавило на желудок и шибануло в нос кислой отрыжкой, и Ахмес сморщился от отвращения. Тяжело поднялся Ахмес, кликнул слуг и удалился в свои покои.
И сморил Ахмеса сон.
Приснилось ему, что идет он со своим сыном Хори по берегу полноводного ручья среди зеленых дерев и щебета птиц, среди красивых цветов и журчания воды. Расступилась перед ним тропа, и открылась взору его купальня на берегу, обрамленная высокими скалами и цветами лотоса, и оглушил его звук падающего со скал водопада, и ослепило взор его солнце, играющее лучами в потоках воды. Увидел Ахмес, что четыре прекрасные нагие девы плещутся в купальне, и переполнилось тело его желанием. Увидели прекрасные девы Ахмеса и его сына Хори, и поманили их к себе. Бросился Ахмес в воды ручья, а Хори остался на берегу, и увидев это, девы решили его раззадорить и бросились в стороны, а Ахмес погнался за самой прекрасной из них, и возгорелся желанием, какого давно не испытывал. Догнал Ахмес прекрасную из дев, и обнял ее, и хотел войти к ней. Но обернулась прекрасная из дев и повернула она лицо свое Ахмесу, и увидел он, что это его старшая дочь Абана. Ужас обуял Ахмеса, и бежал он в страхе на берег ручья, и взмолился перед Богами, чтобы прекратили сон его.
Но не отпустил сон Ахмеса.
И снова оказался Ахмес пред купальней, и увидел что три прекрасные девы плещутся в купальне, и нет среди них его дочери Абаны. Вновь переполнилось его тело желанием, и вновь увидели прекрасные нагие девы Ахмеса и его сына Хори, и поманили их к себе. Бросился Ахмес в воды ручья, а Хори вновь остался на берегу, и увидев это, девы бросились в стороны, а Ахмес погнался за самой прекрасной из них, и возгорелся желанием, еще сильнее прежнего. Догнал Ахмес прекрасную из дев, и обнял ее, и хотел войти к ней. Но обернулась прекрасная из дев и повернула она лицо свое Ахмесу, и увидел он, что это его средняя дочь Майати. Ужас пуще прежнего обуял Ахмеса, и бежал он в страхе из воды, и взмолился перед Богами, чтобы прекратили сон его.
Но не отпустил сон Ахмеса.
И третий раз оказался Ахмес пред купальней, и увидел что лишь две прекрасные девы плещутся в купальне, и нет среди них его дочерей Абаны и Майати. Третий раз переполнилось его тело желанием, и увидели прекрасные нагие девы Ахмеса и его сына Хори, и поманили их к себе. Третий раз бросился Ахмес в воды ручья, а Хори и сейчас остался на берегу. И увидев это, девы бросились в стороны, а Ахмес погнался за прекрасной из них, и возгорелся желанием, какого не испытывал в жизни. И догнал Ахмес прекрасную из дев, и обнял ее, и хотел войти к ней. Но обернулась дева и повернула она лицо свое Ахмесу, и увидел он, что это его младшая дочь Нинетис, так похожая на его Бактре. И такой ужас обуял Ахмеса, что силы оставили его, и очнулся он на берегу рядом со своим сыном Хори, спасшим его из воды, и взмолился перед Богами, чтобы прекратили сон его.
Но не отпустил сон Ахмеса и теперь.
И был ему голос свыше, и обратился голос к его БА – душе его – и сказал ему голос: трижды был ты, Ахмес, испытан и выдержал испытание. Будешь ты вознагражден – поднимись и обрати взор в купальню – жена твоя Бактре ждет тебя, иди, утоли свое желание. Поднял глаза Ахмес, и слезы застлали взор ему, и бросился он в воды ручья. И тело его переполнилось желанием, и вошло желание в член его так, что помутилось сознание его. Увидел он, что жена его Бактре ждет на ложе из лотусов, и вошел он к ней, и утолил желание свое, как не утолял никогда при жизни Бактре. Раскрыл Ахмес глаза, и поднялась жена его Бактре с ложа своего, и увидел Ахмес, что не Бактре это была, но сама Великая Богиня Убасти.
И оставил, наконец, сон Ахмеса.
В ужасе проснулся Ахмес, и увидел, что это только сон и, что мокра его постель. Но страх не оставлял, его мутная волна накрыла Ахмеса с головой и затрясла в потных объятиях.
– Юсенеб… – слабо простонал он, а потом, уже крикнул голосом, срывающимся от отчаяния, – Юсенеб! Юсенеба ко мне!!
Он был всегда, этот старый раб, вырастивший Ахмеса, а потом и сына его Хори, благородный пленник, знавший языки бродяг, доставшийся Фараону в той давней войне, на которой погиб отец Ахмеса, великий воин, как любил повторять Осоркон Седьмой, женивший подросшего племянника на младшей своей дочери и отославший его управлять Гераклеополисом. Он всегда был стар, этот мудрец и толкователь снов, знавший власть и почет, с лицом, по счастью не задетым бичом, но прорезанным судьбой. Никто не знал, сколько лет насчитал Юсенеб на своем веку свободы и рабства, потом снова недавней свободы, дарованной Ахмесом, когда вырос Хори, и исполнилось ему четырнадцать. Я останусь здесь, в твоем доме, если позволишь, сказал тогда Юсенеб, мне не дойти до своей земли, а умирать под кустом, как бродяга, мне претит. Дай мне кров, а пропитание я найду себе сам. А если я буду тебе нужен, то вот он я – рядом.
Как предсказал Юсенеб, так и было: Ахмес бушевал, когда родилась Нинетис, его третья дочь подряд. За спиной шептались, а он выливал свою досаду на Бактре и вымещал на слугах, боявшихся показываться на глаза. Он бросал в Юсенеба чашей, в которой тот подавал ему пиво, дававшее забытье и тяжелый сон. Как и ныне, был тогда страшный сон, бросивший в жар, давно забытый сон, загнанный так далеко, что лишь Юсенеб его помнил, но хранил молчание.
– Боги устали от войн, – цедил слова Юсенеб, – они посылают тебе, Ахмес, дочерей, желая тебе добра и мира. Смирись… А если хочешь ты сына, то дорогой ценой заплатишь ты за него – жизнью жены своей Бактре.
Хори растил Юсенеб…
Долго молчал он, склонившись подле господского ложа, рассеянно перебирая шерсть вскочившего на колени кота. Его плечи согнула усталость, сквозившая даже во взгляде, когда он поднял глаза на сидящего перед ним Ахмеса.
– К себе тебя требуют Боги, и обретешь ты вновь свою Бактре, – проговорил, наконец, Юсенеб. – Готовься, с подъемом воды в Великой Реке призовет тебя к себе Осирис.
Настал черед молчать Ахмесу.
– Но как же? Мы не ведем сейчас войн, и возраст мой еще не столь велик, да и дочерей я не выдал замуж.
– Не тревожься за дочерей, они под защитой Убасти, и на то был дан тебе знак…
– А Хори? – перебил Ахмес, – Он еще юн и горяч, и дерзок, ты лучше меня изучил его нрав. Что предназначено Хори?
– Не знаю, – вздохнул Юсенеб, – все зависит от Хори. Мальчик талантлив, и я передал ему все, что послали мне Боги за мою долгую жизнь. Но ты прав, он юн и горяч, и обделен терпеньем, а мудрость – удел терпеливых. Только сама Убасти может ответить тебе, если есть на то ее воля.
Встал Ахмес, кликнул своих слуг и рабов, и приказал нести себя в Храм Девяти Богов, что на холме подле Гераклиополиса, куда не доходят воды Священной Реки Нил даже во время самого сильного подъема. Вошел Ахмес в храм, и приказал оставить его наедине с Богами. И когда вышел последний из слуг, приблизился он к Котоголовой Богине и пал пред ней ниц. Долго лежал Ахмес на холодных камнях Храма, пока не догорел над ним с шипеньем самый последний факел, пока не отступила ночь, и первый луч утреннего солнца не проник в Храм и не осветил лик Великой Богини Убасти. И это был знак Ахмесу.
Обратил Ахмес взор на Великую Убасти, и сказал:
– О, Великая Богиня, был мне сон, но не осмелюсь я рассказать его.
– Знаю, Ахмес, – ответила Великая Убасти, – грех совершил ты, возжелав Богиню твою. И этой жизнью поплатишься ты за свой грех, но вознагражден будешь за испытания твои, и когда начнет подниматься вода Священной Реки, воссоединишься ты с женой твоей Бактре. Но помни, не только на тебе грех лежит, но и на сыне твоем, что не отвратил тебя от твоих помыслов. Но очистится сын твой, Хори, и искупит свой грех, совершив жертвоприношение в храме Убасти, что в Бубастисе, и получит благословение наместника моего в земле Верхней и в земле Нижней Великого Фараона Осоркона. Вели – снарядить корабль в Бубастис, вели – взойти на корабль сыну твоему, Хори, и дочерям твоим, Абане, Майате и Нинетис, вели – взять на корабль лучших быков твоих, вели – детям твоим принести дар в Храм Убасти, что в Бубастисе. И совершат они назначение свое, что начертано им, но пусть знают: никому не дано тревожить покой Фараонов и пытаться завладеть их силой, иначе – постигнет их горе. Иди же, Ахмес и прикажи сделать, как я велю.
Кликнул своих слуг и рабов Ахмес, и приказал возвращаться во дворец. Во дворце же сказали ему, что дожидается его посланник – гонец Великого Фараона Осоркона Седьмого. Поведал ему гонец, что ожидается в городе Бубастисе небывалый праздник в честь сорокового года царствования Фараона Осоркона, а также в честь Покровительницы Фараона Великой Богини Убасти, и приглашает Фараон Ахмеса и детей его посетить Бубастис, принести жертву и получить благословение Фараоново.
Повелел Ахмес принять посланника, накормить его лучшей едой и разместить, как почетного гостя, во дворце Ахмеса. И еще повелел снарядить корабль в Бубастис и погрузить на корабль лучших быков, как велела ему Великая Убасти. Призвал Ахмес своих детей – сына своего Хори и дочерей Абану, Майати и Нинетис – и сказал им:
– Господин наш, Великий Фараон Осоркон желает видеть вас и дать вам благословение свое. Приглашает он вас быть его гостями на празднестве в честь Великой Богини Убасти, что в Бубастисе, и вмести с ним принести свою жертву Великой Убасти.
– А ты, отец, – спросил его Хори, – разве не отправишься ты с нами посетить своего дядю, Великого Фараона Осоркона?
– Нет, мой сын, было мне видение, и открыла мне Великая Богиня Убасти, Госпожа наша, что жить мне осталось немного, а потом воссоединюсь я с женой моей и матерью вашей Бактре. Ты же, сын мой, станешь правителем Гераклиополиса, наместником Господина нашего Великого Фараона Осоркона. Взойди на корабль и отправляйся вместе с твоими сестрами в Бубастис и передай Великому Осоркону приветствие мое, и скажи, что уготовано мне готовиться в путь иной. Поклонись могилам предков, но помни: не тревожь покой Великих Фараонов – и не постигнет тебя несчастие. Не пытайся завладеть силой Фараонов – их сила в мудрости, а мудрость – удел терпеливых. Идите же, и отправляйтесь не мешкая.
– Юсенеб? – морщась от окрестных запахов, Ахмес вошел в темную каморку старика, на заднем дворе среди лачуг прислуги, вспугнув порскнувшего из-под ног кота. – Ты здесь?
– Где мне еще быть? Силы мои уже не те, чтобы шататься по базару, хотя бродяги могут рассказать много интересного.
– Юсенеб, я прошу оказать мне последнюю услугу, – тень господина неуклюже колыхалась на фоне светлого полога двери, тогда как старик возлежал на куче довольно чистого, как отметил Ахмес, тряпья. – Не оставляй Хори, отправляйся с ним в Бубастис.
– Мне едва хватает сил доковылять до базара и послушать последние новости, а ты хочешь, чтобы я дошел до берега Нила, уже не говоря о том, что я с трудом переношу качку, – старик вспомнил о набитом потными телами рабов душном трюме фараоновой галеры.
– Я знаю, что тебе это не легко, но тебе не придется ступать и шага – я дам тебе свои носилки и рабов.
Глаза старика блеснули в темноте и погасли, или это были глаза прокравшегося за его спиной кота, кто знает.
– Боги, Боги, все возвращается, – молвил он тихо, может, только про себя, но Ахмесу стало не по себе.
– Так что? – вновь спросил Ахмес, не дождавшись ответа.
– Одно условие, – старик приподнялся с тряпок, – я хочу напоследок увидеть Сфинкса, что в Гизе. Не откажи и ты мне в последней просьбе.
– Сколько тебе лет, Юсенеб?
– Мне было сорок в год той давней войны, когда умер твой отец, а тебе было три года, значит, сейчас мне семьдесят девять.
– Откуда ты пришел? И на каком языке ты говоришь с бродягами?
– Я уже забыл свою землю, и, кажется, те люди до сих пор с Фараоном в ссоре. Я пойду с Хори, а за носилки – спасибо.
– Юсенеб, присмотри за Хори, он хочет стать Фараоном Египта, а это опасно – желать быть Фараоном, он молод и может наделать ошибок.
– Как когда-то твой отец.
– Что ты сказал?
– Так тогда говорили, когда тебе было три года, но никого из тех воинов не осталось, а я делал вид, что местный язык мне не понятен, и выжил, как видишь.
– Но Фараон заменил мне отца, и я его чту, как родного.
– Кровь изменить невозможно. Я отправлюсь с Хори, чтобы не разделил он участь деда.
– Юсенеб! – Ахмес опустился на тряпки. – В первый раз я слышу столь странные речи – расскажи мне, как умер отец.
Юсенеб помолчал. Он долго кряхтел, собираясь то ли с силами, то ли с мыслями, ворочаясь на своем странном, мгновенно ставшим нестерпимо жестким ложе. Кот заволновался, закрутился, путаясь в тряпках, выскочил с мявом наружу, потом вернулся обратно, прыгнул к Юсенебу на колени, и зарылся мордой в морщинистую шею. Ахмес тоже молчал.
– Все было кончено, – молвил, наконец, Юсенеб, – я проиграл ту битву и был пленен твоим отцом. То было сраженье достойных друг друга, и мои войска были сильнее, но твой отец обладал СИЛОЙ, и он ее использовал, не устояв перед искушением. Он знал, в ту самую минуту, еще разгоряченный боем, что будет наказан, но представить не мог, что это будет так скоро. Меня привели к нему, и он подошел ко мне вплотную, чтобы лично поднять забрало, ибо рабам не позволено срывать доспехи с поверженного царя. Он протянул руку, и в тот же момент его пронзила стрела. Я и сейчас готов поклясться, что никто из моих воинов не мог это сделать. Стрелок был так близко, и сила была такова, что пройдя насквозь, стрела уперлась мне в грудь, оставив кровавый след. Мы оба упали, и наша кровь смешалась, и умирая, твой отец передал мне свой дар и наказал мне беречь тебя, его сына. А еще он велел выдернуть оперение той стрелы и приложить ему к левому плечу. Он сказал, что вернется в этот мир, и знаком тому будет трилистник на левом плече от стрелы, отнявшей его жизнь.
Ахмес опустился рядом на ложе и закрыл руками лицо.
– Ты молчал, – глухо сказал он, – ты молчал все эти годы. Мне так хорошо знаком этот трилистник на плече Хори. И тот сон – ты помнишь, до рождения Хори был мне сон – мне явился отец и сказал, что скоро вернется и посчитается с Фараоном, а Бактре – дочь Осоркона. Так вот почему Хори признает только тебя…
– То было смутное время… Осоркон знал, что после победы он не сравнится по популярности с твоим отцом, и решил убить его. Он не задумываясь убил бы и тебя, если бы ты представлял для него опасность, я уж не говорю о Хори – он приказал бы уничтожить его, если бы только узнал, что в теле Хори живет душа его брата. Да и тебе бы не поздоровилось, и твоим дочерям. А Бактре рано или поздно догадалась бы, что происходит, и из любви к отцу могла пожертвовать сыном.
– И ты не воспользовался переданной тебе силой, чтобы уничтожить тех, кто принес тебе столько страданий?
– Это не принесло бы добра и было бы жестоко наказано. Вспомни отца, у него был выбор: спастись бегством и пожертвовать братом, или применить свою СИЛУ, зная, что возмездие неотвратимо. Он выбрал второе, и погиб от руки спасенного им же брата.
– А Хори?
– Пришло время передать ему все, что я знаю, а точнее, вернуть ему СИЛУ, которая принадлежит ему по праву.
– Что ждет его, он будет Фараоном?
– Если Богам будет угодно… Такие, как он, сами чертят свою судьбу, им многое дано, но на них лежит обязанность. А я – лишь слуга, и было угодно Богам вверить мне лишь малую долю того, чем обладал твой отец, и просил передать твоему сыну.
– Юсенеб, я хочу попрощаться с тобой перед смертью, вернись…
– Если вернусь я с миром, а сейчас, прошу, оставь меня.
Оглядев сотрапезников, изрядно нагрузившихся пивом, Ахмес с горечью подумал, что он уже столько лет один, что Боги, должно быть, забыли старое заклятье, да и Хори может уже жениться и унаследовать престол в Гераклеополисе, а ему нужна в старости спокойная мудрая женщина, какой когда-то была его Бактре, а не прыткие молодые рабыни, вначале дрожащие от страха, а потом вытворяющие такое, что на следующий день ломит кости, и страдают государственные дела. На этой мысли праздник окончательно потускнел, пиво надавило на желудок и шибануло в нос кислой отрыжкой, и Ахмес сморщился от отвращения. Тяжело поднялся Ахмес, кликнул слуг и удалился в свои покои.
И сморил Ахмеса сон.
Приснилось ему, что идет он со своим сыном Хори по берегу полноводного ручья среди зеленых дерев и щебета птиц, среди красивых цветов и журчания воды. Расступилась перед ним тропа, и открылась взору его купальня на берегу, обрамленная высокими скалами и цветами лотоса, и оглушил его звук падающего со скал водопада, и ослепило взор его солнце, играющее лучами в потоках воды. Увидел Ахмес, что четыре прекрасные нагие девы плещутся в купальне, и переполнилось тело его желанием. Увидели прекрасные девы Ахмеса и его сына Хори, и поманили их к себе. Бросился Ахмес в воды ручья, а Хори остался на берегу, и увидев это, девы решили его раззадорить и бросились в стороны, а Ахмес погнался за самой прекрасной из них, и возгорелся желанием, какого давно не испытывал. Догнал Ахмес прекрасную из дев, и обнял ее, и хотел войти к ней. Но обернулась прекрасная из дев и повернула она лицо свое Ахмесу, и увидел он, что это его старшая дочь Абана. Ужас обуял Ахмеса, и бежал он в страхе на берег ручья, и взмолился перед Богами, чтобы прекратили сон его.
Но не отпустил сон Ахмеса.
И снова оказался Ахмес пред купальней, и увидел что три прекрасные девы плещутся в купальне, и нет среди них его дочери Абаны. Вновь переполнилось его тело желанием, и вновь увидели прекрасные нагие девы Ахмеса и его сына Хори, и поманили их к себе. Бросился Ахмес в воды ручья, а Хори вновь остался на берегу, и увидев это, девы бросились в стороны, а Ахмес погнался за самой прекрасной из них, и возгорелся желанием, еще сильнее прежнего. Догнал Ахмес прекрасную из дев, и обнял ее, и хотел войти к ней. Но обернулась прекрасная из дев и повернула она лицо свое Ахмесу, и увидел он, что это его средняя дочь Майати. Ужас пуще прежнего обуял Ахмеса, и бежал он в страхе из воды, и взмолился перед Богами, чтобы прекратили сон его.
Но не отпустил сон Ахмеса.
И третий раз оказался Ахмес пред купальней, и увидел что лишь две прекрасные девы плещутся в купальне, и нет среди них его дочерей Абаны и Майати. Третий раз переполнилось его тело желанием, и увидели прекрасные нагие девы Ахмеса и его сына Хори, и поманили их к себе. Третий раз бросился Ахмес в воды ручья, а Хори и сейчас остался на берегу. И увидев это, девы бросились в стороны, а Ахмес погнался за прекрасной из них, и возгорелся желанием, какого не испытывал в жизни. И догнал Ахмес прекрасную из дев, и обнял ее, и хотел войти к ней. Но обернулась дева и повернула она лицо свое Ахмесу, и увидел он, что это его младшая дочь Нинетис, так похожая на его Бактре. И такой ужас обуял Ахмеса, что силы оставили его, и очнулся он на берегу рядом со своим сыном Хори, спасшим его из воды, и взмолился перед Богами, чтобы прекратили сон его.
Но не отпустил сон Ахмеса и теперь.
И был ему голос свыше, и обратился голос к его БА – душе его – и сказал ему голос: трижды был ты, Ахмес, испытан и выдержал испытание. Будешь ты вознагражден – поднимись и обрати взор в купальню – жена твоя Бактре ждет тебя, иди, утоли свое желание. Поднял глаза Ахмес, и слезы застлали взор ему, и бросился он в воды ручья. И тело его переполнилось желанием, и вошло желание в член его так, что помутилось сознание его. Увидел он, что жена его Бактре ждет на ложе из лотусов, и вошел он к ней, и утолил желание свое, как не утолял никогда при жизни Бактре. Раскрыл Ахмес глаза, и поднялась жена его Бактре с ложа своего, и увидел Ахмес, что не Бактре это была, но сама Великая Богиня Убасти.
И оставил, наконец, сон Ахмеса.
В ужасе проснулся Ахмес, и увидел, что это только сон и, что мокра его постель. Но страх не оставлял, его мутная волна накрыла Ахмеса с головой и затрясла в потных объятиях.
– Юсенеб… – слабо простонал он, а потом, уже крикнул голосом, срывающимся от отчаяния, – Юсенеб! Юсенеба ко мне!!
Он был всегда, этот старый раб, вырастивший Ахмеса, а потом и сына его Хори, благородный пленник, знавший языки бродяг, доставшийся Фараону в той давней войне, на которой погиб отец Ахмеса, великий воин, как любил повторять Осоркон Седьмой, женивший подросшего племянника на младшей своей дочери и отославший его управлять Гераклеополисом. Он всегда был стар, этот мудрец и толкователь снов, знавший власть и почет, с лицом, по счастью не задетым бичом, но прорезанным судьбой. Никто не знал, сколько лет насчитал Юсенеб на своем веку свободы и рабства, потом снова недавней свободы, дарованной Ахмесом, когда вырос Хори, и исполнилось ему четырнадцать. Я останусь здесь, в твоем доме, если позволишь, сказал тогда Юсенеб, мне не дойти до своей земли, а умирать под кустом, как бродяга, мне претит. Дай мне кров, а пропитание я найду себе сам. А если я буду тебе нужен, то вот он я – рядом.
Как предсказал Юсенеб, так и было: Ахмес бушевал, когда родилась Нинетис, его третья дочь подряд. За спиной шептались, а он выливал свою досаду на Бактре и вымещал на слугах, боявшихся показываться на глаза. Он бросал в Юсенеба чашей, в которой тот подавал ему пиво, дававшее забытье и тяжелый сон. Как и ныне, был тогда страшный сон, бросивший в жар, давно забытый сон, загнанный так далеко, что лишь Юсенеб его помнил, но хранил молчание.
– Боги устали от войн, – цедил слова Юсенеб, – они посылают тебе, Ахмес, дочерей, желая тебе добра и мира. Смирись… А если хочешь ты сына, то дорогой ценой заплатишь ты за него – жизнью жены своей Бактре.
Хори растил Юсенеб…
Долго молчал он, склонившись подле господского ложа, рассеянно перебирая шерсть вскочившего на колени кота. Его плечи согнула усталость, сквозившая даже во взгляде, когда он поднял глаза на сидящего перед ним Ахмеса.
– К себе тебя требуют Боги, и обретешь ты вновь свою Бактре, – проговорил, наконец, Юсенеб. – Готовься, с подъемом воды в Великой Реке призовет тебя к себе Осирис.
Настал черед молчать Ахмесу.
– Но как же? Мы не ведем сейчас войн, и возраст мой еще не столь велик, да и дочерей я не выдал замуж.
– Не тревожься за дочерей, они под защитой Убасти, и на то был дан тебе знак…
– А Хори? – перебил Ахмес, – Он еще юн и горяч, и дерзок, ты лучше меня изучил его нрав. Что предназначено Хори?
– Не знаю, – вздохнул Юсенеб, – все зависит от Хори. Мальчик талантлив, и я передал ему все, что послали мне Боги за мою долгую жизнь. Но ты прав, он юн и горяч, и обделен терпеньем, а мудрость – удел терпеливых. Только сама Убасти может ответить тебе, если есть на то ее воля.
Встал Ахмес, кликнул своих слуг и рабов, и приказал нести себя в Храм Девяти Богов, что на холме подле Гераклиополиса, куда не доходят воды Священной Реки Нил даже во время самого сильного подъема. Вошел Ахмес в храм, и приказал оставить его наедине с Богами. И когда вышел последний из слуг, приблизился он к Котоголовой Богине и пал пред ней ниц. Долго лежал Ахмес на холодных камнях Храма, пока не догорел над ним с шипеньем самый последний факел, пока не отступила ночь, и первый луч утреннего солнца не проник в Храм и не осветил лик Великой Богини Убасти. И это был знак Ахмесу.
Обратил Ахмес взор на Великую Убасти, и сказал:
– О, Великая Богиня, был мне сон, но не осмелюсь я рассказать его.
– Знаю, Ахмес, – ответила Великая Убасти, – грех совершил ты, возжелав Богиню твою. И этой жизнью поплатишься ты за свой грех, но вознагражден будешь за испытания твои, и когда начнет подниматься вода Священной Реки, воссоединишься ты с женой твоей Бактре. Но помни, не только на тебе грех лежит, но и на сыне твоем, что не отвратил тебя от твоих помыслов. Но очистится сын твой, Хори, и искупит свой грех, совершив жертвоприношение в храме Убасти, что в Бубастисе, и получит благословение наместника моего в земле Верхней и в земле Нижней Великого Фараона Осоркона. Вели – снарядить корабль в Бубастис, вели – взойти на корабль сыну твоему, Хори, и дочерям твоим, Абане, Майате и Нинетис, вели – взять на корабль лучших быков твоих, вели – детям твоим принести дар в Храм Убасти, что в Бубастисе. И совершат они назначение свое, что начертано им, но пусть знают: никому не дано тревожить покой Фараонов и пытаться завладеть их силой, иначе – постигнет их горе. Иди же, Ахмес и прикажи сделать, как я велю.
Кликнул своих слуг и рабов Ахмес, и приказал возвращаться во дворец. Во дворце же сказали ему, что дожидается его посланник – гонец Великого Фараона Осоркона Седьмого. Поведал ему гонец, что ожидается в городе Бубастисе небывалый праздник в честь сорокового года царствования Фараона Осоркона, а также в честь Покровительницы Фараона Великой Богини Убасти, и приглашает Фараон Ахмеса и детей его посетить Бубастис, принести жертву и получить благословение Фараоново.
Повелел Ахмес принять посланника, накормить его лучшей едой и разместить, как почетного гостя, во дворце Ахмеса. И еще повелел снарядить корабль в Бубастис и погрузить на корабль лучших быков, как велела ему Великая Убасти. Призвал Ахмес своих детей – сына своего Хори и дочерей Абану, Майати и Нинетис – и сказал им:
– Господин наш, Великий Фараон Осоркон желает видеть вас и дать вам благословение свое. Приглашает он вас быть его гостями на празднестве в честь Великой Богини Убасти, что в Бубастисе, и вмести с ним принести свою жертву Великой Убасти.
– А ты, отец, – спросил его Хори, – разве не отправишься ты с нами посетить своего дядю, Великого Фараона Осоркона?
– Нет, мой сын, было мне видение, и открыла мне Великая Богиня Убасти, Госпожа наша, что жить мне осталось немного, а потом воссоединюсь я с женой моей и матерью вашей Бактре. Ты же, сын мой, станешь правителем Гераклиополиса, наместником Господина нашего Великого Фараона Осоркона. Взойди на корабль и отправляйся вместе с твоими сестрами в Бубастис и передай Великому Осоркону приветствие мое, и скажи, что уготовано мне готовиться в путь иной. Поклонись могилам предков, но помни: не тревожь покой Великих Фараонов – и не постигнет тебя несчастие. Не пытайся завладеть силой Фараонов – их сила в мудрости, а мудрость – удел терпеливых. Идите же, и отправляйтесь не мешкая.
– Юсенеб? – морщась от окрестных запахов, Ахмес вошел в темную каморку старика, на заднем дворе среди лачуг прислуги, вспугнув порскнувшего из-под ног кота. – Ты здесь?
– Где мне еще быть? Силы мои уже не те, чтобы шататься по базару, хотя бродяги могут рассказать много интересного.
– Юсенеб, я прошу оказать мне последнюю услугу, – тень господина неуклюже колыхалась на фоне светлого полога двери, тогда как старик возлежал на куче довольно чистого, как отметил Ахмес, тряпья. – Не оставляй Хори, отправляйся с ним в Бубастис.
– Мне едва хватает сил доковылять до базара и послушать последние новости, а ты хочешь, чтобы я дошел до берега Нила, уже не говоря о том, что я с трудом переношу качку, – старик вспомнил о набитом потными телами рабов душном трюме фараоновой галеры.
– Я знаю, что тебе это не легко, но тебе не придется ступать и шага – я дам тебе свои носилки и рабов.
Глаза старика блеснули в темноте и погасли, или это были глаза прокравшегося за его спиной кота, кто знает.
– Боги, Боги, все возвращается, – молвил он тихо, может, только про себя, но Ахмесу стало не по себе.
– Так что? – вновь спросил Ахмес, не дождавшись ответа.
– Одно условие, – старик приподнялся с тряпок, – я хочу напоследок увидеть Сфинкса, что в Гизе. Не откажи и ты мне в последней просьбе.
– Сколько тебе лет, Юсенеб?
– Мне было сорок в год той давней войны, когда умер твой отец, а тебе было три года, значит, сейчас мне семьдесят девять.
– Откуда ты пришел? И на каком языке ты говоришь с бродягами?
– Я уже забыл свою землю, и, кажется, те люди до сих пор с Фараоном в ссоре. Я пойду с Хори, а за носилки – спасибо.
– Юсенеб, присмотри за Хори, он хочет стать Фараоном Египта, а это опасно – желать быть Фараоном, он молод и может наделать ошибок.
– Как когда-то твой отец.
– Что ты сказал?
– Так тогда говорили, когда тебе было три года, но никого из тех воинов не осталось, а я делал вид, что местный язык мне не понятен, и выжил, как видишь.
– Но Фараон заменил мне отца, и я его чту, как родного.
– Кровь изменить невозможно. Я отправлюсь с Хори, чтобы не разделил он участь деда.
– Юсенеб! – Ахмес опустился на тряпки. – В первый раз я слышу столь странные речи – расскажи мне, как умер отец.
Юсенеб помолчал. Он долго кряхтел, собираясь то ли с силами, то ли с мыслями, ворочаясь на своем странном, мгновенно ставшим нестерпимо жестким ложе. Кот заволновался, закрутился, путаясь в тряпках, выскочил с мявом наружу, потом вернулся обратно, прыгнул к Юсенебу на колени, и зарылся мордой в морщинистую шею. Ахмес тоже молчал.
– Все было кончено, – молвил, наконец, Юсенеб, – я проиграл ту битву и был пленен твоим отцом. То было сраженье достойных друг друга, и мои войска были сильнее, но твой отец обладал СИЛОЙ, и он ее использовал, не устояв перед искушением. Он знал, в ту самую минуту, еще разгоряченный боем, что будет наказан, но представить не мог, что это будет так скоро. Меня привели к нему, и он подошел ко мне вплотную, чтобы лично поднять забрало, ибо рабам не позволено срывать доспехи с поверженного царя. Он протянул руку, и в тот же момент его пронзила стрела. Я и сейчас готов поклясться, что никто из моих воинов не мог это сделать. Стрелок был так близко, и сила была такова, что пройдя насквозь, стрела уперлась мне в грудь, оставив кровавый след. Мы оба упали, и наша кровь смешалась, и умирая, твой отец передал мне свой дар и наказал мне беречь тебя, его сына. А еще он велел выдернуть оперение той стрелы и приложить ему к левому плечу. Он сказал, что вернется в этот мир, и знаком тому будет трилистник на левом плече от стрелы, отнявшей его жизнь.
Ахмес опустился рядом на ложе и закрыл руками лицо.
– Ты молчал, – глухо сказал он, – ты молчал все эти годы. Мне так хорошо знаком этот трилистник на плече Хори. И тот сон – ты помнишь, до рождения Хори был мне сон – мне явился отец и сказал, что скоро вернется и посчитается с Фараоном, а Бактре – дочь Осоркона. Так вот почему Хори признает только тебя…
– То было смутное время… Осоркон знал, что после победы он не сравнится по популярности с твоим отцом, и решил убить его. Он не задумываясь убил бы и тебя, если бы ты представлял для него опасность, я уж не говорю о Хори – он приказал бы уничтожить его, если бы только узнал, что в теле Хори живет душа его брата. Да и тебе бы не поздоровилось, и твоим дочерям. А Бактре рано или поздно догадалась бы, что происходит, и из любви к отцу могла пожертвовать сыном.
– И ты не воспользовался переданной тебе силой, чтобы уничтожить тех, кто принес тебе столько страданий?
– Это не принесло бы добра и было бы жестоко наказано. Вспомни отца, у него был выбор: спастись бегством и пожертвовать братом, или применить свою СИЛУ, зная, что возмездие неотвратимо. Он выбрал второе, и погиб от руки спасенного им же брата.
– А Хори?
– Пришло время передать ему все, что я знаю, а точнее, вернуть ему СИЛУ, которая принадлежит ему по праву.
– Что ждет его, он будет Фараоном?
– Если Богам будет угодно… Такие, как он, сами чертят свою судьбу, им многое дано, но на них лежит обязанность. А я – лишь слуга, и было угодно Богам вверить мне лишь малую долю того, чем обладал твой отец, и просил передать твоему сыну.
– Юсенеб, я хочу попрощаться с тобой перед смертью, вернись…
– Если вернусь я с миром, а сейчас, прошу, оставь меня.