Страница:
Она казалась настолько же ранимой и беззащитной, насколько Элеонора, с ее рыжими кудряшками и вздернутым носиком, – решительной и боевой.
– Вздор! – прервала свою подругу Элеонора. – Оставь эти буржуазные любезности, у нас есть дела поважнее!
– Милые дамы, на борту «Бейкер-стрит» существует жесткое правило: никаких важных дел до завтрака! – сказал Холмс, входя в гостиную, где я наслаждался обществом двух столь юных и очаровательных особ. Тон его был преувеличенно серьезен, но глаза искрились весельем. – Кстати, а что у нас на завтрак?
– Омлет! И блинчики с джемом! – обрубила безжалостно мисс Хадсон.
Я содрогнулся.
Как однажды деликатно выразился мой проницательный друг: «Наша юная мисс Хадсон, в отличие от своей достопочтенной бабушки, куда более приятна для глаза, чем ее стряпня – для желудка». И если овсянку ей еще удавалось иногда сварить вполне пристойную, то всё, что требовало чуть большего кулинарного мастерства, в том числе взбивания или поджаривания, выходило совершенно несъедобным. Все наши с Холмсом робкие попытки нанять кухарку встречали со стороны юной суфражистки полный негодования отпор – кухонное рабство мисс Хадсон почитала постыдным и совершенно неприемлемым для любой здравомыслящей женщины и не собиралась принимать участие в порабощении еще одной несчастной.
Иногда, сжалившись над нашими желудками (или же слишком увлеченная делами подруг по движению, что будет вернее), мисс Хадсон заказывала еду в ресторанчике на углу у причалов; там готовили очень достойно, особенно столь ценимый Холмсом татарский бифштекс. Но сегодня, похоже, на такую удачу рассчитывать не приходилось – мисс Хадсон всё еще дулась на моего друга.
В полном молчании мы прошли в столовую.
Усевшись на свое место, я с понятным трепетом заглянул в тарелку – и был приятно поражен, не обнаружив там ни торчащих из клейкой субстанции осколков скорлупы, ни спекшейся до состояния угля пластинки бекона. Над тарелкой возвышалась аппетитно выглядящая и пахнущая не менее привлекательно пористая масса, более всего напоминающая великолепный омлет – как по цвету и запаху, так и по вкусу, в чем я не преминул немедленно убедиться.
Блинчики тоже оказались выше всяческих похвал. Даже Холмс, вкусы которого последнее время носили несколько специфический характер, отдал им должное. Я уже собирался озвучить свое восхищение столь разительным успехом Элеоноры в этой области, но меня опередил Холмс, в изысканных выражениях превознеся кулинарное искусство мисс Джейн.
Мисс Джейн снова мило покраснела и потупилась. Элеонора фыркнула и заявила, что убитое над плитой время Джейн могла бы потратить с куда большей пользой – как для себя, так и для общества.
Ну конечно же! Этим великолепным завтраком мы были обязаны именно ей, маленькой мисс Джейн!
Моё восхищение этой прекрасной юной девушкой сделалось просто безграничным – особенно после того, как она тихонько возразила мисс Хадсон, что вовсе не считает обременительным приготовление завтрака для такой приятной компании. Глаз она при этом не поднимала и говорила негромко, но сразу же делалось ясно, что эта хрупкая девочка не так слаба и беззащитна, как могло показаться на первый взгляд. Может быть, виновата старческая сентиментальность или же эйфория, в которую я впал после вкусного завтрака, но на какой-то миг подруга нашей взбалмошной Элеоноры показалась мне живым воплощением Великобритании. Такая же скромно одетая и неприметная, хрупкая и беззащитная снаружи, но хранящую глубоко внутри несгибаемый стержень.
К тому же она не стала охать и вскрикивать, когда во время завтрака заметила мою механистическую руку – признаюсь, я специально несколько раз менял заключенные в ней приборы, чтобы немного поразвлечься. Но юная леди повела себя в высшей степени достойно – только слегка расширила глаза в самом начале, а потом уже не обращала ни малейшего внимания и даже не вздрогнула, когда я, передавая солонку, нарочно коснулся ее запястья отполированным медным суставом. Вот что значит настоящая англичанка! Даже наше безумное и безбожное время неспособно испортить такую выдержку.
– Верите ли вы в проклятия, мистер Холмс? – спросила мисс Джейн, когда все мы уютно устроились и приготовились слушать ее историю.
Вопрос прозвучал настолько нелепо, что я с трудом удержался от смеха. Но для нашей гостьи ответ Холмса, похоже, был крайне важен – лицо ее оставалось совершенно серьезным и напряженным. Она даже подалась вперед всем телом, впившись в Холмса своими удивительными голубыми глазами. Боже, как она была хороша в эту минуту, у меня даже защемило в груди! Я не мог понять, почему она напоминает мне мою покойную жену, да будет земля ей пухом, ведь внешнего сходства между ними не было. Но, услышав сдержанное напряжение в голосе и увидев эти удивительные глаза, сверкающие внутренним огнем, я понял: вот оно!
В Джейн горело то же самое неукротимое внутреннее пламя, что и в моей горячо любимой Мэри. Редкое качество, которое только и может сделать женщину истинно прекрасной.
Поэтому я вовсе не удивился, что мой друг ответил юной особе со всей серьезностью и честностью, на которую был способен:
– Нет, сударыня, я не верю в силу проклятий. Но я верю в зло, которое одни люди могут причинить другим, в том числе и при помощи слов.
Джейн вздохнула с видимым облегчением и немного расслабилась.
– Рада это слышать, сэр. Я тоже не верю. Во всяком случае, не верила до последнего времени. Но с недавних пор вокруг меня начали твориться странные вещи, и они не то чтобы поколебали мое неверие, но…
– Но заставили вас бежать из уютного сельского дома, где вы пытались забыть печальные обстоятельства, при которых покинули Лондон около полугода назад, недоучившись. Полагаю, он был вашим женихом? Примите мои искренние соболезнования.
Голубые глаза Джейн стали еще больше, рот округлился в удивлении, а потом девушка нервно рассмеялась.
– Пэт говорила мне, что вы просто волшебник! Но я даже подумать не могла…
– Не называй меня этим глупым именем! – оборвала подругу мисс Хадсон. – Оно мне разонравилось.
Но Джейн словно и не заметила грубой выходки нашей очаровательной секретарши, продолжая во все глаза глядеть на Холмса с восторженным удивлением. Слегка тронутая золотистым загаром кожа ее порозовела, глаза блестели.
– А что вы еще можете обо мне сказать?
– Не слишком много, – мой друг явно наслаждался произведенным эффектом. – Вы любите возиться в саду и с некоторых пор больше не любите шумных компаний. Вы долгое время жили в Лондоне, были студенткой, но защититься не успели. Хотя и сейчас не оставляете своих занятий, но вряд ли помышляете о возобновлении обучения. У ваших соседей много детей, которых вы балуете. А еще у вас случилось что-то настолько серьезное, что вы уехали в Лондон, бросив любимую кошку.
Мисс Хадсон фыркнула. Джейн же по-прежнему не отрывала от Холмса пораженного взгляда.
– Всё так и есть, – сказала она. – Но как вы догадались?
– Ваше платье простое и удобное, а такой здоровый цвет лица можно приобрести только при ежедневной работе на свежем воздухе – в саду или огороде, но никак не в нашем продымленном и погруженном в постоянные туманы городе. Значит, сейчас вы живете в деревне и подолгу работаете в саду. Однако выговор у вас чистый, речь правильная – значит, образование вами было получено. В прихожей я заметил вашу сумочку – она элегантная, хорошей кожи, но при этом слишком крупная для дамского ридикюля, в котором есть место лишь для веера и пудреницы. Ваша же сумка более вместительная, но при этом вовсе не напоминает те ужасные бесформенные мешки с ручками, в которых кухарки таскают продукты с рынка, а почтенные домохозяйки хранят многочисленный женский хлам. К тому же кожа на сумке в некоторых местах слегка растянута, словно в ней долгое время носили крупный прямоугольный предмет. Если у вас нет привычки таскать в сумочке камни из лондонской мостовой, то я осмелюсь предположить, что предметом этим могли быть книги из университетской библиотеки – по размеру философские трактаты как раз подходят. Но девушка ваших лет вряд ли будет читать подобные произведения ради собственного удовольствия – значит, вы были студенткой.
– Поразительно! Как, оказывается, много может сказать обычная дамская сумочка!
– Ну, ваши перчатки не менее болтливы – они совершенно не подходят к вашему платью, но зато великолепно гармонируют с сумочкой. Тот же тонкий стиль и высокое качество. Такие застежки со стеклярусом были популярны около восьми месяцев назад, если я не ошибаюсь. Значит, в то время вы следили за модой и старались выглядеть как можно привлекательней. Это указывает на романтическую историю. С несчастливым финалом – поскольку я не вижу на вашем пальце кольца, зато вижу следы от траурного крепа на шляпке. Вы его отпороли совсем недавно и не очень тщательно – местами остались нитки. Полагаю, перед самым приездом в город – вам просто не хотелось навязчивого сочувствия незнакомцев.
С кошкой и детьми всё еще проще: волоски на вашем платье почти незаметны, но их слишком много для случайных игр со зверьком. Кошка явно проводит с вами большую часть времени; согласитесь, так не поступают с нелюбимым домашним питомцем. А из вашего левого кармана торчит уголок конфетной обертки, – судя по трем видным мне буквам и цвету, это дешевые леденцы, которые обожают дети. Значит, можно с уверенностью предположить, что или вы сладкоежка, или же у ваших соседей есть дети, которых вы балуете. Но для сладкоежки у вас слишком хорошие зубы. Итак, что же заставило вас бросить любимую кошку и оставить детей без сладкого?
– Мисси умерла. А дети теперь меня боятся, – сказала Джейн грустно и быстро вздохнула. – Это из-за проклятия… Но давайте я расскажу вам всё по порядку.
Вы совершенно правы – год назад у меня был жених. Его звали Джон, Джон Мэверик, самый лучший мужчина, который только рождался под этим небом. Джон и Джейн… Он смеялся и повторял, что мы обязательно будем счастливы. Он был не такой, как большинство мужчин, и его вовсе не раздражало то, что я учусь. Он сам собирался поступать, искал репетитора, а мне нужна была подработка – так мы и встретились. У него был дом в Боскомской долине, собственный дом. Вернее, полдома, но в Лондоне я вынуждена была ютиться в дядиной квартире, где у меня не было даже собственной гардеробной – я делила ее с тремя кузинами! Так что эти полдома казались мне каким-то волшебным замком. Мы собирались переехать туда на все лето, сразу после венчания. Мы уже все распланировали… И тут эти волнения в Алиенской резервации… Казалось бы, какое они имеют отношение к нам, но надо было знать моего Джона… Набирали добровольцев, и он, конечно же, записался одним из первых. Он был храбрым, мой Джон, и вечно лез в первые ряды.
Он не вернулся.
Я даже не знаю, как он погиб, – пришло лишь коротенькое официальное письмо с уведомлением, и то не мне – на адрес его квартирной хозяйки. Добрая женщина не хотела мне ничего говорить, но я всё поняла по ее лицу – я заходила к ней почти каждый день. Я поверила сразу: к тому времени я уже чувствовала, что моего Джона больше нет, письмо оказалось лишь подтверждением.
Я больше не могла оставаться в Лондоне: этот город помнил нас двоих, Джона и Джейн, которые были счастливы. Я не могла больше посещать лекции, на которые он никогда не придет, не могла читать книги, которые он никогда не откроет. Не знаю, куда бы я уехала – мне было всё равно, лишь бы сбежать подальше! Но тут меня нашел поверенный моего Джона, мистер Брэдли из адвокатской конторы «Брэдли и сын». И внезапно оказалось, что я вполне обеспеченная женщина, а главное, мне есть куда бежать – Джон оставил мне небольшую ренту и ту самую половину дома, в которой мы собирались жить летом…
– Ха! – воскликнула мисс Хадсон и по-хозяйски положила изящную руку на плечико Джейн. – Мужчины! Они всегда стремятся закрепостить женщину, привязать ее к дому и кухне! Даже после смерти. Мужчины – ужасные собственники!
Если Джейн и были неприятны слова подруги, то она ничем этого не выдала и продолжала рассказ, уже не прерываясь.
– Понимаете, мистер Холмс, тот дом знал Джона, но нас двоих он не знал, и это был мой единственный шанс еще немного побыть с моим любимым. Я не могла отказаться! И в тот же вечер купила билет на поезд в Боскомскую долину. Вот так я и оказалась в «Ивовой хижине» и познакомилась с двоюродным братом моего Джона и его семьей.
Дом оказался огромным – трехэтажный особняк с флигелями и пристройками, окруженный заброшенным садом, с которым совершенно не справлялся пожилой садовник. Вы правы, я полюбила возиться в саду и много времени провела именно там. Как раз в саду я и встретила ту цыганку… Но не буду забегать вперед, я ведь еще не рассказала вам о брате моего Джона и его семье.
Они замечательные люди, Берт и его жена Алисия, у них четверо совершенно очаровательных детей. Еще в доме живут отец Берта – дядя моего Джона – Эшли и пара каких-то старых тетушек, но с ними я почти не общалась. Дом действительно разделен на две половины еще во времена эксцентричного дедушки Джона, и все проходы между восточным и западным крылом были заколочены или даже заложены кирпичной кладкой тогда же. Мы с Бертом сразу же пришли к согласию в том, что это не дело. Он понимал, как неуютно мне будет одной в огромном пустом здании, и был настолько любезен и предусмотрителен, что еще до моего приезда разобрал часть заложенных проходов, и из крыла в крыло теперь можно пройти не только через сад.
Да, все там оказались очень приятными людьми: и Берт с Алисией, и дядя Эшли… Не без странностей, конечно, но у кого их нет? Они очень хорошо ко мне отнеслись, а я ведь была для них совершенно незнакомым человеком, мы обменялись разве что парой писем. Но они приняли во мне живое участие, сочувствовали, пытались развлечь. Расспрашивали о дальнейших планах, не собираюсь ли я продолжить учебу и вернуться в Лондон, предлагали помощь и даже деньги. Но я тогда была совершенно разбита и не хотела ничего, только побыть одной, и они, проявив понимание, оставили меня в покое.
Когда я с ними знакомилась, произошла неловкая ситуация: я приняла Берта за дядю Эшли и была просто поражена, осознав, что ошиблась, – брат моего Джона действительно выглядит старше собственного отца! Но оказалось, что это последствия полученного им ранения: он потерял здоровье во время службы, надышавшись какой-то военной гадости. И теперь он совершенно лыс, сгорблен и лицо его покрыто морщинами, как у дряхлого старца. К тому же ему постоянно приходится принимать укрепительные микстуры; ими пропахла вся восточная половина дома, и, к своему стыду, я не очень любила там бывать. А вот дети любили играть в моем крыле, и еще там обитала Мисси.
Очаровательнейшее существо! Поначалу она отнеслась настороженно к моему вторжению во владения, которые считала своими, но потом мы подружились и действительно много времени проводили вместе – тут вы тоже угадали, мистер Холмс. Если я работала в саду, Мисси располагалась рядом, греясь на солнышке; если же погода была дождливая, я читала у окна в гостиной, а Мисси пристраивалась у меня на коленях.
Она была со мной, когда мы встретили ту цыганку. Бедная Мисси…
Это случилось утром в начале июня. Я срезала розы для букета с куста у самой изгороди, когда со стороны дороги меня окликнул женский голос. Живая изгородь в «Ивовой хижине» невысокая, по грудь, и, распрямившись, я увидела женщину в цыганском наряде.
Она стояла в каких-то пяти-шести ярдах и пристально смотрела на меня поверх изгороди. Обычная цыганка, укутанная в несколько разноцветных платков, несмотря на то, что день был довольно жаркий, позванивающая монистами и невероятно грязная, как и все они. Цыгане не были редкостью в тех краях: Алисия говорила, что рядом расположился табор; я часто видела их на дороге, бредущих то в одну, то в другую сторону, крикливых, как птицы, замотанных в яркие тряпки и обвешанных полуголыми ребятишками. Они часто просили у нас еды или мелких монет и предлагали погадать, но вели себя мирно, я никогда не испытывала перед ними страха. Тем удивительнее, что эта цыганка напугала меня до дрожи.
Может быть, дело было в том, что она была без детей и ничего не просила? Или в ее пристальном взгляде? Не знаю. Но мне сделалось очень страшно, несмотря на яркий солнечный день и то, что я была в саду не одна – пожилой садовник как раз подстригал изгородь неподалеку и обернулся к нам, заинтересованный.
Пытаясь справиться с собой, я кликнула мальчишку и велела принести молока и хлеба, а также пирог, оставшийся от завтрака. Цыганка же подошла вплотную к разделяющим нас кустам, посмотрела куда-то поверх моей головы, заулыбалась и сказала, что даже гадать мне не станет – она и так видит мою судьбу.
Она действительно многое обо мне знала: про трагическую гибель Джона и мою учебу в Лондоне… Не считайте меня дурочкой, мистер Холмс – я ни на секунду не поверила, что всё это она вычитала в облаках надо мной! Полагаю, по деревне ходило немало сплетен о нашем семействе, а цыгане умеют не только болтать. Поэтому ее необычное гадание не вызвало у меня никаких иных реакций, кроме веселья. Теперь, болтая обычные благоглупости, она уже больше не казалась мне загадочной и пугающей, как вначале. Обычная попрошайка, которая явно хочет стрясти побольше, а потому и не просит мелочи. А тут она еще начала нести всякую чушь о том, что мне надо обязательно вернуться в Лондон, что нельзя такой девушке хоронить себя в глуши, а в большом городе меня ждет такая же большая любовь и прекрасное будущее…
Помню, я даже рассмеялась, настолько нелепо всё это звучало. И сообщила, что не собираюсь покидать дом, в котором наконец-то обрела покой. Тут как раз принесли узелок с кухни, и я отвернулась, считая разговор законченным и собираясь идти в дом, поскольку день был достаточно жарким и срезанные розы нуждались в воде.
И вот тогда она и крикнула мне в спину, что надо мною висит проклятие.
Что-то в ее голосе заставило меня обернуться и прислушаться к ее почти бессвязным крикам. Она была бледной и очень злой, сильно жестикулировала – и на этот раз, кажется, не пыталась обмануть.
Она кричала, что я проклята, что в этом доме мне жить нельзя, что мне надо скорее бежать отсюда. А если я останусь – то умру и умрут все, кто будет рядом со мной. Она кричала, что мои безвестные предки были прокляты самой землей и только камень города способен оградить меня от этого проклятья, да и то не до конца, потому что Джон тоже мог бы жить, если бы не встретил меня. А потом она убежала, даже не взяв узелок с едой, чем напугала меня больше, нежели всеми своими воплями.
Я девушка здравомыслящая, мистер Шерлок Холмс. И потому не придала особого значения этому происшествию, хотя оно и оставило в моей душе неприятный осадок. Особенно последние ее слова… Несколько дней я даже не выходила в сад, опасаясь новой встречи, но потом окончательно убедила себя, что всё это глупости. К тому же Алисия, обнаружив мое внезапное домоседство, пыталась вызнать причины, а рассказывать ей о неприятном разговоре мне не хотелось. Тем более что ее муж отличался излишним суеверием и постоянно рассказывал за обедом про те или иные пророчества, оказавшиеся истинными, и с моей стороны было бы глупо давать дополнительную пищу для уже надоевших мне разговоров.
Июнь и половина июля прошли спокойно, я уже почти забыла про тот скверный инцидент, но тут случилась первая неприятность: погиб мой любимый розовый куст – «Королева Виктория». Знаете, такие насыщенно-алые цветы с тоненькой черной бахромкой и более светлыми прожилками? Это сейчас, в сравнении с дальнейшими событиями, я говорю «неприятность», а тогда происшедшее показалось мне страшным несчастьем. Это ведь был мой любимый куст, я знала на нем каждую веточку, каждый бутончик; знала, когда который распустится; утром еще до завтрака бежала проведать, словно старого друга…
Он сгорел за два дня, словно пожираемый изнутри каким-то невидимым пламенем, и я ничего не могла поделать, и старый садовник только чесал в затылке, говоря, что никогда такого не видел. Листья скукожились и почернели, веточки покрылись белесым налетом, похожим на воск, а вместо прекрасных цветов остался лишь скверно пахнущий пепел. Видя такое дело, садовник предпочел выкопать умерший куст вместе с землей, вывезти на задний двор и там сжечь, опасаясь, что в противном случае зараза может перекинуться на остальные растения.
Помнится, я проплакала несколько дней.
Вы можете счесть меня бесчувственной, сэр, – я не плакала, когда умер мой Джон, а над глупым розовым кустом рыдала, как ненормальная. Алисия пыталась меня успокоить, а Берт был мрачен и ворчал, что это только первая ласточка. Каким-то образом он узнал про слова той цыганки – наверное, рассказала бывающая в деревне кухарка, известная на всю округу сплетница. Мне были неприятны эти разговоры, тем более что дети, раньше чуть ли не каждый день приходившие поиграть в мое крыло, теперь сторонились меня, а Памела, самая младшенькая, любительница конфет, теперь при случайных встречах разражалась слезами и убегала.
Я снова начала бо́льшую часть времени проводить в саду, не столько работая, сколько прячась. Так прошел еще один месяц.
А в августе заболела Мисси…
Я не сразу забеспокоилась, когда она пропала: Мисси – кошка вполне самостоятельная, уходила по своим надобностям, когда хотела, и могла не возвращаться, пока не нагуляется. Но обычно ее отлучки не длились более пары дней, а если такое и случалось, то она всегда находила время проведать если не меня, то свою любимую мисочку с молоком. А тут мисочка оставалась нетронутой уже третий день, хотя я утром и вечером наполняла ее свежим молоком, и я начала волноваться.
А потом ее обнаружил садовник – и прибежал за мной, поскольку с Мисси было явно что-то не то и он побоялся к ней приближаться. И я поспешила за ним, как была, в клеенчатом фартуке и грубых садовых перчатках: я тогда как раз пыталась придать подобающую форму разросшемуся сверх всякой меры кусту шиповника на центральной аллее.
Мисси лежала в сухой канавке и выглядела ужасно: пушистая и густая ранее шерсть слезала с нее клочьями, обнажая покрытую струпьями кожу, ее трясли непрерывные судороги, изо рта шла кровь. Садовник кричал, чтобы я не трогала ее, поскольку это может быть заразно, но я не могла оставить бедную Мисси в таком плачевном положении. Я перенесла ее в пустующий флигель, устроила поудобнее на меховой лежанке и послала мальчишку в деревню за доктором. Сама же попыталась напоить несчастную молоком, зная, что молоко помогает при многих болезнях и отравлениях. Но Мисси была настолько слаба, что не могла даже пить. Ее трясло, дыхание было тяжелым и прерывистым, иногда она начинала рычать или плакать, один раз даже попыталась меня укусить, но не смогла пробить зубами жесткую садовую перчатку, которую я так и не успела снять.
И тут как раз пришел доктор.
Мальчишка всё перепутал и привел обычного доктора, а не ветеринара. Узнав, что его вызвали к кошке, доктор пришел в крайнее негодование, но тройная оплата визита примирила его с необычной пациенткой – я понимала, что спасти Мисси может только чудо и ждать прибытия другого врача нельзя. Впрочем, доктор ничем не смог помочь, да и никто бы не смог, наверное. Мисси умерла у него на руках, прямо во время осмотра вдруг сильно вытянувшись и окостенев в считанные секунды. Шерсть к тому времени с нее слезла практически полностью, лысый трупик выглядел ужасно, но почему-то сильно заинтересовал нашего доктора. Он говорил, что никогда не видел столь быстрого трупного окоченения, и хотел произвести вскрытие. Обещал отказаться от платы за вызов, если только я позволю ему забрать труп несчастной кошки с собой. Я не могла допустить подобного издевательства над телом моей бедной подруги, доктор настаивал и уже даже начал сам предлагать мне деньги. Возможно, он чувствовал мою слабость – мне было плохо, хотелось поскорее остаться одной и оплакать несчастную Мисси, – потому и был таким настойчивым. Не знаю, чем бы всё это кончилось, но тут во флигель заглянул Берт и, узнав причину спора, принял мою сторону и быстро выпроводил назойливого доктора.
Я была слишком слаба и решила отложить похороны Мисси до следующего утра. Оставила ее тельце там же, на меховой подстилке во флигеле. Никогда не прощу себе этой слабости, обернувшейся для моей четвероногой подруги посмертным надругательством.
Утром, когда я, прихватив шляпную картонку, которая должна была послужить бедному животному последним пристанищем, заглянула во флигель, Мисси там уже не было. Обежав весь сад, я обнаружила части ее тела на подъездной дорожке – кто-то обезглавил и выпотрошил несчастную, а тело разрубил на несколько кусков, да еще и облил керосином. Хорошо, что я ранняя пташка: наткнись на это безобразие кухарка – и разговоров хватило бы на пару месяцев. Поэтому я поспешила собрать останки несчастной кошки в коробку из-под шляпки и похоронить под кустом сирени на клумбе под нашим окном. Я надеялась, что ей там понравится, – во всяком случае, при жизни она любила греться на этой клумбе.
– Вздор! – прервала свою подругу Элеонора. – Оставь эти буржуазные любезности, у нас есть дела поважнее!
– Милые дамы, на борту «Бейкер-стрит» существует жесткое правило: никаких важных дел до завтрака! – сказал Холмс, входя в гостиную, где я наслаждался обществом двух столь юных и очаровательных особ. Тон его был преувеличенно серьезен, но глаза искрились весельем. – Кстати, а что у нас на завтрак?
– Омлет! И блинчики с джемом! – обрубила безжалостно мисс Хадсон.
Я содрогнулся.
Как однажды деликатно выразился мой проницательный друг: «Наша юная мисс Хадсон, в отличие от своей достопочтенной бабушки, куда более приятна для глаза, чем ее стряпня – для желудка». И если овсянку ей еще удавалось иногда сварить вполне пристойную, то всё, что требовало чуть большего кулинарного мастерства, в том числе взбивания или поджаривания, выходило совершенно несъедобным. Все наши с Холмсом робкие попытки нанять кухарку встречали со стороны юной суфражистки полный негодования отпор – кухонное рабство мисс Хадсон почитала постыдным и совершенно неприемлемым для любой здравомыслящей женщины и не собиралась принимать участие в порабощении еще одной несчастной.
Иногда, сжалившись над нашими желудками (или же слишком увлеченная делами подруг по движению, что будет вернее), мисс Хадсон заказывала еду в ресторанчике на углу у причалов; там готовили очень достойно, особенно столь ценимый Холмсом татарский бифштекс. Но сегодня, похоже, на такую удачу рассчитывать не приходилось – мисс Хадсон всё еще дулась на моего друга.
В полном молчании мы прошли в столовую.
Усевшись на свое место, я с понятным трепетом заглянул в тарелку – и был приятно поражен, не обнаружив там ни торчащих из клейкой субстанции осколков скорлупы, ни спекшейся до состояния угля пластинки бекона. Над тарелкой возвышалась аппетитно выглядящая и пахнущая не менее привлекательно пористая масса, более всего напоминающая великолепный омлет – как по цвету и запаху, так и по вкусу, в чем я не преминул немедленно убедиться.
Блинчики тоже оказались выше всяческих похвал. Даже Холмс, вкусы которого последнее время носили несколько специфический характер, отдал им должное. Я уже собирался озвучить свое восхищение столь разительным успехом Элеоноры в этой области, но меня опередил Холмс, в изысканных выражениях превознеся кулинарное искусство мисс Джейн.
Мисс Джейн снова мило покраснела и потупилась. Элеонора фыркнула и заявила, что убитое над плитой время Джейн могла бы потратить с куда большей пользой – как для себя, так и для общества.
Ну конечно же! Этим великолепным завтраком мы были обязаны именно ей, маленькой мисс Джейн!
Моё восхищение этой прекрасной юной девушкой сделалось просто безграничным – особенно после того, как она тихонько возразила мисс Хадсон, что вовсе не считает обременительным приготовление завтрака для такой приятной компании. Глаз она при этом не поднимала и говорила негромко, но сразу же делалось ясно, что эта хрупкая девочка не так слаба и беззащитна, как могло показаться на первый взгляд. Может быть, виновата старческая сентиментальность или же эйфория, в которую я впал после вкусного завтрака, но на какой-то миг подруга нашей взбалмошной Элеоноры показалась мне живым воплощением Великобритании. Такая же скромно одетая и неприметная, хрупкая и беззащитная снаружи, но хранящую глубоко внутри несгибаемый стержень.
К тому же она не стала охать и вскрикивать, когда во время завтрака заметила мою механистическую руку – признаюсь, я специально несколько раз менял заключенные в ней приборы, чтобы немного поразвлечься. Но юная леди повела себя в высшей степени достойно – только слегка расширила глаза в самом начале, а потом уже не обращала ни малейшего внимания и даже не вздрогнула, когда я, передавая солонку, нарочно коснулся ее запястья отполированным медным суставом. Вот что значит настоящая англичанка! Даже наше безумное и безбожное время неспособно испортить такую выдержку.
* * *
После завтрака мы снова вернулись в гостиную. Холмс расположился в своем любимом кресле, я же пристроился на неудобном диванчике у окна, уступив свое кресло прелестной гостье, куда та не без изящества и поместилась. Элеонора пристроилась рядом, с независимым видом присев на обтянутый кожей подлокотник.– Верите ли вы в проклятия, мистер Холмс? – спросила мисс Джейн, когда все мы уютно устроились и приготовились слушать ее историю.
Вопрос прозвучал настолько нелепо, что я с трудом удержался от смеха. Но для нашей гостьи ответ Холмса, похоже, был крайне важен – лицо ее оставалось совершенно серьезным и напряженным. Она даже подалась вперед всем телом, впившись в Холмса своими удивительными голубыми глазами. Боже, как она была хороша в эту минуту, у меня даже защемило в груди! Я не мог понять, почему она напоминает мне мою покойную жену, да будет земля ей пухом, ведь внешнего сходства между ними не было. Но, услышав сдержанное напряжение в голосе и увидев эти удивительные глаза, сверкающие внутренним огнем, я понял: вот оно!
В Джейн горело то же самое неукротимое внутреннее пламя, что и в моей горячо любимой Мэри. Редкое качество, которое только и может сделать женщину истинно прекрасной.
Поэтому я вовсе не удивился, что мой друг ответил юной особе со всей серьезностью и честностью, на которую был способен:
– Нет, сударыня, я не верю в силу проклятий. Но я верю в зло, которое одни люди могут причинить другим, в том числе и при помощи слов.
Джейн вздохнула с видимым облегчением и немного расслабилась.
– Рада это слышать, сэр. Я тоже не верю. Во всяком случае, не верила до последнего времени. Но с недавних пор вокруг меня начали твориться странные вещи, и они не то чтобы поколебали мое неверие, но…
– Но заставили вас бежать из уютного сельского дома, где вы пытались забыть печальные обстоятельства, при которых покинули Лондон около полугода назад, недоучившись. Полагаю, он был вашим женихом? Примите мои искренние соболезнования.
Голубые глаза Джейн стали еще больше, рот округлился в удивлении, а потом девушка нервно рассмеялась.
– Пэт говорила мне, что вы просто волшебник! Но я даже подумать не могла…
– Не называй меня этим глупым именем! – оборвала подругу мисс Хадсон. – Оно мне разонравилось.
Но Джейн словно и не заметила грубой выходки нашей очаровательной секретарши, продолжая во все глаза глядеть на Холмса с восторженным удивлением. Слегка тронутая золотистым загаром кожа ее порозовела, глаза блестели.
– А что вы еще можете обо мне сказать?
– Не слишком много, – мой друг явно наслаждался произведенным эффектом. – Вы любите возиться в саду и с некоторых пор больше не любите шумных компаний. Вы долгое время жили в Лондоне, были студенткой, но защититься не успели. Хотя и сейчас не оставляете своих занятий, но вряд ли помышляете о возобновлении обучения. У ваших соседей много детей, которых вы балуете. А еще у вас случилось что-то настолько серьезное, что вы уехали в Лондон, бросив любимую кошку.
Мисс Хадсон фыркнула. Джейн же по-прежнему не отрывала от Холмса пораженного взгляда.
– Всё так и есть, – сказала она. – Но как вы догадались?
– Ваше платье простое и удобное, а такой здоровый цвет лица можно приобрести только при ежедневной работе на свежем воздухе – в саду или огороде, но никак не в нашем продымленном и погруженном в постоянные туманы городе. Значит, сейчас вы живете в деревне и подолгу работаете в саду. Однако выговор у вас чистый, речь правильная – значит, образование вами было получено. В прихожей я заметил вашу сумочку – она элегантная, хорошей кожи, но при этом слишком крупная для дамского ридикюля, в котором есть место лишь для веера и пудреницы. Ваша же сумка более вместительная, но при этом вовсе не напоминает те ужасные бесформенные мешки с ручками, в которых кухарки таскают продукты с рынка, а почтенные домохозяйки хранят многочисленный женский хлам. К тому же кожа на сумке в некоторых местах слегка растянута, словно в ней долгое время носили крупный прямоугольный предмет. Если у вас нет привычки таскать в сумочке камни из лондонской мостовой, то я осмелюсь предположить, что предметом этим могли быть книги из университетской библиотеки – по размеру философские трактаты как раз подходят. Но девушка ваших лет вряд ли будет читать подобные произведения ради собственного удовольствия – значит, вы были студенткой.
– Поразительно! Как, оказывается, много может сказать обычная дамская сумочка!
– Ну, ваши перчатки не менее болтливы – они совершенно не подходят к вашему платью, но зато великолепно гармонируют с сумочкой. Тот же тонкий стиль и высокое качество. Такие застежки со стеклярусом были популярны около восьми месяцев назад, если я не ошибаюсь. Значит, в то время вы следили за модой и старались выглядеть как можно привлекательней. Это указывает на романтическую историю. С несчастливым финалом – поскольку я не вижу на вашем пальце кольца, зато вижу следы от траурного крепа на шляпке. Вы его отпороли совсем недавно и не очень тщательно – местами остались нитки. Полагаю, перед самым приездом в город – вам просто не хотелось навязчивого сочувствия незнакомцев.
С кошкой и детьми всё еще проще: волоски на вашем платье почти незаметны, но их слишком много для случайных игр со зверьком. Кошка явно проводит с вами большую часть времени; согласитесь, так не поступают с нелюбимым домашним питомцем. А из вашего левого кармана торчит уголок конфетной обертки, – судя по трем видным мне буквам и цвету, это дешевые леденцы, которые обожают дети. Значит, можно с уверенностью предположить, что или вы сладкоежка, или же у ваших соседей есть дети, которых вы балуете. Но для сладкоежки у вас слишком хорошие зубы. Итак, что же заставило вас бросить любимую кошку и оставить детей без сладкого?
– Мисси умерла. А дети теперь меня боятся, – сказала Джейн грустно и быстро вздохнула. – Это из-за проклятия… Но давайте я расскажу вам всё по порядку.
Вы совершенно правы – год назад у меня был жених. Его звали Джон, Джон Мэверик, самый лучший мужчина, который только рождался под этим небом. Джон и Джейн… Он смеялся и повторял, что мы обязательно будем счастливы. Он был не такой, как большинство мужчин, и его вовсе не раздражало то, что я учусь. Он сам собирался поступать, искал репетитора, а мне нужна была подработка – так мы и встретились. У него был дом в Боскомской долине, собственный дом. Вернее, полдома, но в Лондоне я вынуждена была ютиться в дядиной квартире, где у меня не было даже собственной гардеробной – я делила ее с тремя кузинами! Так что эти полдома казались мне каким-то волшебным замком. Мы собирались переехать туда на все лето, сразу после венчания. Мы уже все распланировали… И тут эти волнения в Алиенской резервации… Казалось бы, какое они имеют отношение к нам, но надо было знать моего Джона… Набирали добровольцев, и он, конечно же, записался одним из первых. Он был храбрым, мой Джон, и вечно лез в первые ряды.
Он не вернулся.
Я даже не знаю, как он погиб, – пришло лишь коротенькое официальное письмо с уведомлением, и то не мне – на адрес его квартирной хозяйки. Добрая женщина не хотела мне ничего говорить, но я всё поняла по ее лицу – я заходила к ней почти каждый день. Я поверила сразу: к тому времени я уже чувствовала, что моего Джона больше нет, письмо оказалось лишь подтверждением.
Я больше не могла оставаться в Лондоне: этот город помнил нас двоих, Джона и Джейн, которые были счастливы. Я не могла больше посещать лекции, на которые он никогда не придет, не могла читать книги, которые он никогда не откроет. Не знаю, куда бы я уехала – мне было всё равно, лишь бы сбежать подальше! Но тут меня нашел поверенный моего Джона, мистер Брэдли из адвокатской конторы «Брэдли и сын». И внезапно оказалось, что я вполне обеспеченная женщина, а главное, мне есть куда бежать – Джон оставил мне небольшую ренту и ту самую половину дома, в которой мы собирались жить летом…
– Ха! – воскликнула мисс Хадсон и по-хозяйски положила изящную руку на плечико Джейн. – Мужчины! Они всегда стремятся закрепостить женщину, привязать ее к дому и кухне! Даже после смерти. Мужчины – ужасные собственники!
Если Джейн и были неприятны слова подруги, то она ничем этого не выдала и продолжала рассказ, уже не прерываясь.
– Понимаете, мистер Холмс, тот дом знал Джона, но нас двоих он не знал, и это был мой единственный шанс еще немного побыть с моим любимым. Я не могла отказаться! И в тот же вечер купила билет на поезд в Боскомскую долину. Вот так я и оказалась в «Ивовой хижине» и познакомилась с двоюродным братом моего Джона и его семьей.
Дом оказался огромным – трехэтажный особняк с флигелями и пристройками, окруженный заброшенным садом, с которым совершенно не справлялся пожилой садовник. Вы правы, я полюбила возиться в саду и много времени провела именно там. Как раз в саду я и встретила ту цыганку… Но не буду забегать вперед, я ведь еще не рассказала вам о брате моего Джона и его семье.
Они замечательные люди, Берт и его жена Алисия, у них четверо совершенно очаровательных детей. Еще в доме живут отец Берта – дядя моего Джона – Эшли и пара каких-то старых тетушек, но с ними я почти не общалась. Дом действительно разделен на две половины еще во времена эксцентричного дедушки Джона, и все проходы между восточным и западным крылом были заколочены или даже заложены кирпичной кладкой тогда же. Мы с Бертом сразу же пришли к согласию в том, что это не дело. Он понимал, как неуютно мне будет одной в огромном пустом здании, и был настолько любезен и предусмотрителен, что еще до моего приезда разобрал часть заложенных проходов, и из крыла в крыло теперь можно пройти не только через сад.
Да, все там оказались очень приятными людьми: и Берт с Алисией, и дядя Эшли… Не без странностей, конечно, но у кого их нет? Они очень хорошо ко мне отнеслись, а я ведь была для них совершенно незнакомым человеком, мы обменялись разве что парой писем. Но они приняли во мне живое участие, сочувствовали, пытались развлечь. Расспрашивали о дальнейших планах, не собираюсь ли я продолжить учебу и вернуться в Лондон, предлагали помощь и даже деньги. Но я тогда была совершенно разбита и не хотела ничего, только побыть одной, и они, проявив понимание, оставили меня в покое.
Когда я с ними знакомилась, произошла неловкая ситуация: я приняла Берта за дядю Эшли и была просто поражена, осознав, что ошиблась, – брат моего Джона действительно выглядит старше собственного отца! Но оказалось, что это последствия полученного им ранения: он потерял здоровье во время службы, надышавшись какой-то военной гадости. И теперь он совершенно лыс, сгорблен и лицо его покрыто морщинами, как у дряхлого старца. К тому же ему постоянно приходится принимать укрепительные микстуры; ими пропахла вся восточная половина дома, и, к своему стыду, я не очень любила там бывать. А вот дети любили играть в моем крыле, и еще там обитала Мисси.
Очаровательнейшее существо! Поначалу она отнеслась настороженно к моему вторжению во владения, которые считала своими, но потом мы подружились и действительно много времени проводили вместе – тут вы тоже угадали, мистер Холмс. Если я работала в саду, Мисси располагалась рядом, греясь на солнышке; если же погода была дождливая, я читала у окна в гостиной, а Мисси пристраивалась у меня на коленях.
Она была со мной, когда мы встретили ту цыганку. Бедная Мисси…
Это случилось утром в начале июня. Я срезала розы для букета с куста у самой изгороди, когда со стороны дороги меня окликнул женский голос. Живая изгородь в «Ивовой хижине» невысокая, по грудь, и, распрямившись, я увидела женщину в цыганском наряде.
Она стояла в каких-то пяти-шести ярдах и пристально смотрела на меня поверх изгороди. Обычная цыганка, укутанная в несколько разноцветных платков, несмотря на то, что день был довольно жаркий, позванивающая монистами и невероятно грязная, как и все они. Цыгане не были редкостью в тех краях: Алисия говорила, что рядом расположился табор; я часто видела их на дороге, бредущих то в одну, то в другую сторону, крикливых, как птицы, замотанных в яркие тряпки и обвешанных полуголыми ребятишками. Они часто просили у нас еды или мелких монет и предлагали погадать, но вели себя мирно, я никогда не испытывала перед ними страха. Тем удивительнее, что эта цыганка напугала меня до дрожи.
Может быть, дело было в том, что она была без детей и ничего не просила? Или в ее пристальном взгляде? Не знаю. Но мне сделалось очень страшно, несмотря на яркий солнечный день и то, что я была в саду не одна – пожилой садовник как раз подстригал изгородь неподалеку и обернулся к нам, заинтересованный.
Пытаясь справиться с собой, я кликнула мальчишку и велела принести молока и хлеба, а также пирог, оставшийся от завтрака. Цыганка же подошла вплотную к разделяющим нас кустам, посмотрела куда-то поверх моей головы, заулыбалась и сказала, что даже гадать мне не станет – она и так видит мою судьбу.
Она действительно многое обо мне знала: про трагическую гибель Джона и мою учебу в Лондоне… Не считайте меня дурочкой, мистер Холмс – я ни на секунду не поверила, что всё это она вычитала в облаках надо мной! Полагаю, по деревне ходило немало сплетен о нашем семействе, а цыгане умеют не только болтать. Поэтому ее необычное гадание не вызвало у меня никаких иных реакций, кроме веселья. Теперь, болтая обычные благоглупости, она уже больше не казалась мне загадочной и пугающей, как вначале. Обычная попрошайка, которая явно хочет стрясти побольше, а потому и не просит мелочи. А тут она еще начала нести всякую чушь о том, что мне надо обязательно вернуться в Лондон, что нельзя такой девушке хоронить себя в глуши, а в большом городе меня ждет такая же большая любовь и прекрасное будущее…
Помню, я даже рассмеялась, настолько нелепо всё это звучало. И сообщила, что не собираюсь покидать дом, в котором наконец-то обрела покой. Тут как раз принесли узелок с кухни, и я отвернулась, считая разговор законченным и собираясь идти в дом, поскольку день был достаточно жарким и срезанные розы нуждались в воде.
И вот тогда она и крикнула мне в спину, что надо мною висит проклятие.
Что-то в ее голосе заставило меня обернуться и прислушаться к ее почти бессвязным крикам. Она была бледной и очень злой, сильно жестикулировала – и на этот раз, кажется, не пыталась обмануть.
Она кричала, что я проклята, что в этом доме мне жить нельзя, что мне надо скорее бежать отсюда. А если я останусь – то умру и умрут все, кто будет рядом со мной. Она кричала, что мои безвестные предки были прокляты самой землей и только камень города способен оградить меня от этого проклятья, да и то не до конца, потому что Джон тоже мог бы жить, если бы не встретил меня. А потом она убежала, даже не взяв узелок с едой, чем напугала меня больше, нежели всеми своими воплями.
Я девушка здравомыслящая, мистер Шерлок Холмс. И потому не придала особого значения этому происшествию, хотя оно и оставило в моей душе неприятный осадок. Особенно последние ее слова… Несколько дней я даже не выходила в сад, опасаясь новой встречи, но потом окончательно убедила себя, что всё это глупости. К тому же Алисия, обнаружив мое внезапное домоседство, пыталась вызнать причины, а рассказывать ей о неприятном разговоре мне не хотелось. Тем более что ее муж отличался излишним суеверием и постоянно рассказывал за обедом про те или иные пророчества, оказавшиеся истинными, и с моей стороны было бы глупо давать дополнительную пищу для уже надоевших мне разговоров.
Июнь и половина июля прошли спокойно, я уже почти забыла про тот скверный инцидент, но тут случилась первая неприятность: погиб мой любимый розовый куст – «Королева Виктория». Знаете, такие насыщенно-алые цветы с тоненькой черной бахромкой и более светлыми прожилками? Это сейчас, в сравнении с дальнейшими событиями, я говорю «неприятность», а тогда происшедшее показалось мне страшным несчастьем. Это ведь был мой любимый куст, я знала на нем каждую веточку, каждый бутончик; знала, когда который распустится; утром еще до завтрака бежала проведать, словно старого друга…
Он сгорел за два дня, словно пожираемый изнутри каким-то невидимым пламенем, и я ничего не могла поделать, и старый садовник только чесал в затылке, говоря, что никогда такого не видел. Листья скукожились и почернели, веточки покрылись белесым налетом, похожим на воск, а вместо прекрасных цветов остался лишь скверно пахнущий пепел. Видя такое дело, садовник предпочел выкопать умерший куст вместе с землей, вывезти на задний двор и там сжечь, опасаясь, что в противном случае зараза может перекинуться на остальные растения.
Помнится, я проплакала несколько дней.
Вы можете счесть меня бесчувственной, сэр, – я не плакала, когда умер мой Джон, а над глупым розовым кустом рыдала, как ненормальная. Алисия пыталась меня успокоить, а Берт был мрачен и ворчал, что это только первая ласточка. Каким-то образом он узнал про слова той цыганки – наверное, рассказала бывающая в деревне кухарка, известная на всю округу сплетница. Мне были неприятны эти разговоры, тем более что дети, раньше чуть ли не каждый день приходившие поиграть в мое крыло, теперь сторонились меня, а Памела, самая младшенькая, любительница конфет, теперь при случайных встречах разражалась слезами и убегала.
Я снова начала бо́льшую часть времени проводить в саду, не столько работая, сколько прячась. Так прошел еще один месяц.
А в августе заболела Мисси…
Я не сразу забеспокоилась, когда она пропала: Мисси – кошка вполне самостоятельная, уходила по своим надобностям, когда хотела, и могла не возвращаться, пока не нагуляется. Но обычно ее отлучки не длились более пары дней, а если такое и случалось, то она всегда находила время проведать если не меня, то свою любимую мисочку с молоком. А тут мисочка оставалась нетронутой уже третий день, хотя я утром и вечером наполняла ее свежим молоком, и я начала волноваться.
А потом ее обнаружил садовник – и прибежал за мной, поскольку с Мисси было явно что-то не то и он побоялся к ней приближаться. И я поспешила за ним, как была, в клеенчатом фартуке и грубых садовых перчатках: я тогда как раз пыталась придать подобающую форму разросшемуся сверх всякой меры кусту шиповника на центральной аллее.
Мисси лежала в сухой канавке и выглядела ужасно: пушистая и густая ранее шерсть слезала с нее клочьями, обнажая покрытую струпьями кожу, ее трясли непрерывные судороги, изо рта шла кровь. Садовник кричал, чтобы я не трогала ее, поскольку это может быть заразно, но я не могла оставить бедную Мисси в таком плачевном положении. Я перенесла ее в пустующий флигель, устроила поудобнее на меховой лежанке и послала мальчишку в деревню за доктором. Сама же попыталась напоить несчастную молоком, зная, что молоко помогает при многих болезнях и отравлениях. Но Мисси была настолько слаба, что не могла даже пить. Ее трясло, дыхание было тяжелым и прерывистым, иногда она начинала рычать или плакать, один раз даже попыталась меня укусить, но не смогла пробить зубами жесткую садовую перчатку, которую я так и не успела снять.
И тут как раз пришел доктор.
Мальчишка всё перепутал и привел обычного доктора, а не ветеринара. Узнав, что его вызвали к кошке, доктор пришел в крайнее негодование, но тройная оплата визита примирила его с необычной пациенткой – я понимала, что спасти Мисси может только чудо и ждать прибытия другого врача нельзя. Впрочем, доктор ничем не смог помочь, да и никто бы не смог, наверное. Мисси умерла у него на руках, прямо во время осмотра вдруг сильно вытянувшись и окостенев в считанные секунды. Шерсть к тому времени с нее слезла практически полностью, лысый трупик выглядел ужасно, но почему-то сильно заинтересовал нашего доктора. Он говорил, что никогда не видел столь быстрого трупного окоченения, и хотел произвести вскрытие. Обещал отказаться от платы за вызов, если только я позволю ему забрать труп несчастной кошки с собой. Я не могла допустить подобного издевательства над телом моей бедной подруги, доктор настаивал и уже даже начал сам предлагать мне деньги. Возможно, он чувствовал мою слабость – мне было плохо, хотелось поскорее остаться одной и оплакать несчастную Мисси, – потому и был таким настойчивым. Не знаю, чем бы всё это кончилось, но тут во флигель заглянул Берт и, узнав причину спора, принял мою сторону и быстро выпроводил назойливого доктора.
Я была слишком слаба и решила отложить похороны Мисси до следующего утра. Оставила ее тельце там же, на меховой подстилке во флигеле. Никогда не прощу себе этой слабости, обернувшейся для моей четвероногой подруги посмертным надругательством.
Утром, когда я, прихватив шляпную картонку, которая должна была послужить бедному животному последним пристанищем, заглянула во флигель, Мисси там уже не было. Обежав весь сад, я обнаружила части ее тела на подъездной дорожке – кто-то обезглавил и выпотрошил несчастную, а тело разрубил на несколько кусков, да еще и облил керосином. Хорошо, что я ранняя пташка: наткнись на это безобразие кухарка – и разговоров хватило бы на пару месяцев. Поэтому я поспешила собрать останки несчастной кошки в коробку из-под шляпки и похоронить под кустом сирени на клумбе под нашим окном. Я надеялась, что ей там понравится, – во всяком случае, при жизни она любила греться на этой клумбе.