Страница:
– Где этот мужичонка с рынка, который якобы нашего дружинника, других бойцов в кабак заманивающего, видел? – обратился к нему дьякон
– Да здесь, у нас, под замком.
– Отведи его в соседнюю комнату, пущай он через глазок дверной поглядит, может, опознает кого из присутствующих.
Вскоре в избу вошел Желток, бесцветным голосом доложил о прибытии, сел на указанное ему место: на скамью напротив двери во внутренние помещения, как раз напротив потайного дверного глазка. Его лицо было бледным, осунувшимся, взгляд тусклым и каким-то безжизненным.
Кирилл начал задавать ему уточняющие вопросы по вчерашней гибели бойцов его десятка. Вскоре пришел Дымок и по знаку Кирилла сел рядом с Желтком. Дьякон глубоко вздохнул, велел пригласить десятника, бывшего вчера дежурным по усадьбе, и тоже усадил его на скамью рядом с Желтком, затем повернулся к Чебаку, молча посмотрел ему в глаза. Тот понимающе кивнул едва заметно и прошел во внутренние помещения, плотно закрыв за собой дверь.
– А теперь, брат Желток, расскажи мне о том, что ты делал в усадьбе после возвращения с рынка, – задал неожиданный вопрос Кирилл.
Желток, утративший всю свою природную веселость, по-прежнему без эмоций, как будто находясь под воздействием неких снадобий, после небольшой паузы тихо и неуверенно ответил, что он плохо помнит конец вчерашнего дня. Вероятно, бродил где-то в саду, вдали от людских глаз.
Кирилл вопросительно посмотрел на дежурного. Тот пожал плечами и подтвердил, что десятника Желтка он вчера вечером действительно не видел, во всяком случае, за ворота десятник не выходил.
Тот факт, что Желток не проходил за ворота на глазах у часовых, ни о чем, конечно же, не говорил, поскольку ограда усадьбы, даже бдительно осматриваемая караулом по периметру, – не препятствие для лешего. Он мог незаметно уйти и вернуться в усадьбу так, что малочисленный в связи со вчерашними событиями караул его не заметил.
В то время как Кирилл задавал эти вопросы, Чебак вывел из арестантской комнаты, хотя и предназначавшейся для содержания под замком подозрительных «гостей», но, впрочем, мало похожей на темницу, выспавшегося и объевшегося щедрым угощением мужичонку с рынка, подвел его к закрытой двери, велел заглянуть в глазок.
– Ну что, православный, узнаешь кого-либо из трех дружинников, на скамье сидящих? – шепотом спросил особник.
– Да как же не узнать, благодетель? Вот тот вон, рыжий, про ворье и чуму вчерась говорил да ваших людей в кабак зазывал!
Чебак поблагодарил мужичонку, сунул ему в ладонь алтын, велел держать язык за зубами и, в сопровождении дежурного особника, отправил восвояси из усадьбы. Затем на клочке пергамента Чебак вывел грифелем два слова, вошел в совещательную палату спокойно, с непроницаемым лицом и показал пергамент на раскрытой ладони Кириллу.
Дьякон кивнул и обратился к дежурившему вчера десятнику:
– Иди, боец, отдыхай. Извини, что потревожили.
И сделал незаметный знак трем находившимся в палате особникам. Те не спеша поднялись со своих мест, будто бы сопровождая выходившего или собираясь последовать за ним, но внезапно молниеносно обступили Желтка с боков и сзади, изготовились пресечь его любую попытку к прорыву.
Дымок, уже готовый к такому развороту событий, молча отошел в сторону.
– Желток, – произнес дьякон глухим, чуть дрогнувшим голосом. – Ты взят под стражу по подозрению в тяжком преступлении. Сдай оружие и не усугубляй вину свою сопротивлением!
Желток, двигаясь как во сне, снял оружие и амуницию, передал обступившим его особникам, безучастно перенес тщательный обыск, позволил стянуть себе руки за спиной сыромятным ремнем и, повесив голову, едва передвигая ноги, проследовал за своими конвоирами в ту самую камеру, где только что провел самые счастливые часы своей жизни мужичонка с рынка, впервые наевшийся досыта.
– Отец дьякон, но ведь это же ужасно! – с каким-то детским отчаянием в голосе воскликнул Дымок, оставшись наедине с Кириллом.
Казалось, молодой сотник, уже успевший на своем коротком веку пройти через десятки кровавых битв и тяжелейших походов, вот-вот готов, не стесняясь, расплакаться на глазах у начальника особой сотни.
– Держись, Дымок! – сурово ответил Кирилл. —Мы вынуждены действовать по обстоятельствам, врагом коварным и сильным нам навязываемым. Сейчас настал, пожалуй, самый тяжелый момент. У медиков аглицких это называется кризисом: после него или выздоравливают окончательно, либо умирают насовсем. Сейчас мы все еще пока отбиваемся вслепую, но надобно зубы сжать и самим в атаку пойти. Как – пока не знаю, думать буду. Самое поганое, что от Фрола никаких вестей нет. Крепко я на него надеюсь, ибо это лучший из лучших особников наших. На риск огромный мы пошли, его одного, без подстраховки, на ключевую операцию послав. Но выхода иного не было. Видишь, как Малюта на своем поле пересиливает нас, потери страшные несем, и не только убитыми! – Дьякон не выдержал, дал волю нахлынувшим эмоциям, стукнул в отчаянии кулаком по столу.
Затем, устыдившись своей слабости, встал, отвернулся, отошел к окну, чтобы Дымок не видел его лица. Он уже хотел было попросить сотника удалиться, оставить его одного, дать возможность часок подумать, осмыслить ситуацию и выработать план срочных действий, как увидел сквозь венецианское стекло в хмуром сумраке едва зародившегося утра особника в черном берете, мчавшегося со всех ног по направлению к избе. Очевидно, произошло нечто чрезвычайное, о чем боец спешил доложить своему начальнику. От нехорошего предчувствия сердце дьякона замерло на мгновение, и он ощутил в груди, слева, неведомую прежде резкую боль.
«Неужели Фрол погиб, не справился? Тогда – конец, позорный провал всего похода! А тут еще и случай небывалый: предатель – вольный или невольный – в рядах наших собственных», – с холодным отчаянием подумал Кирилл, и впервые в жизни ему стало страшно, но не за себя, а за загубленное дело, за то, что он и его бойцы, призванные радеть за Русь-матушку, из поколенья в поколенье самоотверженно и умело выполнявшие это предназначение, не сумели предотвратить беду, уберечь драгоценнейшее достояние народное.
Когда Михась еще только входил в палаты царские на пир, который должен был стать для него смертельным, а Катька мчалась к басмановской усадьбе в отчаянной попытке выручить княжну, Фрол лежал в абсолютной темноте на тощей подстилке из гнилой соломы и пытался сообразить, сколько же прошло времени с тех пор, как маленький писарек пригласил его подсесть за стол к своим веселым друзьям. Прикинув, что сейчас уже должен быть вечер, он еще и еще раз прокручивал в голове все детали произошедших событий. Пожалуй, попал он не куда-нибудь, а к самому Малюте: уж больно чисто и ухватисто его повязали и бросили в темницу. И взяли его не за что-нибудь, а именно за расспросы о библиотеке. Наверное, предварительно следили незаметно день-другой и, поняв, что он действует один, без сообщников, подготовили и с блеском провели тайное задержание. Что же дальше: допрос подноготный? Ну, не блины же с пирогами! Фрол вздохнул и обратился сам к себе:
– Ну, Фролушка, настал, видать, твой час. Готовься, брат, порадеть за Русь-матушку, Лесной Стан и особую сотню.
Он пошевелился, задел головой бадью, услышал плеск. Приподнялся и осторожно, на ощупь, потянулся губами к воде, чуть-чуть лизнул. По вкусу убедился, что вода не из болота, не прогорклая, а относительно свежая, речная или колодезная, значит, страшные черви в кишках от нее не заведутся. Напился вдоволь, затем добрался до стены, сел, опершись спиной на холодный осклизлый камень, и стал готовиться к допросу, который, по его прикидкам, должен был состояться в самое ближайшее время, поскольку все пыточники почему-то проводили допросы исключительно в вечернюю и ночную пору.
Действительно, вскоре лязгнул замок, скрипнула, отворяясь, дверь, и темница озарилась светом факелов, показавшимся особнику нестерпимо ярким после нескольких часов, проведенных в темноте. Двое тюремщиков подошли к Фролу, привычно подхватили его за плечи, рывком поставили на ноги. Мельком взглянув на сыромятные ремни, стягивающие заведенные за спину руки пленника, они потащили его к двери, подбадривая энергичными пинками, чтобы он сам быстрее перебирал ногами.
Пройдя в глубь подземелья и спустившись на несколько ступенек ниже, они очутились перед невысокой дверью, сплошь окованной железом. Один из тюремщиков стукнул в дверь железным кольцом, приделанным вместо ручки, прислушался. Чуть слышно заскрежетал засов, и дверь, оказавшаяся невероятно толстой и массивной, открылась. Тюремщики, не входя внутрь и даже, как показалось Фролу, постаравшиеся максимально отодвинуться от входа и отвернуться в сторону, буквально втолкнули особника в дверной проем. Фрол, споткнувшись, чуть было не упал, но его подхватил широкоплечий горбатый человек, заросший волосами и бородой так, что на лице были видны лишь блестевшие в свете факелов глаза и мясистый нос, казавшийся багрово-красным то ли из-за освещения, то ли вследствие своего натурального цвета. Бесформенная шапка, надвинутая на глаза, и рубаха на этом обитателе преисподней также была красного цвета. Кожаный фартук с нагрудником отсвечивал многочисленными бурыми пятнами.
Не обращая внимания на бросившихся прочь тюремщиков, горбун, являвшийся, как нетрудно было догадаться, палачом-пыточником, небрежно ухватив Фрола одной рукой за ворот рубахи, подволок к стулу с высокой узкой спинкой, нанизал его связанные за спиной руки на эту спинку, толкнул особника на сиденье, прищелкнул сверху горизонтальную планку. Теперь Фрол не смог бы не только вскочить, но даже и упасть со стула. Прямо перед ним на расстоянии двух саженей стоял простой дощатый стол, на котором горели две свечи в оловянных подсвечниках и лежала про запас еще дюжина. Сидевший за столом человек, опустив голову, что-то сосредоточенно писал белоснежным гусиным пером на свитке внушительных размеров. Фрол повернул голову и увидел второго палача, бывшего совершенно лысым, с жиденькой бороденкой и кошачьими усами, высокого, широкоплечего, с могучими ручищами. Он стоял у очага, в котором лежало несколько железных щипцов разнообразной формы, и раздувал угли большими мехами. Интерьер украшала дыба с ременной петлей, а также несколько причудливых верстаков и тисков, предназначенных явно не для столярных или слесарных работ.
Писарь положил перо, поднял голову и ласково улыбнулся Фролу. С привычной быстротой перебрав в памяти известные ему описания ближайших Малютиных подручных, Фрол решил, что перед ним, пожалуй, находится не кто иной, как Прошка, пользующийся особым доверием хозяина и участвующий в наиболее грязных делах. Особник не ошибся. Прошка, срочно вызванный для ведения тайного допроса с пристрастием в компании двух самых умелых и к тому же немых заплечных дел мастеров, распрямился, потянулся, подняв руки и разведя их в стороны, улыбнулся еще шире и ласковей, и вкрадчивым добрым голосом обратился к сидящему напротив пленнику:
– Ну что, голубь сизокрылый, давай беседовать по душам
– С грамотным человеком завсегда побеседовать приятно, – с радостной готовностью согласился Фрол.
Прошка был слегка сбит с толку подобным ответом, а главное – свободным и уверенным тоном, которым сей ответ был произнесен. Он привык, что попавшие в пыточный застенок ведут себя несколько иначе: с самого начала вопят о своей невиновности, униженно вымаливают прощение, или с абсурдной суровостью грозят местью высоких покровителей, включая самого государя.
– Почему ты не спрашиваешь, почто здесь очутился, да не возмущаешься? – по-прежнему вкрадчиво и ласково спросил он.
– Да ведь и так ясно! Это завистники мои из Владимира, на мое место писарское метящие, меня в узилище ввергли доносом ложным. Вечный удел людей грамотных да образованных: клевета, наветы, зависть…
– Ага, – догадался Прошка. – С тобой все понятно: дурачка изображать изволишь. А то я уже удивляться стал поведению твоему необычному. Но ничего, голубь, против всех уверток и ухищрений, которые чередой непрерывной перед нашими глазами в этом самом месте частенько происходят, у нас есть одно и тоже средство. А средство это, – вот оно: Филя и Кира, умельцы непревзойденные. Они и голыми-то руками кишки любому хитрецу вырывают одним движением, так тут еще в их распоряжении множество устройств полезных имеется.
Прошка обвел широким жестом богатый арсенал пыточных приспособлений. Дыба, несколько замысловатых станков, горн, в котором раскалялись жуткого вида железные щипцы и прутья, – один вид всего этого хозяйства был способен бросить в дрожь любого героя.
– Спасибо тебе, добрый человек, что о достоинствах сих живодеров мне откровенно поведал, чтобы я потом угрызениями совести не мучился, – по-прежнему спокойно и даже чуть насмешливо ответил Фрол. – А вот про устройства сии замечательные нельзя ли из уст твоих узнать кое-какие подробности? Как, например, вот эти тисочки действуют?
– Ну и веселый же мне сегодня собеседник попался, – изумленно и радостно ответил Прошка, с готовностью принимая предложенную игру мышки с кошкой.
Такого забавного допроса он еще не проводил. Будет что потом поведать дружкам за чаркой заморского вина! Прошка проворно встал с лавки, подошел к замысловатым тискам, с готовностью и со знанием дела объяснил, как засовывать в них различные части человеческого тела, на что потом нажимать и поворачивать и какие ощущения у пытаемого вызывает нажатие того или иного рычага и колесика. Причем от объяснений этих, произносимых голосом нарочито бодрым и беззаботным, у него у самого иной раз пробегал мороз по коже, и Прошка старался не коснуться невзначай проклятого станка. Он поглядывал время от времени на привязанного к стулу человека, и с возрастающим изумлением видел на его лице выражение неподдельного интереса и внимания к своим объяснениям.
Прошка наконец выдохся, забава ему наскучила. Он сел и, сменив притворно веселый тон на гневный и суровый, резко спросил:
– Ну, долго еще время тянуть будешь? Сразу тебе начать кости ломать и кожу сдирать, или добровольно расскажешь, по чьему наущению и зачем ты, смерд безмозглый, библиотеки царской местоположение вынюхивал?
– А если я кричать начну «на помощь! стража! караул!» – что будет? Может, стражники на выручку прибегут? – также сменив тон, испуганным голосом, запинаясь, произнес Фрол.
– Ты и впрямь, видать, дурак. Что же, по-твоему, тут песни, что ли, поют? Здесь, голубь, все до одного «караул» кричат и на помощь зовут. Стража вас сюда доставляет не затем, чтобы шкуры ваши поганые спасать, а чтобы, напротив, их сдирать во славу государеву, – раздраженно ответил Прошка.
– Все мне ясно, – упавшим голосом пробормотал Фрол и добавил робко и просительно: – Могу я хотя бы надеяться, что мои бренные останки похоронят по-христиански? Вынесут хладное тело в сопровождении почетного караула стрельцов в парадных кафтанах, сверкающих секирами, водрузят на повозку, запряженную шестериком белых лошадей с черными лентами в гривах, а на монастырском кладбище священник с обликом иконописного святого прочтет надо мной скорбную молитву?
Прошка захохотал, откинувшись к стене. Даже палачи, до сих пор не высказывавшие каких-либо эмоций, глухо загукали, как филины, что, по-видимому, означало заливистый смех.
– Беда с вами, грамотеями, – отсмеявшись и смахнув с глаз набежавшие от смеха слезы, сказал Прошка. – Завернут тебя, мил человек, в дерюжку, – он указал пальцем на лежавший в углу обширный запас тряпья. – Потом взвалит твой труп смердящий вон тот добрый молодец на плечо, вытащит во двор, погрузит в тележку, что сзаду к входу в сие узилище поставлена предусмотрительно, отвезет за ворота на пустырь ближайший, где песок да глину ранее добывали на строительство, кинет в яму да засыплет, как собаку. Вот тебе и все почести.
– Спасибо тебе огромное за твои слова, – с искренней радостью воскликнул Фрол. – Отец родной и то бы не утешил лучше!
Прошке его радость почему-то не понравилась, и он впервые ощутил какое-то смутное беспокойство.
– Ну, так что, будешь говорить, пес поганый, или Фильку с Киркой, без дела скучающих, попросить тебе помочь? – злобно выкрикнул он.
– Жалко, Михася здесь нет, он бы устроил вам показательные выступления, – задумчиво произнес Фрол.
– Ты чего несешь? Кто такой Михась?
– Головной первого десятка первой сотни. Лихой боец, на моих глазах в трактире «Морской Лев» в Портсмуте пятерых парней из абордажной команды «Посейдона» в две минуты положил. Он влюблен в леди Джоану, но там есть некие сложности.
Фрол сидел свободно, говорил сурово и небрежно, как хозяин положения.
– Ты мне тут сумасшедшего не изображай, не выйдет! Или же голову сильно расшиб, когда тебя молодцы, по обыкновению, как и всех почетных гостей, об косяк благословляли!
– Зашиб слегка, но не голову, а колено. Голову-то я назад откинуть сумел, грудью косяк принял. Ну а коленом-то пришлось пожертвовать, чтобы характерный стук произвести. Мы на такие штуки хорошо натренированы.
– На три… Чего? – растерянно переспросил Прошка.
– А-а, языков-то иноземных ты, мил человек, не знаешь. Тренировка означает упражнение… А Михася я как-то так, невольно вспомнил. Михась убивал бы вас изящно, с вывертами: пяткой в висок после каскада приемов. А я вас убью незатейливо, каждого одним ударом, со стороны малозаметным и нестрашным, – проникновенным, убедительным тоном произнес Фрол и, увидев, как у Прошки, изумленного его речами, отвисла челюсть, пояснил: – Ремни-то на руках я еще в камере разрезал. Гнойник у меня на правой ладони был. Поддельный, естественно. Лезвие маленькое, но остренькое в нем было запрятано. Тюремщики ваши в гнойнике смердящем ковыряться побрезговали, вот я и выпутался. В общем, невелика хитрость.
С этими словами Фрол легко вскочил со стула, развернулся к стоящим за его спиной палачам, не успевшим опомниться от неожиданности. Коротким молниеносным ударом левой он «медвежьей лапой» перебил гортань горбатому Кире. Затем, в темпе продолжив движение, леший перенес тяжесть тела на правую ногу и, прямым выпадом выбросив вперед правую руку, основанием ладони врезал по переносице Филе. Раздался короткий характерный треск ломаемой, вбитой в мозг кости, и второй живодер, вслед за первым, сдох непосредственно в том самом месте, где они заставили нечеловечески страдать и лишили жизни не одну сотню людей русских.
Возмездие палачам было лишь побочным этапом работы Фрола, и он, не останавливаясь ни на секунду, продолжил необходимые действия. Теперь ему предстояло выпотрошить Прошку, который, несомненно, был тем самым источником ценнейшей информации, получение которой и являлось основной частью хитроумнейшего и рискованнейшего плана, разработанного дьяконом Кириллом – начальником особой сотни тайной дружины Лесного Стана.
Дико взвизгнув, Фрол не просто повернулся к столу, за которым сидел Прошка, а, опершись рукой о спинку стула, к которому пять секунд назад он был, казалось, намертво привязан палачами, сделал обратное сальто. Высоко взлетев и едва не задев ногами сводчатого потолка, он, как олицетворение нечистой силы, предстал перед обалдевшим Прошкой, схватил его за грудки, с легкостью выдернул из-за стола, перекинул через столешницу и, как мешок с дерьмом, плюхнул всесильного Малютиного любимца на тот самый стул для допрашиваемых, а сам уселся перед ним на столе, изменив таким образом начальное положение вещей на прямо противоположное.
– Ну что, Прошка, давай-ка теперь продолжим нашу задушевную беседу, – ядовитым тоном Змея Горыныча промолвил особник.
Прошка, потерявший дар речи, только хлопал глазами и даже не пытался сопротивляться.
– Подручных твоих я убил, как и обещал, – одним ударом. Кстати, тебе спасибо за то, что заранее меня от угрызений совести за душегубство избавил, их живодерскую сущность яркими красками обрисовав, – продолжил Фрол.
Он нарочно произнес эту малозначащую и даже как бы дружественную по форме фразу, чтобы дать собеседнику возможность слегка очухаться и начать хоть немного соображать.
Прошка затряс головой, желая избавиться от наваждения. Но страшное видение не исчезло, и его мозг лихорадочно заработал в поисках выхода.
– А… А откуда ты имя мое знаешь? И кто ты вообще такой, что тебе от меня надобно? – наконец-то пробормотал он хоть какую-то более-менее осмысленную фразу.
– Ну, боярин! – насмешливо произнес Фрол. – Еще бы я тебя не знал. К тебе-то в гости я и шел!
Здесь Фрол слегка приврал для пользы дела, поскольку они с Кириллом не могли точно угадать, кто конкретно из особо доверенных приближенных Малюты отвечает за библиотеку и с кем именно при успешном развитии операции в конце концов встретится Фрол. Именно встреча с осведомленным человеком в удобном для задушевной беседы месте и была целью осуществляемого особником плана. Иным способом выйти в короткий срок на обладателя ценной информации и организовать его допрос было невозможно.
Фрол блестяще и почти без потерь для здоровья выполнил первую часть плана. Он слегка пострадал лишь при захвате в кабаке. В зеркально гладком лезвии финки, которую он специально держал перед глазами с того момента, когда Малютины тайные агенты посадили его за стол спиной к открытому пространству, особник увидел подкравшегося к нему сзади противника и сумел в некоторой степени смягчить нанесенный злодеем удар дубинкой, вовремя уронив голову на стол. Однако полностью избежать травмы было невозможно, и голова до сих пор слегка побаливала. Но леший, не обращая внимания на эту, в общем-то, привычную мелочь, действовал четко и профессионально.
– Попал ты, Прошка, как кур в ощип, – продолжал психологическое давление Фрол. – Думаешь, это вы меня, как лопуха, в кабаке вонючем подловили? Да мне только и надо было, чтобы вы сами меня к себе в логово привезли. На то и был точный расчет! Предполагали мы, что о расспросах моих дурацких, во всех кабаках громогласно звучащих, Малюте соглядатаи его донесут вскорости. Убедившись, что я один, без подстраховки действую, убивать меня сразу не будут, а повяжут и приведут в темницу, где мне допрос будет чинить человек проверенный и во все тайны поверенный. Вот того-то человечка я и захвачу, от пут освободившись хитростью, заранее подготовленной, да сам ему вопросы задавать примусь с пристрастием. Так что давай, Прошка, поведай-ка мне без утайки о том, где библиотека царская содержится, а также кто, когда и как ее увозить в заморские страны собирается. А ежели ты, мил человек, будешь отнекиваться и врать бессовестно, то я тебя тут же запихаю всеми членами в тот самый станочек, коего устройство и порядок действия ты мне сам любезно объяснил только что с живописнейшими подробностями.
Прошку буквально передернуло от страха.
– Стража! Караул! На помощь! – принялся вопить он.
Фрол подождал, пока опричник выдохнется, и насмешливо произнес:
– Я же тебя, орел хренов, спрашивал: что будет, если стражу на помощь позвать? Так ты же сам меня и высмеял! Что ж теперь-то орешь, на что надеешься?
Прошка, к своему ужасу, наконец понял, что этот кошмарный, похоже, якшающийся с нечистой силой человек действительно намеренно шел к нему в гости, заранее зная, что сумеет освободиться от пут и расправиться с могучими палачами. Потому он и держал себя во время допроса так уверенно и расспрашивал с неподдельной заинтересованностью о, казалось бы, странных вещах.
– Ладно, – все же попытался еще раз поторговаться Прошка. – Здесь, в подземелье, ты меня и впрямь обидеть сможешь. А как ты на волю-то потом попадешь, сквозь охрану многочисленную через двор прорвешься?
– Перехвалили, видать, тебя, Прохор, когда рассказывали о твоем уме незаурядном, – огорчился Фрол. – Ты же сам мне верный путь на свободу открыл. И дерюжку указал, в коих трупы завертывают, и про то, где тележка стоит, объяснил. Переоденусь я в платье палача горбатого, горб себе из тряпья сооружу, заверну твое тело в ту самую дерюгу, взвалю на плечо, выйду спокойно, возьму тележку и отъеду восвояси, поскольку в сумерках мне никто в лицо вглядываться не будет и препятствовать привычному действу не станет. А вот живого я тебя отсюда вынесу или мертвого, истерзанного на станке пыточном, – это тебе самому сейчас решать предстоит.
С этими словами Фрол подошел к пресловутым тискам, нажал на рычаг, и их страшные челюсти гостеприимно распахнулись.
– Нет! Не надо! – дико взвизгнул Прошка. – Все, все расскажу!
И, захлебываясь от спешки, он выложил Фролу, как на блюдечке, всю необходимую информацию о том, где расположен и кем охраняется вход в кремлевский тайник с библиотекой, и о прибытии иностранных послов, которые должны уже послезавтра на рассвете, сказав особое слово и показав перстень, загрузить при помощи самых доверенных Малютиных людей все книги и свитки в три крытых возка, которые, петляя по Москве, двинутся к западной городской заставе. При движении по столице возки пойдут практически без охраны, поскольку на опричниках, то бишь самом царе, не должно быть даже и тени подозрения об их участии в этом срамном деле – воровстве священного достояния Руси, а стрельцам и страже столь важное и не терпящее огласки задание не поручишь. Присматривать в городе за возками будут лишь переодетые под горожан Малютины соглядатаи. Раньше предполагалось привлечь для охраны особый тайный отряд, но отряд этот, как на грех, уничтожили недавно поморские дружинники, чтоб им пусто было (Прошка так и не понял, с кем он имеет дело в лице Фрола). А чтобы при перевозке книг по городу возки не были остановлены для досмотра той же стражей или, не дай Бог, – проклятыми поморскими дружинниками, по обе стороны пути следования одновременно начнут происходить наглые разбои, которые по указанию Малюты произведет атаман всех лихих людей московских – Хлопуня, который давно и взаимовыгодно с Малютой сотрудничает. Разбойники должны отвлечь стражу и дружинников, сковать их погонями и схватками. По выходе из города (заставу также отвлекут, как сделали это при въезде тайных послов англицких) возки пойдут короткое время по одной из столбовых оживленных дорог, также под тщательной, но незримой охраной Хлопуниных соколиков и Малютиных молодцов. На этой самой дороге, невдалеке от одного из подмосковных сел, в котором уже вторую седмицу формируется огромный обоз для очередного великого посольства в западные страны, возки будет поджидать сильный отряд стрельцов, которые сопроводят их до присоединения к этому самому обозу, поскольку там уже определить, что они загружались из кремлевских тайников, будет невозможно. На всем пути до посольского обоза Малютины соглядатаи будут не только охранять возки, но также выявлять и отсекать возможную слежку. Великое посольство двинется до границы под охраной целого стрелецкого войска, а за границей охрану бесценного груза возьмут на себя иностранные друзья, крайне заинтересованные в сем предприятии.
– Да здесь, у нас, под замком.
– Отведи его в соседнюю комнату, пущай он через глазок дверной поглядит, может, опознает кого из присутствующих.
Вскоре в избу вошел Желток, бесцветным голосом доложил о прибытии, сел на указанное ему место: на скамью напротив двери во внутренние помещения, как раз напротив потайного дверного глазка. Его лицо было бледным, осунувшимся, взгляд тусклым и каким-то безжизненным.
Кирилл начал задавать ему уточняющие вопросы по вчерашней гибели бойцов его десятка. Вскоре пришел Дымок и по знаку Кирилла сел рядом с Желтком. Дьякон глубоко вздохнул, велел пригласить десятника, бывшего вчера дежурным по усадьбе, и тоже усадил его на скамью рядом с Желтком, затем повернулся к Чебаку, молча посмотрел ему в глаза. Тот понимающе кивнул едва заметно и прошел во внутренние помещения, плотно закрыв за собой дверь.
– А теперь, брат Желток, расскажи мне о том, что ты делал в усадьбе после возвращения с рынка, – задал неожиданный вопрос Кирилл.
Желток, утративший всю свою природную веселость, по-прежнему без эмоций, как будто находясь под воздействием неких снадобий, после небольшой паузы тихо и неуверенно ответил, что он плохо помнит конец вчерашнего дня. Вероятно, бродил где-то в саду, вдали от людских глаз.
Кирилл вопросительно посмотрел на дежурного. Тот пожал плечами и подтвердил, что десятника Желтка он вчера вечером действительно не видел, во всяком случае, за ворота десятник не выходил.
Тот факт, что Желток не проходил за ворота на глазах у часовых, ни о чем, конечно же, не говорил, поскольку ограда усадьбы, даже бдительно осматриваемая караулом по периметру, – не препятствие для лешего. Он мог незаметно уйти и вернуться в усадьбу так, что малочисленный в связи со вчерашними событиями караул его не заметил.
В то время как Кирилл задавал эти вопросы, Чебак вывел из арестантской комнаты, хотя и предназначавшейся для содержания под замком подозрительных «гостей», но, впрочем, мало похожей на темницу, выспавшегося и объевшегося щедрым угощением мужичонку с рынка, подвел его к закрытой двери, велел заглянуть в глазок.
– Ну что, православный, узнаешь кого-либо из трех дружинников, на скамье сидящих? – шепотом спросил особник.
– Да как же не узнать, благодетель? Вот тот вон, рыжий, про ворье и чуму вчерась говорил да ваших людей в кабак зазывал!
Чебак поблагодарил мужичонку, сунул ему в ладонь алтын, велел держать язык за зубами и, в сопровождении дежурного особника, отправил восвояси из усадьбы. Затем на клочке пергамента Чебак вывел грифелем два слова, вошел в совещательную палату спокойно, с непроницаемым лицом и показал пергамент на раскрытой ладони Кириллу.
Дьякон кивнул и обратился к дежурившему вчера десятнику:
– Иди, боец, отдыхай. Извини, что потревожили.
И сделал незаметный знак трем находившимся в палате особникам. Те не спеша поднялись со своих мест, будто бы сопровождая выходившего или собираясь последовать за ним, но внезапно молниеносно обступили Желтка с боков и сзади, изготовились пресечь его любую попытку к прорыву.
Дымок, уже готовый к такому развороту событий, молча отошел в сторону.
– Желток, – произнес дьякон глухим, чуть дрогнувшим голосом. – Ты взят под стражу по подозрению в тяжком преступлении. Сдай оружие и не усугубляй вину свою сопротивлением!
Желток, двигаясь как во сне, снял оружие и амуницию, передал обступившим его особникам, безучастно перенес тщательный обыск, позволил стянуть себе руки за спиной сыромятным ремнем и, повесив голову, едва передвигая ноги, проследовал за своими конвоирами в ту самую камеру, где только что провел самые счастливые часы своей жизни мужичонка с рынка, впервые наевшийся досыта.
– Отец дьякон, но ведь это же ужасно! – с каким-то детским отчаянием в голосе воскликнул Дымок, оставшись наедине с Кириллом.
Казалось, молодой сотник, уже успевший на своем коротком веку пройти через десятки кровавых битв и тяжелейших походов, вот-вот готов, не стесняясь, расплакаться на глазах у начальника особой сотни.
– Держись, Дымок! – сурово ответил Кирилл. —Мы вынуждены действовать по обстоятельствам, врагом коварным и сильным нам навязываемым. Сейчас настал, пожалуй, самый тяжелый момент. У медиков аглицких это называется кризисом: после него или выздоравливают окончательно, либо умирают насовсем. Сейчас мы все еще пока отбиваемся вслепую, но надобно зубы сжать и самим в атаку пойти. Как – пока не знаю, думать буду. Самое поганое, что от Фрола никаких вестей нет. Крепко я на него надеюсь, ибо это лучший из лучших особников наших. На риск огромный мы пошли, его одного, без подстраховки, на ключевую операцию послав. Но выхода иного не было. Видишь, как Малюта на своем поле пересиливает нас, потери страшные несем, и не только убитыми! – Дьякон не выдержал, дал волю нахлынувшим эмоциям, стукнул в отчаянии кулаком по столу.
Затем, устыдившись своей слабости, встал, отвернулся, отошел к окну, чтобы Дымок не видел его лица. Он уже хотел было попросить сотника удалиться, оставить его одного, дать возможность часок подумать, осмыслить ситуацию и выработать план срочных действий, как увидел сквозь венецианское стекло в хмуром сумраке едва зародившегося утра особника в черном берете, мчавшегося со всех ног по направлению к избе. Очевидно, произошло нечто чрезвычайное, о чем боец спешил доложить своему начальнику. От нехорошего предчувствия сердце дьякона замерло на мгновение, и он ощутил в груди, слева, неведомую прежде резкую боль.
«Неужели Фрол погиб, не справился? Тогда – конец, позорный провал всего похода! А тут еще и случай небывалый: предатель – вольный или невольный – в рядах наших собственных», – с холодным отчаянием подумал Кирилл, и впервые в жизни ему стало страшно, но не за себя, а за загубленное дело, за то, что он и его бойцы, призванные радеть за Русь-матушку, из поколенья в поколенье самоотверженно и умело выполнявшие это предназначение, не сумели предотвратить беду, уберечь драгоценнейшее достояние народное.
Когда Михась еще только входил в палаты царские на пир, который должен был стать для него смертельным, а Катька мчалась к басмановской усадьбе в отчаянной попытке выручить княжну, Фрол лежал в абсолютной темноте на тощей подстилке из гнилой соломы и пытался сообразить, сколько же прошло времени с тех пор, как маленький писарек пригласил его подсесть за стол к своим веселым друзьям. Прикинув, что сейчас уже должен быть вечер, он еще и еще раз прокручивал в голове все детали произошедших событий. Пожалуй, попал он не куда-нибудь, а к самому Малюте: уж больно чисто и ухватисто его повязали и бросили в темницу. И взяли его не за что-нибудь, а именно за расспросы о библиотеке. Наверное, предварительно следили незаметно день-другой и, поняв, что он действует один, без сообщников, подготовили и с блеском провели тайное задержание. Что же дальше: допрос подноготный? Ну, не блины же с пирогами! Фрол вздохнул и обратился сам к себе:
– Ну, Фролушка, настал, видать, твой час. Готовься, брат, порадеть за Русь-матушку, Лесной Стан и особую сотню.
Он пошевелился, задел головой бадью, услышал плеск. Приподнялся и осторожно, на ощупь, потянулся губами к воде, чуть-чуть лизнул. По вкусу убедился, что вода не из болота, не прогорклая, а относительно свежая, речная или колодезная, значит, страшные черви в кишках от нее не заведутся. Напился вдоволь, затем добрался до стены, сел, опершись спиной на холодный осклизлый камень, и стал готовиться к допросу, который, по его прикидкам, должен был состояться в самое ближайшее время, поскольку все пыточники почему-то проводили допросы исключительно в вечернюю и ночную пору.
Действительно, вскоре лязгнул замок, скрипнула, отворяясь, дверь, и темница озарилась светом факелов, показавшимся особнику нестерпимо ярким после нескольких часов, проведенных в темноте. Двое тюремщиков подошли к Фролу, привычно подхватили его за плечи, рывком поставили на ноги. Мельком взглянув на сыромятные ремни, стягивающие заведенные за спину руки пленника, они потащили его к двери, подбадривая энергичными пинками, чтобы он сам быстрее перебирал ногами.
Пройдя в глубь подземелья и спустившись на несколько ступенек ниже, они очутились перед невысокой дверью, сплошь окованной железом. Один из тюремщиков стукнул в дверь железным кольцом, приделанным вместо ручки, прислушался. Чуть слышно заскрежетал засов, и дверь, оказавшаяся невероятно толстой и массивной, открылась. Тюремщики, не входя внутрь и даже, как показалось Фролу, постаравшиеся максимально отодвинуться от входа и отвернуться в сторону, буквально втолкнули особника в дверной проем. Фрол, споткнувшись, чуть было не упал, но его подхватил широкоплечий горбатый человек, заросший волосами и бородой так, что на лице были видны лишь блестевшие в свете факелов глаза и мясистый нос, казавшийся багрово-красным то ли из-за освещения, то ли вследствие своего натурального цвета. Бесформенная шапка, надвинутая на глаза, и рубаха на этом обитателе преисподней также была красного цвета. Кожаный фартук с нагрудником отсвечивал многочисленными бурыми пятнами.
Не обращая внимания на бросившихся прочь тюремщиков, горбун, являвшийся, как нетрудно было догадаться, палачом-пыточником, небрежно ухватив Фрола одной рукой за ворот рубахи, подволок к стулу с высокой узкой спинкой, нанизал его связанные за спиной руки на эту спинку, толкнул особника на сиденье, прищелкнул сверху горизонтальную планку. Теперь Фрол не смог бы не только вскочить, но даже и упасть со стула. Прямо перед ним на расстоянии двух саженей стоял простой дощатый стол, на котором горели две свечи в оловянных подсвечниках и лежала про запас еще дюжина. Сидевший за столом человек, опустив голову, что-то сосредоточенно писал белоснежным гусиным пером на свитке внушительных размеров. Фрол повернул голову и увидел второго палача, бывшего совершенно лысым, с жиденькой бороденкой и кошачьими усами, высокого, широкоплечего, с могучими ручищами. Он стоял у очага, в котором лежало несколько железных щипцов разнообразной формы, и раздувал угли большими мехами. Интерьер украшала дыба с ременной петлей, а также несколько причудливых верстаков и тисков, предназначенных явно не для столярных или слесарных работ.
Писарь положил перо, поднял голову и ласково улыбнулся Фролу. С привычной быстротой перебрав в памяти известные ему описания ближайших Малютиных подручных, Фрол решил, что перед ним, пожалуй, находится не кто иной, как Прошка, пользующийся особым доверием хозяина и участвующий в наиболее грязных делах. Особник не ошибся. Прошка, срочно вызванный для ведения тайного допроса с пристрастием в компании двух самых умелых и к тому же немых заплечных дел мастеров, распрямился, потянулся, подняв руки и разведя их в стороны, улыбнулся еще шире и ласковей, и вкрадчивым добрым голосом обратился к сидящему напротив пленнику:
– Ну что, голубь сизокрылый, давай беседовать по душам
– С грамотным человеком завсегда побеседовать приятно, – с радостной готовностью согласился Фрол.
Прошка был слегка сбит с толку подобным ответом, а главное – свободным и уверенным тоном, которым сей ответ был произнесен. Он привык, что попавшие в пыточный застенок ведут себя несколько иначе: с самого начала вопят о своей невиновности, униженно вымаливают прощение, или с абсурдной суровостью грозят местью высоких покровителей, включая самого государя.
– Почему ты не спрашиваешь, почто здесь очутился, да не возмущаешься? – по-прежнему вкрадчиво и ласково спросил он.
– Да ведь и так ясно! Это завистники мои из Владимира, на мое место писарское метящие, меня в узилище ввергли доносом ложным. Вечный удел людей грамотных да образованных: клевета, наветы, зависть…
– Ага, – догадался Прошка. – С тобой все понятно: дурачка изображать изволишь. А то я уже удивляться стал поведению твоему необычному. Но ничего, голубь, против всех уверток и ухищрений, которые чередой непрерывной перед нашими глазами в этом самом месте частенько происходят, у нас есть одно и тоже средство. А средство это, – вот оно: Филя и Кира, умельцы непревзойденные. Они и голыми-то руками кишки любому хитрецу вырывают одним движением, так тут еще в их распоряжении множество устройств полезных имеется.
Прошка обвел широким жестом богатый арсенал пыточных приспособлений. Дыба, несколько замысловатых станков, горн, в котором раскалялись жуткого вида железные щипцы и прутья, – один вид всего этого хозяйства был способен бросить в дрожь любого героя.
– Спасибо тебе, добрый человек, что о достоинствах сих живодеров мне откровенно поведал, чтобы я потом угрызениями совести не мучился, – по-прежнему спокойно и даже чуть насмешливо ответил Фрол. – А вот про устройства сии замечательные нельзя ли из уст твоих узнать кое-какие подробности? Как, например, вот эти тисочки действуют?
– Ну и веселый же мне сегодня собеседник попался, – изумленно и радостно ответил Прошка, с готовностью принимая предложенную игру мышки с кошкой.
Такого забавного допроса он еще не проводил. Будет что потом поведать дружкам за чаркой заморского вина! Прошка проворно встал с лавки, подошел к замысловатым тискам, с готовностью и со знанием дела объяснил, как засовывать в них различные части человеческого тела, на что потом нажимать и поворачивать и какие ощущения у пытаемого вызывает нажатие того или иного рычага и колесика. Причем от объяснений этих, произносимых голосом нарочито бодрым и беззаботным, у него у самого иной раз пробегал мороз по коже, и Прошка старался не коснуться невзначай проклятого станка. Он поглядывал время от времени на привязанного к стулу человека, и с возрастающим изумлением видел на его лице выражение неподдельного интереса и внимания к своим объяснениям.
Прошка наконец выдохся, забава ему наскучила. Он сел и, сменив притворно веселый тон на гневный и суровый, резко спросил:
– Ну, долго еще время тянуть будешь? Сразу тебе начать кости ломать и кожу сдирать, или добровольно расскажешь, по чьему наущению и зачем ты, смерд безмозглый, библиотеки царской местоположение вынюхивал?
– А если я кричать начну «на помощь! стража! караул!» – что будет? Может, стражники на выручку прибегут? – также сменив тон, испуганным голосом, запинаясь, произнес Фрол.
– Ты и впрямь, видать, дурак. Что же, по-твоему, тут песни, что ли, поют? Здесь, голубь, все до одного «караул» кричат и на помощь зовут. Стража вас сюда доставляет не затем, чтобы шкуры ваши поганые спасать, а чтобы, напротив, их сдирать во славу государеву, – раздраженно ответил Прошка.
– Все мне ясно, – упавшим голосом пробормотал Фрол и добавил робко и просительно: – Могу я хотя бы надеяться, что мои бренные останки похоронят по-христиански? Вынесут хладное тело в сопровождении почетного караула стрельцов в парадных кафтанах, сверкающих секирами, водрузят на повозку, запряженную шестериком белых лошадей с черными лентами в гривах, а на монастырском кладбище священник с обликом иконописного святого прочтет надо мной скорбную молитву?
Прошка захохотал, откинувшись к стене. Даже палачи, до сих пор не высказывавшие каких-либо эмоций, глухо загукали, как филины, что, по-видимому, означало заливистый смех.
– Беда с вами, грамотеями, – отсмеявшись и смахнув с глаз набежавшие от смеха слезы, сказал Прошка. – Завернут тебя, мил человек, в дерюжку, – он указал пальцем на лежавший в углу обширный запас тряпья. – Потом взвалит твой труп смердящий вон тот добрый молодец на плечо, вытащит во двор, погрузит в тележку, что сзаду к входу в сие узилище поставлена предусмотрительно, отвезет за ворота на пустырь ближайший, где песок да глину ранее добывали на строительство, кинет в яму да засыплет, как собаку. Вот тебе и все почести.
– Спасибо тебе огромное за твои слова, – с искренней радостью воскликнул Фрол. – Отец родной и то бы не утешил лучше!
Прошке его радость почему-то не понравилась, и он впервые ощутил какое-то смутное беспокойство.
– Ну, так что, будешь говорить, пес поганый, или Фильку с Киркой, без дела скучающих, попросить тебе помочь? – злобно выкрикнул он.
– Жалко, Михася здесь нет, он бы устроил вам показательные выступления, – задумчиво произнес Фрол.
– Ты чего несешь? Кто такой Михась?
– Головной первого десятка первой сотни. Лихой боец, на моих глазах в трактире «Морской Лев» в Портсмуте пятерых парней из абордажной команды «Посейдона» в две минуты положил. Он влюблен в леди Джоану, но там есть некие сложности.
Фрол сидел свободно, говорил сурово и небрежно, как хозяин положения.
– Ты мне тут сумасшедшего не изображай, не выйдет! Или же голову сильно расшиб, когда тебя молодцы, по обыкновению, как и всех почетных гостей, об косяк благословляли!
– Зашиб слегка, но не голову, а колено. Голову-то я назад откинуть сумел, грудью косяк принял. Ну а коленом-то пришлось пожертвовать, чтобы характерный стук произвести. Мы на такие штуки хорошо натренированы.
– На три… Чего? – растерянно переспросил Прошка.
– А-а, языков-то иноземных ты, мил человек, не знаешь. Тренировка означает упражнение… А Михася я как-то так, невольно вспомнил. Михась убивал бы вас изящно, с вывертами: пяткой в висок после каскада приемов. А я вас убью незатейливо, каждого одним ударом, со стороны малозаметным и нестрашным, – проникновенным, убедительным тоном произнес Фрол и, увидев, как у Прошки, изумленного его речами, отвисла челюсть, пояснил: – Ремни-то на руках я еще в камере разрезал. Гнойник у меня на правой ладони был. Поддельный, естественно. Лезвие маленькое, но остренькое в нем было запрятано. Тюремщики ваши в гнойнике смердящем ковыряться побрезговали, вот я и выпутался. В общем, невелика хитрость.
С этими словами Фрол легко вскочил со стула, развернулся к стоящим за его спиной палачам, не успевшим опомниться от неожиданности. Коротким молниеносным ударом левой он «медвежьей лапой» перебил гортань горбатому Кире. Затем, в темпе продолжив движение, леший перенес тяжесть тела на правую ногу и, прямым выпадом выбросив вперед правую руку, основанием ладони врезал по переносице Филе. Раздался короткий характерный треск ломаемой, вбитой в мозг кости, и второй живодер, вслед за первым, сдох непосредственно в том самом месте, где они заставили нечеловечески страдать и лишили жизни не одну сотню людей русских.
Возмездие палачам было лишь побочным этапом работы Фрола, и он, не останавливаясь ни на секунду, продолжил необходимые действия. Теперь ему предстояло выпотрошить Прошку, который, несомненно, был тем самым источником ценнейшей информации, получение которой и являлось основной частью хитроумнейшего и рискованнейшего плана, разработанного дьяконом Кириллом – начальником особой сотни тайной дружины Лесного Стана.
Дико взвизгнув, Фрол не просто повернулся к столу, за которым сидел Прошка, а, опершись рукой о спинку стула, к которому пять секунд назад он был, казалось, намертво привязан палачами, сделал обратное сальто. Высоко взлетев и едва не задев ногами сводчатого потолка, он, как олицетворение нечистой силы, предстал перед обалдевшим Прошкой, схватил его за грудки, с легкостью выдернул из-за стола, перекинул через столешницу и, как мешок с дерьмом, плюхнул всесильного Малютиного любимца на тот самый стул для допрашиваемых, а сам уселся перед ним на столе, изменив таким образом начальное положение вещей на прямо противоположное.
– Ну что, Прошка, давай-ка теперь продолжим нашу задушевную беседу, – ядовитым тоном Змея Горыныча промолвил особник.
Прошка, потерявший дар речи, только хлопал глазами и даже не пытался сопротивляться.
– Подручных твоих я убил, как и обещал, – одним ударом. Кстати, тебе спасибо за то, что заранее меня от угрызений совести за душегубство избавил, их живодерскую сущность яркими красками обрисовав, – продолжил Фрол.
Он нарочно произнес эту малозначащую и даже как бы дружественную по форме фразу, чтобы дать собеседнику возможность слегка очухаться и начать хоть немного соображать.
Прошка затряс головой, желая избавиться от наваждения. Но страшное видение не исчезло, и его мозг лихорадочно заработал в поисках выхода.
– А… А откуда ты имя мое знаешь? И кто ты вообще такой, что тебе от меня надобно? – наконец-то пробормотал он хоть какую-то более-менее осмысленную фразу.
– Ну, боярин! – насмешливо произнес Фрол. – Еще бы я тебя не знал. К тебе-то в гости я и шел!
Здесь Фрол слегка приврал для пользы дела, поскольку они с Кириллом не могли точно угадать, кто конкретно из особо доверенных приближенных Малюты отвечает за библиотеку и с кем именно при успешном развитии операции в конце концов встретится Фрол. Именно встреча с осведомленным человеком в удобном для задушевной беседы месте и была целью осуществляемого особником плана. Иным способом выйти в короткий срок на обладателя ценной информации и организовать его допрос было невозможно.
Фрол блестяще и почти без потерь для здоровья выполнил первую часть плана. Он слегка пострадал лишь при захвате в кабаке. В зеркально гладком лезвии финки, которую он специально держал перед глазами с того момента, когда Малютины тайные агенты посадили его за стол спиной к открытому пространству, особник увидел подкравшегося к нему сзади противника и сумел в некоторой степени смягчить нанесенный злодеем удар дубинкой, вовремя уронив голову на стол. Однако полностью избежать травмы было невозможно, и голова до сих пор слегка побаливала. Но леший, не обращая внимания на эту, в общем-то, привычную мелочь, действовал четко и профессионально.
– Попал ты, Прошка, как кур в ощип, – продолжал психологическое давление Фрол. – Думаешь, это вы меня, как лопуха, в кабаке вонючем подловили? Да мне только и надо было, чтобы вы сами меня к себе в логово привезли. На то и был точный расчет! Предполагали мы, что о расспросах моих дурацких, во всех кабаках громогласно звучащих, Малюте соглядатаи его донесут вскорости. Убедившись, что я один, без подстраховки действую, убивать меня сразу не будут, а повяжут и приведут в темницу, где мне допрос будет чинить человек проверенный и во все тайны поверенный. Вот того-то человечка я и захвачу, от пут освободившись хитростью, заранее подготовленной, да сам ему вопросы задавать примусь с пристрастием. Так что давай, Прошка, поведай-ка мне без утайки о том, где библиотека царская содержится, а также кто, когда и как ее увозить в заморские страны собирается. А ежели ты, мил человек, будешь отнекиваться и врать бессовестно, то я тебя тут же запихаю всеми членами в тот самый станочек, коего устройство и порядок действия ты мне сам любезно объяснил только что с живописнейшими подробностями.
Прошку буквально передернуло от страха.
– Стража! Караул! На помощь! – принялся вопить он.
Фрол подождал, пока опричник выдохнется, и насмешливо произнес:
– Я же тебя, орел хренов, спрашивал: что будет, если стражу на помощь позвать? Так ты же сам меня и высмеял! Что ж теперь-то орешь, на что надеешься?
Прошка, к своему ужасу, наконец понял, что этот кошмарный, похоже, якшающийся с нечистой силой человек действительно намеренно шел к нему в гости, заранее зная, что сумеет освободиться от пут и расправиться с могучими палачами. Потому он и держал себя во время допроса так уверенно и расспрашивал с неподдельной заинтересованностью о, казалось бы, странных вещах.
– Ладно, – все же попытался еще раз поторговаться Прошка. – Здесь, в подземелье, ты меня и впрямь обидеть сможешь. А как ты на волю-то потом попадешь, сквозь охрану многочисленную через двор прорвешься?
– Перехвалили, видать, тебя, Прохор, когда рассказывали о твоем уме незаурядном, – огорчился Фрол. – Ты же сам мне верный путь на свободу открыл. И дерюжку указал, в коих трупы завертывают, и про то, где тележка стоит, объяснил. Переоденусь я в платье палача горбатого, горб себе из тряпья сооружу, заверну твое тело в ту самую дерюгу, взвалю на плечо, выйду спокойно, возьму тележку и отъеду восвояси, поскольку в сумерках мне никто в лицо вглядываться не будет и препятствовать привычному действу не станет. А вот живого я тебя отсюда вынесу или мертвого, истерзанного на станке пыточном, – это тебе самому сейчас решать предстоит.
С этими словами Фрол подошел к пресловутым тискам, нажал на рычаг, и их страшные челюсти гостеприимно распахнулись.
– Нет! Не надо! – дико взвизгнул Прошка. – Все, все расскажу!
И, захлебываясь от спешки, он выложил Фролу, как на блюдечке, всю необходимую информацию о том, где расположен и кем охраняется вход в кремлевский тайник с библиотекой, и о прибытии иностранных послов, которые должны уже послезавтра на рассвете, сказав особое слово и показав перстень, загрузить при помощи самых доверенных Малютиных людей все книги и свитки в три крытых возка, которые, петляя по Москве, двинутся к западной городской заставе. При движении по столице возки пойдут практически без охраны, поскольку на опричниках, то бишь самом царе, не должно быть даже и тени подозрения об их участии в этом срамном деле – воровстве священного достояния Руси, а стрельцам и страже столь важное и не терпящее огласки задание не поручишь. Присматривать в городе за возками будут лишь переодетые под горожан Малютины соглядатаи. Раньше предполагалось привлечь для охраны особый тайный отряд, но отряд этот, как на грех, уничтожили недавно поморские дружинники, чтоб им пусто было (Прошка так и не понял, с кем он имеет дело в лице Фрола). А чтобы при перевозке книг по городу возки не были остановлены для досмотра той же стражей или, не дай Бог, – проклятыми поморскими дружинниками, по обе стороны пути следования одновременно начнут происходить наглые разбои, которые по указанию Малюты произведет атаман всех лихих людей московских – Хлопуня, который давно и взаимовыгодно с Малютой сотрудничает. Разбойники должны отвлечь стражу и дружинников, сковать их погонями и схватками. По выходе из города (заставу также отвлекут, как сделали это при въезде тайных послов англицких) возки пойдут короткое время по одной из столбовых оживленных дорог, также под тщательной, но незримой охраной Хлопуниных соколиков и Малютиных молодцов. На этой самой дороге, невдалеке от одного из подмосковных сел, в котором уже вторую седмицу формируется огромный обоз для очередного великого посольства в западные страны, возки будет поджидать сильный отряд стрельцов, которые сопроводят их до присоединения к этому самому обозу, поскольку там уже определить, что они загружались из кремлевских тайников, будет невозможно. На всем пути до посольского обоза Малютины соглядатаи будут не только охранять возки, но также выявлять и отсекать возможную слежку. Великое посольство двинется до границы под охраной целого стрелецкого войска, а за границей охрану бесценного груза возьмут на себя иностранные друзья, крайне заинтересованные в сем предприятии.