Страница:
Над площадью, в мареве горячего воздуха, медленно парит орел. Огромного размаха крылья почти не двигаются. Так, думаю, откуда он тут взялся, посреди каменных джунглей? Охотится за пустыми стаканчиками из-под кока-колы? Меня успокаивают: это просто бумажный змей в форме большой хищной птицы, за двадцать пять юаней. Тьфу, разочарование.
Билеты куплены, поздно вечером уезжаем в Чжэнчжоу. Предстоит перевезти вещи и себя на Западный вокзал – оттуда отправляются все поезда местного, внутрикитайского назначения. Берем такси – три маленькие красные малолитражки, рассчитанные явно на китайцев. Утрамбовываемся. Едем. Тесно, но весело – ездить по Пекину интересно – много необычных зданий, жизнь бъет ключом. Машинка под нами пыхтит, но тянет. Мимо пролетают «фольксвагены» и «ауди» – все местного производства, собранные в Пекине или Шанхае по немецкой лицензии – не последнее слово техники, но все же выглядят наряднее наших «жиг» или «волг», которых, кстати, почти не видать – времена советского импорта давно закончились. Много также автомобилей оригинального китайского происхождения – явно скопированные у японцев – в основном, малолитражки, микроавтобусы-коробочки, маршрутные автобусы и троллейбусы. Китайкая техника производит двоякое впечатление – с одной стороны, современная внешность, блестящий лак ярких цветов, в легковушках – обязательно кондиционеры, с другой же стороны – явно низкое качество сборки, маломощные двигатели, внутри автобусов и такси зачастую грязно и обшарпано. Впрочем, как в дальнейшем нам пришлось убедиться, понятие комфорта для простого китайца расходится с нашим иногда просто на неприличное расстояние.
Преодолев современный, со множеством виадуков и разъездов, автобан, наш «китайский запорожец» бодро выруливает на площадку для такси перед центральным входом в Западный вокзал – Сичжань. Время за полдень и здание вокзала, освещенное ярким солнцем, возвышается над нами во всем своем громадном великолепии. Похоже, пекинские архитекторы задумали этим вокзалом переплюнуть всю планету – ведь по размерам ему впору принимать не местные поезда, а межпланетные лайнеры. С запада на восток здание вокзала и прилегающие к нему гостиницы и административные корпуса протянулись километра на полтора, если не на два; центральный массив высотой в двадцать-тридцать этажей выстроен в традиционном китайском стиле с загнутыми крышами и гигантскими красными колоннами а-ля дворец императора. На огромной площади перед входом живописно расположились несколько тысяч китайцев – в основном, простые рабочие или крестьяне, которые еще не купили билеты или просто ждут поезда. Многие спят прямо на бетонном полу, подстелив пиджак или газету, едят, болтают, глазеют по сторонам. От солнца спасает гигантский навес – ажурная металлоконструкция, опирающаяся на описанные выше колонны.
Хватаем рюкзаки и ломимся внутрь. Без билетов туда не пускают, но у нас они есть, к тому же мы – лаоваи, нас пустили бы и так (лаовай – уважаемый иностранец, вот так-то, не иначе). Новенький эскалатор несет нас на второй ярус, где расположены залы ожидания (их много) и пандусы к перронам. Внутри прохладно, чисто и цивилизованно. Здесь же множество магазинов – от продуктовых до бытовой электроники, детские аттракционы, рестораны – китайские и мак-дональдсы, видеозалы, почта, междугородные телефоны, гостиницы и бары с караоке – словом, целый город в одном доме.
Располагаемся в зале ожидания, распугивая китайцев своими рюкзаками и трехдневной щетиной. Занимаем самые мягкие диваны под потолочными кондиционерами и несколько минут просто сидим, высунув языки. Жизнь прекрасна, но… мы не ели с шести утра. Тем не менее обед в вокзальном буфете здесь мы описывать не станем – не стоит того, просто ограничимся констатацией факта: он вкуснее и безопаснее для пищеварения, чем такой же на вокзале в Красноярске. И все же это общепит, не дающий никакого представления о традициях китайской кухни. Терпение, и еще раз терпение!
Время – около восьми вечера, темнеет, поезд на Чжэнчжоу – в десять. Уставшие после шумного дня, с легким звоном в голове от вокзального коловращения, выходим на привокзальную площадь, переходим половину автострады и распологаемся на разделяющей дорогу пополам широкой пешеходной полосе, которая одновременно является газоном, парком отдыха и детской площадкой. С наслаждением разуваемся и ходим (надеясь, что лаоваев не заругают) по плотной чистой траве. Загораются вездесущие рекламные щиты – все то же, что и у нас – шоколадки, газировка, сигареты, пиво – только как-то более жизнерадостно и без намека на пошлый юмор. Вслед за неоном огромный массив вокзала подсвечивается сотнями прожекторов и контурных фонариков (то есть обозначающих грани здания светящимся пунктиром). Вдали пылает огнями необъятный Пекин. Любуемся всем этим световым расточительством, изредка ополаскивая лицо в маленьком, но симпатичном фонтанчике. Самый лучший Пекин – ночной, и мне довелось убедиться в этом не раз.
На перроне душно, и атмосфера накаляется еще больше, когда выясняется, что в суматохе А.М. где-то потерял один билет. Китайские чиновники, в том числе проводники – существа довольно бездушные. Они привыкли работать в больших массах крикливых и суетливых людей, поэтому за пять минут до отправления не расположены к вникновению в чьи-то проблемы. Вот типичная для наших путешествий ситуация: паровоз уже гудит, билет потерян, разбить группу на части нет никакой возможности, остаться всем на вокзале до следующего поезда – потерять немало денег, времени и сил, проводник – как гранит, сзади напирают чертовы китайцы с сумками, все устали и хотят спать. Решение? Психологическая атака на проводника без оглядки на последствия типа «главное – вломиться в вагон, а там отобьемся». То есть А.М. хватает бедного вагонщика за воротник и используя все мыслимые китайские разговорные обороты, доказывает, что мы – самые иностранные из всех самых важных иностранцев, нам срочно нужно в Чжен-Чжоу, что по нам плачет Шаолинь и китайская культура понесет невосполнимую утрату, если мы не уедем прямо сейчас; при этом мы все дружно потрясаем рюкзаками, делаем честные и очень дружественные китайскому народу лица, зачем-то выдвигаем вперед Роберта и кричим, что он не китаец, просто слишком много занимался кунфу, оттого и монголоид. До проводника постепенно доходит, что через пару минут он должен иначе-голова-с-плеч-Пекин-есть-Пекин очистить тамбур и выкинуть флажок к отправлению, да и черт знает этих иностранцев – вдруг и вправду какая-то важная делегация, лучше не связываться… а, залезайте побыстрее, если что, будете сидеть на полу. Ура!
Внутри почти холодно – это нормальный сидячий, но мягкий вагон с кондиционером, сиденьями типа самолетных и чистыми белыми шторками на окнах и наволочками-подголовниками. Естественно, на наших местах уже сидят несколько невозмутимых китайцев. Показываем билеты, нехотя уступают места. Путем сложных переговоров всем удается разместится, спасибо проводнику – теперь, когда мы уже внутри, он на нашей стороне, шугает зайцев в защиту бедных лаоваев, и вообще, оказывается милым парнем. Едва последний рюкзак укладывается на багажную полку, как поезд безшумно отталкивается от перрона, унося нас в ночь, подальше от столичного Пекина в направлении самого центра Поднебесной – провинции Хэнань.
Ночь в мягком сидячем – не самое приятное времяпровождение, уступающее по мучительности лишь ночи в сидячем жестком. Основная проблема – очень хочется спать, а негде. Сидящие у окна – везунчики, они могут, в принципе, положить голову на маленький столик, где-то между термосом с кипятком (его можно получить в любом китайском поезде) и огрызками копченой курицы, купленной впрок на вокзале. В качестве подушки можно на выбор использовать свои руки (быстро немеют), свитер товарища (если таковой есть) или, на худой конец, упаковку китайского бисквита (в эту поездку он входил в стоимость билета, на пакетике надпись: «Хочэ мяньбао» – «Железнодорожный хлеб»). К тому же спросонья организм замедляет процессы метаболизма и начинаешь замерзать под щедрыми ветрами кондиционеров. Слева и справа тебя подпирают плечи товарищей, напротив два китайца режутся в карты и жутко орут в азарте всю ночь, третий же их земляк просто подстригает ногти на ногах, деликатно смахивая обрезки под сиденья. Закон «Что естественно – то небезобразно» для китайцев самый главный после закона «С полудня до двух часов – обед» (в это время не работает НИКТО) и неофициальной поправки к конституции, которая гласит: «Встретишь белого – заработай на нем». Я люблю китайцев и знаком со многими достойными представителями этого древнего народа, но порой хочется встать и на чистом путунхуа громко сказать: «Мужики! Курить, ковырять в носу и зевать на весь вагон – нехорошо!».
Со скрипом разгибаем затекшие ноги, разминаем шеи, разлепляем веки – за окнами нашего скоростного мягкого уже светло, до Чжэнчжоу несколько минут, мимо пролетают все те же гаоляновые пейзажи пополам с какими-то угольными разрезами и трубами ТЭЦ. Тем не менее, настроение вполне боевое – в провинции Хэнань большинство из нас еще не бывало, поэтому даже прямоугольные дырки в желто-глиняных склонах гор, которые на поверку оказываются дверями в крестьянские мазанки-пещерки, встречаются на ура.
Из тамбура появляется молоденькая, вся накрахмаленая и вышколенная стюардесса (другого слова не подобрать), и на чистом путунхуа начинает задорно вещать что-то очень патриотическое и положительное. Прислушиваюсь – ага, да ведь через несколько дней Гонконг (Сянган) официально возвращается в лоно Китая. Грядут большие праздники, и мы как раз будем свидетелями этого. Стюардесса переходит на весьма нечистый английский и, все так же глядя прямо перед собой ясным комсомольским взором, повторяет свой спич еще раз. Кроме нас, иностранцев в вагоне нет, но наша национальность ее, похоже, не волнует. В динамиках играет жизнеутверждающая китайская попса, стюардесса приступает к предпраздничной раздаче подарков – всем пассажирам достается по простенькому набору шариковых ручек с памятной надписью «Гонконг возвращается». Мелочь, но приятно – вроде как государство помнит о тебе, ручку тебе подарило – пиши, лаопайсин, на здоровье, кушай железнодорожную булку и слушайся компартию… Смех смехом, но мы невольно позавидовали китайцам – их страна на подъеме, экономика цветет, дома растут как грибы, в мировом сообществе Китай все больше вызывает уважение – и самое главное, люди там живут хоть зачастую и очень бедно, но как-то легко и весело, и правящая верхушка – а через нее, очевидно, и СМИ – делает немало для поддержания бодрого патриотического духа в массах, и похоже, пока им это удается. Великий Дэн Сяопин просто внимательно читал великого Лао-Цзы, написавшего еще тогда, когда на месте Парижа бродили дикие волки: «Мудрый правитель делает желудки людей полными, а сердца – пустыми», что значит – дай людям еду, работу и национальную гордость, а политикой и революциями пусть занимаются аристократы. Примерно вот с такими глубокими мыслями мы и сходим на перрон восьмимиллионнго города Чжэнчжоу, названного так по фамилии древнего принца Чжэн.
Глава 4
Чжэнчжоу – промышленный и транспортный центр провинции Хэнань, а ведь в ней населения больше, чем во всем бывшем Советском Союзе. Это уже не Пекин с его столичным лоском и европейскими замашками. Мы поняли это, когда протолкавшись сквозь толпу убывающих и прибывших разношерстных пассажиров, были окружены плотным кольцом местных аборигенов, никогда, видимо, не видавших живого лаовая. Скорее всего, это были крестьяне или наемные рабочие из глубинки, приехавшие в Чжэнчжоу на заработки, но так или иначе, ребята таращились на нас буквально с открытыми ртами без всякого стеснения и хорошо еще, что не трогали руками. Впрочем, мы не остались внакладе – обложишись рюкзаками по кругу, как те еще квакеры в Америке времен последних могикан, начали снимать китайцев в две камеры плюс еще пара кодаков, громко комментируя выражения их лиц, правда, по-русски. Неизвестно, чем закончилось бы это культурное противостояние, не приди А.М. с новостями – есть автобус до Шаолиня, в автобусе есть места, надо только протолкаться через привокзальную площадь (после Пекина – тесная и обшарпанная, куча нищих фантастически грязного вида, общественный туалет за треть юаня описывать не буду по этическим соображениям), перейти восьмиполосный проспект, просочиться между рядами велосипедистов (в Китае правило перехода дорог одно: иди так, как будто никого нет, и тебя объедут, если же начнешь вилять, то тебя задавят), отбиться от алчных таксистов (хорошо помогает какая-нибудь длинная вежливая фраза на хорошем путунхуа – сбивает с толку во-первых, сбивает цену сразу вдвое во-вторых; на крайняк все могут монотонно повторять «Бу яо, бу яо, бу яо…» (не надо, не надо…), тем более что в Хэнане свой, совершенно отвратительный диалект, после которого диктор пекинского телевидения кажется просто родным братом, кассету с голосом которого кто-то всего лишь поставил на ускоренное воспроизведение) и после всего этого втиснуться в раскаленный на солнце, по-японски узкий в коленях, видавший виды гор Суншань небольшой дизельный автобусик.
Уважаемые дикие туристы, рискнувшие своими силами путешествовать по провинциальному Китаю, имейте ввиду! Если водитель автобуса поклялся вам, что отправление – в десять часов, не верьте этой старой прокуренной вобле! Автобус не тронется, пока последнее место в нем не будет занято, а значит, еще лишние десяток-другой юаней не будет заработан – и не помогут удивленные распросы, просьбы, требования и угрозы – водила будет холодно курить вам в лицо, сплевывая в окошко поверх проезжающих мимо велосипедистов, шеи которых медленно отворачиваются вслед вашим потным европейским рожам, и демонстрировать самоотверженную готовность умереть, но не вернуть уплаченные вами деньги. А хочешь, чтобы все было без осечек – плати баксами втридорога, желательно заранее, еще до въезда в Китай. Тогда солидная турфирма обеспечит вам комфортабельное путешествие в чистых светлых поездах и автобусах по красивым и с центральной канализацией местам культуры и отдыха, тем самым в корне задушив запах и вкус живого, вонючего и антисанитарного любимого вами Китая.
Бодренько проезжаем сквозь пыльный и низкорослый Чжэнчжоу – масса автомастерских, мелких одно-двухэтажных магазинов, склады, жилые дома в большинстве нашего девятиэтажного блочного типа, грязные, в бурых потеках, с битыми стеклами. Это – недалекое индустриальное прошлое Китая, в то время как Пекин олицетворяет близкое интернационализированное будущее. Конечно, небоскребы и древние пагоды есть и в Чжэнчжоу, но как-то теряются в общей массе обветшавших «хрущевок по-китайски».
За городом – прекрасное шоссе, сплав труда многотысячной армии дешевых рабочих и современной западной технологии. Наш шофер выжимает из автобуса все возможное, заставляя меня, водителя со стажем, по-крепче сжимать подлокотники кресла. Полагаю, китайцы сочли излишним вводить правила дорожного движения, ограничиваясь наглядной пропагандой (то есть – развесили плакаты с надписями типа «Пешеходы! Будьте бдительны!» с цветными фотографиями раздавленных трупов). Также я не заметил признаков какого-либо аналога нашего ГАИ, не считая регулировщиков в крупных городах. Манера вождения китайских водителей дает пищу для размышлений о бренности всего сущего: так, обычным делом считается двойной обгон по встречной полосе, обгон на поворотах без видимости, гонки на самосвалах и трехколесных фургончиках. Главное – почти непрерывно сигналить, не бояться за машину и верить в счастливую звезду притихших за спиной трех десятков пассажиров! И все же – никакой ругани и агрессии по отношению к таким же как ты раздолбаям за рулем. Нарушаешь сам – дай понарушать и другим.
Горы Суншань возникают как-то внезапно, словно прятались за очередным холмом. Наши буддийские сердца взволнованно подпрыгивают на случайной кочке и уже не утихают, наверное, до самого Красноярска. Начинаются перевалы, щедрое солнце изредка выхватывает на вершине горы ступенчатые крыши одного из местных монастырей – возможно, буддийского, возможно – даосского. Цель нашего путешествия все ближе, это заметно по обилию придорожных гостиниц и школ ушу с иероглифами «Шаолинь» в названии. Автобус делает несколько коротких остановок возле некоторых из них с до смешного очевидной целью: подбегает толпа торговцев мелкими шаолиньскими сувенирами, баночной газировкой и какими-то безумно-безполезными побрякушками в надежде окучить пару-тройку лохов, в первый раз едущих в Шаолинь. Уставшие безконечно повторять «Бу яо!», мы лишь молча грустно глядим на их назойливые лица. Уйди, бабуля, я четверо суток не мылся в душе!
Останавливаемся у своеобразного КПП: каждая полоса дороги контролируется шлагбаумом и очередной чистенькой форменной рубашкой. За проезд по хорошим дорогам надо платить, в среднем от 10 до 50 юаней. За это мы пронзаем насквозь большущую гору по современному, хорошо освещенному тоннелю и въезжаем в Шаолиньскую долину (как мы привыкли ее называть). Пара серпантинов, минуем искусственное водохранилище, последний рывок – и наш автобусик, пофыркивая дизелем, вкатывается на главную (и единственную) улицу шаолиньской деревни, начало которой охраняет пятиметровая гранитная статуя непомерно плечистого шаолиньского монаха, увесистый кулак коего упирается в рубленую ладонь на уровне груди, символизируя бдительное приветствие всем прибывающим в святая святых всего кунфу, колыбель всех боевых искусств мира, Мекку всех чань-буддистов и романтиков кулачного и оружейного дела – Северный (а ныне и единственный) Монастырь Суншань Шаолинь.
Глава 5
Неумолкая, поют цикады, некоторые из них – как-то странно, слишком уж однообразно. Это просто музыкальные шкатулки на фотоэлементах, в обилии разложенные по лоткам вездесущих торговцев. Закроешь – молчит, откроешь – сверчит. Мимо неторопливо проходит группка разморенных полуденным солнцем негров, из вестибюля гостиницы слышна английская речь. Сложив сумки на асфальт, мы слегка заторможенно перевариваем сложившуюся ситуацию: мы – в Шаолине. Конечно, мы еще не в самом храме, а всего лишь в гостинице для иностранцев, но – вот она, гора лежащего Будды, у подножия которой жил второй патриарх, а вот горы Ужуфэн, а за деревьями, наконец – гора Шаоши, где в пещере великий Дамо медитировал девять лет… А воздух! А деревья! А негры!… Внизу Роберт Васильевич в священном трансе прогуливается среди столбов мэйхуа, ловлю его в объектив – для потомков.
Первый трепетный визит в храм – через центральный вход, навстречу улыбающемуся Майтрейе в маленьком полутемном зале, и далее, вдоль короткой аллеи, заставленной каменными стеллами, подаренными монастырю различными зарубежными школами или обществами шаолиньского кунфу. В сущности, если убрать пестрые толпы туристов, магазинчики сувениров и постоянно играющую музыку, то станет ясно, что Шаолинь невелик по размерам, очень уютный, пропорционально построенный, продуманный в мелочах, с обилием потайных уголков и маленьких площадок для тренировок. Расположенный ступенчато, террасами, он поднимается в гору от центрального входа, причем соседние уровни архитектурно изолированы друг от друга, образуя своеобразные «дворы». Ступени каменных лестниц весьма круты, порой даже, спускаясь вниз, не видишь их до последнего момента и невольно замедляешь шаг.
Несмотря на обилие посетителей, во дворах чисто, оберток или сигаретных окурков не встретишь – следят, убирают, да и туристы в храме ведут себя сдержанно – атмосфера располагает. Даже в самую лютую летнюю жару в залах прохладно, царит легкий полумрак, все пропитано запахами благовоний. Суета и озабоченность сами собой улетучиваются, шаги замедляются, голос невольно понижается до полушепота. Если есть фраза «…слышны отголоски прошлого», то в Шаолине больше подходит «…слышна тишина прошлого». Когда-то здесь немало медитировали, и даже горластые экскурсоводы не в состоянии полностью разрушить веками создававшееся спокойствие.
Если подниматься по лестницам последовательно, в конце концов упираешься в последний, самый верхний зал – Зал Тысячи Будд, тот самый легендарный, где сохранились вдавленные в пол прямоугольные камни – следы многих сотен лет упорных тренировок. Этот зал как-бы встроен в северную стену, замыкающую монастырь. Стена не слишком высока – метра три, не более, и явно не предназначена для обороны – скорее, она защищала спокойствие монахов от диких и домашних животных (а раньше в окрестностях Шаолиня водились и волки), да от нескромных взглядов случайных прохожих или любителей тайком понаблюдать за исполнением секретной техники.
Если же свернуть в один из боковых проходов между залами, то можно попасть во внутренние служебные дворики – туристов туда не водят, смотреть в смысле истории особо не на что, да и монахам тоже хочется отдохнуть от бесконечной череды назойливых посетителей. Кроме собственно монахов, при храме живет довольно большой штат уборщиков, строителей (всегда что-нибудь нужно ремонтировать или реставрировать) и прочий обслуживающий персонал. Что поделать – сейчас Шаолинь по посещаемости – второй после Ватикана музей мира.
Еще в первый день запомнился один из внутренних дворов на западной стороне. Довольно просторный, по периметру он ограничен одноэтажными галереями (судя по всему – недавней постройки, времен реставрации монастыря в 1980-х годах). Внутри галерей, за перилами, представлена экспозиция, призванная просвещать туристов в плане бурной истории Шаолиня. Неизвестный скульптор (а скорее, видимо – группа скульпторов) вырезали из дерева (возможно – гипс) фигуры монахов в полный рост, застывших во всевозможных стойках кунфу, практикующих всякие виды цигуна, сидящих в медитации или просто идущих на службу в длинных буддийских рясах. Надо сказать, фигуры срублены довольно грубо, к тому же некоторые уже слегка покосились от времени. Рядом изображена немая сцена нападения на Шаолинь японских пиратов (!). Какого рожна японские пираты поперлись в провинцию Хэнань за сотни километров от моря, осталось для нас неясным. Вообще, тема борьбы китайских мастеров боевых искусств с японскими – излюбленная в кинематографии китайских боевиков; надо сказать, что простые китайцы заочно недолюбливают японцев, считая их варварами и обзывая «жибэнь гуйцы», что значит «японские черти»… Другая сцена живописует один из знаменитейших моментов в боевой истории Шаолиня – тринадцать лучших бойцов Шаолиня, вооруженные железными шестами, помогают императору Ли Шиминю разбить войско мятежников. Действительно ли тринадцать человек разгромили целое войско, или же только подали пример своим непобедимым духом воинам императора – сейчас уже вряд ли можно установить, но верно то, что после победы Ли Шиминя Шаолинь был одарен всевозможными императорскими милостями, в числе которых был и известный специальный указ, которым монахам Шаолиня в пику остальным буддийским монахам было разрешено пить вино и есть мясо, как заслуживающим полного доверия в своей добродетели.
В этом же дворе, в одной из угловых пристроек, расположена приемная главного (тогда еще; сейчас политика изменилась) инструктора монастыря Шаолинь по боевым искусствам – Ши Дэяна, старого знакомого А.М., одного из самых фотографируемых молодых монахов. Действительно, на фотографиях Дэян выглядит весьма фотогенично – гроза врагов и гордость Шаолиня, в повседневности же он оказался довольно спокойным и вежливым парнем, хотя и не без налета некоторой значительности, чуть большей, чем полагается людям его возраста. Мы, салаги, робко здороваемся с ним традиционным буддийским поклоном – ведь это почти легенда, сам Дэян, настоящий шаолиньский усэн (монах, тренирующий кунфу; есть и иные – вэньсэны – они практикуют в основном невоинские пути развития), альбомы с фотками которого мы еще недавно с трепетом рассматривали в Красноярске. Впрочем, А.М. беседует с ним относительно по-простому, без обилия церемоний, и мы немного расслабляемся. Гм…а, Дэян, помню такого, заходил как-то в гости…Да, как просто быть ближе, когда вместе с уверенностью вы излучаете долларовые бумажки!
Впрочем, вернемся к нашему путешествию. После короткой беседы с Дэяном решено, наконец, заняться поисками жилья. Гостиница для иностранцев – для нас дороговато (порядка 100 юаней в сутки за двухместный номер), да и преимущества такого жилья неочевидны: горячей воды в Шаолине нет практически нигде, а чистота простынь и полотенец вызывает сомнения везде. В итоге останавливаемся в милом постоялом дворике 15 юаней за комнату со следующими плюсами и минусами: минусы – горячей воды нет и не будет ни за что, бетонный пол в комнате подметается естественным шарканием подошв постояльцев, единственная розетка расположена почему-то на уровне глаз, простыни и наволочки не то чтобы плохо пахнут, но как-то увяли, тонкая деревянная дверь в принципе закрывается на замок, но если некогда искать хозяйку с ключами, подходит и несильный прямой толчковый удар ногой; отдельного описания заслуживает ванная комната (она же туалет) – в нашей, увы, не было света (как и через год после этого!), пол кафельный с размазанными остатками цемента и неопознанными пятнами грязного цвета, унитаз одноразового пользования (можно спустить один раз, а дальше две недели мы бегали во двор в нормальный бетонный сортир); ванную же, полагаю, хозяева не мыли просто потому, что сами никогда не пользовались сиим изобретением западной цивилизации.
Билеты куплены, поздно вечером уезжаем в Чжэнчжоу. Предстоит перевезти вещи и себя на Западный вокзал – оттуда отправляются все поезда местного, внутрикитайского назначения. Берем такси – три маленькие красные малолитражки, рассчитанные явно на китайцев. Утрамбовываемся. Едем. Тесно, но весело – ездить по Пекину интересно – много необычных зданий, жизнь бъет ключом. Машинка под нами пыхтит, но тянет. Мимо пролетают «фольксвагены» и «ауди» – все местного производства, собранные в Пекине или Шанхае по немецкой лицензии – не последнее слово техники, но все же выглядят наряднее наших «жиг» или «волг», которых, кстати, почти не видать – времена советского импорта давно закончились. Много также автомобилей оригинального китайского происхождения – явно скопированные у японцев – в основном, малолитражки, микроавтобусы-коробочки, маршрутные автобусы и троллейбусы. Китайкая техника производит двоякое впечатление – с одной стороны, современная внешность, блестящий лак ярких цветов, в легковушках – обязательно кондиционеры, с другой же стороны – явно низкое качество сборки, маломощные двигатели, внутри автобусов и такси зачастую грязно и обшарпано. Впрочем, как в дальнейшем нам пришлось убедиться, понятие комфорта для простого китайца расходится с нашим иногда просто на неприличное расстояние.
Преодолев современный, со множеством виадуков и разъездов, автобан, наш «китайский запорожец» бодро выруливает на площадку для такси перед центральным входом в Западный вокзал – Сичжань. Время за полдень и здание вокзала, освещенное ярким солнцем, возвышается над нами во всем своем громадном великолепии. Похоже, пекинские архитекторы задумали этим вокзалом переплюнуть всю планету – ведь по размерам ему впору принимать не местные поезда, а межпланетные лайнеры. С запада на восток здание вокзала и прилегающие к нему гостиницы и административные корпуса протянулись километра на полтора, если не на два; центральный массив высотой в двадцать-тридцать этажей выстроен в традиционном китайском стиле с загнутыми крышами и гигантскими красными колоннами а-ля дворец императора. На огромной площади перед входом живописно расположились несколько тысяч китайцев – в основном, простые рабочие или крестьяне, которые еще не купили билеты или просто ждут поезда. Многие спят прямо на бетонном полу, подстелив пиджак или газету, едят, болтают, глазеют по сторонам. От солнца спасает гигантский навес – ажурная металлоконструкция, опирающаяся на описанные выше колонны.
Хватаем рюкзаки и ломимся внутрь. Без билетов туда не пускают, но у нас они есть, к тому же мы – лаоваи, нас пустили бы и так (лаовай – уважаемый иностранец, вот так-то, не иначе). Новенький эскалатор несет нас на второй ярус, где расположены залы ожидания (их много) и пандусы к перронам. Внутри прохладно, чисто и цивилизованно. Здесь же множество магазинов – от продуктовых до бытовой электроники, детские аттракционы, рестораны – китайские и мак-дональдсы, видеозалы, почта, междугородные телефоны, гостиницы и бары с караоке – словом, целый город в одном доме.
Располагаемся в зале ожидания, распугивая китайцев своими рюкзаками и трехдневной щетиной. Занимаем самые мягкие диваны под потолочными кондиционерами и несколько минут просто сидим, высунув языки. Жизнь прекрасна, но… мы не ели с шести утра. Тем не менее обед в вокзальном буфете здесь мы описывать не станем – не стоит того, просто ограничимся констатацией факта: он вкуснее и безопаснее для пищеварения, чем такой же на вокзале в Красноярске. И все же это общепит, не дающий никакого представления о традициях китайской кухни. Терпение, и еще раз терпение!
Время – около восьми вечера, темнеет, поезд на Чжэнчжоу – в десять. Уставшие после шумного дня, с легким звоном в голове от вокзального коловращения, выходим на привокзальную площадь, переходим половину автострады и распологаемся на разделяющей дорогу пополам широкой пешеходной полосе, которая одновременно является газоном, парком отдыха и детской площадкой. С наслаждением разуваемся и ходим (надеясь, что лаоваев не заругают) по плотной чистой траве. Загораются вездесущие рекламные щиты – все то же, что и у нас – шоколадки, газировка, сигареты, пиво – только как-то более жизнерадостно и без намека на пошлый юмор. Вслед за неоном огромный массив вокзала подсвечивается сотнями прожекторов и контурных фонариков (то есть обозначающих грани здания светящимся пунктиром). Вдали пылает огнями необъятный Пекин. Любуемся всем этим световым расточительством, изредка ополаскивая лицо в маленьком, но симпатичном фонтанчике. Самый лучший Пекин – ночной, и мне довелось убедиться в этом не раз.
На перроне душно, и атмосфера накаляется еще больше, когда выясняется, что в суматохе А.М. где-то потерял один билет. Китайские чиновники, в том числе проводники – существа довольно бездушные. Они привыкли работать в больших массах крикливых и суетливых людей, поэтому за пять минут до отправления не расположены к вникновению в чьи-то проблемы. Вот типичная для наших путешествий ситуация: паровоз уже гудит, билет потерян, разбить группу на части нет никакой возможности, остаться всем на вокзале до следующего поезда – потерять немало денег, времени и сил, проводник – как гранит, сзади напирают чертовы китайцы с сумками, все устали и хотят спать. Решение? Психологическая атака на проводника без оглядки на последствия типа «главное – вломиться в вагон, а там отобьемся». То есть А.М. хватает бедного вагонщика за воротник и используя все мыслимые китайские разговорные обороты, доказывает, что мы – самые иностранные из всех самых важных иностранцев, нам срочно нужно в Чжен-Чжоу, что по нам плачет Шаолинь и китайская культура понесет невосполнимую утрату, если мы не уедем прямо сейчас; при этом мы все дружно потрясаем рюкзаками, делаем честные и очень дружественные китайскому народу лица, зачем-то выдвигаем вперед Роберта и кричим, что он не китаец, просто слишком много занимался кунфу, оттого и монголоид. До проводника постепенно доходит, что через пару минут он должен иначе-голова-с-плеч-Пекин-есть-Пекин очистить тамбур и выкинуть флажок к отправлению, да и черт знает этих иностранцев – вдруг и вправду какая-то важная делегация, лучше не связываться… а, залезайте побыстрее, если что, будете сидеть на полу. Ура!
Внутри почти холодно – это нормальный сидячий, но мягкий вагон с кондиционером, сиденьями типа самолетных и чистыми белыми шторками на окнах и наволочками-подголовниками. Естественно, на наших местах уже сидят несколько невозмутимых китайцев. Показываем билеты, нехотя уступают места. Путем сложных переговоров всем удается разместится, спасибо проводнику – теперь, когда мы уже внутри, он на нашей стороне, шугает зайцев в защиту бедных лаоваев, и вообще, оказывается милым парнем. Едва последний рюкзак укладывается на багажную полку, как поезд безшумно отталкивается от перрона, унося нас в ночь, подальше от столичного Пекина в направлении самого центра Поднебесной – провинции Хэнань.
Ночь в мягком сидячем – не самое приятное времяпровождение, уступающее по мучительности лишь ночи в сидячем жестком. Основная проблема – очень хочется спать, а негде. Сидящие у окна – везунчики, они могут, в принципе, положить голову на маленький столик, где-то между термосом с кипятком (его можно получить в любом китайском поезде) и огрызками копченой курицы, купленной впрок на вокзале. В качестве подушки можно на выбор использовать свои руки (быстро немеют), свитер товарища (если таковой есть) или, на худой конец, упаковку китайского бисквита (в эту поездку он входил в стоимость билета, на пакетике надпись: «Хочэ мяньбао» – «Железнодорожный хлеб»). К тому же спросонья организм замедляет процессы метаболизма и начинаешь замерзать под щедрыми ветрами кондиционеров. Слева и справа тебя подпирают плечи товарищей, напротив два китайца режутся в карты и жутко орут в азарте всю ночь, третий же их земляк просто подстригает ногти на ногах, деликатно смахивая обрезки под сиденья. Закон «Что естественно – то небезобразно» для китайцев самый главный после закона «С полудня до двух часов – обед» (в это время не работает НИКТО) и неофициальной поправки к конституции, которая гласит: «Встретишь белого – заработай на нем». Я люблю китайцев и знаком со многими достойными представителями этого древнего народа, но порой хочется встать и на чистом путунхуа громко сказать: «Мужики! Курить, ковырять в носу и зевать на весь вагон – нехорошо!».
Со скрипом разгибаем затекшие ноги, разминаем шеи, разлепляем веки – за окнами нашего скоростного мягкого уже светло, до Чжэнчжоу несколько минут, мимо пролетают все те же гаоляновые пейзажи пополам с какими-то угольными разрезами и трубами ТЭЦ. Тем не менее, настроение вполне боевое – в провинции Хэнань большинство из нас еще не бывало, поэтому даже прямоугольные дырки в желто-глиняных склонах гор, которые на поверку оказываются дверями в крестьянские мазанки-пещерки, встречаются на ура.
Из тамбура появляется молоденькая, вся накрахмаленая и вышколенная стюардесса (другого слова не подобрать), и на чистом путунхуа начинает задорно вещать что-то очень патриотическое и положительное. Прислушиваюсь – ага, да ведь через несколько дней Гонконг (Сянган) официально возвращается в лоно Китая. Грядут большие праздники, и мы как раз будем свидетелями этого. Стюардесса переходит на весьма нечистый английский и, все так же глядя прямо перед собой ясным комсомольским взором, повторяет свой спич еще раз. Кроме нас, иностранцев в вагоне нет, но наша национальность ее, похоже, не волнует. В динамиках играет жизнеутверждающая китайская попса, стюардесса приступает к предпраздничной раздаче подарков – всем пассажирам достается по простенькому набору шариковых ручек с памятной надписью «Гонконг возвращается». Мелочь, но приятно – вроде как государство помнит о тебе, ручку тебе подарило – пиши, лаопайсин, на здоровье, кушай железнодорожную булку и слушайся компартию… Смех смехом, но мы невольно позавидовали китайцам – их страна на подъеме, экономика цветет, дома растут как грибы, в мировом сообществе Китай все больше вызывает уважение – и самое главное, люди там живут хоть зачастую и очень бедно, но как-то легко и весело, и правящая верхушка – а через нее, очевидно, и СМИ – делает немало для поддержания бодрого патриотического духа в массах, и похоже, пока им это удается. Великий Дэн Сяопин просто внимательно читал великого Лао-Цзы, написавшего еще тогда, когда на месте Парижа бродили дикие волки: «Мудрый правитель делает желудки людей полными, а сердца – пустыми», что значит – дай людям еду, работу и национальную гордость, а политикой и революциями пусть занимаются аристократы. Примерно вот с такими глубокими мыслями мы и сходим на перрон восьмимиллионнго города Чжэнчжоу, названного так по фамилии древнего принца Чжэн.
Глава 4
«Китай прирастать будет Хэнанью!»
Из неопубликованных записок Дэн Сяопина.
Чжэнчжоу – промышленный и транспортный центр провинции Хэнань, а ведь в ней населения больше, чем во всем бывшем Советском Союзе. Это уже не Пекин с его столичным лоском и европейскими замашками. Мы поняли это, когда протолкавшись сквозь толпу убывающих и прибывших разношерстных пассажиров, были окружены плотным кольцом местных аборигенов, никогда, видимо, не видавших живого лаовая. Скорее всего, это были крестьяне или наемные рабочие из глубинки, приехавшие в Чжэнчжоу на заработки, но так или иначе, ребята таращились на нас буквально с открытыми ртами без всякого стеснения и хорошо еще, что не трогали руками. Впрочем, мы не остались внакладе – обложишись рюкзаками по кругу, как те еще квакеры в Америке времен последних могикан, начали снимать китайцев в две камеры плюс еще пара кодаков, громко комментируя выражения их лиц, правда, по-русски. Неизвестно, чем закончилось бы это культурное противостояние, не приди А.М. с новостями – есть автобус до Шаолиня, в автобусе есть места, надо только протолкаться через привокзальную площадь (после Пекина – тесная и обшарпанная, куча нищих фантастически грязного вида, общественный туалет за треть юаня описывать не буду по этическим соображениям), перейти восьмиполосный проспект, просочиться между рядами велосипедистов (в Китае правило перехода дорог одно: иди так, как будто никого нет, и тебя объедут, если же начнешь вилять, то тебя задавят), отбиться от алчных таксистов (хорошо помогает какая-нибудь длинная вежливая фраза на хорошем путунхуа – сбивает с толку во-первых, сбивает цену сразу вдвое во-вторых; на крайняк все могут монотонно повторять «Бу яо, бу яо, бу яо…» (не надо, не надо…), тем более что в Хэнане свой, совершенно отвратительный диалект, после которого диктор пекинского телевидения кажется просто родным братом, кассету с голосом которого кто-то всего лишь поставил на ускоренное воспроизведение) и после всего этого втиснуться в раскаленный на солнце, по-японски узкий в коленях, видавший виды гор Суншань небольшой дизельный автобусик.
Уважаемые дикие туристы, рискнувшие своими силами путешествовать по провинциальному Китаю, имейте ввиду! Если водитель автобуса поклялся вам, что отправление – в десять часов, не верьте этой старой прокуренной вобле! Автобус не тронется, пока последнее место в нем не будет занято, а значит, еще лишние десяток-другой юаней не будет заработан – и не помогут удивленные распросы, просьбы, требования и угрозы – водила будет холодно курить вам в лицо, сплевывая в окошко поверх проезжающих мимо велосипедистов, шеи которых медленно отворачиваются вслед вашим потным европейским рожам, и демонстрировать самоотверженную готовность умереть, но не вернуть уплаченные вами деньги. А хочешь, чтобы все было без осечек – плати баксами втридорога, желательно заранее, еще до въезда в Китай. Тогда солидная турфирма обеспечит вам комфортабельное путешествие в чистых светлых поездах и автобусах по красивым и с центральной канализацией местам культуры и отдыха, тем самым в корне задушив запах и вкус живого, вонючего и антисанитарного любимого вами Китая.
Бодренько проезжаем сквозь пыльный и низкорослый Чжэнчжоу – масса автомастерских, мелких одно-двухэтажных магазинов, склады, жилые дома в большинстве нашего девятиэтажного блочного типа, грязные, в бурых потеках, с битыми стеклами. Это – недалекое индустриальное прошлое Китая, в то время как Пекин олицетворяет близкое интернационализированное будущее. Конечно, небоскребы и древние пагоды есть и в Чжэнчжоу, но как-то теряются в общей массе обветшавших «хрущевок по-китайски».
За городом – прекрасное шоссе, сплав труда многотысячной армии дешевых рабочих и современной западной технологии. Наш шофер выжимает из автобуса все возможное, заставляя меня, водителя со стажем, по-крепче сжимать подлокотники кресла. Полагаю, китайцы сочли излишним вводить правила дорожного движения, ограничиваясь наглядной пропагандой (то есть – развесили плакаты с надписями типа «Пешеходы! Будьте бдительны!» с цветными фотографиями раздавленных трупов). Также я не заметил признаков какого-либо аналога нашего ГАИ, не считая регулировщиков в крупных городах. Манера вождения китайских водителей дает пищу для размышлений о бренности всего сущего: так, обычным делом считается двойной обгон по встречной полосе, обгон на поворотах без видимости, гонки на самосвалах и трехколесных фургончиках. Главное – почти непрерывно сигналить, не бояться за машину и верить в счастливую звезду притихших за спиной трех десятков пассажиров! И все же – никакой ругани и агрессии по отношению к таким же как ты раздолбаям за рулем. Нарушаешь сам – дай понарушать и другим.
Горы Суншань возникают как-то внезапно, словно прятались за очередным холмом. Наши буддийские сердца взволнованно подпрыгивают на случайной кочке и уже не утихают, наверное, до самого Красноярска. Начинаются перевалы, щедрое солнце изредка выхватывает на вершине горы ступенчатые крыши одного из местных монастырей – возможно, буддийского, возможно – даосского. Цель нашего путешествия все ближе, это заметно по обилию придорожных гостиниц и школ ушу с иероглифами «Шаолинь» в названии. Автобус делает несколько коротких остановок возле некоторых из них с до смешного очевидной целью: подбегает толпа торговцев мелкими шаолиньскими сувенирами, баночной газировкой и какими-то безумно-безполезными побрякушками в надежде окучить пару-тройку лохов, в первый раз едущих в Шаолинь. Уставшие безконечно повторять «Бу яо!», мы лишь молча грустно глядим на их назойливые лица. Уйди, бабуля, я четверо суток не мылся в душе!
Останавливаемся у своеобразного КПП: каждая полоса дороги контролируется шлагбаумом и очередной чистенькой форменной рубашкой. За проезд по хорошим дорогам надо платить, в среднем от 10 до 50 юаней. За это мы пронзаем насквозь большущую гору по современному, хорошо освещенному тоннелю и въезжаем в Шаолиньскую долину (как мы привыкли ее называть). Пара серпантинов, минуем искусственное водохранилище, последний рывок – и наш автобусик, пофыркивая дизелем, вкатывается на главную (и единственную) улицу шаолиньской деревни, начало которой охраняет пятиметровая гранитная статуя непомерно плечистого шаолиньского монаха, увесистый кулак коего упирается в рубленую ладонь на уровне груди, символизируя бдительное приветствие всем прибывающим в святая святых всего кунфу, колыбель всех боевых искусств мира, Мекку всех чань-буддистов и романтиков кулачного и оружейного дела – Северный (а ныне и единственный) Монастырь Суншань Шаолинь.
Глава 5
«Давая обет безбрачия, предварительно грамотно оформите развод»
Из наставлений монахам.
Неумолкая, поют цикады, некоторые из них – как-то странно, слишком уж однообразно. Это просто музыкальные шкатулки на фотоэлементах, в обилии разложенные по лоткам вездесущих торговцев. Закроешь – молчит, откроешь – сверчит. Мимо неторопливо проходит группка разморенных полуденным солнцем негров, из вестибюля гостиницы слышна английская речь. Сложив сумки на асфальт, мы слегка заторможенно перевариваем сложившуюся ситуацию: мы – в Шаолине. Конечно, мы еще не в самом храме, а всего лишь в гостинице для иностранцев, но – вот она, гора лежащего Будды, у подножия которой жил второй патриарх, а вот горы Ужуфэн, а за деревьями, наконец – гора Шаоши, где в пещере великий Дамо медитировал девять лет… А воздух! А деревья! А негры!… Внизу Роберт Васильевич в священном трансе прогуливается среди столбов мэйхуа, ловлю его в объектив – для потомков.
Первый трепетный визит в храм – через центральный вход, навстречу улыбающемуся Майтрейе в маленьком полутемном зале, и далее, вдоль короткой аллеи, заставленной каменными стеллами, подаренными монастырю различными зарубежными школами или обществами шаолиньского кунфу. В сущности, если убрать пестрые толпы туристов, магазинчики сувениров и постоянно играющую музыку, то станет ясно, что Шаолинь невелик по размерам, очень уютный, пропорционально построенный, продуманный в мелочах, с обилием потайных уголков и маленьких площадок для тренировок. Расположенный ступенчато, террасами, он поднимается в гору от центрального входа, причем соседние уровни архитектурно изолированы друг от друга, образуя своеобразные «дворы». Ступени каменных лестниц весьма круты, порой даже, спускаясь вниз, не видишь их до последнего момента и невольно замедляешь шаг.
Несмотря на обилие посетителей, во дворах чисто, оберток или сигаретных окурков не встретишь – следят, убирают, да и туристы в храме ведут себя сдержанно – атмосфера располагает. Даже в самую лютую летнюю жару в залах прохладно, царит легкий полумрак, все пропитано запахами благовоний. Суета и озабоченность сами собой улетучиваются, шаги замедляются, голос невольно понижается до полушепота. Если есть фраза «…слышны отголоски прошлого», то в Шаолине больше подходит «…слышна тишина прошлого». Когда-то здесь немало медитировали, и даже горластые экскурсоводы не в состоянии полностью разрушить веками создававшееся спокойствие.
Если подниматься по лестницам последовательно, в конце концов упираешься в последний, самый верхний зал – Зал Тысячи Будд, тот самый легендарный, где сохранились вдавленные в пол прямоугольные камни – следы многих сотен лет упорных тренировок. Этот зал как-бы встроен в северную стену, замыкающую монастырь. Стена не слишком высока – метра три, не более, и явно не предназначена для обороны – скорее, она защищала спокойствие монахов от диких и домашних животных (а раньше в окрестностях Шаолиня водились и волки), да от нескромных взглядов случайных прохожих или любителей тайком понаблюдать за исполнением секретной техники.
Если же свернуть в один из боковых проходов между залами, то можно попасть во внутренние служебные дворики – туристов туда не водят, смотреть в смысле истории особо не на что, да и монахам тоже хочется отдохнуть от бесконечной череды назойливых посетителей. Кроме собственно монахов, при храме живет довольно большой штат уборщиков, строителей (всегда что-нибудь нужно ремонтировать или реставрировать) и прочий обслуживающий персонал. Что поделать – сейчас Шаолинь по посещаемости – второй после Ватикана музей мира.
Еще в первый день запомнился один из внутренних дворов на западной стороне. Довольно просторный, по периметру он ограничен одноэтажными галереями (судя по всему – недавней постройки, времен реставрации монастыря в 1980-х годах). Внутри галерей, за перилами, представлена экспозиция, призванная просвещать туристов в плане бурной истории Шаолиня. Неизвестный скульптор (а скорее, видимо – группа скульпторов) вырезали из дерева (возможно – гипс) фигуры монахов в полный рост, застывших во всевозможных стойках кунфу, практикующих всякие виды цигуна, сидящих в медитации или просто идущих на службу в длинных буддийских рясах. Надо сказать, фигуры срублены довольно грубо, к тому же некоторые уже слегка покосились от времени. Рядом изображена немая сцена нападения на Шаолинь японских пиратов (!). Какого рожна японские пираты поперлись в провинцию Хэнань за сотни километров от моря, осталось для нас неясным. Вообще, тема борьбы китайских мастеров боевых искусств с японскими – излюбленная в кинематографии китайских боевиков; надо сказать, что простые китайцы заочно недолюбливают японцев, считая их варварами и обзывая «жибэнь гуйцы», что значит «японские черти»… Другая сцена живописует один из знаменитейших моментов в боевой истории Шаолиня – тринадцать лучших бойцов Шаолиня, вооруженные железными шестами, помогают императору Ли Шиминю разбить войско мятежников. Действительно ли тринадцать человек разгромили целое войско, или же только подали пример своим непобедимым духом воинам императора – сейчас уже вряд ли можно установить, но верно то, что после победы Ли Шиминя Шаолинь был одарен всевозможными императорскими милостями, в числе которых был и известный специальный указ, которым монахам Шаолиня в пику остальным буддийским монахам было разрешено пить вино и есть мясо, как заслуживающим полного доверия в своей добродетели.
В этом же дворе, в одной из угловых пристроек, расположена приемная главного (тогда еще; сейчас политика изменилась) инструктора монастыря Шаолинь по боевым искусствам – Ши Дэяна, старого знакомого А.М., одного из самых фотографируемых молодых монахов. Действительно, на фотографиях Дэян выглядит весьма фотогенично – гроза врагов и гордость Шаолиня, в повседневности же он оказался довольно спокойным и вежливым парнем, хотя и не без налета некоторой значительности, чуть большей, чем полагается людям его возраста. Мы, салаги, робко здороваемся с ним традиционным буддийским поклоном – ведь это почти легенда, сам Дэян, настоящий шаолиньский усэн (монах, тренирующий кунфу; есть и иные – вэньсэны – они практикуют в основном невоинские пути развития), альбомы с фотками которого мы еще недавно с трепетом рассматривали в Красноярске. Впрочем, А.М. беседует с ним относительно по-простому, без обилия церемоний, и мы немного расслабляемся. Гм…а, Дэян, помню такого, заходил как-то в гости…Да, как просто быть ближе, когда вместе с уверенностью вы излучаете долларовые бумажки!
Впрочем, вернемся к нашему путешествию. После короткой беседы с Дэяном решено, наконец, заняться поисками жилья. Гостиница для иностранцев – для нас дороговато (порядка 100 юаней в сутки за двухместный номер), да и преимущества такого жилья неочевидны: горячей воды в Шаолине нет практически нигде, а чистота простынь и полотенец вызывает сомнения везде. В итоге останавливаемся в милом постоялом дворике 15 юаней за комнату со следующими плюсами и минусами: минусы – горячей воды нет и не будет ни за что, бетонный пол в комнате подметается естественным шарканием подошв постояльцев, единственная розетка расположена почему-то на уровне глаз, простыни и наволочки не то чтобы плохо пахнут, но как-то увяли, тонкая деревянная дверь в принципе закрывается на замок, но если некогда искать хозяйку с ключами, подходит и несильный прямой толчковый удар ногой; отдельного описания заслуживает ванная комната (она же туалет) – в нашей, увы, не было света (как и через год после этого!), пол кафельный с размазанными остатками цемента и неопознанными пятнами грязного цвета, унитаз одноразового пользования (можно спустить один раз, а дальше две недели мы бегали во двор в нормальный бетонный сортир); ванную же, полагаю, хозяева не мыли просто потому, что сами никогда не пользовались сиим изобретением западной цивилизации.