Алексеев Валерий Алексеевич. Паровоз из Гонконга

   Андрей осоловело поглядел в иллюминатор, там было все белым-бело, и веки его стали слипаться.
   Сквозь дремоту он все же прислушивался к голосам взрослых. Чувствовалось, что Ростислав Ильич утомился от расспросов: голос его стал металлическим, интонации - раздражительными и даже агрессивными.
   - А я вам говорю: в убыточное дело вы ввязались, и ничего, кроме потерь, оно вам не принесет. В профессиональном плане вы, Иван Петрович, отброшены на годы назад, по возвращении вам придется все начинать, как молодому, а заработать на всю жизнь вам все равно не удастся. Просидите вы свои три-четыре года, жить будете впроголодь, на всем экономя... Сколько вам лет, коллега?
   - Сорок пять, - глухо ответил Иван Петрович.
   - Вот такие дела, - заключил Ростислав. - В пятьдесят вы останетесь камер-юнкером. Порча жизни, одна только порча. И дети ваши тоже будут испорчены, всю свою дальнейшую жизнь они будут маяться, никакая внутрисоюзная работа, никакие совденьки их уже не порадуют. "Вкушая вкусих..."
   - А вы-то как? - после долгой паузы осторожно спросила мама Люда.
   - Ну, во-первых, детей у меня, хорошо ли, плохо ли, нет, - голос Ростислава Ильича приобрел мужественный и даже горделивый оттенок, супруга моя Катерина Михайловна не желает, как она выражается, плодить ублюдков...
   - Молодая? - со странной полуутвердительной интонацией произнесла мама Люда.
   - Да, в значительной степени, - неохотно признал Ростислав Ильич и резко переключился на другой разговор. - А кстати, друзья дорогие, знаете ли вы, чье неудовольствие вызвали? Я имею в виду хорошо одетую даму, сидевшую впереди нас.
   - Это которая с дочкой? - без всякой необходимости уточнила мама Люда, и Андрей, прислушиваясь, подался вперед.
   - Именно, с дочкой-красавицей, - подтвердил Ростислав Ильич, - с очаровательной Женечкой, на которую ваш юноша глаз положил. Наступила тишина, мама Люда то ли зашуршала чем-то таким, то ли предостерегающе зашипела. Ростислав Ильич обернулся и весело взглянул на Андрея. Мальчик поспешно откинулся к спинке кресла, но было уже поздно... Ему хотелось вцепиться ногтями в свои собственные щеки и содрать с себя подлую румяную кожу: как его мучила, как мешала ему жить эта мерзкая привычка краснеть! Предатель, подлый предатель, подкрался, застал врасплох, плеснул кислотой - и доволен, смеется, морщит от смеха свой бледный конопатый нос... а он не в состоянии _просто_посмотреть_ему_в_глаза_... О, как хотел бы Андрей иметь смуглое, нет - матово-смуглое лицо, неподвижное, как маска, выдающее чувства лишь мертвенной бледностью, которая пугает окружающих, но уж никак! не смешит! Только бы отучиться краснеть, только бы отучиться краснеть Как можно управлять всем ходом событий, если не умеешь управлять своим собственным лицом?
   - Так вот, - юмористически понизив голос, продолжал Ростислав Ильич, - это сама Надежда Федоровна, наша советница... в смысле - супруга советника Букреева Виктора Марковича. Бывшая стюардесса.
   - Красивая женщина, - сказала мама Люда, подумав.
   - Это верно, - согласился Ростислав Ильич. - Красивая, богатая, всесильная и свободная.
   - А чем мы ей помешали? - спросила мама Люда.
   - Шут ее знает, - отозвался Ростислав Ильич каким-то удаляющимся голосом. - Прошу прощения, я немного подремлю. И вам настоятельно рекомендую...
   ...Последний час пути был самый тяжкий. Казалось, самолет так и будет гудеть всю жизнь, вытянувшись длинной очкастой кишкой от горизонта до горизонта. В иллюминатор смотреть было невозможно: внизу тянулась ровная, белая, как заснеженная тундра, пелена облаков, а над нею в ярко-синем небе космически пылало жгучее солнце.
   - Господи, - тоскливо проговорила Людмила. - И правду сказать, куда летим? Даль несусветная...
   - Да, Таймыр будет ближе, - пошутил Иван Петрович. Он шутил редко, и всегда его шутки требовали комментариев.
   - При чем тут Таймыр, тюря? - рассердилась Людмила.
   - Туда тоже на заработки ездят, - серьезно объяснил он.
   Вдруг все иноземные пассажиры оживились, стали радостно кричать, смеяться, полезли к иллюминаторам. Андрей очнулся от унылого оцепенения, взглянул в окошко. Самолет лениво и плавно двигался над мутно-голубой водой, сквозь которую виднелись разноцветные донные плитки. Так это ж не вода, сообразил Андрей, это воздух такой. И не плитки, конечно: огороды просвечивают и поля. Высокие кучевые облака сидели в воздушной мути грузно, как плавучие сугробы. Все яснее проступали серо-голубые и розовые участки земли, они перемежались ржавой зеленью. Целая страна, которой полчаса назад еще не было на свете, возникла из ничего, из полупрозрачного воздуха, словно бы выдумываемая на лету, вся в неясных еще пятнах и контурах: вот дорога бежит, длинная, узкая, красновато-лиловая, а куда бежит, что связывает - ей самой пока неизвестно.
   И тут между низко стоящими и как бы подтаивающими облаками проплыл город - высокий, уступчатый, серокаменный и в то же время прозрачный, словно мираж: этакий Щербатов, украшенный флагами, вознесенный в небеса и колышущийся в мутном мареве. Проплыл - и исчез под крылом, а когда самолет накренился - ничего, кроме бледных полей, уже не было видно.
   Андрей еще пытался сообразить, привиделось ему это или не привиделось, как вдруг между спинками кресел показалось лицо Ростислава Ильича - розовое, белобровое, улыбающееся.
   - Видал? - спросил он Андрея, сам радуясь, как мальчишка. - Столица земли Офирской.
   Нет, на него невозможно было долго сердиться.
   - Где столица, где? - спохватилась Людмила Павловна, но тут как раз вспыхнуло световое табло, все послушно пристегнулись к сиденьям, и старый авиалайнер, громыхая, как пустой комод, из которого выдергивают ящики, пошел на снижение.
   5
   Со страхом и радостью спускались Тюрины по трапу, они жмурились от налитой солнцем небесной синевы и жадно вдыхали горячий, пахнущий больничными бинтами воздух. Горизонт на краю темного щербатого бетона колыхался, вместе с ним зыбились и низкорослые мохноногие пальмы с поседелыми на концах жесткими веерами листьев.
   - Ух ты, - сказал Андрей. - Ну и теплынь.
   Все поплыло у него в голове... А может быть, это вовсе не он ступает сейчас по горячей земле, это совсем другой парень, а тот, из Щербатова, ради которого все и было затеяно, так и остался в той рубчатой кишке, опоясавшей земной шар. А может быть, та кишка вспыхнула, как цирковой обруч, - и теперь, обожженные и слепые, они бредут по горелой земле. Красно глазам, горячо щекам, а все остальное им только мнится.
   Иван Петрович, с рюкзаком за плечами и с хозяйственными сумками в обеих руках, потопал ногами по бетонной чужеземной плите и пробормотал:
   - Прилетели, провалиться мне на этом месте!
   Отец единственный из всех оставался при чиновном параде, в ужасающе теплом костюме. Андрей избавился наконец от тесного пиджака и был в розовой рубашке с закатанными рукавами. Настасью одели в горошковое зеленое платье с оборочками, и мама убрала подальше свое бордовое пальто, переоделась по-курортному и была сейчас в голубом крепдешиновом платье какого-то опереточного покроя, с легкомысленным подолом и лихим декольте.
   За пальмами густо, темно и в то же время молочно синел океан. Оттуда тянуло прохладой, но прохладой не нашенской, а размазанной по поверхности жары, растекшейся, как по краюхе черствого хлеба тонким слоем растекается мед.
   Господи, хорошо-то как... - прошептала Людмила и потянулась поцеловать мужа в щеку Он этого не заметил, повернулся неловко, и поцелуй пришелся в рюкзак.
   - Все-таки в больницу меня привезли, - обхватив маму Люду за шею и сумрачно глядя на брата поверх маминого плеча, сонным голосом сказала Настя.
   Вереница пассажиров тянулась к зданию аэропорта. Здание это, черно-серое, словно слепленное из горячего шлака, тоже как бы излучало невидимый, но ощущаемый на расстоянии жар. У его подножия шевелилась пестрая полоска встречающих.
   Мадам Букреева с Кареглазкой стремительно прошли мимо Тюриных, не глядя по сторонам, двигаясь как по облицованному гладким мрамором туннелю. Они были облачены в белые марлевые хламиды, развевавшиеся на ветру, лица их были наполовину закрыты круглыми радужными противосолнечными очками, их сандалии звонко щелкали по одинаковым розовым пяткам. На сей раз Кареглазка даже бровью не повела в сторону мальчика из Щербатова, а ведь это он ее выдумал, дал ей имя и привез с собой в Офир, мог бы поматросить и бросить на полдороге. Ростислав Ильич тоже умчался вперед, привставая на цыпочки и преувеличенно радостно помахивая кому-то рукой.
   Далеко же остался старый добрый Щербатов... Андрей любил свой родной город и никому не дал бы его в обиду, но про себя подумывал иногда, что родители могли бы подобрать себе место для обитания и получше, поближе к центру мировых событий. Не сейчас, разумеется, когда они утратили азарт, а в молодости, когда им открывались все на свете пути. Как-то не так они распорядились отпущенными им годами, поленились, успокоились - и осели в Щербатове. Дядя Сережа, хоть и нанаец, а не усидел в своих Ченцах, и "тетю Монашу" поиски лучшей доли занесли в город Новороссийск. Мама Люда еще иногда тосковала по несостоявшейся жизни, если бы не эта тоска разве решилась бы она разыгрывать выездной вариант? А вот отец - он совсем не тяготился ни бедностью, ни неустроем: обсыпанный перхотью темно-синий пиджак с рукавами и лацканами, вечно седыми от мела, и серые брюки "из другой оперы" его вполне устраивали, и за кафельной плитой на кухне ему было уютно, и Щербатов ему был по плечу. У отца имелась собственная историко-географическая концепция, и он охотно своим гостям ее излагал. Когда в эпоху великого переселения народов человеческие орды шли из Азии на запад, самые несерьезные элементы, верхогляды, авантюристы и искатели легких побед, уходили все дальше вперед, не сиделось им на месте - и все тут. Вон куда умахали лангобарды, к Атлантике, и вестготы, и даже остготы не успокоились, пока не вышли к морским берегам. А наши кривичи не пожелали сделать еще три шага - да так и осели среди своих мелколесных болот. То ли руководство оказалось философски настроенное, то ли порешила так сама народная масса: "Да ну, да куда, да не все ли равно, где жить?" Могли бы и мы купать своих саврасок в Бискайском заливе. Но тогда бы это были не мы.
   Внутри аэропорт оказался пустынный и как будто недостроенный, с неоштукатуренной кладкой стен, с голыми бетонными колоннами, сохранившими отпечатки опалубки, с обнаженными перекрытиями крыши. Под потолком, свешиваясь на длинных штангах, медленно крутились десятки огромных вентиляторов, похожих на самолетные пропеллеры, однако толку от них было мало. Воздух был густ и тяжел, как цементный раствор. его нужно было не вдыхать, а захлебывать.
   Иван Петрович присел за каменный столик, поправил очки, потом снял их, протер, снова надел, вытер платком лоснящееся от пота лицо.
   На столе были рассыпаны пустые бланки, нужно было их заполнять.
   - Иди помоги папе, - сказала сыну Людмила, - а я буду караулить багаж.
   Сквозь пролом в стене, прикрытый брезентовой попоной, в зал просовывался багажный транспортер, вдоль него, нетерпеливо приплясывая, выстроились женщины и дети - в то время как отцы семейств заполняли бумажки. Мадам советница и Кареглазка, обе с отчужденными и даже вроде бы оскорбленными лицами, стояли в стороне, к багажу и к анкетам они не проявляли интереса, всеми их делами занимался шустрый молодой человек в белой рубашечке с короткими рукавами при широком расписном галстуке. Вряд ли это был сам Букреев, слишком молод для такой взрослой дочки, да и поглядывал он на советницу подобострастно.
   Андрей подошел к отцу, сел с ним рядом. От волнения Иван Петрович плохо понимал, что требуют бланки, и вид у этих бумажек был непривычный: черные жирные линии, белые и заштрихованные клеточки, каждую букву следовало писать в печатном виде в отдельной клетке, так во всяком случае делали окружающие.
   - Черт его знает, - беспомощно сказал Иван Петрович, - какой-то кроссворд.
   Вдвоем с Андреем он испортил несколько бланков, набрали новых. Это было позорно, мальчик украдкой оглядывался, не видит ли кто. Но все были заняты своими делами. Ростислав уже справился с этой работой и, изящно облокотясь о барьер, беседовал с солдатами, караулившими выход в город. Солдаты в оплетенных касках, увешанные оружием, фляжками и подсумками и потому имевшие устрашающий, совершенно мезозойский вид, дружелюбно скалили зубы, и аккуратные таможенники в кремового цвета мундирчиках прислушивались к разговору и улыбались эклерными улыбками. Андрей с укором посмотрел на отца и отвернулся.
   Дальнюю стену огромного зала украшала символическая карта мира. Контуры континентов, весьма приблизительные, сделаны были то ли из гнутых медных труб, то ли из толстой проволоки, прикрепленной кронштейнами к шершавой поверхности. Что-то в этой карте было пугающе _не_такое_, смещенное, вызывавшее смутную мысль: "А туда ли мы прилетели?", но разобраться в этом как следует Андрею не удалось: зарокотал транспортер; мама Люда окликнула мальчика, надо было подхватывать чемоданы и оттаскивать их в сторону, иначе под попоной возникал затор.
   Шалея от жаркого стука крови в ушах, чувствуя, как по спине и животу под рубахой текут струи пота, Андрей работал, как каторжник, мама Люда тоже надрывалась, таская чемоданы к колонне, возле которой, осоловело опустив голову в белой панамке, сидела на каменной скамеечке горошковая Анастасия.
   - Что ж нас не встречает никто? - прохрипела мама Люда, поверну к сыну взмокшее, покрытое красными пятнами, как будто воспаленное лицо.
   - Встретят, не волнуйся, - пробормотал Андрей. Обернувшись, он увидел, что отец судорожно листает карманный словарь, это было совсем уж плохо. Вообще способность отца читать лекции на иностранном языке представлялась Андрею не такой у бесспорной. Отец и по-русски говорил странно, путая противоположные по смыслу слова: "Что-то стало светлее, Милочка", - имея в виду что смеркается, или совсем уж несусветное: "Ну, наглотался кипятку?" в смысле "надышался холодного воздуха". Про себя Андрей определял этот дефект как "математический": нужен ведь особый склад ум чтобы отрицательное число считать такой же реальностью, как и положительное. Этой же странной особенностью отличалась и Анастасия оповещавшая родителей с утра: "Я уже засыпаю!" - вместо "проснулась", с полем Брока у них у обоих явный был непорядок.
   Наконец-то из-под попоны выползло все, кроме ящика с холодильником: наверно, он не проходил по габаритам.
   - Ванюшка, ты скоро? - крикнула Людмила. - Мы остались одни.
   - Та, черт! - Иван Петрович с ожесточением порвал еще один бланк и побежал за новым.
   "Вот вам и пятерочка за язык, - угрюмо подумал Андрей. - Сочли достойным".
   Мама Люда посмотрела на сына, и в ее глазах он уловил тот же страх: "Куда приехали?"
   - Умрем мы здесь, Андрюшенька! - проговорила она жалобно. - Неужели всегда такая духота?
   - Солнце в зените, середина дня, - ответил ей Андрей. - Да не трепещи ты, помогут, нечего трепетать!
   И тут, словно вызванный заклинанием джинн, перед ними материализовался долговязый молодой парень в черных очках, оправленных в дешевую желтую пластмассу. На нем были мятые вельветовые брюки болотного цвета и клетчатая ковбойка.
   - Из группы Звягина? - сурово спросил парень, глядя на них сквозь очки, делавшие его похожим то ли на жука-бомбардира, то ли на лесного разбойника. - Замена Сивцова?
   - Да, товарищ, да! - радостно вскричала Людмила. - Заждались!
   - Как это заждались? - удивился жук-бомбардир. - Это я вас жду на выходе, думаю - не прилетели, хотел уже уезжать. Эни траблз? Какие-нибудь проблемы? Паспорта позабыли, визы не проставлены?
   - Да вот, - заторопилась Людмила, - анкеты не может заполнить, и холодильник куда-то пропал.
   - "Морозко"? - деловито поинтересовался разбойник. - Зря привезли. "Морозко" - для Заполярья.
   - Нет, почему же, - возразила Людмила. - У нас "Смоленск".
   - "Смоленск"! - восхитился парень. - Н-не кисло! Который раз выезжаете?
   - Первый, - застенчиво, как гимназистка, призналась Людмила и потупила синие глазки.
   И Андрей, с неприязнью глядя на жука-бомбардира, ни с того, ни с сего друг вспомнил о Розанове и начал медленно заливаться краской.
   - Тогда давайте знакомиться, - голосом деревенского ухажера сказал он. - Игорь, фамилия Горощук, можно просто Игорь Валентинович. Я не гордый. Значит, так. Холодильник я вам отыщу. А за это абонирую у вас место в морозилочке, все равно вам покамест нечего класть, а у меня печенка по чужим квартирам мотается. Аккорданс? Аккорданс. И анкету сейчас нарисуем, какой разговор. Уот конверсэйшен?
   Он оглянулся, помахал рукой, подошел таможенник, и они заговорили по-английски так быстро, что уследить за их речью было невозможно. Андрей понял только то, что чиновник называл с неправильным ударением, получалось "Егор".
   - С холодильничком прокол, - сказал, наконец, Игорь. - Не приехал сегодня ваш "Смоленск", просил передать, что днями будет.
   - Как же мы?.. - закручинилась Людмила.
   - Ничего, недельку перекантуетесь, я семь месяцев, как птеродактиль, без холодильника жил. Что попало в клюв - тут же глотаю и на лету перевариваю. Главное - картоночку не потеряйте, без шереметьевской картоночки здесь ничего не докажете. Внутри-то, небось, болезная? Или что скоропортящееся? Не завоняет на всю Москву?
   - Колбаска там, копченая, - призналась Людмила.
   - А, копченая - тогда ничего. Капитально подготовились, молодцы. Игорь Горощук обращался к Ивану Петровичу, но отвечала вместо него Людмила. Иван Петрович, обескураженный неудачей с анкетами, виновато улыбался и молчал.
   - Дальше действуем так, - командовал Игорь. - Сгущенка при себе имеется? Баночку... нет, две баночки вот этому Ждону, - он показал на таможенника, - и тащите свои баулы на крыльцо. Ничего вскрывать не надо, это наш друг, - Игорь пожал чиновнику руку, - он знает, что мы контрабанды не возим. Тронулись!
   - Спаситель вы наш! - умиленно сказала Людмила.
   6
   Широко застекленный автофургон шустро бежал по извилистому шоссе среди пашен, огородов и растрепанных рощ. Ветер дул в раздвижные окна, горячий, как из печки, и, соответственно, пах сухой печной глиной. Пашни-огороды, разделенные кривыми межами, для пашен были слишком малы, для огородов - велики. Вдоль дороги стояли не дома, не сараи, даже не шалаши, а совершенно звериного вида жилища, кое-как собранные из обрезков ржавой жести, кусков картона, гнилых досок, дикого камня и сухого тростника. Темнолицые люди, одетые серые отрепья, стояли у обочины и глядели на проносившиеся мимо машины с таким жадным вниманием, как будто кого-то ждали. Они и не подозревали, что мимо них в высоком и узком, как карета, фургончике "Мазда" едет тот, ради кого они возникли из небытия... может быть, для того лишь возникли, чтобы тут же растаять в клубах рыжей пыли у него за спиной.
   - Это город, Батя? - вертя головой, спрашивала Анастасия. - Мы здесь будем жить?
   - Да сиди ты спокойно, - сам тревожась, отвечал он, - это так, бидонвили.
   - Ишь ты, бидонвили, - хмыкнул, не оборачиваясь, сидевший рядом с водителем Игорь Горощук. - Грамотных пиплов стали делать.
   За рулем был местный шофер, плутоватый парень по имени Филипп, на руке у него красовались советские часы, куртка на плечах, некогда красная, выгоревшая до белизны, была тоже нашего производства. Но от этого темнокожий Филипп казался еще чужеземнее. Игорь предупредил, что лицо этого парня надо хорошенько запомнить: он будет каждое утро возить Ивана Петровича в университетский кампус.
   - Машинки все одинаковые по городу бегают, упаси бог перепутать. Один наш заехал в запретную зону - и в двадцать четыре часа.
   - А мы на курсах пятерочку получили, - сообщила Людмила и погладила мужа по плечу.
   - Ох, мам-ма... - простонал Андрей, передернувшись, как от приступа зубной боли.
   И Горощук, словно впервые заметив его присутствие, обернулся и поглядел на него сквозь свои очки жука-бомбардира.
   - Что с тобой, любезный? - спросил он. - Живот?
   Андрей ничего не ответил. В левом углу рта у Игоря зубы были какие-то синие, как будто он ел чернику... только вряд ли черника водится в этих краях. Сосредоточившись на этой подробности, Андрей сумел удержаться и не покраснеть. С такими весельчаками, как Игорь, нужно ухо держать востро. Внутреннего времени у них достаточно, сами с собой они живут очень дружно, вот от безделья и начинаете перебор вариантов: отчего же это малец покраснел? На что отреагировал?! Ах, на живот? А что, интересно, такое у него с животом? И давай на все лады пробовать, кстати и некстати вставляя "живот, животик, животинка", и лукаво приглядываться... Что самое противное: поняв ход примитивной мысли, и в самом деле начинаешь дергаться и корчиться, реагируя на эти экзерсисы, то-то радость добровольному исследователю он готов скакать и петь, как ребенок...
   Впереди на зеленом откосе красными и желтыми цветами был выложен герб республики, неправдоподобно богатый среди лачуг. Машина нырнул в сырой туннель под гербом, выскочила с той стороны насыпи, и Игорь с гордостью иллюзиониста сказал:
   - А вот и наш хуторок.
   Косая дамба, оставшаяся позади, заслонила нищие пригороды, и перед щербатовцами открылся вид на каменистый полуостров, сплошь уставленный многоэтажными зданиями. Торцы и брандмауэры, ограждения балконов и лоджий были ярко раскрашены, меж домов пролегал прямые проспекты с зелеными разделительными полосами, обсаженные деревьями, которые буйно цвели красными и синими цветами. С трех сторон города глухо и грозно синел океан.
   Игорь Горощук снисходительно слушал, как новоприбывшие ахают, хают, допускают незрелые высказывания и оценки.
   - Но вы не обольщайтесь, друзья, - промолвил он, наконец, - все это так-ск, декорэйшен. Ресторан "Бристоль", кафе "Лонг-Айленд" - там кормят одной фасолью. Ноу фиш, ноу мит - ни рыбы, ни мяса. Вообще, господа, если вам сейчас, к примеру, захочется пообедать, то самый короткий путь - на самолет и обратно в Москву.
   Въехали в чащу высотных домов. Горощук, надо полагать, не впервые встречал новоприбывших, потому что у него были ухватки матерого экскурсовода.
   - Кинотеатр "Метро": кондиционированный воздух, прохладительные напитки "Амёбный" и "Нежные колики", вестерны, порнушки, бондиана, фильмы ужасов, в дальнейшем - высылка в двадцать четыре часа... Клуб "Маритимо": катание на яхтах, ночные рыбалки в открытом океане, очаровательные девушки, в дальнейшем - высылка в двадцать четыре часа... Дамский салон "Бонни": платья-балахоны в местном стиле, принимаются в оплату часы, фотоаппараты, продукты питания, в дальнейшем - высылка в двадцать четыре часа... Как видите, город предлагает вам широкий спектр удовольствий, и расплата за них - неотвратима. Как говорит т-щ Букреев...
   Но того, что говорит по этому поводу товарищ Букреев, новоприбывшие так и не узнали, потому что фургончик остановился у подножия красивого белого здания, на стене которого сияли золотые буквы "Отель "Ройял". Мама Люда, вытянув шею, зашевелила губами, и, чтобы предупредить недоразумение, Андрей быстро спросил:
   - Нас сюда поселяют?
   - Донт харри, - одернул его Игорь. - Не спеши. Всем сидеть на местах. Детей не выгуливать.
   Он вылез из кабины, озабоченно ссутулился и, заложив за спину руки, вошел в глубокий, отделанный светлым мрамором подъезд. Там, внутри, расхаживали важные, как бронзовые жуки, служители в ливреях с фалдами и золотыми галунами.
   - Ну, Ванюшка, - прошептала Людмила, - привез ты нас! Даже дух замирает!
   Андрей хотел выйти из фургона, но она зашипела на него:
   - Не слышал, что сказано?
   Игорь появился минут через десять. Беззаботно посвистывая, сунув руки в карманы мятых мальчишечьих штанов (на ногах у него были разношенные, как старые лапти, сандалии), он вразвалочку подошел к машине, постоял, глядя на переднее колесо. Затем сел в кабину и коротко сказал Филиппу:
   - Аут ов кэш. Не в кассу. Давай в "Эльдорадо".
   - "Эльдорадо", - медленно повторил Андрей. - "Эльдорадо"!
   Что поделаешь, - непонятно сказал Горощук. - В "Эльдорадо" тоже люди живут. Я-то, правда, начинал с "Дакоты", но тогда было проще, через три дня квартиру дали, в ней себя и держу...
   Но ведь нам рано или поздно тоже дадут? - спросила Людмила.
   - Да уж тут уж как уж, - уклончиво ответил Горощук.
   - А здесь номеров нет? - робко спросил его Иван Петрович. Это был первый вопрос, который он задал коллеге: все переживал свой конфуз в аэропорту.
   - Есть, да не про нашу честь, - весело ответил Игорь. - Это ж отель "четыре звезды", весь забит фирмачами с дикого Запада, на нас тут и смотреть не хотят. Голову надо иметь сюда ехать.
   - Откуда ж мы знали? - возмутилась Людмила.
   - Да я не про вас, - сказал Игорь. - Есть такие мастера быстрых решений. Квик-трикеры, чтоб им так жить.
   Загадочная гостиница "Эльдорадо" понравилась Андрею даже больше, чем солидный "Ройял": балконы и балкончики, веранды и верандочки уступами, жаль только, что штукатурка на углах повыщербилась и стены оплесневели.
   - Хорошо, "Смоленска" с вами нет, - сказал Игорь, вылезая. Тут с этим строго. Сперва выходят багаж посмотреть, а потом уж решают. Номерочки у них тесные, с большим багажом могут и не взять.
   - Ох, скорее бы, - вздохнула Людмила. - Нам уже все равно. На этот раз ждали до осатанения долго. Филипп поставил маши в тень, но солнце отсвечивало от асфальта и, попадая в глаза, выедал их, как соляная кислота. Краски вокруг стали блекнуть, сперва до побелели, как будто сделаны были из пиленого сахара, потом стали таять в горячем воздухе, струясь и распускаясь, словно в пустом кипятке, а после и вовсе исчезли, перестали быть видимы, все стало матово-белым, и на этом фоне вспыхивали и гасли угольно-красные и огненно-черные пятна, которые в нормальных условиях человек может увидеть, лишь надавливая на глазные яблоки пальцами.