Страница:
Во дворе под ним уже поднялся переполох, там бестолково бегали многочисленные стражники с факелами, пищалями и секирами, не понимавшие, кого и где ловить. На разные лады матерились и богохульствовали опричники, наконец выбежавшие из пиршественной залы во двор, но тоже плохо соображавшие насчет дальнейших действий. Они были твердо уверены, что, выпрыгнув из окна, проклятый дружинник будет непременно спускаться вниз и прорываться через двор. Им и в голову не могло прийти, что Михась, наоборот, полезет наверх, на высокие крыши дворца.
Достигнув верхнего крайнего купола, похожего на луковицу и увенчанного золоченым петушком, Михась вынул из кармана шаровар небольшое огниво, на которое не обратил никакого внимания обыскивавший его опричник, и свернутый в колечко тонкий фитиль.
Леший размотал фитиль, высек искру, поджег его кончик. Фитиль, разбрасывая искры, вспыхнул неожиданно ярким пламенем особого зеленоватого цвета. Михась подвесил горящий жгут на маковку с наружной стороны, а сам укрылся за внутренней стороной луковицы. Примерно через минуту леший услышал легкий короткий удар чего-то острого в деревянный бок купола. Он выглянул из-за своего укрытия и увидел в свете догоравшего фитиля стрелу, воткнувшуюся в то место, над которым полыхал зеленый огонек. Леший протянул руку и нащупал привязанный к стреле тонкий прочный линь. Не теряя времени, Михась принялся тянуть линь и скоро держал в руках более толстую и прочную веревку. Он сунул стрелу за голенище сапога, обретя тем самым какое ни на есть оружие и одновременно сбивая с толку будущих расследователей его ухода, намертво морским узлом закрепил веревку на маковке купола, снял поясной ремень, петлей захлестнул его на веревке и соскользнул с крыши дворца, бесшумно и стремительно проехав до сторожевой вышки, пристроенной к частоколу ограды. Мягко спружинив ногами о резной столб, поддерживающий навес над наблюдательной площадкой вышки, Михась спрыгнул за невысокий бортик, окружавший площадку, и, чуть не споткнувшись о тело лежащего там часового, очутился в объятиях подстраховавшего его прыжок Разика.
…Когда стало смеркаться, Разик и особники, замаскировавшиеся в прибрежных кустах протекавшей недалеко от дворцовой ограды Неглинной, подползли поближе и остались лежать в траве, внимательно наблюдая за освещенными окнами пиршественной залы, слегка возвышающимися над частоколом, и за часовым, расхаживающим по небольшой площадке ближайшей к ним сторожевой вышки. Лешим видна была только его высокая шапка и секира с огромным широким лезвием, совершенно непригодная для отражения неожиданного нападения и способная лишь производить издали устрашающий эффект на малоопытного наблюдателя.
Разик понимал, что его лучший друг, без оружия и какого-либо прикрытия, сейчас ведет смертный бой и, может быть, находится на волоске от гибели. Поэтому десятник, оставаясь внешне спокойным, переживал, пожалуй, самые тревожные минуты в своей жизни. Свинцовая тяжесть, лежащая на его сердце, усугублялась сознанием, что он, имея под рукой троих бойцов и троих особников, прекрасно вооруженных и подготовленных, не имел права ринуться на выручку другу, разнести к чертям это гнездо душегубства, кровавым чирьем вскочившее на теле родной страны. Увидев в ярко освещенном окне пиршественной залы мелькнувший силуэт и услышав условный свист, Разик испытал такое огромное облегчение, что, казалось, мог бы воспарить над землей. Впрочем, именно это ему и предстояло сейчас сделать.
Судя по едва виднеющейся шапке и секире, часовой отошел к противоположному от частокола краю вышки и наблюдал за происходящим внутри дворцовой ограды. Шум и крики, звучавшие во дворе, отчетливо доносились до леших.
– Вперед, – радостным шепотом скомандовал Разик.
Двое его бойцов и один из особников поочередно, короткими бросками, достигли ограды. Первый подбежавший встал во весь рост, спиной к частоколу, сцепил в замок опущенные руки. Второй, оттолкнувшись ногой от сцепленных рук товарища, взобрался ему на плечи, развернулся, также сцепил руки, готовя опору для следующего. Разик последним достиг частокола, мигом вскарабкался по живой лестнице, уцепился за нижний край наблюдательной площадки. Трое оставшихся в кустах страховали его, держа вышку на прицеле мушкетов.
Разик подтянулся, оперся согнутыми ногами на частокол, вынул из ножен кинжал и взвился над невысоким бортиком вышки в бесшумном прыжке. Он вынужден был прыгать вслепую и прямо в полете должен определить, где находится часовой и как его следует атаковать. Если медленно высовывать голову, надеясь, что часовой, авось, не заметит, можно по этой же голове и схлопотать. А неожиданный прыжок, по меньшей мере, уравнивает шансы нападающего и атакуемого: тут уж кто быстрее прокачает ситуацию и примет адекватное решение. Часовой стоял к нему спиной, перегнувшись через внутренний край ограждения, наблюдая за происходящим во дворе. В широком лезвии его бесполезной секиры отражались мечущиеся всполохи факелов. Разик мгновенно повернул зажатый в руке кинжал лезвием вверх и, опускаясь на площадку, обрушил на голову часового не смертельный, но сильный удар рукояткой. Часовой обмяк, отключившись минимум на полчаса. Подхватив едва не упавшую вниз во двор секиру, Разик быстро огляделся по сторонам. С соседних вышек ничего не заметили. Находящиеся на них стрельцы были также целиком поглощены наблюдением за происходящими внизу событиями и, в нарушение устава караульной службы, не контролировали друг друга.
Разик тихонько свистнул, перевесился через бортик наблюдательной площадки, подхватил переданный ему снизу самострел, называемый в Европе арбалетом, моток тонкого линя и моток более толстой веревки. Он привязал линь к стреле, зарядил ею арбалет и почти сразу же после этого увидел вспыхнувший на крайнем куполе характерный зеленый огонек. Десятник прицелился в него, спустил тетиву. Стрела бесшумно унеслась в темноту. Разик зажал конец линя в руке и вскоре почувствовал натяжение с той стороны. Он связал линь с веревкой и принялся потихоньку вытравливать ее в ответ на натяжение, так, чтобы веревка не провисла, опустившись во двор. Вскоре веревка замерла, натянувшись до предела. Тогда Разик накрепко привязал свой конец к верхней балясине столба, поддерживающего навес над сторожевой площадкой. Затем, через несколько коротких мгновений, показавшихся ему бесконечно длинными, он увидел темный приближающийся силуэт, как будто парящий над дворцовым двором, и вскоре принял в свои объятия целого и невредимого Михася. Лешие отвязали веревку от вышки, позволив ее упасть во двор: пусть теперь враги гадают, куда исчез Михась, спустившись с крыши по невесть откуда взявшейся веревке. Незадачливый часовой, когда очухается, вряд ли будет рассказывать о том, чего он просто не видел, тем более что, скорее всего, дабы не стать козлом отпущения за все произошедшие во дворце события, он вообще не станет докладывать, что его кто-то оглушил.
Лешие соскользнули за частокол, спустившись на руках и легко спрыгнув затем со значительной высоты. Они одним броском домчались до кустов и вскоре достигли того места, где были спрятаны их кони. Бойцы выбрались из поймы на узкую московскую улочку, по которой неспешной рысью, чтобы не споткнуться невзначай в темноте и не привлечь лишнего внимания, держа наготове взведенные пистоли, направились к усадьбе Ропши, под защиту родных стен, где, как они надеялись, можно было перевести дух и снять нечеловеческое напряжение, владевшее всеми без исключения в течение нескольких часов.
По дороге маленький отряд проехал рядом с городской усадьбой Басмановых, в которой многие окна высоких теремов были ярко освещены. Там наверняка пировали и веселились.
– Ишь, гады, разгулялись, – с ненавистью произнес Михась. – Ну, ладно, живите до поры до времени, упыри! А там, глядишь, и к вам в гости заглянем на пир честной!
– Да уж, по европейским обычаям, после персонального приглашения на королевский пир ты был бы нарасхват во всех лучших домах! – насмешливо сказал Разик и, дурачась, добавил по-французски, подражая жеманному тону светской красавицы: – Ах, граф, покажите нам, пожалуйста, как вы забавлялись на пиру у великого князя Жана! Что, ногой по морде? Пяткой в лоб? Ах, какой шарман!
С громким смехом, который звучал чуть нервно и являлся разрядкой после пережитой смертельной опасности, лешие проскакали мимо басмановских хором, не ведая, что в этот момент всеобщая любимица Катька, по которой тайно вздыхал не только Разик, но и добрая половина всей первой сотни, а также других подразделений Лесного Стана, стоит в том самом тереме, который они хорошо видят с седел своих боевых коней, одна напротив шестерых опричников.
Некоторое время после ухода Басманова опричники лишь молча пили и таращились на Катьку, растягивая сладостное предвкушение предстоящей им забавы.
– Ну, что, братие? – начал Хряк. – Видите, девица ужо соскучилась тут перед вами без дела стоять. Да и жарко, небось, в горнице. А сарафан-то на гостье тяжелый. Помогли бы ей лучше раздеться, чтоб раньше времени не вспотела.
Опричники радостно заржали над сомнительной остротой своего достойного дружка-приятеля, трое с готовностью выскочили из-за стола и кинулись было к девушке, чтобы сорвать с нее одежду.
– Подождите, благородные витязи, – остановил их звонкий Катькин голос. – Не стоит вам себя утруждать понапрасну, в узелках да петельках сарафанных путаясь. Лучше сама я перед вами разденусь, не спеша да с улыбками, а вы наслаждайтесь действием сим грациозным да заманчивым.
Опричники изумленно и вместе с тем одобрительно загудели. Вскочившим из-за стола велено было присесть на скамью, чтобы не застили.
Катька поднялась на цыпочки, вытянула руки над головой, плавно крутанулась на месте, сделала несколько грациозных наклонов корпусом вперед-назад, вправо-влево. Ей необходимо было хорошенько размяться перед схваткой. Затем, как и было обещано, с улыбкой глядя на опричников, она не спеша скинула лямки сарафана, сняла его и откинула в сторону, чтобы не мешал.
Все зрители сего действа, забыв про княжну, которая тихонько отползала в угол горницы за кровать, краснели и бледнели, тяжело сопели и невольно облизывались. Челюсти у них отвисли, руки тряслись мелкой похотливой дрожью.
Катька, пританцовывая на месте, плавно изгибая стан, все так же медленно расшнуровала ворот платья, высвободила руки из рукавов, и тонкое полотно соскользнуло с плеч, опустилось на дубовый пол. Вслед за этим кульминационным действом первого русского стриптиза наступил воистину ошеломляющий эффект. Вообще-то опричники должны были бы восхититься открывшимся их взорам зрелищем: видом Катькиных стройных ног, затянутых в белые шелковые кюлоты. Однако все впечатление портили оттопыренные голенища сапог, за одним из которых был прикреплен удобный в бою на ограниченном пространстве абордажный кортик – подарок Михася, за другим – небольшая двуствольная пистоль, специально созданная за Забором для скрытого ношения под одеждой.
Катька, продолжая проделывать танцевальные движения, отшвырнула платье ногой в сторону, отцепила и также отбросила подальше фальшивую косу и двинулась навстречу врагам, которые еще не пришли окончательно в себя после увиденного, но уже вскакивали на ноги, громко матерясь и потрясая кулаками. Сидевший с краю стола кряжистый волосатый опричник средних лет с внешностью и ухватками профессионального палача первым ринулся к девушке, выставив вперед огромные ручищи со скрюченными, как когти стервятника, пальцами.
Катька неуловимым кошачьим движением скользнула в сторону, небрежно взмахнув рукой, как машут девушки платочком в хороводе. Только в ее девичьей руке вместо платочка был острый как бритва абордажный кортик, и кинувшийся к ней опричник внезапно обмяк и беззвучно осел на пол. Из его горла, разрезанного от уха до уха, жутким потоком хлынула кровь. Оставшиеся пятеро собутыльников на мгновенье застыли, но затем двое или трое наиболее решительных дернулись по направлению к девушке.
– Стоять, падлы! – дико выкрикнула Катька и пальнула из пистоли в ближайшего к ней врага.
Отброшенный пулей, попавшей точно в лоб (хотя Катька целила, как положено, в грудь), опричник повалился навзничь, увлекая за собой пару незадачливых дружков, оказавшихся за его спиной.
Чуть сместившись влево из облака дыма, образовавшегося после выстрела, Катька продолжала вопить, усиливая растерянность, давя на психику:
– Всем упасть на пол! Пристрелю!!! Лежать не двигаясь!!!
Эти крики, грохот выстрела, два трупа в лужах крови, направленные, казалось, прямо в глаза черные стволы пистоли, из одного из которых вился дымок, а из второго веяло ужасом неминуемой смерти, сделали свое дело. Оставшиеся в живых четверо опричников поневоле стали опускаться на пол, сломленные этой совершенно неожиданной и страшной атакой со стороны девчонки, которую они несколько минут назад уже мысленно вычеркнули из числа живых и рассматривали как недолгую игрушку, предназначенную для зверской забавы и растерзания.
Как только враги, поддавшись ее психологическому давлению, стали безвольно опадать долу, Катька, не дожидаясь, пока они окончательно улягутся, кинулась к ближайшему от нее крайнему опричнику, уже почти вставшему на четвереньки, и ударом сверху всадила ему кортик за ключицу. Только в рыцарских романах соперники благородно позволяли подняться поверженному врагу, подавали ему выпавший из руки меч, долго произносили благородные слова, а затем, раскланявшись, вновь продолжали поединок. На самом деле ни одному воину, сражающемуся в настоящих смертельных схватках, а не в дурацких турнирах, не пришла бы в голову подобная блажь. Естественно, у Катьки и в мыслях не было проявлять неуместное милосердие к численно превосходящему неприятелю. Ей нужно было работать, как и положено умелому бойцу, не страдающему от мозговых расстройств: четко, стремительно и безжалостно.
Кортик легко вошел и легко вышел из ключичной впадины, нанеся смертельную рану. Катька мгновенно переместилась к следующему опричнику, уже распластавшемуся на полу, и всадила ему клинок в спину под левую лопатку.
Как ни быстро действовала девушка, все же расправа с двумя противниками заняла некоторое время, которого хватило двум другим опричникам, чтобы осмыслить происходящее и предпринять соответствующие действия. Поэтому когда Катька наносила удар очередной жертве, они одновременно раскатились в разные стороны, вскочили на ноги и рванули подальше от нее.
Как и рассчитывали опричники (хотя, скорее всего, этот удачный маневр получился у них как бы сам собой и был подсказан не специальными тренировками, а животным инстинктом самосохранения), девушка на миг была дезориентирована происходящим и не могла решить, кого же из двух разбежавшихся от нее врагов атаковать в первую очередь. К тому же Катька не смогла сразу вынуть глубоко засевший под лопаткой кортик. Но она продолжала действовать в этом неравном поединке четко и хладнокровно, успела оценить ситуацию и увидеть, что в то время, как один из врагов сместился в угол, загородившись от нее столом, второй, которым был Хряк, по-бабьи визжа от страха, ринулся к двери в горницу и отодвинул тяжелый засов, намереваясь выскочить вон, позвать подмогу. Допустить этого было никак нельзя. Нанося удар лежавшему опричнику, Катька встала на одно колено и сейчас находилась в неудобной позе, с силой выдирая кортик из трупа. Поэтому она не могла прицельно и наверняка метнуть клинок в Хряка. Ей пришлось истратить второй заряд пистоля. С грохотом выстрела истерический визг оборвался, и душегуб, долгие годы радостно смеявшийся над мучениями своих многочисленных жертв, а в момент опасности сам обделавшийся со страху, бесформенной вонючей тушей осел на пол возле спасительной двери, которую он так и не успел распахнуть. Катька наконец вскочила на ноги и, сжимая в руке кортик, лезвие которого потускнело от крови и уже не сверкало прежним грозным блеском в огнях многочисленных светильников, повернулась лицом к последнему врагу. И с одного лишь взгляда на него девушка поняла, что самая трудная часть боя начинается только сейчас.
Опричник был невысокого роста, жилистый и подвижный, с небольшой черной бородкой полумесяцем и усами. Кто-то из его предков наверняка происходил из горячих горских джигитов. Поднявшись на ноги одновременно с Хряком, он забежал за стол не для того, чтобы отгородиться им от Катьки, а для того, чтобы взять любимый кинжал, которым он во время предыдущих возлияний пластал мясо на закуску и по привычке воткнул в столешницу, а затем непредусмотрительно там его и оставил, привлеченный, как и все, зрелищем первого русского стриптиза. Теперь он стоял напротив девушки, чуть согнув ноги в коленях, перекидывая из руки в руку довольно длинный кинжал с широким лезвием из черненой дамасской стали, с массивной рукояткой, покрытой золотой насечкой, то выставляя его острием вперед, то обращая назад.
По свободной боевой стойке опричника Катька поняла, что имеет дело с сугубым профессионалом, который пришел в себя после первоначальной естественной растерянности от совершенно неожиданной атаки, оценил ситуацию и готов теперь действовать четко и адекватно. Она тоже принялась переводить кортик из руки в руку, попыталась на расстоянии раздергать противника, демонстрируя ложные выпады в его сторону. Тот лишь слегка усмехнулся, не разжимая губ, на ее попытки спровоцировать его на ненужную защиту с целью поймать на встречном движении и, естественно, не поддался на обман.
Катька почувствовала где-то глубоко внутри доселе почти неведомый противный холодок. Одно дело – вытворять всяческие сложные финты в учебном поединке на открытой поляне или в просторном тренировочном сарае, когда тебе ничего не грозит, кроме смеха зрителей да отчисления во второстепенный состав, из которого можно потом вернуться в основной после усердных тренировок. Здесь же, в тесной горнице, заставленной мебелями и заваленной телами, на скользком от крови полу, нет никакой возможности для выкрутасов, способных сбить с толку даже очень опытного противника, не знакомого, в отличие от леших, со всем арсеналом восточных и западных, а также северных и южных приемов боя. Катька прекрасно знала, что в бою на ограниченном пространстве исход поединка должно решить лишь одно верное или неверное движение, поэтому она и не могла отважиться на какой-либо острый выпад, при котором любая ошибка или же неточность неизбежно оказалась бы смертельной.
Но ее противник тоже понимал, к чему может привести промах, и поэтому не решался атаковать. На некоторое время они как бы застыли друг напротив друга, лишь намечая обманные движения, на которые, впрочем, никто не поддавался, да автоматически жонглируя клинками. Оба бойца сознавали, что подобное пассивное противостояние не может продолжаться бесконечно долго. Необходимо было что-то предпринять.
Опричник внезапно сместился назад и чуть в сторону, обвел горницу быстрым взглядом и тут же занял прежнюю позицию, предупредив возможный выпад.
Катька смогла отследить направление его взгляда, хотя и не успела воспользоваться отклонением корпуса назад и организовать правильную атаку. В тот момент, когда взор опричника обратился влево, девушка мысленно поблагодарила княжну, что та, вняв ее просьбе, действительно заползла в угол за широкую кровать с балдахином и укрылась от глаз врагов. Но когда, следуя за направлением взгляда противника, Катька увидела входную дверь с отодвинутым засовом, она вдруг поняла, что должно произойти в следующий миг.
Действительно, опричник, как бы вспомнив наконец, что находится у себя дома, вдруг заорал, что есть мочи:
– Братие, на подмогу зову! В девичьей светлице пленники взбунтовались, смертным боем нас тут бьют!
Как он и рассчитывал, эта синеглазая ведьма, уверенно стоявшая против него, отменно владевшая кинжалом, невесть откуда и зачем явившаяся и только что положившая пятерых его отнюдь не хилых дружков, кинула взгляд на отодвинутый засов и стремительно бросилась к двери, чтобы запереть ее, отрезать путь вызванной им подмоге. Она, конечно же, не знала, что дверь и стены у девичьей светлицы – так называли в доме Басмановых помещение, в котором обычно вели тайные «допросы» знатных пленников женского пола, – обшиты особо толстыми досками, под которыми в несколько слоев проложен мягкий луб. Так что даже самые громкие крики боли и ужаса, частенько раздававшиеся из этой светлицы, были практически не слышны даже под дверью, не говоря уж о соседних комнатах и переходах. Увидев, что его обман удался, опричник мгновенно кинулся вслед за девушкой и взмахнул кинжалом за ее спиной.
Он действительно рассчитал все правильно и не смог предвидеть только одного: что эта девчонка с невероятной быстротой и сообразительностью разгадает его замысел и сумеет придумать и осуществить контратаку.
Катька, достигнув двери, вместо того чтобы хвататься за засов, вдруг высоко подпрыгнула с разбегу, толкнулась одной ногой о косяк и, развернувшись в воздухе, выбросила другую ногу в отточенном ударе, усиливаемом инерцией всего тела. Опричник, не ожидавший ничего подобного, с ходу буквально налетел мордой на подкованный железной скобкой каблук ее сапога. Все же, падая навзничь головой на дубовый пол, он успел вонзить занесенный кинжал в бедро бьющей ноги.
Катька не почувствовала боли, просто одна нога ее мгновенно онемела, но она, завершая движение, все же припечатала противника коленом в грудь, перехватила уже безвольную руку с кинжалом и сквозь непонятное, все учащающееся мелькание темных пятен перед глазами принялась бить кортиком лежащее под ней тело. Она не наносила правильные, годами отработанные удары, при которых плечо, локоть и кисть работают как совершеннейший рычаг, направляемый в уязвимые места, а просто молотила клинком куда попало, пока не осознала наконец, что враг больше не двигается и даже уже не хрипит, пуская кровавые пузыри из пробитых легких. Затем, с трудом поднявшись, фактически подпрыгивая на одной ноге и волоча вторую, она дотянулась до засова и с лязгом задвинула его. После этого, сквозь уже почти непрерывное мелькание черных пятен, она добралась до кровати, судорожно схватила лежащий поверх покрывала вышитый льняной рушник, скрутила жгутом, завязала под самой ягодицей вокруг бедра истекающей кровью ноги, вставила в образовавшуюся петлю ножны от кортика, которые вынула из голенища, и, несколько раз повернув, закрутила жгут. Подняла голову, обратила затуманенный взгляд в угол, где пряталась княжна, и произнесла хрипло, но внятно:
– Настенька, выходи! Мы победили! Слава Руси и особой сотне!
И рухнула на кровать, потеряв сознание.
Очнулась Катька оттого, что ей кто-то брызгал в лицо то ли квасом, то ли брагой. Она открыла глаза и увидела склонившуюся над ней княжну с золоченым кувшином в руках, взятым с пиршественного стола. Настенька радостно улыбнулась и произнесла на удивление твердым и даже деловым тоном:
– Слава богу, Катенька! – И добавила скороговоркой: – У тебя только на ноге порез глубокий, но крови потеряла не очень много, даже совсем почти не бледная! А других ран нету, хотя вся одежда в крови! А эти… Они хоть и не двигаются, да боюсь я их. Когда к столу за кувшином с питьем ходила, то остерегалась, твой кинжал брала!
С этими словами Настенька вложила в руку Катьки теплую надежную рукоятку абордажного кортика.
Катька окинула взглядом горницу, заполненную телами опричников, и успокоила княжну:
– Не бойся, Настенька! Разила я их надежно, насмерть! Разве что вон тот толстый мешок с дерьмом возле двери, коему я в спину пулю всадила, может, и жив еще, хотя и лежит замертво. Да я проверю, добью гада, ежели чего. – Она попыталась подняться, но, почувствовав противную слабость, смогла только сесть и, чтобы перевести дух и не показать перед княжной свою немощь, продолжила разговор: – А ты молодец, что спряталась, не мешалась в схватке. И что потом мне на помощь подоспела, в сознание привела да раны мои осмотрела. Стало быть, ты есть не размазня кисельная, не котеночек теремной, а наш человек, смелый да надежный!
– Что ты, Катенька! – возразила княжна, впрочем, слегка зардевшись от ее похвалы. – Я ведь с неожиданности да со страху, когда меня прямо во дворе батюшкиного дома схватили невесть кто и в карету поволокли, чувств лишилась. В горнице этой только чуть опомнилась, да и тут же сердце едва не остановилось, когда разговоры их похабные услыхала. Лишь тебя рядом увидев, ожила, на этот свет возвернулась… А уход за немощными да ран врачевание у нас в доме, как и в других многих домах боярских, от матери к дочери из поколение в поколение передается. Так что не впервой мне кровь видеть да помощь больным подавать.
– Это хорошо, – немного невпопад задумчиво проговорила Катька.
Фраза княжны о пленении во дворе родительского дома заставила ее вздрогнуть. Будучи временно приписанной к особой сотне, девушка хорошо знала, что именно во дворе городской усадьбы князя Юрия постоянно дежурила боевая тройка леших в полном вооружении и с сигнальной ракетой. Как бойцы могли лопухнуться и, судя по словам княжны, допустить внезапный захват своих подопечных? Но она вынуждена была отложить обдумывание этого вопроса до более благоприятного момента, а сейчас еще предстояло продолжение насущных дел.
Достигнув верхнего крайнего купола, похожего на луковицу и увенчанного золоченым петушком, Михась вынул из кармана шаровар небольшое огниво, на которое не обратил никакого внимания обыскивавший его опричник, и свернутый в колечко тонкий фитиль.
Леший размотал фитиль, высек искру, поджег его кончик. Фитиль, разбрасывая искры, вспыхнул неожиданно ярким пламенем особого зеленоватого цвета. Михась подвесил горящий жгут на маковку с наружной стороны, а сам укрылся за внутренней стороной луковицы. Примерно через минуту леший услышал легкий короткий удар чего-то острого в деревянный бок купола. Он выглянул из-за своего укрытия и увидел в свете догоравшего фитиля стрелу, воткнувшуюся в то место, над которым полыхал зеленый огонек. Леший протянул руку и нащупал привязанный к стреле тонкий прочный линь. Не теряя времени, Михась принялся тянуть линь и скоро держал в руках более толстую и прочную веревку. Он сунул стрелу за голенище сапога, обретя тем самым какое ни на есть оружие и одновременно сбивая с толку будущих расследователей его ухода, намертво морским узлом закрепил веревку на маковке купола, снял поясной ремень, петлей захлестнул его на веревке и соскользнул с крыши дворца, бесшумно и стремительно проехав до сторожевой вышки, пристроенной к частоколу ограды. Мягко спружинив ногами о резной столб, поддерживающий навес над наблюдательной площадкой вышки, Михась спрыгнул за невысокий бортик, окружавший площадку, и, чуть не споткнувшись о тело лежащего там часового, очутился в объятиях подстраховавшего его прыжок Разика.
…Когда стало смеркаться, Разик и особники, замаскировавшиеся в прибрежных кустах протекавшей недалеко от дворцовой ограды Неглинной, подползли поближе и остались лежать в траве, внимательно наблюдая за освещенными окнами пиршественной залы, слегка возвышающимися над частоколом, и за часовым, расхаживающим по небольшой площадке ближайшей к ним сторожевой вышки. Лешим видна была только его высокая шапка и секира с огромным широким лезвием, совершенно непригодная для отражения неожиданного нападения и способная лишь производить издали устрашающий эффект на малоопытного наблюдателя.
Разик понимал, что его лучший друг, без оружия и какого-либо прикрытия, сейчас ведет смертный бой и, может быть, находится на волоске от гибели. Поэтому десятник, оставаясь внешне спокойным, переживал, пожалуй, самые тревожные минуты в своей жизни. Свинцовая тяжесть, лежащая на его сердце, усугублялась сознанием, что он, имея под рукой троих бойцов и троих особников, прекрасно вооруженных и подготовленных, не имел права ринуться на выручку другу, разнести к чертям это гнездо душегубства, кровавым чирьем вскочившее на теле родной страны. Увидев в ярко освещенном окне пиршественной залы мелькнувший силуэт и услышав условный свист, Разик испытал такое огромное облегчение, что, казалось, мог бы воспарить над землей. Впрочем, именно это ему и предстояло сейчас сделать.
Судя по едва виднеющейся шапке и секире, часовой отошел к противоположному от частокола краю вышки и наблюдал за происходящим внутри дворцовой ограды. Шум и крики, звучавшие во дворе, отчетливо доносились до леших.
– Вперед, – радостным шепотом скомандовал Разик.
Двое его бойцов и один из особников поочередно, короткими бросками, достигли ограды. Первый подбежавший встал во весь рост, спиной к частоколу, сцепил в замок опущенные руки. Второй, оттолкнувшись ногой от сцепленных рук товарища, взобрался ему на плечи, развернулся, также сцепил руки, готовя опору для следующего. Разик последним достиг частокола, мигом вскарабкался по живой лестнице, уцепился за нижний край наблюдательной площадки. Трое оставшихся в кустах страховали его, держа вышку на прицеле мушкетов.
Разик подтянулся, оперся согнутыми ногами на частокол, вынул из ножен кинжал и взвился над невысоким бортиком вышки в бесшумном прыжке. Он вынужден был прыгать вслепую и прямо в полете должен определить, где находится часовой и как его следует атаковать. Если медленно высовывать голову, надеясь, что часовой, авось, не заметит, можно по этой же голове и схлопотать. А неожиданный прыжок, по меньшей мере, уравнивает шансы нападающего и атакуемого: тут уж кто быстрее прокачает ситуацию и примет адекватное решение. Часовой стоял к нему спиной, перегнувшись через внутренний край ограждения, наблюдая за происходящим во дворе. В широком лезвии его бесполезной секиры отражались мечущиеся всполохи факелов. Разик мгновенно повернул зажатый в руке кинжал лезвием вверх и, опускаясь на площадку, обрушил на голову часового не смертельный, но сильный удар рукояткой. Часовой обмяк, отключившись минимум на полчаса. Подхватив едва не упавшую вниз во двор секиру, Разик быстро огляделся по сторонам. С соседних вышек ничего не заметили. Находящиеся на них стрельцы были также целиком поглощены наблюдением за происходящими внизу событиями и, в нарушение устава караульной службы, не контролировали друг друга.
Разик тихонько свистнул, перевесился через бортик наблюдательной площадки, подхватил переданный ему снизу самострел, называемый в Европе арбалетом, моток тонкого линя и моток более толстой веревки. Он привязал линь к стреле, зарядил ею арбалет и почти сразу же после этого увидел вспыхнувший на крайнем куполе характерный зеленый огонек. Десятник прицелился в него, спустил тетиву. Стрела бесшумно унеслась в темноту. Разик зажал конец линя в руке и вскоре почувствовал натяжение с той стороны. Он связал линь с веревкой и принялся потихоньку вытравливать ее в ответ на натяжение, так, чтобы веревка не провисла, опустившись во двор. Вскоре веревка замерла, натянувшись до предела. Тогда Разик накрепко привязал свой конец к верхней балясине столба, поддерживающего навес над сторожевой площадкой. Затем, через несколько коротких мгновений, показавшихся ему бесконечно длинными, он увидел темный приближающийся силуэт, как будто парящий над дворцовым двором, и вскоре принял в свои объятия целого и невредимого Михася. Лешие отвязали веревку от вышки, позволив ее упасть во двор: пусть теперь враги гадают, куда исчез Михась, спустившись с крыши по невесть откуда взявшейся веревке. Незадачливый часовой, когда очухается, вряд ли будет рассказывать о том, чего он просто не видел, тем более что, скорее всего, дабы не стать козлом отпущения за все произошедшие во дворце события, он вообще не станет докладывать, что его кто-то оглушил.
Лешие соскользнули за частокол, спустившись на руках и легко спрыгнув затем со значительной высоты. Они одним броском домчались до кустов и вскоре достигли того места, где были спрятаны их кони. Бойцы выбрались из поймы на узкую московскую улочку, по которой неспешной рысью, чтобы не споткнуться невзначай в темноте и не привлечь лишнего внимания, держа наготове взведенные пистоли, направились к усадьбе Ропши, под защиту родных стен, где, как они надеялись, можно было перевести дух и снять нечеловеческое напряжение, владевшее всеми без исключения в течение нескольких часов.
По дороге маленький отряд проехал рядом с городской усадьбой Басмановых, в которой многие окна высоких теремов были ярко освещены. Там наверняка пировали и веселились.
– Ишь, гады, разгулялись, – с ненавистью произнес Михась. – Ну, ладно, живите до поры до времени, упыри! А там, глядишь, и к вам в гости заглянем на пир честной!
– Да уж, по европейским обычаям, после персонального приглашения на королевский пир ты был бы нарасхват во всех лучших домах! – насмешливо сказал Разик и, дурачась, добавил по-французски, подражая жеманному тону светской красавицы: – Ах, граф, покажите нам, пожалуйста, как вы забавлялись на пиру у великого князя Жана! Что, ногой по морде? Пяткой в лоб? Ах, какой шарман!
С громким смехом, который звучал чуть нервно и являлся разрядкой после пережитой смертельной опасности, лешие проскакали мимо басмановских хором, не ведая, что в этот момент всеобщая любимица Катька, по которой тайно вздыхал не только Разик, но и добрая половина всей первой сотни, а также других подразделений Лесного Стана, стоит в том самом тереме, который они хорошо видят с седел своих боевых коней, одна напротив шестерых опричников.
Некоторое время после ухода Басманова опричники лишь молча пили и таращились на Катьку, растягивая сладостное предвкушение предстоящей им забавы.
– Ну, что, братие? – начал Хряк. – Видите, девица ужо соскучилась тут перед вами без дела стоять. Да и жарко, небось, в горнице. А сарафан-то на гостье тяжелый. Помогли бы ей лучше раздеться, чтоб раньше времени не вспотела.
Опричники радостно заржали над сомнительной остротой своего достойного дружка-приятеля, трое с готовностью выскочили из-за стола и кинулись было к девушке, чтобы сорвать с нее одежду.
– Подождите, благородные витязи, – остановил их звонкий Катькин голос. – Не стоит вам себя утруждать понапрасну, в узелках да петельках сарафанных путаясь. Лучше сама я перед вами разденусь, не спеша да с улыбками, а вы наслаждайтесь действием сим грациозным да заманчивым.
Опричники изумленно и вместе с тем одобрительно загудели. Вскочившим из-за стола велено было присесть на скамью, чтобы не застили.
Катька поднялась на цыпочки, вытянула руки над головой, плавно крутанулась на месте, сделала несколько грациозных наклонов корпусом вперед-назад, вправо-влево. Ей необходимо было хорошенько размяться перед схваткой. Затем, как и было обещано, с улыбкой глядя на опричников, она не спеша скинула лямки сарафана, сняла его и откинула в сторону, чтобы не мешал.
Все зрители сего действа, забыв про княжну, которая тихонько отползала в угол горницы за кровать, краснели и бледнели, тяжело сопели и невольно облизывались. Челюсти у них отвисли, руки тряслись мелкой похотливой дрожью.
Катька, пританцовывая на месте, плавно изгибая стан, все так же медленно расшнуровала ворот платья, высвободила руки из рукавов, и тонкое полотно соскользнуло с плеч, опустилось на дубовый пол. Вслед за этим кульминационным действом первого русского стриптиза наступил воистину ошеломляющий эффект. Вообще-то опричники должны были бы восхититься открывшимся их взорам зрелищем: видом Катькиных стройных ног, затянутых в белые шелковые кюлоты. Однако все впечатление портили оттопыренные голенища сапог, за одним из которых был прикреплен удобный в бою на ограниченном пространстве абордажный кортик – подарок Михася, за другим – небольшая двуствольная пистоль, специально созданная за Забором для скрытого ношения под одеждой.
Катька, продолжая проделывать танцевальные движения, отшвырнула платье ногой в сторону, отцепила и также отбросила подальше фальшивую косу и двинулась навстречу врагам, которые еще не пришли окончательно в себя после увиденного, но уже вскакивали на ноги, громко матерясь и потрясая кулаками. Сидевший с краю стола кряжистый волосатый опричник средних лет с внешностью и ухватками профессионального палача первым ринулся к девушке, выставив вперед огромные ручищи со скрюченными, как когти стервятника, пальцами.
Катька неуловимым кошачьим движением скользнула в сторону, небрежно взмахнув рукой, как машут девушки платочком в хороводе. Только в ее девичьей руке вместо платочка был острый как бритва абордажный кортик, и кинувшийся к ней опричник внезапно обмяк и беззвучно осел на пол. Из его горла, разрезанного от уха до уха, жутким потоком хлынула кровь. Оставшиеся пятеро собутыльников на мгновенье застыли, но затем двое или трое наиболее решительных дернулись по направлению к девушке.
– Стоять, падлы! – дико выкрикнула Катька и пальнула из пистоли в ближайшего к ней врага.
Отброшенный пулей, попавшей точно в лоб (хотя Катька целила, как положено, в грудь), опричник повалился навзничь, увлекая за собой пару незадачливых дружков, оказавшихся за его спиной.
Чуть сместившись влево из облака дыма, образовавшегося после выстрела, Катька продолжала вопить, усиливая растерянность, давя на психику:
– Всем упасть на пол! Пристрелю!!! Лежать не двигаясь!!!
Эти крики, грохот выстрела, два трупа в лужах крови, направленные, казалось, прямо в глаза черные стволы пистоли, из одного из которых вился дымок, а из второго веяло ужасом неминуемой смерти, сделали свое дело. Оставшиеся в живых четверо опричников поневоле стали опускаться на пол, сломленные этой совершенно неожиданной и страшной атакой со стороны девчонки, которую они несколько минут назад уже мысленно вычеркнули из числа живых и рассматривали как недолгую игрушку, предназначенную для зверской забавы и растерзания.
Как только враги, поддавшись ее психологическому давлению, стали безвольно опадать долу, Катька, не дожидаясь, пока они окончательно улягутся, кинулась к ближайшему от нее крайнему опричнику, уже почти вставшему на четвереньки, и ударом сверху всадила ему кортик за ключицу. Только в рыцарских романах соперники благородно позволяли подняться поверженному врагу, подавали ему выпавший из руки меч, долго произносили благородные слова, а затем, раскланявшись, вновь продолжали поединок. На самом деле ни одному воину, сражающемуся в настоящих смертельных схватках, а не в дурацких турнирах, не пришла бы в голову подобная блажь. Естественно, у Катьки и в мыслях не было проявлять неуместное милосердие к численно превосходящему неприятелю. Ей нужно было работать, как и положено умелому бойцу, не страдающему от мозговых расстройств: четко, стремительно и безжалостно.
Кортик легко вошел и легко вышел из ключичной впадины, нанеся смертельную рану. Катька мгновенно переместилась к следующему опричнику, уже распластавшемуся на полу, и всадила ему клинок в спину под левую лопатку.
Как ни быстро действовала девушка, все же расправа с двумя противниками заняла некоторое время, которого хватило двум другим опричникам, чтобы осмыслить происходящее и предпринять соответствующие действия. Поэтому когда Катька наносила удар очередной жертве, они одновременно раскатились в разные стороны, вскочили на ноги и рванули подальше от нее.
Как и рассчитывали опричники (хотя, скорее всего, этот удачный маневр получился у них как бы сам собой и был подсказан не специальными тренировками, а животным инстинктом самосохранения), девушка на миг была дезориентирована происходящим и не могла решить, кого же из двух разбежавшихся от нее врагов атаковать в первую очередь. К тому же Катька не смогла сразу вынуть глубоко засевший под лопаткой кортик. Но она продолжала действовать в этом неравном поединке четко и хладнокровно, успела оценить ситуацию и увидеть, что в то время, как один из врагов сместился в угол, загородившись от нее столом, второй, которым был Хряк, по-бабьи визжа от страха, ринулся к двери в горницу и отодвинул тяжелый засов, намереваясь выскочить вон, позвать подмогу. Допустить этого было никак нельзя. Нанося удар лежавшему опричнику, Катька встала на одно колено и сейчас находилась в неудобной позе, с силой выдирая кортик из трупа. Поэтому она не могла прицельно и наверняка метнуть клинок в Хряка. Ей пришлось истратить второй заряд пистоля. С грохотом выстрела истерический визг оборвался, и душегуб, долгие годы радостно смеявшийся над мучениями своих многочисленных жертв, а в момент опасности сам обделавшийся со страху, бесформенной вонючей тушей осел на пол возле спасительной двери, которую он так и не успел распахнуть. Катька наконец вскочила на ноги и, сжимая в руке кортик, лезвие которого потускнело от крови и уже не сверкало прежним грозным блеском в огнях многочисленных светильников, повернулась лицом к последнему врагу. И с одного лишь взгляда на него девушка поняла, что самая трудная часть боя начинается только сейчас.
Опричник был невысокого роста, жилистый и подвижный, с небольшой черной бородкой полумесяцем и усами. Кто-то из его предков наверняка происходил из горячих горских джигитов. Поднявшись на ноги одновременно с Хряком, он забежал за стол не для того, чтобы отгородиться им от Катьки, а для того, чтобы взять любимый кинжал, которым он во время предыдущих возлияний пластал мясо на закуску и по привычке воткнул в столешницу, а затем непредусмотрительно там его и оставил, привлеченный, как и все, зрелищем первого русского стриптиза. Теперь он стоял напротив девушки, чуть согнув ноги в коленях, перекидывая из руки в руку довольно длинный кинжал с широким лезвием из черненой дамасской стали, с массивной рукояткой, покрытой золотой насечкой, то выставляя его острием вперед, то обращая назад.
По свободной боевой стойке опричника Катька поняла, что имеет дело с сугубым профессионалом, который пришел в себя после первоначальной естественной растерянности от совершенно неожиданной атаки, оценил ситуацию и готов теперь действовать четко и адекватно. Она тоже принялась переводить кортик из руки в руку, попыталась на расстоянии раздергать противника, демонстрируя ложные выпады в его сторону. Тот лишь слегка усмехнулся, не разжимая губ, на ее попытки спровоцировать его на ненужную защиту с целью поймать на встречном движении и, естественно, не поддался на обман.
Катька почувствовала где-то глубоко внутри доселе почти неведомый противный холодок. Одно дело – вытворять всяческие сложные финты в учебном поединке на открытой поляне или в просторном тренировочном сарае, когда тебе ничего не грозит, кроме смеха зрителей да отчисления во второстепенный состав, из которого можно потом вернуться в основной после усердных тренировок. Здесь же, в тесной горнице, заставленной мебелями и заваленной телами, на скользком от крови полу, нет никакой возможности для выкрутасов, способных сбить с толку даже очень опытного противника, не знакомого, в отличие от леших, со всем арсеналом восточных и западных, а также северных и южных приемов боя. Катька прекрасно знала, что в бою на ограниченном пространстве исход поединка должно решить лишь одно верное или неверное движение, поэтому она и не могла отважиться на какой-либо острый выпад, при котором любая ошибка или же неточность неизбежно оказалась бы смертельной.
Но ее противник тоже понимал, к чему может привести промах, и поэтому не решался атаковать. На некоторое время они как бы застыли друг напротив друга, лишь намечая обманные движения, на которые, впрочем, никто не поддавался, да автоматически жонглируя клинками. Оба бойца сознавали, что подобное пассивное противостояние не может продолжаться бесконечно долго. Необходимо было что-то предпринять.
Опричник внезапно сместился назад и чуть в сторону, обвел горницу быстрым взглядом и тут же занял прежнюю позицию, предупредив возможный выпад.
Катька смогла отследить направление его взгляда, хотя и не успела воспользоваться отклонением корпуса назад и организовать правильную атаку. В тот момент, когда взор опричника обратился влево, девушка мысленно поблагодарила княжну, что та, вняв ее просьбе, действительно заползла в угол за широкую кровать с балдахином и укрылась от глаз врагов. Но когда, следуя за направлением взгляда противника, Катька увидела входную дверь с отодвинутым засовом, она вдруг поняла, что должно произойти в следующий миг.
Действительно, опричник, как бы вспомнив наконец, что находится у себя дома, вдруг заорал, что есть мочи:
– Братие, на подмогу зову! В девичьей светлице пленники взбунтовались, смертным боем нас тут бьют!
Как он и рассчитывал, эта синеглазая ведьма, уверенно стоявшая против него, отменно владевшая кинжалом, невесть откуда и зачем явившаяся и только что положившая пятерых его отнюдь не хилых дружков, кинула взгляд на отодвинутый засов и стремительно бросилась к двери, чтобы запереть ее, отрезать путь вызванной им подмоге. Она, конечно же, не знала, что дверь и стены у девичьей светлицы – так называли в доме Басмановых помещение, в котором обычно вели тайные «допросы» знатных пленников женского пола, – обшиты особо толстыми досками, под которыми в несколько слоев проложен мягкий луб. Так что даже самые громкие крики боли и ужаса, частенько раздававшиеся из этой светлицы, были практически не слышны даже под дверью, не говоря уж о соседних комнатах и переходах. Увидев, что его обман удался, опричник мгновенно кинулся вслед за девушкой и взмахнул кинжалом за ее спиной.
Он действительно рассчитал все правильно и не смог предвидеть только одного: что эта девчонка с невероятной быстротой и сообразительностью разгадает его замысел и сумеет придумать и осуществить контратаку.
Катька, достигнув двери, вместо того чтобы хвататься за засов, вдруг высоко подпрыгнула с разбегу, толкнулась одной ногой о косяк и, развернувшись в воздухе, выбросила другую ногу в отточенном ударе, усиливаемом инерцией всего тела. Опричник, не ожидавший ничего подобного, с ходу буквально налетел мордой на подкованный железной скобкой каблук ее сапога. Все же, падая навзничь головой на дубовый пол, он успел вонзить занесенный кинжал в бедро бьющей ноги.
Катька не почувствовала боли, просто одна нога ее мгновенно онемела, но она, завершая движение, все же припечатала противника коленом в грудь, перехватила уже безвольную руку с кинжалом и сквозь непонятное, все учащающееся мелькание темных пятен перед глазами принялась бить кортиком лежащее под ней тело. Она не наносила правильные, годами отработанные удары, при которых плечо, локоть и кисть работают как совершеннейший рычаг, направляемый в уязвимые места, а просто молотила клинком куда попало, пока не осознала наконец, что враг больше не двигается и даже уже не хрипит, пуская кровавые пузыри из пробитых легких. Затем, с трудом поднявшись, фактически подпрыгивая на одной ноге и волоча вторую, она дотянулась до засова и с лязгом задвинула его. После этого, сквозь уже почти непрерывное мелькание черных пятен, она добралась до кровати, судорожно схватила лежащий поверх покрывала вышитый льняной рушник, скрутила жгутом, завязала под самой ягодицей вокруг бедра истекающей кровью ноги, вставила в образовавшуюся петлю ножны от кортика, которые вынула из голенища, и, несколько раз повернув, закрутила жгут. Подняла голову, обратила затуманенный взгляд в угол, где пряталась княжна, и произнесла хрипло, но внятно:
– Настенька, выходи! Мы победили! Слава Руси и особой сотне!
И рухнула на кровать, потеряв сознание.
Очнулась Катька оттого, что ей кто-то брызгал в лицо то ли квасом, то ли брагой. Она открыла глаза и увидела склонившуюся над ней княжну с золоченым кувшином в руках, взятым с пиршественного стола. Настенька радостно улыбнулась и произнесла на удивление твердым и даже деловым тоном:
– Слава богу, Катенька! – И добавила скороговоркой: – У тебя только на ноге порез глубокий, но крови потеряла не очень много, даже совсем почти не бледная! А других ран нету, хотя вся одежда в крови! А эти… Они хоть и не двигаются, да боюсь я их. Когда к столу за кувшином с питьем ходила, то остерегалась, твой кинжал брала!
С этими словами Настенька вложила в руку Катьки теплую надежную рукоятку абордажного кортика.
Катька окинула взглядом горницу, заполненную телами опричников, и успокоила княжну:
– Не бойся, Настенька! Разила я их надежно, насмерть! Разве что вон тот толстый мешок с дерьмом возле двери, коему я в спину пулю всадила, может, и жив еще, хотя и лежит замертво. Да я проверю, добью гада, ежели чего. – Она попыталась подняться, но, почувствовав противную слабость, смогла только сесть и, чтобы перевести дух и не показать перед княжной свою немощь, продолжила разговор: – А ты молодец, что спряталась, не мешалась в схватке. И что потом мне на помощь подоспела, в сознание привела да раны мои осмотрела. Стало быть, ты есть не размазня кисельная, не котеночек теремной, а наш человек, смелый да надежный!
– Что ты, Катенька! – возразила княжна, впрочем, слегка зардевшись от ее похвалы. – Я ведь с неожиданности да со страху, когда меня прямо во дворе батюшкиного дома схватили невесть кто и в карету поволокли, чувств лишилась. В горнице этой только чуть опомнилась, да и тут же сердце едва не остановилось, когда разговоры их похабные услыхала. Лишь тебя рядом увидев, ожила, на этот свет возвернулась… А уход за немощными да ран врачевание у нас в доме, как и в других многих домах боярских, от матери к дочери из поколение в поколение передается. Так что не впервой мне кровь видеть да помощь больным подавать.
– Это хорошо, – немного невпопад задумчиво проговорила Катька.
Фраза княжны о пленении во дворе родительского дома заставила ее вздрогнуть. Будучи временно приписанной к особой сотне, девушка хорошо знала, что именно во дворе городской усадьбы князя Юрия постоянно дежурила боевая тройка леших в полном вооружении и с сигнальной ракетой. Как бойцы могли лопухнуться и, судя по словам княжны, допустить внезапный захват своих подопечных? Но она вынуждена была отложить обдумывание этого вопроса до более благоприятного момента, а сейчас еще предстояло продолжение насущных дел.