Алексеев Валерий Алексеевич. Паровоз из Гонконга

   Но, когда они прошли по длинному коридору третьего этажа, устланному влажным красным ковром, завернули за угол и вошли в раскрытую дверь, возле которой уже стояли первые прибывшие чемоданы, - все его оживление улетучилось без следа. Комната, которую от щедрот своих выделил им "хрумзель", могла вместить в себе четыре таких номера. Это была крохотная клетушка с двумя кроватями да двумя тумбочками (одна с вентилятором, другая с лампой-ночником), между которыми можно было пройти только боком. Правда, еще имелся миниатюрный предбанничек, в который был уже втиснут "Смоленск". Маленькое окно, затянутое ржавой сеткой, выходило в глубокий и темный, словно колодец, гостиничный двор, оттуда пахло помоями. Над кроватями к потолку приделаны были какие-то странные балдахины с присборенной грязно-серой марлей: видимо, это и был тот самый противомоскитный полог, о котором говорил доктор Слава. Андрей потянул за шнурок - полог с тихим шумом обрушился, образовав мутновато-прозрачную беседку, внутри которой, как чижик в сетке, оказалась Настасья. На другой кровати, обреченно сложив на коленях руки, сидела мама Люда.
   - Подними, не нужно, - еле шевеля губами, сказала она Андрею.
   Мальчик повиновался.
   Иван Петрович сел рядом с женой, она подвинулась, скорбно поджав губы. Наступила пауза. Душно и горячо было так, как будто! все четверо, накрывшись одеялом с головой, дышали паром над вареной картошкой.
   - Вот теперь-то мы и прибыли, - сказал Иван Петрович.
   От звука его голоса Людмила словно очнулась.
   - Что вы расселись? - вскочив, сердито спросила она. - А вещи? Кто будет смотреть за вещами?
   Мужчины поднялись и поспешили в коридор. Носильщики, терпеливо ожидавшие у входа, принялись проворно затаскивать чемоданы в номер. Стало еще теснее.
   "Как же мы здесь будем жить?" - потерянно думал Андрей, стоя между кроватями.
   - Ну, что ты путаешься под ногами? - прикрикнула на него мать. - Не мешай, ступай пока в ванную, дай распаковаться.
   - А зачем сразу распаковываться? - раздраженно осведомился Андрей.
   - Надо, - отрезала мама Люда.
   Андрей пошел в ванную, совмещенную с туалетом, это была тесная, как поставленный стоймя спичечный коробок, комнатушка. Ванной как таковой не имелось: просто квадратная бетонная площадочка для стоячего душа. Андрей попробовал краны - вода текла, и холодная, и горячая. "Ну, хоть что-то..." - подумал он. Сквозь открытую дверь ему было видно, как мама Люда расплачивается с носильщиками - разумеется,
   консервами.
   - Дождешься, голубушка, - громко сказал Андрей. - Я тебя предупредил.
   Мама Люда сделала вид, что не слышит.
   Оставшись одни, Тюрины распихали чемоданы по встроенным шкафам и под кровати, включили холодильник - через привезенный из Союза тройничок, потому что розетка в номере имелась только одна. Холодильник послушно заурчал. Людмила молча погладила его по боку. Сразу стало спокойнее. Одну из тумбочек мать приказала выдвинуть в предбанник, втиснула ее рядом с холодильником, водрузила на нее двухконфорочную электроплитку.
   - Как на Красноармейской, - проговорил отец.
   - Сейчас обедать будем и ужинать, все сразу, - сказала мама Люда. Ничего, ребятки, заживем.
   - А почему бы и не зажить? - согласился отец. - Как говаривал Михаила Михайлович, предспальня есть, заспальня есть, а к прочему роскошу мы не удобны.
   Мама Люда включила плитку - и тут же в номере погас свет. Темнота наступила такая плотная, что ее, как застывший вар, можно было колоть на куски.
   - Вот те раз! - охнула в предбаннике невидимая мама Люда.
   - Ничего не раз, - яростно сказал Андрей. - Пережгла проводку. Он встал, споткнулся о торчавший из-под кровати угол чемодана, нашарил дверной косяк.
   - Ты куда? - жалобно проговорила где-то возле его плеча мама Люда. Не ходи, потеряешься. Подожди, пока зажгут.
   - Ну прямо так и буду сидеть, - огрызнулся Андрей. - Пойду посмотрю, только у нас или во всей гостинице.
   - Да чего там смотреть? - проговорил отец. - В окно все видно. Только на нашем этаже.
   - Значит, пережгла, - с тяжелой злобой сказал Андрей. - Плитку выключила или нет?
   - Выключила, - смиренно отозвалась мать.
   - Фу ты, черт! - громко вскрикнул вдруг Иван Петрович и вскочил, что-то загрохотало.
   - Мама! - позвала, проснувшись, Настя. - Мама, ты где?
   - Я здесь, доченька, спи давай! У нас свет перегорел
   - Мама, иди ко мне, я боюсь!
   - Иду, иду, родненькая!
   Пробираясь к Настасье, мать с упреком сказала Ивану Петровичу:
   - Что тебя подбросило? Укусил кто-нибудь?
   - Да не укусил! - отозвался уже из коридора отец. - Хуже. Я ведь про машину забыл! Машина-то стоит, меня дожидается! Придется мне вас оставить. Коробку конфет дала бы мне, я подарю лейтенанту.
   - А где я тебе ее найду? - спокойно спросила откуда-то снизу мама Люда.
   - При слабом свете из дворового окна Андрей разглядел, что она уже сидит возле Насти, гладит ее по головке.
   И тут вспыхнул свет, все подслеповато заморгали глазами. На пороге стояла смуглая широконосая женщина в белом платье и белой наколке, от этого лицо ее казалось особенно темным. Мельком взглянув на электроплитку, она быстро заговорила по-английски.
   - Это наша горничная, зовут ее Анджела, - перевел Иван Петрович. Говорит, что разрешение нам дали только на холодильник, плитку включать нельзя: блокировка. Ну ладно, разбирайтесь тут сами.
   И, забыв про конфеты, отец убежал.
   - Анджела постояла, глядя на Настасью, потом проговорила: "Ресторан еще открыт, можно пойти поужинать" - и ушла.
   - Какой ресторан? При чем тут ресторан? - обеспокоилась мам Люда.
   - Она сказала: "Устроили в номере ресторан!" - мстительно ответил Андрей.
   Это было жестоко по отношению к маме, но очень уж он устал за сегодняшний день, и все на свете ему надоело.
   - Надо было ей дать что-нибудь, - озабоченно сказала мама Люда
   - "Дать, дать", - передразнил ее Андрей. - К Букрееву на прием захотелось?
   - Хорошо, сыночек, все поняла, сыночек, - миролюбиво ответила мама Люда и потянулась погладить его по голове.
   Андрей резко отстранился.
   - Оставь! Ты мне рожу разбить собиралась.
   - Прости меня, сыночек, - жалобно проговорила мать, - перепсиховалась я, виновата.
   - Конечно, виновата, - злобно сказал Андрей, остановить себя в бешенстве он не мог, и чем ласковее его упрашивали, чем больше уступали - тем неуклоннее он двигался к исступлению. Только беспощадный отпор мог привести его в чувство. Сам он об этом знал, а мать и не подозревала. Ты одна во всем виновата! Пустили Дуньку за рубеж!
   - Мама, - тревожно вскрикнула Настасья, изучившая уже нрав своего старшего братца, - мама, Андрюшка бесится!
   - Замолчи, заморыш! - крикнул ей Андрей.
   - А ты - выродок, - возразила Настя, - выродок из нашей семьи
   Андрей посмотрел на нее - и ему стало смешно... Смех сквозь злобу довольно противная штука, как чеснок с сахаром. А главное - маму Люду обидеть ему никак не удавалось, хоть плачь.
   - Разбушевался шелудень, - ласково сказала она, - так завтра будет добрый день.
   - И присказки твои идиотские! - закричал Андрей. - Ты мне скажи лучше, где я спать буду, где?
   - С Настенькой, - глядя на него снизу вверх, ответила мать.
   - Д-да? - Андрей даже задохнулся от бешенства. - Ты что, больная? Больная, да? Совсем вогнутая?
   Трудно сказать, чем бы это кончилось, но тут вернулся отец.
   - Что это вы? - укоризненно сказал он. - Благовестите на весь коридор. Все-таки чужая страна!
   Андрей умолк и, сунув руки в карманы штанов, прислонился к дверному косяку. Штаны были те самые, голубые, "техасы" с бордовой прострочкой, которым он так радовался сегодня утром в "Саншайне".
   - Отпустил машину? - как ни в чем не бывало спросила Людмила.
   Она готова была вытерпеть любое оскорбление, только бы ее не называли "она".
   - Ай, сама уехала, - Иван Петрович махнул рукой. - Шофер, мазурик, не стал меня дожидаться. Ну, поднимайтесь, пошли в ресторан. Не помирать же с голоду!
   - Какой такой ресторан? - недоверчиво спросила Людмила.
   - Шикарный! - сияя, ответил Иван Петрович. - Я заглянул по дороге. Серебряные скатерти, белые приборы...
   Отец, конечно же, хотел сказать наоборот, но никто его не поправил: зачем, когда и так все понятно?
   - Ну и что там есть, кроме скатертей и приборов?
   - Рыба с рисом, и пахнет хорошо. Но главное, Милочка, не это. Главное, денег не берут! Питание входит в стоимость нашего содержания. Только если пиво закажешь. .
   - Как, как? - растерянно переспросила Людмила. - Ну-ка объясни еще раз, что-то я от переездов от этих и в самом деле какая-то вогнутая.
   Иван Петрович терпеливо объяснил, что стандартные завтраки, обеды и ужины для всех постояльцев "Эльдорадо" бесплатные: содержание в гостинице иностранных специалистов - временное, по вине местной стороны, которая обязана их обеспечить жилплощадью.
   Ты понимаешь, Милочка, тут такая система. Пока нам не будет предоставлена квартира, мы на полном пансионе. Только пиво в пансион не входит. Но пиво бывает редко, когда завоз...
   - Ай, брось ты о своем пиве! - возмутилась Людмила. - Я ничего не понимаю, ну ничегошеньки... Зачем же нас тогда гостиницей пугали?
   - Ну, мать! - воскликнул Андрей. - И бестолковая ж ты! Скажи лучше, зачем мы приволокли столько консервов?
   - Отстань, - отмахнулась от него Людмила, - и ничего ты не соображаешь.
   Она вскочила, метнулась к двери, выглянула в- коридор, возвратилась и встала посреди комнаты, опустив руки и повторяя:
   - Что-то здесь не так, что-то здесь не так...
   Вдруг она опустилась на колени и, вытащив из-под низкой кровати чемодан, распахнула его и стала лихорадочно рыться в одежде:
   - Приборы серебряные, публика...
   Достала черное платье с прозрачной вставочкой, посмотрела, смешно вытянув губы, как бы мысленно произнося слово "гипюр", потом со вздохом положила обратно.
   - Ай, ничего не хочется. Пойду в сарафане, с голой спиной.
   И, все еще стоя на коленях, обернулась и с вопросительной и виноватой полуулыбочкой посмотрела на своих мужчин. Хорошо, что отец вернулся вовремя, много было бы сказано здесь неправедных слов..
   На площадке второго этажа возле ресторанных дверей Тюрины остановились: Людмила Павловна поправила свою накидушку, Иван Петрович приосанился, Андрей пригладил вихры. Одной лишь Насте было наплевать на свой внешний вид, она спала на ходу, ей и ужинать то не хотелось.
   Из-за дверей доносился звон посуды, пахло жареной рыбой и чесноком.
   - И все равно - что-то здесь не так, - упрямо и даже ожесточенно сказала Людмила. - Смотри-ка, наш идет, давай спросим.
   По лестнице поднимался белый человек, это был плотный чернявый коротыш с широким бледным лицом и косо спадающей на лоб челкой. Услышав, что его распознали, он досадливо нахмурился и хотел побыстрее пройти мимо, но Иван Петрович его окликнул:
   - Товарищ!
   Коротыш остановился и, обернувшись, сказал:
   - Ну, зачем так громко? Мы же не в бане.
   - Извините, товарищ, - сказал Иван Петрович. - Затруднение нас вышло. Вы здешний?
   - В каком смысле?
   - Ну, здесь проживаете, в "Эльдорадо"?
   - Допустим, здесь. Вы поскорее развивайте мысль, я спешу. Иван Петрович напрягся и, криво улыбаясь, соорудил неуклюжий вопрос - как из англо-русского разговорника:
   - В котором часу в этом ресторане кончается ужин?
   Чернявый хмыкнул:
   - И это все ваши затруднения? Здорово, мне бы так. Вон там, - он фамильярно взял отца за локоть, развернул лицом к двери, вон там, под стеклышком, написано.
   - А сами вы разве не здесь питаетесь? - осторожно спросил Людмила.
   Коротыш пристально взглянул ей в лицо, улыбнулся медленно нехорошей улыбкой, покачал головой, как будто хотел вымолви "ай-яй-яй".
   - Нет, - после паузы ответил он, - только ночую.
   - А почему? Микробов боитесь?
   Чернявый ответил не сразу. Он ловко, как фокусник, достал из нагрудного кармана одну сигарету, словно подчеркивая этим: "Прописью одну", - не торопясь, с удовольствием закурил.
   - Во-первых, скумбрию не люблю, - сказал он, с прищуром глядя на маму Люду. - Здесь, кроме скумбрии, ничем не кормят. А во-вторых, у меня друзья в городе, вместе и питаемся, на кооперативной основе.
   - Да, но здесь-то денег не берут! - не унималась Людмила. Коротыш сделал глубокую затяжку, помедлил.
   - Что значит "не берут"? - с удовольствием сказал он. - Возьмут. Догонят и еще раз возьмут. Вы уже пообедали?
   - Так они же сказали... - отворачиваясь от гневного взгляда жены, растерянно забормотал Иван Петрович, - они же мне объяснили, что входит в содержание...
   Коротыш его остановил.
   - При чем тут _они_? Ну при чем тут _они_? Их это не касается. Наши возьмут. Вычтут сорок процентов при выплате зарплаты - и дело с концом. А то больно жирно получится: инвалютный оклад да еще бесплатное питание для всей семьи.
   Наступила тишина. Чернявый больше никуда не спешил, он наслаждался замешательством Тюриных.
   - Новенькие? - спросил он сочувственно. - Из какой группы? Ах, наши. Замена Сивцова. Ну, вот мадам Звягина лично и потребует справочку от мистера Дени, питаетесь вы здесь или нет. А кстати...
   Это было именно то, чего боялся Андрей, так оно всегда и начиналось. "А кстати, - с едкой ухмылочкой, и пальцы, дрожа от нетерпения, вытаскивают притертую пробочку из флакона с серной кислотой, - а кстати, как вам удалось, из города Щербатова?" И - белая, слепящая вспышка в глазах, и зашипела, пошла кровавыми пузырями кожа... Ну нет, только не это, сколько можно?.. Только не это! Опередить, ударить первым, выбить из рук, обозлить, что угодно, только не это!..
   - Ладно, пошли, - грубо и нарочито хрипло сказал Андрей. - Или туда или сюда. Есть охота.
   Родители удивленно переглянулись: подобных выходок Андрей никогда себе не позволял - во всяком случае в присутствии посторонних. Чернявый склонил голову к плечу, задумчиво посмотрел на мальчика.
   - Как тебя зовут? - спросил он. - Андрей? А меня - Бородин Борис Борисович. У меня сын тебе ровесник. И не нравится мне, - он бросил в бронзовую пепельницу окурок, сипевший от влаги, - не нравится мне, когда нагличают.
   И, круто повернувшись, пошел по лестнице вверх.
   Андрей стоял набычась и видел, как в зеркале, свое вспухшее слезливое криворотое лицо с размазанными губами, свои огненные уши. И все-таки он опередил этого человека, ушел от ожога и слепоты, не дал себя _достать_. Значит, есть средства и способы, есть простые приемы, надо только все время быть начеку.
   - Беги, ду-ра-лей, - раздельно проговорила Людмила и толкнула мужа в бок, - бери скорее справку, что от питания отказываемся. Тюря ты луковая... А то - "пиво, пиво...".
   ...Ночью Андрей слышал, как родители перешептываются на соседней кровати (еще бы не слыхать, когда до них можно было дотянуться рукой).
   - Ой, Ванюшка, - шептала мама Люда, - ты сам посчитай. У нас их двое, одеть-обуть надо, на вырост накупить, или ты думаешь, что тебя каждый год посылать будут? Нет, позволить себе ресторан мы не можем. Сорок процентов, шутка сказать, - половина зарплаты: Не волнуйся, я все устрою. Поезжай завтра в кампус спокойно, вернешься - будет тебе готовый обед. Главное - мясо купить, мясо. Валентина говорила, послезавтра будут давать, только рано нужно очередь занимать, часика в три-четыре. Будет мясо - будет жизнь, а с электроэнергией я пристроюсь. Это ж не стихия бездушная, предохранители людьми поставлены. Значит, люди их и снимут. Положись в этом деле на меня. Ты свое сделал, вывез нас за рубеж, теперь трудись спокойно и ни о чем больше не думай. А что ты смеешься? Мы ж за рубежом? За рубежом. Вон - полмира посмотрели. Думала ли Людмила Минаева, мечтала ли? Нет, Ванюшка, хоть и трудно, а я такая довольная, такая довольная... Ты о чем молчишь? О чем думаешь?
   - Я все размышляю, - забубнил отец, он не умел разговаривать шепотом, все дудел, как в жестяную трубу, - я все размышляй куда эти сорок процентов пойдут? Местной стороне? А с какой стати В нашу казну? А по какой статье? Расходы господ Тюриных на питание? Да ведь не наша сторона нас согласна кормить? Это ж еще надо найти формулировку...
   - Господи, о чем ты печалишься? Не беспокойся: деньги сдашь - статья найдется. Вот что у меня из головы не выходит - это Тамара которая вам с холодильником помогла. Двадцать лет не видела родины, бедная... и замужем за чужим мужиком... Разве с ним поговоришь вот так, как мы с тобой говорим? И наши от нее сторонятся, это ж так понятно... Зря вы ее карточку разорвали, хотя, может быть, и не зря. Машина, частная фирма, не такая уж она, выходит, и бедная. Интересно, чего ей все-таки от вас надо было? На крючок хотела взять? Под монастырь подвести? А зачем? Какая ей с этого выгода? Надо мне на нее посмотреть, я уж разберусь, я в людях кое-что понимаю. Слышишь, Ванюшка? Если встретишь ее в городе - не отбрыкивайся...
   Отец молчал, мирно посапывая носом.
   И так будет целый год, сказал себе Андрей, а то и больше, С ума сойти можно. А когда жизнь? Когда будет жизнь? Ведь не может быть, чтобы это и была сама жизнь. Нет, не может быть, не для этого я родился. Интересно, где спит сейчас Кареглазка. Высоко над цветами, среди звезд и летучих мышей. А хорошо сейчас на озере в Миловидове... камыши серые, вода зеленая, пасмурно, ветерок...
   - Ох, как душно... - со стоном проговорила мама Люда. - Двери в коридор открыть, что ли? Никто нас не украдет, кому мы нужны?...
   Мать зашлепала босыми ногами, брякнула бронзовой грушей, висящей на ключе, - и в комнатку повеяло живым воздухом. Настя, потная, измученная, заворочалась на скомканной простыне, благодарно вздохнула. Мама Люда подошла, наклонилась, заботливо прикрыла ее другой простыней, опустила полог, постояла, опять подняла, бормоча: "Вот и хорошо, вот и слава богу, вот и слава богу..." Это подделывание под детский лепет Андрея всегда сердило, он и сейчас хотел сделать матери выговор, но не успел: в голове у него затуманилось, и его круто повело в сон.
   Ему снился искореженный, весь протоптанный ольховник, сквозь который гоняют скот, с бугристыми корнями, обломанными ветками, ободранной корой, из-под которой на ссадинах проступает красноватая древесина. Он шел по ольховнику, спотыкаясь на твердых буграх, конца краю не было этому больному редколесью... Отчего же так душно? Не должно быть так душно. Пот лился по лицу, мошкара липла к губам, лезла в глаза и в уши. Вдруг, раздвинув ветки, он увидел перед собою широкий Ченцовский луг. Возле ракит, темно и глухо клубившихся у самой воды, стояла туго распяленная красная палатка, внутри нее, кажется, горел фонарь. Рядом, потрескивая, плясал костерок, на нем что-то жарилось и жирно шкворчало. А позади костра стояли люди, четверо человек, мужчина, женщина, мальчик и девочка, несоразмерно высокие, худые и как-то странно перехваченные в бедрах, как будто изломанные полиомиелитом... Что-то толкнуло Андрея в грудь, и, пятясь назад, он отчетливо осознал, что это _ленинградцы_, те самые... Они глядели в его сторону неподвижно и строго, и длинные тела их струились вместе с дымом костра... Внезапно оттуда повеяло чем-то мучительно сладким, так, что Андрей застонал от голода - и проснулся.
   Пахло мамиными блинами, и это была не галлюцинация, а самая что ни на есть реальность. В тесном, как шкаф, предбанничке горел свет, шипела сковорода, сквозь седую кисею полога видно было мамину спину, голую, с родинками, тесно перехваченную тесемками купальника.
   Почувствовав, что на нее смотрят, мама Люда заглянула в комнату, приподняла полог и озабоченно улыбнулась:
   - Проснулся, родненький? А я тебя уже будить хотела. Чтоб пешком через весь город не идти... в восемь часов автобус школьный проходит, надо тебе съездить, записаться на сентябрь. А может, и помочь учителям придется. Сегодня в последний раз автобус подают, я у Бориса Борисовича узнала. Сын его тоже едет, с ним и сядешь. Я бы и сама с тобой поехала, да вот Настя подвела, что-то с животиком у нее, не пошли ей холодные консервы.
   - А ты тетю Анджелу блины учила пекти! - сообщила, выглядывая из душевого отсека, Настасья, она подъехала к двери, сидя на своем зеленом горшке.
   Быстро обвыкаются маленькие: чужеземное имя "Анджела" Настя произносила с такой же естественностью, как "тетя Клава".
   И тут до Андрея дошло: мама решила энергетическую проблему! Он вскочил с постели, выглянув в предбанник: обе конфорки были включены на полную мощность, на одной сипел чайник, на другой лопотала сковорода.
   - Как это тебе удалось? - подозрительно спросил он, оглядывая проводку.
   - Простые люди о простых делах всегда договорятся, - сказала мать, не подозревая, что провозглашает великую истину. - Живем и будем жить.
   Душа Андрея исполнилась благодарности и смущения. Нужно было как-то загладить вчерашний срыв, и, разыграв простодушие, Андрей спросил:
   - Ма, а что такое "шелудень"?
   Мама Люда и стыдилась своего черносошного происхождения, и гордилась им, как дитя. Лучшего способа растрогать ее и одновременно дать понять, что он просит прощения за вчерашнее, Андрей не мог бы придумать.
   - Ой, и хитрый ты малый! - нараспев произнесла она улыбаясь.
   - Весь в Минаевских, - ответил Андрей, ставя таким образом печать под текстом мирного договора.
   За завтраком мама Люда завела разговор о той самой женщине-белогвардейке по имени Тамара: эта тема, по-видимому, очень ее занимала.
   - А машина у нее новая, импортная? - с жадностью расспрашивала мама Люда. - А на усадьбу вы к ней не заезжали? А какая она из себя... ну, молодая, красивая? Как одета?
   Полагая, что с этой шпионкой им более не придется встречаться, Андрей провел над родной своей матерью невинный, как ему казалось, эксперимент.
   - Высокая, рыжая, - начал фантазировать он, - волосы по плечам. Лицо белое, глаза карие... В общем, ничего.
   - Ничего, говоришь? - задумчиво переспросила мама. Посидела, глядя в сторону, потом поднялась, надела халатик, снова села.
   - Ладно, как-нибудь, - сказала она со вздохом.
   Наевшись блинов, напившись чаю, Андрей надел чистую белую тенниску и школьные брюки, блестевшие, как зеркало, на заду, взял картонную папку со своими школьными документами (с этой папкой "Для доклада" он проходил оформление на выезд и суеверно увез ее, потертую, с собой за рубеж) и, провожаемый напутствиями мамы, вышел на улицу.
   Было тепло и солнечно, все гомонило, пестрело, благоухало, чадило и мельтешило вокруг.
   Возле приземистого подъезда "Эльдорадо" стоял паренек, тоже одетый по-советски, только не русый, как Андрей, а чернявый, плотненький и солидный, в руке у него был сверкающий хромом и никелем чемоданчик "атташе-кейс", выглядевший довольно нелепо и вызывавший представление о каком-нибудь кружке юных загранкадров. Паренек мельком взглянул на Андрея и застыл, лицо в полупрофиль, то ли глядя, то ли не глядя на своего ровесника. Волосы у него были расчесаны на косой пробор, как и у отца, Бориса Борисовича.
   - Привет, - сказал Андрей.
   Бородин-юниор терпеливо вздохнул и ничего не ответил, только по-старушечьи поджал губы. И манеры у него были тоже отцовские.
   - В школу? - спросил Андрей.
   - Ну, - ответил юниор.
   - Автобус точно приходит?
   - Придет, - процедил Бородин и отвернулся.
   В самом деле, сказал Андрей, все здесь малахольные. То ли специально подбирают таких, то ли они мутируют под воздействием климата. Но отступаться было не в его правилах.
   - Ты в каком классе? - спросил он, подходя ближе.
   Юниор раздражился и потемнел лицом - в точности, как его отец, как Володя Матвеев, как Григорий Николаевич Звягин. Даже физически чувствовалось, что темная кровь быстро и горячо залила ему мозг.
   - Что за манера лимитская заговаривать на улице с незнакомыми людьми? - желчно сказал юниор. - А может, я агент "Интеллиджент сервис"?
   - Ха, - сказал Андрей. - Во-первых, не "интеллиджент", а "интеллидженс". За версту видать иностранца.
   - И шуточки лимитские, - огрызнулся Бородин.
   Но Андрея не так легко было втянуть в перебранку, если сам он этого не хотел.
   - Да ладно выкалываться, - миролюбиво сказал он. - Тебя как зовут?
   - А зачем это знать? Я все равно уезжаю.
   - Что так рано?
   - С чего ты взял, рано?
   - А с того, что в гостинице живешь. Значит, меньше года.
   - Для этой дыры хватит. Сыт по горло.
   - А в каких еще дырах ты бывал?
   Ничего не ответив, Бородин перешел на другое место, к стене "Эльдорадо", и отвернулся.
   Тут внимание Андрея привлек приближающийся скрежет. Посередине проспекта, прямо по разделительной полосе, с двух сторон обсаженной зонтичными акациями и усыпанной опавшими голубыми цветами, катили три полугусеничных бронетранспортера. Люки их были наглухо задраены, маленькие пулеметные башенки повернуты в сторону обоих тротуаров с таким веселым видом, что по спине у Андрея пробежали мурашки. Он поглядел по сторонам - все прохожие как по команде выстроились вдоль стен домов, и даже любители черного кофе вышли из-за столиков, оставив свои чашечки и стаканы с водой, и отступили от края тротуара. Все смотрели на Андрея нет, он не ошибался, именно на него, точно вдруг договорившись, что вот он, спаситель, - с детским любопытством и страхом.
   - Сдурел? - крикнул ему от стены Бородин. - Хочешь неприятностей?
   Андрей проворно отбежал к стене. Видимо, он сделал это вовремя. Когда передний броневик поровнялся с "Эльдорадо", одна из башенок слегка шевельнулась, как будто погрозила Андрею пальцем. От скрежета все вокруг словно покрылось густой черной штриховкой, и, пока тройка весело чадящих боевых машин, таких свирепых под бледно-зелеными куполами акаций, не отдалилась, Андрей не мог ничего просить.
   - Что это было? - обратился он к Бородину, когда бронемашины ; скрылись за изгибом набережной. - Переворот?
   Ему очень хотелось поговорить с ровесником, который был свидетелем настоящего переворота.