Страница:
Проходя по мосту на козловых опорах, Яков Иванович остановился. Мост скрипел и трещал. Казалось, он того и гляди провалится от тяжести артиллерийской колонны или даже от конского топота.
– Как ты думаешь, выдержит? – спросил Железнов проходившего мимо него бойца.
– Кто? Мост? Мост-то выдержит, – устало протянул солдат, – а вот табачку-то нема… – И он провел ладонью по грязной щетине, покрывшей его щеки. Железнов протянул ему папиросы и вдруг в этом загорелом, покрытом пылью солдате узнал того рыжего бойца, который когда-то пел и плясал там, на границе.
– Вы, товарищ, служили в батальоне капитана Карпова? За Кобрином расстались?
– Так точно, товарищ полковник. – Трошин глубоко затянулся папиросой и выпустил дым из ноздрей. – Я вас вспомнил, товарищ полковник, только очень уж вы похудели и даже поседели.
Сойдя с моста, Яков Иванович только было хотел расспросить Трошина, каким путем он сюда добрался, но Трошин стал рассказывать сам:
– После того как вы нас из-под Жабинки вывели, воевал под Кобрином. Там ранили… Чуть успели привезти в госпиталь, а тут, глядь, уже они… Ну, я хвать винтовку и – с ребятами, тоже раненными, в атаку… – Трошин махнул рукой. – Тяжело было. С госпиталем отошли на Минск. По пути встретили полк из дивизии полковника Борейко, в него я и определился. А после так с ним все время и воевал до самого Смоленска. Под Смоленском снова в ногу ранило, – он тихонько хлопнул себя по левому бедру. – Правда, ранило легко. А ходить мешало. Опять положили в госпиталь. Но как лежать? Сами знаете, какое положение было под Смоленском. Не вытерпел, ночью сгреб обмундирование и – айда! Впопыхах схватил не свое – вот это, плохенькое… Теперь воюю в дивизии у полковника Гагена.
– А рана?
– Рана солдатская сама заживет.
Трошин в последний раз затянулся и бросил окурок в реку.
– Ну, мне пора. Мы ведь на положении никудышных: назначены артполк сопровождать… А насчет моста вы не беспокойтесь: выдержит! – Прихрамывая, Трошин зашагал догонять своих. Потом вдруг остановился: – А тот саперный техник, что вы арестовали…
– Паршин? – помог ему вспомнить Железнов.
– Вот, вот, Паршин! Драпанул он… – Трошин повернулся и зашагал дальше.
– Товарищ!.. Постойте!.. – крикнул ему Железнов так громко, что лошади, тащившие орудие, подались в сторону. – Ваш дружок Кочетов ведь здесь, у нас… За Пневскую Слободу дерется!
– Ах, он этакий… – У Трошина вырвалось крепкое словцо. – Виноват, товарищ полковник… Ведь, наверно, он, сукин сын, из госпиталя удрал!..
– Верно, удрал!..
– А где же, товарищ полковник, эта Пневская Слобода?
– Недалеко. – Яков Иванович показал рукой туда, где за деревьями курился черный дым. И Трошин пошел вперед.
– Ну как, чертушка, дела? – раздался сзади знакомый голос. Яков Иванович обернулся. Нагнавший его Лелюков отряхивал с себя пыль. – Пиши, Яков Иванович, донесение командующему: «Вчера отбили одиннадцать атак, но враг все же рвется к переправам…»
– Написать о московском коммунистическом истребительном батальоне? – спросил Яков Иванович. – Дерутся, как львы!
– Так и пиши: «Дерутся, как львы!» – Лелюков ткнул пальцем в бумагу: – И еще напиши, что все переправы работают и по ним движутся отходящие войска.
Пока Железнов писал донесение, Лелюков смотрел туда, где черной тучей расплылся по горизонту дым боев и пожарищ. Над дорогами висели густые облака пыли: беспрерывным потоком тянулись машины, тракторы с орудиями, конные обозы. Все это, наезжая друг на друга, вваливалось на переправы и, спускаясь с мостов, длинными колоннами растекалось по трем направлениям.
Лелюков взял донесение, прочел его и подписал. Яков Иванович подозвал связного, отдал ему донесение и приказал:
– Скажи, чтобы немедленно закодировали и быстро передали по радио.
– Ты понимаешь, Яков Иванович, в чем сила и значение этой операции? – прищуривая косящий глаз, спросил Лелюков. – Они хотели еще двадцать седьмого июля с ходу захватить Соловьевскую переправу и сунули туда свежую двенадцатую танковую дивизию. А что из этого вышло? Пшик!.. Сегодня какое число?
– Первое августа, – ответил Железнов.
– Вот то-то и оно! Видишь, как наши дела, чертушка, повернулись! Смоленское сражение, несмотря на понесенные нами большие жертвы, показало, что мы можем разбить врага! И мы его разобьем!.. Но нам, командирам, нужна организованность и еще раз организованность… Вот что!..
Когда «эмка» увезла Лелюкова на южный мост, Яков Иванович, отдав коменданту переправы нужные приказания, отошел в сторону шагов на сто.
Чувствуя, что его одолевает усталость, он опустился на густую, заждавшуюся косца траву.
Мимо, по тропе, еле передвигая ноги, длинной цепочкой, молча шагала в лес на отдых сменившаяся команда саперов. Было знойно. Монотонно стрекотали на лугу кузнечики… Яков Иванович блаженно потянулся, скинул сапоги, зарылся в пахучую траву и закрыл глаза.
Почти над самым его ухом в орешнике пискнула синица. «Ишь ты! И война тебе нипочем», – мысленно промолвил Яков Иванович.
Но в этот момент отвлек звук, напоминающий гудение шмеля. Яков Иванович насторожился и стал внимательно всматриваться в безоблачное небо. Звук становился все отчетливей, и наконец в стороне Ярцева что-то засеребрилось. Через несколько минут над переправами медленно пролетел самолет с торчащей под фюзеляжем трубой. Кругом загрохотали зенитки, застрочили пулеметы.
«Костыль»! – определил Яков Иванович. – Эта «птичка» к несчастью. Как хотелось ему, чтобы самолет грохнулся наземь! Но «костыль», как назло, прибавил скорость и улетел, унося с собой сделанные через торчащую под фюзеляжем трубу фотографии переправ.
Громко хлопнула дверца «эмки», и из машины выскочил все тот же неугомонный Лелюков.
– Что, Яков Иванович, ко сну клонит? – крикнул он еще издали. Подойдя к Железнову, уселся на траве и задымил папиросой: – Все у нас идет хорошо. Если так будет и дальше, то мы завтра переправим все основные силы армий. На том берегу останутся только части прикрытия. Четыре дивизии уже полностью здесь на нашем берегу. Сейчас переправляются другие: у Пущина – танковая дивизия, у Соловьева – части мехкорпуса, у Макеева – стрелковая дивизия. А здесь что нового?
– Начала переправляться дивизия полковника Семенова, – сказал Железнов.
Сильный артиллерийский налет по переправам прервал их разговор. Лелюков вскочил, со злобой сплюнул:
– Ишь, нечистая сила, захватить не удалось, так артиллерией гвоздить начал!
– Отдохни, Александр Ильич, ведь еле на ногах стоишь, – сказал Яков Иванович и быстро надел сапоги. – А я сбегаю на НП и узнаю, откуда кроют.
Лелюков устало махнул рукой и, опустившись, потонул в высокой траве.
Когда Яков Иванович подошел к мосту, он увидел, как на противоположном берегу из пестрого людского потока вышла одетая по-военному, с немецким автоматом на груди женщина. Она направилась на мост. Оттуда перепрыгнула на плот, сняла синий берет, зачерпнула им воды и стала жадно пить. Потом выплеснула из берета воду, выжала его, ударила несколько раз о ладонь, растянула и мокрый надела на голову, заправив под него стриженые волосы.
«Боже мой, да ведь это Ирина Сергеевна! Как она изменилась, похудела… Знает ли она о муже? Сказать ей или лучше подождать?» – пронеслось в мозгу Якова Ивановича.
Сходя с моста, Валентинова увидела Якова Ивановича, на мгновение застыла на месте от удивления, потом бросилась к нему, обняла и расцеловала.
– Яков Иванович, дорогой, как я вам рада! – волнуясь, заговорила она. Стыдясь показавшихся на глазах слез, взяла Якова Ивановича под руку и отвела подальше от дороги. Они пошли вдоль берега. – Меня мучает неизвестность. Ведь о своих ничего не знаю!.. Страшно подумать, что с ними…
Глаза Ирины Сергеевны снова наполнились слезами.
– Ведь я так домой и не попала: сразу же на городок дивизии навалилась авиация. Части еле-еле сумели выскочить из городка и с ходу прямо в бой. А после без остановки днем и ночью отходили с боями. На подходе к Зельве кончилось горючее. Там оставили последние танки, спешились и дальше дрались по-пехотному… – Она вытерла лицо платком и спросила: – А как ваша семья?
У Якова Ивановича дрогнули мускулы на щеках, но он сдержался и ответил как мог спокойно:
– Тоже ничего не знаю. – Ему легче было слушать, чем говорить. – Знаю только, што наш дом сгорел.
– Боже мой! – вскрикнула Ирина Сергеевна. – А дети?
– Наших детей, Нину и Аграфену Игнатьевну эвакуировали, – ответил Яков Иванович, хотя сам знал об этом не больше, чем она.
– Эвакуировали? – Она посмотрела на него с благодарностью. – Откуда вы это знаете?
– Я посылал шофера, и ему об этом сказал комендант. – Яков Иванович смотрел на нее, а сам думал: надо предупредить Польщикова, чтобы тот не проговорился.
– Как вы меня обрадовали!.. Ох как обрадовали!.. – И рука с платком снова потянулась к глазам. – Простите мою слабость… За это время я всего насмотрелась, и теперь бог знает, что в голову лезет… Все кажется, мои ребята погибли. – Она пристально поглядела в глаза Якова Ивановича, как бы спрашивая: «А правду ли вы сказали?».
Яков Иванович выдержал этот взгляд.
– Ну, теперь я спокойна!.. Раз их эвакуировали, то Шура о них позаботится. Она такая хорошая, добрая и преданная нам девушка, совсем родной человек… Может быть, их вывезли наши дивизионные? Мне начштаба обещал это сделать. – Ирина Сергеевна вздохнула и хрустнула пальцами. – Знаете, Яков Иванович, нервы так напряжены, что от малейшего пустяка плакать начинаю… Да что я все о себе. Вам ведь тоже тяжело…
– Да, конечно, когда задумаюсь… – Яков Иванович провел рукой по лицу, как бы отгоняя тяжелые мысли. – А знаете, ведь здесь Александр Ильич Лелюков! Помните, он уехал в Брест замкомдивом… Такой живой веселый полковник.
– Лелюкова знаю, – без воодушевления проговорила Валентинова. – Он одно время служил с мужем. Не знает ли он о нем? – с внезапной живостью спросила она, но тут же махнула рукой: – Да что он может знать? Ведь Алексей был на сборе в Москве.
– Вы сейчас из Смоленска? – спросил Яков Иванович, стараясь отвлечь ее от дум о семье.
– Нет, из Кордымова. От самой границы до Баранович участвовала в боях со своей дивизией. После боев за Барановичи нас мало осталось, и мы влились в корпус генерала Петрова. И там свою прежнюю должность инженера автослужбы сменила на должность командира стрелковой роты. С этим корпусом отходили до Смоленска, дрались за Смоленск. Под Гривно замполит вытащил меня из боя и почти с конвоем отправил в штаб армии. И вот волею штаба, видимо, потому, что я женщина, очутилась здесь, а это, – она похлопала рукой по автомату, – мой трофей.
– Вы, наверно, проголодались. Пойдемте сейчас к нам на командный пункт, отсюда недалеко, – Яков Иванович показал на зеленую стену леса, – вон, на той опушке. – Он взял у Ирины Сергеевны автомат и вещевой мешок.
На опушке их встретил Польщиков.
– Александр Никифорович, здравствуйте! – Валентинова протянула ему руку. – Что же это вы своего начальника не бережете? Смотрите, как похудел!.. Только по усам его и узнала.
– Это уж не я виноват, товарищ Валентинова, а война.
Шум самолетов заставил их поднять глаза к небу. Там, видимо, посланные по сигналу «костыля», ровным строем летели «юнкерсы». Режущий свист бомб, а за ним страшные взрывы потрясли воздух, взметая к небу комья земли, потоки воды, обломки мостов.
Три часа подряд самолеты бомбили переправы. Под конец они обрушились на скопившиеся у мостов колонны машин, засыпая их бомбами и поливая свинцом и горючей жидкостью.
Все кругом горело. На машинах рвались боеприпасы. Люди в пылающей одежде, обезумев, бросались в воду.
Рассчитывая, что вызвали панику среди советских войск, гитлеровцы по всему фронту перешли в наступление. Они нажимали со всех сторон, стремясь потопить советскую армию в Днепре… Но и этот кошмар люди выдержали. К вечеру натиск врага стал заметно ослабевать, а с наступлением сумерек атаки совершенно прекратились.
Все реже и реже доносились звуки разрывов, как будто на фронте решили отдохнуть. Пламя горевших прибрежных деревень зловеще освещало разрушенные переправы. Козловый мост перевернуло вверх ногами. Из воды торчали его устои. На берегу горели дома, машины, повозки. Среди них суетились люди: одни переносили раненых, другие тащили из огня пушки, тракторы, автомобили.
То здесь, то там в чаду пожаров появлялись Лелюков и Железнов. Лелюков останавливал подходившие к переправе части и показывал им путь вверх по течению, к броду. Железнов руководил восстановлением мостов. Саперы, кто в утлых лодочках, кто на связанных наскоро проволокой плотах, ловили плывущие по реке части мостов и вытаскивали на берег. Из леса солдаты поспешно, почти бегом, тащили на плечах только что срубленные кряжи.
В первую очередь вязали плоты, чинили паромы, а немного спустя, как только на этих самодельных плотах началась паромная переправа, стали восстанавливать наплавной мост.
К полуночи мост был готов, и по нему сплошным потоком двинулись войска.
Когда саперы отправились восстанавливать другие мосты, Яков Иванович разыскал Валентинову на том месте, где оставил в начале бомбежки.
В лесу пахло гарью. Сухие ветки хрустели под ногами, влажная листва деревьев лизала лицо и руки.
Яков Иванович зажег фонарик: Валентинова спала на плащ-палатке, свернувшись калачиком. Он нагнулся и дотронулся до ее рукава. Гимнастерка от росы была влажная.
Валентинова проснулась, зябко поежилась и села.
– Сейчас вечер или просто пасмурно? – спросила она. Голос ее дрожал.
– Уже ночь. Вас знобит? – спросил Яков Иванович.
– Да что-то познабливает. – Ирина Сергеевна встала на колени, поправила прическу, вытерла носовым платком лицо и, одернув юбку, снова села. – Я недавно легла. Ходила на переправу, помогала перевязывать раненых.
Яков Иванович снял с огня котелок, налил из него в кружки чай. Дым заметно рассеялся, бледные лучи луны заиграли на росистой листве. На сумрачном лице Якова Ивановича зашевелились тени ветвей. Ирина Сергеевна поднесла ко рту пахнущую дымом кружку и сквозь парок посмотрела на него. Он, обжигаясь, глотал горячий чай. Лицо его было сосредоточенно, словно что-то тревожило его душу.
Резкая пулеметная стрельба и новый разрыв артиллерийских снарядов на переправах нарушил ночную тишину.
Ирина Сергеевна вздрогнула:
– Снова наступление?
– Нет, так, пугают!..
Допив чай, Яков Иванович посидел молча, потом поднялся и медленно пошел к машине.
Вскоре он вернулся. В свете луны Ирина Сергеевна заметила, что он, садясь на брезент, положил что-то позади себя.
По лесу пробежал ветерок, качнул деревья, тени закрыли лицо Якова Ивановича. По его продолжительному молчанию Валентинова поняла, что он чем-то озабочен. И теперь она, досадуя на себя за свою оплошность, не знала, как отвлечь его от тяжелых мыслей.
– Ирина Сергеевна… – сказал Железнов дрогнувшим голосом.
Пауза, которая за этим последовала, заставила Ирину Сергеевну насторожиться.
– Ирина Сергеевна… – очень тихо повторил Яков Иванович и молча протянул ей пакет.
Он хотел подготовить ее к страшному известию, но не сумел.
– Что это? – спросила она, но руки не протянула и только пристально, не отрываясь, смотрела на пакет.
– Алексей Кириллович… – Железнов запнулся.
– Что Алексей Кириллович? – Ирина Сергеевна схватила его за руку, стараясь не коснуться пакета.
– Погиб… – Яков Иванович еле произнес это слово.
– Погиб? Что… что вы говорите?.. – тихо прошептала Ирина Сергеевна.
Путано, перебивая свою речь ненужными отступлениями, рассказал Яков Иванович о гибели ее мужа. Развернул пакет, подал куклу – подарок Алексея Кирилловича дочке.
Ирина Сергеевна слушала его в каком-то оцепенении. Она не проронила ни слова, ни слезы. В таком же оцепенении поднялась, взяла куклу и, не взглянув на нее, медленно пошла по тропинке, ведущей на опушку.
Яков Иванович за ней не пошел. Он понимал, что Ирине Сергеевне лучше побыть одной.
Через освещенную пожаром реку мощными потоками шла переправа: по наплавному мосту темной лентой тянулись войска, по обе стороны от него сновали нагруженные плоты и плотики, севернее мостов переправлялись вброд. По Днепру плыли к восточному берегу не только плоты, но и люди, лошади, на поплавках – орудия и повозки.
Так продолжалось до рассвета. Едва забрезжило, как снова затряслась от разрывов земля и снова закипела вода в Днепре…
Яков Иванович нашел Лелюкова на НП командира артиллерийского дивизиона. С ног до головы запорошенный пылью, Лелюков давал указания начальнику артиллерии. Увидев Железнова, он повернулся к нему:
– Нас, Яков Иванович, жмут справа, по берегу, и с фронта – со стороны Мошкина. Из Пнева наших уже выбили и снова захватили Ляхово. Нужно держать этот берег хотя бы сутки. Следовательно, надо сейчас же ударить на Ляхово, взять его во что бы то ни стало и удерживать в своих руках. Сейчас я попрошу командира дивизии, что переправляется у Пнева, повернуть дивизию, ударить по Пневу и захватить рощу. Командуй здесь за меня.
Вскоре Железнов повел отряд стрелковой дивизии на Ляхово. Впереди был сплошной вал вздыбленной земли. На пригорке Яков Иванович пропустил мимо себя цепь бойцов и здесь же, среди низкорослого кустарника, расположил импровизированный наблюдательный пункт.
Отряд с ходу ринулся в атаку. Казалось, не люди дерутся друг с другом, а взбесившаяся земля, бушуя, катится на бойцов, все поглощая на своем пути. Возвращались из боя либо на носилках, либо ползком. Те, кто мог держаться на ногах, продолжали драться.
Среди скошенных артиллерией подсолнухов полз окровавленный боец. Он тащил на спине безжизненное тело товарища. «Помогите!» – донеслось до Железнова. Яков Иванович показал лежащему рядом связному на раненых, но, не выдержав, вскочил и побежал вместе с ним.
– Товарищ полковник, не отправляйте меня в госпиталь, – взмолился боец. – Вот Николая… Его надо… Помирает…
– Трошин!.. Вы здесь?! – воскликнул Яков Иванович.
– Николая… – слабеющим голосом снова произнес Трошин и, потеряв сознание, ткнулся лицом в землю.
Не успели еще скрыться за кустами санитары, уносившие обоих бойцов, как из черной тучи вырвалась лавина пьяно горланивших гитлеровцев.
– Фашисты! – крикнул Яков Иванович и выхватил из кобуры револьвер.
– Смерть фашистской погани! – что есть силы закричал выскочивший из дыма комиссар отряда. – В штыки, товарищи! Ура-а!.. – И сам рванулся вперед.
«Ура!» – загремело за ним. Увлеченные комиссаром бойцы, перегоняя его, неслись навстречу врагу. Яков Иванович еле поспевал за ними.
И на этот раз гитлеровцев не спасло ни их численное превосходство, ни изрядная доля выпитого ими для храбрости шнапса, ни танки, поддерживающие их наступление. Ошеломленная дружной контратакой советских солдат, их лавина на мгновение остановилась, заколебалась и покатилась назад, оставляя на поле боя раненых.
Выбив гитлеровцев из Ляхова, Яков Иванович доложил Лелюкову по телефону:
– Ляхово взято. Гоним врага дальше. Взял пленных дивизии СС.
Обрадованный успехом, Лелюков все же стал журить Железнова:
– Я тебя посылал не взводом, а отрядами командовать. А ты, выходит, комвзводом заделался!.. Запрещаю!.. Слышишь ты? Запрещаю ходить в атаку! О твоем поведении донесу Военному совету! Ясно?
– Ясно, товарищ полковник, – несколько обиженно ответил Железнов.
– А ты не обижайся!.. Должен сам понимать. Если еще раз так поступишь – отстраню!
Когда Яков Иванович положил трубку, он вдруг увидел, что кустами кто-то пробирается. Посмотрел в бинокль. Сухощавая, сгорбившаяся фигура командира показалась ему знакомой.
– Удирает, трус! – пробормотал Яков Иванович и послал связного остановить беглеца.
Когда офицер повернул свое лицо к подбежавшему связному, Железнов узнал в нем исчезнувшего на Мухавце «капитана Еремина».
Вытаскивая на ходу из кобуры пистолет, Яков Иванович бросился на помощь связному. Но в это время впереди разорвался снаряд, закрыв от Якова Ивановича и «капитана» и связного.
Слева, где вихрилась поднятая разрывом пыль, мелькнула фигура женщины в синем берете с немецким автоматом в руке.
– Вы зачем сюда? Стойте! – окликнул Валентинову Яков Иванович.
– Я должна… – И Валентинова побежала вперед.
– Назад! – крикнул Яков Иванович.
Ирина Сергеевна на секунду обернулась:
– Я должна отомстить!..
– Валентинова! Назад! Я приказываю!..
Валентинова вздрогнула и остановилась. А Яков Иванович побежал туда, где сквозь туман разрыва маячили две фигуры, но не добежал: его скосило осколком. Опираясь на слабеющие руки, он приподнялся и, тяжело дыша и уже невнятно произнося слова, пытался объяснить подбежавшим бойцам:
– Там… связной…
– Яков Иванович! – Склонилась над носилками Ирина Сергеевна.
Позади кто-то крикнул: «Лелюков!» Все повернулись навстречу несшейся по дороге «эмке». Валентинова бросилась к выскочившему из машины Лелюкову:
– Скорей!.. Скорей, Александр Ильич!..
– Ирина Сергеевна, какими судьбами? – Лелюков схватил обеими руками ее руку и вдруг увидел носилки: – Что случилось?.. Яша!.. Как же это так?..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
– Как ты думаешь, выдержит? – спросил Железнов проходившего мимо него бойца.
– Кто? Мост? Мост-то выдержит, – устало протянул солдат, – а вот табачку-то нема… – И он провел ладонью по грязной щетине, покрывшей его щеки. Железнов протянул ему папиросы и вдруг в этом загорелом, покрытом пылью солдате узнал того рыжего бойца, который когда-то пел и плясал там, на границе.
– Вы, товарищ, служили в батальоне капитана Карпова? За Кобрином расстались?
– Так точно, товарищ полковник. – Трошин глубоко затянулся папиросой и выпустил дым из ноздрей. – Я вас вспомнил, товарищ полковник, только очень уж вы похудели и даже поседели.
Сойдя с моста, Яков Иванович только было хотел расспросить Трошина, каким путем он сюда добрался, но Трошин стал рассказывать сам:
– После того как вы нас из-под Жабинки вывели, воевал под Кобрином. Там ранили… Чуть успели привезти в госпиталь, а тут, глядь, уже они… Ну, я хвать винтовку и – с ребятами, тоже раненными, в атаку… – Трошин махнул рукой. – Тяжело было. С госпиталем отошли на Минск. По пути встретили полк из дивизии полковника Борейко, в него я и определился. А после так с ним все время и воевал до самого Смоленска. Под Смоленском снова в ногу ранило, – он тихонько хлопнул себя по левому бедру. – Правда, ранило легко. А ходить мешало. Опять положили в госпиталь. Но как лежать? Сами знаете, какое положение было под Смоленском. Не вытерпел, ночью сгреб обмундирование и – айда! Впопыхах схватил не свое – вот это, плохенькое… Теперь воюю в дивизии у полковника Гагена.
– А рана?
– Рана солдатская сама заживет.
Трошин в последний раз затянулся и бросил окурок в реку.
– Ну, мне пора. Мы ведь на положении никудышных: назначены артполк сопровождать… А насчет моста вы не беспокойтесь: выдержит! – Прихрамывая, Трошин зашагал догонять своих. Потом вдруг остановился: – А тот саперный техник, что вы арестовали…
– Паршин? – помог ему вспомнить Железнов.
– Вот, вот, Паршин! Драпанул он… – Трошин повернулся и зашагал дальше.
– Товарищ!.. Постойте!.. – крикнул ему Железнов так громко, что лошади, тащившие орудие, подались в сторону. – Ваш дружок Кочетов ведь здесь, у нас… За Пневскую Слободу дерется!
– Ах, он этакий… – У Трошина вырвалось крепкое словцо. – Виноват, товарищ полковник… Ведь, наверно, он, сукин сын, из госпиталя удрал!..
– Верно, удрал!..
– А где же, товарищ полковник, эта Пневская Слобода?
– Недалеко. – Яков Иванович показал рукой туда, где за деревьями курился черный дым. И Трошин пошел вперед.
– Ну как, чертушка, дела? – раздался сзади знакомый голос. Яков Иванович обернулся. Нагнавший его Лелюков отряхивал с себя пыль. – Пиши, Яков Иванович, донесение командующему: «Вчера отбили одиннадцать атак, но враг все же рвется к переправам…»
– Написать о московском коммунистическом истребительном батальоне? – спросил Яков Иванович. – Дерутся, как львы!
– Так и пиши: «Дерутся, как львы!» – Лелюков ткнул пальцем в бумагу: – И еще напиши, что все переправы работают и по ним движутся отходящие войска.
Пока Железнов писал донесение, Лелюков смотрел туда, где черной тучей расплылся по горизонту дым боев и пожарищ. Над дорогами висели густые облака пыли: беспрерывным потоком тянулись машины, тракторы с орудиями, конные обозы. Все это, наезжая друг на друга, вваливалось на переправы и, спускаясь с мостов, длинными колоннами растекалось по трем направлениям.
Лелюков взял донесение, прочел его и подписал. Яков Иванович подозвал связного, отдал ему донесение и приказал:
– Скажи, чтобы немедленно закодировали и быстро передали по радио.
– Ты понимаешь, Яков Иванович, в чем сила и значение этой операции? – прищуривая косящий глаз, спросил Лелюков. – Они хотели еще двадцать седьмого июля с ходу захватить Соловьевскую переправу и сунули туда свежую двенадцатую танковую дивизию. А что из этого вышло? Пшик!.. Сегодня какое число?
– Первое августа, – ответил Железнов.
– Вот то-то и оно! Видишь, как наши дела, чертушка, повернулись! Смоленское сражение, несмотря на понесенные нами большие жертвы, показало, что мы можем разбить врага! И мы его разобьем!.. Но нам, командирам, нужна организованность и еще раз организованность… Вот что!..
Когда «эмка» увезла Лелюкова на южный мост, Яков Иванович, отдав коменданту переправы нужные приказания, отошел в сторону шагов на сто.
Чувствуя, что его одолевает усталость, он опустился на густую, заждавшуюся косца траву.
Мимо, по тропе, еле передвигая ноги, длинной цепочкой, молча шагала в лес на отдых сменившаяся команда саперов. Было знойно. Монотонно стрекотали на лугу кузнечики… Яков Иванович блаженно потянулся, скинул сапоги, зарылся в пахучую траву и закрыл глаза.
Почти над самым его ухом в орешнике пискнула синица. «Ишь ты! И война тебе нипочем», – мысленно промолвил Яков Иванович.
Но в этот момент отвлек звук, напоминающий гудение шмеля. Яков Иванович насторожился и стал внимательно всматриваться в безоблачное небо. Звук становился все отчетливей, и наконец в стороне Ярцева что-то засеребрилось. Через несколько минут над переправами медленно пролетел самолет с торчащей под фюзеляжем трубой. Кругом загрохотали зенитки, застрочили пулеметы.
«Костыль»! – определил Яков Иванович. – Эта «птичка» к несчастью. Как хотелось ему, чтобы самолет грохнулся наземь! Но «костыль», как назло, прибавил скорость и улетел, унося с собой сделанные через торчащую под фюзеляжем трубу фотографии переправ.
Громко хлопнула дверца «эмки», и из машины выскочил все тот же неугомонный Лелюков.
– Что, Яков Иванович, ко сну клонит? – крикнул он еще издали. Подойдя к Железнову, уселся на траве и задымил папиросой: – Все у нас идет хорошо. Если так будет и дальше, то мы завтра переправим все основные силы армий. На том берегу останутся только части прикрытия. Четыре дивизии уже полностью здесь на нашем берегу. Сейчас переправляются другие: у Пущина – танковая дивизия, у Соловьева – части мехкорпуса, у Макеева – стрелковая дивизия. А здесь что нового?
– Начала переправляться дивизия полковника Семенова, – сказал Железнов.
Сильный артиллерийский налет по переправам прервал их разговор. Лелюков вскочил, со злобой сплюнул:
– Ишь, нечистая сила, захватить не удалось, так артиллерией гвоздить начал!
– Отдохни, Александр Ильич, ведь еле на ногах стоишь, – сказал Яков Иванович и быстро надел сапоги. – А я сбегаю на НП и узнаю, откуда кроют.
Лелюков устало махнул рукой и, опустившись, потонул в высокой траве.
Когда Яков Иванович подошел к мосту, он увидел, как на противоположном берегу из пестрого людского потока вышла одетая по-военному, с немецким автоматом на груди женщина. Она направилась на мост. Оттуда перепрыгнула на плот, сняла синий берет, зачерпнула им воды и стала жадно пить. Потом выплеснула из берета воду, выжала его, ударила несколько раз о ладонь, растянула и мокрый надела на голову, заправив под него стриженые волосы.
«Боже мой, да ведь это Ирина Сергеевна! Как она изменилась, похудела… Знает ли она о муже? Сказать ей или лучше подождать?» – пронеслось в мозгу Якова Ивановича.
Сходя с моста, Валентинова увидела Якова Ивановича, на мгновение застыла на месте от удивления, потом бросилась к нему, обняла и расцеловала.
– Яков Иванович, дорогой, как я вам рада! – волнуясь, заговорила она. Стыдясь показавшихся на глазах слез, взяла Якова Ивановича под руку и отвела подальше от дороги. Они пошли вдоль берега. – Меня мучает неизвестность. Ведь о своих ничего не знаю!.. Страшно подумать, что с ними…
Глаза Ирины Сергеевны снова наполнились слезами.
– Ведь я так домой и не попала: сразу же на городок дивизии навалилась авиация. Части еле-еле сумели выскочить из городка и с ходу прямо в бой. А после без остановки днем и ночью отходили с боями. На подходе к Зельве кончилось горючее. Там оставили последние танки, спешились и дальше дрались по-пехотному… – Она вытерла лицо платком и спросила: – А как ваша семья?
У Якова Ивановича дрогнули мускулы на щеках, но он сдержался и ответил как мог спокойно:
– Тоже ничего не знаю. – Ему легче было слушать, чем говорить. – Знаю только, што наш дом сгорел.
– Боже мой! – вскрикнула Ирина Сергеевна. – А дети?
– Наших детей, Нину и Аграфену Игнатьевну эвакуировали, – ответил Яков Иванович, хотя сам знал об этом не больше, чем она.
– Эвакуировали? – Она посмотрела на него с благодарностью. – Откуда вы это знаете?
– Я посылал шофера, и ему об этом сказал комендант. – Яков Иванович смотрел на нее, а сам думал: надо предупредить Польщикова, чтобы тот не проговорился.
– Как вы меня обрадовали!.. Ох как обрадовали!.. – И рука с платком снова потянулась к глазам. – Простите мою слабость… За это время я всего насмотрелась, и теперь бог знает, что в голову лезет… Все кажется, мои ребята погибли. – Она пристально поглядела в глаза Якова Ивановича, как бы спрашивая: «А правду ли вы сказали?».
Яков Иванович выдержал этот взгляд.
– Ну, теперь я спокойна!.. Раз их эвакуировали, то Шура о них позаботится. Она такая хорошая, добрая и преданная нам девушка, совсем родной человек… Может быть, их вывезли наши дивизионные? Мне начштаба обещал это сделать. – Ирина Сергеевна вздохнула и хрустнула пальцами. – Знаете, Яков Иванович, нервы так напряжены, что от малейшего пустяка плакать начинаю… Да что я все о себе. Вам ведь тоже тяжело…
– Да, конечно, когда задумаюсь… – Яков Иванович провел рукой по лицу, как бы отгоняя тяжелые мысли. – А знаете, ведь здесь Александр Ильич Лелюков! Помните, он уехал в Брест замкомдивом… Такой живой веселый полковник.
– Лелюкова знаю, – без воодушевления проговорила Валентинова. – Он одно время служил с мужем. Не знает ли он о нем? – с внезапной живостью спросила она, но тут же махнула рукой: – Да что он может знать? Ведь Алексей был на сборе в Москве.
– Вы сейчас из Смоленска? – спросил Яков Иванович, стараясь отвлечь ее от дум о семье.
– Нет, из Кордымова. От самой границы до Баранович участвовала в боях со своей дивизией. После боев за Барановичи нас мало осталось, и мы влились в корпус генерала Петрова. И там свою прежнюю должность инженера автослужбы сменила на должность командира стрелковой роты. С этим корпусом отходили до Смоленска, дрались за Смоленск. Под Гривно замполит вытащил меня из боя и почти с конвоем отправил в штаб армии. И вот волею штаба, видимо, потому, что я женщина, очутилась здесь, а это, – она похлопала рукой по автомату, – мой трофей.
– Вы, наверно, проголодались. Пойдемте сейчас к нам на командный пункт, отсюда недалеко, – Яков Иванович показал на зеленую стену леса, – вон, на той опушке. – Он взял у Ирины Сергеевны автомат и вещевой мешок.
На опушке их встретил Польщиков.
– Александр Никифорович, здравствуйте! – Валентинова протянула ему руку. – Что же это вы своего начальника не бережете? Смотрите, как похудел!.. Только по усам его и узнала.
– Это уж не я виноват, товарищ Валентинова, а война.
Шум самолетов заставил их поднять глаза к небу. Там, видимо, посланные по сигналу «костыля», ровным строем летели «юнкерсы». Режущий свист бомб, а за ним страшные взрывы потрясли воздух, взметая к небу комья земли, потоки воды, обломки мостов.
Три часа подряд самолеты бомбили переправы. Под конец они обрушились на скопившиеся у мостов колонны машин, засыпая их бомбами и поливая свинцом и горючей жидкостью.
Все кругом горело. На машинах рвались боеприпасы. Люди в пылающей одежде, обезумев, бросались в воду.
Рассчитывая, что вызвали панику среди советских войск, гитлеровцы по всему фронту перешли в наступление. Они нажимали со всех сторон, стремясь потопить советскую армию в Днепре… Но и этот кошмар люди выдержали. К вечеру натиск врага стал заметно ослабевать, а с наступлением сумерек атаки совершенно прекратились.
Все реже и реже доносились звуки разрывов, как будто на фронте решили отдохнуть. Пламя горевших прибрежных деревень зловеще освещало разрушенные переправы. Козловый мост перевернуло вверх ногами. Из воды торчали его устои. На берегу горели дома, машины, повозки. Среди них суетились люди: одни переносили раненых, другие тащили из огня пушки, тракторы, автомобили.
То здесь, то там в чаду пожаров появлялись Лелюков и Железнов. Лелюков останавливал подходившие к переправе части и показывал им путь вверх по течению, к броду. Железнов руководил восстановлением мостов. Саперы, кто в утлых лодочках, кто на связанных наскоро проволокой плотах, ловили плывущие по реке части мостов и вытаскивали на берег. Из леса солдаты поспешно, почти бегом, тащили на плечах только что срубленные кряжи.
В первую очередь вязали плоты, чинили паромы, а немного спустя, как только на этих самодельных плотах началась паромная переправа, стали восстанавливать наплавной мост.
К полуночи мост был готов, и по нему сплошным потоком двинулись войска.
Когда саперы отправились восстанавливать другие мосты, Яков Иванович разыскал Валентинову на том месте, где оставил в начале бомбежки.
В лесу пахло гарью. Сухие ветки хрустели под ногами, влажная листва деревьев лизала лицо и руки.
Яков Иванович зажег фонарик: Валентинова спала на плащ-палатке, свернувшись калачиком. Он нагнулся и дотронулся до ее рукава. Гимнастерка от росы была влажная.
Валентинова проснулась, зябко поежилась и села.
– Сейчас вечер или просто пасмурно? – спросила она. Голос ее дрожал.
– Уже ночь. Вас знобит? – спросил Яков Иванович.
– Да что-то познабливает. – Ирина Сергеевна встала на колени, поправила прическу, вытерла носовым платком лицо и, одернув юбку, снова села. – Я недавно легла. Ходила на переправу, помогала перевязывать раненых.
Яков Иванович снял с огня котелок, налил из него в кружки чай. Дым заметно рассеялся, бледные лучи луны заиграли на росистой листве. На сумрачном лице Якова Ивановича зашевелились тени ветвей. Ирина Сергеевна поднесла ко рту пахнущую дымом кружку и сквозь парок посмотрела на него. Он, обжигаясь, глотал горячий чай. Лицо его было сосредоточенно, словно что-то тревожило его душу.
Резкая пулеметная стрельба и новый разрыв артиллерийских снарядов на переправах нарушил ночную тишину.
Ирина Сергеевна вздрогнула:
– Снова наступление?
– Нет, так, пугают!..
Допив чай, Яков Иванович посидел молча, потом поднялся и медленно пошел к машине.
Вскоре он вернулся. В свете луны Ирина Сергеевна заметила, что он, садясь на брезент, положил что-то позади себя.
По лесу пробежал ветерок, качнул деревья, тени закрыли лицо Якова Ивановича. По его продолжительному молчанию Валентинова поняла, что он чем-то озабочен. И теперь она, досадуя на себя за свою оплошность, не знала, как отвлечь его от тяжелых мыслей.
– Ирина Сергеевна… – сказал Железнов дрогнувшим голосом.
Пауза, которая за этим последовала, заставила Ирину Сергеевну насторожиться.
– Ирина Сергеевна… – очень тихо повторил Яков Иванович и молча протянул ей пакет.
Он хотел подготовить ее к страшному известию, но не сумел.
– Что это? – спросила она, но руки не протянула и только пристально, не отрываясь, смотрела на пакет.
– Алексей Кириллович… – Железнов запнулся.
– Что Алексей Кириллович? – Ирина Сергеевна схватила его за руку, стараясь не коснуться пакета.
– Погиб… – Яков Иванович еле произнес это слово.
– Погиб? Что… что вы говорите?.. – тихо прошептала Ирина Сергеевна.
Путано, перебивая свою речь ненужными отступлениями, рассказал Яков Иванович о гибели ее мужа. Развернул пакет, подал куклу – подарок Алексея Кирилловича дочке.
Ирина Сергеевна слушала его в каком-то оцепенении. Она не проронила ни слова, ни слезы. В таком же оцепенении поднялась, взяла куклу и, не взглянув на нее, медленно пошла по тропинке, ведущей на опушку.
Яков Иванович за ней не пошел. Он понимал, что Ирине Сергеевне лучше побыть одной.
Через освещенную пожаром реку мощными потоками шла переправа: по наплавному мосту темной лентой тянулись войска, по обе стороны от него сновали нагруженные плоты и плотики, севернее мостов переправлялись вброд. По Днепру плыли к восточному берегу не только плоты, но и люди, лошади, на поплавках – орудия и повозки.
Так продолжалось до рассвета. Едва забрезжило, как снова затряслась от разрывов земля и снова закипела вода в Днепре…
Яков Иванович нашел Лелюкова на НП командира артиллерийского дивизиона. С ног до головы запорошенный пылью, Лелюков давал указания начальнику артиллерии. Увидев Железнова, он повернулся к нему:
– Нас, Яков Иванович, жмут справа, по берегу, и с фронта – со стороны Мошкина. Из Пнева наших уже выбили и снова захватили Ляхово. Нужно держать этот берег хотя бы сутки. Следовательно, надо сейчас же ударить на Ляхово, взять его во что бы то ни стало и удерживать в своих руках. Сейчас я попрошу командира дивизии, что переправляется у Пнева, повернуть дивизию, ударить по Пневу и захватить рощу. Командуй здесь за меня.
Вскоре Железнов повел отряд стрелковой дивизии на Ляхово. Впереди был сплошной вал вздыбленной земли. На пригорке Яков Иванович пропустил мимо себя цепь бойцов и здесь же, среди низкорослого кустарника, расположил импровизированный наблюдательный пункт.
Отряд с ходу ринулся в атаку. Казалось, не люди дерутся друг с другом, а взбесившаяся земля, бушуя, катится на бойцов, все поглощая на своем пути. Возвращались из боя либо на носилках, либо ползком. Те, кто мог держаться на ногах, продолжали драться.
Среди скошенных артиллерией подсолнухов полз окровавленный боец. Он тащил на спине безжизненное тело товарища. «Помогите!» – донеслось до Железнова. Яков Иванович показал лежащему рядом связному на раненых, но, не выдержав, вскочил и побежал вместе с ним.
– Товарищ полковник, не отправляйте меня в госпиталь, – взмолился боец. – Вот Николая… Его надо… Помирает…
– Трошин!.. Вы здесь?! – воскликнул Яков Иванович.
– Николая… – слабеющим голосом снова произнес Трошин и, потеряв сознание, ткнулся лицом в землю.
Не успели еще скрыться за кустами санитары, уносившие обоих бойцов, как из черной тучи вырвалась лавина пьяно горланивших гитлеровцев.
– Фашисты! – крикнул Яков Иванович и выхватил из кобуры револьвер.
– Смерть фашистской погани! – что есть силы закричал выскочивший из дыма комиссар отряда. – В штыки, товарищи! Ура-а!.. – И сам рванулся вперед.
«Ура!» – загремело за ним. Увлеченные комиссаром бойцы, перегоняя его, неслись навстречу врагу. Яков Иванович еле поспевал за ними.
И на этот раз гитлеровцев не спасло ни их численное превосходство, ни изрядная доля выпитого ими для храбрости шнапса, ни танки, поддерживающие их наступление. Ошеломленная дружной контратакой советских солдат, их лавина на мгновение остановилась, заколебалась и покатилась назад, оставляя на поле боя раненых.
Выбив гитлеровцев из Ляхова, Яков Иванович доложил Лелюкову по телефону:
– Ляхово взято. Гоним врага дальше. Взял пленных дивизии СС.
Обрадованный успехом, Лелюков все же стал журить Железнова:
– Я тебя посылал не взводом, а отрядами командовать. А ты, выходит, комвзводом заделался!.. Запрещаю!.. Слышишь ты? Запрещаю ходить в атаку! О твоем поведении донесу Военному совету! Ясно?
– Ясно, товарищ полковник, – несколько обиженно ответил Железнов.
– А ты не обижайся!.. Должен сам понимать. Если еще раз так поступишь – отстраню!
Когда Яков Иванович положил трубку, он вдруг увидел, что кустами кто-то пробирается. Посмотрел в бинокль. Сухощавая, сгорбившаяся фигура командира показалась ему знакомой.
– Удирает, трус! – пробормотал Яков Иванович и послал связного остановить беглеца.
Когда офицер повернул свое лицо к подбежавшему связному, Железнов узнал в нем исчезнувшего на Мухавце «капитана Еремина».
Вытаскивая на ходу из кобуры пистолет, Яков Иванович бросился на помощь связному. Но в это время впереди разорвался снаряд, закрыв от Якова Ивановича и «капитана» и связного.
Слева, где вихрилась поднятая разрывом пыль, мелькнула фигура женщины в синем берете с немецким автоматом в руке.
– Вы зачем сюда? Стойте! – окликнул Валентинову Яков Иванович.
– Я должна… – И Валентинова побежала вперед.
– Назад! – крикнул Яков Иванович.
Ирина Сергеевна на секунду обернулась:
– Я должна отомстить!..
– Валентинова! Назад! Я приказываю!..
Валентинова вздрогнула и остановилась. А Яков Иванович побежал туда, где сквозь туман разрыва маячили две фигуры, но не добежал: его скосило осколком. Опираясь на слабеющие руки, он приподнялся и, тяжело дыша и уже невнятно произнося слова, пытался объяснить подбежавшим бойцам:
– Там… связной…
– Яков Иванович! – Склонилась над носилками Ирина Сергеевна.
Позади кто-то крикнул: «Лелюков!» Все повернулись навстречу несшейся по дороге «эмке». Валентинова бросилась к выскочившему из машины Лелюкову:
– Скорей!.. Скорей, Александр Ильич!..
– Ирина Сергеевна, какими судьбами? – Лелюков схватил обеими руками ее руку и вдруг увидел носилки: – Что случилось?.. Яша!.. Как же это так?..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В этот день Вера удивила всех своим поведением. Утром на комсомольском собрании она потребовала немедленной отправки девушек в школу летчиков-истребителей. Когда же комиссар сказал, что он возмущен ее непродуманными требованиями, Вера назвала его позицию местнической. Особенно разозлили ее слова комиссара о том, что необходимо учитывать физиологические особенности женщин.
– …Сейчас не это главное, товарищ Рыжов, – горячилась Вера. – Главное в том, чтобы каждый, кто желает воевать, шел туда, куда он стремится. И раз мы хотим быть летчиками-истребителями, вы должны нас направить в школу! – Она обвела девушек взволнованным взглядом, и они шумно поддержали ее.
Раздраженный этим, комиссар пытался доказать безрассудность их доводов, но его слова лишь вызвали новую бурю негодования. Больше всех бушевала обычно спокойная и уравновешенная Вера.
– Довольно! – Рыжов выпрямился во весь свой гвардейский рост, и его лицо залилось румянцем. Румянец сравнял красные пятна на его лице – следы от ожогов, полученных в воздушном бою. – Эти вопросы решает командование, а не комсомольское собрание! – И прекратил прения.
Вера не выдержала, сорвалась с места и демонстративно ушла с собрания.
Девушки переглянулись: теперь комиссар закатит ей «на полную железку»! Они побежали за Верой и стали уговаривать ее извиниться перед Рыжовым. Вера этого не сделала и потом ходила как в воду опущенная, сама осуждала свой поступок.
Однако среди дня ее настроение опять резко изменилось. Произошло это после заправки самолетов, когда на аэродроме к ней подбежал Урванцев и, еле переводя дух, просто, без обычного балагурства задал ей вопрос:
– Вера, твое отчество Яковлевна?
Вера вспыхнула и, готовая услышать от него очередную насмешку, хотела уже было ответить: «Нет, Петровна!» – но, встретив сияющий взгляд Кости, увидела в его руках раскрытую газету и растерялась.
– Яковлевна, – ответила она.
– Отец твой полковник?
– Полковник.
– Тогда пляши! – Костя звонко хлопнул газетой по ладони. Вера потянулась к газете. – Э, нет. Пляши! – Урванцев спрятал газету за спину и, притопывая ногою, весело запел «Барыню».
– Это жестоко, Урванцев, – прерывающимся голосом сказала Вера. – Ведь я об отце ничего не знаю…
Костя виновато взглянул на нее.
– Прости, Вера Яковлевна!.. – И, развернув газету, громко прочитал вслух, подражая интонациям радиодиктора:
– «За образцовое выполнение боевых заданий на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество… наградить орденом Ленина полковника Железнова Якова Ивановича».
Вера вырвала у него из рук газету, прочла имя отца и бросилась Косте на шею.
– Спасибо, Костенька! Какой ты хороший!.. – Потом отстранилась от него и, крикнув: «Подожди меня здесь минутку!», побежала к себе в палатку.
Вернулась она, неся в подоле гимнастерки пачки «Казбека», «Дели», «Нашей марки», и все высыпала в руки Урванцева: – Вот, берегла для папы! Бери, пожалуйста!
Костя отказывался, совал пачки обратно, ронял наземь. Но Вера заставила его рассовать их по карманам, а что не поместилось, запихала ему за пазуху.
– Ну что ж… – благодарю. – Урванцев развел руками. – Откровенно говоря, это кстати. – Он распечатал пачку «Казбека», задымил и пошел к самолету. По пути Урванцев обернулся и помахал Вере.
Вера крепко сжала в руках газету. Ей казалось, что газета невидимыми нитями снова соединила ее с отцом, с семьей. Она взглянула на обозначенное в газете число и подумала, что прошло уже три месяца войны. И тут же вспомнила: ведь сегодня день ее рождения! Ей исполнилось ровно двадцать лет!
Вера хотела крикнуть об этом Косте, но он уже был далеко, на другом конце аэродрома, там, где среди кудрявых берез прятались от взора врага их самолеты.
Радостное известие об отце и день рождения Вера решила отпраздновать. Она попросила, чтобы каждая из девчат принесла свой обед, а сама купила в военторге колбасы, консервов, вина и конфет.
– …Сейчас не это главное, товарищ Рыжов, – горячилась Вера. – Главное в том, чтобы каждый, кто желает воевать, шел туда, куда он стремится. И раз мы хотим быть летчиками-истребителями, вы должны нас направить в школу! – Она обвела девушек взволнованным взглядом, и они шумно поддержали ее.
Раздраженный этим, комиссар пытался доказать безрассудность их доводов, но его слова лишь вызвали новую бурю негодования. Больше всех бушевала обычно спокойная и уравновешенная Вера.
– Довольно! – Рыжов выпрямился во весь свой гвардейский рост, и его лицо залилось румянцем. Румянец сравнял красные пятна на его лице – следы от ожогов, полученных в воздушном бою. – Эти вопросы решает командование, а не комсомольское собрание! – И прекратил прения.
Вера не выдержала, сорвалась с места и демонстративно ушла с собрания.
Девушки переглянулись: теперь комиссар закатит ей «на полную железку»! Они побежали за Верой и стали уговаривать ее извиниться перед Рыжовым. Вера этого не сделала и потом ходила как в воду опущенная, сама осуждала свой поступок.
Однако среди дня ее настроение опять резко изменилось. Произошло это после заправки самолетов, когда на аэродроме к ней подбежал Урванцев и, еле переводя дух, просто, без обычного балагурства задал ей вопрос:
– Вера, твое отчество Яковлевна?
Вера вспыхнула и, готовая услышать от него очередную насмешку, хотела уже было ответить: «Нет, Петровна!» – но, встретив сияющий взгляд Кости, увидела в его руках раскрытую газету и растерялась.
– Яковлевна, – ответила она.
– Отец твой полковник?
– Полковник.
– Тогда пляши! – Костя звонко хлопнул газетой по ладони. Вера потянулась к газете. – Э, нет. Пляши! – Урванцев спрятал газету за спину и, притопывая ногою, весело запел «Барыню».
– Это жестоко, Урванцев, – прерывающимся голосом сказала Вера. – Ведь я об отце ничего не знаю…
Костя виновато взглянул на нее.
– Прости, Вера Яковлевна!.. – И, развернув газету, громко прочитал вслух, подражая интонациям радиодиктора:
– «За образцовое выполнение боевых заданий на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество… наградить орденом Ленина полковника Железнова Якова Ивановича».
Вера вырвала у него из рук газету, прочла имя отца и бросилась Косте на шею.
– Спасибо, Костенька! Какой ты хороший!.. – Потом отстранилась от него и, крикнув: «Подожди меня здесь минутку!», побежала к себе в палатку.
Вернулась она, неся в подоле гимнастерки пачки «Казбека», «Дели», «Нашей марки», и все высыпала в руки Урванцева: – Вот, берегла для папы! Бери, пожалуйста!
Костя отказывался, совал пачки обратно, ронял наземь. Но Вера заставила его рассовать их по карманам, а что не поместилось, запихала ему за пазуху.
– Ну что ж… – благодарю. – Урванцев развел руками. – Откровенно говоря, это кстати. – Он распечатал пачку «Казбека», задымил и пошел к самолету. По пути Урванцев обернулся и помахал Вере.
Вера крепко сжала в руках газету. Ей казалось, что газета невидимыми нитями снова соединила ее с отцом, с семьей. Она взглянула на обозначенное в газете число и подумала, что прошло уже три месяца войны. И тут же вспомнила: ведь сегодня день ее рождения! Ей исполнилось ровно двадцать лет!
Вера хотела крикнуть об этом Косте, но он уже был далеко, на другом конце аэродрома, там, где среди кудрявых берез прятались от взора врага их самолеты.
Радостное известие об отце и день рождения Вера решила отпраздновать. Она попросила, чтобы каждая из девчат принесла свой обед, а сама купила в военторге колбасы, консервов, вина и конфет.