Алексеев Николай Иванович. Испытание

 
 
   Две недели подряд Вера работала почти круглые сутки. Ей зачастую приходилось спать под своим самолетом. Отходя к Москве, полк сменил четыре аэродрома. А сегодня на рассвете внезапно поднялся по тревоге и перелетел на пятый, южнее Можайска. Едва Вера успела приземлиться, как к ней на бензозаправщике подъехал оперативный дежурный и приказал срочно заправить самолет. Потом отвел Веру в сторону, нанес на ее карту новый маршрут, проинструктировал, дал срочный пакет и отправил в полет.
   Самолет покачивало. По борту дул южный ветерок. Вера напряженно смотрела вперед, ища ориентиры. Внизу маячили журавли колодцев, из пожелтевших садов угрюмо глядели серые избы. По времени должен бы уже показаться штаб армии. Вера взглянула на планшетку, потом снова вниз. Да, это та самая деревня! А вот лес, болото, речка. Вот и роща. Она сделала правый разворот и пошла по кругу, высматривая место для посадки. Недалеко от опушки, у перекрестка лесных дорог, среди золотых берез заметила машины и людей.
   «Штаб!» – подумала Вера, еще раз пролетела по кругу, выбрала площадку и села. Не заглушив мотор, вылезла из самолета и побежала к перекрестку дорог.
   Чем дальше она уходила от самолета, тем отчетливее слышала частую стрельбу. «Неужели так близко фронт?» – встрепенулась Вера и дотронулась до кармана гимнастерки, проверяя, на месте ли пакет, отстегнула кобуру и, нащупав пистолет, прибавила шагу. Когда услышала окрик «Стой!» – обрадовалась. «Свои!» – промелькнуло в голове. От чрезмерного напряжения сразу почувствовала усталость.
   – Проводите меня к начальнику штаба армии, – попросила она солдата, преградившего ей путь.
   – А зачем к начальнику штаба? – спросил боец, опуская к ноге винтовку. – Я позову ОД. – И, заложив в рот соединенные в кольцо два пальца, свистнул.
   Из-за кустов показался другой боец, который пошел за дежурным. Оперативный дежурный взял пакет, провел Веру к кустам молодого орешника, где был стол ОД, сказал: «Подождите здесь» – и куда-то исчез.
   Взад и вперед мимо Веры сновали люди, беспрерывно гудели и трещали телефоны. Кто-то, хрустя валежником, пробежал близко за кустами. Вера прислушалась. Бежавший остановился и, тяжело дыша от быстрого бега, доложил:
   – Товарищ полковник, со стороны Московского шоссе идут фашистские танки.
   – Много? – спросил хриплый голос.
   – Много. Обходят рощу…
   – Обходят, говоришь? Савин! Карту!
   Вера сквозь листву увидела, как полковник взял у подбежавшего молодого командира планшет с картой, развернул его и стал рассматривать.
   – А как эта дорога? – спросил он.
   – Захвачена.
   – И эта дорога захвачена? Значит, друг мой, нам здесь выход закрыт.
   У Веры как будто что-то внутри оборвалось.
   «Чего же медлят!» – недоумевала она. Хотелось крикнуть: «Да уходите же!» Но сама подумала: «А куда?» Вспомнив, что оставила на поляне самолет без охраны, двинулась, чтобы бежать к нему, но удержалась: надо ведь получить обратный пакет. Тогда она подошла к солдату, намеревалась сказать ему: «Передайте дежурному, я жду ответа» – но вдруг ей стало за себя стыдно, и она вернулась к столу.
   Из-за кустов донесся все тот же хриплый голос полковника:
   – Весь батальон охраны на опушку леса! Закрыть все дороги!.. Сейчас же вызовите ко мне начальников отделов!.. Собрать по тревоге личный состав штаба! Поняли?
   – Понял, товарищ полковник!
   – Исполняйте!
   Грохочущий гул моторов и стрельба становились все слышнее. Мимо Веры в сторону, откуда приближался этот гул по лесной дороге, прошли броневики, за ними пробежала рота охраны. У бойцов были в руках винтовки.
   Не успел еще стихнуть топот бойцов, как за кустами снова послышались шаги. Вера обернулась. Отбрасывая по пути раскидистые ветви орешника, на дорогу вышел полковник в сопровождении молодого командира.
   – Как вы думаете лететь обратно? – спросил он у Веры, передавая ей пакет.
   Вера раскрыла свой планшет и показала прежний маршрут.
   – Нет, так нельзя!
   Вера вытащила карту и положила на стол. Полковник провел карандашом зигзагообразную красную линию – новый маршрут:
   – Немедленно вылетайте, а то еще, чего доброго, подстрелят. – И пожал ей руку.
   – Есть немедленно вылетать! – Вера козырнула и быстро побежала на лужайку.
   Увидев свой самолет, она облегченно вздохнула. Глотая широко открытым ртом воздух и рассчитывая на «второе дыхание», она побежала еще быстрее. Достигнув самолета, крепко схватилась за борт и в один миг оказалась на его плоскости.
   – Товарищ!.. Товарищ летчик!.. Стой! – сквозь шум мотора услышала Вера.
   От леса, с той стороны, где грохотала артиллерия, бежал военный.
   – Товарищ летчица! – подбежав к самолету, кричал он. – Возьмите раненого комиссара! Ведь иначе погибнет!.. Видите, какая заваруха!..
   Понимая, что раненый очень свяжет ее, Вера все же решительно махнула рукой:
   – Несите! Только быстрее!..
   Ожидать было мучительно: Вере казалось, что ее вот-вот окружат танки. Наконец из-за кустов показались люди с носилками.
   Раненый лежал, сжав челюсти, стараясь не стонать.
   – Вот тебе, девушка, документы, – фельдшер передал измятую бумагу. – Помни, его фамилия Хватов… А твоя как?
   – Железнова.
   – Железнова?.. – чуть слышно прошептал раненый. Он закашлялся, изо рта хлынула кровь.
   – Летите скорее! – умоляюще глядя на Веру, крикнул фельдшер. – Видите? – он показал глазами на Хватова.
   Вера дала мотору газ, и послушный У-2, подпрыгивая, побежал по неровному полю.
   Пролетая над Московским шоссе, Вера видела два встречных потока машин: к Москве беспрерывно шли санитарные автобусы и грузовики, большинство из них было загружено ранеными. К фронту двигалось много танков и каких-то высоких, ранее никогда Верой не виданных автомобилей с широкой, как стол, накрытой брезентом доской.
   Вспомнив рассказы Кости Урванцева, Вера решила, что это и есть «катюши».
   Она оглянулась. Хватов полулежал, запрокинув голову, и не двигался, глаза были закрыты. Фуражка свалилась, ветер пропеллера трепал его светлые волосы.
   Взяв курс на север, Вера вскоре приземлилась у дома отдыха, где разместился эвакогоспиталь.
   Когда Хватова сняли с самолета и положили на носилки, он неожиданно открыл глаза.
   – Ваша фамилия Железнова? – облизывая сухие, запекшиеся губы, едва выговорил он.
   – Железнова, – ответила Вера.
   – Я воевал с полковником Же-лез-но-вым… – с трудом произнес Хватов и потерял сознание.
   – Полковник Железнов – мой отец!.. Что с ним? – идя вслед за носилками, говорила Вера. – Пожалуйста, скажите, что с ним?..
   – Товарищ летчица, – остановил ее дежурный врач, – об отце спросите в следующий раз. Видите, ему плохо.
   Вера попросила медсестру, чтобы та написала ей о здоровье Хватова, а если его эвакуируют, сообщила адрес госпиталя.
   – Куда его сейчас везти?!. Ведь он нетранспортабельный. У нас останется, – сказала медсестра и побежала к подошедшему автобусу: с фронта привезли раненых.
   Когда Вера приземлилась на своем аэродроме, к ней подбежал Урванцев. Он шел за самолетом, пока она не подрулила к березам.
   «Чего это он за мной ходит?» – досадливо подумала Вера. Сейчас ей было не до его шуток. Она заглушила мотор и соскочила на землю. Нога ее вдруг подвернулась, и Вера оказалась в широких объятиях Урванцева.
   – Ходуля, что ль, поломалась? – спросил он.
   Вместо ответа Вера оттолкнула Костю. Он не рассердился, а, сведя зрачки глаз к носу, состроил рожу и сказал:
   – Вот что, пучеглазая…
   – А без фамильярностей нельзя?
   – Почему же, товарищ Железнова, можно и без фамильярностей, – ответил Урванцев и вдруг сразу стал серьезным. – Так вот, товарищ Железнова, мне дается задание… – Но не выдержал этого тона и, улыбнувшись, затараторил: – Сейчас мне говорил Владик Федоров, что он поддержал мою и твою кандидатуры. Только взял с меня честное комсомольское, что я по-серьезному отнесусь к заданию командира… С тобой он будет говорить отдельно. Так что нам работать вместе. Ну, что ты так на меня смотришь? Думаешь: «Несерьезный, ветропрах. Какой, мол, из него инструктор?..» Но теперь, Вера, все пойдет по-другому!.. – Он сделал короткую паузу и добавил: – И потом Федоров еще говорил, что нужно серьезно тобой заняться…
   Вера нахмурилась и готова была ответить на это колкостью. Но Костя добродушно улыбнулся, и она тут же остыла.
   – Ты не ерепенься!.. Со мной еще говорили Рыжов и Кулешов… Рыжов больше напирал на мое сознание, а Кулешов прямо сказал: «Брось ты свое ребячество!» И тому подобное… И приказал, как только ты появишься, сразу тебя к нему привести.
   – Ты сказал, что утвердили мою кандидатуру. Значит, меня посылают в школу? – спросила Вера.
   – Нет, не в школу… На мое место – ночником летать, туда, – Костя махнул рукой в сторону фронта.
   – А ты?
   – В летную школу!
   Вера сорвала с головы шлем и с горечью проговорила:
   – Устала я… Ох, как устала!.. – и пошла рядом с Костей.
   – Я подожду тебя здесь. Доложи о своем прибытии ОД и пойдем к самому Кулешову, – сказал Урванцев, когда они приблизились к палатке оперативного дежурного.
   Возвращаясь от дежурного, Вера посмотрела на Костю, который ждал ее, нетерпеливо крутя ремешок своего шлема, и невольно улыбнулась. «Вот бесшабашный! Не приведи бог какой-нибудь девушке связать с ним свою судьбу…» – подумала она. Подумала и сама же себя спросила: «Почему? А может быть, полюбив, он изменится? Ведь вот сейчас он ведет себя по-иному». Вера вдруг вспыхнула: ей показалось, что Костя принял необычный для него тон только для того, чтобы поухаживать за ней. А ведь Люся Астахова в нем души не чаяла, хотя и не пользовалась его взаимностью. И, переживая за подругу, Вера готова была наговорить Косте дерзостей, однако удержалась: «Какая, право, я глупая! Как можно сейчас, в такое время, думать о личном, когда предстоит такое серьезное дело! Разве можно вообще в войну сердиться друг на друга!.. Надо переломить себя!.. – Она шлепнула шлемом по своей ладони и снова взглянула на ожидавшего Костю, который теперь уже от нетерпения притопывал ногой. – Ну, и что же из того, что он такой сорвиголова? Зато ему все нипочем!.. И воздействовать на него надо не злостью, а добрым словом…»
   – Товарищ Железнова, прибавьте шагу! – крикнул Урванцев. – Ведь командир ждет нас!
   – Какой ты, право, Урванцев!..
   – А что? Командир ждет, а вы все равно как по парку прогуливаетесь!.. – Он вдруг оборвал сам себя и уступил ей дорогу: – Прошу идти вперед!
   Вера вошла в палатку первой. Рыжов протянул ей руку и спросил о полете. Кулешов поблагодарил за доставку раненого в госпиталь, и похвала подняла ее настроение.
   – Вот что, друзья мои, – обратился Кулешов к Вере и Урванцеву. – Возлагаю на вас серьезное дело. Вас, Железнова, Урванцев будет готовить к ночным полетам. Через неделю вы замените его. За это время вы должны обучиться, перенять весь его опыт и даже вместе с ним слетать к партизанам. Ясно?
   – Ясно! – ответила Вера.
   – Ну вот, с сегодняшнего дня и приступайте!
   Кулешов проводил летчиков к начальнику штаба и приказал ему спланировать их полеты так, чтобы выкроить время для совместных занятий.
   Выйдя из палатки начштаба, Урванцев протянул Вере руку:
   – Держи мои пять!.. И не сердись, сестренка! Ты же меня знаешь, уж такой я задался!..

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

   Поздняя осень затянула небо над Княжином косматыми облаками. Холодные ветры срывали с деревьев последнюю листву. Моросил дождь. Изредка кто-нибудь торопливо промелькнет по улице мимо окон, прогромыхает случайная подвода. И снова пусто и безлюдно на улице.
   Женщины перестали вечерами собираться около избы Русских. Замолкли голоса ребятишек. Теперь Железнова и Карпова чаще всего проводили вечера у Пелагеи Гавриловны. Семилинейная керосиновая лампа слабо освещала большую горницу. На лавках сидели соседки, дочери и невестки Пелагеи Гавриловны готовили фронтовикам подарки к Октябрьскому празднику: кто вязал варежки или носки, кто вышивал кисеты, кто шил белье.
   Нина Николаевна под руководством Пелагеи Гавриловны вязала шерстяные перчатки. Перчатки получились красивые, в шашечку. Галина Степановна тоже пробовала вязать перчатки, считая петли, сбивалась, распускала и принималась вязать снова.
   – Да ты так, милая, и к морковкину заговенью не кончишь, – заворчала однажды Пелагея Гавриловна. – Смотри-ка, опять сколько петель пропустила!
   – Как-то мне это, тетя Паша, не дается, – вздохнула Карпова.
   Хозяйка глянула на нее исподлобья:
   – Раз взялась, милая, за гуж, не говори, что не дюж! Вон Николавна уже заканчивает, а ты все еще настроиться не можешь. Скажи себе, что вяжешь для своего дорогого, и пойдет! Я как возьму в руки шитье и подумаю, что, может, эта-то рубаха моему сыну аль зятю попадет, так руки сами бегать начинают и дело незаметно делается. А если желания нет, то и спицы не слушаются, и петли пропускаются, да и руки-то, как крюки!..
   Женщины засмеялись. Карпова залилась ярким румянцем. Ехидный взгляд сидящей напротив тетки Феклы вывел ее из душевного равновесия.
   «Что же я за человек? Чего мне не хватает? – заново набирая петли на спицы, подумала Галина Степановна. – Ума? Силы воли? Характера?..» Она быстро заработала спицами, но не заметила, как снова пропустила две петли.
   – Опять не получается! – словно прося пощады, призналась она.
   – А ты не торопись, наберись терпения! – обернулась к ней Нина Николаевна.
   – Работать больше надыть, а не баклуши бить! – вмешалась тетка Фекла. Ее давно подмывало взяться за эту белоручку. – Вона Николавна-то с одних с тобою мест, а баба другого покрою. Недавно ведь приехала, а уже тридцать два трудодня заработала. А ты кой-как семь выстрадала, а сорок семь проохала. Так, сватья, проживешь и платья!
   Фекла басовито загоготала так, что у не затряслись и живот и полная грудь.
   Однако поддержали ее только две старухи, сидевшие в большом углу.
   Почувствовав, что остальные женщины жалеют ее, Карпова вскочила, бросила на лавку работу и только открыла рот, чтобы ответить тетке Фекле, как дверь избы распахнулась, и вошел рослый, широкоплечий, с окладистой бородой председатель колхоза Петр Петрович Крутовских. В комнате запахло дегтем от его сапог.
   – Здорово, женское сословие! Гуторите? – спросил он.
   Карпова снова села на лавку и взялась за вязанье.
   – Что с фронту-то слышно, Петр Петрович? – спросили сразу несколько женщин.
   – Как вам, бабоньки, сказать-то? – Крутовских задумался. – Если сказать вам про фронт, то дела там неважные, но и не плохие. Где наши бьют, а где есть, для маневру, и отходят.
   У Петра Петровича не поворачивался язык сказать женщинам правду. Читая газету, он сам до боли в сердце переживал каждое плохое сообщение, в особенности те, где говорилось, что наши войска снова оставили один из советских городов.
   – А отходить-то далеко будут? – спросила Стеша.
   – Про это, бабоньки, знает верховная власть. Но она мне еще ничего не докладывала… А что касаемо меня, то пришел я до вас с великой просьбой. Как видите, на дворе непогода, надо полагать, заморозки схватят, а картошка еще не вся выкопана. Завтра, знамо дело, воскресенье. – Он обвел всех тревожным взглядом и остановил его на Пелагее Гавриловне. – Так вот, Пелагея Гавриловна, прошу я тебя и всех вас, товарищи женщины, поработать завтра для нашей Красной Армии.
   Пелагея Гавриловна насупилась:
   – А как же, Петр Петрович, к обедне-то?
   – Бог за труд ради воинства не накажет! Конечно, если уж очень нужно к обедне, то я тебя, Пелагея Гавриловна, не неволю. Тогда пусть твои дочки да невестки выходят. Ведь картошка гибнет!
   – У нас этакого еще никогда не было! – загомонили другие женщины.
   – А мы, Петр Петрович, все после обедни сделаем, – предложила Пелагея Гавриловна.
   Остальные поддакнули ей.
   – Ну что ж, бабоньки, и на этом спасибо, – недовольно произнес Крутовских. – Но сами посудите, вернетесь вы от обедни во втором часу, небось полдничать станете, а работать когда же? С фонарями, что ли?.. Эх, не думаете вы о тех, что там, – Крутовских потряс фуражкой, зажатой в руке. – Люди кровь за нас свою проливают. А может статься, что картошка нам хлеб заменит, а хлеб мы им пошлем!.. – В избе снова загомонили. – Ну а ты, мать Фекла? – подошел он к Фекле. – Ты ведь у нас Ермак. Как скажешь, так и будет!
   – Я-то? – Фекла обвела взглядом женщин, но на их лицах было выражение нерешительности. – Я-то что ж… Я, пожалуй… Вот, как остальные?
   Нина Николаевна поднялась и вышла на середину комнаты:
   – Дорогие мои, Петр Петрович прав! Нельзя оставлять картошку в поле. Она ведь общественная. Я обращаюсь к вам как жена фронтовика: выйдемте все завтра в поле!
   – Раз Николавна идет, то и нам вроде не к лицу дома сидеть, – раздался властный голос тетки Феклы. А за ней и другие женщины подали свои голоса:
   – Раз надыть, так надыть.
   – Идем, Степанида! Бог за воинство гневаться не будет!
   – Дело спешное – картошка. Только вот как погода-то?
   – Радио предвещало вёдро, – ответил Крутовских, упорно глядя на Пелагею Гавриловну. Он знал, что, если она согласится, за ней пойдут остальные.
   А Пелагея Гавриловна раздумывала: она за всю свою жизнь и одной обедни не пропустила и боялась, как бы бог не покарал за этот грех ее сыновей.
   – Мамынька, не гневайся на меня. Что я тебе скажу… – заговорила вдруг Стеша.
   – Знаю я, что ты, комсомол, скажешь, – ответила Пелагея Гавриловна.
   – Ведь ты тоже хочешь, чтобы картошка была убрана… Ты же знаешь, если мы выйдем семьей, то завтра все поле за Заячьим Перелогом уберем… Идемте, мамынька!
   – Вот что, Петр Петрович, – сказала наконец Пелагея Гавриловна. – Разреши мне одной, на духу, подумать. Утром, как к заутрене идти, и скажу.
   Почти всю ночь Пелагея Гавриловна простояла на коленях перед образами.
   – Будя тебе бубнить-то, ложись спать! – ворчал с печи Назар.
   Но Пелагея Гавриловна выстояла долгие часы перед образами, тускло освещенными мерцающей лампадой, прочитала все молитвы за заутреню и обедню, помянула с молитвой о здравии ушедших на войну сыновей и зятьев. А утром со всей семьей пошла в поле.
   Поле пестрело разноцветными платками и ушастыми шапками. Женщины согнувшись шли за сохами (здесь сохи сохранились только для пропашки и копки картофеля) и собирали клубни; старики в стороне копали ямы, ребята свозили картошку к этим ямам. Барсучий Угол, где они работали, находился далеко от деревни, почти у самого леса.
   За сохой, которую направляла Стеша, собирали картофель Пелагея Гавриловна, Железнова и Карпова.
   – Надыть, милая, картошку-то всю собирать, – ворчала на Галину Степановну Пелагея Гавриловна, – и большую, и маленькую, не то, пожалуй, половина ее в земле останется.
   Издалека чуть слышно донесся благовест. Русских выпрямилась, глубоко вздохнула, перекрестилась. Потом, взяв наполненную корзинку, пошла к телеге, куда ссыпали собранную картошку.
   Карпова обрадовалась, что хоть ненадолго освободилась от ее попреков. Разминая спину, потянулась:
   – Ох, Нина Николаевна, как я устала! Ведь никогда такой работы не делала.
   – Нужды не было, потому и не делала, – не столько осуждая, сколько сочувствуя, отозвалась Железнова.
   – Кажется, еще немного поработаю – и упаду.
   – А ты рукой в колено упрись, все полегче будет, – советовала Нина Николаевна. – Вот смотри, как я. У меня раньше тоже с непривычки спина болела, а теперь ничего. Уходить нам с поля, Галина Степановна, никак нельзя: засмеют, а то и еще хуже – осудят.
   Карпова взяла корзину с картофелем и тоже пошла ссыпать его в телегу. У телеги стоял Юра, с видом заправского кучера держа в руках вожжи. Тут к ней подскочил счетовод – «этакий фартовый городской перец», как определил его Крутовских, – принял из ее рук корзину, одним махом высыпал картошку в телегу и так же проворно вернул корзину Галине Степановне.
   – Да-с, товарищ Карпова! – многозначительно сказал он. – Для вас эта работа – убийство. Ваши ручки сотворены для фортепьяно или какой-нибудь там другой музыки.
   Карпову возмутил его развязный тон, и она повернулась к счетоводу спиной.
   – Не волнуйтесь, мадам! Мы ведь можем вам облегчить положение!
   В это время Пелагея Гавриловна прошла назад по борозде Карповой, собирая оставленную ею в земле картошку.
   – Ну и раззява эта Галина Степановна! – показала она Нине Николаевне на борозду, где отовсюду желтыми глазками выглядывали картофелины. – Сколько добра опять позади себя оставила!
   – Да она к этому труду непривычна, – вступилась та за Карпову.
   – А по моему разумению, просто непутевая. Не буду греха таить: не люблю таких людей!
   – Она женщина хорошая, но жила все время при родителях. Вот ничего и не умеет. Есть же у нас в городе такие люди.
   – Ей нужно в учителя, Николаевна, злую нужду! Вот нужда-то ее и выучит!..
   Тусклое осеннее солнце проглядывало сквозь сизую дымку неба. Женщины шли к лесу и садились там полдничать. Окончив борозду, Нина Николаевна стряхнула с рук землю, сгоряча сняла жакет и накинула на плечи, но сразу почувствовала озноб от холодного ветерка и снова надела жакет в рукава.
   Между стволами сосен показались фигуры одетых по-городскому людей.
   – Вы что это, в нашем лесу строиться собираетесь аль дорогу прокладывать думаете? – спросил, подойдя к ним, Крутовских. В руках одного из мужчин он увидел полосатую рейку.
   – Думаем вашими соседями стать, – ответил человек в кожаной фуражке, видимо, старший в этой группе.
   – Соседями? – забеспокоился Крутовских. Он боялся, как бы кто-нибудь не посягнул на поля колхоза. – Лес рубить, что ль, будете?
   – Нет, лес не тронем. Строиться будем, – затягиваясь самосадом, предложенным ему председателем колхоза, ответил старший.
   – А где?
   – Да здесь где-нибудь в округе поищем.
   – Для нового строительства, по-моему, самое подходящее место будет – Бобровые Выселки, – сказал Крутовских, стараясь направить строителей куда-нибудь подальше от колхоза. – Там еще до той войны вон с такими планами, как у вас, ходили.
   Женщины, понимая председателя, заговорили разом, нахваливая гостям Бобровые Выселки.
   – Чего вы, дорогие, нас туда гоните? – усмехнулся щупленький человек в кепке и полупальто. – Мы ваши поля занимать не собираемся. – Стараясь отвлечь колхозников, он протянул председателю пачку газет. – Вот почитайте газеты. Небось давно не получали.
   Карпова взяла часть газет и, просматривая одну за другой, искала самый поздний номер. Женщины окружили ее, они хотели, чтобы она прочитала им, что нового на фронте.
   – «После многодневных боев наши войска оставили город Кременчуг…» – начала читать Карпова.
   Пелагея Гавриловна перекрестилась и прошептала:
   – Матушка, пресвятая богородица, разве на Руси сил нет одолеть проклятого супостата?
   После того, как были прочитаны все сообщения с фронта, колхозники вернулись в поле, и газетами завладел Юра.
   Он поудобнее уселся на передок телеги и, читая о подвигах воинов, представлял себя в самой гуще боя. Он даже не заметил, как позади него на телеге выросла гора насыпанной туда картошки.
   Вдруг Юра сорвался с телеги и закричал на все поле:
   – Мама! Мама! – Он понесся к Нине Николаевне, размахивая газетой.
   Все работающие на поле обернулись. Испугавшись его крика, Нина Николаевна побежала навстречу сыну.
   – Мама!.. Читай!.. Папа!.. Папа жив! Его орденом наградили!.. – тыча растопыренной пятерней в газету, кричал Юра.
   Нина Николаевна почувствовала, что ноги у нее как-то сразу ослабли.
   – Где, Юрочка? Где, сынок?.. – твердила она, ища глазами родное имя. Из-за навернувшихся на глаза слез она не различала текста.
   – Да вот, смотри же… Орденом Ленина!..
   Наконец Нина Николаевна догадалась вытереть глаза и прочитала: «…полковника Железнова Якова Ивановича…» Все вокруг перед ней потемнело, и она опустилась на вспаханную землю…
   После работы первым прибежал домой Юра. Бабушка встретила его в дверях, он крепко обнял ее:
   – Бабушка, папа жив!.. Его орденом Ленина наградили!
   Аграфена Игнатьевна схватилась за сердце, села на лавку и, перекрестившись на образа, зашептала:
   – Жив? Яша жив?.. Дай господи боже ему сил и здоровья…
   – Бабушка! Зачем же ты плачешь?.. Ведь его орденом наградили, понимаешь?!
   В это время в избу вбежала Нина Николаевна. Она бросилась к матери, обняла ее и тоже зарыдала.
   Аграфена Игнатьевна приподняла голову дочери, и с минуту они молча смотрели друг другу в глаза.
   – Живой он! – сказала наконец Аграфена Игнатьевна. – Живой!.. А раны бывают легкие – в руку или в ногу.
   – Ох, если бы так! – плача проговорила Нина Николаевна.
   Только теперь Юра понял, какие мысли тревожат мать и бабушку.
   – А вы думаете, что папа… что папа… – сказал он и вдруг уткнулся лицом в кофту матери.
   – Ну вот, и этот тоже!.. Да чего вы раскисли?.. Жив он, здоров и награду высокую получил! – первой взяла себя в руки Аграфена Игнатьевна.
   Вечером Пелагея Гавриловна позвала Железновых к себе ужинать. Когда они вошли в избу, их с поклоном встретил сам хозяин. Он взял Аграфену Игнатьевну под руку, провел ее на вторую половину, где по-праздничному был накрыт стол. Здесь было все, что только оказалось в запасе у Пелагеи Гавриловны. Она даже блинов напекла на радостях.