Алексеев Валерий Алексеевич. Паровоз из Гонконга

   Он поднялся, застегнул пуговицы пиджака, подтянул галстук.
   Видно было, что отец наливается волнением, полно, выпукло, до самых краев. Руки его затряслись, глаза заслезились, лицо подернулось серой рябью.
   Пойдем ты со мной, - глухим голосом сказал он Андрею.
   - Нет, папа, нельзя, - ответил Андрей, глядя на него с состраданием. - Меня не вызывали. Иди уж один.
   Иван Петрович потоптался на месте, пощупал карман с документам повернулся и, нетвердо шагая, пошел...
   Когда отец завернул за угол, Андрей направился к решетчатому павильону "Письма, газеты и журналы". Идя по хрустящей дорожке среди ощетинившихся клумб, он все время чувствовал на своей спине точно на хребтине, костлявый взгляд дежурной из широкого зеркального окна.
   В павильоне было сумрачно и прохладно. Сквозь решетчатые стены дул сквознячок, задняя же стенка была, как в улье, от пола до потолка разделена на ячейки. Правда, Андрей ни разу не заглядывал в улей но предполагал, что внутри улей должен выглядеть именно так. Над каждой ячейкой была наклеена бумажка с фамилией. Андрей отыскал ячей Сивцова, пошарил рукой - в ней было, естественно, пусто.
   "Надо будет фамилию заклеить, - деловито подумал он. - Какой еще Сивцов? Нет больше никакого Сивцова".
   Как и Настасье с мамой Людой, ему тоже казалось, что их встреча не так. Но, в отличие от женщин, он знал, чем это вызвано, и старался все увязать в систему. Звягин? Да, Звягин строг, но справедлив. Одерну, чтобы не заносились с первого дня, но ведь пристроил же, причем не к кому попало, а к своему начальнику штаба. А то явились блатники, сразу жилплощадь им подавай. Матвеев тоже строг и тоже справедлив. Местная сторона доверила ему жилье - и он старается содержать его в порядке. Может быть, Звягин и рассчитывает на его пристальное наблюдение, чтобы глаз не спускал с новоприбывших и неопытных людей. Да, суров, неприветлив, но ведь за рубежом расслабляться нельзя.
   - Ну, что такое, на самом деле! - с досадой произнес женским голосом динамик, висящий в углу. - Ходят и ходят, как дикие!
   В павильон, волоча за руку Настю, вбежала мама Люда.
   - Господи, прямо запретная зона! - зашептала она. - Мы уж и так чуть ли не ползком... Папа там?
   Она показала глазами наверх, куда-то на крышу особняка, где серебрился цилиндрический бак.
   - Там, - ответил Андрей. - Ну, попили?
   - Ай, - махнула рукой мама Люда, - попили водички простой, много ли нам нужно?
   Она присела возле журнального столика, взяла на колени Настасью.
   - Андрюшенька, какие ж там склады! - со светлой печалью в голосе проговорила она. - Какие ж там склады, чего только нет! Икра, ветчина баночная, печень трески, колбасный фарш, напитки различные...
   - Ну вот, - с упреком сказал Андрей, - а ты с собой волокла.
   - Да это ж все не для нас! - смеясь и всхлипывая, возразила мама Люда. - Представительские склады, для аппарата. И тащат оттуда ящиками, и тащат... При мне переводчики два раза приходили.
   - И нечего было там топтаться, - сказал Андрей. - Представительские значит, для представителей, а мы специалисты.
   Но мама Люда его не слушала.
   - Тащат коробки в обхватку и морды в сторону воротят, - говорила она. - И замечать не хотят.
   Она приумолкла и вдруг оживилась.
   - А работает там кто? Жены специалистов. Ящики ворочают, бумажки заполняют... Одна врач по образованию, другая даже кандидат. А что? Я бы тоже могла.
   - Мало тебе? - спросил Андрей. - Все мало?! Не наворочалась? Никак остановиться не можешь? Во, ненасытная, правильно говорит тетя Клава.
   На этот раз мама Люда рассердилась.
   - Ты про тетю Клаву молчи! - громко сказала она. - Понял? Я тебе про нее такое могу рассказать...
   - Не надо.
   - Вот и я говорю: не надо. А на склад я еще устроюсь, погодите. Все они у меня вот здесь будут...
   И мама Люда крепко сжала, поднявши кверху, свои маленький кулачок.
   Отца ждали долго: небо густо покраснело, в павильоне стало темно и совсем прохладно. Наконец отец вышел на крыльцо, взглянул по сторонам, посмотрел за угол, на киноплощадку и решительно направился к павильону.
   - Вот вы где прячетесь! - сказал он входя.
   Лицо у него было хоть и измученное, но приветливое, как у человека, которому удалили больной зуб. И, глядя на отца, Андрей тоже почувствовал облегчение и благодарность - неизвестно к кому и за что. Скорее всего к советнику - за то, что он не обидел отца.
   - Где ж ты был так долго? - жалобно спросила мама Люда.
   - Что значит "где"? - удивился отец. - У советника, потом в бухгалтерии...
   Отец молча вытащил из-за пазухи пухлую пачку денег и, улыбаясь, протянул маме Люде.
   - Во! Чертова уйма! Полторы тысячи!
   - Чего? Рублей? - Мама Люда ахнула и даже отступила на шаг.
   - Ох, мама, - сказал Андрей. - Мозги зачерствели?
   - Понимаю, все понимаю, - поспешно проговорила мама Люда. - А куда теперь?
   - К доктору Славе, - ответил Иван Петрович. - Доктор Слава через полчаса закрывается. Ну, и выйти надо поскорее из этой конторы. А то начнете деньгами интересоваться: "Дай посмотреть" да "Дай посмотреть". И будет некрасиво.
   - Дай посмотреть! - машинально сказал Андрей, и родители рассмеялись.
   Они вышли из павильона и под прицелом дежурной гуськом направились к калитке. Кнопку нажимать не пришлось: щеколда перед ними сама брякнула, и они, не оглядываясь, вышли в темный переулок.
   Отец шагал быстро, большими шагами, он нес Настасью на руках, мама Люда еле за ним поспевала.
   - Ну, Ванюшка, рассказывай! - задыхаясь, проговорила она. Как тебе советник, что он за человек? О чем говорили? И, не дожидаясь ответа, ревниво прибавила:
   - Или, может быть, это служебная тайна?
   Андрей отметил, что у мамы Люды проклевывается пунктик: ну как же она, как лягушка-путешественница, сама все придумала, а высочайшие милости достаются отцу, жена-иждивенка как будто бы тут ни при чем.
   - Сие великая тайна есть, - княжим голосом ответил отец. - Господин советник, именующийся здесь яги-яг, протянул ко мне длань с пук зелени и зачал беседовать на санскритском языке.
   - В печенку ты мне влез, - сердито сказала Людмила, - со свои Михайлой Михайловичем. Вот вернемся - все в печке сожгу. Надоело! Дельное он что-нибудь сказал? Что ты так со мной, как будто я тебе место пустое? И куда ты так несешься, как чумовой?
   - Опоздаем, Милочка, времени нету. Ты уж извини меня, пробежечкой придется бежать. О работе, об университете он ни слова не сказал: "Это все со Звягиным: с Григорием Николаевичем". Ну и правильно, наверное: вмешиваться в наши академические дела не хочет. А в остальном - очень был любезен, предупредителен. Про Андрюшины школьные успехи спросил, твоей персоной поинтересовался.
   - Ну да! - У Людмилы от счастья перехватило дыхание. - И что ж ты ему ответил?
   - Милочка, странный вопрос. Что нужно - то и ответил. A еще про тебя советник вот что сказал: "Вон, говорит, я в окошко вижу женщина с ребенком возле складов вертится, это не ваша жена? Мне известно, говорит, что вы с собой продуктов много привезли и не помышляйте ничего просить на складе".
   - Это советница ему доложила, - пробормотала Людмила. - У жаба. Верно Ростислав говорил. Ну, ну, дальше!
   - А дальше, говорит, появляются на местном черном рынке наш. консервы. Замечу, говорит, - вышлю в двадцать четыре часа.
   - Вот, мамочка, - гневно сказал, забегая вперед, Андрей, - а ты Филиппу банки совала, я видел.
   - То - совсем другое дело, - возразила мама Люда, но мысль свою досказать не успела, потому что отец сказал:
   - Все, пришли.
   Доктор Слава жил в небольшой одноэтажной вилле, тоже окруженной просторным садом, только не декоративным, а фруктово-овощным, с самыми настоящими грядками. Доктор Слава был низенький пухленький толстячок с обширной плешью, длинными светлыми волосенками на затылке и мокрым улыбчивым ртом. Он принял Тюриных в своем кабинете, словно перенесенном сюда, за тридевять земель, из щербатовской поликлиники. Все было тут как в Союзе: и застекленные шкафчики с медицинской утварью, и штативы с пробирками, и спиртовка, и таблицы для проверки зрения. Из раздвижной ширмы высовывалось кресло, которое Андрей принял за зубоврачебное, Настасья - тоже, потому что она, все еще сидя у отца на руках, вдруг стукнула его кулачком по голове и с яростью зашептала:
   - Зубы мне лечить будете? Привезли, да? Я знала, я знала!
   - Дурочка, - засмеялась мама Люда, - это совсем другое кресло
   - Ну да, другое! - не поверила Настя! - А какое, а для чего?
   - Вырастешь - узнаешь.
   Доктор Слава остался почему-то недоволен вниманием к этому инвентарю.
   - Зубки-то надо было в Союзе лечить, - сурово сказал он Насте. Но тут же сменил гнев на милость.
   - А вообще протезисты здесь неплохие... и неплохо на нас зарабатывают Только пластмасса у них скверная, отчего-то темнеет.
   "А так вот оно что", - сказал себе Андрей. У самого доктора Славы с обеих сторон рта зубы тоже отливали синевой, а передние были белые, как у зайца.
   - Ну-с, - заученно произнес доктор Слава, отложив медицинские сертификаты Тюриных в сторону, - поздравляю вас, дорогие друзья! Это было первое поздравление, которое Тюрины здесь, в Офире, услышали. Много ли нужно людям? Все семейство облегченно заулыбалось и дружно, включая Настасью, забормотало:
   - Спасибо, спасибо...
   Доктор Слава благосклонно выслушал это и продолжал:
   - Вы по доброй воле прибыли в страну, представляющую из себя повышенную опасность для жизни. Так вам сердце велело, подсказали друзья. Они желали вам благо, но не предупредили вас, что внешний климатический комфорт здесь обманчив. Затяжная засуха сменилась периодом обильных дождей, реки вышли из берегов и образовали обширные болотистые зоны...
   Чем-то это стало похоже на сводку погоды. Доктор Слава прибавил скорости, теперь он говорил так бодро, как будто его речь записана на магнитофон, а он только разевает рот под фонограмму.
   - ...вследствие чего произошел резкий всплеск заболеваемости малярией. Обострилась опасность поражения в результате воздействия змеиного укуса. Поэтому необходима осторожность и еще раз осторожность. Вы не на Крымском побережье, как некоторым кажется, а потом удивляемся, начинаем охи да ахи, и в результате - доктор Слава виноват. А доктор Слава предупреждает. Спать при открытых дверях и окнах возбраняется, все прорехи в оконных сетках нужно немедленно заклеивать лейкопластырем, здесь он хорошо держит. Если сеток нет, нужно пользоваться противомоскитным пологом. А лучше и то, и другое одновременно. Регулярно пить ризохин, вам в Союзе объясняли. По высокой траве не ходить, вообще при прогулках, особенно вечерних, стараться держаться освещенной середины тротуара. Далее. Босоножки и сандали на босу ногу, тем более ходьба босиком здесь решительно недопустимы. Это уже не из-за змей, а из-за дорожного клеща, он впивается между пальцами и вызывает тяжелые поражения ног. Многие тут, у которых отдельная вилла... вы преподаватели? Ну, тогда это вам не грозит, но все равно скажу. Живут, понимаете, на виллах, как на даче, занимаются огородничеством, копаются в земле, разводят папайю... Знаете, что такое папайя? Я самолично вырастил несколько штук.
   Доктор Слава с гордостью показал на окно, за которым на фоне огненно-красного неба чернели стройные деревца, высоко под кудрявыми кронами увешанные грудастыми плодами... Андрей вспомнил о незаконно ввезенной им в Офир Кареглазке и смутился.
   - Но я-то соблюдал меры гигиены, - язвительно продолжал доктор Слава, - а некоторые полагают, что работают в подмосковном садовом товариществе.... а потом мы их отправляем в Союз вырезать подкожных червей. Я понимаю, вы только что приехали. Родиной вас не запугаешь. Доктор привычно посмеялся, ожидая хотя бы ответных улыбок, но Тюрины смотрели на него очень серьезно, и он огорчился. - Однако за здоровьем придется следить. Меня не минуете. Будут у вас заболевания ординарные так сказать, текущие, вроде насморка и поноса, будут и привезенные из Союза, возможны и экзотические, например лихорадка "дэнди", свое название она получила из-за неправильной походки. - Доктор Слава встал и, вихляя бедрами, прошелся по кабинету. - Такой, знаете ли, судорожной, стиляжьей, которую приобретает пораженный ею больной.
   - Лихорадка Дэнге, - пробормотал Андрей.
   - Что такое? - спросил доктор Слава, строго поглядев на мальчика, и вдруг ласково улыбнулся, выказывая синюшные зубы. - Так, так, так... Мягкую паранойку с собой привезли, вяленькую такую, кверулянтную. И куда только смотрит Москва.
   Какое-то время продолжая улыбаться, он молча рассматривал Андрея, потом просто спросил:
   - Поллюции были? А? Нет? Не знаешь?
   Андрей оторопело молчал: он не понял вопроса, терминология эта, до которой столь охочи современные родители, ему была неизвестна.
   - Ладно, об этом потом, - моргнув, проговорил доктор Слава. Устроитесь - заеду, поговорим. Вообще-то, товарищ родитель, - он вернулся к Ивану Петровичу, - таких больших с собой не возят, это вам поблажку огромную сделали, ведь возможны мутации... Вы меня понимаете?
   - Д-да, понимаю, - шевельнув кадыком, ответил отец.
   - Ну ладно. - Доктор Слава вновь обратился к Андрею: - Плавки-ласты с собой привез? А? Нет? Не слышу.
   Этот мокрогубый человек смотрел так неприятно, так откровенно и бессовестно, что Андрей вдруг все понял насчет поллюций - и кровь, шипя и бурля, кинулась ему в голову. Это было хуже кессонной болезни. Уши, нос, щеки, даже лоб - все лицо его побагровело и безобразно распухло... так по крайней мере казалось ему, а что было на самом деле - он видеть не мог. В голове все смешалось, и, как языки пламени в ней заплясали слова: "Паранойя! Папайя! Паранойя! Папайя!.."
   А доктор Слава, подавшись в своем кресле к нему и слегка скосоротясь, ждал ответа.
   - Привез... - еле слышно проговорил Андрей.
   - Позабудь. - Доктор Слава откинулся к спинке кресла и, смилостивившись, уже благодушно повторил: - Позабудь. Купание в черте города ка-те-го-рически запрещено, замеченных высылаем. Причина сточные воды. А пляж далеко, вас туда время от времени будут вывозить в централизованном порядке, всей группой, но это уж вы с товарищем Звягиным. Однако имейте в виду, что там акулы, даже в школьных атласах это помечено.
   Людмила - в чисто воспитательных целях - взглянула на сына.
   - Да, был такой случай. - Доктор Слава оживился: - Тогда еще платили не чеками, а сертификатами, может, слышали. И сертификаты эти, по данной стране желтополосые, выдавали на руки, можете себе представить, а не перечисляли в Москву. Каждый месяц получай, сколько заказал, и храни, как хочешь, до конца контрактного срока. Так вот, один деятель надумал: запаял их в полиэтилен, вшил в плавки и носил эти плавки, не снимая. Ну, стирал, конечно, время от времени, но стирка сертификатам не вредила, желтой полосы она с них во всяком случае не смывала. - Доктор снова посмеялся неизвестно чему, потом продолжал: - Ну, и ровно за неделю до отъезда отправился товарищ на Санди-Бич искупаться напоследок. Тут акулы его и сожрали - на глазах у семьи, вместе с сертификатами, собранными за три года. Вот такая история.
   - А зачем же он их... в плавки? - спросила Людмила, потрясенная трагической мощью этой притчи.
   - Как зачем? - искренне удивился доктор Слава. - Чтобы не украли. Я к чему вам все это говорю? К тому, чтобы поосторожнее были с купанием. Вон оно к чему приводит. Так, теперь насчет питания. Фрукты на базаре будете покупать - мойте карболовым мылом. Карболовое мыло есть? Нет? У меня тоже нет. Но и фруктов нигде нет, так что проблема ложная.
   Людмила посмотрела на Ивана Петровича со значением. "Пой, птичка, пой! Экономят на здоровье, поэтому и нет для них ничего. У наших детей будет". Таков был фирменный знак семейства Тюриных: сама решимость пожертвовать заработками во имя здоровья детей являлась предметом их родительской гордости. - А лекарства где брать? - спросила мама Люда.
   - Как, вы с собой не привезли? - возмутился доктор Слава. - У каждого здесь должна быть своя домашняя аптечка. Я на всех напастись не могу. А вообще лекарства лекарствами, но пусть глава семьи на всякий случай оформит у консула завещание. Все так делают. Доктор помолчал, побарабанил по столу пальцами.
   - Да, еще! - оживился он. - К романее не привыкайте.
   Тюрины молча смотрели.
   - Как, не знаете еще? - изумленно спросил доктор Слава. - Медицинский спирт, протирочное средство, стоит гроши. Тюбик марганцовки для очистки совести в него засыпают, сперва краснеет, йотом белеет - и вся дрянь уходит на дно. Хлопьями, сами понимаете. Народные умельцы, хо-хо. Соком разбавил - и понеслось. Не знаете? Ну и славно.
   Доктор поднялся.
   У меня пока все. Желаю доброго здоровья и делового поведения. А также многократных продлений контрактного срока.
   8
   Когда Тюрины вышли от доктора, уже стемнело. Стало холодновато, на главной улице засияли витрины, вспыхнули бегающие и мигающие огни реклам. Впрочем, приглядевшись, можно было заметить, что многие буквы рекламы не горят, другие заменены не по цвету. Однако, на щербатовский взгляд, вечернее оформление города было великолепным.
   - Заграница! - с чувством воскликнула Людмила.
   Шли параллельно главной улице по длинному переулку, замусоренному опавшими цветами и крупными фикусовыми листьями, в сопровождении летучих мышей, которые, выныривая из темных садов к лампионам, вершили свои ломаные полеты, то становясь ярко-белыми на свету, то пропадая во тьме.
   - А неплохой дядька, этот доктор, добрый, веселый, - сказал Андрей единственно для того, чтобы проверить, помнят ли родители те загадочные слова о кверулянтной паранойе.
   - Жулик он веселый, - ответила мама Люда и простодушием своим убедила мальчика в том, что ничего такого угрожающего доктор Слава не сказал. Как это лекарств у него нет? Куда он их девает?
   - Все у тебя жулики, - миролюбиво проворчал Андрей.
   - А у тебя все хорошие, - возразила мама Люда, - кроме матери с отцом.
   Но спорить никому не хотелось, и Людмила, помолчав, прижалась к локтю мужа и проговорила:
   - Ой, Ванюшка! Хорошо, что ты нас сюда вывез.
   И поскольку Иван Петрович расслабленно молчал, она повторила шепотом:
   - Хорошо.
   Однако инстинкт, наверно, подсказывал ей, что долго предаваться радости опасно, что именно в такие моменты блаженства и подстерегает человека настоящая беда, поэтому нужно все время держать ухо востро и при каждом удобном случае высчитывать варианты, откуда беда может прийти.
   - Интриг тут, конечно, много, - задумчиво проговорила она. - Как бы нас с тобой не втянули... Плохо, если с самых первых дней окажешься игрушкой в чужих руках. Вот зачем нас послали к этим самым Аникановым? Свергнутое начальство, со Звягиным наверняка на ножах. Может, провокация, а, Ванюша? Как ты думаешь? Может, Звягин нас проверяет?
   - Думаю, тягло это, повинность, - непонятно отозвался Иван Петрович. - Смысла нет ему нас пока провоцировать.
   - Может быть, ты и прав, - сказала Людмила. - Но осторожность никогда не помешает.
   Пансион "Диди", могучий, десятиэтажный, высился среди мелких особняков точно на указанном Матвеевым месте, в трех кварталах от офиса. Единственный подъезд со стеклянной дверью оформлен был, как титульный лист книги прошлого века, с рамочкой и виньетками по углам, даже с названием "Диди", начертанным прописными позолоченными буквами. Лифт в "Диди" не работал, кнопка вырвана с корнем, ручки двери замотаны медной проволокой. Впрочем, подниматься было невысоко, на второй, а точнее, с учетом цоколя, на третий этаж.
   Дверь аникановской квартиры была гостеприимно открыта, на пороге стояла круглолицая белокурая женщина, одетая в длинное платье-балахон, ярко-лиловое, с желтыми бабочками на животе и груди, и тщательно, как-то по-немецки завитая. В одном щербатовском доме Андрей видел шикарную картину, которую с почтением называли трофейной, на ней фиалковыми красками была изображена точно такая же блондинка, с неотвязной нежностью глядящая на своего старообразного малыша. От этой, как и от той, исходило сияние. Мама Люда в своем голубом крепдешиновом платье, изрядно помявшемся и пропотевшем насквозь, с лоснящимся, взмыленным лицом на последних ступеньках замедлила шаг и стала торопливо обираться. Андрей, неравнодушный к красивым взрослым женщинам, стал зачем-то раскатывать рукава своей рубахи. Иван Петрович, если судить по выражению его лица, испытывал желание подтянуть галстук, но руки его были заняты дочкой, и он лишь подвигал подбородком и повертел головой.
   - Здра-авствуйте, гости дорогие! - пропела блондинка. - Мы вас с балкона высмотрели. Видим, идут! С прибытием вас, проходите в наши _апартаменты_!
   Аниканова была в меру фальшива и в меру возбуждена, только глаза у нее, большие, остановившиеся, с расширенными зрачками, неестественно блестели. У нее был странный круглый нос с круглыми ноздрями, очень глупый нос, в девичестве он многим, наверно, казался очаровательным.
   Апартаментами щербатовцев уже нельзя было удивить, но приглашение, сделанное столь торжественно, обязывало к соответствующей реакции, и Людмила, остановившись в центре прихожей, прикинулась, что потрясена.
   - Дворец! - замирающим голосом проговорила она. - Ну просто дворец!
   Холл в этой квартире обставлен был деревянной дачной мебелью с плетеными сиденьями и спинками, на стенах висели резные зубастые маски, у одной за клык зацепился обрывок выцветшего новогоднего серпантина. Какою-то скорбью повеяло от этой блекло-розовой бумажной полоски...
   Лицедейство мамы Люды, которое не обмануло бы даже корову, совершенно удовлетворило хозяйку: именно такой реакции Аниканова и ждала.
   - Да, вот так! - с бездумной гордостью сказала она. - В Союзе такой квартиры у нас с вами нет и не будет.
   Тут из внутренних комнат шало, как собачонка, мотая головой, выбежала кудлатая девочка Настиных лет, такая же круглолицая и беленькая, как мать, и принялась скакать вокруг гостей:
   - А мне что принесли, а мне?
   Мама Люда вручила ей коробку конфет, девчонка села на пол, тут же распотрошила коробку и набила рот шоколадом.
   - Василий Семеныч! - крикнула в глубь квартиры хозяйка. - Убери свою наглую дочь!
   - Иди ты в баню, - жуя, сказала малышка. Аниканова взглянула на гостей и звонко засмеялась.
   - Ребенок, - сказала она, как будто это что-нибудь объясняло. Иришка ее зовут. А меня зовите просто Валентина.
   Из бокового коридорчика вышел долговязый и странно пузатый человек с лысой яйцевидной головой и длинным мокрым носом, он был в женском переднике с оборками и на ходу вытирал об этот передник руки.
   - Я ж при исполнении, коша, - пробасил он. - У меня масло горит!
   Тюрины церемонно представились.
   - Это я ужинаю, - повернув к Насте перепачканное шоколадом лицо, деловито объяснила Иришка. - Сейчас сядут пьянствовать, а мы с тобой будем играть. Все люди - предатели.
   Василий Семенович и Валентина дружно захохотали, как будто дочка сказала что-то необычайно остроумное. Тюрины-старшие им растерянно вторили.
   - Ну, пойдемте за мной, - сказала, наконец, хозяйка. - Покажу вам квартиру, а то еще заблудитесь.
   В чем Валентине нельзя было отказать, так это в словоохотливости.
   Идя по коридорам и коридорчикам, из комнаты в комнату, она упоенно, безудержно хвасталась, даже не утруждая себя обернуться и поглядеть, слушают ее или нет.
   - Три туалета у нас, две ванные комнаты. Спальных - две, у мужа отдельный кабинет, у меня - музыкальная комната с видом на море, пианино мы напрокат сразу, как приехали, взяли, многие на нас за это косились, но ведь я пианистка, мне руки надо в форме держать. Меня вся колония знает, я даже в посольстве давала концерт. А эта комната у нас называется "Буйная", видите - совсем пустая, как в сумасшедшем доме, хоть сдавай ее таким вот, как вы. Сюда мы Иришку запираем, когда она начинает безумствовать. Вон, все стенки изрисованы. Это она мне назло, не любит, когда мы устраиваем музыкальные вечера.
   - Ну, теперь у нее будет подружка, - проговорила Людмила, несколько, впрочем, обескураженная открывшейся перед нею картиной. Однако Аниканова ее не слушала.
   - Ох, мы такие концерты давали в офисе, и с кем на пару - не поверите! С Гришкой Звягиным. Да, с Гришкой Звягиным, вот здесь, за этим самым столом он сиживал, такой весь приветливый, как Пиночет. И я змею у нас в "Диди" пригрела на своей груди!.. Нет, он талантлив, даже одарен, у него память феноменальная, что говорить? Он целые куски из Достоевского наизусть мог читать. Не говоря уже о Чехове и Толстом. Гришка Звягин читает, а я ему аккомпанирую. В нужных, конечно, местах. Бал Наташи Ростовой, лермонтовский "Маскарад"... Советник от нашего дуэта прямо балдел. Один раз даже Надежда Федоровна присутствовала. В общем, была культурная жизнь! Все переменилось, увы! - с тех пор, как Гришка стал Злыднем. Я его теперь только так называю. У, это страшный человек! Как он возник, как он возник! Весь в черном дыму, словно джинн из бутылки, неузнаваем стал на другой же день. Свою подрывную работу он целый год проводил, он и с посольством, и с советником поладил, и даже Володичку Матвеева переманил. Володичка - вы не представляете, это такая нежная, робкая, чувствительная душа, а голос какой щемящий, лирический тенор, как у Пищаева, знаете? "В сиянье ночи лу-ун-ной я плачу и пою..." О, как он пел, как он пел! И что же? Куда все это девалось? Теперь он у Злыдня идеолог, отчетные доклады сочиняет. Чинуша, сухарь, едва здоровается... Нет, измена искусству даром не проходит... А это наша столовая. Ну как, ничего я вам стол собрала? Хай класс, по высшему разряду вас принимаем. За этим столом, между прочим, сам товарищ Букреев сидел.
   - Спасибо вам, - растроганно сказала Людмила и моргнула Ивану Петровичу, чтобы он шел к хозяину на кухню, откуда раздавалось адское шипение масла и тянуло горелыми пирожками.