Страница:
О научном открытии, произошедшем, как и положено всем великим открытиям, глубокой ночью, мгновенно стало известно всему Лесному Стану. Тихой осенней ночью Стан, мирно спящий под нежный шорох осыпающихся листьев, был разбужен дикими звуками, в которых с трудом можно было опознать старую добрую походную песню леших, исполняемую хором из двух голосов. Песня вначале раздавалась из-за Забора, когда обалдевшие часовые не посмели задержать двух уважаемых мастеров, один из которых к тому же был облачен в духовный сан, стала слышна на улицах поселка. Великие ученые-первооткрыватели, после многократной проверки жидкости на себе, пришли в состояние заслуженной радости от блестящего успеха человеческой мысли и немедленно отправились докладывать руководству о важном свершении. Поскольку оба молодца, как и все в Лесном Стане, не без основания считали себя непосредственно причастными к воинской службе, они построились в шеренгу и двигались исключительно строевым шагом, хотя и по довольно запутанной траектории, сопровождая движение удивительно громким пением походной песни, повествующей о возвращении домой с победой над врагом.
На подходах к монастырю, в котором заседал Большой Совет (естественно, это обычно происходило в дневное время), друзья были встречены лично начальником караула, который предпринял попытку вступить с ними в мирные переговоры. Начальник был подвергнут процедуре опознания, сопровождавшейся вопросами: «А ты кто такой?», звучавшими весьма двусмысленно. Начальник растерялся. По уставу, особенно учитывая ночное время, он должен был тут же валить отказавшихся подчиниться молодцов, прорывающихся в ворота монастыря. Впрочем, молодцы, по всему, готовы были повалиться сами, и только чувство долга, состоявшее в желании как можно скорее сообщить радостную весть понимающим людям, а не какому-то там караулу, держало их на ногах. Слава Богу, в критический момент из монастырской калитки вышел игумен, удивленный непонятным шумом. Прервав друзей, присмиревших при его появлении, но все же пытавшихся доложить о некоем важном открытии, игумен велел доставить их в кельи и запереть до утра. Наутро друзья все же предстали перед Большим Советом, но уже не в самом благоприятном расположении духа. Вначале доклад, больше похожий на оправдание за ночную смуту, явно не клеился и постоянно прерывался жадным питием воды из больших ковшей. Однако после того, как специально посланный гонец принес из лабораторной избы реторту с прозрачной жидкостью и великие ученые на глазах не заподозрившего подвоха Совета (жидкость по виду не была похожа ни на один из хмельных напитков!) заглотили по изрядной порции, их настроение резко улучшилось и речи полились с плавным журчанием и изрядным апломбом.
Из доклада следовало, что в результате проведенных опытов, включавших испытания на людях (то есть лично на Губане и Колюне), была открыта или, по меньшей мере, переоткрыта заново душа вин – «спиритус вини», эссенция, которая и придает всем винам одинаковые хмельные, но одновременно и лечебные свойства. Открытая субстанция, кратко именуемая «спиритус», может быть рекомендована к практическому использованию в походном снаряжении леших, служить им вместо обычного вина: а) для сугреву, б) для снятия боли и в) для профилактики кишечных заболеваний. Субстанция должна употребляться разведенная чистой ключевой водой в пропорции приблизительно один к одному. Употребление разводимой субстанции вместо вин позволит уменьшить объем и вес индивидуальной походной винной фляжки в два раза. Так, благодаря пытливому уму и самоотверженности народных умельцев, в рационе леших появился новый лечебный напиток «спиритус» с широким спектром действия, эффективный как в боевой, так и в мирной обстановке. Именно спиритус, разведенный согласно научным рекомендациям ключевой водой, и предлагали лешие московскому стражнику Степе, сопровождая свое предложение советами по использованию оного в мирных целях.
– Ты, Степа, вначале выдохни из груди весь воздух, затем заглоти чарку целиком. Потом нюхни, вот, хренка, али огурчика малосольного, да и заедай немедленно закусками разнообразными. Напиток сей весьма зажигательный, причем в полном смысле слова, поскольку хорошо горит синим пламенем!
Со смехом, прибаутками и пожеланиями друг другу здоровья да удачи опрокинули по первой, потом – еще и еще. Понятное дело, вспоминали обе схватки, в которых участвовали совместно. Бойцы дружно хвалили Степу так, что он даже засмущался. Но лешие, особенно Клоня, помнивший свои колебания в критический момент боя, делали это совершенно искренне и от души.
– Ну что уж вы так, ребята! Будто что я герой былинный, – наконец прервал их Степан, покрасневший то ли от похвал, то ли от выпитого спиритуса. – За добро добром лишь вам воздал. – Он повернулся к Михасю: – Если бы не ваш дружинник, меня бы уж давно и в живых-то не было. Спасибо тебе, Михась!
– На здоровье, Степа! Не за то тебя, друг, мы от всего сердца чествуем, что ты боец лихой. Немало таковых сыщется, которые доблесть да ловкость в бою проявляют, жизнь свою спасая, или ежели им корысть и слава при победе достанется. Ты же на Каина-душегуба голыми руками пошел, но пристрелить его не позволил, хотя корысти тебе от того вовсе не было. За правду ты, Степа, пошел, за обиду людскую, и действовал открыто и праведно, ибо кривдой правды не отстоять. И с самопалом одним да с сабелькой на сотню врагов кинулся, нас выручая, хотя не друзья тебе мы вовсе были в тот час, невзлюбил ты нас явно, за что – неведомо, ну да и неважно теперь. Наш ты человек, каковых на Руси немало, но и не много, за то тебе от меня и соратников моих всегда будет поддержка и защита, грудью своей закроем, ежели что.
Они выпили еще по одной за дружбу. За столом уже шел веселый, слегка беспорядочный разговор, состоящий из всевозможных баек. Лешие рассказывали разное смешное про заграницу, не вдаваясь в детали своей деятельности, а Степан забавно живописал нравы местных злодеев, впрочем, так же не называя имен и обстоятельств. Однако всем почему-то становилось ясно, что после следующей чарки разговор неизбежно свернет в серьезное русло.
Так оно и произошло.
– Степа, – с подчеркнуто озабоченной, совсем непразднично-застольной интонацией произнес до сих пор молчавший особник Фрол. – Дело у нас тут в Москве общее, и ежели ты не возражаешь, наше руководство хотело бы кое-что с тобой обсудить, причем прямо сейчас.
Степан, готовый к такому повороту событий, молча кивнул, поднялся из-за стола вместе с Фролом, оправил кушак, надел портупею с саблей.
– Прощевайте пока, хлопцы-молодцы! Спасибо за хлеб-соль, службу и дружбу! Авось, ваше начальство вас не хуже, так что отчего бы и не побеседовать?
– Начальство – оно и в Африке начальство! – с невинным видом, возведя глаза к небу, произнес Михась.
Фрол слегка осуждающе посмотрел на него, покачал головой, но ничего не сказал и, пригласив Степу следовать за собой, повел стражника к отдельно стоящей небольшой избе-блокгаузу, где располагался дьякон Кирилл со своими особниками.
В тесноватом совещательном помещении, в которое Фрол ввел Степу, сам оставшись за дверью, кроме дьякона находился еще и Дымок. Боярин Ропша, чтобы не выходить при постороннем из играемой им многие годы роли недотепы, в беседе участия не принимал.
– Ну, здравствуй, Степа, страж московский! – добродушно пробасил Кирилл. – Много о тебе наслышаны доброго и от горожан, и от бойцов наших. Я – отец Кирилл, можно сказать – духовный наставник сего отряда воинского. А это – Дмитрий, сотник и отряду начальник.
Дымок подошел, пожал Степану руку.
– Садись, – продолжал Кирилл. – На стулу италийскую, напротив окошечка. Чувствуй себя как дома.
Степа сел на непривычно удобный стул с гнутой спинкой и бархатным сиденьем с мягкой набивкой. Его настроение после теплого приема и душевного застолья было приподнятым, он чувствовал себя спокойно и уверенно в этой гостеприимной усадьбе, и на его лице, освещенном вечерним солнечным светом, струившимся из небольшого окна с прозрачным венецианским стеклом вместо подслеповатой слюды (он даже чуть прищурился от слишком яркого света), играла умиротворенная улыбка.
Кирилл и Дымок сели на простые скамьи напротив Степы, по бокам от окна, так, что их лица оставались в тени.
– Хотим мы, Степа, предел положить разбою в Москве и в окрестностях. Сила воинская и уменье у нас, как ты видел, есть, нужны лишь совет да подсказка от знающего человека надежного. Скажу сразу: мы, как и ты, – слуги государевы, но не холуи-прислужники. И посему с опричниками ничего общего не имеем. Стало быть, советоваться нам с ними не с руки. И к кому другому просто так не обратишься: или в страхе люди, или, что еще хуже, повязаны тайно с теми или иными ворами и злодеями. Дашь ли совет, Степа?
– Спрашивай, отец Кирилл, – с чуть заметным ехидством подчеркнув два последних слова, ответил Степа.
Кирилл с тревогой поглядел на Дымка: уж не перестарались ли с угощением?
Степа, слегка ослепленный бьющим из окна солнцем, все-таки уловил его безмолвный вопрос и отреагировал:
– Не волнуйтесь, не во хмелю языком треплю. Просто хорошо тут у вас, надежно. Первый раз, можно сказать, за многие годы чувствую себя спокойно: никто в спину не целит, никто в избу не ворвется мстить-крушить. В общем, умиротворен и доволен, оттого и улыбаюсь. Но духом серьезен, так что задавайте свои вопросы. Отвечу!
Кирилл хмыкнул:
– Мы и не сомневались, Степа, что ты человек умный, поскольку одной силой в слободке порядок не наведешь. Рады, что не ошиблись… Так вот, после пребывания недлинного в заставах и дозорах в Москве и окрестностях представилось нам, что многие шайки изрядные одной рукой управляются, и головка, стало быть, единая у них имеется. Что скажешь на это, Степан?
Степа посерьезнел, ответил не сразу:
– Есть слух, что с год назад появился на Москве атаман, который крупные ватаги под свою руку забирает, да по замыслу своему на разбой направляет. Понятное дело, что видеть его никто не видел, но имя кое-когда в предсмертных муках и стонах звучало: Хлопуня.
Дымок и Кирилл обменялись взглядами: информация совпадала с той, что дал им митрополит, и можно было надеяться, что Степа говорит правду.
– Как думаешь, – спросил Кирилл, – можно ли Хлопуню найти и шайки, им собранные, одним махом прихлопнуть?
– Ого! Лихие вы ребята, я гляжу, поморы-молодцы! Одним махом – оно, конечно, неплохо бы, – опять не удержался от иронии Степан. – Только где ж его найдешь, коль его и в глаза-то никто не видел?
– Мы, в общем-то, догадываемся, что он на площади с надписью на груди не стоит, – парировал Кирилл. – Вот и надо сообразить, как его из норы выманить. На твой опыт надежду возлагаем. Не подскажешь ли, как подослать в шайку лазутчика?
– Лазутчика отправить можно, но бесполезно, – ответил Степа. – Кто-то все время собирает всякую шваль по кабакам, выставляет на дело рисковое, почти что на убой, а сам, притаившись где-то сзади, или добычу ждет, или уходит по-тихому при неудаче. Так что много ваш лазутчик не разведает. Вы ж наверняка уже похватали многих рядовых разбойничков да поспрошали их с суровостью?
Кирилл кивнул:
– Ты прав, они ничего не знают. Но насчет лазутчика есть у нас одна мыслишка. Может, ты поможешь ее до ума довести. Но вначале скажи: как шайки разные в одном округе уживаются? То есть ежели кто-то захочет грабить в заманчивом месте прибыльном, где уже другая ватага действует, что из этого воспоследует?
– Как собаки за кость между собой сцепятся, – ответил Степан. – В кабаке али на пустыре каком иногда целые битвы междоусобные затевали. Вернее, так оно раньше, до Хлопуни, было. Кстати, мы, стражники, этим пользовались весьма. Ежели узнаем невзначай, что такой дележ кровавый затевается, то окружим сие место тихонечко, дождемся, когда они друг дружку поубивают, да и заграбастаем оставшихся. Но теперь-то Хлопуня порядок навел. Давно уж дележек смертоубийственных не было. Я только после этого в Хлопуню-то сам и поверил, что действительно есть такой, как эти побоища прекратились. В общем, получается, что все поделено, как охотничьи угодья, в каждой округе – свой главарь. Одного я даже… – Он запнулся, чуть было не сказав, что знает Чуму, и, сбившись, закончил: – А над всеми – Хлопуня.
– Ясно, – кивнул Кирилл. Он отметил заминку стражника, но не подал виду, не стал тянуть из Степана то, чего он не хотел говорить. – А вот если появится откуда ни возьмись новая шайка, то как ее встретят?
– Откуда ни возьмись шайки не появляются, – пожал плечами Степан. – В Москве все лихие люди друг дружку знают более-менее, да и в окрестных городках много народу меж собой знакомого: все бегают туда-сюда, ищут, где добра больше или где лиха меньше – если уж совсем набедокурят. Вот земля слухом и полнится. Мелкая шайка неизвестная ежели и объявится, так ее враз задавят, а в крупной атамана кто-то обязательно должен знать. Тогда, наверное, Хлопуня с ним встретится да о делах совместных договорится, дабы дележа-побоища не чинить. А вы что, хотели свою шайку поддельную, якобы пришлую, составить, да на нее, как на живца, Хлопуню поймать?
– Была такая мысль, – неохотно согласился Кирилл.
– Ничего у вас не выйдет! – уверенно сказал Степа. – Нужен известный атаман, иначе Хлопуня на встречу не пойдет. Будет с вашей шайкой побоище, порубаете-постреляете вы простых разбойничков, да и все.
– Пожалуй, ты прав, – после некоторого раздумья с сожалением в голосе произнес Кирилл. – Но что-то в этом роде придумать надо, иначе мы до Хлопуни действительно вовек не доберемся. – Он помолчал. – Кстати, Степа, а кто на нас-то вчера напал? Передали мы тела злодеев страже московской, да те сами удивляются, говорят, что неизвестные, дескать, доселе рожи разбойные. А ты говоришь, что всех знают!
– Всех, да не всех! – усмехнулся Степан. – Кто они именно, я тоже не ведаю. Одно вам скажу: не простые это разбойнички. А наслали на нас с вами их не кто иные, как опричники. За какой надобностью они это сделали – того не ведаю, а откуда узнал – не спрашивайте, ибо все равно не отвечу. Но сведения эти доподлинные!
– Ого! – только и сказал Кирилл.
Дымок даже присвистнул от удивления.
– Давай теперь обсудим второе обстоятельство, – после некоторого молчания произнес Кирилл. – Мы, когда заставы выставляли и дозоры посылали, то об этом, как и положено, докладывали сотникам стражи московской, в очередь на дежурство заступавшим, прямо в приказной избе, без посторонних, иногда так вообще один на один. Но с некоторых пор о перемещениях наших разбойники загодя узнавали, дела свои в стороне отдаленной весьма совершали в безопасности. Кто-то им доносил, наверняка. То есть или все сотники ваши Хлопуне продались, или же где-то в приказе разбойном есть человечек, который про намерения наши от них проведывал, да кому надо, вернее, кому не надо весточку слал. Что на это скажешь, Степа?
Степа, нахмурившись, молчал. Ему самому многое не нравилось в родной московской страже, но обсуждать это с посторонними, вынося тем самым сор из избы, было ему поперек горла.
– Может, и есть какие-то твари продажные среди стражи, – наконец с неохотой произнес он. – Но уж точно, что не все сразу. Так что на вопрос ваш чтобы ответить, мне нужно поразмыслить да поразузнать. – Он поднялся. – Однако ж вечеряет. Засиделся я тут у вас, как бы у меня в слободке, ненароком, людишки не забаловались. Ну, прощевайте пока! – по-военному, коротким кивком головы поклонился он хозяевам.
Кирилл с Дымком также поднялись. Дьякон благословил стражника, а сотник поднес раскрытую ладонь к берету.
– Послушай, Степа, – как бы уже невзначай, вне содержания предыдущей важной беседы спросил Дымок, провожая стражника к двери. – Ты, часом, не слыхал о том, есть ли угроза от совокупных шаек разбойничьих какой-либо крупной сокровищнице царской, или там собранию редких вещей диковинных, скажем, библиотеки?
– Да нет вроде, – слегка удивленно ответил Степан. – Все то ценное, что ты назвал, оно ж ведь в тайных подземельях царских спрятано надежно. В тех, что мастера италийские строили, убиенные потом на дороге обратной в свое отечество, то ли разбойниками, то ли еще кем, чтобы расположение ходов запутанных разгласить не смогли.
– Ну, тайна тайной, но надежно ли стража московская входы-выходы охраняет?
– Да стража-то здесь и ни при чем. Где те входы в подземелья кремлевские – мы и знать не знаем. Я думаю, что опричники, да и то только те, кто Малютины друзья ближайшие, охрану подземелья несут. Так что здесь нам с вами беспокойства не будет… Ну, еще раз прощайте, коли что! – опять поклонился Степа и вышел из блокгауза, легко отворив тяжелую дубовую обитую железом дверь.
– Да уж, можно не беспокоиться! – задумчиво, с расстановкой, как бы про себя произнес Дымок. И, сев напротив Кирилла, уже другим, бодрым голосом обратился к нему: – Ну, что, отец-особник, давай думать дальше!
Пока Степа вместе с лешими весело воздавал должное «спиритус вини», открытому засекреченными народными умельцами, на другом конце Москвы в большом аляповато-вычурном тереме Басманова также происходило совещание, на котором царило прямо противоположное настроение.
В малой столовой палате для ближних, где три дня назад было принято решение о нападении на заставу леших, сидели, в основном, те же опричники. Басманов-старший, как хозяин, располагался во главе стола. Обычно он, возвышаясь над столом, вольготно раскидывался в массивном кресле, широкие, из красного дерева, подлокотники которого оканчивались львиными лапами. Лапы были шире столешницы, и поэтому казалось, что руки хозяина охватывают и держат весь стол, готовые поднять его и опрокинуть на непочтительного гостя. Однако на сей раз кресло стояло как-то незаметно, бочком, и сам Басманов, съежившийся в нем, с руками, смиренно сложенными на коленях, а не на грозных львиных лапах, обращал свой взор не поверх стола, а, как и все присутствующие, смотрел в темноватый угол возле двери. Там на небольшой лавке, предназначенной для слуг, грузно сидел невысокий, коренастый человек с куцей бороденкой и реденькими усами, одетый в довольно простой темно-малиновый кафтан, мешковато сидевший на его непропорциональном теле. Он говорил глухим голосом, в котором чувствовалась привычка не просто повелевать людьми, а определять одним движением губ жизнь или смерть.
– Ну что, умники, архистратиги хреновы, объясните, по что и как я лучших бойцов своих положил, по вашему плану-замыслу действовавших? Только трое и уцелели из полутора сот! Бойцы из тайного отряда, их ни одна живая душа в глаза видеть не должна иначе, как перед смертью лютою, а теперь их тела телегами с пустыря гребаного возят, на опознание выставляют посередь площади?! Хорошо хоть, что все, их единожды видевшие, в сырой земле гниют, так что спишется все на неизвестных залетных разбойников. Но не для того мы их в месте тайном собирали и сберегали, чтобы вот так, ни за что, ни про что положить!
В наступившей тишине опричники сидели, потупив взоры, боясь пошевелиться и даже не смея громко дышать. Наконец Басманов-старший осипшим, виновато оправдывающимся голосом произнес:
– Так ведь, Малюта, сокол ты наш ясный, мы же когда умишками своими скудными пораскинули, то ведь к тебе, отец родной, за советом-помощью обратились тотчас, чтобы научил ты нас, как дальше действовать к сугубой пользе государственной.
– Ты что, Басманов, на меня всех собак повесить хочешь? – повысил голос Малюта и, перебив его жалкий протестующий возглас, продолжил: – Кто мне про придурков недоделанных толковал, говорил, что поморы-де только со всяким мужичьем управляться горазды? А они, оказалось, накупили себе мушкетов да гранат аглицких, которых у нас еще и в глаза не видывали, да встретили моих орлов, ничего не чаявших, огненным боем смертным! Тут еще и подмога им, откуда ни возьмись, со всех сторон пришла! В общем, так: сами заварили эту кашу с поморами-дружинниками – сами ее и расхлебывайте. Я вам больше подмоги не дам. И чтобы через две седмицы виноватые в гибели моих людей мне головой были выданы. Иначе, – он сделал томительную, угрожающую паузу, – я сам виноватых найду. И не где-нибудь, а средь здесь сидящих!
Малюта поднялся, презрительно-небрежным жестом остановил бросившегося провожать его Басманова и вышел, широко распахнув дверь, за которой его поджидали, напряженно изготовившись, четверо телохранителей. Один из них, уходя, прикрывая хозяина со спины, заглянул в палату, и на его азиатском лице появилась ядовитая улыбка, больше похожая на оскал. Он обвел недобрым взглядом всех присутствующих, демонстративно вынул наполовину из ножен, висящих на поясе, кривой турецкий нож, затем с огорченным ворчанием, как собака, у которой отобрали кость, кинул клинок обратно в ножны и, резко повернувшись, исчез вслед за Малютой.
В палате повисла напряженная тишина. Опричники в страхе и надежде обратили взоры на Басманова, тщетно стараясь разглядеть выражение его опущенных глаз, скрытых под густыми нахмуренными бровями. Довольно быстро опытный царедворец, закаленный в многолетних смертельных интригах, стряхнул оцепенение, вызванное грозным предупреждением Малюты. Басманов поднял наконец глаза и обвел всех присутствующих пристальным взором.
– Ну, что, добры молодцы, опростоволосились чуток? Хотели чужими руками жар загрести, а оно вишь как вышло! Что же вы, дубины стоеросовые, не разглядели у поморов этих хитрого огнестрельного снаряда аглицкого? Все над одеждой их простецкой хихикали, нет, чтоб вооружение рассмотреть попристальней!.. Ну, да ладно, – продолжил он после паузы. – Сейчас надо думать, как Малюту ублаговолить. Хватит вам меды хлебать да танцы танцевать! Готовьтесь сабельки да ножики взять в белы рученьки, да грызть-кусать врагов государевых, как верные псы легавые! Вам ведь не привыкать-стать!.. Для начала поступим незамысловато: пройдем огнем да мечом по слободке этой плотницкой, откуда поморам помощь пришла в виде стражника местного. Но карать слободку будем как притон разбойничий, из которого якобы на заставу нападение и сделано! А стражника этого, как разбой допустившего и за вверенной ему слободкой недоглядевшего, головой Малюте и выдадим на позор и поругание, да на казнь лютую! Давайте, голуби, по чарке-другой подымем за здравие друг дружкино, закусим малость до вечера, а завтра поутру, благословясь, и приступим. Тем паче, что заставу поморов там уже и сняли за ненадобностью и в другое место перебросили!
Тем же вечером пост скрытого наблюдения за домом Басмановых, уже давно (сразу после визита Дымка к митрополиту) установленный особниками, сообщил, что в доме побывал сам Малюта Скуратов, а ближние к Басмановым опричники разошлись непривычно рано и отправились прямиком по домам.
Дьякон Кирилл, получив эту информацию, задумался. Он давно уже привык ставить себя на место противника, натягивать чужую личину и представлять, что он предпринял бы в той или иной обстановке. На основании сведений, полученных от митрополита, дьякон предполагал, что существуют некие шайки, выполняющие наиболее грязные задания кого-то из правителей, вероятно Малюты. Это были потенциальные козлы отпущения, на которых можно было бы списать при случае все грехи. То, что убитых лешими прошлой ночью разбойников никто до сих пор не опознал, косвенно подтверждало его предположение о существовании некоего тайного отряда. Именно этот отряд атаковал заставу и полег в схватке. Визит Малюты к Басманову был сам по себе случаем экстраординарным: раньше за весь период наблюдений фиксировались только поездки Басманова к Малюте. Одна из них как раз случилась накануне ночного боя.
Выстраивалась достаточно логичная схема: Басманову зачем-то понадобилось истребить заставу леших, причем так, чтобы это выглядело случайным нападением разбойников (Кирилл пока не мог понять, зачем их вызвали в Москву, а теперь попытались уничтожить таким неэффективным способом, как нападение на в общем-то готовую к бою заставу). И Басманов, и Малюта стояли во главе опричнины. Но Басманов возглавлял, так сказать, «боевую» дружину (термин «карательный отряд» еще не был придуман), которая проводила более-менее открытые акции устрашения и наказания. Малюта же ведал, в основном, тайным сыском, зарубежной разведкой и контрразведкой, и, хотя дружина опричников, подчинявшихся непосредственно ему, была формально менее многочисленна, чем у Басманова, реальные возможности Малюты были несравнимо весомее. Поэтому Басманов и обратился к Малюте с просьбой дать людей из тайного отряда. Тот людей дал и потерял их. Создание тайного подразделения – дело непростое, долгое и кропотливое. Значит, Малюта, собственной персоной, вопреки обыкновению, примчавшийся к Басманову, наверняка потребовал компенсации и, естественно, кровавой. Кому будет пускать кровь Басманов за ночную неудачу? Нападет на усадьбу Ропши? Это предположение казалось Кириллу сомнительным: если бы леших заманивали в Москву с целью уничтожить, это можно было попытаться сделать уже давно. Значит, их вряд ли тронут и на сей раз, во всяком случае – в открытую. Таким образом, оставалась одна фигура, принявшая участие в ночном побоище: стражник Степан. Следовательно, будет нападение на слободку! Тем более что заставу леших с пустыря уже убрали, якобы за ненадобностью. Кирилл еще раз все взвесил и отправился на доклад к Дымку.
Утро было холодным и хмурым. Изредка начинал моросить дождь. Однако разгоряченные хмельные молодцы, выезжавшие из загородной усадьбы Басмановых в громоздких вместительных возках, запряженных тройками холеных раскормленных коней, не замечали ни прохлады, ни измороси. Две сотни опричников пылали жаждой мести и желанием обезопасить свои жизни, ублажить Малюту чужими смертями. Привычные к погромам, не рассчитывая на сопротивление безвольных, скованных страхом жертв, опричники не имели при себе боевого оружия. Для убийств мирных граждан в собственных домах лучше всего подходили длинные ножи и кистени, имевшиеся у большинства развалившихся в возках злобно хохочущих в предвкушении привычных диких забав героев. Только немногие были вооружены тяжелыми секирами, необходимыми для сокрушения дверей жилищ, если бы обреченные на заклание хозяева осмелились не открыть по первому требованию налетчиков. Увлеченные обсуждением предстоящей резни и упоительными воспоминаниями о предыдущих погромах, опричники не заметили, как из придорожной рощицы выскользнул всадник в неприметной серо-зеленой одежде, на сером коне, и напрямик, через поля, плавной рысью помчался в направлении плотницкой слободки, сразу растаяв в серой пелене.
На подходах к монастырю, в котором заседал Большой Совет (естественно, это обычно происходило в дневное время), друзья были встречены лично начальником караула, который предпринял попытку вступить с ними в мирные переговоры. Начальник был подвергнут процедуре опознания, сопровождавшейся вопросами: «А ты кто такой?», звучавшими весьма двусмысленно. Начальник растерялся. По уставу, особенно учитывая ночное время, он должен был тут же валить отказавшихся подчиниться молодцов, прорывающихся в ворота монастыря. Впрочем, молодцы, по всему, готовы были повалиться сами, и только чувство долга, состоявшее в желании как можно скорее сообщить радостную весть понимающим людям, а не какому-то там караулу, держало их на ногах. Слава Богу, в критический момент из монастырской калитки вышел игумен, удивленный непонятным шумом. Прервав друзей, присмиревших при его появлении, но все же пытавшихся доложить о некоем важном открытии, игумен велел доставить их в кельи и запереть до утра. Наутро друзья все же предстали перед Большим Советом, но уже не в самом благоприятном расположении духа. Вначале доклад, больше похожий на оправдание за ночную смуту, явно не клеился и постоянно прерывался жадным питием воды из больших ковшей. Однако после того, как специально посланный гонец принес из лабораторной избы реторту с прозрачной жидкостью и великие ученые на глазах не заподозрившего подвоха Совета (жидкость по виду не была похожа ни на один из хмельных напитков!) заглотили по изрядной порции, их настроение резко улучшилось и речи полились с плавным журчанием и изрядным апломбом.
Из доклада следовало, что в результате проведенных опытов, включавших испытания на людях (то есть лично на Губане и Колюне), была открыта или, по меньшей мере, переоткрыта заново душа вин – «спиритус вини», эссенция, которая и придает всем винам одинаковые хмельные, но одновременно и лечебные свойства. Открытая субстанция, кратко именуемая «спиритус», может быть рекомендована к практическому использованию в походном снаряжении леших, служить им вместо обычного вина: а) для сугреву, б) для снятия боли и в) для профилактики кишечных заболеваний. Субстанция должна употребляться разведенная чистой ключевой водой в пропорции приблизительно один к одному. Употребление разводимой субстанции вместо вин позволит уменьшить объем и вес индивидуальной походной винной фляжки в два раза. Так, благодаря пытливому уму и самоотверженности народных умельцев, в рационе леших появился новый лечебный напиток «спиритус» с широким спектром действия, эффективный как в боевой, так и в мирной обстановке. Именно спиритус, разведенный согласно научным рекомендациям ключевой водой, и предлагали лешие московскому стражнику Степе, сопровождая свое предложение советами по использованию оного в мирных целях.
– Ты, Степа, вначале выдохни из груди весь воздух, затем заглоти чарку целиком. Потом нюхни, вот, хренка, али огурчика малосольного, да и заедай немедленно закусками разнообразными. Напиток сей весьма зажигательный, причем в полном смысле слова, поскольку хорошо горит синим пламенем!
Со смехом, прибаутками и пожеланиями друг другу здоровья да удачи опрокинули по первой, потом – еще и еще. Понятное дело, вспоминали обе схватки, в которых участвовали совместно. Бойцы дружно хвалили Степу так, что он даже засмущался. Но лешие, особенно Клоня, помнивший свои колебания в критический момент боя, делали это совершенно искренне и от души.
– Ну что уж вы так, ребята! Будто что я герой былинный, – наконец прервал их Степан, покрасневший то ли от похвал, то ли от выпитого спиритуса. – За добро добром лишь вам воздал. – Он повернулся к Михасю: – Если бы не ваш дружинник, меня бы уж давно и в живых-то не было. Спасибо тебе, Михась!
– На здоровье, Степа! Не за то тебя, друг, мы от всего сердца чествуем, что ты боец лихой. Немало таковых сыщется, которые доблесть да ловкость в бою проявляют, жизнь свою спасая, или ежели им корысть и слава при победе достанется. Ты же на Каина-душегуба голыми руками пошел, но пристрелить его не позволил, хотя корысти тебе от того вовсе не было. За правду ты, Степа, пошел, за обиду людскую, и действовал открыто и праведно, ибо кривдой правды не отстоять. И с самопалом одним да с сабелькой на сотню врагов кинулся, нас выручая, хотя не друзья тебе мы вовсе были в тот час, невзлюбил ты нас явно, за что – неведомо, ну да и неважно теперь. Наш ты человек, каковых на Руси немало, но и не много, за то тебе от меня и соратников моих всегда будет поддержка и защита, грудью своей закроем, ежели что.
Они выпили еще по одной за дружбу. За столом уже шел веселый, слегка беспорядочный разговор, состоящий из всевозможных баек. Лешие рассказывали разное смешное про заграницу, не вдаваясь в детали своей деятельности, а Степан забавно живописал нравы местных злодеев, впрочем, так же не называя имен и обстоятельств. Однако всем почему-то становилось ясно, что после следующей чарки разговор неизбежно свернет в серьезное русло.
Так оно и произошло.
– Степа, – с подчеркнуто озабоченной, совсем непразднично-застольной интонацией произнес до сих пор молчавший особник Фрол. – Дело у нас тут в Москве общее, и ежели ты не возражаешь, наше руководство хотело бы кое-что с тобой обсудить, причем прямо сейчас.
Степан, готовый к такому повороту событий, молча кивнул, поднялся из-за стола вместе с Фролом, оправил кушак, надел портупею с саблей.
– Прощевайте пока, хлопцы-молодцы! Спасибо за хлеб-соль, службу и дружбу! Авось, ваше начальство вас не хуже, так что отчего бы и не побеседовать?
– Начальство – оно и в Африке начальство! – с невинным видом, возведя глаза к небу, произнес Михась.
Фрол слегка осуждающе посмотрел на него, покачал головой, но ничего не сказал и, пригласив Степу следовать за собой, повел стражника к отдельно стоящей небольшой избе-блокгаузу, где располагался дьякон Кирилл со своими особниками.
В тесноватом совещательном помещении, в которое Фрол ввел Степу, сам оставшись за дверью, кроме дьякона находился еще и Дымок. Боярин Ропша, чтобы не выходить при постороннем из играемой им многие годы роли недотепы, в беседе участия не принимал.
– Ну, здравствуй, Степа, страж московский! – добродушно пробасил Кирилл. – Много о тебе наслышаны доброго и от горожан, и от бойцов наших. Я – отец Кирилл, можно сказать – духовный наставник сего отряда воинского. А это – Дмитрий, сотник и отряду начальник.
Дымок подошел, пожал Степану руку.
– Садись, – продолжал Кирилл. – На стулу италийскую, напротив окошечка. Чувствуй себя как дома.
Степа сел на непривычно удобный стул с гнутой спинкой и бархатным сиденьем с мягкой набивкой. Его настроение после теплого приема и душевного застолья было приподнятым, он чувствовал себя спокойно и уверенно в этой гостеприимной усадьбе, и на его лице, освещенном вечерним солнечным светом, струившимся из небольшого окна с прозрачным венецианским стеклом вместо подслеповатой слюды (он даже чуть прищурился от слишком яркого света), играла умиротворенная улыбка.
Кирилл и Дымок сели на простые скамьи напротив Степы, по бокам от окна, так, что их лица оставались в тени.
– Хотим мы, Степа, предел положить разбою в Москве и в окрестностях. Сила воинская и уменье у нас, как ты видел, есть, нужны лишь совет да подсказка от знающего человека надежного. Скажу сразу: мы, как и ты, – слуги государевы, но не холуи-прислужники. И посему с опричниками ничего общего не имеем. Стало быть, советоваться нам с ними не с руки. И к кому другому просто так не обратишься: или в страхе люди, или, что еще хуже, повязаны тайно с теми или иными ворами и злодеями. Дашь ли совет, Степа?
– Спрашивай, отец Кирилл, – с чуть заметным ехидством подчеркнув два последних слова, ответил Степа.
Кирилл с тревогой поглядел на Дымка: уж не перестарались ли с угощением?
Степа, слегка ослепленный бьющим из окна солнцем, все-таки уловил его безмолвный вопрос и отреагировал:
– Не волнуйтесь, не во хмелю языком треплю. Просто хорошо тут у вас, надежно. Первый раз, можно сказать, за многие годы чувствую себя спокойно: никто в спину не целит, никто в избу не ворвется мстить-крушить. В общем, умиротворен и доволен, оттого и улыбаюсь. Но духом серьезен, так что задавайте свои вопросы. Отвечу!
Кирилл хмыкнул:
– Мы и не сомневались, Степа, что ты человек умный, поскольку одной силой в слободке порядок не наведешь. Рады, что не ошиблись… Так вот, после пребывания недлинного в заставах и дозорах в Москве и окрестностях представилось нам, что многие шайки изрядные одной рукой управляются, и головка, стало быть, единая у них имеется. Что скажешь на это, Степан?
Степа посерьезнел, ответил не сразу:
– Есть слух, что с год назад появился на Москве атаман, который крупные ватаги под свою руку забирает, да по замыслу своему на разбой направляет. Понятное дело, что видеть его никто не видел, но имя кое-когда в предсмертных муках и стонах звучало: Хлопуня.
Дымок и Кирилл обменялись взглядами: информация совпадала с той, что дал им митрополит, и можно было надеяться, что Степа говорит правду.
– Как думаешь, – спросил Кирилл, – можно ли Хлопуню найти и шайки, им собранные, одним махом прихлопнуть?
– Ого! Лихие вы ребята, я гляжу, поморы-молодцы! Одним махом – оно, конечно, неплохо бы, – опять не удержался от иронии Степан. – Только где ж его найдешь, коль его и в глаза-то никто не видел?
– Мы, в общем-то, догадываемся, что он на площади с надписью на груди не стоит, – парировал Кирилл. – Вот и надо сообразить, как его из норы выманить. На твой опыт надежду возлагаем. Не подскажешь ли, как подослать в шайку лазутчика?
– Лазутчика отправить можно, но бесполезно, – ответил Степа. – Кто-то все время собирает всякую шваль по кабакам, выставляет на дело рисковое, почти что на убой, а сам, притаившись где-то сзади, или добычу ждет, или уходит по-тихому при неудаче. Так что много ваш лазутчик не разведает. Вы ж наверняка уже похватали многих рядовых разбойничков да поспрошали их с суровостью?
Кирилл кивнул:
– Ты прав, они ничего не знают. Но насчет лазутчика есть у нас одна мыслишка. Может, ты поможешь ее до ума довести. Но вначале скажи: как шайки разные в одном округе уживаются? То есть ежели кто-то захочет грабить в заманчивом месте прибыльном, где уже другая ватага действует, что из этого воспоследует?
– Как собаки за кость между собой сцепятся, – ответил Степан. – В кабаке али на пустыре каком иногда целые битвы междоусобные затевали. Вернее, так оно раньше, до Хлопуни, было. Кстати, мы, стражники, этим пользовались весьма. Ежели узнаем невзначай, что такой дележ кровавый затевается, то окружим сие место тихонечко, дождемся, когда они друг дружку поубивают, да и заграбастаем оставшихся. Но теперь-то Хлопуня порядок навел. Давно уж дележек смертоубийственных не было. Я только после этого в Хлопуню-то сам и поверил, что действительно есть такой, как эти побоища прекратились. В общем, получается, что все поделено, как охотничьи угодья, в каждой округе – свой главарь. Одного я даже… – Он запнулся, чуть было не сказав, что знает Чуму, и, сбившись, закончил: – А над всеми – Хлопуня.
– Ясно, – кивнул Кирилл. Он отметил заминку стражника, но не подал виду, не стал тянуть из Степана то, чего он не хотел говорить. – А вот если появится откуда ни возьмись новая шайка, то как ее встретят?
– Откуда ни возьмись шайки не появляются, – пожал плечами Степан. – В Москве все лихие люди друг дружку знают более-менее, да и в окрестных городках много народу меж собой знакомого: все бегают туда-сюда, ищут, где добра больше или где лиха меньше – если уж совсем набедокурят. Вот земля слухом и полнится. Мелкая шайка неизвестная ежели и объявится, так ее враз задавят, а в крупной атамана кто-то обязательно должен знать. Тогда, наверное, Хлопуня с ним встретится да о делах совместных договорится, дабы дележа-побоища не чинить. А вы что, хотели свою шайку поддельную, якобы пришлую, составить, да на нее, как на живца, Хлопуню поймать?
– Была такая мысль, – неохотно согласился Кирилл.
– Ничего у вас не выйдет! – уверенно сказал Степа. – Нужен известный атаман, иначе Хлопуня на встречу не пойдет. Будет с вашей шайкой побоище, порубаете-постреляете вы простых разбойничков, да и все.
– Пожалуй, ты прав, – после некоторого раздумья с сожалением в голосе произнес Кирилл. – Но что-то в этом роде придумать надо, иначе мы до Хлопуни действительно вовек не доберемся. – Он помолчал. – Кстати, Степа, а кто на нас-то вчера напал? Передали мы тела злодеев страже московской, да те сами удивляются, говорят, что неизвестные, дескать, доселе рожи разбойные. А ты говоришь, что всех знают!
– Всех, да не всех! – усмехнулся Степан. – Кто они именно, я тоже не ведаю. Одно вам скажу: не простые это разбойнички. А наслали на нас с вами их не кто иные, как опричники. За какой надобностью они это сделали – того не ведаю, а откуда узнал – не спрашивайте, ибо все равно не отвечу. Но сведения эти доподлинные!
– Ого! – только и сказал Кирилл.
Дымок даже присвистнул от удивления.
– Давай теперь обсудим второе обстоятельство, – после некоторого молчания произнес Кирилл. – Мы, когда заставы выставляли и дозоры посылали, то об этом, как и положено, докладывали сотникам стражи московской, в очередь на дежурство заступавшим, прямо в приказной избе, без посторонних, иногда так вообще один на один. Но с некоторых пор о перемещениях наших разбойники загодя узнавали, дела свои в стороне отдаленной весьма совершали в безопасности. Кто-то им доносил, наверняка. То есть или все сотники ваши Хлопуне продались, или же где-то в приказе разбойном есть человечек, который про намерения наши от них проведывал, да кому надо, вернее, кому не надо весточку слал. Что на это скажешь, Степа?
Степа, нахмурившись, молчал. Ему самому многое не нравилось в родной московской страже, но обсуждать это с посторонними, вынося тем самым сор из избы, было ему поперек горла.
– Может, и есть какие-то твари продажные среди стражи, – наконец с неохотой произнес он. – Но уж точно, что не все сразу. Так что на вопрос ваш чтобы ответить, мне нужно поразмыслить да поразузнать. – Он поднялся. – Однако ж вечеряет. Засиделся я тут у вас, как бы у меня в слободке, ненароком, людишки не забаловались. Ну, прощевайте пока! – по-военному, коротким кивком головы поклонился он хозяевам.
Кирилл с Дымком также поднялись. Дьякон благословил стражника, а сотник поднес раскрытую ладонь к берету.
– Послушай, Степа, – как бы уже невзначай, вне содержания предыдущей важной беседы спросил Дымок, провожая стражника к двери. – Ты, часом, не слыхал о том, есть ли угроза от совокупных шаек разбойничьих какой-либо крупной сокровищнице царской, или там собранию редких вещей диковинных, скажем, библиотеки?
– Да нет вроде, – слегка удивленно ответил Степан. – Все то ценное, что ты назвал, оно ж ведь в тайных подземельях царских спрятано надежно. В тех, что мастера италийские строили, убиенные потом на дороге обратной в свое отечество, то ли разбойниками, то ли еще кем, чтобы расположение ходов запутанных разгласить не смогли.
– Ну, тайна тайной, но надежно ли стража московская входы-выходы охраняет?
– Да стража-то здесь и ни при чем. Где те входы в подземелья кремлевские – мы и знать не знаем. Я думаю, что опричники, да и то только те, кто Малютины друзья ближайшие, охрану подземелья несут. Так что здесь нам с вами беспокойства не будет… Ну, еще раз прощайте, коли что! – опять поклонился Степа и вышел из блокгауза, легко отворив тяжелую дубовую обитую железом дверь.
– Да уж, можно не беспокоиться! – задумчиво, с расстановкой, как бы про себя произнес Дымок. И, сев напротив Кирилла, уже другим, бодрым голосом обратился к нему: – Ну, что, отец-особник, давай думать дальше!
Пока Степа вместе с лешими весело воздавал должное «спиритус вини», открытому засекреченными народными умельцами, на другом конце Москвы в большом аляповато-вычурном тереме Басманова также происходило совещание, на котором царило прямо противоположное настроение.
В малой столовой палате для ближних, где три дня назад было принято решение о нападении на заставу леших, сидели, в основном, те же опричники. Басманов-старший, как хозяин, располагался во главе стола. Обычно он, возвышаясь над столом, вольготно раскидывался в массивном кресле, широкие, из красного дерева, подлокотники которого оканчивались львиными лапами. Лапы были шире столешницы, и поэтому казалось, что руки хозяина охватывают и держат весь стол, готовые поднять его и опрокинуть на непочтительного гостя. Однако на сей раз кресло стояло как-то незаметно, бочком, и сам Басманов, съежившийся в нем, с руками, смиренно сложенными на коленях, а не на грозных львиных лапах, обращал свой взор не поверх стола, а, как и все присутствующие, смотрел в темноватый угол возле двери. Там на небольшой лавке, предназначенной для слуг, грузно сидел невысокий, коренастый человек с куцей бороденкой и реденькими усами, одетый в довольно простой темно-малиновый кафтан, мешковато сидевший на его непропорциональном теле. Он говорил глухим голосом, в котором чувствовалась привычка не просто повелевать людьми, а определять одним движением губ жизнь или смерть.
– Ну что, умники, архистратиги хреновы, объясните, по что и как я лучших бойцов своих положил, по вашему плану-замыслу действовавших? Только трое и уцелели из полутора сот! Бойцы из тайного отряда, их ни одна живая душа в глаза видеть не должна иначе, как перед смертью лютою, а теперь их тела телегами с пустыря гребаного возят, на опознание выставляют посередь площади?! Хорошо хоть, что все, их единожды видевшие, в сырой земле гниют, так что спишется все на неизвестных залетных разбойников. Но не для того мы их в месте тайном собирали и сберегали, чтобы вот так, ни за что, ни про что положить!
В наступившей тишине опричники сидели, потупив взоры, боясь пошевелиться и даже не смея громко дышать. Наконец Басманов-старший осипшим, виновато оправдывающимся голосом произнес:
– Так ведь, Малюта, сокол ты наш ясный, мы же когда умишками своими скудными пораскинули, то ведь к тебе, отец родной, за советом-помощью обратились тотчас, чтобы научил ты нас, как дальше действовать к сугубой пользе государственной.
– Ты что, Басманов, на меня всех собак повесить хочешь? – повысил голос Малюта и, перебив его жалкий протестующий возглас, продолжил: – Кто мне про придурков недоделанных толковал, говорил, что поморы-де только со всяким мужичьем управляться горазды? А они, оказалось, накупили себе мушкетов да гранат аглицких, которых у нас еще и в глаза не видывали, да встретили моих орлов, ничего не чаявших, огненным боем смертным! Тут еще и подмога им, откуда ни возьмись, со всех сторон пришла! В общем, так: сами заварили эту кашу с поморами-дружинниками – сами ее и расхлебывайте. Я вам больше подмоги не дам. И чтобы через две седмицы виноватые в гибели моих людей мне головой были выданы. Иначе, – он сделал томительную, угрожающую паузу, – я сам виноватых найду. И не где-нибудь, а средь здесь сидящих!
Малюта поднялся, презрительно-небрежным жестом остановил бросившегося провожать его Басманова и вышел, широко распахнув дверь, за которой его поджидали, напряженно изготовившись, четверо телохранителей. Один из них, уходя, прикрывая хозяина со спины, заглянул в палату, и на его азиатском лице появилась ядовитая улыбка, больше похожая на оскал. Он обвел недобрым взглядом всех присутствующих, демонстративно вынул наполовину из ножен, висящих на поясе, кривой турецкий нож, затем с огорченным ворчанием, как собака, у которой отобрали кость, кинул клинок обратно в ножны и, резко повернувшись, исчез вслед за Малютой.
В палате повисла напряженная тишина. Опричники в страхе и надежде обратили взоры на Басманова, тщетно стараясь разглядеть выражение его опущенных глаз, скрытых под густыми нахмуренными бровями. Довольно быстро опытный царедворец, закаленный в многолетних смертельных интригах, стряхнул оцепенение, вызванное грозным предупреждением Малюты. Басманов поднял наконец глаза и обвел всех присутствующих пристальным взором.
– Ну, что, добры молодцы, опростоволосились чуток? Хотели чужими руками жар загрести, а оно вишь как вышло! Что же вы, дубины стоеросовые, не разглядели у поморов этих хитрого огнестрельного снаряда аглицкого? Все над одеждой их простецкой хихикали, нет, чтоб вооружение рассмотреть попристальней!.. Ну, да ладно, – продолжил он после паузы. – Сейчас надо думать, как Малюту ублаговолить. Хватит вам меды хлебать да танцы танцевать! Готовьтесь сабельки да ножики взять в белы рученьки, да грызть-кусать врагов государевых, как верные псы легавые! Вам ведь не привыкать-стать!.. Для начала поступим незамысловато: пройдем огнем да мечом по слободке этой плотницкой, откуда поморам помощь пришла в виде стражника местного. Но карать слободку будем как притон разбойничий, из которого якобы на заставу нападение и сделано! А стражника этого, как разбой допустившего и за вверенной ему слободкой недоглядевшего, головой Малюте и выдадим на позор и поругание, да на казнь лютую! Давайте, голуби, по чарке-другой подымем за здравие друг дружкино, закусим малость до вечера, а завтра поутру, благословясь, и приступим. Тем паче, что заставу поморов там уже и сняли за ненадобностью и в другое место перебросили!
Тем же вечером пост скрытого наблюдения за домом Басмановых, уже давно (сразу после визита Дымка к митрополиту) установленный особниками, сообщил, что в доме побывал сам Малюта Скуратов, а ближние к Басмановым опричники разошлись непривычно рано и отправились прямиком по домам.
Дьякон Кирилл, получив эту информацию, задумался. Он давно уже привык ставить себя на место противника, натягивать чужую личину и представлять, что он предпринял бы в той или иной обстановке. На основании сведений, полученных от митрополита, дьякон предполагал, что существуют некие шайки, выполняющие наиболее грязные задания кого-то из правителей, вероятно Малюты. Это были потенциальные козлы отпущения, на которых можно было бы списать при случае все грехи. То, что убитых лешими прошлой ночью разбойников никто до сих пор не опознал, косвенно подтверждало его предположение о существовании некоего тайного отряда. Именно этот отряд атаковал заставу и полег в схватке. Визит Малюты к Басманову был сам по себе случаем экстраординарным: раньше за весь период наблюдений фиксировались только поездки Басманова к Малюте. Одна из них как раз случилась накануне ночного боя.
Выстраивалась достаточно логичная схема: Басманову зачем-то понадобилось истребить заставу леших, причем так, чтобы это выглядело случайным нападением разбойников (Кирилл пока не мог понять, зачем их вызвали в Москву, а теперь попытались уничтожить таким неэффективным способом, как нападение на в общем-то готовую к бою заставу). И Басманов, и Малюта стояли во главе опричнины. Но Басманов возглавлял, так сказать, «боевую» дружину (термин «карательный отряд» еще не был придуман), которая проводила более-менее открытые акции устрашения и наказания. Малюта же ведал, в основном, тайным сыском, зарубежной разведкой и контрразведкой, и, хотя дружина опричников, подчинявшихся непосредственно ему, была формально менее многочисленна, чем у Басманова, реальные возможности Малюты были несравнимо весомее. Поэтому Басманов и обратился к Малюте с просьбой дать людей из тайного отряда. Тот людей дал и потерял их. Создание тайного подразделения – дело непростое, долгое и кропотливое. Значит, Малюта, собственной персоной, вопреки обыкновению, примчавшийся к Басманову, наверняка потребовал компенсации и, естественно, кровавой. Кому будет пускать кровь Басманов за ночную неудачу? Нападет на усадьбу Ропши? Это предположение казалось Кириллу сомнительным: если бы леших заманивали в Москву с целью уничтожить, это можно было попытаться сделать уже давно. Значит, их вряд ли тронут и на сей раз, во всяком случае – в открытую. Таким образом, оставалась одна фигура, принявшая участие в ночном побоище: стражник Степан. Следовательно, будет нападение на слободку! Тем более что заставу леших с пустыря уже убрали, якобы за ненадобностью. Кирилл еще раз все взвесил и отправился на доклад к Дымку.
Утро было холодным и хмурым. Изредка начинал моросить дождь. Однако разгоряченные хмельные молодцы, выезжавшие из загородной усадьбы Басмановых в громоздких вместительных возках, запряженных тройками холеных раскормленных коней, не замечали ни прохлады, ни измороси. Две сотни опричников пылали жаждой мести и желанием обезопасить свои жизни, ублажить Малюту чужими смертями. Привычные к погромам, не рассчитывая на сопротивление безвольных, скованных страхом жертв, опричники не имели при себе боевого оружия. Для убийств мирных граждан в собственных домах лучше всего подходили длинные ножи и кистени, имевшиеся у большинства развалившихся в возках злобно хохочущих в предвкушении привычных диких забав героев. Только немногие были вооружены тяжелыми секирами, необходимыми для сокрушения дверей жилищ, если бы обреченные на заклание хозяева осмелились не открыть по первому требованию налетчиков. Увлеченные обсуждением предстоящей резни и упоительными воспоминаниями о предыдущих погромах, опричники не заметили, как из придорожной рощицы выскользнул всадник в неприметной серо-зеленой одежде, на сером коне, и напрямик, через поля, плавной рысью помчался в направлении плотницкой слободки, сразу растаяв в серой пелене.